Культурный слой № 3 by 45PARALLEL

КУЛЬТУРНЫЙ СЛОЙ Журнал для избранных

Публикация или иное использование текстов возможно исключительно с разрешения авторов

Издание безгонорарное, доступ свободный. Отзывы, предложения, а также рукописи: e-mail: vkustov@yandex.ru с пометкой «Культурный слой»

СОДЕРЖАНИЕ /Исторический разрез... Василий Красуля Жертвоприношение Гайдара 4 /Исторический разрез... Виктор Кустов Литературный форпост (Субъективные заметки о ставропольской литературе) 16 /Бесценные уроки Михаил Сурин Счастливый жребий 32 /Философская закладка Ярослав Грибачев Трансцедентальный guidebook, или «Пути благословения» Мистическая география, 46 /Иной взглядд Андрей Канавщиков Всего одна буква 83 /Иной взгляд Яков Маркович Федор Сологуб 87 Бунин о Бальмонте 99 /Современники Виктор Кустов Одиссея Василия Звягинцева 109 /Круг чтения Виктор Кустов Другу, поэту 119 /Молот графоманов Мамед-Али Сафаров Там русский дух? Там им не пахнет! 129 Реинкарнация Терсита 135

Исторический разрез /

Исторический разрез

Жертвоприношение Гайдара Автор: Василий Красуля

На залитом солнцем стадионе гремели барабаны и заливался аккордеон. Над скамейками парили старики и юнцы, размахивали руками и флажками, кричали и пели. Двое седовласых карачаевцев вывели в центр футбольного поля невысокого, плотного человека и набросили на него плечистую бурку. Он растерянно оглянулся, вскинул к груди сжатые кулаки и поплыл, как кукла, по жухлому газону, волоча края бурки и неловко подражая порхающей перед ним грации с белым платком на плечах. Амфитеатр выл от восторга. Гостем районного центра Учкекен Карачаево-Черкесии был Егор Гайдар. В сентябре 1995 года, за три месяца до выборов в Государственную Думу, председатель партии «Демократический Выбор России» знакомился с Северным Кавказом. За отвальным столом, ломящимся от мясных пирогов, фруктов и горячительного, республиканские чины поднимали пугающий размерами декоративный рог за здоровье отца российских реформ. Очередной оратор поклялся, что уважаемая горцами партия наберет 80 процентов голосов. Ассистирующий Гайдару в поездке писатель Виктор Ярошенко усмехался в кулак, а сам Гайдар - неловкий, неуклюжий, с короткой прочной шеей и широкой грудью, томный от смущения, застенчиво барахтался в льстивых комплиментах, цену которым, впрочем, понимал. О том, что на первом заседании правительства в ноябре 1991 года Егор Гайдар говорил о тяжелых последствиях предстоящих решений и реформаторы должны быть предельно аскетичны и делить тяготы вместе с простыми людьми, не покупать машин, дач, не получать квартир и не пользоваться благами, должны отменить всевозможные спецпайки, спецателье, машины для членов семьи словом, никак не использовать в личных целях свалив-

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Василий Красуля

шиеся на них возможности, я узнал спустя несколько лет после его отставки. Я пожалел, что не знал этого, как и того, что двое его соратников все-таки купили машины «Жигули» и он устроил им выволочку, предлагал вывести из правительства. Это было близко настроениям ставропольских демократов, занимавших разные посты в краевой администрации. Заданная Гайдаром нравственная планка продержалась недолго. После его отставки из правительственных коридоров быстро улетучился дух бессребреничества. Возвращаясь из командировок в Москву, руководители моих ведомств с недоумением рассказывали о том, что советские традиции «борзых щенков», с которыми, казалось, распрощались навсегда, становятся нормой. Познакомился с Егором Тимуровичем я в феврале 1994 года. Меня пригласили на совещание, которое он проводил с региональными политиками-демократами. Повестка дня: что делать дальше? Собрались человек десять-двенадцать: депутаты, несколько заместителей глав, заметные активисты демдвижения. Я много размышлял о причинах поражения избирательного блока «Выбор России» на минувших декабрьских выборах в Государственную Думу. Когда подошел мой черед, высказался за создание новой партии, которую должен возглавить Гайдар. Через несколько месяцев состоялся учредительный съезд партии ДВР, и я участвовал в его работе. О Гайдаре написано и наговорено много. Впечатлили слова академика Абела Аганбегяна о том, что Гайдар профессионально на голову выше всех российских экономистов. Я разыскал в библиотеке подшивку журнала «Коммунист» конца восьмидесятых и проглотил все публикации экономического обозревателя Егора Гайдара. Восхитило лютеровское бесстрашие молодого доктора экономических наук. Между строк вычитывалось предчувствие им собственной судьбы. Человек, которого в юности захватила гравитация марксовского интеллекта, не мог в душе не оставаться марксистом. Мальчишкой перескочив через несколько возрастных ступенек, Гайдар всерьез начал читать Маркса в… 12 лет. В одном из писем он делился с бабушкой впечатлениями:

«Как это увлекательно, блестяще, и как же это можно оглупить, догматизировать!» Мне это было близко. Я тоже, хотя и намного позже, с головой зарывался в феерическую россыпь марксовских мыслей. На втором курсе полгода рыскал по букинистическим магазинам Краснодара, пока не раздобыл томик ранних произведений и не насладился «Экономико-философскими рукописями». В студенческие годы и позже, повинуясь непонятному зову, трижды с карандашом в руках пропахал «Капитал». Сезам, которым Маркс-политик предлагал открыть вход в счастливый мир, сформулирован в «Манифесте коммунистической партии»: коммунизм - это уничтожение частной собственности. От коммунистической идеи меня, не знаю, как это случилось у Егора Гайдара, отвратило непросто давшееся открытие: частную собственность нельзя упразднить. Это все равно, что для искоренения сексуальных маньяков и насильников кастрировать всех новорожденных мальчиков. Наверное, ему болезненнее давалось исцеление от коммунистической утопии. В доме родителей на Кубе, где в начале шестидесятых работал советником его отец - журналист Тимур Гайдар, бывали Че Гевара, Рауль Кастро и другие обаятельные «барбудос», овеянные романтикой улыбчивые борцы за народное счастье. Мальчик был пропитан пафосом справедливого переустройства мира. Ум понимает, а сердце сопротивляется: частная собственность исходит из туманных глубин нашего первобытного прошлого. Ее никто не придумал и никто не может отменить. Экономическая независимость гражданина (частная собственность священна и неприкосновенна!) - условие его политической независимости. В самовозрастании собственности, если упрощенно, и заключается гарантия прогресса. Поэтому, если дойти до логического предела, коммунизм по своей сути - отрицание жизни. Самый выразительный этому пример - Камбоджа. Как и Маркс и сотни его предшественников, современников и последователей, предъявлявших счет частной собственности, Гайдар не верил, что буржуазный мир - последнее слово человеческой цивилизации. Придет время,

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Василий Красуля

и частная собственность на средства производства трансформируется во что-то другое. Может быть, это случится в эпоху, когда знание станет непосредственной производительной силой. Но точно так же, думал я, нельзя частную собственность и насадить, что обстоятельства вынуждали делать Егора Гайдара и многих из нас, демократов. Наверное, мы абсолютизировали значение этого самого private. Словно обиженные на Маркса и его советских последователей, третировавших чистоган и накопительство, мы, как язычники, верили: вот закопаем старого идола, и воцарится лад. Во время поездки от него я услышал о теореме Хауфа. Мудрость проще шпалы: собственность должна быть распределена. Неважно как, честно или нечестно. Главное, что она разделена и появился легальный собственник. Это главное условие. Зачинателем одной из самых прочных династий американских миллиардеров, как известно, был знаменитый пират Морган. Я с этим был согласен. И все же корректно уточнил: - Собственность не природный, а социальный феномен. Физические или биологические детерминанты здесь неприложимы. Нужны поправки на ментальность народа. Одно время я подозревал, что Егор Гайдар, подобно Дориану Грэю, уступил частицу своей души демону капитала. Российской интеллигенции свойственна тяга раствориться в великой идее. За семьдесят лет до Гайдара другой русский интеллектуал, поэт-трибун истово исповедовался: «Я всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, атакующий класс!». Маяковский напросился на службу пролетариату, могильщику капитала, а Гайдар вложил свой талант в лапы возрождающегося капитала. И при этом, как ни парадоксально, оставался антибуржуазным до кончиков ногтей. В новых исторических обстоятельствах он тактически развернул вектор сострадания к простому человеку в сторону от некрасовского «Иди к униженным, иди к обиженным, там нужен ты». Возрождение России надо начинать с восстановления слоя собственников - людей, не всегда опрятных нравственно. А потом уж налаживать мирный симбиоз богатых и бедных.

- И все же, так устроена жизнь, - продолжил он ответ на мой вопрос, - Вот вы говорили о принижении роли коллективов предприятий во время приватизации. Я всей душой за то, чтобы россияне были богатыми. Но коллективный собственник, к сожалению, разоряет предприятие. Он хуже, чем самый вороватый капиталист. Вы знаете, что произошло в Югославии с их народным капитализмом? Кое-что я, конечно, знал. Он знал, наверное, все и обрушил на меня водопад цифр, статистических выкладок из практики югославских заводов и фабрик: динамика зарплат, производительность труда, фондоотдача, кредиторская задолженность... - Они не создали эффективного собственника и прогорели. Для него вопрос этот был давно решенный, и чувствовалось, что обязанность рассуждать на эту тему его раздражает. Наблюдая за погруженным в себя и в свои мысли интровертом, с которым непросто собеседнику, если тот не на дружеской с ним ноге, я с сожалением подумал о том, что жизнь забросила великого интеллектуала, ученого, экономиста Божьей милостью на не лучшее поприще для применения его выдающихся способностей - в правительство, публичную политику, лидерство в политической партии. Его предназначение - добывать для людей знания. Он часто признавался, что самое любимое его занятие - писать научные статьи, книги. Только не речи: с трибуны он говорил набело. Диктофонные распечатки его выступлений поражали логикой и стройностью. А для политики нужен ум другой оснастки. И мельче, и примитивнее. Инстинкт властвования ему был чужд. Он не упивался, как многие, атрибутами правителя. Ему претило повелевать, играть чужими судьбами, диктовать, подавлять чью-то волю. Еще меньше рвался он к деньгам, почестям, комфорту. Когда партии было туго, а спонсоры не спешили расстегивать кошельки, он выбирался в Америку, в лекционное турне - в университетах охотно принимали отца российских экономических реформ и платили по высшему разряду. Гонорары пополняли партийную кассу.

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Василий Красуля

Я пытался разгадать загадку: что толкнуло гения в чуждый его духу мир политики. «Зачем от мирных нег и дружбы простодушной Вступил он в этот свет, завистливый и душный?..» Эскиз судьбы реформатора прочерчен в крохотном рассказе его знаменитого и не вполне оцененного деда «РВС». Повествование о мальчике, который доставил секретное письмо от раненого комиссара с таинственным знаком «аллюр три креста». И привел в действие вселенские силы. По звуку трубы поднялась дивизия; топот, знамена, блеск клинков, атака, победа… Потрясающая притча о предназначении, особой миссии, долге, верности. Фрейд заметил, что судьба - это проекция отца. От отца к сыну, от сына к внуку. Миллионы советских школьников, объединенные в тимуровские отряды, творили маленькие добрые дела - кололи старушкам дрова, таскали воду из колодца, вскапывали огороды маломощным, собирали макулатуру и цветные металлы, получали уроки бескорыстного Служения. Могли ли эти гипнотизирующие идеи не захватить душу впечатлительного мальчика, который был почти в эпицентре созданного его дедом мифа? Этот миф вошел в него и стал стержнем его судьбы. Говорят, Борис Ельцин обладал не поддающейся рациональным оценкам интуицией. Президент, воспитанный на преданиях уральской глубинки о справедливом устройстве жизни, высмотрел в хороводе окружавших его политических деятелей отмеченного знаком «всадника, скачущего впереди». Егор Гайдар лучше многих понимал, что советская экономика превращалась в груду металлолома. Это знание и понимание, как предотвратить катастрофу, определило его дальнейшую жизнь. Властитель дум конца восьмидесятых Игорь Клямкин в «Новом мире» описал ужас советского общества перед мифическим Чудовищем, которое обосновалось неподалеку от Города и жаждало жертв. «Два основных элемента - грандиозный военнопромышленный комплекс и колхозно-совхозная система, неразрывно связанная с ними своими интересами армия,

репрессивные органы и партийно-государственный аппарат делали эту экономику принципиально не реформируемой». Это был приговор, предчувствие Страшного суда, направленный в пустоту сигнал SOS - все на колени вокруг надломленной мачты, и да свершится воля Всевышнего! Гайдар читал статью и отвергал нарисованную автором безысходность. Он знал, что надо делать, задолго до того, как волхвы в лице Ельцина призвали его на службу родине. Начинать надо с отпуска цен. - В магазинах появятся товары. Экономика задышит. Его спрашивали, одни с недоумением, другие с иронией: - А товары-то откуда возьмутся? Он, не имея языка для объяснения уловленных им и еще не отливающихся в четкую формулу алгоритмов, серьезно и искренне отвечал: - Не знаю, откуда, но знаю точно, что появятся. И ведь товары появились! Перед глазами типичная картинка лета девяносто первого. Дремотный полуденный зной. Рынок в моем родном Белореченске Краснодарского края. У входа - десяток цыган выложили на гравий в меланхоличный рядок сляпанные из ржавых гвоздей цепи… Чудо появления в стране товаров в 1992 году до сих пор не осмыслено. Большую часть прошлого десятилетия мы истово обличали капитализм. Очень часто по делу. Но никто не задумывался о главном: о европейском чуде. Тысячелетия блуждали по пустому кругу древние цивилизации египетская, шумерская, вавилонская, греческая, римская, индийская, китайская, византийская. Поколение за поколением всходили и уходили в песок, и ничего не менялось. А пятьсот лет назад в Европе как из-под земли вырвались духи созидания и сотворили динамично развивающийся космос, в который втягивались и уснувшие было Китай и Индия, и Япония, и Бразилия, собранная из первобытных племен аборигенов, конкистадоров, иммигрантов.

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Василий Красуля

Советская экономика бездыханно распласталась. Электрокардиограмма выдает ровную линию. Бесполезный дефибриллятор отброшен. Должен был прийти тот, кто возьмет на себя ответственность и вонзит в умирающий миокард иглу и впрыснет адреналин. Этим человеком стал Егор Гайдар. И если бы он ничего, кроме этого, больше не сделал, за одно это его имя будет поставлено в один ряд с русскими государственными мужами, вытаскивавшими страну в трудный час: Александр Невский, Абдашев, Петр Первый, Сперанский, Александр Великий, Минин и Пожарский, Петр Столыпин… А пока… Отец, контр-адмирал Тимур Егорович Гайдар, о назначении сына руководителем правительства реформаторов услышал по радио и сразу же позвонил: - Родной мой, зачем? Тебя же проклянут? Зачем он это сделал? За него мог бы ответить любимый им Маркс: «Я смеюсь над так называемыми практичными людьми и их премудростью. Если хочешь быть скотом, можно, конечно, повернуться спиной к мукам человечества и заботиться о собственной шкуре...» Однажды он, человек сдержанный, бросил с трибуны очень личное и выстраданное: - Люди не обязаны быть нам благодарными.... Мысли о цене реформ - и для общества, и для себя лично - мучили его. Он любил родину по-чаадаевски, «не с закрытыми глазами и потупленным челом», и не страшился своей судьбы. Он предвидел свой путь и готов был испить предназначенную чашу до дна. Свою жизнь он прекрасно устроил бы и без путешествия в правительственные и партийные коридоры. Он гений и этим выделялся из сонма политиканов, думских долгожителей, которые сами по себе мало что представляли и светились как лампочки, пока воткнуты в должностную розетку. Он был пленником идеи, проекта для всех, которому, не извлекая личной выгоды, служил. И угас до времени, потому что дело его оказалось изолгано и испошлено.

Что бы ни толковали о Егоре Тимуровиче Гайдаре, российском премьере, запустившем тяжелейшие реформы, я всегда буду помнить: в свое время он обладал «правом первой ночи» по отношению к любому аппетитному филейному вырезу с еще теплой туши российской экономики. Он был равнодушен к деньгам и накоплениям - не в том видел предназначение человеческой жизни - и брезгливо отвернулся от свалки вокруг собственности, никак не использовал безграничные возможности для себя, в отличие от многих не публичных членов «политбюро» современной российской элиты. Как-то он гостил на даче бывшего коллеги по правительству. Петр Авен настолько круто поднялся в бизнесе, что стал постоянным фигурантом «Форбса». Оглядел хоромы и заметил: «Когда-нибудь здесь будет детский сад…» А когда хоронили известного политического деятеля девяностых Алексея Головкова, выяснилось, что у Гайдара нет теплого пальто. От Егора Гайдара я узнал истинную причину отставки Евгения Семеновича Кузнецова. Басаевская банда пропорола Ставрополье и ворвалась в Буденновск. Полторы сотни расстрелянных бандитами мирных жителей вплелись в траурный венок губернаторской карьеры. По официальной версии ставропольского губернатора назначили стрелочником. Однако на самом деле все было не совсем так. ...В прокуренную комнату набились гражданские чины и генералы - армейские, милицейские и эфэсбэшные. Оперативный штаб по освобождению заложников. Басаев плевать хотел на генеральские звездочки: - Разговаривать буду только с Сергеем Адамовичем Ковалевым... Знаменитого правозащитника спецрейсом забросили в Буденновск. По ничтожному пустяку вспыхнула перебранка. Было тесно, все утомлены и раздражены. Ковалев человек с характером и не миндальничал, если с ним разговаривали сквозь зубы. И Кузнецов, не могу понять, почему он это сделал, кто подзудил его, человека не злобивого, но вспыльчивого и легко внушаемого, подозвал местного атамана и, ткнув пальцем в бывшего диссидента, развязно повелел:

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Василий Красуля

- Этого господина надо вывести из помещения. Атаман, исполняйте! Казак лихо щелкнул каблуками. Этот эпизод высветил тлеющее противостояние между претендующими на абсолютную власть силовиками и гражданским обществом. Демократы-пацифисты рисковали своими жизнями и спасали людей в Буденновске. А чиновники, которые спровоцировали войну в Чечне, вставляли палки в колеса. Номенклатура Ковалева ненавидела. «Ты знаешь, - както шепнул мне на ухо коллега по администрации, - он чифир гоняет, пачка чая на стакан кипятка. И грязные пальцы в банку с килькой сует». Егор Гайдар и Григорий Явлинский, отложив в сторону межпартийные распри, выставили Черномырдину ультиматум. Хамства по отношению к правозащитнику, депутату Государственной Думы они не потерпят. Либо губернатору Кузнецову в назидание всем «ястребам» жалуют приставку «экс», либо на предстоящей сессии Государственной Думы фракция «Демвыбора» России и «Яблока» дружно валят бюджет. А это означает вотум недоверия правительству. В тот раз силовики проиграли. Мне было жаль Кузнецова. Сложный, противоречивый, талантливый человек. Он не сделал многое из того, что мог бы сделать. Я часто сопровождал губернатора в поездках на форумы Северного Кавказа. Как-то само собой он выделился из ряда коллег. Он не был старшим по возрасту, что имеет значение на Кавказе. Не возглавлял самый экономически сильный регион, какими были Дон и Кубань. И, тем не менее, его внимания искали. Запомнившаяся сценка: обласканные почетом лидеры Северной Осетии А. Галазов и Кабардино-Балкарии В. Коков сворачивают разговор и дрейфуют поближе к ставропольскому губернатору, как только он появился. А когда деловые дискуссии плавно перетекали в раскованное застолье, во главе стола усаживали Кузнецова. Он не понял того, что произошло. Собрав замов и близких глав администраций, на что-то еще надеясь, что-то пла-

нируя, он в сердцах возмущался Черномырдиным, который «предал его»… ...За два дня я оценил, насколько много знает председатель ДВР, сколько перечитал и сколько передумал о жизни, политике, экономике, истории, людях. Он стал понятнее мне и ближе. И когда до границы с Краснодарским краем, где мне предстояло «передать» гостя соседям, оставалось не больше получаса езды, я поделился с ним одолевавшими меня сомнениями. - Мы, демократы в администрации, оказались в двусмысленном положении. С одной стороны, происходит неизбежный захват бывшей государственной собственности. Я понимаю, что это объективный процесс. Кто-то должен стать хозяином. Логично, что чаще всего им становятся те, кто занимал высокое положение в системе партийной, советской, хозяйственной элиты. У них знания, информация, опыт, интеллект, связи. С другой стороны, у населения накапливается злость и раздражение, поскольку большинству рядовых граждан мало что перепало от приватизации и реформ. В глазах многих мы - прислужники номенклатуры. Мы выполняем чужую работу и при этом получаем по шее. Я устал от этой двойственности. Хочется уйти, и понимаю, что это не выход. - А что вы предпринимаете, чтобы выйти из этой коллизии? - Что-то вроде самооскопления, - пошутил я, и он засмеялся. - Это как? - Демонстративно живу на зарплату. Отказался от квартиры и участка под строительство. Отпихиваюсь от предложений профессуры защитить диссертацию. Уклоняюсь от бизнес-предложений. В голову приходят фантазии, что в случае катаклизма мое имя на фоне иных нахватавших добра может стать притягательным и даже гарантом безопасности для многих. - Разумная позиция, - подумав, ответил он. - Дивидендов особенных, конечно, не даст. Все-таки я не советовал бы вам сейчас уходить из правительства. Вы не один стоите перед такой дилеммой. Нам надо держаться и двигать дело. Пусть

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Василий Красуля

и со скрипом, но реформы идут. К сожалению, точка невозврата еще не перейдена, и это опасно. Поэтому мы обречены поддерживать компромисс с вороватой номенклатурой. Рукопожатие у доктора экономических наук, мастера спорта по штанге, было крепкое. Он доброжелательно и с любопытством посмотрел мне в глаза: - Если будет необходимость, звоните, заходите. Всегда рад вас видеть.

исторический разрез/

Исторический разрез

Литературный форпост (Субъективные заметки о ставропольской литературе) Автор: Виктор Кустов

1 В канувшем в Лету Союзе Советских Социалистических Республик в литературном процессе большой державы то там, то здесь возникали центры, вызывающие повышенное внимание критиков, литературоведов, читателей. Столица, перенасыщенная литераторами и окололитературным окружением, привыкшая считать себя первой во всем, вдруг с удивлением обнаруживала некий талант или даже созвездие где-то в провинции и, когда этого нельзя было уже не замечать, спешила «онаучить» сие явление и даже одарить термином «школа». К примеру, вологодская или иркутская. Это означало, что там возник некий неоспариваемый большинством критиков и литературоведов талант (таланты), сказавший свое слово в литературе, с кого следует брать пример соратникам по перу и на который следует обратить внимание читателям. На национальных окраинах подобных школ-созвездий не было, но зато были знаковые авторы - вершины, эталоны. В Советской Киргизии такой вершиной был Чингиз Айтматов. В Советской Белоруссии - Василь Быков. В Советской Грузии - Нодар Думбадзе. В Советском Казахстане - Олжас Сулейменов. В Советском Азербайджане - Анар. В Советском Узбекистане - Тимур Пулатов. В Советской Эстонии - Энн Вентемаа. А еще были таланты малых народов: аварец Расул Гамзатов, нивх Владимир Санги, балкарец Кайсын Кулиев, чукча Юрий Рытхэу, карачаевец Муса Батчаев... Список этот можно продолжить, правда, сегодняшнему читателю он мало что скажет... В самой же столице основные творческие и, соответственно, критические разборки шли между представителями урбанистической литературы и летописцами деревен-

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Виктор Кустов

ского уклада некогда самой крестьянской страны мира. Пик противостояния выпал на шестидесятые-семидесятые годы прошлого столетия. Например, Василий Аксенов, Андрей Битов, Даниил Гранин, Юрий Трифонов описывали городское бытие в прозе; Андрей Вознесенский, Булат Окуджава, Роберт Рождественский - в поэзии. Среди «деревенщиков», которые в большинстве жили в провинции и в столице были чаще гостями зваными или незваными, законодателями направления были прозаики Федор Абрамов, Виктор Астафьев, Василий Белов, Валентин Распутин, Владимир Солоухин и поэты Алексей Прасолов, Николай Рубцов... Естественно, этот список неполный... Была еще военная литература, но она стояла наособицу и споров не порождала, вызывая лишь положительную прессу ее лучших образцов. Так же на особицу держались и авторы исторических произведений, среди которых лидировал Валентин Пикуль, сумевший интригующе соединить быль и небыль. Их тоже особо не замечали, априори признавая, что такая литература имеет право на существование, но объектом для серьезного исследования и обсуждения все же не является. Были и величины-ориентиры в легких жанрах: фантастике и детективах, к примеру, братья Стругацкие и братья Вайнеры, но эти жанры тоже не интересовали критиков, не замечались «серьезными» писателями, а занимали и радовали исключительно читателей. А еще было множество литераторов, разрабатывающих на заказ социальные темы или писавших востребуемое государством. В частности, о производственных коллизиях. Кстати, в этом, казалось бы, скучном ответвлении встречались и исключительно качественные вещи, та же «Большая руда» Георгия Вадимова, «Территория» Олега Куваева, морские рассказы Виктора Конецкого. Все вместе это создавало ощущение многообразия литературного процесса и, несмотря на направляющую руку коммунистической идеологии и наличествующую цензуру, иллюзию свободы творчества. (Как затем показало время, в бесцензурном литературном пространстве постсоветской России изменения в жанрах если и произошли, пополнившись экшенами, боевиками, мистикой, женской беллетристикой и прочей мелочью, то явно не в сторону подъема

литературы на новый творческий уровень. Да еще на смену партийной нечитабельной, но массово издаваемой в СССР скучнейшей политмакулатуре пришло графоманское словоблудие псевдомемуаристов, спешащих поделиться своей «мудростью» с читателем, едва приподнявшись над «плинтусом».) Сегодня все чаще эпоху превалирования в литературном процессе СССР метода социалистического реализма определяют как время ренессанса русскоязычной и национальных литератур всех народов державы. Насколько это соответствует действительности - задача для будущих исследователей, но одно то, что в двадцатом веке лауреатами Нобелевской премии по литературе стали пять русских писателей: Иван Бунин, Михаил Шолохов, Владимир Набоков, Борис Пастернак, Александр Солженицын, свидетельствует об общем высоком уровне русскоязычного словотворчества. И следует подчеркнуть, что на советский период выпадает явление новых ярких литераторов именно в провинции. И никто не станет оспаривать, что неграмотная в большинстве своем в начале двадцатого века провинциальная крестьянская Россия к закату социализма превратилась в самую грамотную и читающую страну мира. 2 Одним из провинциальных центров литературного процесса, который не вошел в анналы столичных литературных критиков и маститых литературоведов, не отметившись, по их мнению, ничем особенным, является Ставрополье. Обратить более пристальное внимание на здешний литературный процесс помешали два обстоятельства: повышенное пристрастное внимание к соседям, национальным авторам, которые, согласно политическим приоритетам, априори должны были возвышаться над прочими, и укоренившееся в советскую пору восприятие Ставропольского края, прежде всего, как кузницы партийных кадров. А исходя из этого, по мнению столичных литературных аналитиков, жесткий идеологический пресс местной партийной власти не мог позволить взрасти чему-либо приличному, кроме разве зерна... Тем не менее, периодически произведения того или

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Виктор Кустов

иного автора, родившегося или живущего на Ставрополье, завоевывали широкий читательский интерес, но ни должного внимания критиков и литературоведов, ни попыток более пристально вглядеться в этот жаркий и привлекательный для российской элиты русский Северный Кавказ не через монокли праздного водяного общества и микроскоп лермонтоведения, а широко открытыми глазами, не предпринимались. Сегодня очевидно: литература, создаваемая в этом уникальном регионе, имеющем пусть короткую, но весьма насыщенную драматургией историю, может претендовать на свою особенность, на свой значимый вклад в советский и общероссийский литературный процесс. Но то, что создавали литераторы Ставрополья на протяжении полутора веков (а первые имена в русском языкотворчестве здесь зазвучали в середине девятнадцатого века), нельзя отнести к этим двум обозначенным течениям, занимавшим окололитературную публику СССР, нельзя вогнать в прокрустово ложе городской или деревенской литературы. И в то же время наиболее яркие, заметные произведения южан вобрали в себя и унитарные изыски, и деревенскую естественность, а сверх того, публицистичность (ценившуюся в веке девятнадцатом и исторгнутую из литературы советскими критиками), а также нелитературную политизированность, злободневную социальность. Все это скептически настроенными профессиональными оценщиками литературы, привыкшими восторгаться собственным умением читать между строк и потаенно опасавшимися противостоять официальной идеологии поощрением правдивого незавуалированного слова, отвергалось или воспринималось как заидеологизированность, не позволительная в настоящей, столбовой литературе. Теперь же, оглядываясь на литературный процесс в предгорьях Кавказа, можно увидеть, что подобная заидеологизированность, которую так не любили столичные условно свободолюбивые критики, не во всех произведениях принижала их уровень и значение. О чем сигнализировал более внимательный и не заангажированный читатель, относя книги ставропольских авторов к числу бестселлеров.

3 По-хорошему размышления о ставропольской литературе надо бы начать с Михаила Юрьевича Лермонтова, всетаки, именно здесь, на Кавказе, он впитывал реальный мир, здесь творил, но мировые имена обычно конкретной прописки не имеют. И, тем не менее, следует отметить, что ареал этого имени несомненно распространяется на живших и живущих в этих местах... Явление Лермонтова смутило его современников и продолжает интриговать потомков. Многогранность его дарований не уступает неразгаданной тайне Микеланджело. Это было явление гения, которому дано было право судить других, невзирая на их положение в обществе, земные заслуги. Он не понимал и не принимал правил поведения общества, в котором жил, не мог примириться с ограниченностью земного пространства и постичь конечность отпущенного ему земного времени. Ему даны были космическая прозорливость, глубинное знание человеческой природы, ощущение бесприютности в этом материальном мире. Это был гений, у которого родиной является все подвластное ему пространство, а временные рамки, ограничивающие жизненный путь, отсутствуют. Это был пришелец из будущего, демонстрирующий прозорливость, которую предстояло расшифровывать многие годы многим поколениям. Он не был озабочен ни приличиями, ни признанием, ни земной славой, словно ведал нечто неведомое остальным. Его произведения - это отражение космической сущности человека. В них он всегда над своим литературным героем, всегда отстранен от действующих лиц, всегда внимательный наблюдатель и судья. В отличие от Пушкина, он не испытывает чувств к своим героям. Он беспристрастный судья. Даже в своем стихотворении на смерть поэта он энергетически мощнее своего предшественника-гения, беря на себя непосильную никому из современников роль могущественного защитника. Центральная Россия и Кавказ - места его материального пребывания, но душа его не ведает границ.

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Виктор Кустов

Множество исследователей пытались, пытаются и будут пытаться постичь тайну его прихода в этот мир, тайну его миссии, его строк, прочитывая их в силу своего постижения бытия и Бога. Но все попытки подойти к его поступкам, к созданному им по меркам, канонам общепринятым заведомо ведут в тупик. Ибо тот, кто сможет объяснить гений Лермонтова, должен быть по гениальности равен ему. Его произведения постигаются непосредственно душой читателя без посредников. И постижение это соразмерно пониманию многоплановости выраженного Слова, его глубинной Божественной сути. Он безгранично верил и знал о своем бессмертии. О бессмертии своей души. И именно это знание отделяло его от окружающих, именно это знание не позволяло ему следовать правилам общепринятого этикета. Именно это знание рождало в нем жестокосердие по отношению к порокам, к которым он относил и человеческие слабости. В год смерти им был написан Пророк С тех пор как Вечный Судия Мне дал всеведенье пророка, В очах людей читаю я Страницы злобы и порока. Провозглашать я стал любви И правды чистые ученьяВ меня все ближние мои Бросали бешено каменья. Посыпал пеплом я главу, Из городов бежал я нищий, И вот в пустыне я живу, Как птицы, даром Божьей пищи. Завет Предвечного храня, Мне тварь покорна там земная. И звезды слушают меня, Лучами радостно играя. Когда же через шумный град Я пробираюсь торопливо, То старцы детям говорят С улыбкою самолюбивой: «Смотрите, вот пример для вас!

Он горд был, не ужился с нами: Глупец, хотел уверить нас, Что Бог гласит его устами! Смотрите ж, дети, на него: Как он угрюм, и худ, и бледен! Смотрите, как он наг и беден, Как презирают все его!» Повторюсь, воздействие этого гения на литературу Ставрополья несомненно и неизмеримо. 4 ...Первым вестником того, что в степях и отрогах Предкавказья помимо членов водяного общества и черкесов с казаками живут и мастера слова, стал Яков Абрамов (1858 - 1906 гг.), уроженец Ставрополя, некоторое время живший в Петербурге, где являлся автором издаваемого Салтыковым-Щедриным журнала «Отечественные записки». Он прослыл мастером малого жанра и, будучи по убеждениям народником, демократом, не мог в своих произведених не пропагандировать свои убеждения. Таким образом, к концу девятнадцатого века на литературной карте Российской империи был поставлен первый флажок со ставропольским флагштоком. Правда, затем Абрамов был забыт на долгий век, и лишь нынче его произведения стали предметом изучения литературоведов. Более известен, прежде всего по причине национальности (власть ретиво поднимала на щит национальные таланты, это было одной из составляющей национальной политики и царской России, и СССР), его современник - публицист, поэт и редактор газеты «Северный Кавказ» осетин Коста Хетагуров (1859 - 1906 гг.). Ставрополь хранит это имя в названии улицы, музея, его бюст стоит в центре города. Сегодня это имя-символ, бренд, а творчество писателя практически неведомо читателю. Но, тем не менее, это имя - веха опять же не провинциального уровня. Творчество, а следовательно и имя, Ильи Сургучева, (1881 - 1956 гг.) уроженца Ставрополя, в советские времена было предано забвению. Нельзя было издавать произведения автора, писать научные труды о нем, проводить сургучевские чтения, как это делается сейчас. Читатель

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Виктор Кустов

страны Советов так и не прочел в свое время его повесть «Губернатор», которую отметил Горький, не посмотрел широко прошедшую в царской России и за рубежом пьесу «Осенние скрипки». Его литературная карьера началась в 1912 году, когда Горький помог ему издать в издательстве «Знание» два тома произведений. Между ними с той поры установилась долгая переписка, и, будучи в Италии, Сургучев гостил на Капри у Горького. Горький же ставил его в один ряд с Алексеем Толстым, Иваном Шмелевым. В 1918 году имущество купцов Сургучевых было экспроприировано, в 1921 году Сургучев уезжает из России. Его очерк «Большевики в Ставрополе» ставропольцы смогли прочесть только в девяностых годах прошлого века, в пору гласности и перемен. Этот очерк в свое время закрыл для русского писателя дорогу в Советскую Россию. Из Константинополя, первой его остановки, он переехал в Прагу, а затем поселился в Париже, где и скончался. По одной из его пьес снят фильм в Голливуде. Русским Фенимором Купером называли в свое время Павла Белецкого (1871 - 1934 гг.), который провел в Ставрополе детство и юность. Он участвовал в экспедициях в Восточную Сибирь, и российскую известность и сравнение со всемирно знаменитым американским писателем принесли ему книги «В горах Даурии» и «Король тайги», вышедшие до революции 1917 года. Несмотря на эти имена Ставрополь не считался достаточно культурным центром, чтобы иметь своих литераторов, и когда осенью 1922 года, после установления советской власти в городе, при редакции газеты был организован кружок пролетарского творчества, в статье об этом автор не скрыл самоиронии: «Литераторы? В Ставрополе? Да разве они тут «водятся»...» (Это мнение бытовало среди партийных чинов в советские времена, бытует по несклонности к чтению больших чиновников и сегодня...) А спустя четыре года кружок этот перерос в «Ставропольское отделение ассоциаций пролетарских писателей». И в эти же неспокойные годы, с 1923 по 1926 год, выходил общественно-политический журнал «Ставрополье». А много ли журналов было в те времена в России? И не подтверждение ли это наличия достаточно-

го количества литераторов, чтобы обратить внимание и на этот период... Именно в этом журнале в 1926 году был опубликован очерк И.П. Борисенко «Партизан Кочубей», рассказывающий о неграмотном командире кавалерийской бригады, который «бьется с белыми и грозит расправиться с реввоенсоветом». Народный герой Кочубей (взбалмошный, жестокий, не уважавший никакую власть, изнасиловавший шестнадцатилетнюю станичницу и послушно принявший решение бригады за этот поступок быть выпоротым), о котором идет речь в этом очерке, стал героем книги другого автора, а затем и фильма. И книга, и фильм завоевали всесоюзную известность. Эти имена и факты свидетельствуют о том, что для литераторов Ставрополья изначально критерием мастерства было не мелкое местническое, а полномасштабное, не отвлеченное, а социально обостренное, отвечающее на запросы времени отображение действительности. Здесь, на стыке идейных противоречий, национальных укладов, вер, формировался центр художественного осмысления жизни через весь спектр ее реалий. 5 Советский период отмечен новыми именами опять же не провинциального масштаба. В тридцатые годы прошлого века литературные связи ставропольских и столичных литераторов крепнут. Пусть в узком профессиональном кругу, но мнение об отсутствии на Кавказе литературных сил меняется. Драматург Алексей Славянский (1900 -1936 гг.), автор пьесы «Пять ночей» («Огненные ветры»), шедшей в свое время в театрах Москвы, Ленинграда, Краснодара, Таганрога, возлавлявший Терскую окружную ассоциацию пролетарских писателей, дружил с Есениным. Рускоязычный писатель Эффенди Капиев (1909 - 1944 гг.), переехавший сначала из Дагестана в Ставрополь, а затем в Пятигорск, стал хрестоматийным автором. Георгий Шилин (1896 -1938 гг.) родился в Георгиевске. Здесь же начал работать, затем принимал участие в Первой мировой войне, дослужился от солдата до прапорщика. По-

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Виктор Кустов

том оседает в Ленинграде. Именно здесь в 1930 году увидела свет его книга «Прокаженные» - о жизни лепрозория, расположенного в Старополье, которая разошлась по всей стране и была настоящим бестселлером. В 1938 году он был расстрелян. Детство и юность Аркадия Первенцева (1905 -1981 гг.) прошли на Ставрополье. Главное произведение писателя роман «Кочубей» - дань памяти юности. Благодаря этому автору, имя и дела свободолюбивого и отчаянного самородка южных степей остались в истории России. Немало переизданий, в том числе и за рубежом, выпало на долю «Юнармии» Григория Мирошниченко (1904 -1985 гг.), чья комсомольская юность прошла в Невинномысске. Горький послал эту книгу Ромену Роллану, тот написал автору, что книга его очень тронула. В приключенческом жанре написана книга еще одного уроженца Ставрополья Георгия Брянцева (1904 -1960 гг.) «По тонкому льду». Она получила читательское признание и так же стала основой для кинофильма. Правда, в свет эта повесть вышла в год смерти автора. В очередной раз внимание к ставропольской литературе, и уже не только читателей, проявилось после выхода в свет романа Семена Бабаевского (1909 -2000 гг.) «Кавалер Золотой Звезды». Автора младенцем привезли родители из Харьковской области на Ставрополье. Здесь он вырос, учился, работал в краевой молодежной газете «Молодой ленинец». Отсюда ушел на фронт, был направлен в конную дивизию Доватора. После войны возвращается в Пятигорск. И пишет «Кавалера», который делает его знаменитым. Он получает за этот роман Сталинскую премию I степени, газета «Правда», орган ЦК КПСС и самая массовая в те годы, из номера в номер публикует главы романа, что было только дважды: с «Поднятой целиной» Шолохова и «Василием Теркиным» Твардовского. Это был прорыв провинциальным литератором столичного литературного редута. Прежде, да и потом, встать вровень с признанными возможно только с благословения творящих имена, с подачи маститых и непререкаемых мэтров. Премия уже была обещана другому. Слава была уже обещана... И подобного игнорирования

принятых правил, пусть и не по воле автора, по воле вождя, коллеги простить не могли: после смерти Сталина в 1954 году на писательском съезде они сделали Бабаевского, как отмечают литературоведы, «мальчиком для битья». Отчасти по этой причине фильм, поставленный по роману, не снискал той популярности, которую имеют «Кубанские казаки», хотя сделан не хуже и вполне соответствует вершинам идеализированного кинематографического искусства того времени. А в профессиональную среду запускается слух, который доходит даже до начинающего писателя, живущего на Урале, Виктора Астафьева. В письме к Владимиру Черненко, ответственному секретарю Пермской областной писательской организации, в ответ на правку его рукописи Астафьев замечает: «Рассказ стал лучше. Но как бы и меня не стали звать захребетником, вроде ставропольских писателей, за которых дописывают редакторы». Таким образом клеймо на ставропольских писателей поставлено. Правда, спустя пять лет в письме к одному из своих читателей П.В. Чацкому тот же Астафьев нелестно характеризует и столичных писателей: «...убедился воочию, что «молодые» культурные москвичи, имеющие под боком первоклассные библиотеки, академиков, маститых писателей и т.п., ничего за душой не имеют, кроме цинизма, пошленьких анекдотцев, литературных сплетен и и беспрецедентного апломба». Что же касается Бабаевского, то в 1961 году он переезжает в Москву, скоро становится своим среди столичных или ставших столичными, как он, писателей, членом редколлегии журнала «Октябрь». Его новые книги регулярно выходят в столичных издательствах, но уже не имеют такого успеха, как знаменитый роман. 6 Так уж повелось, после взлета всегда наступает падение. После «Звезды» Бабаевского ставропольская литература вошла в спокойное провинциальное русло, не покушаясь на масштабные обобщения. Писались крепкие книги, но явно регионального звучания. А потом началось новое восхожде-

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Виктор Кустов

ние на всесоюзную орбиту, и положила ему начало детская поэзия Александра Екимцева (1929 - 1992 гг.) На этой стезе особого соперничества не было, детская литература имела зеленую улицу, издательства к ней благоволили. Основные копья ломались в прозе. В 1954 году в Черкесске, тогда входящем в состав Ставропольского края, выходит первая книга Владимира Максимова (1930 - 1995 гг.) «Поколение на часах», куда вошли стихи и переводы корреспондента областной газеты. Она не стала литературным событием, но является началом творческой биографии известного писателя-диссидента, основателя и редактора журнала «Континент». И вновь неожиданной книгой Андрея Губина (1927 - 1992 гг.) ставропольская литература заявила о себе. Роман «Молоко волчицы», изначально написанный в стихах, затем переработанный, переложенный на прозу, стал очередным сигналом критикам и литературоведам всесоюзного уровня обратить более пристальное внимание на то, что варится в литературном котле этого южного региона... Детство Губина, по корням терского казака, прошло в станице Ессентукской и Кисловодске. Потом он уехал в Ригу, окончил там школу. Затем другой край страны - Находка, Владивосток... Наконец Москва, сценарный факультет Всесоюзного государственного института кинематографии, и возвращение в Ессентуки. В 1968 году роман «Молоко волчицы» опубликован в журнале «Октябрь». Губина приняли в Союз писателей СССР. Роман многократно переиздается, переведен на многие языки, но дальнейшее творчество этого автора так и не получило должной оценки. Всесоюзная известность Губина, признание читателей (так и не ставшие пропуском в верхние эшелоны писательского сообщества) несколько затмили стремительно взошедшего следом за ним на всесоюзный литературный олимп ставропольского автора Вадима Чернова (1934 - 2011 гг.). Его первая книга «Сто пятая жизнь Акбара» стала входным билетом в Союз писателей СССР, а созданные потом произведения «Королевский краб», «Оранжевый день» явно вышли за рамки региональной прозы даже по географии. В свое время Чернов входил в объединение писателей-маринистов СССР...

Оттепель шестидесятых в провинции ознаменовалась пусть запоздалым и в рамках разрешенного, но все-таки созданием книг публицистической направленности. Заметным, и не только в крае, событием стало документальное повествование Андрея Попутько (1920 - 2004 гг.) и Владимира Гнеушева (1927 - 2011 гг.) «Тайна Марухского ледника». Книга приоткрыла неизвестные прежде страницы битвы за Кавказ и дала толчок многолетней поисковой работе, способствовала патриотическому и интернациональному воспитанию молодежи. Она несколько раз переиздавалась в Ставрополе и Москве. Книга-версия «Неизбежимый жребий» Сергея Белоконя (1952 - 2000 гг.) заняла свое место в лермонтоведении, опять же выйдя за рамки региона. В эти годы ставропольцы, можно сказать, прописываются в Литературном институте имени Горького или становятся столичными жителями. Валерий Гейдеко (1940 - 1979 гг.) после Литературного института остался в столице, защитил кандидатскую диссертацию, последние годы жизни был заместителем главного редактора журнала «Дружба народов». По его роману «Личная жизнь директора» снят фильм. Георгий Пряхин, родившийся на Ставрополье, работает в столице журналистом, редактором и пишет прозу. Его книги выходят в столичных издательствах в советское время, а в новой России он становится главным редактором издательства «Художественная литература». И, наконец, к литературным событиям можно отнести возвращение на родину из США родившегося в Кисловодске Александра Солженицына (1918 - 2008 гг.), становление которого как писателя пусть и произошло в иных местах, но его связь с этой землей еще раз напомнила о заметной роли ставропольских литераторов в общероссийском литературном процессе. И прежде всего как форпоста русской литературы на многонациональном Северном Кавказе. А форпост не может не быть на острие значимых событий, в нем нельзя затаиться, пересидеть, сбежать в ироничный городской фольклор или в мудреный говор забытых диалектов. На его территории городской пижон так же чужд, как и архаичный мужичок.

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Виктор Кустов

Это к слову о бывшем в советской литературе творческом противостоянии... 7 Поэзия ставропольских поэтов - это тема отдельного разговора. За прошедшие десятилетия имен-откровений, подобно Евтушенко, Вознесенскому, Рубцову, среди них не проявилось. Но средний уровень поэзии на Ставрополье был и остается весьма высоким. Здесь немало поэтов российской величины, которые лишь по причине довольно малого круга любителей и ценителей поэзии, а также по инертности отношения литературных критиков к краю как к исключительно партийной вотчине в свое время не заняли соответствующие их творчеству высокие места в иерархии русской словесности. К примеру, поэзия Виктора Бабиченко (1937 - 1973 гг.) могла звучать на равных в знаменитых турнирах в Политехническом музее. Но не дано было ему жить в столице, как и долгих лет, когда можно наработать своего читателя, дожить до широкого признания. Выделять, расставлять поэтов - дело неблагодарное, да и ненужное, ведь каждый читатель любит своего поэта. К тому же главный судья - время - не позволит затеряться в его безмерье истинному слову. Но стоит отметить, что ставропольские поэты не только делились своим сокровенным, они помогали национальным авторам, переводя их на русский язык, обрести читателя, способствовали развитию национальных литератур. Рано еще говорить об авторах, начавших свой литературный путь в конце двадцатого века и продолжающих работать и сейчас. Тем не менее, уже очевидно, что в ряду книг, рассказывающих об истории казачества, останется трилогия Владимира Бутенко «Казачий алтарь». Очевиден вклад ставропольских авторов и в жанре фантастики. В конце прошлого века увидел свет роман Василия Звягинцева «Одиссей покидает Итаку», положивший начало новому направлению - художественному конструированию альтернативной истории. Только по причине неинформированности любители исторических романов не знакомы с произведениями Анатолия Лысенко (1937 - 1998 гг.), в которых живописуется

история многих народов во времена перехода Руси от идолопоклонничества к христанству . 8 Обзор имен и литературных произведений, приведенный выше, показывает, что есть все основания говорить не только о серьезном влиянии выходцев со Ставрополья на политические процессы в стране, но и о важной роли литераторов этого региона в литературном процессе России и СССР. В чем же эта роль? На мой взгляд, ставропольские литераторы, начиная от Якова Абрамова, видели своей задачей не уход от социальных проблем, не глухой консерватизм деревенщиков или разудалый либеральный нигилизм урбанистов, а отражение, описание, художественный анализ социальных надломов, будь то в верхних слоях общества, элиты («Губернатор»), в широкой деятельной прослойке («Молоко волчицы») или в традиционно неторопливой, не склонной к резким переменам деревне или станице («Кавалер Золотой Звезды»). В отличие от многих модных и известных авторов, убежавших либо в бесшабашный романтизм, либо в натужный соцреализм, главным оценочным критерием, внутренним редактором здесь было реалистическое видение и понимание окружающей действительности. Причем это понимание отвергает шарахание в крайности, когда возвышается или принижается какая-то одна сторона бытия. Каждый из прозвучавших и услышанных, прочитанных тысячами и миллионами авторов завоевывал внимание читателей именно описанием жизненных, невыдуманных коллизий. Но эти коллизии рассматривались не по принципу наполовину пустого стакана, а наполовину полного, с оптимистическим финалом, даже если сама канва повествования выглядела драматично. Именно этот жизнеутверждающий оптимизм соответствует смысловой наполненности жизни человека, общества, государства. В этих заметках претензий на выявление некоего литературного направления, к которому следует отнести ставропольскую литературу, нет. Но есть желание обратить внимание и профессиональных аналитиков литературного процесса, и вдумчивых читателей на необходимость переоценки места ставропольских литераторов в российской

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Виктор Кустов

литературе и в целом в обществе. Может быть, даже проследить связь между приоритетами этой литературы и явлением именно в этом крае значимых политических фигур. Я понимаю, что такая задача под силу разве что талантливому исследователю, который, надеюсь, со временем появится. И тогда произведения ставропольских литераторов займут свое достойное место в общероссийской литературе, а их вклад в формирование мировоззрения современников и потомков должным образом будет оценен. И имена политиков не затмят имен знатоков человеческих душ. Тому подтверждение - мировая равнозначность двух нобелевских лауреатов, родившихся под небом, раскинувшимся над форпостом русского языка на Кавказе.

Бесценные уроки /

Бесценные уроки

Счастливый жребий Автор: Михаил Сурин

Снять комнату в Кисловодске оказалось не простым делом. Извозчик на привокзальной площади, к которому МаминСибиряк обратился с просьбой помочь в поисках жилья, только почесал затылок: - Трудненько, барин, будет… Впрочем, новоприбывший на Кислые Воды курортник, несмотря на свой внушающий уважение представительный вид, оказался человеком не столь привередливым, как другие петербургские тузы. Он удовольствовался скромной комнатой, упиравшейся единственным окном в стену соседнего дома. Не став даже полностью распаковывать багаж, МаминСибиряк наскоро переоделся, сменив дорожное платье на легкий костюм, и поспешил в Нарзанную галерею. Ещё в Петербурге, собираясь в Кисловодск, он решил начать знакомство с курортом именно с этого уникального источника, принёсшего маленькому селению в предгорьях Кавказа всемирную известность. Мелькнула мысль, что сначала неплохо было бы повидаться с ожидавшими его в Кисловодске петербургскими коллегами другом, переводчиком Фёдором Фидлером* - Фрицем (как называли его друзья), и редактором журнала «Русское богатство» Николаем Константиновичем Михайловским**. Фриц заранее сообщил координаты гостиницы, где они остановились, и настаивал на том, чтобы по приезде в Кисловодск Дмитрий Наркисович непременно связался с ним. Но Мамин-Сибиряк тут же отогнал эту мысль. Милейший Фриц, наверное, хотел взять на себя часть забот по устрой* Фёдор Фёдорович Фидлер, немецкое имя Фридрих Людвиг Конрад Фидлер, известный также как «Ф. Ф. Ф.» или «Ф?»; - переводчик (в основном русской поэзии на немецкий язык), педагог и собиратель частного «литературного музея», посвященного литераторам России и Германии, автор дневника - хроники жизни литераторов. ** Николай Константинович Михайловский - русский публицист, социолог, литературный критик, литературовед, переводчик; теоретик народничества.

б е с ц е н н ы е у р о к и / Михаил Сурин

ству друга в разгар курортного сезона. Придётся, конечно, выслушать от него страстную отповедь в свой адрес. Но не беда, Фриц отходчив, и ему ли не понять, почему писатель, чьи книги так или иначе связаны с природными богатствами Урала, вместо того, чтобы искать по указанному адресу гостиницу, первым делом направился заглянуть в подземные кладовые Кавказа. Подойдя к сложенному из тёсаного серо-жёлтого известняка зданию Нарзанной галереи, Мамин-Сибиряк остановился полюбоваться его главным фасадом, украшенным небольшими остроконечными готическими башенками. Как просто и как величественно! Внутренний вид галереи заметно уступал её внешнему облику. Вытянутое в длину низкое и тёмное помещение ничем не радовало глаз. Людской поток лился мимо расположенных сбоку отдельных кабинок ванн и общего бассейна для купания в противоположную от входа сторону, где в самом конце галереи, по всей вероятности, и находился знаменитый источник. А вот и он, колодец под стеклянным колпаком, на дне которого слабо бурлил нарзан. Вокруг колодца на некотором возвышении толпился народ. Девушки-«источницы» подавали желающим стаканы холодной, пузырящейся по стенкам минеральной воды. Мамин-Сибиряк маленькими глотками пил из стакана, пытаясь продлить получаемое удовольствие, и осматривал стены балюстрады, окружающей источник: нет ли где таблички для любознательных: каков дебит скважины, на какой глубине она расположена, какой температуры изливается из горных пород нарзан и сколько содержится в нём естественного природного углекислого газа. Увы, интересующей его информации не обнаружилось, и он твёрдо решил непременно раздобыть эти и другие сведения, коль скоро источники минеральных вод в этом крае - то же самое, что залежи железных руд и золотоносные жилы на Урале. Из Нарзанной галереи людской поток вытекал в курортный парк. Миновав открытую, усеянную красным песком площадку, Мамин-Сибиряк сразу погрузился в тенистую прохладу, напоённую ароматами южных растений. В старом парке под густыми зелёными кущами вековых вязов, клёнов, ясеня, чёрной и белой ольхи кипела жизнь.

Нарядно одетая публика прогуливалась по дорожкам между разбросанными там и тут деревянными беседками, теремками, лавками, с которых велась бойкая торговля разными разностями; толпилась у кондитерской и у фонтана; за расставленными кругом столиками пили чай, молоко, кофе. Ещё издали он увидел за одним из столиков окладистую белую бороду Николая Константиновича Михайловского и чёрные нечесаные кудри друга Фрица. Третий человек, сидящий за столиком, был незнаком. Все трое были увлечены разговором и не заметили подошедшего. Мамин-Сибиряк тронул за плечо Фидлера и сразу же оказался в объятиях друга. - Приехал! Наконец-то! А мы тебя заждались… Где твои вещи? Сейчас пойдём в гостиницу наследников Зипалова. Я придержал там для тебя местечко. Это рядом... Где твой багаж?.. - Не беспокойся, Фриц. Я уже устроен. - Как! - удивился тот. - Ты не получил моего письма?! Он уже устроился!.. Люди добрые, смотрите на этого негодника! Он уже устроился! Наверное, снял комнатку с единственным окном. С мухами и тараканами. Где-нибудь рядом с помойкой. И взяли с него не меньше трёх рублей за один день. Так, признавайся!.. Посмотрите на этого человека, не желающего позаботиться о себе. Пренебрегающего услугами друзей, которые… - Да не волнуйся ты так, Фриц. Успокойся. У меня всё в порядке, - мягко остановил его Мамин-Сибиряк. - Лучше посмотри, что я тебе привёз… Фидлер схватил протянутый ему набор почтовых открыток с видами волжских городов и, присев за столик, стал просматривать их, забыв обо всём на свете. - Ловко, ловко вы его остановили, Дмитрий Наркисович, засмеялся Михайловский, тряся окладистой белой бородой. Знаете, какую его струнку задеть. Бедный Фёдор Фёдорович совсем голову потерял от своего коллекционерства. Здесь все газетные киоски обегает по два раза в день. Ищет что-то новенькое. - Он крепко пожал руку Мамину-Сибиряку. - А хорошо, что вы сюда приехали…. Пора, батенька, и вам поправлять свою натуру… Отдохнёте. Подлечитесь. Одно только здесь неудобство, - добавил он с хитрой улыбкой. - Далеко от Петербурга!

б е с ц е н н ы е у р о к и / Михаил Сурин

- А по мне так это и хорошо! - отозвался третий человек за столом. - Петербург захватывает вас целиком. Не даёт возможности хоть на какое-то время отвлечься от дел. Для этого нужна целебная глушь. - Ну пусть будет по-вашему, Владимир Иванович,- тотчас же согласился Михайловский. - Не спорю. Как ваш пациент, я должен во всём соглашаться с вами… Знакомьтесь, Дмитрий Наркисович. Это доктор медицины Владимир Иванович Подановский*. Прошу любить и жаловать. Мамин-Сибиряк обменялся рукопожатием с крепким плечистым человеком. - А ведь мы встречались с вами, Дмитрий Наркисович,сказал доктор. - В Екатеринбурге, с четверть века назад. Мы с вами земляки… Вы меня, конечно, не помните. Да и я бы не узнал вас, если б мне не сказали о вашем предстоящем приезде. Помню вас по-юношески стройным, молодым. Мы тогда оба занимались в Екатеринбурге репетиторством. Я, студент, был начинающим, а о вас гремела слава как о лучшем репетиторе в нашей славной уральской столице. - Рад, душевно рад свидеться с земляком-уральцем, - повторял Мамин-Сибиряк, искренне обрадованный новым знакомством. - Славное то было время и нелёгкое. После смерти отца остались на мне сестра и младшие братья. Надо было дать им образование. Вот и пришлось мне, недоучившемуся студенту и начинающему писателю, взяться за репетиторство. - А я и не знал этих фактов из вашей биографии, Дмитрий Наркисович, - воскликнул Михайловский. - Эй, Фёдор Фёдорович, да отвлекитесь вы, наконец, от своих карточек. Мы с вами стали свидетелями знаменательного события - нежданной встречи двух земляков-уральцев. Двух незаурядных русских людей, которые благодаря своим талантам и неустанному труду сумели подняться из народных низов к самым вершинам культуры! Михайловский любовно, с отеческой нежностью взглянул на Мамина-Сибиряка. В этом выходце из семьи заводского священника, учившемся в школе для детей рабочих, он, теоретик народничества, один из самых блестящих публицистов, социологов и литературных критиков России, способный * Подановский Владимир Иванович - доктор медицины, автор ряда научных статей.

возвеличить и развенчать, видел писателя новой генерации, сумевшего создать в своих книгах широкую и правдивую картину народной жизни. Не дворянская усадьба с запущенным садом и красивым помещечьим домом на пригорке, а бедный рабочий посёлок, горная шахта и золотой прииск - вот где проходит жизнь героев его произведений: заводских рабочих, старателей, бурлаков, крестьян и нарождающихся новых русских - хищников, стяжателей, в которых погоня за золотом, жажда обогащения вытравляют все человеческие чувства. Вот по чьим книгам следует судить о том, с каким злом надо бороться, чтобы спасти народ и общество от нравственного растления. Вот кого надо любить и поддерживать, тем более что жизнь редко приносит им щедрые дары. - А не отметить ли нам это событие бутылкой доброго вина? - Я - за, - тотчас отозвался на предложение Михайловского встрепенувшийся Фидлер. - Ни в коем случае, - запротестовал доктор. - Будьте же последовательны, господа. Вы приехали на бальнеологический курорт. Забудьте о вине и других крепких напитках. Михайловский снова склонил перед доктором голову. - Ваше слово для нас закон… Фёдор Федорович, голубчик, слетайте, распорядитесь, чтобы нам подали чаю. Доктор перевёл взгляд на Мамина-Сибиряка. - И для вас моё слово - закон, Дмитрий Наркисович? Расскажите о своих болячках. Что привело вас на Кислые Воды?.. Впрочем, не трудитесь. И без того вижу. У вас лишний вес и одышка. Для начала надо бы сбросить фунтиков десять. В этом вам помогут парковые дорожки. Побольше движения! Потом у вас желтые белки. Попейте «ессентуки». Рекомендую и нарзанные ванны. Они оздоровят ваш организм. Начните с этого. А дальше посмотрим. Смолоду вы отличались, помню, настоящим сибирским здоровьем… Когда вы стали его терять? Мамин-Сибиряк отмолчался. В проницательности доктору, конечно, не откажешь. Но не станет же он ни с того ни с сего исповедоваться… Подкосило его нежданное горе. Ровно десять лет тому назад, в 1892 году, после родильной горячки скончалась его вторая жена - актриса Екатеринбургского драматического театра Мария Морицовна Абрамова. Прошёл лишь год, как они соеди-

б е с ц е н н ы е у р о к и / Михаил Сурин

нились, переехали в Петербург и, счастливые, нежно любящие друг друга, ждали рождения первенца. Им оказалась девочка. Но Машу спасти не удалось. Это был удар, сбивающий с ног даже очень сильных людей. Мамин-Сибиряк выжил только потому, что перенёс всю свою трепетную любовь к жене на дочку, которой горькой судьбой суждено всю жизнь оставаться инвалидом. Кто, кроме него, позаботится об Алёнушке? Выйти из неловкой ситуации помог догадливый Михайловский. Он быстро перевёл разговор на другую тему. - Нечего откладывать дело в долгий ящик. Вот сейчас попьём чайку и ноги в руки… Тут, пока вы отсутствовали, Фёдор Фёдорович, доктор прописал Дмитрию Наркисовичу пешие прогулки. Замечательно! Поведём его сей же час на Красные камни. Нет возражений? А вы, доктор, не присоединитесь к нам? - Нет, Николай Константинович, не присоединюсь. Не забывайте, господа: вы на отдыхе, а я на службе. Меня ждут мои пациенты. - Жаль, очень жаль. С вами было бы намного интересней… Владимир Иванович - большой знаток Кавказских Минеральных Вод, - пояснил он Мамину-Сибиряку. - Нет, кажется, вопроса, на который он не мог бы ответить - ни по истории, ни по геологии, ни по флоре и фауне курортов. Ну а о минеральных источниках и говорить нечего. Тут он собаку съел… - Чудесно! - оживился Мамин-Сибиряк. - У меня тут сразу накопилось множество вопросов. И я не знал, к кому с ними обратиться. Можно к вам, доктор? - Я к вашим услугам. - Отлично! - подытожил Михайловский, поглаживая свою роскошную белую бороду, что свидетельствовало о его полном удовлетворении происходящим. - Давайте пообедаем вместе. Заодно и поговорим. Итак, встречаемся на этом же самом месте. Они вернулись с Красных камней к раннему обеду. Доктора на прежнем месте не оказалось. - Наверное, он уже там, - Михайловский указал на полускрытое деревьями изящное двухэтажное здание курортного ресторана с открытыми верандами и гротом под лестницей. Занял столик получше и ждёт нас.

У входа в ресторан Фидлер вдруг как-то странно засуетился, задёргался. - Вы идите, заказывайте и на меня. Я - мигом. - И моментально улетучился. - Куда это он?- спросил удивлённый Мамин-Сибиряк. Михайловский только махнул рукой. Едва поднялись на второй этаж, как с веранды послышался голос: - Сюда, сюда, господа! Доктор действительно уже поджидал их за столиком в самом удобном месте, откуда открывался вид на расположенные напротив кондитерскую и музыкальную раковину, за ними брызжущий струями фонтан, ещё дальше - на главную аллею парка. Нарядная публика всё прибывала. Казалось, что её собрал здесь вместе большой праздник, хотя это был обычный будничный день. Находчивый фотограф у входа в ресторан приглашал входящих и выходящих запечатлеть себя на фоне грота в национальной одежде горцев - в черкеске, бурке, папахе, и многие, смеясь, фотографировались на память. Особую прелесть этой идиллической обстановке придавал неумолкающий говор протекающей через парк Ольховки. Вытянув уставшие от долгой ходьбы ноги, Мамин-Сибиряк предался приятному отдыху. Как хорошо оказаться бы здесь вместе с безвременно ушедшей Машенькой. Как радовалась бы она этой роскошной зелени, этому кристально чистому воздуху, этой стремительной горной речке… - А где вы потеряли славного Фёдора Фёдоровича? - спросил доктор. - Догадываюсь: побежал на почту за новой партией открыток. Ох уж эти коллекционеры… Впрочем, знаете, это увлечение может быть даже полезно, если только вам удастся его полностью реализовать. Если нет, то оно приносит один вред. Ибо, как известно, ничто так не разрушает наш организм, как неутолённые страсти. - О, если бы вы, доктор, видели нашего Фрица, кода он достаёт всю свою коллекцию в петербургской квартире, - улыбнулся Мамин-Сибиряк. - В этом есть что-то от пушкинского скупого рыцаря, когда он трясётся над своими сокровищами. Но этой чести удостаиваются только его ближайшие друзья.

б е с ц е н н ы е у р о к и / Михаил Сурин

- Смейтесь, смейтесь, - заметил Михайловский. - Но я готов признать, что это, казалось бы, пустое ребяческое увлечение может принести пользу. Когда-нибудь, в отдалённом будущем. Ведь это крапинки истории*… Ну, господа, что будем заказывать? Подозреваю, у вас, доктор, есть особое мнение не только по поводу напитков… - Не лукавьте, Николай Константинович. Вы прекрасно знаете мою точку зрения. Но поскольку к нам присоединился Дмитрий Наркисович, готов ещё раз высказаться на этот счёт… К сожалению, дело с питанием на нашем курорте поставлено самым отвратительным образом. Лечение минеральными водами требует и соответствующего питания. Прежде всего требуется исключить всё жирное, острое, солёное. Меньше мяса, больше овощей, фруктов, молочных продуктов. Сыр, творог… Между прочим, среди горцев, коренного населения этого края, много долгожителей. Я интересовался, чем они питаются. В основе их рациона - сыры. Старые люди вообще не употребляют мяса. Я не призываю к вегетарианству. Но на время лечения необходимо специальное питание. Наши рестораторы - неисправимые рутенёры. Все мои попытки заставить их перестроиться потерпели крах. Но, думаю, со временем и на наших отечественных бальнеологических курортах появятся специальные пансионаты, где питание будет поставлено в соответствие с лечением водами. Так что делайте выводы сами, господа! - Всё это так, Владимир Иванович. С вами трудно не согласиться. Но… Фёдор Фёдорович меня убьёт, если мы не закажем ему мясного блюда. Указав глазами на углубившегося в обеденную карточку Михайловского, доктор подмигнул Мамину-Сибиряку: - Вот увидите: всё сделает наоборот. Но я стоял и буду стоять на этом. Придёт время, и научные принципы организации лечения на Кислых и Горячих Водах восторжествуют! А ведь курорт у нас замечательный, уникальнейший… Нет в мире другого бальнеологического курорта, где в одном сравнительно небольшом по своей территории месте были бы собраны столь разнообразные по своим лечебным свойствам минеральные источники. *Собраннная Ф.Ф. Фидлером литературно-мемориальная коллекция почтовых открыток хранится в Пушкинском доме в Санкт-Петербурге. К ней часто обращаются в поисках иллюстраций для книг и статей, посвящённых концу XIX - началу XX века.

- Надолго ли хватит имеющихся запасов вод? По опыту Урала могу сказать, что хищническая эксплуатация месторождений быстро приводит к их истощению, - раздумчиво проговорил Мамин-Сибиряк. - Не вам рассказывать, что происходит в нашем с вами родном краю… - Через год исполнится ровно сто лет с тех пор, как Высочайшим указом Кавказские Минеральные Воды были объявлены национальным бальнеологическим курортом. За это время удалось найти и задействовать новые источники, помимо уже известных. Но использовались они бездумно, бессистемно, как вообще принято у нас. Только в последние четверть века с помощью французских инженеров-гидротехников Жюля Франсуа* и Леона Дрю** эксплуатация скважин была поставлена на европейский уровень. Пробурены новые скважины, обновлены старые. Восемь лет назад полностью переделан каптаж кисловодского нарзана… Вас интересуют подробности? Спрашивайте. Мамин-Сибиряк забросал доктора вопросами. Его интересовали и глубина скважин, и минеральный состав лечебных вод, и утилизация излишков нарзана… Вскоре он убедился, что ему действительно повезло: лучшего собеседника по этой теме не найти. Даже Фидлер, занявший своё место за столом и поначалу уткнувшийся в почтовые открытки, отодвинул их в сторону и прислушивался к разговору двух увлечённых и понимающих друг друга людей. - Прогресс, хотя и медленно, пробивает себе дорогу и у нас, говорил доктор. - Но сколько ещё нужно сделать, чтобы приблизиться к европейским меркам. В Кисловодске давно ощущается нехватка ванных помещений. Те, что в Нарзанной галерее, устарели. А деньги на строительство нового здания нарзанных ванн нашлись только в прошлом году. Да и сама галерея нуждается в ремонте. Заложили её ещё при князе Воронцове и строили * Жюль Франсуа - известный французский гидротехник, который в своем отчете рекомендовал увеличить число нарзанных ванн за счет пристройки к восточному фасаду Нарзанной галереи дополнительного ванного сооружения. ** Леон Дрю - французский гидротехник, прибывший в Кисловодск для составления технического проекта обустройства минеральных источников по европейскому образцу. Уже через два месяца он уехал обратно во Францию.

б е с ц е н н ы е у р о к и / Михаил Сурин

десять лет. Фундамент не удосужились довести до твёрдого грунта, отчего в нём образовалось множество трещин. При всей привлекательности переднего фасада она низка, темна и имеет потолок из отштукатуренного плетня… А наши гостиницы… Вы, Дмитрий Наркисович, уже испытали на себе дефицит жилья для курортников. На углу Тополевой аллеи и Голицынской улицы сейчас строится новая гостиница. А надо бы две или три… Или возьмите проблему сбыта нарзана. На этот год намечается поставить в продажу шесть миллионов бутылок нарзана. Это где-то 200 тысяч вёдер. А между тем столько кисловодский нарзан даёт в одни сутки. Вот вам источник пополнения казны для дальнейшего развития курорта… - Может быть, надо смелее использовать частную инициативу в таких делах… Кавказские Минеральные Воды, как я понял, сейчас находятся в государственном управлении… - Были и периоды частного управления… С 1861 года по 1883 год дирекцию Кавминвод возглавляли частные лица, так называемые контрагенты. Их сменилось трое. Курорты отдавались в аренду под определённые обязательства при финансовой поддержке со стороны правительства. На том этапе были некоторые подвижки в лучшую сторону. Но частным лицам не хватило дыхания. Они оказались не в состоянии привлечь достаточное количество капитала. А деньги на новую постановку дела, о которой я говорил, нужны были немалые… Так мы снова перешли в непосредственное заведование правительства и остаёмся в таком состоянии по сей день… - Так и у нас Урале… на золотых приисках. И так пробовали, и этак, а ума им не дали. Испохабили, исковеркали такой дивный край… Вы бы посмотрели, что оставили после себя старатели… Давно не бывали в родных краях? - Давно, Дмитрий Наркисович, давно. Прирос к этому краю. Почитаю его второй родиной. А что там наворотили, знаю из ваших романов. На первое место ставлю «Золото». Честная, правдивая книга! - Ага, вот ещё один голос в нашу пользу! - торжествующе воскликнул Михайловский. - Я всегда был такого мнения… Эта книжка небольшая томов премногих тяжелей. По таким книгам завтра историки и социологи будут изучать Россию конца девятнадцатого века… А вам, доктор, я вот что скажу: беритесь-ка,

батенька, за перо. Романов мы от вас не ждём. Но публицист из вас выйдет стоящий… Понимаете, в чём дело, - повернулся редактор «Русского богатства» к Мамину-Сибиряку. - Я уже давно уговариваю Владимира Ивановича написать в журнал о состоянии и перспективах развития Кавказских Минеральных Вод. Сколько у него интересных мыслей, дельных предложений! Мы должны привлечь внимание общества к этим проблемам. Должны бороться с косностью и рутиной, которая зачастую губит у нас самое хорошее дело. А он отнекивается… Нехорошо, Владимир Иванович, нехорошо! - А это хорошо, Николай Константинович, что вы своими разговорами не даёте доктору пообедать. Я уже к десерту перехожу, а он никак за второе блюдо не примется, - вдруг подал голос не вмешивавшийся до того в разговор Фидлер. - Пусть берёт пример с Дмитрия Наркисовича. Тот и беседу ведёт, и тарелки у него пустые… Эге, так вы, дорогой мой, за две недели не похудеете. - Так это ж вы сами нагнали на меня аппетит прогулкой к Красным камням и назад, - отшутился Мамин-Сибиряк. - Вы и в самом деле к нам на две недели? - спросил доктор. - В Петербурге у меня больная дочь… А мне бы хотелось ещё проехать по Военно-Грузинской дороге… Фидлер, который было снова уткнулся в свои почтовые открытки, немедленно откликнулся: - Кстати, как самочувствие моей крёстной? - Всё так же, без перемен. - Этой славной девчушке мы обязаны появлением «Алёнушкиных сказок», - сказал доктору Фидлер. - По-моему, это лучшее, что написано в русской литературе для детей. - Не преувеличивай, Фриц, - перебил его Мамин-Сибиряк. А «Лягушка-путешественница» Гаршина? А «Каштанка» и «Белолобый»Чехова? - А «Серая шейка» Мамина-Сибиряка? А «Зимовье на Студёной» и «Емеля-охотник» того же автора. Нет, серьёзно. Я давно хочу перевести на немецкий «Алёнушкиы сказки». И не могу подступиться ни к Комару-Комаровичу - длинному носу, ни к Храброму зайцу - длинные уши - косые глаза - короткий хвост, ни к Воробью Воробеевичу… - Да брось ты, Фриц! Перевёл на немецкий «Евгения Онегина», «Ревизора», да как перевёл. А сказки не можешь…

б е с ц е н н ы е у р о к и / Михаил Сурин

- Как на духу говорю: не могу. Там такая чисто русская атмосфера, не передаваемая на другой язык. Особое восприятие природы…Но я всё-таки попробую… - Кстати, Дмитрий Наркисович, о природе… Вы меня выспрашивали о бальнеологических факторах курортов. Теперь позвольте спросить вас: как вам тут после уральских разломов, сибирской тайги? - сказал доктор - Давно мечтал побывать на Кавказе. В юности увлекался кавказскими повестями Марлинского*. Потом пришёл Лермонтов. Что касается пейзажа в литературе, настоящая равнинная Русь чувствуется только у Льва Толстого, а горная - у Лермонтова. Хотя можете со мной не соглашаться… Надеюсь, вслед за лермонтовским Демоном полюбоваться панорамами Кавказа. Отсюда они ещё далеко… Хотя с Красных камней мы уже заглянули в область вечных снегов и ледников… - Надо бы побывать вам на Бермамыте. Это небольшое плато в 35 верстах отсюда. Лучше всего выезжать ночью, чтобы утром встретить там восход солнца. Не видел ничего более величественного, чем явление из туманов Эльбруса в первых лучах солнца. А между ним и вами в глубокой и обширной пропасти дикое нагромождение скал - каменный хаос, как древняя преисподняя Земли… Прошу прощения, кажется, я вторгся не в свою область… - У вас неплохо получается, доктор, - заметил Фидлер. Может быть, вам и в самом деле взяться за перо… - Взяться за перо, чтобы силой общественного мнения противостоять дельцам, которые в угоду своим корыстным интересам могут направить развитие курорта не в том направлении, какое нужно сообразно с его предназначением, - с воодушевлением подхватил Михайловский. - Вот мы только что спустились с Красных камней. Там наверху начинаются какие-то земляные работы. Что-то роют… Напакостят, а потом бросят и уйдут. * Александр Александрович Бестужев - русский писатель-байронист, критик, публицист эпохи романтизма и декабрист, происходивший из рода Бестужевых. Публиковался под псевдонимом «Марлинский». Лучшими из повестей Марлинского считаются: «Фрегат Надежда», «Аммалатбек», «Мулла-Нур» и «Страшное Гадание». В его повестях из кавказской жизни заслуживают внимания интересные картины природы и нравов, но действующие среди этой обстановки дагестанцы (горцы и равнинные тюрки) наделены чрезвычайно «неистовыми» байроновскими чувствами.

- Это начинается закладка нового курортного парка, - пояснил доктор. - Три года назад казна выкупила у казаков станицы Кисловодской порядочный кус земли - 45 десятин. Старый парк стал тесен. Задумка хорошая. Я знакомился с проектом устройства прирезанной территории, представленным садовникомпейзажистом Зегером*. Весьма недурно. Предполагается создать сеть разбегающихся дорожек-терренкуров для пеших оздоровительных прогулок. Труднейшая задача - озеленить эти голые камни. В том числе хвойными - сосной и елью, чтобы придать воздуху целительные свойства. Если получится, как задумано, со временем новый парк станет достойным продолжением существующего. - А вы должны за этим присматривать… от лица общественности. Вам есть на кого опереться… - настаивал Михайловский, теребя свою патриаршую бороду. - На Николая Александровича Ярошенко**, Василия Ильича Сафонова***… Да и на нас, грешных. Сколько известных лиц наезжает сюда каждое лето! Мамин-Сибиряк радостно задвигался в кресле своим крупным телом. - Вот это по мне… Если уж вмешиваться человеку в природу, то только не во вред ей. Хватит нам многострадального Урала… Знаете, что сразу бросилось мне в глаза по приезде сюда, на Кислые Воды? Даже раньше… начиная с Машука и Бештау. Не тронутая человеком красота! Смотрю и завидую. Лечебные ключи сами бьют из-под земли. Счастливый жребий выпал этому волшебному краю! …Покинув курортный ресторан, они попали в сети расторопного фотографа. *Альберт Людвигович Зегер - садовод-пейзажист. Создатель проекта «Нового» парка в Кисловодске. Парк создавался в свободной «английской» пейзажной системе. **Николай Александрович Ярошенко - русский живописец и портретист. Военный по образованию и по службе. В 1863 году окончил Полтавский кадетский корпус. Вступив в 1878 в число членов Товарищества передвижных художественных выставок, выставлялся со своими произведениями постоянно и исключительно на этих выставках. Содержанием его жанровых картин служили преимущественно «мотивы гражданской скорби». ***Василий Ильич Сафонов - русский дирижёр, пианист, педагог, общественный деятель. Один из наиболее заметных и авторитетных представителей музыкальной культуры России в конце XIX и начале XX веков.

б е с ц е н н ы е у р о к и / Михаил Сурин

- Господа, не желаете ли сняться на память? Не пожалеете! - А что? Почему бы не сняться этаким абреком с кинжалом за поясом, - решил за всех Михайловский. - Я же не влезу в черкеску, - слабо запротестовал МаминСибиряк. - Не ждать же, пока ты похудеешь, Митя, - отозвался Фриц. Мы на тебя бурку набросим. ...Это фото десять лет простояло на письменном столе Мамина-Сибиряка в его петербургской квартире.

Философская закладка /

Философская закладка

Трансцендентальный guidebook, или «Пути благословения» Автор: Ярослав Грибачев Этот Мир стал маленьким. Этот Мир стал тесным. Границы прозрачными. Расстояния условными. Культурные традиции стали музейными артефактами. Мысли и чувства оцифрованными, а человеческие отношения виртуальными. К этому шло в течение всего прошлого столетия, но последние 20 лет это стало воплощенной антиутопией, той, о которой грезили фантасты еще несколько десятилетий назад... Глобальные изменения в нашей стране (как и полагается на рубеже веков) вновь (и в который раз!) стали причиной изменений во всем этом мире... Оценивая эти перемены ярлыками со знаками (+) или (-), мы не найдем правды... Это всего лишь ТАК. И не больше, и не меньше. Каждый человек, задумывающийся о своем месте в этой реальности, пытается увидеть себя со стороны, словно посмотреть в зеркало. Да, «человеку нужно зеркало», и потому он стремится сменить привычную систему координат (хотя бы на время!), убежать от себя, почувствовать себя другим... И поэтому человек путешествует. Во второй половине ХХ века с ростом общего благосостояния это стало традицией в той «развитой половине человечества», какой обычно считаются западные страны, т.е. Европа и Америка, но теперь, после известных «глобальных перемен», это стало возможным и у нас... Как только страна (со своей культурой, традициями) перестаёт быть обособленной, ей приходится принять общие правила игры и стать лишь «одной из...» - оцифрованной, унифицированной, как товар на полке в супермаркете. Но нет ни одной из великих империй и культур, стоявших вечно и не претер-

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

певших изменений. Ничто не вечно в этом мире (как и сам этот мир), и, увы, не все достижения культуры заключаются во «внешней» аутентичности... Есть что-то внутри, неуловимое, но то, что делает человека Человеком. И чемто Большим. Итак, путешествуя, человек ищет новую реальность. Одни (их большинство) находят ее в том «мире богов», коим кажется западное общество с его комфортом и возможностями, «гарантиями и свободами»... Кому-то достаточно незатейливого (но с гарантированным сервисом) отдыха на морях - в Турции или Египте... Кто-то же ищущий экзотических ощущений отправляется в ещё более дальние края, такие, как Тайланд или острова в океане - места, где, как кажется, можно обрести «потерянный рай»... Так или иначе, все ищут удовлетворения и свободы. Ищут, но не могут найти. Так, чтобы окончательно и бесповоротно. И это не только у нас. Там, «у них», это повелось уже давно... Работая и зарабатывая, человек может «позволить себе» чувствовать себя «хозяином жизни». Хотя бы раз в год. И даже путешествие с прикосновением к древним культурам или красотам дикой природы зачастую являет собой просто коллекционирование или новой интеллектуальной информации, или новых эмоциональных ощущений с целью убежать от собственного «внутреннего вакуума». Но путешествуя, не каждый бежит от себя. Кто-то следует внутреннему зову туда, где он сможет узнать самого себя. И находясь между Востоком и Западом, как между двумя полюсами, в центре Евразийского континента, многие из нас задумываются о взаимосвязи культур, своем месте в них и еще о чём-то Большем, чем обусловленность отдельной культурной традицией. Путешествие на Восток, в частности в Индию, совершённое несколькими отважными, порой авантюристичными «искателями Истины» во второй половине XIX - ХХ вв., открыло «заветную дверь» в «Страну чудес» и в новую эпоху, где традиционные ценности западной культуры оказались не столь уж незыблемыми... В 50-60 годы прошлого столетия паломничество в «страну Востока» стало символом «возвращения» для многих

нестандартно мыслящих молодых людей, бежавших от двойственности и лицемерия «прогрессивной» западной цивилизации, которая в ту пору уже трещала по швам... Это была эпоха хиппи. Их поиск заключался в опыте новых переживаний, выводящих за пределы обычного трехмерного восприятия, и достигалось это с помощью определенных веществ, весьма доступных в Азии... Но для некоторых из них поиск «вечного кайфа» обернулся совершенно неожиданнными открытиями. Иные же, без помощи особых «веществ», но с младых лет задаваясь вопросами кто они, зачем и куда идут, не находя в своей культуре убедительного ответа, оказавшись вдруг на Востоке, понимали, что они нашли то, что искали, обрели свою «истинную родину». Почему? Наверное, чувство глубинной внутренней связи, не объяснимой рассудком. Или попросту убежденность в том, что именно на Востоке находится источник всех тайн и чаяний человечества. Каждый летевший в Индию дешевыми Туркменскими авиалиниями, находясь в Ашхабаде - пункте пересадки между Москвой и Дели, в течение нескольких часов ожидая свой самолет, мог обратить внимание, насколько отличается публика, направляющаяся в Индию от всех остальных... Это: расслабленная молодежь в измененном состоянии сознания (особенно измененным оно становится на обратном пути), стремящаяся в Гоа (на юге) или Манали (на севере, в Гималаях). Два эти места объединяет одно понятие, переходящее в жизненную позицию, которое в Индии формулируется как «No problem Internationa»; туристы, никогда не бывавшие в Индии и настроенные весьма романтично; их представления навеяны сказками из детства и фантастическими историями, которые и формируют образ Индии в западном сознании. Наверное, эти люди предвкушают видеть там чудеса на каждом шагу; экзальтированные, мистически настроенные бабушки, чья цель - Ашрам Сатья Сай Бабы на юге Индии или усадьба Рерихов на севере, в долине Куллу;

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

более серьезные и целенаправленные люди, погрузившие себя в лоно индийской культуры, изучающие философию, йогу, танец... Есть среди них и последователи тибетского буддизма. Выглядят они весьма скромно, как правило, без внешнего антуража, но цели их более чем глубоки. Как правило, это паломничество или учеба. Чаще всего это интеллектуалы из столиц, порою - из небольших городов. Это могут быть калмыки или буряты, чья внешность сразу указывает на принадлежность иной культуре. Они едут в основном в Северную Индию - в Сарнатх, Бодхгаю, Дхарамсалу, или в Непал (Непал - отдельное государство, но находится в том же культурно-историческом пространстве, что и Индия; Бутан тоже сюда входит, но эта жемчужина Гималаев - довольно закрытое королевство, одно из последних, поистине нетронутых мест на земле, и день посещения там стоит около $ 200. Одним словом, народ едет специфический... И судя по всему, знает, зачем. Так мы делаем вывод, что Индия - это далеко не курорт, где в традиционном представлении обывателя обязательны многозвездочные отели, в которых все включено, рафинированные пляжи и увеселительные заведения... хотя и такое там есть. Но даже Гоа, что теперь у всех на слуху, бывшая португальская колония, а теперь крошечный штат на берегу Аравийского моря, в 70-е годы ставший пристанищем для европейских хиппи, даже Гоа всегда славилось своей атмосферой романтизма и свободы, которая сохранялась там до последних времен, пока ее не развратили, увы, наши богатые и совершенно обезбашенные соотечественники. Но Гоа не дает реального представления об Индии. Это замечательное место для купания и ночного времяпрепровождения в злачных местах, а это для Индии (где, как и в остальных азиатских странах, просыпаются с рассветом) вовсе не характерно... Классическая же Индия совсем другая... Говоря об Индии, мы говорим не просто о географическом понятии. Мы говорим не только об одной из древнейших цивилизаций на Земле, по сей день сохраняющей свои культурные традиции и именно по этой причине пере-

жившей и растворившей в себе все иноземные вторжения и миссионерство... Мы говорим об особом магнетизме, который ощутил каждый, кто хоть раз побывал здесь. Удивительно или нет, но многих образ Индии манил с детства. Но попадая туда, одни испытывали нечто вроде шока, поначалу не находя соответствия тому эпическому и мистическому образу, о котором грезили... Другие же, увидев то же самое (от чего первые были в шоке), с немым восторгом бормотали: «Я домой приехал!» Так или иначе - эта страна никого не оставляла равнодушным. Так что же нас ждет там? Все зависит от нас самих. Ведь все видимое нами - отражение того, что у нас внутри. Вот пример первых ощущений*. Итак, мы покинули салон самолета и по закрытой галерее перешли в здание аэропорта. Ноздрей касается плотный запах кварцевых ламп. Под потолком носится случайно залетевший сюда индийский скворец... Миновав паспортный контроль, выходим... Запахи становятся все плотнее... Вот она, бурлящая, пестрая, вожделенно подмигивающая, теплая и смуглая толпа. Это всякого рода разводилы, предлагающие разнообразные услуги - от такси и гостиниц до экскурсий и разного рода дальних поездок. Вам могут рассказать, что только здесь, только сейчас и только у них все самое лучшее и единственное: лучшие билеты, лучшая цена, лучшая (и единственная!) возможность. Если вы купитесь на это - переплатите раз в десять, а то и больше. Но чаще всего просто останетесь без денег, а очаровавший вас зазывала растворится в толпе... Но опытный путешественник пройдёт мимо, не обращая на них внимания. Это как в сказке, где нельзя оглядываться или есть плоды незнакомых деревьев. А мы приехали в сказку. Это иная реальность. Это Азия. Азия, как она есть. Но для тех, кто живёт на Кавказе (ведь Кавказ - уже практически Азия), этот «иной космос» может оказаться вполне знакомым и близким. Возьмите какой* Оговоримся сразу. Ощущения эти как минимум десятилетней давности. Многое изменилось за это время, по крайней мере, в таких местах, как, например, главный аэропорт страны. Мировые стандарты приходят и сюда. Но внешняя пафосность - лишь ширма, за нею же - всё осталось как прежде.

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

нибудь наш рынок, добавьте больше экзотики и цвета - и вот оно. Что-то родное, до боли знакомое нам. Быть может, для кого-то этот мир не соответствует его внутренним стандартам и понятиям о том, что такое «цивилизация» и как всё «должно быть», но есть множество «понимающих» жителей больших городов, которые ныряют в него, как в родную стихию. И влюбляются. Окончательно и бесповоротно. Заметим, что есть существенная разница между индийской спонтанностью с ее калейдоскопом запахов и звуков и беспросветной тоской, висящей над просторами нашей необъятной родины... Все дело в наполнении, в духе, пронизывающем насквозь, духе, идущем из древности, в чёмто незримом, но наделяющем особой силой каждый камень, дерево, взгляд... Это и есть Культура в ее истинном, глубинном понимании. Тут напрашивается еще одно избитое слово - Духовность. Но лучше сказать - Сила. Энергия. Разумеется, это довольно идеалистический взгляд туриста, совсем не так смотрят на это сами местные жители. Но! На лицах людей там чаще встретишь улыбку. Их глаза более открыты. В них нет гнетущего напряжения, столь знокомого нам... Можно признать, что многие в Индии чемто болеют физически (причин этому хватает: и уровень жизни, и плотность населения, да и много чего ещё...), но психически, душевно люди здесь в тысячу раз здоровее... Просто они расслаблены. И естествены. Мы выходим из здания аэропорта. Если вы в первый раз и немного сбиты с толку, ищете свой автобус, идущий из аэропорта в город, какой-нибудь мальчик в тряпичном шарфике, намотанном на голову (если дело в январе происходит), увяжется за вами и, нежно трогая за руку, будет жалобно канючить на смешном английском: «Hallo, sir!» (звучит примерно как «алё, сэр» - эту фразу вы еще не раз услышите за время вашего путешествия)... Глаза у них такие преданные... Опять же, не злимся и не ругаемся (это не наши цыгане, хоть и похожи чем-то), спокойно идем. Смятения не должно быть. Сами отстанут. Вообще, здесь часто можно испытывать ощущение обструкции. Но стоит принять ситуацию, как есть, и просто остаться в моменте - все

разглаживается, будто бы и не было вовсе. Здесь есть и чистое, и грязное. И высокое, и низкое. И по-детски наивное. И величественное, как Гималаи. И может трансформироваться в момент. Главное - смотреть на всё с чувством юмора. Без него тут никак. Вот мы садимся в автобус. Они здесь разные. Туристические автобусы весьма комфортабельны, с мягкими сиденьями (на автобусах много надписей, отсылающих к эпической, легендарной индийской истории). Есть автобусы и попроще, похожие на консервную банку, с жесткими сиденьями и открытыми окнами (такими здесь пользуется большинство населения)... Можно и на такси... Ещё в недалёком прошлом главным легковым автомобилем Индии был Ambassador, старомодностью своей чем-то напоминающий о британском владычестве. Теперь эти машины встречаются редко. Вместо него - новые местные TATA Motors, корейские и японские машины. А совсем недавно можно было и на моторикше уехать. Теперь к зданию международного аэропорта их не пускают... Рикши - по-прежнему самый демократичный и популярный в Индии транспорт. Чисто азиатское изобретение. Моторикша - это мотороллер с будкой. Велорикша - велосипед с коляской. Такое мини-такси. Провезут с ветерком. Итак, Индия меняется. Меняется, как и весь мир. По крайней мере, в своих «имиджевых» точках. Indira Gandhi International Airoport в Нью-Дели за последние годы приобрёл черты, соответствующие европейскому лоску. Но они лишь подчёркивают уникальность национальной культуры. Когда, например, в Duty Free, перед бассейном, усыпанном лепестками роз, живые музыканты играют классическую индийскую музыку. В Дели теперь есть метро. Московскому метрополитену по уровню чистоты, вентиляции и звукоизоляции до него бесконечно далеко. Опять-таки, все сделано по европейскому образцу. Ну а с телефонной связью здесь всегда было проще, чем в России. Будки с лихо выведенными от руки буквами S.T.D. есть повсюду - от больших городов до самых захолустных деревень. И связь, надо сказать, отличная. И мобильная связь несравнимо дешевле, чем

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

у нас... То же самое касается и Интернета, который здесь повсюду... Но мы сюда не за внешним комфортом приехали. Еще раз повторимся: это Азия. Со всеми своими крайностями, множеством измерений и реальностей, умещающихся на сравнительно небольшом пространстве. Главное - найти то, чего ищешь ты. Индия во многих смыслах - сердце Евразийского континента. Мощным клином (по форме и напоминающим сердце) она врезается в воды Индийского океана. И найти здесь можно практически все: от одетых тропическими лесами, испещренных чайными и кофейными плантациями западных Гат, от роскошных, обрамлённых кокосовыми пальмами пляжей на Юге до вековых кедров долины Куллу, высокогорных пустынь Ладака, сияющих гималайских ледников - на севере... От пустынь Раджастана на западе до влажных джунглей Ассама на востоке. Холмы Центральной Индии - где тигр выслеживает оленей, пасущихся в высокой траве, где ещё обитают дикие племена, живущие своим укладом, обрываются над обширной Индо-Гангской равниной... На её плодородных землях и сформировалась индийская цивилизация. Это и есть классическая Индия в традиционном понимании. Земля, освоенная с незапамятной древности. Здесь говорят на хинди - официальном, наряду с английским, языке Индии. Но почти у каждого индийского штата есть свой язык. Всё зависит от народов, населяющих ту или иную местность. В южной Индии - дравидийские языки... На западе - урду с его арабской письменностью... А на крайнем востоке - языки тибето-бирманской группы. Но большинство языков здесь, включая хинди, происходит от священного санскрита - материнского для всех индоевропейских языков, в том числе и для русского. Санскрит и был древним духовным языком той Великой Культуры, с которой ассоциируется Индия. И над всей Индо-Гангской равниной с ее одетыми постоянной дымкой полями и перенаселенными городами, словно убранный белым небесный чертог, торжественно высят-

ся Гималаи, как венец и средоточие всех исканий... Природа и духовные традиции неразрывно сливаются здесь. Итак, мы окинули взором всё будто бы сверху... Теперь можем выбрать маршрут.... Конечно, за один раз всего не посмотришь и не ощутишь. Здесь и месяца мало, и трех... По туристической визе многие отправляются сюда на полгода, а по учебной - бывает и на несколько лет. Каждый ищет здесь что-то своё. И если поиск происходит в правильном направлении, то рано или поздно откроется бездонный источник мудрости, благословения и вдохновения. Бхарата - так называют Индию сами индусы. Это санскритское слово дословно означает «воспитанный». Но часто под этим подразумевают и нечто большее. Еще Индию называют Благословенной. И на это есть причины. Этим пропитан сам воздух здесь. Воздух, где постоянно висит волнующий запах костра, где благовонный дым переплетается с духом нечистот и пряным запахом масалы, где на улицах душно, пыльно и шумно, но где-нибудь во дворе монастыря на тебя обрушивается пьянящий аромат диковинных цветов и фруктов... Воздух, наполненный множеством звуков - от клаксонов, позвякиваний, электрических сигналов вело- и моторикш, гудков автомобилей, ревущих сирен грузовиков и автобусов, от голосов разносчиков чая в поездах, ритмично, на все лады и тембры распевающих: «Чаа-ай, чаа-ай...», от непрерывно играющей музыки - играющей везде: и в лавках, и в транспорте, и в открытых окнах домов, музыки, знакомой по «болливудским» фильмам и несравнимо более живой, зажигательной, чарующей и искренней, чем всё, что выдает наш отечественный шоу-бизнес, до гипнотических религиозных гимнов, разносящихся из храмов в предрассветной тишине... Этот воздух сначала может показаться непривычным или даже отталкивающим, но если вдруг мы ощутим такие же запахи и звуки здесь, у себя дома, то непременно вспомним и испытаем ностальгическое чувство по той естественной, раскованной и чарующей атмосфере... И поймем, что тогда все происходило по-настоящему... Да, кто-то вот так и останавливается на «внешнем трипе», путешествии по переживаниям. Но вся эта романтика

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

не заслуживала бы особого внимания, если бы за внешними проявлениями этой пыльной, замусоренной, перенаселенной, но при том красочной, будоражущей и чувственной земли не стояло бы чего-то более глубинного. А глубинно и уникально здесь то, что духовные традиции, сформировавшиеся в этой земле тысячелетия назад, до сих пор живы и действенны, и более того, их влияние ощутимо теперь на всех континентах. В Индии скрыто множество миров, множество измерений. Главное - уметь их видеть. И пусть вы не увидите всего сразу, но в любом случае, если отправитесь туда, ваше путешествие будет мистическим. В большинстве случаев поездка начинается с Северной Индии. Из гигантского мегаполиса Нью-Дели - пыльного, шумного, грязного, переполненного трущобами (как и все индийские города), но местами утопающего в садах и парках, с широкими проспектами и величественными зданиями из терракотового песчаника, возведёнными ещё британцами, или средневековыми памятниками могольской архитектуры. Вообще, вся Северная Индия несёт на себе печать времени Великих Моголов (которые были мусульманами). В Старом Дели - это Красный форт. В Агре - раскрученный на весь мир Тадж Махал, Дворец Ветров в Джайпуре. Надо сказать, исламское влияние глубоко проникло в индийское общество. Но исконно индийское - неистребимо. Конечно, мы можем отправиться сразу на Север, в горы. Для этого сядем в автобус у знаменитого (в определенных кругах) района Mаджнукатилла. Чем он знаменит? Здесь живут тибетцы. На его узких улочках царит совсем иная атмосфера, нежели вокруг. И она предвещает встречу с буддийскими монастырями и тибетской культурой на Севере, в штате Химачал-Прадеш, куда едут автобусы... Но будем последовательны. Тибетцы - один из немногих народов, сохранивших буддийское учение во всей полноте до наших времен. В 1959 году, когда в Китае началась культурная революция, обернувшаяся геноцидом для тибетцев (а в чём-то и для самих китайцев), многие вынуждены были покинуть Тибет, бежать в Индию. Таким образом, буддизм,

возникший на равнинах Северной Индии более 2500 лет назад и в VIII веке пришедший в Тибет, вернулся на свою родину. Поэтому мы и отправимся туда, откуда все начиналось… Пристанище всех бэкпекеров, кривая и косая туристическая улица Main Bazar, упирается в New Delhi Railway Station крупнейший в индийской столице железнодорожный узел. Здесь мы и сядем в поезд, идущий на Восток. Ночь езды - и мы в Варанаси, святейшем и древнейшем городе Индии. Его возраст не менее 3000 лет. И согласно традиционной индийской космологии он считается центром нашего мира.

Варанаси. Садху Город этот воистину мистический. Здесь царит атмосфера перманентного транса. Причудливой сетью извилистых, узких, грязных, но древних и таинственных улиц город блуждает сам в себе, пока не обрывается Гатами - торжественными ступенями, сходящими вниз в прохладные воды Ганга. Гаты - это естественный алтарь у берега Вечности. Тающим в дымке амфитеатром терракотовых, красных, золотисто-охристых зданий Каши (ещё одно название

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

города) возвышается над священной рекой. И если на этой стороне - на Гатах - свершаются пуджи, ритуалы, омовения каждое утро, происходят кремации, созерцают садху, умащённые пеплом с погребальных костров, то та сторона песчаная отмель противоположного берега реки - представляет собой мир за пределами этой жизни... Индусы считают особо благоприятным покинуть мир именно здесь, в Варанаси. ...В бесконечных лабиринтах улиц затерялся легендарный Вишванатх - храм, посвящённый Шиве. Здесь за каждой невзрачной дверью может оказаться носитель древней браминской мудрости. Легенда индийской классической музыки - Рави Шанкар (тот самый, что учил Джорджа Хариссона из Beatles игре на ситаре) родился и жил в этом городе*. Отовсюду разносятся волнующе пряные запахи специй и масел. Здесь живы древние традиции ткачества, и шелка из Варанаси славятся во всей Индии. О кухне Варанаси, как и обо всей индийской кухне - можно сложить поэму. В ней сладость и острота, жгучесть и приторность, тепло и обаяние всей Индии. Индийская кухня так разнообразна, как разнообразна сама Индия. На Юге блюда с кокосом сервируют на банановом листе, на Севере популярно тандури - мясо, рыба, овощи, приготовленные в волшебной глиняной печи, известной на Кавказе и Средней Азии как тындыр. Блюда из тандура - это могольское, т.е. исламское влияние. Но и на Севере, и на Юге есть тхали - своего рода комплексный обед, квинтэссенция индийской кухни. В каждом регионе тхали свое, аутентичное... Но то, что их объединяет, - это рис, сваренный на пару (как основа) и дхал - острый гороховый или чечевичный суп, которым поливают рис... И конечно, разнообразные лепёшки - чапати, роти, пури... На основе этого - разнообразные вариации: сабджи - тушёные овощи (цветная капуста, картофель, баклажаны), тушёный панир (пресный сыр, очень похожий на адыгейский), пиклз (маринованное зелёное манго, острое и солёное), дахи (простокваша, чтобы смягчить остроту), свежие, нарезанные кольцами овощи (помидоры, морковь, красный лук) * Ушёл из жизни в в 2012 г.

/Документ эпохи/

и долька ароматного лайма, сок которого придаёт пикантности и является антисептиком... И есть главный ингридиент, объединяющий всю индийскую кухню. Это масала - золотистая пряная смесь куркумы, имбиря, кардамона, корицы, гвоздики, мускатного ореха, кориандра и тмина и, конечно, острого перца чили... Масала - сущность индийской кулинарии. Ни одно блюдо без неё не родится. Правда, чили порой перекрывает своим огнём всю тонкость и многообразие ароматов... Вообще, масала - это смесь чего бы то ни было. Например, пан-масала это то, что объединяет все слои индийского общества - от шудр до браминов. Это жевательная смесь из разных специй, но обязательно здесь есть лист бетеля и семена арековой пальмы. Тонизирует, расслабляет и окрашивает тротуары в бордовый цвет. Дело в том, что при жевании выделяется много слюны. Слюна становится красной. Поэтому все индийские улицы и вокзалы - всё заплёвано паном. А люди с «окровавленными» ртами - визитная карточка Индусии. Вот такая традиция. Другое дело - масала для чая. Надо сказать, до англичан здесь не было чайной культуры. Индийская культура слишком эпична и монументальна, чтобы в ней нашлось место таким изысками как наслаждение зелёным чаем. И когда британцы стали культивировать во влажных горных областях Индии чайный куст, наиболее коммерчески выгодным стал ферментированный красный чай (в западном мире известный под названием «чёрный байховый»). В Индии его варят с сахаром и молоком. Но масала-чай становится индийским брендом при наличии двух основных специй - имбиря и кардамона. Когда же горячий и сладкий масала-чай начинает утомлять своей приторностью, лучшей альтернативой ему становится hot lemon ginger, т.е. кипяток с лаймом и со свежим корнем имбиря. Согревает и бодрит. Спасает от простуды. Безусловно, национальная кухня - это неотъемлемая часть культуры. Особенно в Индии. Она помогает проникнуться и вдохновиться тем, что происходит вокруг. И приобщившись, мы продолжаем путь. Есть в Варанаси ещё одно особенное место притяжения. Примерно 10 км к северу, а это 20 минут на моторикше, и

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

мы среди раскидистых высоких деревьев и древних руин в умиротворённом (в отличие от шумного и переполненного людьми Варанаси) Сарнатхе - том самом месте, где более двух с половиной тысяч лет назад Будда Шакьямуни возвестил Четыре Благородные Истины - осуществил Первый Поворот Колеса Дхармы, начав таким образом своё Учение.

Сарнатх. Древние руины монастырей. На дальнем плане - Ступа Дамекх В честь этого в начале нашей эры была воздвигнута громадная Ступа Даметх, по сей день возвышающаяся над Сарнатхом... Вокруг неё - фундаменты и стены древних монастырей и храмов, а рядом - Олений парк, где живут потомки тех самых оленей, что стали первыми слушателями Будды... Здесь была найдена знаменитая Львиная капитель, венчающая колонну императора Ашоки. Четыре льва, смотрящие в четыре стороны света, и четыре Дхармачакры (Колеса Учения). После обретения независимости в 1947 году Джавахарлал Неру утвердил этот древний буддийский символ гербом новой Индии. Львиная капитель и по сей день хранится в восхитительном местном музее, знаменитом еще своей статуей Будды - быть может, одной из самых лучших индийских статуй, уцелевших после мусульманского нашествия в XII-XIII веках...

Надо сказать, что расцвет буддийской Дхармы начался примерно в III в до н. э., когда император Ашока сделал буддизм государственной религией Индии. А последующие как минимум полторы тысячи лет стали расцветом индийской культуры вообще... Отсюда, из Сарнатха, учение распространилось по всей Индии: в Шри-Ланку, Юго-Восточную Азию, вплоть до Индонезии, на север - в Китай, а позднее в Тибет, и на запад - до нынешней Средней Азии... Ещё в античные времена Буддийское Учение достигло даже Древней Греции... Ныне монастыри всех буддийских стран - Шри-Ланки, Китая, Бирмы, Тайланда, Японии - и, конечно, несколько тибетских гомпа окружают это благословенное место. Тибетцы - самые часто встречающиеся жители Сарнатха (если, конечно, не считать индусов). Особым местом средоточия тибетской культуры является Tibet University - единственный в своём роде, созданный, чтобы сохранить духовную культуру Тибета в изгнании. И учатся здесь не только тибетцы. И монголы, и буряты, и наши калмыки. Порою встречаются и европейские лица. Колесо Дхармы было запущено здесь, но этому предшествовало событие, благодаря которому индийский царевич из рода Шакьев, по имени Сиддхартха, стал Пробуждёным, или Буддой. Это произошло в Бодхгае. От Варанаси это всего четыре часа поездом до, казалось бы, ничем не примечательного города Гая. Ну, а там на рикше - ещё 12 км. Порою едешь в поезде, смотришь на эти туманные равнины, и кажется, они так похожи на ландшафты Предкавказья, но если присмотреться - акации совсем другие, глинобитные хижины прячутся под тёмными кронами манго, между деревьев жёлто-зелёными выстрелами проносятся ожереловые попугаи, или вдруг из ветвей вспыхнут лазурно-сапфировые крылья бенгальской сизоворонки... Павлины перелетают дорогу, грациозно разгуливают по лугам, томительно стонут в густых чащах... Нет-нет и выглянет из придорожного кустарника любопытный мангуст, тут и там скачут полосатые пальмовые белки... Выше других деревьев огромными серыми колоннами возвышается симал - в феврале его лишённая листьев крона пламенеет

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

огромными алыми цветами... Поля цветущей жёлтым горчицы сменяются ослепительно-зелёными всходами злаков с пасущимися на них белыми цаплями, индийскими аистами и журавлями по соседству с домашними буйволами и смуглыми людьми в цветных одеждах - пашущими, сеющими, ничего не делающими... Каких-то 2500 лет назад эта земля была покрыта дремучими джунглями, но именно в этих лесах практиковали и учили индийские йогины, именно здесь, на северной оконечности Индо-Гангской равнины, в местечке Лумбини (что теперь на территории Непала), родился царевич Сиддхартха; в этих же краях он практиковал аскезу; в Бодхгае он созерцал под деревом Бодхи; учил, прийдя в Варанаси, в местечке Кушинагар, он закончил свой земной путь, войдя в Махапаринирвану. Все эти места объединены нынешней территорией двух индийских штатов: Уттар-Прадеш и Бихар. Бихар происходит от санскритского «вихара», что означает «ступа». Здесь и находится Бодхгая. Сегодняшний Бихар - это бескрайние поля с одиноко стоящими пальмами, рощами бамбука и раскидистыми фикусами пипал. Именно под деревом пипал, более известном как дерево Бодхи (дерево Просветления), и созерцал Будда. Равнины Бихара иногда перерезают призрачные скалистые холмы и безводные в сухой сезон широкие русла рек; это беднейший штат современной Индии, где по ночам может быть небезопасно, но вместе с тем - это место, где находится Ваджрасана (санск.), или Дорджеден (тиб.), - Ваджрный трон, где, как говорит традиция, тысяча будд нашей эпохи обретает Пробуждение, земля, несущая невероятное благословение каждому, кто приезжает сюда. Чтобы ощутить это - нужно здесь побывать. Так всегда и бывает - самые святые места на земле окружены опасностью и могут показаться совсем не комфортными на внешнем, физическом уровне, но стоит только остановиться и посмотреть глубже, как сердце соприкоснётся с неиссякаемым источником благодати, а опыт, обретённый здесь, позволит увидеть мир, явления и самого себя совсем по-другому, нежели раньше... Храм Махабодхи - центральная святыня Бодхгаи - место, где растёт потомок легендарного дерева Бодхи, под которым Будда Шакьямуни совершил своё победное созер-

цание и узрел природу вещей как она есть, был центром древней буддийской цивилизации вплоть до опустошительного нашествия исламских захватчиков в XIII веке. Та же участь постигла практически все индийские храмы и монастыри. Вплоть до конца XIX века эти святые руины были погребены слоем земли и песка, поросли джунглями, пока англичанин Александр Канингем не занялся археологией, обернувшейся решающими для индийской истории открытиями и реставрацией древних памятников. Под руководством Канингема и был отреставрирован храм Махабодхи. Это один из положительных примеров британского владычества в Индии.

Бодхгая. Храм Махабодхи Вся земля вокруг Бодхгаи (если смотреть не трёхмерным зрением) является особенной: если перейти через русло реки Фалгу или Ниранджана (которое наполняется водой лишь в период муссонов), мы попадём в место, где Сиддхартха провёл шесть лет, практикуя аскезу, и затем, осознав, что излишний аскетизм, так же, как и крайний гедонизм, не приводит к освобождению от страданий, избрал Серединный Путь. Здесь же, неподалёку, он вкусил первую

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

после аскезы пищу (это был кхир - густая, сваренная на молоке рисовая каша), поднесённую деревенской девушкой Суджатой… В наше же время, как отзвук того благословения, здесь можно вкусить другой нектар - местное пальмовое вино. На стволе финиковой пальмы делается зарубка, подвешивается деревянный сосуд, в который стекает сок, там он и бродит. Вдали, подобно гребню спящего дракона, высится тающий в дымке скалистый хребет. Там находится ещё одно место силы. Пещерный комплекс Дунгешвари, известный здесь всем как Mahakala caves. У отвесной скалы прилепился небольшой тибетский монастырь, а рядом с ним - две пещеры. Множество историй окружают это место, но главная - то, что именно здесь Будда предавался аскезе долгих шесть лет. Каждое событие легендарной истории имеет по нескольку версий или прочтений. И каждое из них может оказаться правдой. Всё дело в множественности уровней восприятия.

Окрестности Бодхгаи. Хребет Прагбодхи (Mahakala caves) Поднявшись на вершину холма, мы попадаем в в другую Индию. Оказавшись в таких местах, весь шум, пыль,

постоянный трафик, грязь и попрошайничество индийских городов остаются где-то вне, далеко внизу, и мы понимаем, что всё до этого момента было лишь внешним, поверхностным впечатлением, что за всем этим лежит то настоящее, ради чего и стоит сюда приезжать. По всей Благословенной есть такие места. Они спрятаны от избитых туристических маршрутов и магистралей, иной раз нужно постараться, чтобы достичь таких мест, но, достигнув их, мы соприкасаемся с Вечностью. Пустынные вершины этого хребта над Mahakala caves одно из таких мест. Рассказывать излишне. Лучше побывать. В завершение можно добавить, что у подножия хребта лежит Ситавана, а на тибетском - Силвацал, что означает «Прохладная роща». На самом деле, это место есть нечто большее, чем просто точка на карте. Внешне никак не отмеченное, оно связано с иным уровнем восприятия, с «внутренним измерением», открытым тем, кто способен «видеть». Когда-то здесь собирались и практиковали просветлённые мастера... Для нас же теперь осталась лишь сила их благословения. 80 км на северо-восток - и мы Раджгире, древней столице царства Магадха. В те времена это место называлось Раджагриха. Таинственные холмы, тянущиеся от Бодхгаи, образуют волшебную долину. Над нею, на небольшом скалистом отроге, есть каменная площадка. Это Гридакута, или Гора Грифа. Здесь вместе с великим собранием Сангхи Монахов и Сангхи Бодхисаттв пребывал «Благословенный (Будда)». И здесь был осуществлён Второй Поворот Колеса Дхармы. Учение Великой колесницы, или Махаяны, началось именно в этом месте. Еще немного на север - и перед нами величественные руины первого и величайшего в древнем мире монастыряуниверситета Наланда. Многие поколения прославленных учителей вышли отсюда. Отсюда же с VIII по XII век весь корпус Буддийского Учения был бережно перенесён в страну снегов Тибет, который, после того как орды исламских захватчиков в XIII веке разрушили Наланду, стал оплотом Учения Будды. И именно тибетский буддизм, вышедший из Наланды, распространился позднее в Монголию, а оттуда - в Сибирь, на берега Байкала - в Бурятию и в Туву, а позд-

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

нее дошёл до Волги вместе с кочевыми племенами ойратов, ныне известных как калмыки...

Руины Наланды И поскольку сокровищницей и средоточием древней индийской духовности являются Гималаи и лежащий за ними Тибет, дальше мы отправимся в горы. Из Бихара через столицу штата Патну можно ехать в Непал или повернуть на северо-восток, где находится гималайский штат Сикким, до 1975 года бывший королевством. Но Сикким был аннексирован Индией, и это защитило его от посягательств Китая, тогда уже оккупировавшего Тибет. В 2006 году под натиском маоистов и, возможно, не без китайского участия монархия закончилась и в Непале. Один только Бутан остаётся последним в мире тибетско-буддийским королевством. Восточная Индия совсем иная, нежели равнины Бихара и Уттар-Прадеш. Здесь величие Гималаев соприкасается с влажной роскошью дождевых лесов Юго-Восточной Азии. Полноводная Брахмапутра, вырываясь из гималайских теснин в долину Ассама, встречает на своём пути священные воды Ганги и, образуя величайшую в мире дельту тысячами

проток, впадает в Бенгальский залив. Там по бесчисленным заболоченным островам раскинулся Сундарбан - величайший в мире мангровый лес. Непролазные дебри, царство бенгальских тигров. Но в промежутке меж океаном и горами обитает столько народов и племён, часто не согласных друг с другом, что Бенгалия (после обретения Индией независимости) распалась на две части: Западную (где было больше индуистов) и Восточный Пакистан (где преобладали мусульмане), впоследствии - республика Бангладеш. Примыкающая к Бирме провинция Ассам, населённая народами тибето-бирманской группы, тоже распалась на несколько крошечных штатов... Есть там ещё один заветный уголок, спрятавшийся за Бутаном, - самый не тронутый цивилизацией и потому всё ещё девственно волшебный штат Аруначал Прадеш. Это самая восточная оконечность индийских Гималаев. От пойменных равнин Брахмапутры с влажными тропическими лесами до арктической тундры с ледниками на гималайских высотах каких-то 200 километров... В прошлом это была южная часть Восточного Тибета. И вот мы достигли севера Западной Бенгалии. Повсюду кокосовые пальмы, огромные баньяны и раскидистые бамбуки... Озёра с цветущими лотосами... Широкие листья бананов... Папоротники растут даже из городских стен... Эта влажная, лесистая, заболоченная полоса предгималайских равнин называется Тераи, или Дуары, и тянется вдоль гор с севера-запада на юго-восток... Ещё полстолетия назад здесь были непролазные чащи со слонами, носорогами и тиграми, тучами малярийных комаров и прочими атрибутами тропиков... За это время леса сильно поредели. А крупные дикие животные остались лишь в заповедниках... Но пока стоят Гималаи, величие этих мест ничто не сможет пошатнуть. В горах Силигури, лежащем у самого подножия гор, получаем разрешение на посещение Сиккима (на самом деле сущая формальность), садимся в джип (что-то наподобие маршрутных такси) и... Вот мы покидаем город, вот въезжаем в лес, вот дорога пошла вверх - это уже новые ощущения после изнуряющих индийских равнин, вот справа открылись лежащие внизу туманные дали, а внизу - бирюзовая, с белыми валунами, река Тиста. Серпантин дороги петляет меж огромных, с

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

эпифитами и лишайниками, увитых лианами деревьев. Их мощный строй перемежается пышными взрывами бамбука, бананов и панданусов. Дорогу перебегают обезъяны. Воздух наконец свежий... И хотя мы всё еще на индийской территории - традиционная, классическая Индия осталась позади... По левую сторону долины лежит знаменитый (в первую очередь своим чаем) английский курорт Дарджилинг. По правую - более камерный и не менее курортный Калимпонг. В обоих городах неповторимая атмосфера, сочетающая британский колониальный стиль с индусской неопрятностью и роскошью гималайской природы. Тут и классические английские булочные bakery, где варят неплохой кофе (местные тибетцы любят их посещать), и традиционные лавки с тибетским антиквариатом. Здания, выстроенные англичанами, явно давно не реставрировались. Летом их обильно поливают муссоны, потому стены со стрельчатыми окнами все в живописных потёках изумрудных мхов и чёрной плесени... Огромные кипарисы и цветущие пурпурным рододендроны... Частые туманы. Но когда тучи рассеиваются - открывается вид на Гималаи, который невозможно забыть. Из Силигури до Дарджиинга по проложенному в горах затейливому серпантину узкоколейной железной дороги девять часов петляет игрушечный поезд знаменитый Toy Train - чудо, запущенное ещё англичанами. Это паровозик с несколькими вагонами. В этих краях много непальцев, но тибетская культура здесь также ощутима, и вокруг раскинувшегося на гималайских отрогах Дарджилинга есть несколько тибетских Гомпа. Калимпонг знаменит по-своему. Здесь тоже есть несколько тибетских монастырей. Рядом с одним из них - белая ступа, воздвигнутая на месте кремации Елены Рерих, прожившей здесь последние свои годы. Такие вот параллели и взаимосвязи. Вообще и географически, и исторически, и мистически Дарджилинг и Калимпонг всегда были частью Сиккима (Калимпонг, правда, в XIX веке был ещё и резиденцией бутанского короля), но современное административное деление Индии оставило их на территории Западной Бенгалии. Рангпо - ворота Сиккима. На въезде здесь и вправду - расписные, в тибетском стиле, ворота со шлагбаумом. Штамп

в паспорте на check post (это обязательно только для туристов), остановка, чтобы перекусить (вообще, перекусить в Азии - это святое дело, и всегда делается обстоятельно), и едем дальше. Природа чем выше, тем диковеннее и волшебнее. Горы круты, ущелья глубоки и таинственны. Утёсы тают в дымке, как на китайских акварелях. Огромные, бородатые от лишайников стволы, древовидные папоротники... Долины Сиккима - это земля вечной весны. Круглый год здесь что-то цветёт. В зимний период некоторые деревья сбрасывают листву. В феврале их кроны покрываются белыми, розовыми и красными цветами. Летом цветут орхидеи. 200 видов из них встречаются только здесь. Порхают бабочки - чёрные с красными шпорами парусники. Есть в тибетской буддийской традиции понятие «Бэюл», или «скрытая долина», «тайная земля». Говорится, что земли эти остаются скрытыми до определённого срока, пока не настало время. Такие долины существуют и в Северных Гималаях, и в Непале... Труднодоступный участок реки Брахмапутра в Восточных Гималаях (это вполне реальное место на территории того самого заповедного штата Аруначал Прадеш и Юго-Восточного Тибета) известен как тайная долина Пемако. Три века назад Сикким был известен как Бэюл Дэмазонг, или «скрытая долина риса». Ещё в VIII веке Драгоценный Учитель Падмасамбхава благословил эту, в ту пору ещё не заселённую, землю, предрекая, что в будущем сюда придёт Дхарма и здесь будет королевство. В XVII веке, исполняя пророчество Падмасамбхавы, совершенно независимо друг от друга c севера, с запада и с юга сюда пришли трое высоких тибетских лам, таким образом, распечатав врата этой «тайной земли». Они возвели на трон первого правителя Сиккима - Чогьяла (тиб.), или Дхармараджу (санскр.) - того, кто правит в согласии с Дхармой, положившего начало единственной здесь королевской династии. Истории о «скрытых долинах», легендарных землях, существовавших когда-то, но впоследствии перешедших на иной, не физический план, известны как в Гималаях, так и по всему Индостану с незапамятных времён. Но всегда говорится, что восприятие такой местности зависит от видения воспринимающего. На физическом уровне это может

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

быть долина с богатой растительностью или безжизненнопустынная местность. Здесь могут быть местные жители, подчас очень недружелюбные, дикие племена. Так что для обычного человека такая земля может быть даже опасной.

Сикким. Ступы Ташидинга Но тем, у кого восприятие очищено, открывается иной, тайный уровень, и «скрытая долина» становится «чистой землёй», «просветлённым измерением». Эти места невоз-

можно зафиксировать посредством обычной трёхмерной географии. Однако же есть вполне исторические свидетельства о таких местах: например, легендарная Уддияна, родина Гуру Падмасамбхавы, основателя тибетского буддизма, отождествляемая с долиной Сват в нынешнем северном Пакистане. Правда, древняя Уддияна давно исчезла с земного измерения куда-то в иные сферы, и в тех краях теперь обитают мусульмане... Одна из историй о таких «тайных землях» стала особо популярной на Западе. Она всколыхнула умы, побудила многих отправиться на неведомый тогда ещё Восток. Это было сказание о Шамбале. Легенды, так или иначе вращающиеся вокруг этого понятия, были известны в Европе с давних времён. С XVII века монахи-иезуиты проникали в Тибет, надеясь отыскать «волшебную страну»; позже, в XIX веке, влекомые той же неведомой тягой венгр Чома де Керёши, а за ним и наша соотечественница Елена Блаватская совершили свои путешествия в Индию и Тибет. Благодаря последней, само слово «Шамбала» стало известным в западном мире. С одной стороны, это открыло дверь для многих непредубеждённо мыслящих умов. Но какую путаницу понятие это повлекло за собой! И всё же, порою, это приводило к «судьбоносным» последствиям. В начале XX века, когда вопрос геополитики стал насущным для мировых держав, бурятский монах Агван Дорджиев, опираясь на легенду о том, что Шамбала находится «где-то далеко на Севере», отождествил её с Россией, утверждая даже, что сам Николай II есть перерождение одного из высоких тибетских лам и чуть ли не вся царская семья - потомки царей Шамбалы. Дорджиев (как и придворный врач Бадмаев) ратовал за включение Тибета в состав Российской империи(!) и способствовал тому, чтобы Далай Лама XIII обратился к русскому императору с просьбой о защите Тибета от посягательств Китая и нарастающей в Азии британской экспансии. В помощи было отказано, но результатом усилий Дорджиева стал первый в Европе буддийский храм, построенный в Санкт-Петербурге в 1915 году. Немного позже воодушевлённая идеей связи Шамбалы с Россией семья Рерихов отправилась на поиск заветной зем-

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

ли. Это был романтичный поиск, но и он был далёк от реального понимания столь тонких понятий. Ведь не где-то вовне, но в изменении собственного сознания лежит обретение Чистой земли. Только после 1959 года, когда китайская культурная революция спровоцировала массовый «исход» тибетцев из Страны снегов в Индию и у западных людей появилась возможность знакомиться со многими тайнами в первоисточнике, стало понятно, что «мистическая география» имеет отношение скорее к пространству ума, нежели к физической карте. ....Мы въезжаем в Гангток, столицу Сиккима. Если на Кавказе, как правило, все населённые пункты лежат глубоко в долинах, оставляя горные склоны нетронутыми, то в Гималаях многие поселения раскинулись по гребням хребтов, по склонам, оплетённым извилистым серпантином дорог; перемещение по таким дорогам весьма рискованно, но местные водители ездят здесь довольно лихо и всегда под музыку. Над дорогой - отвесные скалы; внизу пропасть - два автомобиля едва здесь разъедутся, но всё проходит легко и непринуждённо. Правда, каких-нибудь двадцать километров можно ехать в течение двух часов. Гангток раскинулся на высоте примерно 1400 м над уровнем моря, среди лесов, иногда расступающихся для живописных домиков, лепящихся по склонам, словно ласточкины гнезда. Здесь царит особая, характерная лишь для гималайских городов атмосфера, неизменно отмеченная тибетским колоритом во всём: в нарядных расписных пилонах ворот, пагодообразных кровлях, драконах и снежных львах, буддийских символах, столь обычных в декоре зданий, пятицветных молитвенных флажках лунгта, бабушках в чуба (традиционная женская одежда у тибетцев) с затейливыми полосатыми передниками, в бордовых одеяниях монахов и лам, столь обыденно гуляющих по улицам, покупающих что-то на рынке, сидящих в кафе... Они совершенно лишены какой бы то ни было экзальтации, наоборот - они естественны, улыбчивы, открыты и просты в общении... Культура бхотия - одного из коренных сиккимских народов, пусть и довольно малочисленного теперь, - как и культура соседнего Бутана, почти идентична тибетской. И алфавит у них тибетский. Правда, язык немного отличается. Но

большинство составляют непальцы - они тут везде, по всему гималайскому региону... Что-то среднее между индусами и монголоидными народами... О Сиккиме невозможно говорить, не касаясь духовной традиции тибетского буддизма. Всё началось с легендарного Гуру Падмасамбхавы, который хотя и был исторической личностью, отмеченной в Тибете в VIII веке, но всё, что с ним связано, выходит за рамки обычных человеческих измерений, представлений и понятий. И поскольку историю его жизни можно трактовать поразному, скажем лишь, что согласно традиции появление его было предсказано Буддой. Что примерно через восемь лет после ухода Будды царь упомянутой нами страны Уддияна обнаружил Падмасамбхаву на цветке лотоса в облике восьмилетнего мальчика (собственно, само имя Падмасамбхава означает «Лотосорождённый»). Таким образом, говорится, что он не был рождён из чрева матери. И вся дальнейшая его жизнь была столь же «неординарной», как и его рождение. Говорится, что в этом мире он пребывал не менее 1500 лет. В индийской истории он известен в разных формах и под разными именами. И будучи уже прославленным святым, в VIII веке он был приглашён в Тибет царём Тисонг Деуценом, решившим утвердить буддийское учение в Стране Снегов. Гуру Ринпоче (что значит «Драгоценный Учитель», так его называли в Тибете) укротил разнообразные негативные силы, препятствовавшие упрочнению Дхармы в Тибете, основал там первый монастырь Самье и особо близким, одарённым ученикам (в их числе был и царь Тисонг Деуцен) даровал учения высочайшего уровня, позволявшие достичь состояния Будды за одну жизнь. Собственно, он считается основателем тибетского буддизма и главным Учителем Ваджраяны - «Алмазной колесницы» - высшего и самого сущностного уровня всего буддийского Учения. И здесь, в Сиккиме, всё ещё живы мастера, реализовавшие это Учение во всей полноте. Звонким солнечным утром, когда тучи рассеиваются над глубокими ущельями, над лесами, рисовыми террассами и бамбуковыми рощами, над всем Сиккимом сияет белыми снегами Канченджунга - главное чудо этих мест, подобная небесному дворцу, гора пяти вершин, третий после Джомолунгмы восьмитысячник.

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

Эти два мира - вечнозелёный, почти тропический мир долин и белоснежный мир заоблачных вершин - вдохновенно описаны в дневниках Н.К. Рериха, чья экспедиция проходила здесь в 1924 году... Примерно в тот же период эти места посетила француженка Александра Дэвид Нииль - ещё один представитель западного мира, нашедший в Азии свою «исконную родину». Есть и у неё описание этой волшебной земли... Конечно, романтики первой половины XX века, пытавшиеся осмыслить полный символов и выходивший за рамки привычной Западу двойственности мир Ваджраяны, были ещё очень далеки от верного понимания её глубины... Но кто-то, в юности прочитав их записи и вдохновившись ими, впоследствии открыл для себя эту духовную традицию как путь, как образ жизни... Так что каждое романтическое увлечение может стать «светом на пути». Гуру Падмасамбхава благословил особые места по всему Сиккиму и особенно в западной его части, у подножия священной Канченджанги. Путешествие по Сиккиму немыслимо без посещения этих мест... Один из самых почитаемых в Сиккиме монастырь Ташидинг, основанный в XVIII веке, стоит на высоком холме, который считается земной проекцией Зандог Палри - Медноцветной горы - чистого небесного измерения, где, как говорит традиция, пребывает Гуру Падмасмбхава. Когда-то здесь упала стрела Лотосорождённого, выпущенная им из Тибета. Позже, путешествуя сюда с учениками, он благословил это место. Камни и по сей день хранят следы его просветленных деяний... Рядом с главным храмом многочисленные ступы, одна из которых «освобождает при взгляде» - взглянув на нее лишь раз, уже никогда не родишься в нижних мирах. В Ташидинге хранится бумпа - особый сосуд, мистическим образом изготовленный самим Падмасамбхавой. Вода, наполняющая его, обладает величайшей силой благословения. Каждый год, в первое Полнолуние Первого месяца по Тибетскому календарю, здесь проходит особый фестиваль Бумчи. Часть воды из сосуда раздаётся всем паломникам. Конечно, каждый год сосуд доливают новой водой, чтобы оставался полным всегда... Но говорят, каждый год уровень воды быва-

ет разным... Кстати, Н. Рерих упоминал это в своих дневниках, отметив, что в начале ХХ века, перед Первой мировой войной, бумпа была переполненной... Это трактовалось как неблагой знак... Разные уровни восприятия, разные измерения, зримые и незримые, переплелись здесь. Падмасамбхава оставил множество скрытых сокровищ по всему Тибету и по всему Гималайскому региону. Это были ларцы с листами пергамента, с начертанными особым языком письменами, спрятанные в земле, в скалах, пещерах, под водой... Эти сокровища были спрятаны даже в пространстве. Он предсказал, что открыть и расшифровать их могут только особые существа перерождения его учеников, обладающие особыми способностями. Расшифровав эти знаки, они откроют Учения, необходимые миру в данный момент времени. Так появилась традиция Терма - скрытых, на благо будущих поколений Учений. В Сиккиме было найдено множество таких сокровищ. Открыватель сокровища, или Тертон, появлялся в нужное время и в нужном месте, открывал драгоценный клад, записывал учение и даровал его людям... Один из первых великих мастеров, пришедших в Сикким в XVII веке, был тертоном. Одно из учений, открытых им, помогло укротить негативные силы местных духов, препятствующих распространению Дхармы в Сиккиме. Мистические, казалось бы, традиции глубоко вошли в местный быт, слились со здешним образом жизни. По утрам у каждого порога курятся веточки кипариса и можжевельника, благовонным дымом умилостивляя зримых и незримых существ. Каждый крестьянин с тесаком для рубки бамбука на поясе может оказаться тайным йогином. Даже местный чанг - алкогольный напиток из ячменя или просо, часто сравниваемый с пивом и употребляемый местным населением, действует в этих краях иначе. По крайней мере, даже сильно выпивший человек никогда не будет агрессивным... Ещё одна святыня Сиккима - монастырь Пемаянгдзе, возвышающийся над дремучим кипарисовым бором. Здесь волшебные фрески, а на верхнем этаже - деревянная модель небесного дворца Гуру Падмасамбхавы... Юксом - старая столица Сиккима. Здесь под сенью огромных деревьев сохранился древний каменный трон

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

первого короля - Чогьяла, коронованного тремя великими тибетскими ламами. О них мы упомянули уже. Один из лам (тот самый открыватель сокровищ, укротивший местных духов) оставил на камне отпечаток своей стопы. По всему Сиккиму встречаются такие отпечатки. ...Старая лесная тропа спряталась в зарослях кардамона. По влажным замшелым камням взбираемся на вершину к Дубди гомпа, самому старому в Сиккиме. Эти камерные храмы на вершинах гор напоминают разноцветные резные терема, затерявшиеся в лесу. Здесь всегда влажно. Свисают длинные ленты папоротников. Причудливыми драконами облака проплывают по ущельям. Но ясным солнечным утром снежные волны Канченджунги вздымаются в небесной синеве. Она уже совсем близко. Сладковатый воздух пахнет орехом. Здесь, в Юксаме, уже кончается цивилизация. Дальше идут глубокие каньоны, одетые лесом с пылающими рододендронами. Летом отсюда идут маршруты треккингов, вверх, на цветущие всеми возможными и невозможными цветами луга... Таков Сикким - одно из самых волшебных мест, ныне доступных в Индии, да и, быть может, во всем мире... И хотя священные Гималаи выглядят гораздо более освоенными, чем бескрайняя сибирская тайга, но всё человеческое здесь не кажется инородным, нарушающим гармонию естества. Быть может, потому, что за всем стоит традиция, позволяющая прийти к этому самому естеству. И таковы все Гималаи: от Средней Азии до Индокитая, где встретились Запад и Восток, Север и Юг, от тайги и высокогорной тундры до тропических джунглей, от каменистых песчаных пустынь до сияющих ледников, они подобны волшебному небесному дворцу, где каждая вершина, каждое ущелье, каждый утёс имеют свою мистическую историю; физическое и незримое здесь неразрывны. Здесь не просто слились разные культуры, здесь Небо соприкасается с Землёю... Непал с его долиной Катманду и двумя великими древними ступами - Боднатх и Сваямбунатх, с неповторимой неварской архитектурой (хотя он связан со всем, что происходило на Индийском субконтиненте) заслуживает отдельного рассказа.

Западнее Непала лежат штаты Уттарканд, Химачал Прадеш и Кашмир - «верхняя часть» индийских Гималаев. В Уттарканде пролегает северная граница джунглей и веет снегами вершин. Здесь знаменитые индуистские святыни Харидвар, Ришикеш, Кедарнатх, источник Ганга, Ганготри.

Химачал Прадеш. Озеро Цопема Химачал Прадеш - это Индия, где прохладно и звонко, где могучие потоки струятся среди белых камней, где лесистые долины пересекают мосты-акведуки, выстроенные ещё британцами, где над зелёной долиной Кангра вздымаются покрытые соснами, а выше - запорошенные снегом хребты... На высоких холмах находится Шимла столица штата, хранящая имперское прошлое; в колониальные времена она была летней столицей всей Индии, где британцы спасались от зноя, висящего над равнинами. Другое место притяжения - Дхарамсала, её пригород Маклод-Гандж, расположенный на горе, среди сосен и кедров... Излюбленное туристами место. Всего несколько улиц с отелями, ресторанами и тибетскими антикварными лавками - но всё вокруг и ради одного: здесь с 1959 года живёт Его Святейшество Далай Лама XIV. И всё тибетское

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

правительство в изгнании. Большая колония тибетцев обосновалась здесь. Потому Дхарамсалу зовут ещё и «маленькой Лхасой». Тибетские поселения есть по всем Гималаям. Они есть по всей Индии. Даже на жарком юге. И это не просто места, где живут беженцы. Все главные тибетские монастыри, как носители тибетской духовной традиции, бережно восстановлены здесь, в земле, откуда когда-то и вышло учение Будды. Древние тексты и реликвии были перенесены сюда. Здесь ещё остались ламы старшего поколения, пришедшие из Тибета и почитаемые как особые носители живой традиции, хранящие Дхарму в безупречной чистоте. Увы, никто и ничто не вечно, и их становится всё меньше. На юге Химачала есть ещё одно особенное место, где индийская и тибетская традиции встретились, - это Ревалсар, или по-тибетски - Цопема, т.е. «Лотосовое озеро». Знаменито оно благодаря чудесным деяниям Гуру Падмасамбхавы. Царь древнего царства Сахор пытался сжечь чудесного гуру на костре, но Учитель превратил костёр в озеро. Царь раскаялся и стал его учеником. Это волшебное место живо до сих пор. На берегах озера есть несколько монастырей, а вверху на горе - пещеры, где созерцал Драгоценный Учитель. Место это почитают и индусы, и сикхи, и у каждого есть своя версия событий. В двадцати километрах отсюда протекает река Биас, названная в честь Вьясы - легендарного автора эпоса Махабхарата. В древние времена он жил в долине Куллу, откуда и течет река... Находясь в Куллу, думаешь, что это и не Индия вовсе, а Карелия со своими серыми камнями, мхами, деревянными, похожими на терема храмами или Северный Кавказ с гигантскими хвойными деревьями, яблочными садами, розами и зарослями конопли выше человеческого роста... Здесь пролегал Великий Шёлковый путь, соединявший Индостан с Центральной Евразией, и порою кажется, что древние арии, вышедшие из Предкавказских равнин и северного Причерноморья пришли сюда именно этим путём слишком уж много общего видишь... Среди вековых деодаров - гималайских кедров, бархатными шатрами одевающих склоны, величественным стро-

ем спускающихся в долину, высящихся подобно колоннам, находится Манали - место, где причалил после всемирного потопа(!) ковчег Ману - прародителя человечества, согласно ведической традиции. Теперь это курорт, куда (так же, как и в Шимлу) молодые пары приезжают провести медовый месяц, а зимой ещё посмотреть и потрогать снег (который здесь уже выпадает); куда в летний период, когда в Гоа становится слишком жарко, съезжаются бэкпэкеры - иностранцы, которым пока ещё не надоело «тусоваться по жизни», чтобы расслабленно покурить (ясно, что не табак) под сенью деодаров и звездного неба, которое уже совсем близко; где крыши домов в окрестных деревнях крыты плоским чёрным сланцем, а местные жители ткут, пасут скот, возделывают землю так же, как во всей остальной Индии, с улыбкой созерцая игры «бледнолицых богов» - людей из другого мира, которым вот что-то дома не сидится... Под гигантскими кедрами стоит Храм Хадимба, построенный в XV веке; вроде бы индуистский, но внешне напоминающий то ли индейский вигвам, украшенный рогами оленей, то ли терем с древнерусскими орнаментами... Такие вот аллюзии. Ну и, конечно, Наггар - древняя столица королевства Куллу. Благодаря этому месту долина Куллу особо популярна среди русских. Имение семьи Рерихов находится именно здесь. Странно, но на улице, ведущей к их дому, как-то непривычно. Тут не пахнет Индией. Её характерный плотный, иногда приторно-сладкий, иногда отталкивающий, но неизменно харизматичный дух тут отсутствует. Или сотрудники музея постарались, или что ещё... Словом, Куллу - знаковое место. Внешне непохожее на остальную Индию, значимо и для её истории, и для всей индийской духовности... Здесь можно проследить глубинную связь с разными культурами... Из Манали с увлажнённых южных склонов Гималаев лежит путь за перевалы в совсем другой мир. Тибет уже близко. Путь, по которому шли древние караваны, идёт через суровые перевалы - один выше другого. В наше время, в летние месяцы, когда снег сходит и перевалы открыты, здесь курсируют автобусы, и каждый может совершить

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

фантастический трип в этот заоблачный мир. Путешествие начинается ночью, когда несколько микроавтобусов собирают туристов по всему Манали. Час или два на сборы - здесь всё делается неспешно - и вот уже серпантин взбирается по крутым, почти отвесным склонам... Огромные колонны кедров возносятся в усыпанное звёздами небо. Наверное, это сравнимо с отрывом от земли, когда мысли исчезают и чувство неведомого доселе восторга, граничащего с эйфорией, оставляет все омрачающие эмоции далеко внизу... Тут ты понимаешь, каким нелепым было всё раньше, и то, как сейчас - это то, как должно быть. Это по-настоящему. Первый перевал - Ротанг, что в переводе означает «гора трупов», оправдывает своё название. Высота перевала около 4000 м. Впереди перевалы только выше: Баралачала, ЛачунгЛа, Тангланг-Ла , но Ротанг с древности известен как самый опасный. Дорога идёт по практически вертикальной стене. С одной стороны - стена, с другой - облака... Но всё происходит, как обычно, легко и с музыкой, не умолкающей у водителя, перевал преодолён, и первые лучи солнца касаются снежных вершин. Спускаемся в долину Лахул. Отсюда идут дороги в Спити и Киннор - каждая долина отличается своей особенной культурой, обычаями и национальной одеждой... Но наш путь лежит в Ладак. Высота приближается к пяти тысячам, травы сменяются терракотовыми и фиолетовыми песками. Здесь понимаешь, что Рерих был очень точен, передавая натуру, и что эти лишённые растительности горы играют невероятными цветами... Перед последним перевалом дорога идёт по широкой межгорной долине среди песков, и машины оставляют за собой дымящийся пыльный шлейф. Фактически это Тибет. Административно - территория индийского штата Джамму и Кашмир. Сам регион называется Ладак. Близится вечер, пустынную равнину обступают пологие, но огромные горы... Людей здесь не встретишь, но можно увидеть бегущего кьянга (местная разновидность кулана) или горных баранов, на них охотится легендарный снежный барс, по ночам спускающийся в долины с холодных высот. Последний перевал - Тангланг-Ла, 5360 м над уровнем моря (это почти Эльбрус!) - пересекаем в глубоких сумерках, спускаемся, и мы - в долине реки Инд.

Ладак Ладак со своей столицей - городом Лех, лежащим на высоте 3500 метров называют Малым Тибетом. Хотя и язык чуть отличается, и костюмы, и обычаи свои есть, но тибетский дух здесь во всём. И Ладаку несравненно повезло: ведь китайская культурная революция не коснулась его, и храмы, монастыри, культура - всё сохранилось... Рассказывать о Ладаке - достойно отдельного эссе. Да и о каждом регионе как Гималаев, так и всего Индийского субконтинента можно написать книгу и не одну... Каждый штат, каждая область - все они взаимосвязаны, но каждый из них это вселенная. Здесь многомерное пространство. Как сказал один человек, «пребывая в Индии, сколько сможешь - столько и воспримешь». Всё зависит от тебя самого. От уровня твоего восприятия. Но, пребывая здесь, есть возможность научиться. Научиться видеть. Обрести внутреннюю зрелость. Говоря об Индии, нельзя не говорить о Гималаях, о Тибете, обо всём Евразийском континенте как о едином природном и культурном пространстве. И это не случайно. В древней буддийской космологии мир людей именовался Джамбудвипа. В более узком смысле - с континентом Джамбу отождествлялась Индия, как центр нашего мира.

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Ярослав Грибачев

Индостан - это магический треугольник, напоминающий сердце и символ женского начала, где каждая пядь земли имеет иную, трансцентдентную географию. И одно вытекает из другого. И всё неотделимо друг от друга. Путешествуя здесь, мы не раз уже это замечали. На Востоке это единство называется Мандала. Мандала - модель вселенной, единство микро- и макрокосма, единство всех первоэлементов и просветлённый небесный дворец - Чистая земля... Именно потому с давних времен, как только об Индии стало известно в западном мире, и по сей день сюда стремятся, желая получить то, чего не могут дать традиционные западные ценности. Наверное, это жажда Истины. И как выражение ее - Любовь и Свобода. На относительном же уровне Индия сегодня - это государство с населением более миллиарда, где миллионы живут за чертой бедности, где парламентская республика - это лишь бутафория. Уровень коррумпированности и бюрократизма здешних чиновников снизу доверху - России и не снились. Здесь правят иные законы. Законы эти древние, как сама Индия. Кастовая система, на которой строится индийская духовность, и как опора её семья - вот сила и слабость индийского общества. Её великая эпическая сплочённость и её предрассудки. Но этот духовный космос может быть как тюрьмой, так и дверью к свободе. Свободе внутренней. Ведь невозможно изменить мир, не изменив себя самого. Пока люди этого не поймут - они будут продолжать верить в разные социальные и политические системы... Более двух с половиной тысяч лет назад Будда Шакьямуни, родившийся именно в индийской культуре, провозгласил «свободу, равенство и братство», как ни банально это звучит. Его учение не разделяло людей на касты. Но путь к свободе лежал лишь через очищение собственного ума. Ключевое для индийской мудрости понятие «ахимса», или противоположность насилию», часто связывают с Махатмой Ганди. В Индии его почитают «отцом нации», ведь именно путём ненасильственного сопротивления в 1947 году он добился индийской независимости. Но само это слово «ахимса» впервые употребил ещё Будда. Сейчас же индийское общество под внешней пафосностью и верностью корням скрывает и другую сторону,

состоящую лишь из озабоченности и неразрешимых проблем... Что делать, время, в которое мы живём, ещё в древних текстах было названо временем упадка. Время, когда правят неведение, страсть и гнев... И пламя их так пылает. В богатых ли, бедных ли странах - везде. Индия тому не исключение... Но родник Истины, забивший здесь с незапамятных времён, по-прежнему не запятнан. Да и невозможно его запятнать, ведь доступен он лишь тем, кто его ищет. Тот же, кто нашёл его, всегда найдёт возможность утолить жажду.

и н о й в з г л я д / Андрей Канавщиков

Иной взгляд

Иной взгляд/

Всего одна буква Автор: Андрей Канавщиков

Велимира Хлебникова сейчас принято именовать без разночтений - ВелИмиром. Наверное, самый последовательный и яркий исследователь его жизни и творчества София Старкина сказала, как припечатала: «Велимир - южнославянское имя, которое Виктор Владимирович Хлебников взял в качестве псевдонима». Нет никаких сомнений и в том, когда это событие произошло. Старкина пишет в своей книге из серии «ЖЗЛ»: «Впервые именем Велимир он подписался в письме Иванову еще в мае 1909 года». Получается, что есть в природе имя «Велимир», его-то Хлебников себе и выбрал. А ничего другого он выбрать не мог, поскольку другого ничего нет. Велимир и точка! Между тем существует два прочтения одного южнославянского имени с похожим звучанием. Велимир - очень мирный, уравновешенный, миролюбивый, дословно «великий мир». И Велемир (Вельмир) - повелевающий, управляющий миром. В одном имени - пассивное, плавное приятие мира, в другом стремление к активным преобразованиям и управлению. Разница в звучаниях очевидна. По-иному акцентируется смысл, по-иному расставляются приоритеты. Даже если «Велемир» и можно определить всего лишь ненормативной, просторечной вариацией нормативного, литературно правильного «Велимира». Так всё-таки каким же именем нарёк себя Виктор Владимирович в 1909 году? Путаницу в вопрос вносит то, что масса прижизненных публикаций и изданий допускает разночтения. Помимо канонического «Велимира» можно встретить и написание «Велемір», «Велемир», «Velimir» и даже «Велиполк». Исследователь Андрей Россомахин приводит сразу семь вариантов написания имени только на отдельных книгах и листовках! Возможно ли каким-либо образом объяснить подобную путаницу? И является ли это нагромождение имён именно

путаницей? Как ни странно, ситуация подлежит сравнительно простому объяснению. Во всяком случае, это объяснение выглядит вполне симпатично для того, чтобы быть истинным. И начнём с того, что особенно часто «Велемиром» Хлебникова именовали его друзья, издатели и почитатели. Начиная с «Творений» 1914 года, вплоть до «Зангези» 1922-го и дальше. Велемиром же Хлебниковым величал поэта и скандальный автор Альвэк в не менее скандальной посмертной книге «Нахлебники Хлебникова». Велемиром Хлебникова, через «е», называет и Андрей Вознесенский в своей публикации, посвящённой 100-летию со дня рождения поэта (см. журнал «Юность», № 11, 1989, с. 32). Хотя Вознесенский, конечно же, прекрасно знал о том, как именно следует Виктора Владимировича называть. Немало пищи для размышлений может дать одно только сравнение всего двух рисунков Петра Митурича. Словно отражение какой-то большой духовной работы, которая ведётся художником на протяжении двух соседних дней. На рисунке, датированном 27 июня 1922 года, поэт подписан как «Велимiр», а 28 июня уже появляется «Велемiр». Неряшливость? Случайности? Получается, что написание имени непринципиально и допускает двойственность? Часто так ценители поэзии Хлебникова и считают. Как заметил Александр Кочевник в своей книге «Велимир Хлебников - закат жизни… и далее»: «Время от времени возникают вопросы о правильности написания имени псевдонима. В прижизненных публикациях и изданиях есть три варианта - «Велимир», «Велемир» и «Велемiр», которые принято считать равноценными. Однако в жизни наиболее употребляемое имя ВЕЛИМИР». Вот так очень просто. «Наиболее употребляемое». Не зря даже в 1998 году в Петербурге в издательстве «Диамант» выходит избранное Хлебникова с именем через букву «е», чрезвычайно всё запутывая и усложняя - «Велемир Хлебников». В то же время, как видно из буквально лежащих на поверхности фактов, сам Виктор Владимирович предпочитал называть себя через «и» - Велимиром. Без всякой двойственности. Такое начертание имени, с «и», звучит в его первой книге «Учитель и ученик», к выпуску которой Хлебников был причастен более, чем к какой-либо другой книге, так как лично финансировал её,

и н о й в з г л я д / Андрей Канавщиков

за 20 рублей заложив у Давида Бурлюка для выпуска «Учителя и ученика» фамильные часы. Имя «Велимир», с «и», появляется затем в, пожалуй, ключевом моменте биографии, связанном с провозглашением в 1916 году Короля Времени. В «Трубе марсиан» приказ подписан тоже однозначней некуда - «Король Времени Велимир I». Так, через «и», он пишет и в своей анкете 18 января 1922 года. Предельно чётко вопрос об именах решается также в известных стихах 1922 года «Отказ»: Мне гораздо приятнее Смотреть на звезды, Чем подписывать Смертный приговор. Мне гораздо приятнее Слушать голоса цветов, Шепчущих: «Это он!», Склоняя головку, Когда я прохожу по саду, Чем видеть темные ружья Стражи, убивающей Тех, кто хочет Меня убить. Вот почему я никогда, Нет, никогда не буду Правителем! Да, Хлебников ничего не пишет о том, что его не нужно называть «Велемиром», но фактически однозначно отмежёвывается от «повелевающей» трактовки своего возможного имени. Ему чужда и неприятна сама мысль о поэте-правителе, о некоем «Велемире», управляющем людьми. Круг своих человеческих и мировоззренческих притязаний он сознательно ограничивает созерцательным масштабом. Принимающий космос, открытый его далям, но принципиально не готовый подчинять, не готовый к насилию. Велимир, но никак не Велемир. Хлебников не боится ответственности, не сторонится перемен, готов, в том числе, и на свою роль в этом процессе. Вспомнить хотя бы его гордые слова, сказанные уже после выхода книги «Учитель и ученик»: Я победил: теперь вести Народы серые я буду…

Ключевые слова - «вести народы». Властному насилию здесь места нет. И свою включённость в космогонические и социальные конструкции Хлебников рассматривает исключительно через личную призму, что и как сможет сделать лично он, не слишком полагаясь на тех, кто идёт за ним и идёт ли за ним кто-то. Интересное психологическое замечание можно отыскать в воспоминаниях брата Хлебникова: «Витя ко мне относился довольно хорошо, но всё старался поставить меня в зависимое положение и иногда изрыгал такое количество советов, замечаний и упрёков, что мне становилось тошно». Совершенно нетипичное поведение для человека-Правителя, но вполне естественное для поэта-пророка Хлебникова. Характерным для понимания этой особенности представляется стихотворение 1909-1910 годов «Я переплыл залив Судака…», где личностное осмысление происходит через осознание своего «я». «Я сел», «я воскликнул», «я сказал», «я ходил по берегу» и далее, абсолютизируя ценность именно того, что способно выразить индивидуальное «я», без упора на движения масс и их реагирование. «Я был сам прекрасен». Иначе говоря, можно понять друзей и почитателей Хлебникова, которые, возвышая своего избранника, так и норовили наделить его чертами и повадками «повелевающего», называя и мысля поэта Велемиром. Друзья и почитатели соглашались подчиняться, хотели, чтобы ими повелевали. Признавали своё согласие на повелевание ими со стороны Хлебникова. Другое дело, что категоричное «нет, никогда не буду Правителем» уже прозвучало. Хлебников обозначает «Правителя» с прописной буквы, исключая сомнения в понимании его величия, и, подобно Христу в пустыне, изгоняет соблазн из своего сознания. Велимир. Без повелевания. Без насилия. Великий мир. Мой белый божественный мозг Я отдал, Россия, тебе: Будь мною, будь Хлебниковым… 01-07 декабря 2014 г.

и н о й в з г л я д / Яков Маркович

Иной взгляд/

Федор Сологуб Автор: Яков Маркович

Стихи поэта похожи на него самого, на его судьбу, а не являются объективным отражением жизни. Это важно помнить еще и потому, что очень часто облик поэта у читателей формируется из воспоминаний его современников, оценок критиков, то есть всего того, что как раз нельзя принимать на веру. Федор Сологуб в описании почти всех его современников выглядит человеком сухим и тугодумом. Это как-то не сочетается с его добрым отношением к детям, а также поэтическими находками, проникновенной лиричностью его стихов, их волшебной музыкальностью, в которой он не уступает даже Фету. Выходит, что современники ошибались? Внешне - нисколько, а в свой внутренний мир Сологуб мало кого допускал. Он жил уединенно, а потому порождал разные слухи, на которые так охоча пишущая братия. Выходец из самых социальных низов, Сологуб с этими «собратьями по перу», принадлежавшими большей частью к белой кости, держался букой. А как же можно было иначе, если Словно мальчик, быстро пчёлами Весь облепленный, кричит, Стонет сердце под уколами Злых и мелочных обид. Это Сологуб написал еще юношей, задолго до того, как Андрей Белый прибегнул к эдакому научному определению облика своего старшего современника, которому как поэт в подметки не годится: «Атом - частичка пискучая, вроде бациллы». Отмечу мимоходом, что «бацилла» как две капли воды похожа на автопортрет мемуариста, памятного лишь тем, что «в небеса запускал ананасом». Сологуб вызывал у носителей «голубой крови» презрение и насмешки потому, что вошел в храм русской поэзии буквально босиком.

Сын рано умершего бывшего крепостного и крестьянки Федор Кузьмич Тетерников (Федор Сологуб - это псевдоним) сумел-таки окончить Учительский институт и четверть века был связан преподавательской деятельностью. Вначале своей педагогической «карьеры» он ходил на работу босиком, о чем письменно испросил разрешение начальства, ссылаясь на беспросветную бедность. Представьте на мгновение дождливую и холодную весну и осень на нашем севере. А еще напрягите свое воображение - и, может быть, оно вам подскажет, как относились ученики к босому учителю. Очевидно, что даже при крайней бедности его мать могла сплести ему хотя бы лапти. Но она держала сына в черном теле, нещадно секла с детства, требуя смирения и послушания. После смерти матери эта функция перешла к младшей сестре Сологуба. А когда и та ушла в мир иной, то он вскоре женился, и секла уже жена, которую он и в стихах называл «госпожой». Родственники Сологуба и его жены в большинстве своем были душевно больными. И его психика тоже была искалеченной. Униженный, он горестно писал: В этих жилах струится растленная кровь, В этом сердце немая трепещет тоска. И порочны мечты, и бесстыдна любовь, И безумная радость дика. После «Исповеди» Жан Жака Руссо к подобным откровениям авторов опытный читатель относился с легким недоверием. Однако, в отличие от Руссо, Сологуб писал то, что соответствовало реальности, а не «художественную автобиографию». Можно привести множество совершенно схожих по содержанию строк, что явно свидетельствует о глубокой душевной ране поэта. А как результат - вот один из его афоризмов: «Презирай людей». Отсюда и преобладающий «природный» фон стихотворений Сологуба: болото, трясина, паутина, пауки, мертвецы и разная потусторонняя нечисть. Тем не менее нельзя прямолинейно, как это делали даже очень искушенные современники поэта, воспринимать его программное стихотворение, вроде чистосердечной исповеди сатанинского отродья:

и н о й в з г л я д / Яков Маркович

Когда я в бурном море плавал И мой корабль пошел ко дну, Я так воззвал: Отец мой, Дьявол, Спаси, помилуй, - я тону. Не дай погибнуть раньше срока Душе озлобленной моей; Я власти темного порока Отдам остаток черных дней. И Дьявол взял меня и бросил В полуистлевшую ладью. Я там нашел и пару весел, И серый парус, и скамью. И вынес я опять на сушу В больное злое житие Мою отверженную душу И тело грешное мое. И верен я, Отец мой, Дьявол, Обету, данному в злой час, Когда я в бурном море плавал И ты меня из бездны спас. Тебя, Отец мой, прославлю, В укор неправедному дню; Хулу над миром я восславлю И соблазняя соблазню. Повторяюсь, это программное стихотворение. Оно не напрямую соотносится с действительностью, в которой Сологуб никогда не плавал в «бурном море», а бродил босым среди неяркой природы родных мест. К тому же это стихотворение единственное среди нескольких тысяч написанных Сологубом, наделено энергичной интонацией, что наводит на мысль, что вдруг возникшая здесь воинственная тональность заимствована. Она долженствовала предупредить, мол, знай наших, я вовсе не тишайший, ко-

торого дозволено лягать каждому ослу. Но вот что, например, написал о Сологубе в связи с этим стихотворением Ю.И. Айхенвальд: «Он сдержал свое слово, этот верный монах Дьявола. Он движется под знаком зла. Ему везде чудится оно, и только оно. Даже луна - это серп, который занесен над миром. Все грозит, все убивает, все дышит коварной смертоносностью. Оттого у Сологуба немного таких стихотворений, в которых не повторялось бы по нескольку раз, с утомительной и однообразной, как вся его поэзия, настойчивостью, слово «злое». К людям и предметам, к природе и жизни, к осязательному и отвлеченному прилагает он этот неизменный, этот мрачной красотою украшающий эпитет. Но, в сущности, только потому на все другое испускает Сологуб его черные лучи, что сам он, сын Дьявола, - злой. От себя заключает он к остальному. Он уподобляет себя больной и злой змее; все тайное сделавший явным, все интимное - общим, откровенный до спокойного цинизма, он раскрывает злые пропасти своей души». Айхенвальд во многом прав, но не в главном. Вспомните, кого еще из наших поэтов упрекали в «злой душе»? Вот с аллюзией на «Демона» и написал свое «чистосердечное признание» этот «монах Дьявола». Правда, в отличие от Лермонтова, «сын Дьявола» преподносит читателю перевернутую «исповедь» Демона как свою. С Лермонтовым Сологуба сближает неприятие «немытой России». Ее портрет Сологуб нарисовал с потрясающей точностью: Я ухо приложил к земле, Чтобы услышать конский топот, Но только ропот, только шепот Ко мне доходит по земле. Более остро наточено это явление только в Америке, где каждый гражданин считает своим священным долгом донести властям на ближнего. Там опасно даже «роптать и шептаться». Что же касается видения Сологуба окружающей русской жизни, жизни обездоленных сограждан, то оно вы-

и н о й в з г л я д / Яков Маркович

ливалось, например, вот в такие строки, напоминающие народные песни: В его саду растет рябина. В его дому живет кручина. На нем изношенный кафтан. Глаза окутаны туманом, Как будто налито шафраном Лицо, и согнут тощий стан. Надежда милая убита, И что от бед ему защита? Терпеть судьба ему велит. Перед его печальной хатой, Враждебной властию заклятой, Рябина горькая стоит. А вот переход от речи в третьем лице к личной ламентации: Я живу в тёмной пещере, Я не вижу белых ночей. В моей надежде, в моей вере Нет сиянья, нет лучей. Ход к пещере никем не иден, И не то ль защита от меча! Вход в пещеру чуть виден, И предо мною горит свеча. В моей пещере тесно и сыро, И нечем её согреть. Далёкий от земного мира, Я должен здесь умереть. Далее приведу уже обобщенный вывод: Мы - плененные звери, Голосим, как умеем. Глухо заперты двери, Мы открыть их не смеем.

Подобная жуткая безысходность возникает во многих стихотворениях Сологуба. Герой его лирики - маленький и слабовольный человек, который и сам не может никому помочь, и тщетно ждет от кого-то помощи, защиты: В поле не видно ни зги. Кто-то зовёт: «Помоги!» Что я могу? Сам я и беден, и мал, Сам я смертельно устал, Как помогу? Кто-то зовёт в тишине: «Брат мой, приблизься ко мне! Легче вдвоём. Если не сможем идти, Вместе умрём на пути, Вместе умрём!» Лирическому герою подобных стихотворений не мил сам свет божий. Поэт называет солнце лютым змеем, драконом. При таком восприятии бытия сквозь решетку клетки, конечно, рамки творчества будут суженными. У Сологуба редкая для большого поэта тематическая скудость. Сологуб сам очень точно определил свою творческую лабораторию: «Метод - бесконечное варьирование тем и мотивов». Это были темы и мотивы ужаса жизни. Поэт сознательно ограничил свою лирику узкими рамками. Впрочем, такой была сама природа его дарования. Его политические стихи и стихи о войне до того нехороши, что лежат вне пределов поэзии. Однако «бесконечное варьирование тем и мотивов» оборачивалось однообразием и монотонностью. Лирическая поэзия держится преимущественно на трех китах. Это стихи о любви; стихи о смерти; стихи о природе, отражающие любовь к родине, настроение, переживание, а также взгляд на мироустройство. У Сологуба отсутствует любовная лирика, разумеется, если сюда не относить слабые стихи или такой, например, «перл» страсти:

и н о й в з г л я д / Яков Маркович

Луны безгрешное сиянье, Бесстрастный сон немых дубрав, И в поле мглистом волхвованье, Шептанье трав... Сошлись полночные дороги. На перекрёстке я опять, Но к вам ли, демоны и боги, Хочу воззвать? Под непорочною луною Внимая чуткой тишине, Всё, что предстало предо мною, Зову ко мне. Мелькает белая рубаха, И по траве, как снег бледна, Дрожа от радостного страха, Идёт она. Я не хочу её объятий, Я ненавижу прелесть жён, Я властью неземных заклятий Заворожён. Но говорит мне ведьма: «Снова Вещаю тайну бытия. И нет и не было Иного, Но я - Твоя. Сгорали демоны и боги, Но я с Тобой всегда была Там, где встречались две дороги Добра и зла». Упала белая рубаха, И предо мной, обнажена, Дрожа от страсти и от страха, Стоит она.

Своей ведьмой поэт чрезмерно вызывающе бросает вызов общественной нравственности. Так что возмущение Толстого легко понять: «В газете стихи не настоящего Соллогуба, а Федора Сологуба. Это удивительное, ужаснейшее. Это женщины не могут читать». (Замечу в скобках, что ссылка на женщин тут неубедительна. Женщины как раз не без удовольствия читают самое низкопробное.) Как известно, двигателем любовной лирики является Она. Природа наделила Ее столь обольстительными формами, что когда мужчина устремляет на Нее свой восхищенный взгляд, у него вышибает мозг. А потому каждый мужчина становится поэтом, величая свою возлюбленную Солнцем или какой-нибудь другой звездой. От Ее небесной красоты меркнут Изида, Астарта, Афродита, Венера. Для полного счастья ему не хватает лишь уз Гименея. Женившись и поостыв от клокотавшей страсти, он через годдругой замечает, что у его избранницы одна нога короче другой на полметра или что его избранница как раз и есть та самая сологубовская ведьма. Но происшедшая метаморфоза не имеет никакого значения. Любовная лирика уже создана ранее, до женитьбы. Сологуб тоже прошел через ослепление, но мифологическое: ВОЛШЕБНИЦА ЛИЛИТ Я был один в моём раю, И кто-то звал меня Адамом. Цветы хвалили плоть мою Первоначальным фимиамом. И первозданное зверьё, Теснясь вокруг меня, на тело Ещё невинное моё С любовью дикою глядело. У ног моих журчал ручей, Спеша лобзать стопы нагие, И отражения очей Мне улыбалися, благие.

и н о й в з г л я д / Яков Маркович

Когда ступени горных плит Роса вечерняя кропила, Ко мне волшебница Лилит Стезёй лазурной приходила. И вся она была легка, Как тихий сон, - как сон, безгрешна, И речь её была сладка, Как нежный смех, - как смех, утешна. И не желать бы мне иной! Но я под сенью злого древа Заснул... проснулся, - предо мной Стояла и смеялась Ева... Когда померк лазурный день, Когда заря к морям склонилась, Моя Лилит прошла как тень, Прошла, ушла - навеки скрылась. Поэт глянул на Еву - и мгновенно прозрел, увидев перед собой «бабищу дебелую и румяную», «грязную девку Альдонсу», а не желанную Лилит, Дульцинею. Вот таким образом и не состоялась у Сологуба любовная лирика. Сологуб не обладал особым чувством природы. И по поэтической мощи, и по накалу живописных эмоций его стихи о природе уступают пейзажам Державина, Фета, Бальмонта, Бунина, Есенина. Пейзажи Сологуба безобразные, тусклые, с повторяющимися деталями, переходящими из одного стихотворения в другое. Однако подчас из-под его пера выпархивало нечто, что можно сравнить только с необычайным: Во мгле почиет день туманный, Воздвигся мир вокруг стеной, И нет пути передо мной К стране, вотще обетованной,

И только звук, неясный звук Порой доносится оттуда, Но в долгом ожиданьи чуда Забыть ли горечь долгих мук! Эта миниатюра тоже не очень картинна, но ее музыка способна свести с ума. Какая прелесть! Поэты часто прибегают к миру природы, чтобы выразить свое мироощущение и создать так называемую «философскую лирику». Сологуб в своих философских стихах опирается не на природу, а Шопенгауэра. Причем проза Шопенгауэра несравнимо поэтичнее, чем ее сухое стихотворное переложение Сологубом. А потому здесь не стоит останавливаться. Остается рассмотреть мотив смерти. Он занимает колоссальное место в творчестве Сологуба. Можно сказать, что Сологуб был в плену «навьих чар» и, в сущности, создал кладбищенскую оду, гимн Смерти (это слово он неизменно писал с большой буквы). Смерть у Сологуба - освободительница от исполненной несправедливости, лжи, зла и прочих мерзостей жизни. Смерть - это порыв души к высокому, свободному и прекрасному: Никто не убивал, Он тихо умер сам, Он бледен был и мал, Но рвался к небесам. А небо далеко, И даже - неба нет. Пойми - и жить легко, Ведь тут же, с нами, свет. Огнем горит эфир, И ярки наши дни, Для ночи знает мир Внезапные огни. Но он любил мечтать О пресвятой звезде, Какой не отыскать Нигде - увы! - нигде!

и н о й в з г л я д / Яков Маркович

Дороги к небесам Он отыскать не мог, И тихо умер сам, Но умер он, как бог. Здесь типичное для Сологуба излияние души. И само стихотворение прекрасно по исполнению. Оно со своей «пресвятой звездой» тесно связано с лучшим творением поэта: Звезда Маир сияет надо мною, Звезда Маир, И озарён прекрасною звездою Далёкий мир. Земля Ойле плывёт в волнах эфира, Земля Ойле, И ясен свет блистающий Маира На той земле. Река Лигой в стране любви и мира, Река Лигой Колеблет тихо ясный лик Маира Своей волной. Бряцанье лир, цветов благоуханье, Бряцанье лир И песни жён слились в одно дыханье, Хваля Маир. Об этом стихотворении написано множество восхищенных строк. Оно того достойно. Поразительная музыкальность, изумительно тонкая композиция и изящная простота. Высокий полет этих стихов воспринимался буквально всеми, кто откликнулся на них, как мечта романтика о жизни где-то далеко от земли, в поднебесье. Однако это стихотворение не о жизни. Это стихотворение о смерти. В плане содержания оно соотносится с тем, что издревле было связано с культом смерти. Выдуманная поэтом звезда Маир вполне может быть соотнесена с Сириусом, на кото-

рый в лодке Тота уплывали фараоны после смерти ради вечной жизни. Земля Ойле - это рай в том виде, в котором он представлен в мифах многих народов мира, точно так же, как и река Легой и жены (ойлейские девы). Последние, например для мусульманина, это гурии. «Звезда Маир сияет надо мною…» входит в триптих, в заключительном стихотворении которого прямо говорится о смерти. На то же указывают и вот эти строки: Когда звенят согласные напевы Ойлейских дев, И в пляске медленной кружатся девы Под свой напев, Преодолев несносные преграды, И смерти рад, Вперяю я внимательные взгляды В их светлый град. Каждого человека формирует его детство. Каким оно было «счастливым» у Федора Сологуба, видно из сильной склонности поэта к мотиву смерти. Конечно, взрослым он не жаждал ее. Ничто живое (ни птица, ни кошка, ни собака) не хочет умирать. Страшился смерти (причем до ужаса) и Сологуб. Вот его предсмертное стихотворение: Подыши еще немного Тяжким воздухом земным. Бедный, слабый воин бога, Весь истаявший, как дым. Что Творцу твои страданья? Капля жизни в море лет! Вот - одно воспоминанье, Вот - и памяти уж нет. Но как прежде - ярки зори, И как прежде - ясен свет, «Плещет море на просторе» Лишь тебя на свете нет.

и н о й в з г л я д / Яков Маркович

Подыши ж еще немного Сладким воздухом земным, Бедный, слабый воин бога, И - уйди, как легкий дым... Осталось отметить, что Федор Сологуб неровный поэт. Нередко поэзия более жила в его душе, нежели в его словах. Он написал сотни графоманских стихотворений, которые сохранены им из-за мании величия. («Единственная радость - это думать о том, что я - великий писатель». «Когда я хочу сделать себе что-нибудь очень приятное, я беру одну из своих книг - и читаю… огромное удовольствие».) Но в лучших его стихах (а о поэте можно судить только и только по лучшим его творениям) звучит дивная музыка и сокровенная правда о человеческом существовании. Федор Сологуб - тонкий лирик. Он занимает выдающееся место в нашей поэзии.

Бунин о Бальмонте И сегодня можно встретить у разной литературной мошкары высокомерно пренебрежительное отношение к поэзии Бальмонта и Бунина. Первого из них они наделяют своей идентичностью - графоман, о втором - умалчивают как о вообще несуществующем поэте. Третирование Бунина-поэта идет давно, от Брюсова и через его глубокомысленного ученика Гумилева, поддержанного повествовательной Анной Ахматовой, не гнушавшейся при этом прямых заимствований из бунинских стихов, пользуясь тем, что их мало кто помнил, потому что длительное время они не издавались в СССР (читайте, например, об осени-вдове у поэтессы и «Листопад» Бунина, «Мужество» поэтессы и вдохновившее ее «Слово» отвергаемого ею поэта). Однако Бунину повезло в ином. Он признан классиком русской прозы. В этом качестве он не просто высоко ценим. Он еще и известен как придирчивый, но справедливый судья своего времени и своих современников. Его будут еще долго читать и еще долго будут верить в его особенно правдивое «прославление» Бальмонта.

Я еще раз, чтобы было яснее ясного, должен подчеркнуть эту «особенную правдивость» Бунина. Он никогда не лгал, если не считать детства, когда, по его же словам, был привержен ко лжи до болезненности, что позднее было определено им как знак свыше, предвещающий художественное сочинительство. Признаюсь, что не знаю другого прославленного писателя, который в детстве обладал подобной патологической склонностью к «выдумыванию». Последнее свойство, повторяюсь, и вылилось в конечном итоге в форму «особенной правды». Например, в «Окаянных днях» Бунин тщательно компонует «зверства», чинимые восставшим народом, не забывая и еврейского погрома. При этом он ни словом не обмолвился о черносотенцах, верноподданнической монархической мрази, учинившей этот погром, который таким образом отнесен Буниным на счет революционного народа. Ни словом писатель не обмолвился и об истинном зверье - о вооруженных до зубов белогвардейцах, профессиональных убийцах, уничтожавших из-за своих утрачиваемых привилегий простой люд, угнетаемый ими веками, простой люд, который был и плохо вооружен, и плохо обучен военному делу. Генерал Деникин позднее, там, в эмиграции, во всеуслышание заявил, что его армия потерпела поражение потому, что он, Деникин, не мог воевать с безоружным народом. Отец Деникина был крепостным, а Бунин мечтал пожить прежним помещиком. Отсюда в «Окаянных днях» та «особенная правда», которая хуже гнусной лжи. В «Воспоминаниях» Бунин описывает Бальмонта тем же самым своим методом «особенной правды». Для вящей убедительности Бунин не только обращается к кладовой своей воистину феноменальной памяти, но и приводит цитатный материал из периодической печати в качестве фактов, с которыми, как известно, не поспоришь. Лично я спорить и не собираюсь. Я лишь использую умолчания Бунина, чтобы восстановить истинный портрет Бальмонта. Познакомились Бальмонт и Бунин на одной из «пятниц» у К.К. Случевского в 1894 году. Оба поэта были молоды. Бальмонту было около двадцати семи лет, а Бунину около двадцати четырех. Бальмонт был уже известным автором

и н о й в з г л я д / Яков Маркович

101

переводных вещей и двух поэтических сборников, второй из них был встречен критикой сочувственно. У Бунина к тому времени вышел единственный сборник, в рецензии на который некий критик (похоже, это был знаменитый ругатель В.П. Буренин) назвал автора скороспелых стихов «чесночной головкой». Свое знакомство поэты закрепили стихотворными посвящениями друг другу. Приведу каждое из них. КОВЫЛЬ

И.А. Бунину

Точно призрак умирающий, На степи ковыль качается, Смотрит месяц догорающий, Белой тучкой омрачается. И блуждают тени смутные По пространству неоглядному, И, непрочные, минутные, Что-то шепчут ветру жадному. И мерцание мелькнувшее Исчезает за туманами, Утонувшее минувшее Возникает над курганами. Месяц меркнет, омрачается, Догорающий и тающий, И, дрожа, ковыль качается, Точно призрак умирающий. Если издать самое миниатюрное собрание образцовых стихотворений русской поэзии и не включить туда «Ковыль» Бальмонта, то такое издание нельзя будет назвать антологией. А теперь стихотворение Бунина, которое единственный раз было опубликовано в газете «Орловский вестник», а столетие спустя было воспроизведено в восемьдесят четвертом томе «Литературного наследия».

ПОСВЯЩАЕТСЯ К.Д. БАЛЬМОНТУ Ни песен, ни солнца… О, сердце мое! Ты песней звенело, ты солнцем дышало, Ты жаждало веры, чтоб верить любви… - И все навсегда, навсегда миновало… Забвенья, покоя!.. В душе тишина… Но сном благодатным забыться - нет мочи; Печально мерцает свеча до утра, И медленно тянутся скорбные ночи… И только порой - на мгновенье одно, Поникнув в раздумьи, в молчаньи глубоком, Я слышу - опять эта песня звучит О чем-то родимом… далеком-далеком… И только порой в ней надежду ловлю, Что ветер внезапный развеет ненастье, И дверь распахну я на солнечный блеск Для новой работы, для нового счастья! Попади это стихотворение на глаза В.П. Буренину, он бы не изменил своей прежней характеристики автора. Дело в том, что талант Бунина развивался очень медленно, о чем он, повторяюсь, обладатель феноменальной памяти, став нобелевским лауреатом, основательно забыл. Вот что он сообщает о Бальмонте после кончины поэта: «И еще: при всем этом был он довольно расчетливый человек. Когда-то в журнале Брюсова, в «Весах», называл меня, в угоду Брюсову, «малым ручейком, способным лишь журчать». Мы помним, что у Буренина речь шла не о ручейке, журчание которого было привлекательно для Бальмонта, обожающего природу. Бальмонт выразил то, что он думал. О какой вообще угоде Бунин ведет речь? Бальмонт, в отличие от большинства пишущей братии (включая и самого Бунина с его подобострастием, например, перед Андреем Седых, журналистом, чьи никчемные рассказы он безбожно перехваливал с тем, чтобы получать от того материальную помощь), никогда ни перед кем не угодничал.

и н о й в з г л я д / Яков Маркович

103

Десятилетие спустя после упомянутого нобелевским лауреатом выступления в «Весах» Бальмонт высказался о Бунине в более резком тоне, о чем Бунин как бы забыл, потому что Бальмонт попал ему не в бровь, а в глаз: «Бунина я считаю человеком талантливым, но не большим. Вдобавок он увлекается своим академизмом, который не заслужен и не существует» («Голос Москвы», 1913, №237, 15 октября). Далее Бунин сообщает: «Позднее, когда времена изменились, стал вдруг милостив ко мне, - сказал, прочитав мой рассказ «Господин из Сан-Франциско»: - Бунин, у вас есть чувство корабля!» Увы и увы. Опять намек на угодливость («времена изменились»). Но суть в том, что Бальмонт от души приветствовал успех Бунина задолго до того, как «Господин из Сан-Франциско» стал единственным всемирно известным из всех рассказов Бунина. «А еще позднее, - продолжает Бунин рисовать угодническую натуру Бальмонта, - в мои нобелевские дни, сравнил меня на одном собрании в Париже уже не с ручейком, а со львом: прочел сонет в мою честь, в котором, конечно, и себя не забыл, - начал сонет так: Я тигр, ты - лев! Бунин не замечает, что Бальмонт не просто «и себя не забыл», а поставил на первое место. Да! Долго, десятилетия, вынашивал Бунин свою обиду, холил, лелеял ее - и вновь по поводу угодливости Бальмонта попал пальцем в небо. По Бунину выходит, что Бальмонт сравнил его с царем зверей! Но лев считается «царем зверей» на обыденном языке. У Бальмонта этот «царь» представляет собой нечто иное: Мой зверь - не лев, излюбленный толпою, Мне кажется, что он лишь крупный пес. Нет, желтый тигр, с бесшумною стопою, Во мне рождает больше странных грез. И символ Вакха, - быстрый, сладострастный, Как бы из стали, меткий леопард, Он весь - как гений вымысла прекрасный, Отец легенд, зверь-бог, колдун и бард.

Это необычный тигр. Он прямой родственник тигра из одноименного стихотворения Блейка, которого у нас первым начал переводить Бальмонт. А что касается льва, то он, как вышло по Бальмонту, всего «лишь крупный пес», собака. И как же Бунин усмотрел в сонете Бальмонта, написанном в его честь, угодничество? Если вернуться к началу их знакомства, то окажется, что Бунин уже в ту пору на голову превосходил Бальмонта даже интеллектуально, ведь Бунин в скором времени станет академиком, пусть и в описанное время считал сонетом стихотворение, написанное четверостишиями: «- Что до Бальмонта, то он своими выкрутасами однажды возмутил даже Гиппиус. Это было при мне на одной из литературных «пятниц» у поэта Случевского. Собралось много народу, Бальмонт был в особенном ударе, читал свое первое стихотворение с такой самоупоенностью, что даже облизывался: Лютики, ландыши, ласки любовные... Потом читал второе, с отрывистой чеканностью: Берег, буря, в берег бьется Чуждый чарам черный челн... Гиппиус все время как-то сонно смотрела на него в лорнет и, когда он кончил и все еще молчали, медленно сказала: - Первое стихотворение очень пошло, второе - непонятно. Бальмонт налился кровью: - Пренебрегаю вашей дерзостью, но желаю знать, на что именно не хватает вашего понимания? - Я не понимаю, что это за челн и почему и каким таким чарам он чужд, - раздельно ответила Гиппиус. Бальмонт стал подобен очковой змее: - Поэт не изумился бы мещанке, обратившейся к нему за разъяснением его поэтического образа. Но когда поэту докучает мещанскими вопросами тоже поэт, он не в силах сдержать своего гнева. Вы не понимаете? Но не могу же я приставить вам свою голову, дабы вы стали понятливей!

и н о й в з г л я д / Яков Маркович

105

- Но я ужасно рада, что вы не можете, - ответила Гиппиус. - Для меня было бы истинным несчастьем иметь вашу голову...» Это та самая З.Н. Гиппиус, которая была главой петербургской школы злословия и наводила ужас на все свое окружение. Ее страшился даже Бунин, хотя и находился вне ее орбиты. Она была великим критиком и обладала тончайшим чувством поэзии. «Благоухающие седины», ее высокомерное воспоминание об авторах старшего поколения, которые, если верить мемуаристке, непременно считались с ее мнением (ей в ту пору было 18 лет), завершаются тем, что она ставит А. Майкова выше Фета. По каким критериям? Да очень просто. А. Майков был академиком, а Фет - членкорреспондентом. И вовсе не важно, что от А. Майкова в русской поэзии осталась единственная строка («Весна! выставляется первая рама»), а Фет является одним из тончайших лириков в истории мировой литературы. Некогда Батюшков пустил милую шутку, что Крылов, кроме настенного календаря, ничего не читает. Гиппиус и академик Бунин в сравнении с Бальмонтом вообще ничего не читали. Ни она, ни Бунин так и не поняли, почему черный челн чужд чарам. Красота звуков так завораживала Бальмонта, что он обычно не вдумывался в смысл. Однако появление ««черного челна» связано с другим. Многие стихотворения Бальмонта не столько плод живого воображения, сколько результат цепкой памяти. Этот черный челн, по всей видимости, попал к Бальмонту, ежегодно перечитывавшем по библиотеке, из «Моби Дика» Мелвилла. Когда Квикег тяжело заболел и засобирался к «верхним людям», к предкам, он попросил изготовить непотопляемый гроб в виде челна. Челн изготовили, но Квикег пошел на поправку и отказался воспользоваться им, так как вспомнил, что на берегу у него осталось неотложное дело. Тогда этот челн просмолили и стали использовать как буй. Прилаженный к корме «Пекода» этот черный гроб удивлял моряков встречных судов. Эвфемизмом гроба челн выступает и в стихотворении Бальмонта «Дьявол моря». В этом эвфемизме, сколь бы издевательски ни измывалась Гиппиус, нет ничего непонятного. Пять лет

спустя к нему прибегнет и сам Бунин в великолепном стихотворении «Берег», переиначив «челн» в «ладью» и сменив черный цвет на белый, на цвет савана. Внутренний мир Бальмонта очень точно и кратко определил А.И. Урусов, назвав некоторые стихотворения своего молодого друга «психиатрическим документом». Психическая неуравновешенность Бальмонта, который был ко всему еще и подвержен алкоголизму, и в быту приводила к различного рода казусам. Вот тут-то Бунин, мстя за свои обиды, переходит за грань не только этики, но и простенькой совестливости. «…Знаю… как однажды били его ночью полицейские в Париже, потому что шел он с какой-то дамой позади двух полицейских и так бешено кричал на даму, ударяя на слово «ваш» («ваш хитрый взор, ваш лукавый ум!»), что полицейские решили, что это он кричит на них на парижском жаргоне воров и апашей, где слово «vache» (корова) употребляется как чрезвычайно оскорбительная кличка полицейских, еще более глупая, чем та, которой оскорбляли их в России, - «фараон». Этих милых сердцу Бунина полицейских почему-то «оскорбляют» не только во Франции и России. Они повсюду и во все времена презренны. Еще Аристотель отметил, что «полицейская служба представлялась свободному афинянину столь унизительной, что он предпочитал давать себя арестовать вооруженному рабу лишь бы самому не заниматься таким позорным делом». А в эпизоде, который смакует Бунин, они трижды презренны уже потому, что в силу своей тупости и бесчеловечности нещадно избивают невинного, распустившего хвост павлином больного пожилого человека, что доставляет радость его собрату по перу! Бунин тут же продолжает: «А при мне было однажды с Бальмонтом такое: мы гостили с ним летом под Одессой, в немецком поселке на берегу моря, пошли как-то втроем - он, писатель Федоров и я - купаться, разделись и уже хотели идти в воду, но тут, на беду, вылез из воды на берег брат Федорова, огромный мужик, босяк из одесского порта, вечный острожник, и, увидав его, Бальмонт почему-то впал в трагическую ярость, кинулся к нему, театрально заорал: «Дикарь, я вызываю тебя на бой!» - а «дикарь» лениво смерил его тусклым взглядом, сгреб в охапку своими страшными лапами и запу-

и н о й в з г л я д / Яков Маркович

107

стил в колючие прибрежные заросли, из которых Бальмонт вылез весь окровавленный...» Здесь Бунин переходит уже все границы бездушия и черствости, ведь это по сути насмехательство над Дон Кихотом, вызвавшим на бой ветряные мельницы, в результате чего пострадал точно так же, как и Бальмонт. К «психиатрическим документам» следует отнести не только часть стихотворений Бальмонта и его выверты в быту, но и вывихи, мелькающие в его прозе. Бунин их тщательно собирал для смакования, как любители анекдотов собирают анекдоты. Вот образец, выписанный Буниным из журнального «отчета» Бальмонта о своем путешествии на мыс Доброй Надежды, на котором она, надежда, не осуществилась: «Когда наш корабль, - Бальмонт никогда не мог сказать «пароход», - бросил якорь в гавани, я сошел на сушу и углубился в страну, - тут Бальмонт опять-таки не мог сказать, что он просто вышел за город, - я увидал род вигвама, заглянул в него и увидал в нем старуху, но все же прельстительную своей старостью и безобразием, тотчас пожелал осуществить свою близость с ней, но, вероятно, потому что я, владеющий многими языками мира, не владею языком «зулю», эта ведьма кинулась на меня с толстой палкой, и я принужден был спастись бегством...» Бунин прекрасно знал, что о личности автора рядовые читатели часто судят по его произведениям. Так, автор «Нравственных писем к Луцилию» предстает перед обыкновенным читателем как олицетворение порядочности, хотя на деле был редкостным подонком. Но если читателя перед прочтением писем к Луцилию скормить сведениями о чудовищной безнравственности учителя Нерона, то эти прекрасные письма буду восприняты как подлая ложь. Удивительно честный, прямодушный, тонкий, впечатлительный Бальмонт предстает перед читателем в воспоминаниях Бунина бездарностью и шутом гороховым, который «возмутил даже Гиппиус»… Эка важность эта Гиппиус! Что же Бунин умалчивает о своем учителе, о Чехове, которого Бальмонт тоже «возмутил»? «Милый Константин Дмитриевич, с Новым годом, с новым счастьем, с новыми капризами молодой, красивой, сладострастной музы! Да хранит Вас небо!..

Из Ваших книг у меня имеются: 1) «Под северным небом»; 2) Шелли, вып<уск> 2-й и 7-й (Ченчи); 3) «В безбрежности»; 4) «Тишина»; 5) Кальдерон, т. 1; 6) «Таинственные рассказы»; 7) По Эдгар, т. 1. За книгу всей душой благодарю. Я теперь не работаю, а только читаю, и завтра-послезавтра примусь за Эдг. По… Нового ничего нет. Всё по-старому. Будьте здоровы, счастливы, веселы и не забывайте, что в Ялте проживает человек, неравнодушный к Вам, и хоть изредка пишите. Ваш душой А. Чехов». Или из другого письма Чехова Бальмонту: «Дорогой Константин Дмитриевич, за Ваше милое письмо да благословят Вас небеса! Я жив, почти здоров, но всё еще сижу в Ялте и буду сидеть долго, так как больна моя жена. «Горящие здания» и второй том Кальдерона получил и благодарю Вас безгранично. Вы знаете, я люблю Ваш талант, и каждая Ваша книжка доставляет мне немало удовольствия и волнения… Будьте здоровы, да хранят Вас херувимы и серафимы. Пишите мне еще, хоть одну строчку. Ваш А. Чехов». Чего только Бунин не ставит Бальмонту в лыко! Он сообщает с насмешкой, что Бальмонт-полиглот не владел ни одним иностранным языком в отличие от него, Бунина, де, знатока языков. Чудесный перевод Бунина «Песни о Гайавате», как и другие его переводы, сделаны с подстрочника. Прожив более тридцати лет во Франции, Бунин так и не научился свободно изъясняться на французском. В лыко Буниным ставится и то, что Бальмонт называл в стихах «тайные прелести своих возлюбленных «на редкость скверно: «зачарованный грот»». Я уже отметил «цепкую память» Бальмонта. Этот «зачарованный грот» он позаимствовал из восточной поэзии. Как же не согласиться с Буниным, что поэзия Индии и Китая скверная? Сам Бунин эти «прелести возлюбленных» в своих рассказах назойливо называл «лобок» и «треугольник». Это и физиологично, и геометрично, а главное - запредельно поэтично. Я вновь пробегаю глазами воспоминания Бунина о Бальмонте, но больше ничего о них говорить не стану, потому что мне не по себе. Сдается, что их написал не прекрасный русский поэт, а прямой потомок третьего сына Ноя.

с о в р е м е н н и к и / Виктор Кустов

Современники

109

современники /

Одиссея Василия Звягинцева Автор: Виктор Кустов 1 Если исходить из его метода альтернативной историчности, можно отыскать немало точек-развилок в его собственной жизни, когда и ему приходилось чесать затылок: куда пойти, куда повернуть... Осознанно или не совсем, но каждый обязательно проходит в земной жизни такие развилки. И выбор делает либо исходя из прагматики бытия, либо подчиняясь интуиции. Последнее, кстати, вернее, ибо в этом случае без траты времени жизни реализуется тот самый истинный путь, который в Книге Бытия прописан изначально. Можно, конечно, возомнив себя всемогущим, презреть подсказку, поддаться соблазну материальных или иных земных благ (а именно они в первую очередь искушают), но, рано или поздно, все одно, поплутав, придется выйти на свою дорожку... Он не плутал. Все годы до первого издания романа «Одиссей покидает Итаку» он исподволь готовился к роли творца своего мира. Готовился, когда, будучи школьником, днями пропадал в библиотеке, находя чтение более заманчивым, чем игры сверстников. Как сам отмечает: «слишком много я прочитал с шестилетнего возраста». И когда учился в Ставропольском медицинском институте, а затем по распределению работал во Владимирской области на «Скорой помощи», служил военврачом на Сахалине... И когда, по возвращении из окраинного военного форпоста на Дальнем Востоке в Ставрополь работал комсомольским, профсоюзным функционером, в органах МВД... И все эти годы от рутинной дневной суеты по вечерам убегал в свой, ему одному только ведомый, тайный и чарующий мир... В одном из интервью он признается, что это помогало отвлекаться от реальности, хотя бы на время выпадать из далеко не радостной действительности. Это была сво-

его рода психотерапия, которая присуща любому творчеству, иначе мыслящему человеку трудно выдержать идеологический прессинг любого режима. Альтернативой могло быть только пьянство или бездумье... И он был не одинок, в спасительный мир иллюзий уходили тогда многие, чье понимание окружающего мира не соответствовало декларируемому представлению, писать в стол считалось занятием естественным, и сочиненное для стола, неведомое читателю (разве что прочитанное ближайшим окружением автора), априори относилось к нетленке... Лето 1964 года на Селигере он считает точкой отсчета своего писательского пути. Я первый раз на Селигере в пыльном и тихом Осташкове, пропахшем рыбой, прелым камышом, просмоленными лодками, тоже был в то лето или, может быть, на год раньше. Правда, у нас разница в возрасте семь лет, так что дорожки наши тогда пересечься могли исключительно неосознанно. Но, как и он, я тогда был поражен этой озерной страной с множеством причудливых островов, с древними и современными легендами, одна из которых, древняя, спустя время нашла отклик и в моем творчестве... Что же касается современных, то если верить им, на тех островах прятались и секретная воинская часть, и тайный космодром, и даже невидимая база пришельцев... Так что рождение мыслей о контактах с иными цивилизациями над этими водами и под этим небом, о чем он вспоминает, вполне закономерно. Тетрадки с описанием своего мира были той самой отдушиной, что помогли не закостенеть, не превратиться в статуйного чинушу, не соблазниться карьерной борьбой, не потерять себя в интригах. А когда в девяностые годы вдруг рухнула, развалилась та лестница, по которой вроде бы вела судьба, не возроптал и не растерялся, хотя и познал если не нищету, то безденежье. А спустя время, оказалось, со сменой режима не потерял, а приобрел... Его многолетний труд, наконец-то, казалось, завершенный, удовлетворяющий, был предан огласке, показан и получил заинтересованную оценку, и не только...

с о в р е м е н н и к и / Виктор Кустов

111

2 ...В 1987 году в альманахе «Ставрополье» выходит его рассказ «Уик энд на берегу». В это время перестройки и гласности, излета социализма и СССР (о чем никто еще не подозревает), в Ставропольском краевом издательстве работают два фантаста - Евгений Викторович Панаско и Игорь Викторович Пидоренко. Евгений Панаско - журналист, выпусник Ленинградского университета, начинал работать в краевой молодежной газете «Молодой ленинец». В начале восьмидесятых, когда Василий Звягинцев был комсомольским функционером, Панаско работал заместителем редактора и слыл эрудитом и обладателем большой библиотеки, заядлым шахматистом, отменным, в смысле стилистики, редактором текстов и самым большим в крае знатоком фантастической литературы как отечественной, так и доступной в те годы зарубежной. Сам он тоже сочинял фантастику, оттого никак не мог не встретиться с Игорем Пидоренко, военным переводчиком, участником одной из африканских заварушек, знакомым со Стругацкими и уже обозначившимся на литературном небосводе Ставрополья как писатель-фантаст, Василием Звягинцевым. Так и не полюбивший журналистики Панаско без сожаления, что так и не дослужился до номенклатурной должности, переходит работать в краевое книжное издательство. И здесь вместе с Пидоренко начинает продвигать идею издания сборника ставропольских фантастов. В 1988 году, невзирая на запрет Госкомиздата, этот сборник под названием «Десант из прошлого», решением тогдашнего директора издательства Ивана Михайловича Зубенко, близко знавшего Горбачева и оттого имеющего вомжность позволить себе ослушаться, вышел. Под одной обложкой заявили о себе Пидоренко, Юрий Несис, позже уехавший навсегда в Израиль и так и не ставший писателем-фантастом, Звягинцев и Панаско. Надо сказать, что это было событием для края. Это было своеобразным прорывом. Ставропольская литература традиционно, и не всегда оправданно, оценивалась как верная соцреализму. Влияние партийных органов на идеологическую составляющую творчества было каждодневным и неусыпным: в свет пропускались исключительно произве-

дения, соответствующие всем критериям этого направления. Сужу об этом не только по чужому, но и по личному опыту: именно благодаря социалистической бдительности редакторов в свое время не увидела свет одобренная и рекомендованная для публикации на краевом совещании моя сатирическая повесть, а предложенный позднее к изданию роман был оценен как произведение, «очерняющее советскую действительность», пропагандирующее «мелкобуржуазную сущность» и прочее подобное... Фантастика, которой я зачитывался до зрелого возраста, в те годы обладала большей свободой в силу своей нереальности и если не прямо, то через фантастических героев или события позволяла автору в какой-то мере давать оценку реальной жизни... Дебют Звягинцева в этом сборнике еще не говорил о том, что он станет читаемым фантастом, профессиональным писателем. Но в окололитературных кругах уже бродило восторженное мнение Панаско о некоем произведении этого автора, которое не уступает классикам этого жанра. А уже грянули годы перестроечные, разжавшие клещи несвободы, пронизанные эйфорией вседозволенности, и одержимые накопившимися нереализованными идеями творческие люди во всех отраслях народного хозяйства и культуры сломя голову кинулись их воплощать. В это время мы с сотоварищами начинаем свое дело. Хватаемся за все, потому что ниш для деятельности больше чем надо, но скоро главным для меня становится издание независимой газеты и книг. Панаско откликается на просьбу и составляет уникальный сборник классической зарубежной фантастики, подтверждая мнение о том, что является знатоком этого жанра. Этот сборник «Невероятный мир», вышедший огромным тиражом, разлетелся в считанные месяцы и был переиздан. А составитель, присмотревшись к чужому опыту, решился на открытие собственного издательства. И первым делом он устанавливает отношения с теми, чьи книги, как он считает, читатель ждет. В числе таких авторов, наряду с пока еще мало кому, но все же известным Перумовым, и неизвестный в стране Звягинцев. Столица уже постигла законы капитализма, в ущерб качеству торопится нажить капитал количеством, а в провин-

с о в р е м е н н и к и / Виктор Кустов

113

ции еще стараются делать все, и в том числе книги, хорошо. Прибыль пока не является основным критерием, поэтому и иллюстрации делаются оригинальные, и корректоры читают, как и положено, несколько раз... Правда, в отличие от издания «Нисхождение тьмы или средиземье 300 лет спустя» с оригинальными иллюстрациями недешевого художника, «Одиссей покидает Итаку» выходит в более скромном варианте. Это были две книжечки в мягком переплете. И издавались они уже при непосредственном участии автора. В это время Звягинцев работал в издательстве Панаско, был его заместителем и помощником. В начале девяностых мы частенько покуривали вместе на лестничной площадке здания, в котором издательство арендовало комнаты. Трепались больше о всяком-разном. Это был, по выражению Звягинцева, тот самый «треп в кают-компании», который когда-то и предшествовал написанию «Одиссея». Как я понимаю, для меня это был просто треп, а для него продолжение сочинительства, ибо «Одиссей» уже вырывался за рамки двух книг... 3 В это время наряду с расколом большого Союза писателей СССР происходит менее заметное, но весьма симптоматичное событие обратной направленности: консолидируются авторы-фантасты страны. Под эгидой ЦК ВЛКСМ создается всесоюзное творческое объединение молодых писателей-фантастов, которое просуществовало пять лет. Его членами были Пидоренко и Звягинцев. Параллельно консолидируются опозиционные к властям силы фэнов, где хорошо известен Евгений Панаско как руководитель ставрополького клуба любителей фантастики. Он неустанно рекламирует Звягинцева и его роман. Петербургское издательство проявляет интерес и переиздает книгу большим тиражом. 1993 год становится звездным для автора. В этот год его роман получает сразу четыре премии: «Интерпресскон», «Аэлиту», имени Беляева и международную специальную «Европон». Как говорит сам автор, совпали время, место и обстоятельства. И хотя были еще премия имени А. Губина в 2002, «Странник» и меч «Рыцарь фантастики» в 2007 годах,

именно девяносто третий год стал для него звездным... Тогда же два издательства предлагают деловые отношения. Он выбирает «Эксмо», которому остается верен многие годы, и спустя пятнадцать лет сотрудничества получает золотой значок надежного партнера... ...На фоне растерянности советских писателей и издателей объединение немногочисленной по тем временам группы авторов несерьезного, как считалось, жанра и востребованность их книг было предопределено прежде всего неудовлетворенным читательским спросом. В первые годы новой России преобладал интерес к зарубежным авторам, ибо своих фантастов было не только немного - в диапазоне от братьев Стругацких до Кира Булычева, но и уровень полета их фантазии был невысок. Но они довольно быстро освоили опыт зарубежных коллег, расширили как пространственные, так и временные рамки своих произведений и начали завоевывать своего читателя. Панаско, Пидоренко и Звягинцев становятся постоянными участниками встреч профессионального цеха. А роман Звягинцева начинает победное шествие по книжным полкам. И мало кто из читателей его альтернативных научно-фантастических романов знает, что в это время Василий Дмитриевич трудится чиновником второго ранга (чин, равный воинскому званию подполковника) в краевой администрации. Трудится без особого рвения, но и без нареканий (перед уходом на пенсию будет отмечен медалью «За заслуги перед Ставропольским краем»), с девяти до шести вечера, а затем до полуночи, а то и дольше уносится в иные миры и времена со своими героями, прообразы которых нашел в своей юности, создавая свою картину мироустройства... И, как отмечает он сам, его мир более реалистичен, чем «Мир-кольцо» Нивена или мир «Обмена разумов» Шекли. Действительно, в каждом его романе узнаваемые исторические персонажи, география и история. Получив, наконец, долгожданную свободу от государственной службы, он фантастически быстро начинает писать книгу за книгой, успевая еще заниматься прикупленной в пригородной деревеньке усадьбой, следить за политическими событиями и книжными новинками в своем жанре, судействовать в жюри премии «Странник» и путе-

с о в р е м е н н и к и / Виктор Кустов

115

шествовать. Одно из путешествий в Соединенные Штаты Америки стало нежданным подарком читателя-почитателя из Калифорнии, который свою готовность нести расходы, связанные с поездкой, и обязательство показать страну обосновал тем, что именно чтение книг Звягинцева помогло ему излечиться от смертельной болезни. Тем самым подтвердив мнение о психотерапевтическом воздействии оптимистичной литературы. Из этого путешествия он вывез немало впечатлений, которые укрепили его в убеждении, что лучший способ правления - это монархия. В самой демократической, по мнению советских людей, стране, в доме-музее Джека Лондона, бросилась в глаза несоразмерность представленных книг: три больших тома, изданных в СССР, возвышались над маленькими книжечками, вышедшими на родине писателяклассика. 4 Он не избегает политических споров, но в современной России так и не примкнул ни к одному из политических лагерей. В начале этого века израильский критик Шимон Бриман в своей статье назвал его «тайным советником Путина», а книгу «Дырка для ордена» подстреканием тогда молодого президента к узурпации власти и провозглашению себя монархом. И Звягинцев сожалеет, что это не так, не приходилось ему давать советов ни одному из президентов. И убежден, что политикам просто показано читать фантастику. Именно она в стране, опрометчиво самоубийственно отказавшейся от идеологии (не обязательно коммунистической) как общественного скрепа, сегодня взяла на себя функции не только психотерапического, но и духовного лечения распадающегося в либерализме народа... - Если в России не будут господствовать идеи, направленные на ее благо, на сохранение истории, культуры, традиционных ценностей, государственной независимости и суверенитета, их место займут другие, выражающие интересы других государств и цивилизаций, - убежден он. А еще его коробит от того, что вытворяют «свободные творцы», которых он априори относит к «пятой колонне». Они словно выполняют кем-то поставленную перед ними

задачу - опорочить все славное, что было в истории страны, как в далекой, так и в более близкой. Те же фильмы о Великой Отечественной войне, которых в последнее время было наделано немало, просто ни в какое сравнение не идут с пусть, может быть, и приукрашенными, но зато несущими заряд патриотизма лентами, созданными в советское время. Да и уровень сценариев, режиссуры, игры актеров просто не сравнить... И подчеркивает, что воспитательные функции отечественной литературы, которые были на высоте в СССР, сегодня взяла на себя фантастика. С этим утверждением можно, конечно, поспорить, скорее сегодня воспитывает лживо-слащавая реклама и бесшабашно-игривое телевидение, но можно и согласиться, что среди прочих жанров массчтива фантастика выгодно отличается наличием положительных героев и торжеством добродетелей, во всяком случае в книгах Звягинцева всегда побеждает добро... В его характере очевидно прослеживаются два качества. Одно - желание делиться своей незаурядной эрудицией заставляет внимать каждому его слову. Кажется, он знает все на свете. Но самые глубокие познания - в истории, в военных баталиях и технике. Военная служба офицером-медиком в сахалинском полку осталась в его памяти одним из самых значимых периодов жизни. Из нее он вынес уважение к армии и веру в нее. Второе качество, обезоруживающее любого противника или завистника, - это заинтересованная, можно сказать, детская открытость перед пусть совсем не знакомым человеком. И получается притягивающая смесь, когда любого собеседника он бескорыстно, с радостью первооткрывателя, обогащает знаниями, парадоксальными выводами, прогнозами... Меня не однажды он удивлял своими предположениями, идущими вразрез с общепринятыми. Например, о том, что вряд ли Китай дотянет до сверхдержавы номер один в силу своих внутренних проблем... В целом же он носитель несокрушимого жизненного оптимизма. (Как тут не поверить в целительную силу фантастики!) Более двадцати книг, вышедшие за последнее десятилетие (он считает, что с выходом на пенсию наконец-то обрел истинное творческое дыхание, работает, как и положено,

с о в р е м е н н и к и / Виктор Кустов

117

днем), по тому в год, многие считают продолжением романа «Одиссей покидает Итаку», только вот в таком многосериальном формате. Он не согласен. Да, герои одни и те же, но коллизии, место и время событий каждый раз новые, а значит, и новые сюжетные ходы, и новые варианты альтернативной истории России... 5 ...Сколько раз просил его написать что-нибудь в документальном жанре. Есть же что рассказать, столько событий, встреч было в его реальной жизни, в этом мире, принадлежащем не только ему. И мысли оригинальные, способные «сеять разумное, доброе, вечное». Да и диалектика мировоззрения не без манящей тайны: вот как от коммунистических идей он пришел к монархическим? Правда, коммунистом он был больше по необходимости, чем по вере, но все-таки замемуарь... Нет, не соглашается. Мол, читайте мои романы, там все есть, а мне бы среднюю часть «Графа Монте-Кристо» написать, интересно ведь, как он прошел путь от узника до графа... Но это когда моим героям уже делать нечего будет... На его юбилее (семьдесят - цифра серьезная, не пройдешь незаметно) Владимир Маркович Лычагин, некогда актер, потом замминистра краевого правительства, нынче общественный деятель, четко определивший, что перед ним живой классик, пораженный его работоспособностью, сравнил Звягинцева с Бальзаком... Правда, французский классик писал реалии той жизни, что видел, а Звягинцев... - Мои произведения следует относить к научной фантастике, - утверждает он. И действительно, страниц с описанием оружия, военных машин, сражений в каждом романе в избытке. И все не из пальца высосано. Хотя, признается он, были и промахи. В одном месте понадеялся на свою память, в справочники не заглянул, в другом... Хорошо, внимательные читатели указуют... А иногда целыми научными коллективами оспаривают его гипотезы... - А я им благодарен... Исправляю, если правы. И перепроверяю...

На любые встречи, мероприятия они с женой Светланой Алексеевной приходят вместе. Вместе же путешествуют, ездят на книжные выставки и торжества. Вместе и работают: он пишет, а жена все эти десятилетия и корректор, и редактор, и первый критик в одном лице. Этакий плодотворный творческий дуэт, в котором премии и всяческие литературные награды получает один, но радость разделяют двое. И это уже абсолютно реальная жизнь.

к р у г ч т е н и я / Виктор Кустов

Круг чтения

119

Круг чтения /

Другу, поэту Автор: Виктор Кустов

Одна тысяча девятьсот семьдесят первый... или второй... Не помнишь, Леша?.. Ясным осенним днем, когда земля устлана золотом листьев, свидетельствующих о завершении очередного природного цикла (не от этого ли ощущения исполненности предназначения именно осенью к нам нисходит Муза?), ты объявился в редакции многотиражки Иркутского политеха. Высокий, худощавый, пижонистый... В костюмчике, ладно сидящем, с уверенным взглядом, с солидным портфелем такого трудно не заметить (и ты это знал). Но главное, что заставляло задержать взгляд дольше обычного, - это твоя улыбка. Улыбка знающего себе цену баловня уж если не судьбы, то женщин... Во всяком случае, я так ее тогда расшифровал. И в нашу компанию одержимых словотворчеством ты вошел легко, естественно, с пониманием наших споров, но не спускаясь до панибратства. Кроме тех студенческих лет, наши жизненные пространственные орбиты больше не пересекались. Но те годы, когда мы оба в студенческих аудиториях постигали науку поиска полезных ископаемых, ты - рудных, я - не-

фтяных, а в редакционной комнатушке учились чувствовать магию Слова, накрепко остались в памяти. Тогда мы завидовали тем, кому выпало прожить бурные годы конца девятнадцатого и начала века двадцатого, тайно и явно тоскуя по пестрому миру литературных кружков, с упоением произнося загадочно-манящее: «футуристы», «декаденты», «имажинисты», «акмеисты», «Серапионовы братья»... И нам казалось, что именно, да нет, не именно, а только в таких кружках, в такой обстановке, где неистово терлись, искрили разрядами, дурманили головы словооткрытия, словотворения, и можно стать настоящим писателем... И родился наш тайный для остальных (впрочем, о котором по секрету всему свету рассказывать не возбранялось), а спустя время признанный властью опасным для окружающих «Хвост Пегаса». Почему «Хвост»?.. Не забыл?.. После золотой русской прозы девятнадцатого и серебряной поэзии начала двадцатого века все сидалищные места на этом скакуне были уже заняты... Мы надеялись, что зацепиться за хвост до нас никто не догадался... Кто из нас остался верен Слову спустя десятилетия?.. ...Я так и не вышел в свое «поле», с дипломом горного инженера, специалиста по бурению нефтяных скважин, пришел в газету. А после службы в разных газетах Сибири и Северного Кавказа, после перестройки и по пришествии нового строя - свое дело, свои газеты, журналы, книги... Ты отдал геологии, поиску богатств зримых и приносящих нынче барыши не столько умным и честным, сколько ловким и хитрым, двадцать лет. Пока не грянула перестройка. И еще четыре года посвятил радиожурналистике. Оттуда у тебя мастерство декламации, и там начало твоего театра поэзии, который радует друзей и почитателей в Интернете. И вот весь двадцать первый век ты живешь в своем родном сибирском селе, находя в нем пищу для творчества, отважившись даже выпускать деревенский альманах... Ты пришел вновь к Слову. Или не уходил от него... Кто еще?.. Валера Дмитриевский... Он вот умудрился совместить и восторженную любовь к геологии, и интимную связь со Словом. Сколько месторождений открыл - не знаю, а вот

к р у г ч т е н и я / Виктор Кустов

121

два (или уже больше?) поэтических сборника издал в Иркутске. Есть просто замечательные стихи. Баяр? Да, несомненно... Баяр Жигмытов все годы уверенно шел по избранной тропе. Правда, она не была прямой, как полет стрелы. Впрочем, и у нас с тобой изгибов не меньше. Но Баяр был участником многих региональных совещаний молодых писателей, восьмого (последнего) Всесоюзного, в 1984 году, в Москве (нежданно-негаданно мы там встретились) и первым вступил в профессиональный Союз писателей. А потом, уже в новой России, и большим чиновником побыл, и кандидатскую диссертацию защитил, и секретарем Союза писателей стал... Лунноликий! В улыбке подобный луне, улыбаешься и безмолвно взгляд опускаешь в беспредельной любви к аргамаку. Милый друг мой! Тоскует седло по тебе, Убивается-бьется птица в окне. Наклоняется мама головою к полыни и маку. Рыжий конь по Боргою летит, как стрела, Сквозь отар вечеряющих шепоты... Ты уехал, Баяр, поклониться спеша. Прислониться щекой дорогому улусу. Ты уехал. Твой скорый, спешащий в Пекин, Перекинулся за горизонт. Ты ушел. Но осталось вино на столе. Мы остались при нем околачивать груши самых спелых времен. Когда ты написал это стихотворение? Что послужило поводом?.. Впрочем, не это главное. Главное, что оно не подвластно времени. И в нем - молодой бурятский поэт, поражающий нас своей древней и мудрой философией, позволяющей быть со временем на «ты»... И улыбкой мудреца, знавшего нечто нам неведомое... Из тех наших студенческих «ХП»-посиделок нет-нет да и звучали в моей памяти накрепко врезавшиеся строки:

Натали, Натали-мой свет... Лучшей женщине - право бала. И кружится и кружит свет, И кружится и кружит зала... Это стихотворение, может быть, самое слабое в этом сборнике. Но в нем есть наша юность... Порой задумываюсь (да и ты, я уверен, тоже), хорошо или плохо, что нам довелось жить в эпоху перемен. «Не дай вам Бог..» - утверждают древние. С одной стороны, действительно сломалась расписанная наперед жизнь, ненужным оказался прежний багаж знаний, опыт, заслуги... С другой какая отменная встряска, вырвавшая из застойного, удушающего... Многое не принимая из сегодняшнего бытия, я не сомневаюсь, что в той старой стране жилось бы мне менее интересно. Хотя одну из книг повествования «Провинциалы», книгу о девяностых годах прошлого века, я назвал «Неестественный отбор», понимая всю несправедливость свершившегося, когда во власти и при ней оказались не те, кто жил по Божьим заповедям, а хитрые и корыстолюбивые, не сильные духом, а дельцы с душевной червоточиной. Каждому поколению выпадает свой урок, свое испытание. Так уж устроен мир. Дедам нашим таким испытанием стали революционные годы начала двадцатого века и искушение неверием. Отцам - мировая война и победа над фашизмом. Ну а нам, родившимся после войны, выпало испытание переменами и противостояние духовному распаду. В одна тысяча девятьсот девяносто пятом году я неожиданно получил от тебя письмо. Ты писал тогда: «Сижу без зарплаты, чего-то жду. Нас много таких, непредприимчивых, безденежных и инертных. Ни шатко ни валко колыхаются верблюды лет: не кончается российская пустыня. Вздрогну, как Вий, подниму иногда веки - жизнь бушует. И закрою веки. Стихи - моя отдушина». И было в письме несколько стихотворений. Вот одно из них.

к р у г ч т е н и я / Виктор Кустов

Куда пойти, куда податься... в эпоху смутных перемен?.. Задумываюсь принцем Датским, я - бич. И бывший джентльмен, уволенный по воле рока, без рук, без ног, без головы; одно достоинство - морока писать стихи. Да не новы не в конъюнктуре способности судить отлично от других. Судить де-юре, Когда де-факто нет наличных. Авось податься в петухи?.. Попробовать сойти с ума и бред свой выплавить в стихи, как лом цветной в колокола?.. И зазвенеть, закукарекать за право вышвырнутых в мир бесплатно, льготно, как калеки - ходить в общественный сортир?.. А может...может все-таки Трудоустроиться законно в дежурные снеговики?!.. И морковь грызть до заговенья?.. А может быть, отдаться чувству, как вспыльчивые господа служить великому искусству: быть простофилей хоть куда? Куда пойти? Куда податься?

123

Я не был рядом, оттого не знаю, как и когда ты переживал творческие подъемы и спады. Мы не делились этим и позже, уже общаясь в Сети. Я вижу то, что уже вызрело, родилось, явилось свету. И то, что вижу, пропускаю через себя, свою душу. И не стану скрывать: нравятся мне твои стихи... И, как положено, в том, что нравится, изъяны, если и видишь, прощаешь... Я открыл для себя нового, незнакомого мне поэта. Поэта, поразительным образом вобравшего в себя философию большого и малого, духовного и материального миров... Но это уже вывод, а к нему следует прийти... Я догадываюсь, что ты не ценишь провинциальную скромность. Но и не стыдишься провинциальности. И в этом сборнике, может быть, в твоем главном труде, ты сделал самые важные свои открытия. Поэт на площадь выходить обязан, Как президент с торжественным указом, Скупым и чрезвычайным, как молва. А площадь... площадь - это ухо с глазом! Обязана запоминать слова. Поэт обязан в общества являться В мирском иль камер-юнкерском мундире... Каких бы чувств поэты ни будили, А общества - обязаны считаться!.. С поэтом - да! Признав его поэтом. И возлюбив. И расстреляв при этом. И выслав вон, как образа Казанской... Поэт обязан... быть. А не казаться. У членов литературных кружков, с которых мы пытались писать свой, были манифесты. Мы в «ХП» максималистки признавали только «да» или «в урну». Хотя, насколько помню, о манифесте ты что-то тогда говорил... Это стихотворение - твой манифест.

к р у г ч т е н и я / Виктор Кустов

125

И манифест тех, кто не соблазнился гламурной мишурой, не бросился подражать, словоблудить, вымаливая известность и деньги. Это манифест тех, кто пришел сказать свое Слово, потому что не может не сказать. А какое же это твое Слово, провинциальный поэт, знаемый лишь малому кругу друзей и знакомых? Что сеешь ты, носитель этого звания, заведомо ставящего тебя и подобных тебе в социальной табеле ниже шумных краснобаев, выпендрежных именитых графоманов, придворных льстецов? У них - звания и награды, тиражи и деньги, слава Калифа... А у тебя Слово - Мир, который неизмеримо больше, чем у многих из тех, кто самозванно причисляет себя к Поэтам... Разве у них есть Твой Мир? О, динлин из Динлин-го, пращур выжженных язычеств, ты один из сотен тысяч вас, не знающих богов, распростерт передо мною... Твой Мир - это самый большой материк, который ты вот так запросто взял и присвоил, не спрашивая ни у кого разрешения. (Разве что у Бога.) И этот Мир ты прочувствовал, постиг и чудеснейшим образом сумел (нисколько не затмив, а просто кристаллизовав), сжать (не растеряв при этом его ширь, запахи, цвета, звуки) до малого по физическим размерам и необъятного по душевным... И неподражаемо беззаботно стал жонглировать многомерностью пространств невидимых далеких и видимых малых. Пространств и времен. Воображаемых и ощущаемых. Тех, что не потрогаешь, и тех, что поднимаются пылью изпод твоих ног... Прослезился над картиной: дорогая пастораль Речка Тесь с болотной тиной. Впрочем, речка-то - едва ль.

Заболоченное русло, потеряв державный вид, Уж не властно, как ни грустно, мою память оживить... Помню: давешние люди брали летний перекат, замочив не только муди, но и груди (у девчат). Говорят, водились щуки. Ну, а снизку пескаря на жареху! - лишь со скуки не ловила ребятня. И куда ж, куда уплыли перекаты, пескари?.. Тебя, речка, заловили... Да не люди... Технари. Вот ты обрисовал пространство-время, принадлежащее только тебе, сидящее, как некогда костюмчик, впору, отчего воспринимается единым целым с тобой. С ним ты связан пуповиной земной жизни. И осознаешь это. И даже гордишься этим, нисколько не завидуя тем, у кого это пространство неизмеримо больше и краше. А теперь пора и обозначиться для тех, кто еще не совсем заблудился в виртуальном мире и способен ощущать физический, воспринимаемый не одним или двумя - всеми чувствами этот земной мир. И как же тут без твоей загадочной улыбки человека, знающего о себе неизмеримо больше, чем другие, даже самые прозорливые... Зализан вихорь. Бритое лицо. Глаза по плошке. Под поддельный палех. А что еще? Ну, может быть, еще Душа в опале... Ты ведь чувствуешь, не хватает корней...

к р у г ч т е н и я / Виктор Кустов

127

Нам, родившимся и выросшим в советской империи, отрубившей и выкорчевавшей семнадцатым годом все, что было прежде (в девяностые годы это пытались повторить, слава богу, не получилось), их не хватало всю жизнь. Оттого, когда этот запрет исчез, появилась мода на породистых животных и на родословную. В которой непременно должен быть не абы кто... А ведь, в конечном итоге, все мы мужички... (Да, и конечно... прекрасная наша половина... Но это отдельная тема.) Герой мой, слава богу, не пророк. Он, слава богу, друг мой закадычный... Ты определился с пространством, с временными координатами, с собственным местоположением - можно приглашать друзей заполнить этот мир... И ты по-русски (или по-азиатски?) делаешь это щедро. Радуясь их разности, непохожести. Иногда подшучивая над ними, но чаще через них посмеиваясь над собой и восторгаясь тем чудесным, что разглядел в них. Ты не скупишься на похвалу им, ибо понимаешь, что именно они (как Азия и Тесь) сделали и делают тебя. Тебя и твои стихи... Я гостюю у Бедненков, Фифти-фифти - ром и баня, У плиты колдуют девки: Валя, Рая и Любаня. Из трубы струится облак, Из стаканов лезет пена, В анекдотах соль, как в воблах, Проступает откровенно. Ах, Бедненки не бедненьки, Пес и кот живут на сене. У Бедненков пахнут деньги В ферале и в воскресенье... Но когда остаешься один на один, когда душа хочет развернуться (какая точность, она действительно сжимается от суетного и разворачивается, становится безмерной, как Вселенная, когда вырывается из земной тленной

тщеты!), очиститься, ощутить себя, ты припадаешь к вечному... ...А не кажется ли тебе, что этот сборник ни много ни мало охватывает самые главные грани человеческой жизни. Твоей жизни - определенно. Но не только твоей. В этом и секрет настоящей поэзии - через личное передать общее. В этом и таинство Поэта - выразить себя через других и других через себя... Нет, конечно, ты не писал по намеченному плану, не выстраивал сочиненное вот в эту формулу бытия, в которой есть большая и малая родина, собственное «я», те, кто вокруг тебя, и те, кто был до тебя, и эта формула связывает тебя с вечным... Но она получилась. Она проявилась, как и должно быть, без ведома поэта... Но ты догадываешься или уже знаешь об этом, поэтому и завершаешь... Поэты местные - мессии По местожительству души. Они как шприц с анестезией... Как всхлип над пропастью во ржи... Поэты местные - простые Переживатели эпох. Дай Бог, чтоб чувства не остыли! Не исписались бы, дай Бог!

129 Молот графоманов

м о л о т г р а ф о м а н о в / Мамед-Али Сафаров

Молот графоманов

Там русский дух? Там им не пахнет! Автор: Мамед-Али Сафаров

Народная мудрость гласит: убил графомана - спас лес. Верно сказано, но как руководство к действию не годится - всех не перебьёшь. И всё новые и новые рекруты пополняют этот легион. А защищать леса надо. Вон, Лев Николаевич собирался всю территорию России засадить деревьями. А теперь леса и литература нуждаются в защите. Для этого нужны иные формы борьбы. Системные, универсальные, направленные не против отдельных личностей, а против всего явления в целом. Так, в 1486 немецкие монахи Шпенглер и Кремер, вознамерившись бороться против мерзости чародейства, издали своё пособие «Молот ведьм». С чисто немецкой педантичностью они произвели классификацию ведьм и колдунов, описали методы их выявления и способы борьбы с сотрудниками сатаны. В результате - огромное количество невинных людей было уничтожено, ещё большее - пострадало. Сожжение самых красивых женщин в пятнадцатом-шестнадцатом веках так сказалось на генофонде Германии, что до сих пор самые привлекательные немки - это немцы. Слегка переделанные, но все-таки - немцы. Но этот печальный прецедент всё же не должен остановить нас, ибо мы не знаем, что было бы, не опубликуй монахи своего пособия. Так что не станем спешить обвинять добронамеренных доминиканцев. Тем более, что моя попытка следовать их путём не угрожает ни чьей жизни - возможно, кроме моей собственной, ведь никакой властью я, увы, не обладаю. Итак, графоманы. В сущности те же одержимые демонами. Ибо в чём главное отличие графомана от писателя? Писатель - маг, повелитель слов. Графоман - жалкий профан, одержимый словами, словно бесами, абсолютно ему неподвластными. Но как отделить семена от плевел, как

молодому и неискушённому человеку отличить мастера от фальсификатора? Сначала необходимо указать основные типы графомана. Их три. Первый, самый безопасный и в то же время самый малочисленный, - «старательный описатель пережитого». Как правило, это не молодой уже человек, что-то переживший, что-то понявший и пытающийся с избыточным описанием скучных подробностей передать свой опыт. Часто в назидательной форме. Но иногда представители этой разновидности графоманов, наоборот, придерживаются иного, как им самим кажется, мудро-ироничного взгляда на жизнь. Эта генерация - наименее злокачественна. Хотя бы потому, что пишут они, как правило, настолько скучно, что и читать их почти никто не станет. Вторая разновидность графомана - сочинитель небылиц. Это наиболее многочисленная группа. Пишут они, как говорил Смердяков, «про неправду». Эти опасны. Их бандитские саги, истории «из жизни мертвецов», рассказы про извращенцев, проституток и прочую нечисть не требуют от читателя никаких усилий - ни умственных, ни душевных, а потому читаются они легко. Это вам не «Братьев Карамазовых» читать и не «Анну Каренину», когда прочёл и ходишь, будто близкого человека похоронил. Тут люди - инфузории, которых не жалко. Читай - веселись. Очень помогает от скуки, также рекомендовано при лёгких формах слабоумия. Но в чём отличие? Почему повествование о том, как человек превратился в таракана, - самый что ни на есть реализм, а истории про элитных вампиров - грубая ложь, нагло выдаваемая за литературу? Писатель-маг создаёт свой мир. И если надо, чтобы коммивояжер превратился в таракана, он превратится, не нарушая законов и правил мира, созданного гением. Потом таракан будет убит огрызком яблока - в соответствии с теми же самыми законами. Писака-профан ничего создать не может, выдумывает всякую ерунду, а чтобы скрыть свою немочь, делает многозначительные «намёки тонкие на то, чего не ведает никто».

м о л о т г р а ф о м а н о в / Мамед-Али Сафаров

131

Но поскольку у этого афериста уже есть имя и куча литературных наград, мало кто отважится сознаться в своём неведении. (См. Ганс Христиан Андерсен, «Сказка о голом короле»). Общественность покорно делает вид, что намёк понят и оценен. Опасность этих заключена в их злонамеренном оглуплении читателя, в утверждении мнения, что «публика - дура» и врать ей можно как угодно, всё равно никто ничего не знает. И тогда, написав совершенно невыразительную вещицу, усеянную стилистическими нелепицами, можно сказать, что это не больше и не меньше, как «Дзенбуддийский роман». Вот и всё. А то, что эта нелепица коряво написана, - так это у дзен-буддистов так принято. А вы что, не знали? И сотни тысяч покорных читателей, вместо того чтобы обратиться к творчеству дзенцев и проверить, так ли уж безнадёжны были они, как литераторы, читают тягомотину, наивно полагая, что приобщается к мировой культуре. Между тем проповедь Будды о мире, полном страдания, нашла своё замечательное отражение в поэзии буддийских монахов. Подобного нет ни в какой другой религии. И даже творчество суфиев едва ли может сравниться с с творчеством дзенцев. «Иней его укрыл, Стелет постель ему ветер. Брошенное дитя». «Дерево на сруб, А птицы беззаботно Гнёздышко вьют». «Как же это, друзья? Человек глядит на вишню в цвету, А на поясе - длинный меч!» «В пути я заболел, и всё бежит, кружится мой сон По выжженным лугам». А вот романов буддийские монахи не писали. И зря, романы и писать легче, и платят за них прилично. Ну сколько

денег можно получить за хокку? Не хватит и на пригоршню риса. А ты пойди, ещё сочини, что-то вроде: «Долгие дни весны Идут чередой… Я снова В давно минувшем живу». Дзен-буддистские романы создаются исключительно в расчёте на тотальную неграмотность и атрофию читательского вкуса. Обращаясь провидчески к этой разновидности графоманов, к любителям намёков и аллюзий, М.Ю. Лермонтов говорил: В чернилах ваших, господа, И жёлчи едкой даже нету А просто грязная вода. Грязная вода, захлестнувшая русскую литературу. Пора принимать меры. И, наконец, третий тип литературных фальсификаторов - самый изощрённый, самый трудно распознаваемый. Некоторые из этих так поднаторели в своём ремесле, что не сразу и узнаешь. Их метод - смешивать выдумку, смердяковскую «неправду», с реальностью. Чуть от того, немного от этого. Так пишет всемирно известный писатель Коэльо. Он берёт то, что может взять у Борхеса, потом из «Тысячи и одной ночи» всё это смешивает и заправляет специями «из жизни». Главная опасность этой разновидности изготовителей фальшивок заключается в том, что они почти сравнивают грань между литературой и её подобием. Будучи не в силах написать произведение, они создают и успешно продают их точные, движущиеся и говорящие модели. Есть такие и у нас. Акунин, Веллер, Улицкая. Это умные, образованные люди, в их книгах невозможно отыскать икону, всасывающую молитвы, как пылесос, это у Сорокина такие иконы есть, или услышать звучание подводного колокола, как у Рубиной. Подобную чушь, сразу и явно изобличающую графомана, вы не встретите на страницах этих книг. Главный их видовой признак - неспособность воссоздания картины мира. Ни того, в котором мы живём, ни того, в кото-

м о л о т г р а ф о м а н о в / Мамед-Али Сафаров

133

рый маг от литературы помещает своих героев. Они описывают мир, искалеченный соответственно их взглядам - политическим, мировоззренческим, сугубо личными фобиями и мечтаниями. Он всегда не такой, в котором - жизнь. Это мир без высоты - плоский, двухмерный, как настольная игра. Иногда увлекательный - интересно, что там дальше, но никогда не возвышающийся над плоскостью. «Чувства добрые» они не призывают. Вместо лиры у них - бубны и трещотки, а вместо высоты - высокомерие. Поэтому герои их произведений - подонки и аферисты всех мастей: червовой, бубновой, пиковой и крестовой. Действие происходит на плоскости, как в подкидном дураке. Ещё один очень важный признак - они не умеют писать смешно. В тысячах графоманских книг нет ни одной смешной фразы. Веллер в своём «труде» по литературоведению говорит, что Гоголь не мог писать смешно. Утверждает, что если ему укажут хоть одну смешную фразу у Гоголя, он признает, что у него, Веллера, нет чувства юмора! Фразы искать не надо, достаточно посмотреть, как натужно и старательно сам этот человек пытается смешить читателя, выстраивая якобы комичные ситуации, чтобы понять и догадаться смешных фраз у Гоголя хоть отбавляй. Потому, что чувства юмора нет у Веллера. Моська, лающая на слона, - смешна. Но величественно, на слоновий манер, вышагивающая моська - боже, до чего же это убого! В отличие от Гоголя, ни Достоевский, ни Толстой не любили смешить читателя, но когда вдруг приходила необходимость, делали это так блестяще! Итак, двумерный, искалеченный мир, продуцируемый вошедшими в моду графоманами, никакого отношения к литературному творчеству не имеет. И это очень важно понять - графоманы не способны написать что-либо о том времени, в котором живут, о тех людях, которые их окружают. Пишут о чём угодно, только не об этом. Тем более им закрыта дорога туда, где «…леший бродит…», и не стану приводить всю цитату - уверен, каждый дочитавший мою статью до этого места и так всё помнит наизусть. И вот строка: «Там русской дух... там Русью пахнет!»

Вот здесь очень важный момент. Никто из них не может спокойно воспринимать этот самый дух. Реакция на «русский дух» - главная проверка, с помощью которой графоман почти всегда - почти всегда - выявляется. В большинстве своём, невзирая на национальную принадлежность, несчастные, одержимые демонами слов, начинают визжать и хрюкать, лишь ощутив присутствие этого духа. Ибо их ненависть к народу, на языке которого они пишут, велика. Другие из числа графоманов, напротив, начинают истово креститься, рвать на груди рубаху, ибо иного способа заработать деньги, как фальсифицировать литературные произведения, они не знают. Писать книги они не могут, а издавать их хотят, поэтому и пытаются компенсировать свою немощь безумной любовью ко всему русскому. Это вроде признаний в любви, произносимые евнухом. Любить он, может, и правда, любит, но, простите за натурализм, желателен и плод любви. А нету. Однако вспомним, такой ли слепой была любовь к России Толстого, Тургенева, да самого Пушкина? Это их усилиями была пробуждена в русском народе любовь к чтению, которую теперь ловко используют в целях обогащения проходимцы и фальсификаторы разного рода. Ещё один признак графомана - склонность к обсценной лексике. Ну не могут они без сквернословия. Оправдываются тем, «что люди так говорят». Но и на каторге, которую Достоевский описал без единого поганого слова, и в публичном доме, описанном Куприным, тоже не обходились без мата. Но при чём тут литература, имеющая свой язык, свой метод воспроизведения мира? Секрет в том, что сквернословие всегда следствие скверномыслия, а вовсе не новаторство. И вот третий признак графомана - его неспособность к новаторству. Все попытки создать что-то новое, чего ещё не было в литературе, заканчиваются у них просто нарушением тех или иных правил - грамматических, стилистических, нравственных, но, в отличие от новатора, графоман взамен не может ничего предложить. Это как если бы футболист, вместо того чтобы совершить виртуозный финт и обыграть

м о л о т г р а ф о м а н о в / Мамед-Али Сафаров

135

соперника, просто схватил бы мяч руками и внёс его в сетку ворот. Новаторство в расширении и уточнении свода правил, а не в их отрицании. Есть ещё один универсальный способ выявления графоманов - метод сопоставления. Проще его суть показать на примере. Михаил Веллер написал тяжёлую вещь с выспренним названием - «Легенды Невского проспекта». Исаак Бабель написал «Одесские рассказы». Прочтите их подряд, и вы поймёте, в чём суть метода сопоставления. Борис Полевой описал подвиг любимца советского народа Алексея Петровича Маресьева «Повесть о настоящем человеке». Пелевин написал гнусный пасквиль «Омон Ра», в котором попытался высмеять подвиг нашего героя. С холодной головой, не давая волю эмоциям, прочтите подряд эти две книги, обращая внимание только на их художественные достоинства. И ни на что больше. Способ очень хорош. «Вечера на хуторе близ Диканьки» - чудесное средство от рассказов о вампирах, столь популярных в последнее время. Попробуйте сочинение Тополя «Любожид» вкупе с «Тёмными аллеями» Бунина. И всю прорву историй о Гарри Потере сравните с «Томом Сойером». Тогда суть универсального метода выявления графоманов откроется вам.

Реинкарнация Терсита Обсуждать «творчество» Дмитрия Быкова - унизительное занятие. Вроде того, что оспаривать выкрики городского сумасшедшего - уважающий себя человек делать этого не станет. В нормальных условиях. Но мы, в наше время, живём в ненормальных условиях, когда право голоса узурпировано бесами - теми самыми обитателями инфернального мира, героями романа Достоевского. Бесы визжат, кривляются, оскорбляют достойных и восхваляют порок и гадость. И вот что вызывает изумление - народ, имеющий возможность читать Достоевского в оригинале, без перевода, то есть предупреждённый и вооружённый народ, сегодня внимает завываниям нечисти, признаёт их право на существование. Возможно, есть и та-

кие, которым по недомыслию, кажется, будто есть в этих завываниях и бешеном визге некая мысль, даже и некая правда. Но её не больше, чем было во времена Фёдора Михайловича. Наше несчастье в том, что Достоевского сейчас нет, а поганое племя вон как разрослось. Чтобы не быть голословным, предлагаю сравнить рифмованное сочинение Быкова и «стихи» одного из бесов - капитана Лебядкина. Вот Быков: …Вот задумаешься вроде не на совесть, а на страх О четырнадцатом годе, что запомнится в веках? Не Донецк, не Украина, не последняя черта Все исчезнет, все едино, все не значит ни черта. А запомнится комета, льдов космических жилье, И умелая "Розетта", та, что села на нее. Все не правы, все едины в эти злые времена. Может быть, от Украины уцелеет лишь она Удивительная эта - вызов нашим небесам Неуклюжая комета, что Чурюмов описал. Вы задумались бы, братцы, вы спросили бы хоть раз Чем тут надо заниматься, чтоб запомнили бы вас? Не захватом же Луганска, не донецкою борьбой, Не бороться несогласно с этой властью и с собой, Не ругать Обаму-гада и его тупую прыть Вот что делать было надо! Вот как надо было жить! Ведь сравнили же поэты - типа вот тебе и ну! Посещение кометы с прилуненьем на Луну. Вот в чем истина и сила, как в Европе говорят: Тихий робот марки "Филы", а не залпы типа "Град". Вот что надо было, Раша, делать отпрыскам твоим Говорить: "Комета наша", а не "наш", допустим, "Крым", Потому что, вождь унылый, вся беда в тебе самом: Правда все-таки за "Филой". За ракетой. За умом. Лишь они дадут эпохе цели, смыслы, имена А тупые, злые лохи, как всегда, уходят на…» А вот это бес Липутин декламирует сочинение другого беса, Лебядкина:

м о л о т г р а ф о м а н о в / Мамед-Али Сафаров

137

«Здравствуй, здравствуй, гувернантка! Веселись и торжествуй. Ретроградка иль Жорж-Зандка, Всё равно теперь ликуй. Учишь ты детей сопливых По французки словарю и Подмигивать готова, Чтобы взял, хоть пономарю! Но в наш век реформ великих Не возьмёт и пономарь; Надо, барышня, «толиких», Или снова за букварь. Но теперь, когда пируя, мы собрали капитал, И приданное, танцуя, Шлём тебе из этих зал, Ретроградка иль Жорж-Зандка, Всё равно, теперь ликуй! Ты с приданным, гувернантка, Плюй на всё и торжествуй! Темы разные, но стиль и авторский вкус, рифмы и бесовское озорство совпадают поразительно. Гувернантка «Жорж Зандка» такое же словесное уродство, как и «умелая Розетта». Надо же было за полторы сотни лет предвидеть появление и этого беса. Возможно, кто-то не сумеет увидеть сходства творений Лебядкина и Быкова при всей его очевидности, и на этот печальный случай поясню. У льда по определению не может быть «жилья» - символика льда связана не с жизнью, а со смертью. Прилагательное «неуклюжая» неприменимо к стремительному, сверкающему небесному телу, к тому же почти полностью газообразному. От Украины не может «уцелеть» комета, по той причине, что комета никакого отношения к этой стране не имеет. «Несогласная борьба» - а что, бывает ещё и согласная? Это как? И каждая строка бесовского пасквиля может быть прокомментирована подобным образом. Одно «прилунение на

Луну» чего стоит. Но, надеюсь, в такой подробности нет необходимости. Как бы ни огромна была человеческая глупость, всей её недостаточно для объяснения публикации этого издевательства над поэзией. Тут другое. Тут «торопятся с беспорядком», что тоже не ново. За три тысячи лет до Достоевского образ Быкова был использован Гомером: «Только Терсит меж безмолвными каркал один, празднословный, В мыслях имея всегда непристойные праздные речи, Вечно искал он царей оскорблять, презирая пристойность, Всё позволяя себе, что казалось смешным, для народа». И вот что позволяет себе новый Терсит: «…Потому что, вождь унылый, вся беда в тебе самом: Правда всё-таки за «Филой». За ракетой, за умом. Лишь они дадут эпохе цели, смыслы, имена А тупые, злые лохи, как всегда, уходят на…» Хула на царей и героев всегда вызывает внимание, всегда «смешна для народа». Точнее, для худшей части народа. Всегда есть те, кому лестно унижение власти. Так что успех Быкову среди ущербных гарантирован. Всё-таки как приятно видеть великих униженными. Выходит, что и я не так уж ничтожен. Тут, думаю, уместно напомнить о судьбе Терсита. Убил его Ахилл. Пощёчиной, за надругательство над телом прекрасной Пенфесилеи, царицы амазонок. Быков, берегитесь Ахилла, тяжёла его рука! И всё же остаётся сомнение в отношении Быкова - может, он правда так искренне глуп, что не понимает совсем ничего? В том же «Собеседнике» опубликована его статья, уже в прозе. Вот две фразы из неё: «Ясно же, что пик запретительной активности приходится обычно на кризисные времена, когда в воздухе обычно уже пахнет переменами» В Германии, во время «пика запретительной активности», пахло дымом из крематориев, а никакими не переме-

к р у г ч т е н и я / Мамед-Али Сафаров

139

нами. Перемены пришли извне, точнее сказать, приехали. На гусеничной технике из СССР. Вот ещё мысли: «Если сегодня строжайше запрещён мат в кино и книгах завтра он будет основой повседневного общения» «Помните, господа: чем больше вы запретите сегодня, тем больше само собой разрешится завтра». А какой ужас произойдёт, если запретить человеко убийство? Завтра на улицу невозможно будет выйти - сразу убьют. А запрет на инцест приведёт к тому, что братья и сёстры неминуемо переженятся. Строгий надзор за сбором налогов приведёт к опустению казны, а следствием соблюдения правил дорожного движения неминуемо станет коллапс на дорогах. Так может думать только очень глупый человек. С принятия системы «табу» в глубокой древности началась история человечества. Система спасительных запретов. Она и поныне эффективна. В странах Юго-Восточной Азии нет наркомании. Рецепт прост - там за это казнят. Это очень гуманная мера. В десять лет раз казнить одного несчастного за наркотики - куда гуманнее, чем допускать сотни тысяч смертей от наркотиков каждый год. Так, может, Быков просто крайне глуп? Или всё-таки, злонамерен? Ответ прост, как в рекламе парфюмерии: «два в одном».

Круг чтения/