Утопический упадок: искусство в советскую эпоху by Русскоязычные издания Кафедры славистики Филологического факультета Белградского университета

УТОПИЧЕСКИЙ УПАДОК: ИСКУССТВО В СОВЕТСКУЮ ЭПОХУ

Филологический факультет Белградского университета

Утопический упадок: искусство в советскую эпоху сборник статей

Белгр а д 2018

Филологический факультет Белградского университета Декан: проф. д-р Лиляна Маркович Издание осуществлено при финансовой поддержке Министерства науки Республики Сербии Редактор-составитель: проф. д-р Корнелия Ичин Рецензенты: проф. д-р Нина Гурьянова (Эванстон) проф. д-р Михаил Мейлах (Страсбург) проф. д-р Йорг Шульте (Кёльн) Художественное оформление: Анна Неделькович Компьютерная верстка: Стефан Розов

ISBN 978-86-6153-416-4 Тираж 300 экз. Издательство филологического факультета в Белграде 11000 Београд, Студентски трг 3, Република Србиjа Подготовлено к печати и отпечатано в типографии «Grafičar» 31205 Севоjно, Горjани бб, Република Србиjа Информация о других русскоязычных изданиях Филологического факультета на сайте http://calameo.com/accounts/4971309

Сборник «Утопический упадок: искусство в советскую эпоху» посвящен вопросам утопии, кризиса, энтропии, катастрофы, метаморфозы, перерождения идей в литературе, изобразительном искусстве, кинематографе советского и постсоветского времени. В основу сборника вошли материалы международной научной конференции, проходившей с 31 августа по 3 сентября 2016 г. в Белграде на Филологическом факультете. В сборнике приняли участие философы, литературоведы, искусствоведы и специалисты по русской культуре ХХ в. из разных стран: Германии, Израиля, Италии, России, Сербии, Словении, Украины, Хорватии, Черногории, Швейцарии, Японии. Исходя из концепции «жизнетворчества», характерной для русских символистов и унаследованной авангардистами в деле переустройства мира искусством, авторы данного издания сосредоточились на осмыслении послереволюционной эпохи, когда предпринимались попытки реализации утопических проектов по созданию нового человека, общества и искусства, которые уже с середины 1920-х, вследствие общественно-идеологических изменений, подвергались партийной санкции. Предлагаемые статьи исследуют литературное и художественное наследие советской эпохи 1920–1930-х гг., периода «оттепели», московского концептуализма. В статьях рассматриваются вопросы взаимоотношения власти и искусства (официального и неофициального), влияния идеологии на научные проекты, репрезентации утопической энергии в производственной литературе и производственном кино. Возможные пути преодоления катастрофы стали главной темой текстов, посвященных философии московского концептуализма, а также антропологическим и психологическим изменениям в постсоветскую эпоху.

Вадим Руднев (Москва)

ПРЕОДОЛЕНИЕ КАТАСТРОФЫ

атастрофа является одним из понятий, выражающих крайнюю степень событийности. Будем считать, что К. отличается от беды, несчастья, бедствия по признаку необратимости: после К. можно выжить, но нельзя выжить и остаться фундаментально неизмененным (физически или ментально). Отчасти синонимом К. можно считать трагедию (в аристотелевском смысле). Основной результат К. — духовное перерождение. К., на первый взгляд, мыслится как нечто внезапное, непредвиденное, неожиданное и ничем не мотивированное. Человек внезапно попадает в аварию или от него неожиданно уходит жена. Такое понимание К. поверхностно и ошибочно. Ср.: Трагедия могла бы всегда начинаться со слов: «Ничего бы не случилось, если бы...» (если бы край его одежды не попал в машину). Но это лишь односторонний взгляд на трагедию, позволяющий показать только то, что одно событие способно переменить весь ход жизни1.

Тем не менее, К. мыслится как нечто, настигающее человека извне, нечто механическое, какой-то обвал на ровном месте, Deus ех machina (последнее выражение наиболее точно определяет К.). В процессе К. происходит деструкция или деформация пространства: либо полное разрушение и редукция к неорганизованному; либо резкое ограничение, сужение (тюрьма, завал, лабиринт, бункер, постель, приковавшая к себе больного); либо, напротив, расширение, распыление (побег, разложение, дезинтеграция). Время в К. изменяет ход, замедляясь, как в тюрьме, или вовсе останавливаясь (например, при потере сознания). К. — это всегда аксиологическая фрустрация, нечто, оцениваемое как очень плохое. Но и это суждение кажется очевидно поверхностным и в ряде случаев ошибочным. С теоретико-информационной точки зрения К. представляет собой следующее: до К. энтропия накапливается, и информация потребляется в нерезкой амплитуде, так сказать, в амплитуде нормальной жизни. При К. происходит информационный сбой, характер которого заключается в резком повышении энтропии вплоть до полного термодинамического равновесия (например, ¹ Витгенштейн Л. Избранные работы. Т. 1. М.: Гнозис, 1994. С. 423.



ВАДИМ РУДНЕВ (МОСКВА)

в случае физической смерти попавшего в К.). Но в этом же случае происходит резкое расподобление энтропии и информации для свидетеля и историка К. Здесь начинается точка отсчета культурной жизни того, кто погиб в К. В этом, в частности, смысл суждения, что подлинная жизнь (великого) человека начинается после его смерти. Энтропийного времени больше нет, начинается отсчет культурного времени, направленного в противоположную сторону. При этом пространственное сужение в К. соответствует сужению информационного канала, что естественным образом позволяет значительно увеличить количество информации внутри этого узкого канала2. В этом позитивный аксиологический смысл К. для того, кто в состоянии ее преодолеть. Возможности крайне ограничены, но внутри этих ограниченных возможностей может произойти нечто безграничное — духовное: прозрение и расширение внутреннего пространства (у заключенного). Пруст, будучи заперт болезнью в комнате, написал благодаря этому семь томов «В поисках утраченного времени». По-видимому, можно сказать, что для преодоления К. необходимо фундаментальное изменение стратегии поведения в сторону создания позитивных этических идей: только это позволит выжить в К., особенно если она носит внутренний характер. Поэтому в культурной традиции К. преодолевает не столько сильный, сколько этически позитивный, благородный персонаж: «...для того, чтобы преодолеть разрушение, необходимы активные, созидающие моральные силы человека. При их наличии благородный человек извлечет из пережитого опыта весьма значительный урок. Ничтожный же человек, тот, кто не развил в себе мужества, необходимого для преодоления этой разрушительной ситуации, не сможет сам противостоять ей и будет вынужден пережить всю полноту разрушения» («Китайская классическая книга перемен»)3. Ясно, что К. может быть как экстенсиональной, так и интенсиональной. В последнем случае может не быть никакой внешней причины для К., но, тем не менее, человек переживает К. Это случай чисто внутренней духовной К., подобной той, которую пережил Лев Толстой в 1870-е годы, или той, которую описал Пушкин в стихотворение «Странник», где говорится о том, что человек внезапно почувствовал тоску и ужас, лишился сна и покоя, ушел из дома и встретившемуся на пути юноше так сформулировал причину своих страданий: А я в ответ ему: «Познай мой жребий злобный: Я осужден на смерть и позван в Суд загробный — И вот о чем крушусь: к суду я не готов, И смерть меня страшит».

К. — явление постмифологического, «сюжетного» сознания, она является предельным выражением чуждой мифу событийности, эксцессности, но, в то же ² Шеннон К. Работы по теории информации и кибернетике. М.: Изд-во иностр. лит., 1963. ³ Шуцкий Ю. К. Китайская классическая книга перемен. М.: Наука, 1993. С. 348.

ПРЕОДОЛЕНИЕ КАТАСТРОФЫ

 9

время, подобно волшебной сказке, роману воспитания или даже тойнбианской историософии Вызова-и-Ответа, К. вышла из обряда инициации. В любой волшебной сказке К. — это пост-инициационная прото-К. При этом, в соответствии с рецептами «Книги перемен», выживает в таком испытании хороший, благородный человек, а ничтожный погибает. Например, в сказке «Морозко» падчерица, посланная мачехой в лес на верную гибель, благодаря своей простоте и доброжелательности выживает и преображается, а скверная дочь погибает. К. может быть наказанием за отказ от инициации и последующего служения. Примерно так интерпретирует историю пророка Ионы Э. Фромм4. Иона был послан Богом на служение в город Ниневию, но, пытаясь избежать этого, сел на корабль. Во время морского путешествия разыгралась страшная буря; Иона, понимая свою вину, попросил матросов бросить его за борт. Когда это было сделано, море сразу успокоилось, и Иону проглотила рыба. В чреве рыбы Иона воззвал к Богу и был отправлен на служение, тем самым пройдя инициацию как бы насильно. Как уже говорилось, для того, чтобы такой сложный амбивалентный способ испытания был возможен, необходима культура утонченного понимания личности, такая, например, как христианская (либо индийская или китайская), но отнюдь не такая, как античная или даже раннехристианская (постиудейская). Так, например, история казни Сократа вовсе не катастрофична, а изложение Страстей Христовых приобрело характерную пост-катастрофичность лишь в эпоху барокко, когда психологическая амбивалентность стала неотъемлемой культурной доминантой. Характерно, что барочный «Пассион» вообще равнодушен к идее Воскресения, попросту не затрагивает ее (действие кончается казнью), зато значительно педалирует такие темы, как искушение, моление о Чаше и предательство, т. е. все катастрофическое. Барочный Иисус — это просто романтический герой, погибающий за свои идеалы. В раннехристианской христологии, особенно в апокрифах гностического толка личностно-катастрофический момент, напротив, совершенно редуцирован: «Что же горевать о смерти, когда надо радоваться Воскресению!». Утонченные постмифологические культуры вроде китайской или индийской уравновешивали идею развитой сложной личности, чреватой катастрофизмом, столь же развитой и сложной системой тренинга, направленного на слияние личности с Космосом в целях предотвращения возможной К., к которой у восточных культур не было того сверхценного отношения, которое выработалось в развитом христианстве. Но и признание сверхценности К., и отсутствие такого признания имплицировали некий канонический путь к ее преодолению. 4 Fromm E. The forgotten language. N. Y.: Random House USA, 1956.



ВАДИМ РУДНЕВ (МОСКВА)

Выход из К. для личности может быть только один: мифологическая десемиотизация, нейтрализация К. Суть К. состоит в физическом или нравственном противодвижении. Духовная К. — это невозможность выбрать ни одно из двух противоречащих решений. Возможно лишь снятие самой оппозиции, т. е. медиативно-мифологический акт5. В качестве такого мифологического медиатора в культуре может выступать Текст-Персонаж. В ключевом эпизоде «Махабхараты» — «Бхагаватгите» — описана классическая ситуация интенсиональной духовной К. ЦаревичАрджуна, военный предводитель одного из двух враждующих субкланов (Пандавов), на стороне которого симпатии «автора», и борьба которого с другим субкланом (Кауравами) занимает все сюжетное пространство эпоса, перед самой решающей битвой вдруг осознает, что не может сражаться: собравшиеся на другом конце поля противники — его родственники, двоюродные братья; но, с другой стороны, и не сражаться тоже нельзя, потому что последнее — неотъемлемый долг воина-кшатрия; отказ от сражения равносилен вечному позору, который гораздо хуже смерти. В этом характерном для К. фрустрирующем противодвижении мысли Арджуна обессиленно опускается на землю, отбрасывая свое боевое и сакральное оружие, лук Гандиву. Пространство в соответствии с логикой К. сужается, а время останавливается. Следует отметить при этом, что завязка трагедии Пандавов и Кауравов (битва, в конце концов, состоялась, и почти все погибли) носит ярко выраженный инициационный характер6: Пандавы проигрывают своим двоюродным братьям в кости вначале права на царство, а затем свою коллективную жену Драупади, после чего выигравшая сторона отправляет их на долгие годы в лес без права претендовать на проигранное в течение десяти лет. Когда наконец после долгих перипетий и многолетних мучений прямое и решающее столкновение становится возможным, в момент кульминации испытания, с Арджуной происходит нечто вроде приступа кататонии. И вот тут с козел колесницы слезает бог Кришна, возница Арджуны. На протяжении всех оставшихся глав «Гиты» Кришна преподает Анджуне в долгой беседе с ним основы учения санкхья — предполагается, что в этом застывшем времени/пространстве обе стороны терпеливо стоят и ждут разрешения беседы. Суть этого учения по отношению к К. сугубо медиативна. Во-первых, не следует придавать слишком большого значения смерти (а стало быть, и убийству), так как смерть не является чем-либо окончательным. Во-вторых, мир так устроен, что гуны вращаются в гунах: агрессивное начало раджас и аморфно-тупое тамас диалектически снимаются медиативным гармоническим началом саттва (все это примерно соответствует китайской 5 См. об этом: Пятигорский А. М. Некоторые замечания о мифологии с точки зрения психолога // Труды по знаковым системам. Т. 2. Тарту, 1965.

6 Подробно см.: Невелева С. Л. О композиции древнейшего эпического текста в связи с архаическими обрядовыми представлениями // Архаический ритуал в раннелитературных памятниках. М.: Наука, 1988.

ПРЕОДОЛЕНИЕ КАТАСТРОФЫ

 11

традиции инь и ян, где позитивное и негативное начала вращаются вокруг центрального Великого Предела). В-третьих, при таком положении вещей не следует различать хорошее и дурное, необходимо смотреть на происходящее более глубоко, т. е. бесстрастно, и — в этом зерно этики «Гиты» — действовать незаинтересованно, не заботясь о результатах действия, в соответствии с предписываемыми твоей касте правилами поведения — для кшатрия это означает прежде всего выполнять свой воинский долг. Вняв этому учению, приняв его, Арджуна снимает с себя конфликт «чувства и долга» и без колебания вступает в битву на стороне родных братьев против кузенов. Предполагается, что в соответствии с традицией «Гита» должна читаться особым образом — «рецитироваться» с произвольно открытого места в сопровождении йогического дыхания и медитации7 (йога является в «Гите» неотъемлемой частью санкхья как праксис, необходимый для достижения метафизических и этических целей). Таким образом, текст любого священного писания (Библия в камере приговоренного к смерти) предполагает черты некой персонифицированной дивинации, и читать такую книгу надо особым образом в определенном состоянии сознания. Одним из знаменитых примеров ситуации Текста-медиатора, снимающего К., является «De consolatione Phylosophie» Боэция. Раннехристианский философ, посаженный в тюрьму за политическую деятельность и ожидающий казни (которая вскоре действительно совершилась), пережил опыт явления прекрасной женщины по имени Философия, преподавшей ему метафизико-этические уроки, которые помогли ему спокойно, сократически принять уготованную ему участь. Аргументы были примерно такие же, как у Кришны, — бессмертие, безразличие к материи и стоицистская бесстрастность. Десакрализованно-пародийную картину такого Текста-медиатора дает ситуация «Фелицы» Державина, избывающая конфликт между поэтом и императрицей Екатериной II: Фелица является в спальню к мурзе-поэту и подобно боэциевой Философии излагает кодекс необходимых этических норм. Интересно, что эта принцип настолько универсален в культуре, что доживает до XIX века mutatis mutandis.Написание утопии (жанра, со/противопоставленного священному писанию) в тюрьме — традиция, восходящая к «Городу Солнца» Кампанеллы, — было осуществлено в форме Текста-медиатора, разрешающего К. и впоследствии вновь обрело жизнь благодаря Чернышевскому. Роман «Что делать?», один из первых в России образцов авангардистского жизнестроительства, сыграл в судьбе Чернышевского несомненно такую же решающую роль, какую сыграла «Песнь Господня» в судьбе царевича Арджуны. Действительно, «Что делать?» имел огромную креативную силу для поколений 1860–1880-х годов: это был не просто учебник жизни, но своеобразное Еван7 Семенцов В. С. «Бхагаватгита» в традиции и современной научной критике. М.: Наука, 1985.



ВАДИМ РУДНЕВ (МОСКВА)

гелие нигилизма со своими этическими заповедями (рационалистическое, эмоциональное бесстрастие по типу философии «незаинтересованного действия» в «Гите») и со своими святыми и мучениками. (Набоковское неприятие и ироническое осмеяние фигуры Чернышевского происходило не столько из неуважения к отцу русской демократии, сколько из неприятия рафинированным модернистом авангардной линии поведения.) Более жесткий способ снятия К. в тюрьме был продемонстрирован на той же «площадке», но за 30 лет до Чернышевского, декабристом Г. С. Батеньковым, создавшим за 20 лет сидения в петропавловской одиночке глобальный креативный ментальный текст, расширяющий духовное пространство до масштабов всего мироздания8. В XX веке создание креативных текстов, медиирующих ситуацию К., было также достаточно распространенным явлением — от «Двенадцати» А. Блока до «Репортажа с петлей на шее» Ю. Фучика. Более сложный путь снятия катастрофического напряжения являет собой «Логико-философский трактат» Витгенштейна. Неординарность последнего случая состоит в том, что настоящая К. так и не произошла. Будучи предельно нежизнеспособным культурно и генетически (на протяжении юности Витгенштейна покончили с собой трое его братьев и двое любимых заочных учителей — Отто Вайнингер и Людвиг Больцман), Витгенштейн в течение 10 лет жизни пребывал в состоянии кошмара постоянной готовности к самоубийству. Более того, в его намерения входило закончить «Трактат» и уйти из жизни, реализуя в полной мере метафору молчания. Мифологическая креативность и экспрессионистическая напряженность этого произведения, вобравшего в себя как личностные глобальные амбиции, так и катастрофичность культурно-политической ситуации Австро-Венгерского государства накануне первой мировой войны, позволила снять назревавшую К. и повернуть психику к реалистическим позитивным ценностям. Во всяком случае, после того, как «Трактат» в 1921 году был опубликован и Витгенштейн стал сельским учителем в духе Толстого, свидетельств о суицидальных намерениях не сохранилось. Отличие этого случая от канонической ситуации «Гиты» в том, что этика «Трактата» признавалась Витгенштейном вообще невыразимой в словах. Возможно, это и сделало его этику еще более мифологически-очистительной. Кроме того, здесь мы видим удивительную способность шизотимного мышления не только разрешать уже нагрянувшую К., но и, так сказать, производить «профилактику» К. Поэтика позднего модернизма (пред-постмодернизма) эксплицировала наиболее утонченный и отраженный способ реализации защитных свойств персонифицированного Текста-медиатора. Один из самых ярких примеров — «Бледный огонь» Набокова, где комментарий короля к поэме Шейда одно8 См. подробнее: Топоров В. Н. Об индивидуальных образах пространства. Феномен

Батенькова // Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Прогресс-Культура, 1995.

ПРЕОДОЛЕНИЕ КАТАСТРОФЫ

 13

временно является защитой от фрустрации по поводу смерти друга, утопией квазипараноидного сознания короля и кодексом раннепостмодернистской поэтики (позднейший текст такого типа — «Бесконечный тупик» Д. Галковского). Семиотический ауто-креатизм как способ выхода из К. представлен и в массовой культуре XX века. Приведем наиболее характерный пример, фильм С. Поллока «Три дня Кондора». Герой-филолог работает здесь в особом отделе ЦРУ, занимающимся анализом детективных сюжетов, разгадывая по их схемам реальные ошибки в деятельности спецслужб. На свою беду герой наталкивается на некую таинственную ветвь в рамках самого ЦРУ. Он посылает об этом отчет, сделанный на материале компьютерного анализа детективов, начальству, после чего через несколько дней к особняку, где расположились аналитики, подъезжает машина, и всех сотрудников, кроме героя, которого заставили идти под противным дождем за бутербродами, убивают. Вернувшись в контору, Кондор обнаруживает, что все его коллеги застрелены из автомата. Придя в себя и мобилизуя свои филологические способности знатока детективного сюжета, а также используя средства аналитической поэтики, Кондор не только выживает сам, но и разоблачает противника. Эта история прежде всего интересна своей очевидной связью с восточными учениями — одна из жертв, подруга Кондора, китаянка, воспринимает смерть по-восточному невозмутимо. Характерен неожиданный финал — примирение изощренного убийцы-профессионала, которому в последний момент отменили заказ, и жертвы в духе идеологии незаинтересованного действия: убийца по роду своих занятий должен убивать, как кшатрий — воевать, и должен делать это добросовестно и профессионально. Жертва вольна спасаться, но она кармически все равно остается жертвой. В конце фильма герой с очевидностью подтверждает свою кармическую виктимность, заявляя о своем намерении опубликовать материалы, компрометирующие ЦРУ (фильм заканчивается в пасхальное воскресенье под звуки уличного оркестра и хора, поющего псалмы). В заключение можно сказать, что катастрофу преодолевает человек, у которого уровень информации выше, чем в окружающей среде, человек, живущий «против жизни», «благородный человек». То есть катастрофа преодолевается внутренними антиэнтропийными ресурсами.

Содерж ание

Вадим Руднев (Москва) Преодоление катастрофы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Владимир Фещенко (Москва) Революция: трансфер концепта между русским авангардом и западной интеллектуальной традицией. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Валерий Гречко (Токио) Помарка Ламарка: теория наследственности между искусством и политикой в СССР 1920-х годов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Корнелия Ичин (Белград) Костры и революция: «Иордано Бруно» Игоря Терентьева . . . . . . . . . . . . . . . . .

Екатерина Бобринская (Москва) Панорамный взгляд, власть и утопия свободы в неофициальном искусстве . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Анна Корндорф, Екатерина Вязова (Москва) По ту сторону стекла: утопия прозрачности и тотальный контроль в архитектуре авангарда . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мария Лескинен (Москва) Визуальность утопии и утопия визуальности (Эволюция представлений о национально-русском типе в научных самоописаниях XIX века). . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

104

Кристина Пранич (Любляна) Беспредметность Малевича как отказ от утопии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

139

Елена Кусовац (Белград) От утопии к катастрофе и наоборот: по траекториям Павла Пепперштейна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

154

Томаш Гланц (Цюрих) Ленин Пепперштейна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

164

Ивана Перушко (Загреб) Югославско-советское «братство» на киноэкране 1950-х годов: от утопии к провалу. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

174

Синъити Мурата (Токио) Символический ряд в ранних фильмах Андрея Тарковского, его специфика и динамика («Каток и скрипка», «Иваново детство») . . . . . . . .

189

Илья Кукуй (Мюнхен) «Майдан» Сергея Лозницы между «Рождением нации» и «Праздником непослушания» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

199

Михаил Вайскопф (Иерусалим) Кладовая антихриста: о «Крысолове» Александра Грина . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

207

Рита Джулиани (Рим) «Пещера» Замятина: после катастрофы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

220

Таня Попович (Белград) От мести к милосердию: поэтическая справедливость и понимание государственности у Эсхила и Михаила Булгакова . . . . . . . . . . .

231

Татьяна Йовович (Подгорица) Торжество тела и вещей в «Зависти» Юрия Олеши . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

247

Константин Баршт (Санкт-Петербург) Революция Андрея Платонова vs революция В. И. Ленина . . . . . . . . . . . . . . . . .

258

Ханс Гюнтер (Билефельд) Убывание утопической энергии. Творческий путь Андрея Платонова. . . . . .

277

Надежда Григорьева (Tübingen) Спасение от декаданса: повесть «Джан» Андрея Платонова как культурно-историческая аллегория. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

285

Евгений Яблоков (Москва) Утопия смерти (Рассказ Андрея Платонова «Такыр») . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

306

Ирина Шатова (Запорожье) Политическая история Советской России сквозь призму карнавальных творений Даниила Хармса . . . . . . . . . . . . . . . . . .

327

Ольга Соколова (Москва) Адогматическая идеология 3+: детский фольклор 1920–1930-х годов . . . . .

347

Массимо Маурицио (Турин) Филарет Чернов — «учитель» Кропивницого? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

359

Милан Вичич (Белград) Проект ДАП как инцидент в советской культуре . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

368

Лазарь Милентиевич (Белград) История человечества в «Сне смешного человека»: от утопии к катастрофе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

378

Александра Сербина (Москва) Сила привычки: влияние советских поведенческих практик на формирование современного интеллектуального пространства . . . . . . .

386

Елена Д. Толстая (Иерусалим) Независимая периодика 1917–1918 годов как источник по истории русской культуры . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

392

И ПОСЛЕ АВАНГАРДА – АВАНГАРД: СБОРНИК СТАТЕЙ Ред.-сост. К. Ичин. – Белград: Филологический ф-т Белградского университета, 2017. – 336 с. ISBN 978-86-6153-414-0 Сборник «И после авангарда — авангард» посвящен влиянию авангардных концепций 1910–1920-х гг. на русскую литературу и искусство периода оттепели. Наряду с этим исследуются художественные практики более позднего времени, которые опираются на творчество оттепели, как звена, восстанавливающего связь с началом ХХ века. В книгу вошли, в частности, материалы международной научной конференции, проходившей в Белграде в июне 2015 г. на Филологическом факультете. В сборнике приняли участие литературоведы, искусствоведы и специалисты по русскому авангарду из разных стран: Германии, Италии, России, Сербии, Хорватии и др. Предлагаемые статьи посвящены терминологическим вопросам «второго» и «третьего» авангарда, литературным и художественным событиям конца 1940–1950-х гг. (ленинградская и московская поэзия 1950-х, поэзия и живопись бараков «лианозовской школы»), соц-арту 1960-х и примыкающему к нему московскому концептуализму 1970-х. Коллективная монография «И после авангарда — авангард» призвана пробудить интерес к дальнейшему исследованию этой мало изученной проблематики, стать основой для новых открытий в области взаимо¬отношений исторического авангарда и новых художественных тенденций начала XXI в.

ОТ АВАНГАРДА ДО СОЦ-АРТА: КУЛЬТУРА СОВЕТСКОГО ВРЕМЕНИ: СБОРНИК СТАТЕЙ Под ред. К. Ичин, И. Кукуя – Белград: Филологический ф-т Белградского университета, 2016. – 272 с. ISBN 978-86-6153-302-0 Тематика сборника научных трудов «От авангарда до соц-арта: культура советского времени» определяется не только хронологическими и жанровыми рамками объектов исследования; в первую очередь это научное путешествие по следам многосторонней и разнообразной деятельности ученого-слависта Ханса Гюнтера, к 75-летию которого приурочен выход книги. В сборнике участвуют исследователи из Австрии, Англии, Германии, Италии, Канады, России, Сербии, США, Франции, Хорватии и Швейцарии — многолетние друзья и почитатели научных трудов Ханса Гюнтера, его ученики. Эта книга — дар признательности человеку, чья добросовестность и порядочность, научная дисциплина и полет фантазии, разносторонние интересы и открытость для самых разных научных подходов служат и еще долго будут служить образцом для многих поколений исследователей в самых разных областях литературоведения.

АРАБЕСКИ АНДРЕЯ БЕЛОГО: СБОРНИК СТАТЕЙ Ред.-сост. К. Ичин, М. Спивак – Белград: Филологический ф-т Белградского университета, 2017. – 718 с. ISBN 978-86-6153-303-7 Сборник «Арабески Андрея Белого» подводит итог тому, что сделано мировым литературоведением за последние пять лет в изучении жизни и творчества крупнейшего русского писателя-символиста Андрея Белого (1880–1934). Исследуется влияние Андрея Белого на культуру, стиль мышления, творчество его современников и тех писателей, которые пришли после него. Обнаруживаются и новые неожиданные находки, связанные с пробелами в его биографии, новые тексты, требующие публикации и осмысления. Новые подходы к известным текстам вскрывают те пласты смыслов, на которое прежде не обращалось достаточного внимания. В основу книги положены материалы международной научной конференции, состоявшейся в музее Мемориальная квартира Андрея Белого в Москве в октябре 2015 г., и приуроченной к 135-летию со дня его рождения. В сборнике приняли участие виднейшие специалисты по Серебряному веку и творчеству Андрея Белого. Наряду с признанным классиками литературоведения, публикуются статьи молодых перспективных ученых. Представлены научные школы разных направлений, авторы из Венгрии и Германии, Италии и Польши, России, Сербии, США, Японии и др.

ИНТЕРМЕДИАЛЬНАЯ ПОЭТИКА АВАНГАРДА: СБОРНИК СТАТЕЙ Ред.-сост. К. Ичин, С. Мурата, И. Шатова. – Белград: Филологический ф-т Белградского университета, 2018. – 266 с. ISBN 978-86-6153-417-1

ИНТЕРМЕДИАЛЬНАЯ ПОЭТИКА

АВАНГАРДА

Сборник «Интермедиальная поэтика авангарда» посвящен обсуждению таких проблем, как интермедиальные возможности авангардной литературы и искусства; особая организация авангардных произведений посредством взаимодействия разных видов искусства; диалог, взаимодействие и взаимопроникновение искусств, межкультурная диффузия в творениях авангардистов; рецепция творчества писателей-авангардистов, интерпретация авангардных литературных произведений в русском и мировом искусстве (в театре, кино, музыке, изобразительном искусстве); своеобразие интермедиальности в мультимедийном авангардном тексте (театр, кино и др.); медиальная гетероморфность авангардных произведений (случаи нетрадиционных форм) и т. д. Коллективная монография «Интермедиальная поэтика авангарда» призвана пробудить интерес к дальнейшему исследованию этой малоизученной проблематики и стать основой для новых открытий в области авангардного творчества. В книгу вошли материалы международного научного семинара «Интермедиальная поэтика и практика интермедиального анализа: авангардные литературные творения, театр, кино, музыка, изобразительное искусство», который был проведен в Токио 12 ноября 2016 г. при поддержке Европейского Института Университета Дзёти (Sophia University, Tokyo), с участием ведущих славистов мира. В сборнике приняли участие литературоведы, искусствоведы, художники, переводчики, специалисты по русскому, украинскому и европейскому авангарду из разных стран: Нидерландов, России, Сербии, Украины и Японии. В книгу вошли как исследования академических ученых, так и опыты художественного освоения авангардного текста. Предлагаемые статьи посвящены книжному искусству авангарда (интермедиальным стратегиям и экспериментам), проблеме визуальных медиаций, трансмедиальности и «нуль-медиальности» в авангардном творчестве. Сборник посвящен светлой памяти коллеги, друга, одного из участников токийского семинара Михаила Карасика, известного художника и писателя, инициатора и идеолога жанра «книга художника», ушедшего из жизни в декабре 2017 г.

ВАДИМ РУДНЕВ. МЕХАНИЗМЫ ЖИЗНИ Белград: Филологический ф-т Белградского университета, 2018. – 184 с. ISBN 978-86-6153-415-7 Книга посвящена обсуждению вопросов, связанных с механизмами жизни, такими, как депрессия, магическое мышление, влечение к смерти, сознание, Бог и многое другое. «Если человечество пойдет по пути, который приведет к появлению подавляющего большинства людей, которые иронически в психиатрии называют органиками (личностями с органическими повреждениями в головном мозге) или людьми с так называемым органическим характером, сочетающем в себе истерика, циклоида и эпилептоида, оно может просто погибнуть как вид homo sapiens. Проект шизо, проект ХХ века, вместе с постмодернизмом исчерпал себя. Шизо делало человека homo sapiens. Если это больное животное, как называл человека Ницше, выздоровеет, то культуре придет конец».

CIP — Каталогизација у публикацији Народна библиотека Србије, Београд 316.75:7(47)(082) УТОПИЧЕСКИЙ упадок: искусство в советскую эпоху: сборник статей / [редактор-составитель Корнелия Ичин]. — Белград: Филологический факультет Белградского университета, 2018 (Севојно: Grafičar). — 408 стр.: илустр.; 24 cm Тираж 300. — Напомене и библиографске референце уз текст. ISBN 978-86-6153-416-4 1. Ичин, Корнелиja, 1964- [приређивач, сакупљач] a) Уметност — Идеологија — Совјетски Савез — Зборници COBISS.SR-ID 266045452