3има: Поэтика и Политика by Central Asian Pavilion

Winter: Poetics & Politics 3има: Поэтика и Политика

Mousse Publishing

Зима В белой шубе, плечист, весь от снега седой, Слеп и нем, с серебристой большой бородой, Враг всему, что живет, с омраченным челом Он, скрипучий, шагает зимой снеговой. Старый сват, белый дед натворил много бед. От дыханья его – стужа, снег и буран. Тучу шапкой надвинув на брови себе, Он шагает, кряхтя, разукрашен, румян. Брови грозно нависли – нахмуренный вид; Головою тряхнет – скучный снег повалит. Злится он, словно бешеный старый верблюд, И тогда шестистворная юрта дрожит. Если дети играть выбегают во двор, Щиплет нос он и щеки им злою рукой; В армяке, в полушубке дубленом пастух Повернулся к холодному ветру спиной. Конь разбить безуспешно пытается лед, И голодный табун еле-еле бредет. Скалит жадную пасть волк – приспешник зимы, Пастухи, день и ночь охраняйте свой скот! Угоняйте на новое место табун, Не беда, если вам не придется поспать, Лучше вам с бедняками делиться скотом! Не давайте волкам средь степей пировать!

Абай, 1888 Перевод Вс. Рождественского

Редакторы: Тиаго Бом, Сюзанн Винтерлинг, Марина Вишмидт, Ванесса Ольраун и Аятгали Тулеубек Издатель: Академия изящных искусств / Национальная академия искусств Осло Ванесса Ольраун (декан) Postbox 6853 St. Olavs plas 0130 Осло, Норвегия kunstakademiet@khio.no www.khio.no/Norsk/Kunstakademiet и Mousse Publishing Эдоардо Бонаспетти (издатель) и Стефано Чернуски (директор отдела публикаций) Via De Amicis 53 20123 Милан, Италия info@moussepublishing.com www.moussepublishing.com

оглавление

Предисловие

258

Легко ли быть молодым? Виктор Мизиано

272

Роль Современного Искусства в УЗБЕКИСТАНЕ. Опрос творческой молодежи Абдуманап Сарымсаков, Петр Иванов, Равшан Мустафин и Екатерина Смирнова

289

ЗИМНЕЕ ПИСЬМО Екатерина Деготь

314

Революции вопреки: Кыргызстан 2005, 2010

Ванесса Ольраун

Концепция Кураторов Аятгали Тулеубек и Тиаго Бом

Введение Марина Вишмидт

Попечительство, песок и кремний Комментарии Сюзанн М Винтерлинг в соавторстве с Анной Тейксейра Пинто и Аланом Сибони

Абай Кунанбаев, «Зима» Зифа Ауэзова

Апология Креольности: Центральноазиатский Случай Руслан Гетманчук

Ни Москва, ни Мекка Slavs and Tatars

121

Трудности Перехода

Эльмира Ногойбаева

339

Кари Дж. Брандтзаг

362

Шах или пат в современном искусстве Таджикистана Анна Басанова

384

Следы эпического элемента в середине катастрофы Керстин Стакемайер

402

Выставка актуального искусства в Национальном Музее Республики Таджикистан

Адиль Нурмаков

146

Художественные проекты

170

Рабочая Организация в Нефтяной Отрасли: Локальный Анализ Гэбриэл Леви

205

Государство без государства и его люди: прекаритет и учреждение новых форм жизни Мария Чехонадских

234

Энергия космоса неразрушима ! Антон Видокль

Возвращение политического – принципы включения и исключения в транснациональной истории искусства

Фарух Кузиев

426

колофон

Предисловие Ванесса Ольраун Вопросы идентичности – культурной, этической, религиозной или политической – всегда были предметом дебатов в странах Центральной Азии. Один из самых захватывающих нарративов о двойной личности принадлежит Ф. М. Бэйли. Яркий персонаж, живший в регионе в 1910х, выступал в роли двойного агента Британской империи в стане большевиков. Он настолько мастерски маскировал свою идентичность, что большевики отдавали ему приказы выследить и арестовать изворотливого британского шпиона, которым он сам и являлся. Другим отважным персонажем, путешествующим по региону в 1930х, была Элла Майларт. Она была смелым атлетом, журналистом и фотографом из Швейцарии. Ей приходилось скрывать то, что она женщина, не один раз для того, чтобы проникать в самые недоступные части света. Следуя по стопам этих неоднозначных, но воодушевляющих исторических личностей, я отправилась в Центральную Азию в 2003 году со своим обыкновенным чемоданом на колесиках, благодаря которому получила репутацию деловой женщины в командировке, что ни в коем случае не могло быть правдой в тот момент моей жизни. В 2003 году лишь малое количество жителей Запада, в особенности женщин, могли позволить себе путешествие в эту часть света в одиночестве, без какой бы то определенной на это причины. Но я не считала себя первопроходцем, коей была моя вдохновительница Элла Майларт, которая поступила так же больше чем семьдесят лет назад. Многое изменилось в Центральной Азии с тех времен, когда она там побывала: пришел и ушел Советский Союз, оставив после себя множество следов. Одним из них можно считать богатое культурное, этническое и религиозное разнообразие народов этого региона. Во время Советского правления Центральная Азия стала «свалкой национальностей», куда насильно свозились полтора миллиона человек по приказу Иосифа Сталина. Политические диссиденты, такие как Достоевский, который провел несколько лет в ссылке в Казахстане, поволжские немцы и японцы с обоих концов обширной страны во время Второй мировой войны, чеченцы, турки, татары и многие другие были против своей воли переселены в регион и осели там.

Предисловие

Первый человек, которого я встретила в автобусе на пути из аэропорта в город, оказался одним из таких людей. Он был японцем, которого в поезде депортировали в ночь со всей деревней из Владивостока в Алматы без объяснения того, куда их перевозят. Сидя на скамейке на одной из торговых улиц Алматы несколькими днями позже, я с изумлением наблюдала за парадом разнообразных лиц, фигур, ярких одежд, проходящих мимо меня; каждый из прохожих представлялся мне персонажем из другого мира. Я была в восторге. Я мало знала о мучительных силах, которые переместили в эти места всех этих людей за многие годы; силы, которые существуют и сегодня. Сильная рука была нужна для того, чтобы удержать разных людей вместе, не только в рамках Российской империи, но и в Советском Союзе. Сегодня правительства Центральноазиатских государств стараются лишь подчинить себе в высшей степени разнообразное население своих стран… Как людям удавалось выживать в авторитарных режимах? В Центральной Азии, также как и в других странах бывшего Советского Союза, и даже в большей в России стало обыденным использование демагогии для того, чтобы заглушить голоса несогласных. Художники и писатели использовали басни, аллегории, поэмы для того, чтобы говорить буквально об одном, и намеками, субверсивно – о другом. Таким был поэт Абай Кунанбайулы, который пишет в своем стихотворении «Зима»: «Не давайте волкам средь степей пировать!» В этих строках Абай рисует амбивалентную картину того, что может пониматься как время года или состояние, указывая на желание выйти за пределы политической стагнации. Эта публикация главным образом исследует тему субверсии в контексте политического пата и сильно централизованной власти. Один из основных вопросов заключается в том, может ли искусство потенциально разрешить или, по крайней мере, расшевелить некоторые политические структуры, которые кажутся столь затвердевшими в постсоветской Центральной Азии. Но зачем норвежской институции, академии искусств в Осло, вовлекаться в исследование таких вопросов? Есть ли в Норвегии интерес в вопросах политического действия и вклада искусства в социально-политические дебаты? Пока мы внимательно слушали наших выдающих-

Ванесса Ольраун

ся спикеров (многие из которых щедро предоставили тексты для этой публикации) на конференции «Поэтика и политика» в Kunstnernes Hus в Осло, мы пытались понять следующее: насколько сильно норвежское общество хочет вести политическую дискуссию и быть вовлеченным в политические процессы? Есть ли обязательства за пределами государства и международных отношений – государства, чья политика окрещена «политикой режимов доброты»? Каким образом норвежские технологические и финансовые инвестиции в телекоммуникационные и энергетические индустрии влияют на этот регион, и какое чувство ответственности норвежские компании имеют на самом деле? Какую роль следует играть нам – Академии искусств? Имеют ли значения социально-политические проблемы для норвежской художественной сцены, которую академия в некоторой степени формирует? Другой вопрос, которым мы задались, в том, какой эффект, или даже эффективность, на самом деле имеет подход Павильона Центральной Азии к тонкой субверсии, такой «поношенной» здесь и в Центральной Азии. Ведет ли метафора в искусстве к политическим дебатам или даже к возможным переменам? Является ли использование таких стратегий причиной того, что авторитарные режимы становятся столь устойчивыми за счет предоставления выхода допустимого как скрытых форм критики? 1 Инициированный, организованный и реализованный командой, состоящей из людей из Португалии, Германии, Франции, и да, казахстанского художника из норвежской институции, вопрос идентичности, как бы это банально не звучало, был снова поставлен, отчасти с продолжительным чувством сомнения в легитимности и мотивации наших действий. Очевидно, что вопреки всем разоблачениям всех этих модернистских терминов, происхождение и идентичность остаются центральными понятиями во всех политических дебатах. Наш проект – конференция в Осло, Павильон Центральной Азии в Венеции, кинопоказы и серия лекции в Центральной Азии и эта публикация – ставит перед собой цель вынести на передний план дискуссии по вопросу об идентичности и значимости политики в искусстве во всем их разнообразии. Примечания 1. Благодарю Майка Сперлингера за то, что открыл для меня книгу «Сила бессильных» Славоя Жижека, где был представлен этот аргумент.

Введение кураторов Аятгали Тулеубек и Тиаго Бом Точкой вдохновения, а затем и названием выставки Павильона Центральной Азии на Венецианской биеннале стало стихотворение «Зима» казахского поэта и философа XIX века Абая Кунанбаева, оставившего региону Центральной Азии выдающееся интеллектуальное наследие, в котором вопросы социальной справедливости занимали особое место. Как кураторы проекта мы нацелены реконтекстуализировать «Зиму» Абая обращаясь к современной Центральной Азии. Отсылаясь к поэзии и инструментализируя метафорическое, мы надеемся подойти к сложному социально-политическому контексту Центральной Азии и рассмотреть вопросы художественной деятельности. Целью является расширение политической дискуссии в регионе не через громкие заявления, а поднимая вопросы. Один из поставленных нами вопросов таков: «Возможно ли обратиться к специфике местного политического и художественного контекста таким образом, чтобы переступить общепринятые представления о полномочиях и авторитете власти?» Вслед за распадом СССР в 1991 году новоприобретенная независимость центральноазиатских республик породила надежду на свободное и справедливое общество. Между тем, унаследованная советская экономика в полном развале и резкий переход на неолиберальную рыночную экономику оставили эти страны в состоянии глубокой растерянности. Идея «Сначала – экономика, демократия – потом», провозглашенная властями новообразованных республик, стала, учитывая обстоятельства, общепризнанной. Естественно, что это «потом» никогда не настало. На сегодняшний день властные структуры не заинтересованы санкционировать живые общественные дебаты или допускать широкий спектр голосов в процессе принятия решений. Напротив, их цель – поддерживать состояние общего молчания. Это безмолвие обычно прикрывают идеологической мантрой стабильности – феноменом, характерным для большинства постсоветских государств. Для художественной и культурной сферы центральноазиатского региона присущ недостаток выставочных пространств и платформ художественного образования, а также поддержки в становлении критического мышления. Всё это создает отстраненность в художественной

Аятгали Тулеубек и Тиаго Бом

среде региона; художники не мотивированы участвовать в общественной полемике и адресовать социальные проблемы. Через метафору зимы визуальные рефлексии текущей социально-политической ситуации Центральной Азии сводятся вместе в пространстве выставки. Зима служит воплощением культурного климата, где аналитический, критически-публичный дискурс заморожен или почти отсутствует. С другой стороны, она предшествует весне и содержит в себе трансформационный потенциал, где замороженный публичный диалог изменяется на более открытый и партиципаторный. Принять участие в открытом конкурсе и присылать предложения проектов для Павильона Центральной Азии приглашались художники в широком смысле (поэты, художники, писатели, активисты и др.), в чьих работах рассматривался ряд вопросов, значимых для реалий Центральной Азии. Художники, принимающие участие в выставке: Вячеслав Ахунов (р. 1948 в Кыргызстане, живет и работает в Ташкенте, Узбекистан) работает с идеями, сформированными Московским Концептуализмом 1970-х, с глубокими корнями в критике советского тоталитаризма внутри системы искусств, что привело к формированию сильного контркультурного и, в том числе, комичного языка его работ. Инсталляция «Дыши Тихо» была создана в 1976 году и изначально существовала только на бумаге. Объемный, состоящий из слов монумент отражает в сатирической манере атмосферу советского времени. Выставляя работу 40 лет спустя, уже в реалиях другого политического строя, Ахунов предлагает сравнить современный Узбекистан со своим советским прошлым, и предоставляет зрителю возможность сопоставить реалии обоих времен. Антон Родин и Сергей Чутков представили совместный проект, в котором обозначены социальные модели несхожести и подобия взглядов, характерных для Таджикистана, с помощью интерпретации писем. «Письма из Таджикистана» показывают различия, так же как и общие черты, между людьми различного социального, этнического и религиозного происхождения. Используя послания, полученные через открытое для всех приглашение, художники построили «смысловые схемы», выдвигающие на первый план значимые проблемы, относящиеся к различным слоям современного таджикского общества.

Введение кураторов

В видео инсталляции Саодат Исмаиловой «Зухра» (2013) и фильме «Исчезающий город» Азы Шейд исследуется роль современных центрально-азиатских женщин, которые пытаются понять и критически осмыслить себя в своей среде, где традиция до сих пор играет важную роль. Видео Исмаиловой «Зухра» вовлекает зрителя в поэтическое повествование, имеющее свои истоки в воспоминаниях, связанных с бабушкой художницы. Богатое мифическое наследие, до сих пор присутствующее в современной Центральной Азии, использовано в работе «Зухра». Зрителю предлагается активно участвовать в опыте восприятия, усиленного инсталляцией. Здесь зритель видит женщину, замершую в пограничном состоянии между сном и бодрствованием, парящую между снами и воспоминаниями. Роль женщины в современной Центральной Азии также исследуется художницей Азой Шейд. В ее работе, инспирированной авангардом 60-80-х годов и центральноазиатским наследием, Шейд говорит о семейных сценах. Видеоработа «Исчезающий город» (2011) Азы Шейд говорит о конфликте поколений, выраженном в отношениях матери и дочери. Пока дочь пытается освободиться от анахроничных правил и ценностей, меняя длинную традиционную одежду на короткую западную, мать воссоздает традиционную обстановку, чтобы «продавать» её туристам, жаждущим экзотики на фотографиях. Проект затрагивает формирование идентичности как региональную специфику. Женщины играют центральную роль в этих работах, но также и являются их создателями, которые пытаются критически осмыслить себя в своей среде, где немаловажна традиционная составляющая. Серия фотографий Икуру Куваджимы «Зимние пейзажи Астаны» (2010-11) и site-specific инсталляция Камиллы Курманбековой и Ерлана Туякова «Жол» (Путь) (2013) исследуют архитектуру как область, подлежащую апроприации идеологией. В 1997 году правительство Казахстана решило переместить столицу в город северного региона Астану, начав один из самых амбициозных строительных проектов в мире. Монументальные административные здания, крытые тропические курорты и оздоровительные учреждения, оформленные в пляжной и пальмовой тематике, составляют одну из черт портрета столицы, страдающей манией величия. Вне помещений с центральным отоплением этот большой город оказывается практически пустым. Серия фотографий Куваджимы показывает нам Астану,

Аятгали Тулеубек и Тиаго Бом

её экстремальные противоречия и уникальный городской ландшафт, сооруженный на просторах северных степей Казахстана. Приветливые сценки, разворачивающиеся внутри помещений, контрастируют со строгими архитектурными планами, фасадами и суровыми климатическими условиями, - всё это напоминает «победу человека над природой», утверждение, формирующее силуэт столицы. Если Куваджима исследует последние архитектурные тенденции Астаны, Курманбекова и Туяков в своей работе реинтерпретируют образ юрты (архетипичную номадическую структуру), который недавно был присвоен государством для использования в политическом проекте, нацеленном на создание чувства национальной принадлежности с основой в традиции. С опытом в области сценографии, Курманбекова и Туяков поместили в пространство выставки архитектурный механизм, придавая традиционной юрте совершенно новую сайт-специфическую форму. В то время как юрта — это обычно архитектурная конструкция для жизни и социального взаимодействия, её форма в данном случае превращается в транзиторное пространство, где через круговую структуру её архитектуры посетитель пускается в одиночное путешествие. Фарух Кузиев представляет свою работу в данном издании. Его работа, будучи плодом коллективного усилия художников Таджикистана, проводит связь между энергетикой (а точнее ее упадком) страны и социальной напряженностью в Таджикистане. Электроэнергия в зимние месяцы становится практически недоступной, что является причиной общественного недовольства и натянутости отношений между людьми и властью. Кузиев показывает серию работ, состоящую из ответов художников на вопрос: «Какую работу вы бы реализовали, если бы у вас была полная свобода действий и выражения?» Проект ЗИМА включает в себя выставку, публикацию и параллельную программу, состоящую из лекций, кинопоказов и конференций в Центральной Азии, Венеции и Осло. Наша цель – стать катализатором открытых общественных дискуссий по таким вопросам, как связь между искусством и структурами власти, потенциал искусства влиять на общество, и возможные стратегии поведения художников в гнетущие времена, а также по другим вопросам, на данный момент стоящим перед регионом. При активном участии авторов, как из Центральной Азии, так и международных, мы надеемся достичь более глубоко пони-

Введение кураторов

мания настоящей социально-политической ситуации, поднять новые вопросы и возможно открыть альтернативные пути преодоления существующего состояния стагнации. В программе показа фильмов, имевшей место в апреле 2013 года в Алматы, Бишкеке и Душанбе до начала выставки в Венеции, представили три фильма, в которых отразились темы, значимые для центральноазиатского искусства и политической жизни. На показе, осуществленном совместно с Dushanbe Art Ground, Школой Теории и Активизма (Бишкек) и кинотеатром Иллюзион Атриум (Алматы, организовано Екатериной Серебряной), были представлены: «Когда искусство берет власть» (2008) Франсуа Леви-Кюнца, «Мократия – neverland во мне» (2012) Кристиана фон Борриса, и «Соль земли» (1954) Герберта Дж. Бибермана. За каждым показом следовала дискуссия, где фильмы раскрывались в контексте проблем центральноазиатского общества. В Осло в феврале 2013 в Kunstnernes Hus прошла встреча с художницей из Казахстана Алмагуль Менлибаевой, а в апреле состоялась конференция «Поэтика и Политика», в которой приняли участие Кари Дж. Брандтзаг, Мария Чехонадских, Екатерина Деготь, Керстин Стакемайер, Антон Видокле, Марина Вишмидт, Кристиан фон Боррис и Сюзанн Винтерлинг помимо других. В октябре 2013 в Алматы пройдет серия семинаров, где примут участие в числе других докладчиков из региона Виктор Мизиано и Slavs and Tatars. И наконец, в данном специальное издании, которое содержит статьи от разных участников проекта, обсуждаются более широкие вопросы искусства и политики.

Введение Марина Вишмидт Идея данной публикации заключается в том, чтобы прояснить и раскрыть вопросы, которые возникают на выставке павильона Центральной Азии на концептуальном и поэтическом уровнях, и рассмотреть их с философской, политической и исторической точек зрения. Мы имеем дело с особыми материальными и временными свойствами книги, позволяющие ей выходить за рамки событий и структуры проекта, вынося его за пределы времени и аудитории Венецианской биеннале 2013 года. Эта работа как таковая имеет двоякий характер. С одной стороны ее можно назвать лишь сопровождающим компонентом выставки, но с другой стороны это абсолютно самостоятельный сборник текстов, претендующий на широту, преодолевающую выводы и полемики выдвинутые на первый план выставкой и ее продолжительной и обширной дискурсивной программой. Организующий троп «Зима», заимствованный из поэмы казахского поэта, интеллектуала и активиста Абая Кунанбайулы (Кунанбаева), стараниями Зифы Ауэзовой и Екатерины Деготь, наполнивших фон поэмы модернизирующими движениями современости, был расширен и в последствии использован в качестве метафоры социальной стагнации, культурной цензуры и политической несвободы сквозь призму анализа антипутинских протестов 2011-2012 гг. Если мы понимаем аллегорию в рамках выдвинутых Вальтером Беньямином как способ переживания, характеризуемого осознанием фрагментированной, таинственной и непостоянной природы мира, в котором все существующее является знаком чего-то еще, то она предстает перед нами некой пробуждающей оптикой. При помощи этой оптики становится возможным найти эффективные измерения того, что кажется герметичным и статичным, т.е. проявляются коды и отклонения произвольной тирании реально существующей власти. Эту идею, хоть и в более социологическом ключе, развивает Мария Чехонадских, рассматривающая прекаритет постсоветских культурных работников и их социальных отношений, вырабатываемых в парадоксальных процессах поиска автономности и защищенности в атмосфере капиталистической зрелищности, молчания и компромисса, а также политических и онтологических

Введение

экспериментов, которые одновременно специфичны для этого пространства и свойственны нагнетаемой неолиберализмом катастрофе общественного производства культуры по всему миру. Как говорится в кураторском тексте, идеологема «сначала экономика» использовалась в Центральной Азии в качестве инструмента сдерживания публичных дискуссий относительно конструирования постсоветской демократии. Вспоминая примеры стран азиатского экономического чуда, таких как Сингапур, где данный инструмент использовался и все еще используется для установления автократической и сильно централизованной формы правительства в странах региона, делая невозможной социальную критику, исходящую из сферы политики или ее более уклончивого соседа – культуры. Резюмируя данный проект, «Зима» обозначает сценарий, при котором интенсивность дебатов относительно социальных целей чрезвычайно низкая и горизонт перемен предстает смутным или же вовсе отсутствует. Ситуация меняется лишь количественно, но не качественно, особенно в сравнении с более благоприятными условиями Севера и западного капиталистического мира, где мы становимся все более непрошенными гостями. В результате мы имеем мир, в котором экономика не только на первом месте, но и обслуживается политической системой, провоцируя и углубляя кризис воспроизводства для миллиардов людей, прозябающих под максимально непрозрачным демократическим строем. Это не означает ни отхода от специфичности Центральноазиатской ситуации, ни возникновения различий между национальными государствами таких как Казахстан, Таджикистан, Узбекистан и Кыргызстан. Очевидно, что «ресурсные диктатуры», как видно на примере Казахстана, имеют стратегические, геополитические отголоски как в смысле политики развития страны, так и в масштабах репрессий, применяемых для усмирения недовольных, как это было в случае жестокого подавления бастующих нефтяников в Жанаозене в 2011 году, о котором писал Габриель Леви. Далее, казахстанский политолог Адиль Нурмаков рассматривает развертку политической стратегии «сначала экономика» или «капитализм с азиатскими ценностями», анализируя примеры Казахстана, где процветает олигархия, своей политикой препятствующая созданию какого бы то ни было плюрализма. Помимо прочего данная работа содержит углубление в размышления Кари Брандтзаг о неисследованных текущих геополитических

Марина Вишмидт

отношениях между Норвегией и Россией, основанных на анализе связи эстетики и политики в период между мировыми войнами и ее современными отголосками. Культурный обмен – менее официальный и более эпизодичный – представляет интерес для Руслана Гетманчука с его анализом креольности (créolité) в Центральной Азии, переносящий ее пределы с постколониального Нового Мира на неуместную миноритарную артикуляцию степей. Также в этой книге данный вопрос исследуют Slavs and Tatars. Более конкретные исследования провели сборник сквозь локальные параметры ситуации в Центральной Азии, пересекаясь отзвуками и конфликтами с основными глобальными тенденциями. «Война с терроризмом» и незаконные экономические сделки по мнению западной прессы являются, пожалуй, главными из них. Аналитик международных отношений Эльмира Ногойбаева делает обзор социального кризиса в Кыргызстане, фокус которого направлен на революции 2005 и 2010 гг. Исследователь, арт менеджер и активист Анна Басанова, живущая в Душанбе, представляет ландшафт современного искусства в Таджикистане как шахматную партию, метонимию пата развития в этой сфере, которая не поддается четко поляризованной оптике успеха или краха, репрессий или выражения. Акцентируя эту тематику с позиций низов, критик, куратор и публицист Виктор Мизиано, живущий в России, но работающий по всему миру, в подробном интервью с художественным консультантом Центрально-азиатского павильона 2013 г. Сюзанн Винтерлинг говорит о том, что условия молодых художников (как например на центрально-азиатской арт сцене, в которую он был вовлечен в качестве инициатора первого Центрального-азиатского павильона в 2005 году) могут отразить неоднозначную энергетику и симпатию эпохи, которую он диагностирует будучей «не так далеко от прорыва», как однажды это было с молодыми художниками, послушно соглашающимися со статусом-кво, и в то же время потенциально непостоянными и более открытыми к переменам, чем в первые периоды нестабильности 1960-х и 1990-х в России. Измерение температуры современности как противоречия также занимает Керстин Стакемайер в ее эссе «Следы эпического элемента в середине катастрофы». Она внимательно, хотя и с определенной бравурностью, организует как философские понятия, так и эмпирические данные, формулируя тезис о «Конце Капиталистического Прогресси-

Введение

визма». В течение долгого времени автономия, будь то в искусстве или политике, состояла в контрдвижении по отношении к тому, что представлялось непреодолимым прогрессом капитализма. Главный вопрос, который проходит через весь ее текст, можно выразить следующими словами: Каким образом противостоять капитализму, пребывающему в перманентном кризисе? И как оградить собственную практику от состояния жестокого безучастия? Пожалуй, вместо заключения лучше будет особо отметить измерение воображения, которое в полной степени присутствует, хоть едва лишенное, но формально не редуцированное до социального и теоретического анализа, который мы обсуждали до сих пор. Как сказано в кураторском введении, «Зима также характеризуется потенциально трансформативным характером, так как после зимы наступает весна, и снег сменяется расцветом; замороженный публичный диалог сменяется более вовлеченным». Подобное наблюдение можно сделать в опубликованном сценарии и визуальном материале пьесы Антона Видокля «Энергия космоса неразрушима!!!», в которой осуществляется замысел нарисовать новую звездную карту закрытой доктрины Космизма. У нас также была возможность воспроизвести несколько страниц из изумительного иллюстрированного дневника художника Вячеслава Ахунова. Хотя власти Узбекистана не дали ему разрешение на выезд из страны, его удивительная работа «Дыши Тихо» (1976-2013 гг), представленная на павильоне, выполнена на основе набросков в дневнике, сделанных 37 лет назад. Среди специальных проектов для данной публикации – сатирический путеводитель по Национальному музею Таджикистана Фаруха Кузиева и характерно пикантный проект группы Slavs and Tatars «Ни Москва, ни Мекка».

Попечительство, песок и кремний Комментарии Сюзанн М. Винтерлинг в соавторстве с Анной Тейксейра Пинто и Аланом Сибони В последние несколько лет пока мир все глубже и глубже утопал в грязи неолиберализма, по которой мы ступаем, становится остро ощутимой динамика артикулирующая поэтику и искусство. Меня волновали следующие два вопроса, которые подчеркивали важность проекта подобного Зиме, и трех его компонентов: поэмы прошлого, анализа во всех смыслах определенных условий, в которых мы живем, и вера в искусство как ярчайшую сторону общества. Номад в сети: как пророческое видение прошлого может одновременно быть критическим и поэтическим проектом? Но что это значит для художников и художественного образования? Поэтическое, следуя за критическим переосмыслением фрагментации, представляет себе мир по-другому: открытым, фрактальным, сопротивляющимся привлекательности общепринятой эстетики, открывая вместо этого путь субъективностям – номадической поэтике. Номадизм, который не заблудился и не ищет пути домой. Текучесть сети может воспользоваться этим. Она также может противодействовать давлению, навязываемому объединенными усилиями медиа. Как показывает случай Аарона Шварца1, мы должны оставаться на страже и должны «слушать звуки баса» 2. Однако даже сеть различается в разных частях света, многие аспекты которого раскрывают социальную стагнацию: эмансипация ушла в песок. Мы стоим пред лицом реальной неопределенности того, будут ли вообще найдены элементы другого языка во всеобщем зрелище замороженной политики, безжалостной экономики и гаджетного энтузиазма. Реально как возможное, так и воображаемое: что случилось с общинами и сообществами? 3 Во время обессивного чтения об Аароне Шульце меня поразил тот факт, что он читал Эрнста Блоха, философа, которого я изучала, будучи студентом философского факультета и работая над эссе «Наивысший бог Канта», которое сейчас предстает на уровне видеоигр. Этот концепт на самом деле связан с категориями красоты и морали в работе Канта «Критика эстетического суждения», особенно в изобразительном ис-

Сюзанн Винтерлинг, Анна Тексейра Пинто, Алан Сибони

кусстве. Кант также был тем, кто связывал понятие эстетики с идеей разобщения. Опять-таки, это очень современная динамика. Например, Жак Рансьер видит разобщение неотделимым от свободы. Он рассказывал историю плотника, который, окончив работать над полами в доме у буржуа, начинает оглядываться по сторонам в поисках места куда присесть. Он думает, что если бы это был его дом, он бы поставил стул здесь и наслаждался бы видом на лес. Эстетический опыт освобождает его от реальности его материального состояния и дает ему возможность представить себе новое социальное бытие. В этом смысле эстетика – это конкретная утопия с очень ощутимой эмансипирующей силой. Эрнст Блох стал очень известным благодаря своей идее «конкретной утопии», в его главной работе под названием «Принцип надежды» (The Principle of Hope), где он основывается на том факте, что мы можем мечтать о конце угнетения. Блох поддержал студенческое движение 60-х и 70-х в Европе. Его идеи больше основывались на интеграции, чем на противопоставлении иррациональности и разума. Субверсивный и абсолютно неинтересующийся дихотомиями Эрнст Блох должен сегодня пониматься более обширно. Во введении к своей работе «Приватизация надежды» 4 (The Privatization of Hope) Славой Жижек заявляет, что «(Блох) одна из редких фигур, в отношении которой мы можем сказать: в основе, относительно наиважнейших вещей он был прав, он наш современник, он возможно больше относится к нашему времени, чем к своему собственному». В этом свете мы можем понять самоубийство Аарона Шварца не как трагедию индивидуума, который должен стать культовой личностью. Этот акт раскрывает конфликт, который мы наблюдаем между знанием и властью, доступом к образованию, интернету и культурным репрезентациям.5 Это отсылает нас назад к основам современности. Не был ли это проект современности, рассчитанный на достижение более широкого доступа к знанию и транспарентности? Транспарентности как способа достижения эмансипации? В чем еще заключались основы современности? Какими еще способами эти процессы оказывались в состоянии застоя и даже возвращения в прежнее состояние? Анна Тейксейра Пинто может многое нам рассказать об этом: Можно сказать, что определяющим для современности является понятие политического, которое лучше всего можно понять как борьбу

Попечительство, песок и кремний

за публичную сферу. Это борьба за то, чтобы вырвать все человеческие отношения из домашнего или личного пространства и переместить их в область коллективного существования. Только в современную эпоху то, что происходит дома между мужем женой, или на заводе между управляющим и рабочими, прекращает рассматриваться как конвенциональные отношения, основанные на договоре, и становятся вопросом значимости для общества в целом. Мое любимое определение принадлежит Рансьеру: Модерн представляет разрыв непрерывности между порядком установленным природой и социальным порядком, выражаемом в понятии врожденного права: люди благородного происхождения правят над людьми низших классов; богатые правят нищетой; сильные слабыми, отцы над сыновьями; мужья над женами. Права гражданина – это права тех, у кого нет врожденного права. Демократия это верховенство тех, у кого нет унаследованного права править. Демократическая борьба становится битвой за формулирование общественных проблем и решение вопросов другими способами, например, законами свободного рынка. Искусство – это не метафизическая сущность; это продукт социальных отношений. Хотя мы, как правило, забываем об этом, мир искусства, который мы населяем, взаимосвязан с развитием современного государства и его институтов, таких как университеты, музеи и парламент. Демократическая привилегия говорящего субъекта сопутствует современному режиму репрезентации, посредством которого угнетенные, игнорируемые, незаметные находят возможность заявить о себе. Искусство и политика встречаются в «публичной сфере». В эпоху современности искусство перестает быть частной практикой, зависимой от патронажа, и становится вопросом политического развития. С этой точки зрения изобразительная и политическая репрезентация фундаментально соотносятся; и искусство, и политика остаются условными понятиями. Поэтому борьба за «общее» представляет фундаментальную проблему для производства искусства, хотя люди не осознают этого, нынешняя «приватизация всего» грозит нам возвращением в феодальную систему покровительства… Но каким-то образом возникает наивное желание восстать: можем ли мы не разрабатывать подходы к свободе выражения и производства знания (а также академической деятельности), где ключевой позицией может быть спонтанность, ведь искусство больше не ограничивается

Сюзанн Винтерлинг, Анна Тексейра Пинто, Алан Сибони

институциями и иерархическими системами. Это, например, было одним из стремлений, когда мы начинали проект Akademie Isotrop – коллектив художников, в котором практиковались взаимная поддержка и образование в ходе производства искусства. Что случилось, с этим духом? Микрокосм, можно ли действовать на другом, более обширном уровне, особенно со всеми знаниями и технологиями? 6 И так я начала переписываться и созваниваться с Аланом Сибони, который был частью событий в Венсене вместе со своим другом Жилем Делёзом. Пока я работаю над его портретом, он фотографирует большую и открытую группу молодых людей почти каждый день. Они обираются вокруг него, потому что он может им о многом рассказать о том, что происходит сейчас и о времени, кода искусство и политика привлекли огромное внимание и энергетику: Распространение – возможно наиболее полезное понятие в наше мрачное время. Связи, сети, микро-отношения, микро-сети, которые могут и будут взаимодействовать как неожиданный, массивный порыв, голос народа. Песок садовых аллей: Ж.Д. писал, что этот век будет эпохой кремния – в его маленькой библиотеке или на его письменном столе не было и нет никаких компьютеров, но… Одним из основных результатов Мая 68-го года во Франции было открытие Венсена (недалеко от пределов Парижа) – Экспериментального университетского центра. Там – впервые за всю историю университетов Франции – студенты не должны были получать степень бакалавра (в Британии уровень А) и могли зачисляться туда наравне с молодыми рабочими, у которых вообще не было никакой степени… Еще одна педагогическая инновация заключалась в том, что можно было смешивать несколько предметов за один академический год, например искусство и компьютерные науки плюс философию. Так появлялись новые отделения, такие как гендерные исследования, кино или лингвистика. Там преподавали основные «французские мыслители» (Фуко, Деррида, Делёз, Лакан, Сиксу, Шатле и т.д.). Среди непрерывных обсуждений и встреч быстро придумывались общие лозунги, экспериментирование для каждого – университет больше не был местом, где учили и учились, но был и местом, где противостоят, оценивают, опровергают, производят и создают. И часто громко говорят. И Венсен был полностью вовлечен в основные социальные и политические движе-

Попечительство, песок и кремний

ния тех лет: за права женщин, ЛГБТ, иммигрантов, заключенных и т.д. Такие группы для популяризации своей борьбы могли рассчитывать на ресурсы Венсена, такие как кино и фотография. Экспериментирование и эксперимент были частью практической философии Жиля Делеза. Ее разделяли большая часть студентов, собиравшихся вокруг него каждый вторник по утрам. Появлялись новые концепты, создавались «траектории полета». Спустя 45 лет после своего создания он до сих пор может нам рассказать о событиях, желаниях, революциях и видимости 7, даже после того, как социальные и политические условия изменились. Наши глаза должны быть способны видеть дух, а также путь, который бы демонстрировал заостренный взгляд в «люнет». «Люнет» – это линзы, которые художники и философы неустанно полируют так, чтобы в какой-то момент с этим взглядом в душе смогут увидеть красоту мира.8 Солнечное утро, слегка прохладное, но после пасмурной, дождливой недели оно подобно благословению. Моя кошка очень забавная, очень активная… Вчера был перечитан первый курс Жиля в Венсене до (11 79); название курса: Machines désirantes. Очень сложно слушать, яркие воспоминания без ностальгии. Как раз наоборот, ностальгия ощущается на первом месте! Очень значительно – Ж.Д. говорил о 21-м веке как о веке кремния (забавный вопрос: будет ли кремний хорошим кандидатом для квантового компьютера?)

Сюзанн Винтерлинг, Анна Тексейра Пинто, Алан Сибони

Примечания 1. Аарон Шварц (8-го января 1986 г. – 11-го января 2013 г.) – американский программист, писатель, политический деятель и интернет активист. Его жизнь, работа и самоубийство спровоцировали дебаты по вопросам доступа к информации в СМИ и среди политиков. 2. TJ Clark “For a left with no future” in New Left Review 74, 2012. 3. Годар говорил: «Возможно, правильно то, что нужно выбирать между этикой и эстетикой, но столь же верно и то, что, что бы не выбиралось, и первое и второе встретятся в к конце пути ибо само определение человеческого состояния должно быть на первом плане». 4. The privatization of Hope, Peter Thompson (ред.), изд. Duke: University press, 2013. 5. См. Анализ блога Аарона Шварца «Возрождение темного рыцаря…»: «Жесткая по отношению к преступлениям политика, подобная тем, что реализовывались в 1980-х годах, и неолиберальная экономика ведут к революции низших слоев общества. Эти фильмы предлагают нам отражения. Первый говорит нам о провале либеральной политики, а второй о провале консервативной». 6. Технология не может быть проблемой и на нее всегда можно ссылаться. Нам нравятся экраны: жизнь – экран, фильмы демонстрируются на экранах и можно представить мир как тачскрин и желать быть гермафродитами-киборгами, которые сосуществуют со всеми видами в гармонии, как предлагает Донна Харавэй. Конечно, мы живем в противоположности утопии, но утопии имеют реальную функцию в своей абстрактности. 7. Практическая философия Спинозы и поверхность, на которой будут протекать свободные или несломленные потоки, освобождая тела от органов: каждая функция должна подвергаться сомнению, чтобы тело стало полезным – оно никогда не закончено, оно неполное. 8. Возможно, линзы – это секретные группы в социальных сетях, которые Алан собирает вокруг себя, а молодые люди собираются в сеть, когда они собираются в городе с камерой. Или те, кто ходят вокруг с айпадами, как новыми формами линз или голограмм, которые воссоздают Тупака.

Абай Кунанбаев, «Зима» Зифа Ауэзова Стихотворение Старец, отчаявшийся от долгого озноба, впустивший в свое сердце холод, утративший веру в наступление светлых дней, осерчавший на род человеческий, – старец, обреченный на леденящее душу одиночество, разухабисто и лихо шагающий к концу, обдавая студящим дыханием и унося все, что попадается на пути, – в вечную тьму и стужу. Таков образ зимы, запечатленный в стихотворении казахского поэта Абая Кунанбаева (1845-1904). Пейзаж, на фоне которого Абай представляет зиму, – из обыденной жизни большинства современных ему казахских семей. Открытые ветрам степные просторы, заснеженные юрты – традиционные войлочные жилища на деревянных остовах – стоящие в загонах табуны коней – основной источник пищи, достатка, мобильности и свободы в степи. Степь вымерзает, трава на пастбищах скудна и скрыта под снегом. Юрты сотрясаемы зимней поземкой, кони изнурены голодом и тщетно бьют копытами по наледи в поисках травы. Табунщики, закрываясь от ветра, спасают коней, волки – оголодавшие соседи по степи – нападают на табуны. Не видно детей, – они попрятались по домам от мороза и больше не резвятся на природе. Все это козни Зимы, – Абай сравнивает ее со старым сватом (құда), который приносит с собой лишь беды (әлек). Он высок, одет в белое, белобород, густобров и румянен, – немного контрастного красного на доминирующем белом фоне, – почти как в русской поэзии у некрасовского Мороза-воеводы («Идет – по деревьям шагает, / Трещит по замерзлой воде, / И яркое солнце играет / В косматой его бороде», «Мороз, Красный нос», 1863). Старый сват слеп и глух ко всему живому, дыхание его холодно и трескуче: дунет – и закачаются даже самые крепкие юрты, тряхнет головой – повалит снег. Волки, чующую легкую добычу, – его сообщники. Зима у Абая не предвещает ничего доброго, ее присутствие лишь сковывает жизнь и свободу, – эти ощущения созвучны образам из бунинской «Метели»: «Мертвое поле, дорога степная! / Вьюга тебя заметает ночная , / Спят твои села под песни метели, / Дремлют в снегу одинокие

Абай Кунанбаев, «Зима»

ели… / Мнится мне ночью: не степи кругом – / Бродит Мороз на погосте глухом…» (1887-95). То, что для человека напасть, для Зимы в радость: объяв все живое холодом, абаевский старец становится все румянее и краше на морозе (аязбенен қызарып ажарланды). Как не вспомнить здесь снова Некрасова, чей Мороз развлекается, замораживая все, что некогда было живо: «Люблю я в глубоких / Могилах покойников в иней рядить, / И кровь вымораживать в жилах, / И мозг в голове леденить». Из современной и знакомой Абаю поэзии, пожалуй, прежде всего в русской могли быть найдены узнаваемые для казаха образы зимы. В своей лирике Абай вдохновлялся образцами персидской и тюркской поэзии, однако по географическим и климатическим контекстам представленные в них пейзажи не могли быть связаны с теми суровыми длительными и морозными зимами, что так хорошо были знакомы казахам и русским. Не случайно поэтому и созвучие в образах зимы у Абая с образами, созданными Некрасовым и Буниным. Пушкин – самый главный русский поэт девятнадцатого века, хорошо известный и Абаю – в своей поэзии любовался зимой: «Мороз и солнце – день чудесный!» или: «Зима! Крестьянин, торжествуя, / На дровнях обновляет путь…», или в худшем случае, находил ее скучной: «По дороге зимней, скучной / Тройка борзая бежит, / Колокольчик однозвучный утомительно гремит». Абай воспринимал зиму более драматично. Угнетенное состояние души, вызванное длительным – затянувшимся – ожиданием тепла и перемен к лучшему, находит выход в протесте. В конце своего стихотворения Абай призывает людей не отдавать свое добро, своих коней и овец (слово мал на казахском – и «добро», и «скот», это синонимы) на съедение волкам и вывести скот на новые, нетронутые пастбища, разбивая все преграды. Автор призывает не поддаваться холоду, не покоряться сонливости – «бессонница не смертельна!», – не идти на поводу у негодного старца, – и отпустить его ни с чем на все четыре стороны. Образ разбиваемых преград (бұз қамалды!) все-таки вызывает ассоциации с Пушкиным: «Оковы тяжкие падут, / Темницы рухнут, – и свобода / Вас примет радостно у входа…». Это строки из стихотворения, посвященного сосланным в Сибирь декабристам – русским дворянам, организовавшим восстание против самодержавия в декабре 1825 года. В «Зиме» Абая нет явного политического контекста, но ожидание, вернее, даже обещание неминуемого освобождения от преград

Зифа Ауэзова

и оков, сковывающих умы и сердца, – после долгих дней испытаний и угнетенности – созвучно созданному Пушкиным. Абай С начала двадцатого века и по сей день Абай считается главным вдохновителем казахского словесного творчества, – его песни стали равнозначны народным для носителей казахской культуры и зазвучали с множества театральных подиумов и киноэкранов, его поэзия и философская проза изучается в школах и университетах и является предметом множества научных и художественных изысканий, сформировавших особое научное направление – абаеведение. Богатейший лексикон Абая оформился в особые словари, – в помощь тем, кто осваивает казахское художественное слово. Интерес для нынешних поколений представляет не только прекрасная по форме лирика Абая, но и его размышления о том, каким могло и должно было быть справедливое общество в эпоху модернизации. Случаен, однако примечателен тот факт, что – к изумлению многих казахстанцев – в мае 2012 года памятник Абаю в Москве стал центром российского движения за социальную справедливость «#ОккупайАбай!», – с пометкой «Оккупай!» был издан еще один сборник его поэзии в переводе на русский язык. Кем же был этот человек? Абай (1845 – 1904) был сыном, внуком и правнуком представителей казахской родовой знати Семипалатинского уезда, входившего в то время в состав Западно-Сибирского генерал-губернаторства Российской империи (сегодня это часть Восточно-Казахстанской области). По происхождению и семейной традиции Абаю было предназначено быть вовлеченным в решение самых насущных проблем своего рода. К этому его с юности готовила семья: с семи до девяти лет Абай обучался грамоте и Корану у местного муллы, с десяти до тринадцати лет он получал образование в уездном (позже – волостном) центре Семипалатинске, посещая медресе и приходскую школу с обучением русскому языку. Уже с юных лет Абай начинает помогать своему отцу в работе, связанной с разрешением судебных споров. В Семипалатинске он знакомится с осужденными русскими политическими деятелями, сосланными в казахскую степь. В общении с ними Абай развивает свое знание русского языка и обретает новые знания и вдохновения через чтение русской литературы и переводов на русский язык самых известных

Абай Кунанбаев, «Зима»

произведений европейских мыслителей. Хорошее знание русского языка и понимание политических и социальных контекстов Российской империи было чрезвычайно важно для местных управителей этнических окраин – новых колоний Российской империи девятнадцатого века. Включенность в орбиту Российской империи означала для них, как минимум, перемены в способах организации социальных отношений, а позже и полное переустройство способов ведения хозяйства, трансформации в повседневной жизни. Человек, способный понять и ясно объяснить своим сородичам, чего ожидает от них русский генерал-губернатор и стоящая за ним власть, и как эти ожидания оправдать или обойти, был конечно, очень востребован в казахской степи. В тридцатилетнем возрасте Абай избирается волостным правителем и полностью погружается в сложное дело разрешения конфликтов и имущественных споров, возникших с вводом новой для степи правовой инфраструктуры. К сорока годам авторитет Абая в вопросах управления и судопроизводства возрастает настолько, что он избирается главным судьей на съезде ста волостных из пяти уездов и составляет законоположение по ведению судебных дел для семипалатинских казахов. До пятидесяти лет Абай продолжает активное участие в делах управления Семипалатинской волости, позже его дело продолжают его сыновья и племянники, которым Абай передал свои знания и опыт, – так же, как сделал когда-то его отец Кунанбай. Поэзия Абая Писать стихи и создавать песни Абай начал уже в зрелом возрасте, ближе к сорока годам, когда поэтический талант обрел богатое содержание благодаря увиденному и пережитому. В песнях Абая, распространившихся по степи, – образцы великолепной лирики, поэзия о любви, красотах природы, о печали и надеждах. Самой известной и исполняемой стала, пожалуй, песня-приветствие, посвященное красавице с писаными бровями, «Айттым сәлем, Қаламқас»: Прими, красавица, привет! Стада и жизнь возьми вослед. Вскипают слезы на глазах, когда тебя все нет и нет. Не превзойдет тебя никто, – затмишь любую ты зато. На этом свете я иной не возжелаю ни за что… (перевод А. Кодара)

Зифа Ауэзова

Очень поэтичны и стихи Абая о временах года. Помимо рассмотренного нами выше стихотворения о зиме, поэтическое наследие Абая включает произведения, посвященные и остальным временам года. Радуясь сменившей зиму долгожданной весне, поэт живописует, как в ответ на ее появление пробуждается и человек, и птицы, и животные, и вся природа: …И все девушки лучший надели убор, и долины в тюльпанах, как пёстрый ковёр, В приозёрных низинах гремят соловьи, им кукушки зарёй отзываются с гор. На верблюдах товары привозит купец, у хозяев двоятся отары овец; Тяжек труд у крестьян – пахота и посев, но земля им сторицей воздаст под конец. Благодатною радостью мир напоён, бесконечно украшен создателем он! Материнскою грудью вскормила земля все, что солнцем зачал в ней отец-небосклон. Как не верить нам в милость природы-творца, если в мире весеннем щедрот без конца, Если тучен наш скот, если вдоволь еды, если радостно бьются людские сердца?! (перевод Л. Шубина) Помимо лирики, другой важнейшей составляющей интеллектуального наследия Абая является его этика – размышления о том, насколько и как возможно выжить казахам в новую эпоху, требующую отказа от устоявшихся норм социального устройства в полукочевой жизни с родоплеменной иерархией. При стремлении проявлять себя правильными мусульманами – как соседи на востоке в Бухаре и Самарканде или соседи на западе – российские татары, – и в то же время ориентируясь на требования империи, представленной в лице русских чиновников. Казахи, родные, – мой милый народ! Усы, разрастаясь, покрыли твой рот. Ты зла и добра не сумел различить, в крови и обжорстве не день

Абай Кунанбаев, «Зима»

и не год… Нет ни единенья, ни воли к нему, потерям и бедам теряешь ты счет. Ума и богатства не в силах скорить, упорствуя в зависти, губишь свой род… (Перевод А. Кодара) Одна из важных тем поэзии Абая – поиск гармонии в человеке, стремление к установлению равновесия между потребностями разума – совокупности ума, знания и воли – и сердца. Что делать человеку – разумному, образованному, понимающему непростую суть происходящего, – что делать такому человеку со своим сердцем? Поэт – неравнодушный читатель сочинений европейских философов-гуманистов (Милля, Бакля и др.) – убежден в необходимости сочетать рациональное с тем, что подсказывает голос сердца: Наш холоден ум наподобие льда, горячее сердце согреет всегда. Разумность и такт, прозорливость терпенья, в нас воли рождает тугая узда. Держа в триединстве ум, сердце и волю, ты к цельности редкой придешь без труда. Но взяты поврозь, они будут ущербны, – не славят явлений, где много вреда. Живу неспособный смеяться и плакать, лишь с сердцем мятущимся, с коим – беда. Ум, сердце и воля – ничто друг без друга, а знанье их суть пронесет сквозь года. Что может противопоставить человек – внемлющий и мыслящий – стремительному потоку жизни, уносящейся мгновенно и тающей в вечности? Абай видит надежду в письменном творчестве, рождающем “бессмертное слово”: Нас много, поддавшихся ходу вещей, и мы, оступаясь, слабей и слабей. Но тот, кто оставил бессмертное слово, не выше ли смерти душою своей?! Земной суетой не заботиться как? Для вечности бренность –

Зифа Ауэзова

негодности знак. Но мира изъяны, увы, не познаешь, не следуя мысли пронзающей мрак. Такие пронзительные по своей выстраданности и глубине философские размышления можно найти во множестве поэтических строк Абая, но главным источником, запечатлевшим его воззрения по самым насущным вопросам современного ему казахского общества, является сборник его философских эссе, названный «Слова в прозе» (қара сөз). «Слова» Абая Состоящий из сорока пяти частей, этот сборник эссе в восприятии последующих поколений казахов обрел статус некоего духовного кодекса, – не в качестве руководства к действию, а скорее в статусе ценностного ориентира. Некоторые из рассматриваемых Абаем тем не теряют своей значимости и в современных условиях. Одним из самых содержательных по размышлениям о судьбах общества – и близким по своему драматическому духу стихотворению «Зима» – является «Слово Третье», в котором Абай рассуждает об отсутствии единства, о причинах разрозненности казахов, о присущем его соплеменникам стремлении к накоплению имущества и властвованию над соседями. В основе этих бед, по мнению Абая, – лень и властолюбие, влекущие за собой целый ряд еще больших проблем. Абай приводит перечень взаимосвязанных друг с другом пороков: «Человек ленивый бывает, как правило, труслив и безволен, безвольный – труслив и хвастлив, хвастливый – труслив, глуп и невежественен, глупый – невежественен и не имеет понятия о чести, а бесчестный побирается у лентяя, ненасытен, необуздан, бездарен, не желает добра окружающим» (здесь и далее – перевод К. Серикбаевой и Р. Сейсенбаева). Рассуждая о жизненных амбициях своих соплеменников, Абай сетует по поводу того, что все устремления связаны лишь с увеличением стад и пастбищ, при том, что нет навыков ни в земледелии, ни в торговле, ни в науке или искусстве. Такой однообразный вид хозяйствования неизбежно приводит к бесконечной борьбе за пастбищные земли: «В конце концов их зимовья и пастбища становятся тесными, тогда они, употребив силу своего влияния или занимаемого положения, всеми доступными для них средствами выкупают, выманивают или отни-

Абай Кунанбаев, «Зима»

мают угодья соседа. Этот, обобранный, притесняет другого соседа или вынужденно покидает родные места». Однообразный способ накопления имущества приводит к растущему материальному неравенству и социальной розни: «Чем больше бедноты, тем дешевле их труд. Чем больше обездоленных, тем больше свободных зимовий. Он ждет моего разорения, я жду, когда он обнищает. Постепенно наша скрытая неприязнь друг к другу перерастает в открытую, непримиримую вражду». Отсутствие альтернативных возможностей заработка – в земледелии или торговле – обрекает разорившихся на полную пассивность и зависимость от тех, в чьих руках имущество и власть: «Потерпевший не будет трудиться, добиваясь достатка иным способом…он будет примыкать то к одной, то к другой партии, продавая себя, прозябая в нищете и бесчестии». Абай – наученный собственным опытом – сетует и по поводу нетерпимости властей – местных и российских – к попыткам противостояния стяжательству и воровству: «Над честными сынами степи чинятся уголовные дела по ложным доносам, проводятся унизительные дознания, загодя находятся свидетели, готовые подтвердить то, чего не видели и не слышали… Если гонимому ради своего спасения приходится обращаться за помощью к тем же негодяям, он поступается своей честью, если не идет к ним на поклон – значит, быть ему несправедливо судимому, терпеть лишения и невзгоды, не находя в жизни достойного места и дела». Надежды на перемены к лучшему Абай связывал прежде всего с теми, кто получил современное – русское – образование, то есть мог разбираться в сути происходящего в Российской империи и осуществлять управление в соответствии с принимавшимися в центре империи решениями, а также распространять русское образование среди казахов. Очевидно, Абай воспринимал колонизацию – все возрастающее присутствие русского населения – в степи как неизбежность, и в просвещении и образовании своего народа видел главное средство для спасения не только культуры, но и земли, привычной территории обитания. Но независимо от образования, главным для человека Абай считал служение любви и справедливости: «Начало человечности – любовь и справедливость. Они присутствуют во всем и решают все. Это – венец творения Всевышнего…В ком господствуют чувства любви и справедливости, тот – мудрец, тот учен» (Сорок пятое «Слово», перевод К. Серикбаевой и Р. Сейсенбаева).

Зифа Ауэзова

Зима – предчувствие весны В лирической поэзии Абая мы видим, что усталость и отчаяние от степной зимы неизбежно – по вечным законам природы - уступает место энергии весны, дарующей свет, радость и новые надежды. Отчаяние от неуправляемости и невежества своих соплеменников - зимние мотивы в сердце Абая – нашли свое разрешение в социальных потрясениях, охвативших не только казахскую степь, но и всю Российскую империю не далее как через год после смерти поэта (Абай умер в 1904 году). Творческое наследие Абая стало, по сути, духовным манифестом для лидеров казахского либерального национального движения первого и второго десятилетий двадцатого века – Алихана Бокейханова, Ахмета Байтурсынова, Миржакыпа Дулатова и их многочисленных талантливых сподвижников. Это были представители новой казахской интеллигенции, которые получили современное образование и научились представлять интересы казахской степи в политических институтах Российской империи. Это поколение сыграло решающую роль в определении границ Казахстана – сначала в виде автономии в составе Российской империи. 1917 год положил конец империи… - и настали новые зимы. Но им вослед всегда приходили вёсны. Исчезает к весне дух зимы ледяной, Расцветает земля, как ковер травяной. Высыпая на свет, словно дети к отцу, Все живое обласкано солнцем весной. (Абай, из стихотворения «Весна», 1890. Перевод А. Кодара)

Апология Креольности: Центральноазиатский Случай Руслан Гетманчук

«Потребность в ясности, основанной на двух-трех законах нормы, заставила нас относиться к себе, как к ненормальным. Однако то, что казалось дефектом, может обернуться неопределенностью нового, богатством неизвестного. Вот почему на данный момент полное понимание креольности должно быть оставлено за искусством, безусловно, за искусством». Жан Бернабе, Патрик Шамуазо, Рафаэль Конфьян «Хвала Креольности», 1989 («The need for clarification based on two or three laws of normality, made us consider ourselves as abnormal beings. But what seemed to be a defect may turn out to be the indeterminacy of the new, the richness of the unknown. That is why it seems that, for the moment, full knowledge of Creoleness will be reserved for Art, for Art absolutely». Patrick Chamoiseau, Jean Bernabé and Raphaël Confiant, «In Praise of Creoleness», 1989) 1. Перспектива определяет наблюдателя. Сидя на краю глобуса, посередине нигде и в разгар никогда, еще не умея философствовать, но уже ощущая себя «шпионами неизвестной державы» 1, мы смотрим в окуляры калейдоскопа, наблюдая многократно отраженные друг в друге осколки миров – никогда не повторяющиеся узоры, созданные повторениями, – и понимаем, что из этой точки ничто не кажется нам чужим: ни призрак социализма, ни кровь и мясо свободного рынка, ни ощущение моря – ни ощущение континента, ни тоска акмеистов – ни веселье декадентов, ни космос досократиков – ни хаос дадаистов, ни монадология – ни номадология, ни идеализм Дон Кихота – ни прагматизм Пансы, ни наступательность Робинзона – ни пассивность Пятницы. Подобно делезианскому блуждающему субъекту, мы многократно рождаемся из потребляемых состояний, повторяя: «Итак, это мы… Итак, это мы…». «Новые нищие», готовые присвоить все, что угодно, лишенцы и безот-

Апология Креольности: Центральноазиатский Случай

цовщина, мы рады наследовать любым эпохам и любым культурам и, несмотря на свою шизофреническую отчужденность от реальности, все же чувствовать причастность некой условной Истории, которая, впрочем, то ли уже закончилась здесь, то ли еще не началась. Мы ищем преимущества в этой полужизни на окраинах, в новых пустых местах, где правит молчание, потому что здесь еще не изобретен язык, на котором мы могли бы рассказать о себе. Нам интересно, как это в конце концов происходит: в тишине возникает голос, из бессмыслицы складывается смысл, из подражания рождается самобытность? «Nil novi sub luna», – твердит допотопная мудрость эпохи постмодернизма, игнорируя при этом и факты эволюции, и свои собственные эпистемологические основания, ведь разве познание как таковое не является процессом само-созидания этого самого «нового»? Мы изучаем разные формы жизни, желая понять, на что мы похожи, наблюдаем в свою шпионскую трубу химические свадьбы кочевых монад и мобильных гамет – символические конъюнкции, в результате которых старое превращается в новое, сухое русло наполняется водами, из пустой шляпы выпрыгивает кролик. Чтобы думать об этом, мы с беззастенчивостью дилетантов смешиваем понятия, подозревая, что еще не описанные формы жизни могут быть обнаружены в зазорах между книжными полками, разделенными на рубрики. Поэтому мы говорим что-то о креолизации и картографии, об эмерджентности и аутопоэзе, о трансверсальности и микрополитике, об эрратике и эротике. Когда эти вещи утомляют нас, мы идем в наши спальни заниматься любовью, и всякий раз удивляемся, обнаруживая в этом древнем, как мир, занятии – новизну. We think as we fuck, – вспоминаем мы строчку поэта 2, – должно быть, воспроизведение себе подобных – это задача бесполого размножения, в то время как цели половых способов прокреации состоят, напротив, в отказе от унылого самоподобия и в переопределении границ? Переводя фокус калейдоскопа со статики идентичностей на динамику трансгрессий, мы решаемся на поиски того, чего нет, понимая, что политическая игра в идентичности так или иначе воспроизводит сюжет о победителях и побежденных, другими словами, взывает к войне, тогда как трансгрессия связана с [миро] творческим разрушением этой бинарной, как дубинка, оппозиции, со своего рода уловкой: если третьего не дано, его следует изобрести. 2. Территориальное мышление свойственно всем хищным и наземным, неусыпно стерегущим свои участки частных владений, вгрызаю-

Руслан Гетманчук

щимся в них в поисках материальных и символических сокровищ, убивающим во имя них и умирающим за них, – но возьмем пелагических рыб: они и не ведают, что это – словно бы нет среди них ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного, ни мужеского пола, ни женского. 3. Neither fish nor flesh, please. 4. Ускользая из неводов классификаций, вдохновленные поэтикой Эдуара Глиссана 3, мы используем понятие «креольности» (сréolité) в значении, выходящим по мере возможностей за рамки того контекста, в котором оно возникло; угадываем за ним общее всем формам жизни движение-к-реолизации [не]возможного: невидимый ореол креативной реальности, которым окружен существующий порядок вещей, укорененный в территориальном. Увязая в путанице внутренних различий, деконструируя генеалогии и фальсифицируя родословные, мы славим лукавых божеств – Эрота и Гермеса, – благодаря чьим крыльям края и центры мира связаны воедино. Как и у всех вновь прибывших, у нас нет имен, поэтому мы говорим о себе так, как говорят применяющие уловки на долгом пути домой: мы Никто. Нечисть, полулюди, креоль, черт знает что, экспериментальные существа, занятые картографией несуществующего. 5. Чтобы заниматься любовью, поневоле приходится импровизировать. Куртуазные акыны и трубадуры фристайла, мы создаем череду экспромтов и повторений с вариациями. Импровизация требует той расслабленности ума, без которой нет вдохновения и драйва, а релаксация, в свою очередь, требует напряженных усилий: как отказаться от контроля, не сжимаясь от страха? Как отпустить «свое» и отдаться стихийным потокам – зная, что они могут унести в места, еще не пригодные для жизни? Как научиться доверять течениям так, как это делал известный афрофутурист Sun Ra – а ведь музыка занесла его, кажется, на Сатурн! 6. Или это где-то неподалеку? 7. В зеркалах калейдоскопа далекое и близкое то и дело меняются местами. Любить ближнего как дальнего, тебя как себя – разве это не означает также исполнить и трюк самоподмены: влезть в чужую обувь, спеть чужую песню, переживать по чужому поводу? И разве древний принцип общежития не обязывает исполнять этот трюк каждодневно: поступать с другим так, как если бы мы поменялись местами? Существуют ли вообще эти места, занятые согласно купленным билетам

Апология Креольности: Центральноазиатский Случай

(первый класс, второй класс…), оправдывающие расчетливость самосохранения, амбиции самотождественности, тщету самолюбования? Гордость по поводу дарованной свыше аутентичности выдает романтическое, в духе Иоганна Гердера, понимание природы нового. Едва ли оригинальность создается демиургической волей «бурного гения» - даже если это гений какого-то места, – скорее, она проявляет себя медленно и исподволь, как какая-нибудь (венерическая) болезнь, подхваченная в чужом порту и превращающая своего носителя в изгоя. Нас скорее убеждает скептицизм Юма, утверждающий, что исходящие идеи не содержат ничего нового по отношению ко входящим впечатлениям, и творцу остается лишь подражать и рекомбинировать 4. По большому счету, все, что умеют обезьяны семейства Hominidae – это обезьянничать, но это умение дорогого стоит. Добросовестное подражание в конце концов становится чем-то своеобразным. Креольское искусство гомеопатической терапии – терапии колониальных травм, - основано на мимесисе, на умении присвоить чужую силу путем простой имитации ее символов.5 Суть деятельности художника мы видим сходным образом, находя наиболее яркое ее выражение в меланезийском «культе карго». Любая культура – творческое подражание, любая музыка – повторы с вариациями, текст – узор из осколков контекста, слово – эхо, отражение чужого слова.6 8. А что же у нас есть своего собственного – а, собственно, ничего. Собственность всегда либо приватизирована «нацией», либо «приватно» национализирована, и в нашем случае какой-либо разницы между этими формами не видно. Мы не владеем ни землей, ни водой, ни ситуацией, ни собой. Мы не владеем даже языком, скорее, имеет место обратная ситуация: языки овладевают нами, возникая в рекурсивном процессе перекличек, итераций и переотражений «как результат любовного сотрудничества» 7. Индивидуальность, неповторимость – иллюзия, подобно алхимическому чуду обретающая реальность лишь при условии отказа от инфантильной мегаломании «себя-неповторимого». Если и впрямь «существовать – значит отличаться» 8, – то мы, вновь прибывшие, желая быть, желаем и отличаться, и обладать индивидуальностью, самобытностью, ценностью, ценностями и еще бог знает чем, но, в конечном счете, новый Гамлет общества потребления встает перед дилеммой – обладать или быть? В самом деле, как тут быть? 9. Как нам быть тут?

Руслан Гетманчук

10. Кому - «нам»? 11. Лишенные корней, мы захвачены потоками. Потоки звуков и знаков, потоки лжи и дерьма, финансовые и человеческие, дис – и ассоциативные, превращающиеся снова в потоки сознаний – технику, которой пользовались не только в литературе. Ее придумывал и Фрейд, знаменитый изобретатель джаза, этого метода свободных ассоциаций, по диагонали пересекающего телесность терапии и умозрительность герменевтики, крест-накрест соединяющего заумь науки и безумие искусства в межеумочном сеансе сновидения. Этот метод, позволяющий сопоставлять несопоставимое, и сегодня может изобрести каждый, кто наблюдает за брачным поведением растений: вдоль дорог, ведущих прочь из Рима, у пыльных перекрестков Мира они, не прячась, занимаются любовью с ветром, мышами и пчелами методом перекрестного опыления. Как раз такое поведение и движет познанием. Помня о том, что не только лирика, но и физика основана на метафорах 9, рискнем предположить, что стратегия соположения разнородного годится для всякой познавательной деятельности. 12. Думая так, мы снова вертим калейдоскоп, рассматривая возникающие формы жизни как формы познания, подрывая еще одну бинарную оппозицию: природы и культуры 10. И там, и там возникновение новых фигур происходит спонтанно в зоне контакта и взаимного отражения двух и более старых. Такой контакт, чреватый рождением бастардов, увы, никогда не подразумевает равноправия и почти всегда - насилие. История Запада, печальная история войн, заставляет думать, что вооруженный захват является основным способом генетического обмена. Само появление на едином континенте культурных концептов Европы и Азии возникло благодаря греко-персидским конфликтам. Походы Александра, объединившие греческий, персидский и египетский миры, определили возникновение эллинизма; милитаристский Рим дал миру изначально гибридную культуру; Возрождение оказалось возможным после того, как крестоносцы познакомили единоверцев с наследием Античности, с византийской и мусульманской цивилизациями; Просвещение и Романтизм своим появлением не в последнюю очередь обязаны колониальной экспансии морских держав, чьи корабли столетиями завозили в Европу пыльцу чужеземных культур. И вот уже Антуан Галлан переводит «Тысячу и Одну Ночь», Жан Шарден стяжает славу, публикуя дневники путешествий в Персию

Апология Креольности: Центральноазиатский Случай

и Индию, маркиза де Помпадур вводит моду на Китай, генерал Роберт Клайв – на Ост-Индию, Наполеон - на Египет, а наступивший в середине XIX-го века конец самоизоляции Японии приводит к возникновению западного японизма, процветающего и поныне. В эпоху модернити – эпоху Всемирных выставок и Мировых войн - использование трансконтинентальных заимствований и понимание интертекстуальности становятся общими местами. 13. А как же истории Югов, Востоков, Дальних Северов и всех прочих сторон наблюдаемого в калейдоскоп горизонта, коим несть числа? И этим сторонам досталось кое-какое наследство, включающее и плоды модернизации, и травматический синдром, и памятники имперского строительства, и сомнительные дары «колумбова обмена», и даже новые креольские языки и культуры, чьи очаги пунктиром отмечают на карте излюбленные маршруты колонизаторов. Локальные истории все еще пишутся; хоть выгоды от рекомбинации генов здесь не столь очевидны, но эти выгоды, безусловно, могут быть найдены поколениями, выросшими в условиях относительной независимости и преодолевшими последствие травмы - вытесненное чувство неполноценности, проявляющееся, как это часто бывает, в пуризме, в отрицании «чуждых влияний», конструировании беспримесных родословных и фантазиях величия. 14. Столкновения культур болезненны, и каждый такой случай – особый. Тот тип модернизации, который проводился в Центральной Азии Советской властью, безусловно, отличался от более ранних колонизаторских предприятий Европы, однако по своему происхождению это была все та же прогрессистская экспансия европейского Просвещения, вооруженного научными теориями общественного переустройства. Она привела здесь, помимо прочего, к созданию местной культурной инфраструктуры, которая и по сей день определяет центральноазиатскую версию современности. Хронологически эта версия больше всего напоминает ту самую брежневскую эпоху, когда упомянутая инфраструктура и оформилась окончательно – в виде целого ряда государственных учреждений, имеющих вид национальных «культурных центров», понимающих свою функцию как сберегающую, а саму культуру как национальное явление. Существуют казахские, узбекские, киргизские, русские, корейские, уйгурские и прочие культурные центры, но нет ни единой локальной институции, поддерживающей поисковую, трансгрессивную и критическую традицию [пост]

Руслан Гетманчук

модерности, традицию, интер- или вненациональную по своей сути. Такой центр мог бы, по аналогии с национальными, носить название «креольского». Продолжая развивать метафору креольности, можно пойти дальше и уподобить советскую центральноазиатскую культуру особого рода пиджину – ввиду ее известной ходульности, несамостоятельности (по крайней мере, на начальных стадиях), что было прямым следствием экстремальности породивших ее условий: гражданская война, национально-территориальное размежевание, «Малый Октябрь», коллективизация, репрессии и депортации, цензура, «железный занавес». Главное кредо официального советского искусства - «национальное по форме, социалистическое по содержанию», – удивительно соответствовало описанным в языкознании отношениям господствующего языка-лексификатора (содержание) и подчиненного языка-субстрата (форма) 11 при образовании смешанного наречия. В таком видении следующий этап развития, связанный с появлением на обломках этой двусоставной культуры нового поколения, открытого разным влияниям, должен, по идее, представлять собой процесс самосборки новых символических систем из разрозненных, незаконно присвоенных фрагментов старых: креолизацию. 15. Впрочем, в нашем переменчивом понимании, креольность – это не аффирмация новой идентичности, а, скорее, негация того, что есть. В самом деле, мы не можем больше связывать существующее на планете культурное разнообразие исключительно с идеей национального как особенного 12. Черт с ними, с пелагическими рыбами, но как насчет охотничьих традиций касаток или гидротехнического зодчества бобров? Особенное многолико, его источники неисчислимы, границы не определены, в то время как национальное – всего лишь исторически сложившаяся «западная мода», социально-политический конструкт, форма макроуровневых отношений власти, которой не было в прошлом и не будет в будущем 13. Уже сегодня культурные различия проходят не по государственным границам, а на уровне отдельных персоналий, по крайней мере номинально свободных в определении собственных жизненных укладов – там, где городская среда допускает совместное существование разнообразных эпох и стилей жизни. Такое самоопределение – замена полученных по наследству, фиксированных коллективных идентичностей на персональные, мозаичные и всегда незавершенные, возникающие тут и там в полном соответствии с

Апология Креольности: Центральноазиатский Случай

этикой Do-It-Yourself и логикой «молекулярной революции», – может внести вклад также и в аффирмативное, – почему бы нет? – понимание креольности как модели индивидуации, как механизма возникновения автономности и способа эмансипации от власти больших идеологий. Эта модель настаивает на растущей множественности и ценности различий, признавая одновременно и их сконструированность/обусловленность, и их тотальность/непреодолимость. При всем этом «креольское самоопределение», как один из примеров тактического эссенциализма – это, конечно, вынужденный шаг. Эмансипация и автономность приобретаются, как правило, в стремлении выжить в неблагоприятных условиях. Производство креольской субъектности основано на болезненном опыте неудачной социализации – опыте отторжения и непризнанности как по одну, так и по другую сторону какой бы то ни было «границы». Мерцание самоидентификаций есть результат невротической интериоризации неразрешимых внешних противоречий, оно обеспечивает ту обостренность внутренних конфликтов, благодаря которой идентичность может оставаться слабой, волатильной, сохраняя свой трансгрессивный [миро]творческий потенциал. 16. Во фразе «все люди разные» универсализирующее «все» входит в непримиримое противоречие с партикуляризирующим «разные». В чем ценность подобных противоречий? Заканчивающаяся большая эпоха оставила нам много подобных вопросов. Это было время крупномасштабных политических объединений, невероятных идеологических проектов, наций 14. Если древние войны племен и царств могли быть опустошительными для самих этих племен и царств, то войны наций стали в конце концов воплощенным кошмаром и могли бы стать примером уничтожения жизни как таковой. Любой принцип объединения – консолидирующая идея, социообразующее знание, – всегда подразумевал также и проективный образ «чужого». Создание общности требовало возведения стен, обычных и идеологических; условием дружбы была вражда; людей объединяла рознь. Непоседливые европейцы, возможно, раньше других обнаружили: мир велик, и люди везде разные. One man’s weird is another man’s world – что русскому хорошо, то немцу смерть. Из этого открытия можно было извлекать прямую выгоду, проводя в жизнь принцип «разделяй и властвуй». Однако наследникам тщеславной эпохи наций – креоли – предстоит сделать следующее, более фундаментальное открытие: мир мал, и люди вез-

Руслан Гетманчук

де одинаковые. Населяющие глобус повсюду и всегда сидят на самом его краю – ожидая, когда закончится их время, чтобы соскользнуть за край и уже никогда не вернуться. В такой перспективе какие угодно наблюдатели действительно разделяют одну общую судьбу, принадлежа одному виду, полу, расе, нации, классу, вере, и так далее. Наша солидарность с любым дыханием жизни, включая ее небиологические формы, основана на этой простой вещи: мы загадочно смертны и восхитительно одиноки. Может быть, именно поэтому нам и не чуждо ничто нечеловеческое.

Примечания 1. М.К. Мамардашвили, «Психологическая Топология Пути», 1997. 2. Essex Hemphill, “Conditions”, 1986. 3. Edouard Glissant, “Poetics of Relation”, 1997. 4. Дэвид Юм, «Трактат о человеческой природе», 1740. 5. Raquel Romberg, “Ritual Piracy or Creolization with an Attitude”, 2005 (from “Creolization As Cultural Creativity”, 2011). 6. Юлия Кристева, «Бахтин, Слово, Диалог и Роман», 1993. 7. Франсиско Варела, Умберто Матурана, «Древо Познания», 2001. 8. Леонид Липавский, «Разговоры», 1992. 9. Roger S. Jones, “Physics as metaphor”, 1983. 10. Умберто Матурана, «Биология познания», 1970. 11. John Holm, “An Introduction to Pidgins & Creoles”, 2000. 12. Sharon Bailin, “Culture, Contamination, and Creativity: How Newness Enters The World”. 13. П. Бергер, Т. Лукман, «Социальноеконструирование реальности», 1995. 14. Бенедикт Андерсон, «Воображаемые сообщества», 1983.

Ни Москва, ни Мекка Slavs and Tatars Тайны в своей сущности эзотеричны и как таковые несут угрозу демократии: ведь не является ли публичность демократическим принципом? – Норман О. Браун Немногие осмеливаются упоминать Маркса и Мухаммеда в одном предложении. Ибо что на земле (или на небесах, с или без 72 гурий) может атеистическая экономическая или политическая философия поделать с религией, почитающей одного единого Бога? Не продолжает ли первое быть столь значимым для левых, которые (подобно сладострастным любовникам не способным на окончательный разрыв) продолжают хвататься за последнюю возможность, тем самым продлевая страдания обеих сторон, в то время как второе гордится традиционалистской, и в известной степени реакционной точкой зрения касательно ряда проблем? Не каждую пару ног можно расставить порознь, но еще реже встречаются умы и сердца способные разделять. Именно подобная интеллектуальная и мистическая акробатика сватает нас как Slavs and Tatars («Славян и татар», (прим. пер)), не говоря уже о хазарах, башкирах, каракалпаках и уйгурах. Между двумя «башнями близнецами», коммунизмом и исламом, существует регион, который альтернативно именуют Мавераннахром, Трансоксианой, Великим Хорасаном, Туркестаном или просто Средней Азией. Как и мы, она принадлежит многим народам и местам, которые в определенный момент оказалась между имперской Россией и этатистким Китаем, чингизидами и законом Шариата, оседлыми и кочевыми племенами, тюркскими, персидским и русским языками, не говоря уже о кириллице, арабском и латинском алфавитах. Мария Элизабет Луоу пишет: «Упрямая восхищенность миром наиболее выразительна в тех частях света, где предпринимаемые конкретные усилия по его разочарованию невероятно организованы и глубинны» 1. Мы обращаем взор на эту «страну за рекой» (Амударья или Оксус) в попытке исследовать потенциал прогрессивного действия в исламе. На территории, исторически считавшейся плодородной для развития веры, но, тем не менее, обособленной в нашу, зачастую амнезийную эпоху,

Slavs and Tatars

подход к педагогике, сакральному и к самому модерну предлагает нам столь необходимую нашему обществу модель критического мышления и соответствующего бытия. Подобно нашему персонажу Ходжи Насреддина и его современному протеже Ali G, мы верим в то, что глупые вопросы о сложных материях могут к чему-то привести. Если ислам игнорируется и отвергается как нечто реакционное, и если он сдерживается в равной степени светскими интеллектуалами и умеренными мусульманами, то он определенно представляет плодородную почву для возрождения истоков прогрессивного действия. Выражаясь земным, обыденным и, возможно, полностью дискредитированным языком финансов: «чем больше риски – тем больше награда». Усиливая амфиболию С наибольшей силой нас соблазняет то, как притягиваются противоположности. Когда началась секуляризация, коммунизм и капитализм (отступивший только на время) вступили в жесткие идеологические стычки и прошлись вихрем примирения, который мы называем модерном, от остаточных проявлений которого мы страдаем и поныне. Основополагающее трио современной науки: Карл Маркс, Эмиль Дюркгейм и Макс Вебер видели эпоху модерна именно как секулярный, как результат неизбежной эволюции того, что они называли премодернистским, традиционным, религиозным обществом 2. Разочарование или де-обожествление мира, о котором с грустью размышлял Шиллер, в равной степени отразилось как в революционном (большевицком) коммунизме, так и в позднем капитализме. Если синкретичный центральноазиатский ислам – одоленный СССР посредством финансовой политики, бюрократии и силы – смог столь эффективно сопротивляться в течение семи десятилетий систематичного запрещения, чему он сегодня, в начале 21-го века, может научить нас, плывущих против возрастающего течения бездумного экономического либерализма? Было бы глупо полагать, что революционный коммунизм, длившийся примерно семьдесят лет и строго воспрещающий религию, никак не связан с современными мусульманами, задравшими носы перед своими центральноазиатскими единоверцами. В советскую эпоху было осквернено множество священных мест от Ашгабада до Кашгара: мечети сносились или перестраивались в спортивные залы, библио-

Ни Москва, ни Мекка

теки, клубы рабочих и т.п. Создавались организации, действующие не хуже фильма Расса Майера или Фонда Ричарда Докинза, как, например, Союз воинствующих безбожников, для того чтобы бороться с тем, что большевики назвали бы исламской отсталостью. Звучит весьма знакомо: невозможно изумиться представляя что чувствуют современные исламофобы справа разделяя это рвение со своими бывшими противниками – революционными коммунистами. Тем не менее, именно это ограничение и сдерживание создало гибкий, комплексный и синкретичный подход к исламу в противовес часто жесткому, ориентированному на Персидский залив, пониманию веры. Сегодня, на фоне предполагаемой холодной войны пульсирующей в исламском мире, которая стравливает суннитов Аравийского полуострова с усиливающимся движением Шиитского полумесяца Ирана, Ирака, Сирии и Ливана, возможно, мудрым решением будет не выбирать ту или иную сторону между ваххабизмом первых и теократическим иммамизмом других. В этом контексте Центральноазиатское синкретическое определение веры предлагает редкую возможность. Сельский ландшафт степей испещрен экосистемой больших и малых, санкционированных государством и создаваемых самим народом, священных мест (по-узбекски авлиё). Места вечного покоя святых, воды святых источников, застывших на склонах хребтов вдоль границы с Афганистаном, –даже древние деревья становятся местами паломничества (зиёрат). В качестве приношений паломники часто оставляют еду, воду или одежду. Некоторые просто приходят помолиться, а затем отправляются дальше, либо к другим святыням, либо возвращаются к повседневной жизни. Другие люди приходят по вечерам собрать приношения и одежду, согретые благословенной аурой святыни.3 Святые места наилучшим образом подтверждают прогрессивный подход к исламу в Центральной Азии, проявляющегося в активной роли и авторитете женщин. Святые места неизбежно становятся прибежищем для женщин в большей степени чем мечети, если там нет специально огороженного для них места для молитвы. Во время строгих запретов советского периода миссия сохранения веры пала в основном а на плечи женщин. С учетом их значимости в области частной жизни, женщины стали хранителями традиций и религиозного достоинства, особенно пред лицом враждебного государства. Один человек объяснял, как разрешилось напряжение между публичной лояльно-

Slavs and Tatars

стью коммунизму и частной практикой ислама как гендерной задачи: «Я коммунист. Я не могу поститься или молиться на работе. Но моя жена и келин (сноха), сидят дома, так что они должны молиться и поститься! И мы не будем страдать от грехов. Мы мусульманская семья!» 4 В святых местах пожилые женщины, известные как отин или биби-отин, исполняют ритуалы, соблюдая жизненные циклы. Отин отвечают за передачу религиозного знания, выступая в роли учителей молодых женщин в сообществе, и передают свой собственный религиозный опыт своим дочерям или снохам, как показано на иллюстрации цепи передачи знания ниже (см. «Цепочки, в которые мы верим»). Прощение грехов в нашем регионе обращено к горам, которые вдохновляют всех мужчин и женщин. В попытке пролить свет на устойчивость казахских мусульман в Туркестане, Брюс Привратски говорит о силе ландшафта, пробуждающего коллективную память. В течение семидесяти лет советской власти жизнеописание предков и старейшин хранилось в некоем дремном, неактивном состоянии, коллективно практикуясь каждый раз, когда человек проходил мимо святого места.5 Запретив святые места и мечети в Центральной Азии, власти невольно сделали из прошлого чужую страну – более искомую, очаровательную, более значимую, чем они могли бы себе представить. Посещение могил усопших предков было равносильно побегу за железный занавес, за границу. Что более важно, запрет ислама в Центральной Азии совпал с увеличенным доступом к печатной прессе по всему исламскому миру. В Центральной Азии вместо того, чтобы быть смытым волной доктрин и письменных дискуссий о теологии, ислам стал практиковаться на уровне сообществ, сохранив значительный устный материал. В результате, в коммунистический период начался процесс де-модернизации религии, которая начала становиться особенно гибкой. И вопреки всем ожиданиям там, где исламу была предоставлена свобода, он регрессировал, а там где был запрещен – прогрессировал.6 Да здравствует синкретика Традиционное знание гласит, что не небесный свет озаряет Бухару, самый богатый на истории из городов Центральной Азии, а свет Бухары достиг небес. От астрономов до религиозных ученных, от врачей до святых бытует мнение, что явно существует что-то, в воде крепости «Великого шелкового пути». Возможно, наша жизнь будет гораздо луч-

Ни Москва, ни Мекка

ше, если мы перенаправим наши устройства тепловидения с военного наблюдения и уголовных расследований на изучение метафизических материй, ведь именно этот город в степи, где множество святых душ на каждом квадратном метре помогают московским миллиардерам избавляться от своих денег.7 Когда сегодня Запад или сами мусульмане определяют или обозначают исламский мир, в его понятие, прежде всего, входят страны от Северной Африки до Юго-Восточной Азии, странным образом пропуская сердцебиение постсоветского пространства. Подобно тщательной спроектированной трассе, недавно отчеканенный акроним MENASA (Middle East, North Africa, and South Asia), идет в обход пространства, которое до последнего времени задавало темп обширному мусульманскому сообществу. Возможно, Бухара – четвертый святейший город для ислама после Мекки, Медины и Иерусалима. Его название «Бухара йе шариф» (Святая Бухара) широко известно в мусульманском мире. Основатель Могольской империи Захир аль дин Мухаммад Бабур (1483–1530) считал, что Маверанахр (Ma wâra al nahr) был домом большему количеству исламских лидеров, чем любой другой регион. Среди самых подлинных хадисов (короткие высказывания Пророка, составляющие вторую по важности книгу после Корана) были те, что собрал Мухаммад аль Бухари, сын получивший имя города. Основатель самого большого суфийского ордена (или тариката) Вахауддин Накшбанди также родом из Бухары. Соседняя провинция Хорезм была домом основателя алгебры Мухаммада ибн Муса аль Хоразми и астролога открывшего то, что земля вращается вокруг солнца (Абу Райхан аль Бируни), там же жил эрудит, чей «Закон медицины» был главным текстом в Европе и исламском мире до 18 века (Ибн Сина). Но в некоторой степени нехватка любви взаимна, о чем явствует «Фирдаус уль-Икбаль» (Рай счастья) – история династии Хорезма, заказанная в начале 19-го века. Начиная рассказ с Создания и Адама и до тех самых дней, хроника повествует в разных историях, о народах сходящих с пути ислама и возвращенных на путь истинный местными героями. Как говорит историк ислама в Центральной Азии Адиба Халида: “удивительно, что [Фирдаус уль Икбаль] не упоминает пророка, восхождения ислама в Аравии или завоевание Центральной Азии арабами. Ислам становится совершенно своим, неотъемлемой частью

Slavs and Tatars

генеалогического наследия тюркских народов Центральной Азии.” 8 То, что было однажды, будет вечно. То же с Бухарой, где спекуляции на рынке священной недвижимости предшествуют самому исламу. С 13-го века до н.э, зороастрийцы совершали паломничества в Диз Руин, где по приданиям был захоронен Сияваш, герой легендарной эпической поэмы Фирдоуси «Шахнаме» (Илиада и Одиссея персидской культуры). Принц Сиёвуш, который после самовольного исхода был невинно убит туранским царем Афрасиябом, стал доисламским предшественником имама Хоссейна и «Тазие Шиъ» (Ta’zieh Shi’a), чувственной пьесы исполняемой во время Мухарам (см. нашу работу Reverse Joy). Соседствующие буддисткие и индуисткие ритуалы стали частью повседневной практики мусульман по всему региону. Мотивы в виде лотоса среди прочих украшают знаменитую вышивку центрально-азиатских тканей. Женщины привязывают нити в надежде на благословение к деревьям и местам покоя святых. Хизр, основатель мистического ислама (см. ниже Цепочки, в которые мы верим), изображается сидящим на белой листве, из-под которой разрастается зелень, очень сильно напоминая изображение Будды, сидящего на ложе из белых цветков лотоса с их зелеными основаниями.9 Когда две из трех авраамических религий простужаются, третьей лучше одеваться потеплей Так же как и в случае детей, чьи первые слова истолковываются родителями как преамбула еще непрожитой жизни, наша Святая Бухара (или вкушающая Царица Эсфирь) становится первой христианской молитвой на арабском языке, произнесенной Массиньоном, как предшественника духа пережитого через другой язык, другую культуру, и чье видимое расстояние – ни больше ни меньше всего лишь возвращение к истокам. Текст «Бухори йе шариф» – это дань евреям Центральной Азии, чей язык (бухарский) представляет нереальное смешение диалекта персидского языка и иврита; мы считаем, что город Бухара – священный город Центральной Азии, и его подход к исламу и есть та спасительная одежда, способная спасти веру от «простуды».10 Вместо того, чтобы ценить сам город, мы восхищаемся языком, названным в честь города – свидетельство плюрализма в прошлом и будущем. Выбор Массиньона арабского имени Аль-бадалия (Al-Badaliya) для обозначения христианского братства не был случайным: слово «абдал»

Ни Москва, ни Мекка

в арабском языке означает замену и используется, в частности, для обозначения замены павшего воина другим. С того момента, когда он решил выучить арабский язык в Фезе в 1904 г., до его трепетной молитвы в 1908 г., до Сорбонны в 1956 году, когда в качестве президента жюри по сертификации арабского языка он говорил «Я все еще учу его», – Массиньон рассматривал язык как аффективную практику. Эта практика была активным и вовлеченным свидетелем от простой грамматики до диалектов и метафизики не только для данной культуры, но для бытия в целом, т.е. мышления, действия и веры. Наше послание Мавераннахру следует по пятам за стремлением Массиньона вернуть христианство к его восточным истокам: если бы он увидел его эволюцию на западе, все более следующему на поводу у капитала, индивидуализма и власти, мы увидим синкретичное продолжение этой «страны за рекой», которое все чаще исчезает в заливе различий. Цепочки, в которые мы верим Один из самых обманчивых и, к сожалению, злоупотребляемых терминов нашей эпохи это «коммуникация». Хотя он представляется довольно благородно, суть этого понятия сводится к «делиться» и «информировать», что она неизбежно делает лучше всего – это создание общего. Для того, чтобы соблюсти необходимый церемониал при разделении чего-то, мы обращаемся к менее приземленному прецеденту: передаче. Укоренившееся в устном, учебном и жизненном опыте, передача имеет равное отношение как к нематериальному, так и к материальному, и конкретному.11 Оставаясь преданными своей иммигрантской сущности, нам бы хотелось «прокачать» понятие передачи дальше, если хотите, настроить его. Но не в том смысле, чтобы добавить неоновые лучи под кузов, а добавив «эвристической гидравлики». Нам бы хотелось добавить темпорального, простираясь не только с одного места в другое, но и из одного времени в другое. От нашего изучения антимодерна до нашей работы «Pantheon of Broken Men and Women», наша практика служит связывающим звеном между тем, что слишком часто считают загадочным непонятным, и тем, что повсеместно признается неотлагательным. Это то место, где передача приобретает разрушительные свойства и становится посредником. Центрально-азиатская фигура духовного пересечения поистине явля-

Slavs and Tatars

ется загадочным персонажем, который, по мнению некоторых, будет существовать до исхода времен. Известный как Зеленый (или Хидр), Хизр не пророк, но таинственная фигура, обладающая таинственным знанием, сопровождающая всех пророков во все века. Некоторые из его наиболее примечательных упоминаний в Коране изображают его в попытке оговорить Моисея подобно мистическому ловкачу. Изображенный как «учитель, не ищущий учеников», он, тем не менее, помогает человеку познать себя посредством прямого опыта, а не педагогики.12 Суфии особо почитают Хизра как неведомого проводника на пути мистического просвещения (тарикат). Одна из версий этого персонажа предположительно проникла в европейскую литературу через крестовые походы и известна там как Зеленый рыцарь в сказах о Короле Артуре. Если Мулла Насреддин, наш переходящий талисман, версии которого можно найти по всей Евразии от Хорватии до Китая – стоящий на одном плече и шепчущий в одно ухо «где», то Хизр, наш трансисторичный персонаж, шепчет в другое ухо «когда». Хотя обладать им трудно, Хизр сам по себе не является притяжательной сущностью. Массиньон пришел к Халладжу и мистической замене через посредничество Шарля де Фуко (Foucauld) – французского католического священника и отшельника, который жил среди туарегов в южной части Алжира, с кем Массиньон вел переписку, и посредничества Ж. К. Гюисманса, декадентского автора À rebours (Против шерсти) ставшего католиком, который, оказывается, молился у смертного одра Массиньона. Его возвращение к христианству было одобрено его приемной семьей благородных иракских Алюссис (Alussis), которые поддерживали его во время его изучения Халладжа и предоставили ему убежище и крышу над головой во время особо сложного периода: на пароходе, шедшему вниз по Евфрату в Багдад, Массиньон страдал от, по-видимому, нервного срыва во время особенно тяжелого эпизода, в котором ему грозила смерть. До этого момента жизни агностик, Массиньон пережил момент духовного преобразования, в результате чего он вернулся в веру своего детства, и первые его молитвы были не на родном французском, а на приемном арабском: «Аллах, Аллах, аз ад ду’ фи» (Бог, Бог! Помоги, ибо я слаб). Акт чтения одной книги через другую – особенно захватывающая форма всестороннего мышления или даже бытия. Норман О. Браун читает Коран через Блейка и Джойса: «линия, соединяющая Иисуса и

100

Ни Москва, ни Мекка

Блейка, проходит через Мухаммеда.” 13 В особенности для Суфиев ордена Накшбанди, цепь переноса, называемая Золотой цепью, очерчивает духовную родословную мастеров, происходящих от первого халифа Абу Бакра.14 Священная цепь переноса – «иснад» на арабском – является инструментом не только в теологии, но также в историографии и генеалогии. В высказываниях пророка – хадисах – цепь становится одним из способов установления авторства, отслеживающая высказывание в веках до самого близкого круга пророка. Устное измерение такого масштаба и проверки фактов придает ей не только перформативную силу, но, и гораздо важнее, встряхивает память так, что соседний эпистемолог (и местный постмодернист) могут сойти с ума. «Наука опровержения и доказывания, сомнения и оправдания» пронизывает изучение хадисов.15 Кто сказал и когда это было сказано становится так же важно, как и что было сказано. В противоположность тому, что можно растолковать как возвышение слухов, это является столкновением частиц истории, философии и установленных порядков. Идеологии, по своему обыкновению, терпят неудачу. Но в их крахах наше утешение. Отказываясь признавать законность истории пропитанной триумфом, Норман О. Браун предлагает нам плечо утешения: «Итак, я заканчиваю рассмотрением двух видов социальной критики, пребывающих в этом мире сегодня: марксизмом и исламом. Две все еще революционные силы. Два старых уставших революционных коня. Ни один из них до конца успешен, но радоваться их поражением будет ошибкой. На кону человеческая раса. Марксизм и ислам согласны в одном утверждении: Либо мир будет един, или его не будет вообще». К 1960-м годам, известный философ невольно получил признание и уважение в контркультурных кругах – его читали даже политические противники его последователей. Его попытки провести психоанализ самой истории (Жизнь против смерти (Life Against Death)) и его исследование истории человечества как борьбы эротизма и цивилизации (Тело любви (Love’s Body), в котором он явно решил принять сторону второго) были плодами ума, решительно обученного в классических теориях и особым образом приверженному тому, чтобы соединять несопоставимое и ранее невообразимое. Браун отлично связал Зигмунда Фрейда с Евангелие, Уильямом Блейком и Карл Марксом до своего реального успеха – чтения «Поминок по Финнегану» Джеймса Джойса через суры Корана (Джойс цитирует названия 111 из 114 сур Корана).16 До нача-

Slavs and Tatars

101

ла 20-го века, в особенности до выхода в свет «Поминок по Финнегану», идеей Брауна было то, что для западного человека читать Коран невозможно.17 Только через схожее смешение персонажей, схожим образом фиксированных афоризмов, созданного Джойсом модернисткого монолита, человек может начать понимать священную книгу Мухаммеда. В конце жизни Браун совершил нечто непостижимое для армии своих коллег и последователей, которые были убеждены, что левая политика была основой секулярной, либеральной демократии. В последнем томе своей трилогии (Apocalypse and/or Metamorphosis) Браун обратился к исламу как к пророческой традиции, неотягощенной теологией христианства (или марксизма), и к Корану как к прото-модернисткому тексту, в котором возможность повторного поражения вписана в сам сценарий, где время не линейно, прогресс не данность, а эпистемология усилена хореографией эзотерики (батин) и экзотерики (захир).18 В своей работе «Вызов исламу» (The Challenge of Islam), серии лекций прочитанных 1981 году, он убедил нас пересмотреть сеющие распри взгляды на ислам и Запад как несовместимых и предложил «признать, что у ислама есть такое же право претендовать на синтез гебраизма и эллинизма, как и у западной цивилизации, что бы это не подразумевало. Иными словами, ислам – это не еще одна культурная традиция с предполагаемыми традиционными отличиями между Западом и Востоком. Это не еще одна восточная традиция – это альтернативная, легитимная интерпретация нашей традиции».19 Оставаясь верными нашей изначальной миссии как группа читателей, больше похожей на Озбек чем Опру, мы стремимся увидеть сам акт чтения как форму посредничества: освобожденный голос, говорящий из-за пределов, все быстрее исчезающей, если уже окончательно не потерянной, страницы. Когда мы наткнулись на «Апокалипсис ислама» (в этом томе), мы были вне себя открыв родство с более зрелым и выдающимся духом, пытающимся связать наследие левой мысли с несочетаемыми и неожиданными осколками ислама. Если в недавних веках гостеприимство рассматривалось как сервис, известный под формулировкой «туристический бизнес», «Ни Москва, ни Мекка» (Not Moscow Not Mecca) нацелен на то, чтобы высвободить его прогрессивный потенциал для того, чтобы мыслить, действовать и верить за пределами себя. Приглашение открыть свой дом и очаг, если не саму жизнь, другим, незнакомцам, друзьям и семье. Гостеприим-

102

Ни Москва, ни Мекка

ство приветствует неизвестное, ведя замещение к более имманентной, если неопределенной, топографии – стране за рекой, слишком часто затмевающейся Заливом перед нашими глазами.

Примечания 1. Maria Elisabeth Luow, Everyday Islam in post-Soviet Central Asia (London: Routledge, 2007) 2. «Этот тип дихотомического формулирования выражен как феодализм и капитализм у Маркса; механическим и органическим делением труда у Дюркгейма; и традиционным леагальнымрациональным (или модернистким) у Вебера.» Mark Saroyan, Minorities, Mullahs and Modernity: Reshaping Community in the Former Soviet Union (Berkeley: University of California Press, 1997), p 18. 3. Относительно недавнее появление этих национальных государств на мировой арене стало борьбой за создание уникальной и отличительной национальной идентичности, которая бы простиралась за пределы тотализирующих явлений прошлого (СССР), и настоящего, и будущего (Ислама), см. Benedict Anderson, Imagined Communities: Reflections on the origin and spread of nationalism, rev. ed. (London: Verso, 2006; orig. ed. 1983). После распада Советского Союза, делались различные тщетные попытки импортировать более строгие (Ваххабизм) или другие версии ислама в Центральную Азию, например через благотворительные поставки книг или финансовой поддержки мечетей. 4. Gillian Tett, “‘Guardians of the Faith?’ Gender and Religion in an (ex) Soviet Tajik Village,” in Muslim Women’s Choices: Religious Belief and Social Reality, eds. Camilia Fawzi El-Solh nd Judy Mabro (Oxford, 1994), 144. 5. Bruce Privratsky, Muslim Turkistan: Kazak Religionand Collective Memory (Richmond: Curzon, 2001). 6. Указывая на Сафавидов и нынешнюю Исламскую Республику Иран, Дабаши утверждает, что Шиизм бурно развивается как религия протеста, но теряет свой смысл после прихода к власти. Hamid Dabashi, Hamid., Shi’ism: A Religion of Protest (Cambridge: Belknap, 2011). 7. «Бухарцы гордятся историей о том, как во время ввода советских войск в Афганистан в 1979, афганские моджахеды спрашивали советских солдат, откуда те были родом. Если оказывалось что солдат был из христианской части СССР – России, Беларуси, Украины, их

Slavs and Tatars

казнили, а если они были из Средней Азии, то их отпускали, а если они были из Бухары, то их не только отпускали, но и оказывали им почести и отвечали им со словом Омин (Аминь)». Luow, Everyday Islam, 63. 8. Adeeb Khalid, Islam After Communism (Berkeley: University of California Press, 2007), 20. 9. Нигде это так не очевидно как в бытовом языке: слово пир, почтительное обращение к святым, буквально означает «старый», что дословно переводится как «Будда». Более обширный материал на эту тему у Reza Shah Kazemi, Common Ground: Between Islam and Buddhism (Louisville: Fons Vitae, 2010). 10. Таким же образом можно утверждать, что сила критической мысли у евреев и их обезоруживающий юмор, однажды пульсировавший на улицах Одессы и Львова, вызывающий симпатии к Бабелю и Беньямину, стал более тяжелым и пал жертвой триумфализма на более жизнерадостных, если не менее соблазнительных, берегах Северной Америки. 11. В нашей следующей книге «Friendship of Nations: Polish Shi’ite Showbiz», мы будем продолжать исследовать священные гильдии ремесленников, как в мусульманской, так и в христианской традиции, где субординация, традиция и повторение служат тройным противовесом культу индивидуальному творчеству, сотворенному современной эпохой. 12. Sheikh Hamza Yusuf, “Buddha in the Qur’an?” in Kazemi, Common Ground. 13. Brown, Apocalypse and/or Metamorphosis (Berkeley: University of California Press, 1991), 63. 14. Семь святынь составляющих Золотую цепь от Абдуля Халика аль Гуджадавани до Бахауддина щах Накшбанд находятся поблизости от Бухары. 15. “Les musulmans n’attribuent de validité qu’au témoignage oral, et ils se représentent précisement l’histoire vraie de leur Communauté comme un tissu, où les chaînes parallèles et séparées de génération succédant aux Compagnons du prophète, sont traversées par des trames continues et perurables, les lignes de transmission (isnâd) de la Tradition prophétique dont ses témoins transmetteurs constituent de génération en génération, les noeuds numérotés (depuis Muhammad). En particulier, la vie islamique d’une ville est caractérisée par la succession chronologique des témoins de la Tradition qui y enseignèrent.” Massignon, Parole donnée (Paris: Julliard, 1962), 90.

103

104

Ни Москва, ни Мекка

16. Brown, The Challenge of Islam: The Prophetic Tradition (Santa Cruz: New Pacific Press, 2009), p.49. 17. Браун указывает на Томаса Карлайла и Джона Хенри Ньюмана, удрученных неразборчивостью текста Корана. Он цитирует их «Heroes and Hero Worship»: «должен сказать, это самая тяжелая книга из всех за, которые я брался. Утомительная, запутанная куча, грубо написанная, неконкретная, бездоказательная и плохо составленная, короче говоря, глупость. Ничто, кроме чувства долга не заставит европейца прочесть Коран до конца… Большая ее часть в оригинале, по их мнению, похожа на ритмичное приятное пение. . . Тем не менее, со всеми допущениями, сложно представить, что кто-то из смертных может назвать Коран книгой, написанной на небесах, слишком хорошей для Земли; хорошо написанной книгой, если на самом деле ее можно назвать книгой, а не сбивающей с толку рапсодией, судя по тому, как она написана, это самая худо написанная книга из всех, когда-либо написанных!» 18. Ислам, прежде всего редукция пророческой традиции до ее истинной сущности как откровения, избавившейся от элементов сакраментальной магии, присущей как Христианству, так и мистическим религиям поздней классической древности. Отсеяв сакраментальную и жреческую магию, Ислам подготавливает тропу для Данте и Блейка: единственное чудо это сама книга, и книга доказывает, что она чудо. Вместе с тем, это возвращение к акценту на познание, мудрому познанию, которое ортодоксальное христианство презрительно клеймило и до сих пор клеймит как гностицизм. 19. Brown, Challenge of Islam.

Not Moscow Not Mecca

All images: Slavs and Tatars, Behind Reason, 2012, mimeograph, dimensions variable.

105

106

Ни Москва, ни Мекка

Not Moscow Not Mecca

All images: Slavs and Tatars, Behind Reason, 2012, mimeograph, dimensions variable.

107

108

Ни Москва, ни Мекка

Not Moscow Not Mecca

All images: Slavs and Tatars, Behind Reason, 2012, mimeograph, dimensions variable.

109

121

Трудности Перехода Адиль Нурмаков Постсоветская Центральная Азия долгое время считалась регионом, безусловно идущим в сторону демократического строя, свободной рыночной экономики, «живого» гражданского общества – и, соответственно, станет той частью международного сообщества, диалог с которой можно вести на одном языке. На это рассчитывала и большая часть населения в самих этих странах, пока ее не переубедили. Комплект из инъекций социальной поддержки, пропаганды и запугивания объявил демократию угрозой идентичности, а реформы риском дестабилизации. *** Мифологизация перехода к демократии была не очень правильным, разумным способом оценки происходящего в конце 1980-х и начале 1990-х гг., хотя тенденция к этому вполне объяснима. После успешных экспериментов смены строя в Восточной Европе многим на Западе, называвшим этот процесс «второй волной демократизации», а свою профессию - транзитологией, оптимистично казалось, что процесс необратим и бесспорен. Д-р Фрэнсис Фукуяма в своем культовом труде даже объявил о «Конце истории», говоря о либеральной демократии как пределе развития человечества. Первые признаки того, что доктрина перехода к демократии как неизбежности была если не лженаукой, то заблуждением, совпали с первым десятилетним юбилеем независимости стран бывшего Советского Союза. Миф о транзите нашел пределы в ограниченности политической воли элит к переменам, перераспределению контрольных функций и прерогатив. Возможно, самой серьезной ошибкой политологов и политиков на рубеже тысячелетий было ожидание повторения одного и того же сценария политического транзита от столь разных государств и обществ, и завышенная оптимистичность ожиданий от элит, вставших у руля большинства постсоветских стран. Томас Каротерс в начале 2000-х написал, что многие режимы, ошибочно считавшиеся как «идущие к демократии», вовсе не переходят к ней, оставаясь в «серой зоне». В отличие от стран Центральной и Восточной Европы, политические системы государств Центральной Азии сменили определения с «молодых демократий» на «новые автокра-

122

Трудности Перехода

тии». Эта нехитрая игра слов подводит итог более двадцати лет переходного периода. К середине 1990-х годов транзит остановился между диктатурой и демократией, с разной долей и того, и другого в каждой из стран. Лидеры, хотя и были избраны под демократическими лозунгами на волне «эйфории суверенитета», не сумели справляться с критикой без жестких мер, предпочитали закрытость в принятии решений и укрепляли свою личную власть. Так, самая популярная модель западной транзитологии – «сильная власть, ответственная за развитие демократии и гражданского участия в своей стране» – провалилась в Центральной Азии. Почему? Основная причина связана с тем, что в странах региона не произошло, как таковой, смены элит. Республиканские руководители коммунистической партии СССР стали демократически (хотя, как правило, на безальтернативных выборах) избранными президентами, эффективно сменив риторику и пообещав своему населению и мировому сообществу «демократический транзит». В постсоветских странах, где природных ресурсов было мало, раньше или позже сработал сценарий политической модернизации (Прибалтика, Грузия, Украина и Молдова), поскольку элиты были вынуждены признать необходимость политической конкуренции и поиска консенсуса, а не подавления дискурса. В Центральной Азии руководство трех стран было достаточно удачливо, чтобы владеть крупными запасами сырья, а другие две выбрали другое паразитирование – но не на фьючерсах, а на международной помощи. Один регион стал иллюстрацией для двух известных «проклятий» - Resource curse и Foreign aid curse. Впрочем, последствия обоих одинаковы. *** Самое крупное государство в регионе – по территории, запасам углеводородов и масштабу амбиций – это Казахстан. Последние годы перестройки и первые годы независимости резко повысили градус политизации казахстанцев. Десятки тысяч новых неправительственных организаций и неформальных групп, творческие эксперименты в жанре современного искусства, независимые газеты и телеканалы, политические партии всего идейного спектра и полномочный, сильный парламент были реальностью, которую в Казахстане сегодня вспоминают с трудом, как власти, так и граждане. После того, как посткоммунистические элиты не нашли в себе

Адиль Нурмаков

123

способностей и сил работать в условиях политической конкуренции, и приняли новую конституцию на референдуме в 1995 г. (на «всенародное обсуждение» основного закона тогда отвели примерно месяц), «оттепель» закончилась. Новые рамки вернули строгость авторитарной вертикали, в которой президенту дана прерогатива формировать не только правительство, но и часть парламента, и судейский корпус. Главное идеологическое оправдание таких шагов заключалось в том, что плюрализм в политике мешал экономическим реформам, а значит – улучшению жизни народа, который естественно ждал прямых выгод от исторического выбора в пользу капитализма. Экономическая зима, наступившая в новом суверенном государстве после распада империи с ее глубокой авторитарной традицией и патерналистскими ценностями, не просто заморозила ход политической модернизации. В общественном сознании сформировался доминирующий стереотип (который пропаганда развила в условный рефлекс) о том, что многопартийность и публичная политика с гражданским участием вообще суть угроза мирному быту. Миф о транзите к демократии, впрочем, пока еще оставался в силе, хотя при действующей конституции о самом факте перехода как вектора государственного развития уже речь идти не могла. Основными тезисами идеологемы, обслуживавшей режим и отбивавшей критику оппонентов внутри страны и наблюдателей извне, стали следующие: «200 лет понадобилось США, чтобы достичь нынешнего уровня демократии, а нам только 10 (15, 20...)» и формула «сначала экономика – потом политика». Казахстан стали пропагандировать собственному народу как «барса», будущего «азиатского тигра», имея в виду экономическое чудо Южной Кореи и ее соседей. Сингапур, Малайзия и другие, «восточные» примеры экономической модернизации при бессменных правителях-долгожителях, сменили собой ориентир на европейские страны, выбравшие демократические реформы как основу для повышения благосостояния граждан. Одно время даже консульство Сингапура в Алматы находилось в здании офиса правящей партии. Стали больше говорить о менталитете, «еще не готовом» для демократии. В дальнейшем дискурс о продолжающемся движении к демократии вообще перестал существовать. Транзит умер, когда была объявлена доктрина «особого казахстанского пути», пути к стагнации и тупику неизвестно-

124

Трудности Перехода

сти. Разговор о транзите к демократии сменился нарастающей дискуссией о преемственности власти. История с формулой «сначала экономика – потом политика» в Казахстане отлична от той, что стала темой дебатов в международной политологии и публицистике, где неоднократно была доказана эффективность обратной зависимости, т.е. того, что демократизация системы придает ей большую прозрачность, снижая коррупцию и повышая предсказуемость климата для инвестиций. С этими выкладками Майкла Росса, Джеффри Сакса и др. горячо спорили сторонники китайской модели. Казахстан эти дискуссии прошли стороной, даже несмотря на очевидный экономический прогресс, достигнутый за годы независимости. Следствие этих успехов – дисбаланс между уровнем экономического развития и характером политической системы, несоответствие, по Марксу, надстройки базису. А вот причину этого лучше всего объясняет казахстанский правозащитник Евгений Жовтис. Причина – в Казахстане (как и в других странах региона), по сути, отсутствовал переход от государственной собственности в экономике к частной. Поскольку прежняя, «компартийная» элита осуществляла этот переход, и делала это, большей частью, в своих интересах. Именно в 1990-х приватизация – главная составляющая экономических реформ – прошла в крайне непрозрачных условиях закрытой, авторитарной системы, т.е. без сдержек, противовесов и гражданского контроля. Предприятия и целые отрасли, контракты на недропользование и другие активы распределялись элитами, которые сами и стали (прямо или опосредованно) главными бенефициарами этого процесса. Поставив под сомнение законность получения новыми владельцами этой собственности, власти нарушили базовый принцип настоящей рыночной экономики – неприкосновенность права частной собственности. Политизировав процесс собственным активным участием в распределении экономического пирога, элиты обеспечили живучесть автократии, которая служит им гарантом их экономического достатка и правового иммунитета. Макроэкономический взлет, обеспечивший всю страну консюмеристским зудом и тягой к витринности, выставлению напоказ персональной или национальной успешности, накрыл Казахстан в 2000-х. Как и в России, относительное улучшение уровня жизни, закрепление авторитарных трендов в единую жесткую линию совпали с ростом ми-

Адиль Нурмаков

125

ровых цен на нефть и увеличением объемов добычи и экспорта. Это позволило правительству построить Астану, иллюзорный город из причудливых форм посередине великой степи, а людям вкладывать средства в недвижимость, поскольку других способов инвестирования не появилось. Когда пузырь на рынке недвижимости лопнул, государству пришлось решать проблемы банков и заемщиков ипотеки, чтобы не допустить краха финансовой системы и волны социальных протестов. Небольшой группе успешных казахстанцев это позволило приобретать предметы роскоши, а большинство простых граждан стало наслаждаться походами в супермаркеты и тихой ненавистью к богатым. Почему это может длится так долго? *** Исследователь Сара Кендзиор говорит, что стагнация и накопление дестабилизирующих факторов в Центральной Азии – важный для понимания феномен не столько потому, что он неминуемо приведет к коллапсу, сколько потому, что он может вообще ни к чему так и не привести. Эксперты недооценивают то, насколько живучей может быть автократия. Крах авторитарного режима, пишет она, не является неотвратимостью, даже при моральном или финансовом банкротстве правящих элит, а коррупция, жесткий контроль и цензура вовсе не обязательно являются признаками уязвимости. Это лишь индикаторы того, насколько далеко режим может зайти, чтобы удерживать власть за счет собственного народа. Давайте вернемся к вопросу, почему сами граждане тоже забыли о том моменте недавней, в принципе, истории, когда в Казахстане зарождались и действовали все признаки демократии, пока их не свернули ради экономического благополучия (которое едва ли бы наступило после приватизации, не будь в начале-середине 2000-х гг. ценового бума на рынке сырья)? С одной стороны, как мы уже обозначили, экономические трудности способствовали для большинства казахстанцев возвращению ностальгии по «сильной руке, наводящей порядок», а пропаганда настаивала, что демократия – на дороге к процветанию. Но дело не только в материальной мотивации, иначе требования справедливости звучали бы чаще и громче, ведь никакое (даже самое эффективное) государство не может предугадывать и заранее удовлетворять интересы всех граждан. В основе общественного договора по-центрально-азиатски – «права человека в обмен на стабильность» – лежат страх, гражданская апатия и циничный декаданс.

126

Трудности Перехода

Страх в Казахстане, конечно, не сильно напоминает парализующий пандемический террор сталинской эпохи, хотя его отголоски из исторических глубин национальной памяти тоже дают о себе знать. В 1930-х от коллективизации, насильственно разрушившей традиционный уклад сельского хозяйства, последовавшего за ней голодомора и от политических репрессий, уничтоживших узкий слой зарождавшейся казахской интеллигенции унесли жизни половины коренного населения Казахстана. Это оставило отпечаток на общественном сознании, создав барьер проявлениям гражданского активизма – родители и родители родителей, поколение за поколением, воспроизводили в детях парадигму «не высовываться, чтобы выжить». Это не столько мышление подданичества, сколько приспособленчества, не столько позиция рабства, сколько политика молчаливого протеста. Нынешний страх не похож на мрак сталинизма, но его дебилитирующее влияние на любые формы гражданского действия имеет с ним много общего. Страх, который живет в сознании граждан Казахстана является отражением характера давления, который режим оказывает на общество – «тихие репрессии». Они не включают в себя слежку, произвольные аресты или массовые расстрелы. Люди не должны чувствовать, что живут в полицейском государстве, но государство никогда не ослабит контроль, только наоборот, будет его усиливать, наращивая аппарат «силовиков». Если человек пытается идти против системы, на него найдется управа. Вариантов масса – инкорпорировать в систему, откупиться, скомпрометировать (например, как иностранного агента или коррупционера) или осудить. Общественное сознание лишний раз убеждается в тщетности требований перемен, даже если ни на минуту не верит в то, что инкриминируется «несогласному». Похожая формула страха действует в сфере казахстанских масс-медиа. Цензура запрещена в Казахстане по конституции, но самоцензура доминирует в журналистике над общественным интересом и профессиональным долгом. Некоторые ограничительные «флажки» выставлены законодательством – например, закон о Первом Президенте – Лидере Нации (официальный титул действующего главы государства) прямо криминализирует посягательство на его честь и достоинство, равно как и посягательство на честь и достоинство членов его семьи (весьма широкая формулировка для казахских семей). Но чаще табуированность темы определяется так называемой «пост-цензурой» - если

Адиль Нурмаков

127

та или иная публикация приводит к проблемам для издателя, редактора или журналиста, сигнал мгновенно распространяется и принимается их коллегами. Журналистская солидарность – но не в защите профессии, а в ее дискредитации – это реплика социума не как сообщества граждан, а как массы атомарных управляемых. «Тихим репрессиям» иногда бывает сложнее противостоять, чем явной жестокости. Расправы могут вызывать контратаки разгневанных толп. Точечная нейтрализация оппонентов (обычно с легкостью дающаяся режиму, поскольку его критики чаще всего сами являются выходцами из системы) и искусное манипулирование информационным полем создает идеальную среду для позиционирования действующей власти – нет, не как лучшей доли для страны – но как «наименьшего из зол». Страх, как правило, не осознается казахстанцами именно как страх. Люди считают, что они свободны, вправе критиковать в частных беседах и порой в СМИ, но лишь единицы идут на гражданское действие – подпись в поддержку движения, пожертвование, волонтерство в низовых инициативах или в избирательных кампаниях. Апатия – следствие страха, но не сталинского ужаса перед машиной террора, а страха воспитанного, бережно взращенного казахстанской политической элитой. За последние десять лет население последовательно и недвусмысленно убеждали в том, что сложившийся характер отношений власти и общества необходимо принять. Он неидеален, но менять статус-кво «верхи» не намерены, а потому двум сторонам лучше жить автономно, во взаимной изоляции. Судебная и правоохранительная система, надзорные органы порочны – неэффективны и коррумпированы – и справедливости добиться крайне сложно (если ваше дело задевает интересы влиятельных людей, то невозможно). Но, с другой стороны, не найдя правды институционально, протестовать смысла нет вообще никакого. Более того, это почти наверняка будет чревато неприятными последствиями. Примеры такой закономерности простые люди могут видеть в повседневной жизни, но ярче всего это проявляется в публичной сфере. Политическая зима в Казахстане наступила в 2002 году. «Демократический Выбор Казахстана», широкая коалиция бизнеса, оппозиции и ряда государственных чиновников, в конце 2001 г. выступила с предложением перейти ко второму слагаемому в формуле «Сначала эконо-

128

Трудности Перехода

мика – потом политика» без каких-либо призывов к революции или сомнений в легитимности режима. Движение получило популярность, запах оттепели и «дух перемен» в последний раз ощущался в политической атмосфере Казахстана. Позже этот период назовут упущенным шансом на демократический транзит. Двоих лидеров движения посадили в тюрьму после судебных процессов с политически мотивированными обвинениями, а сама коалиция распалась, оставив одну часть инкорпорированной во власть, а другую маргинализированной. Разочарование в обеих сторонах (как в режиме, так и в оппозиции) сильно ударило по ожиданиям перемен гражданами, причем больше пострадали критики власти, как актор, способный стать альтернативой правительству – терпимому, но не очень популярному. Дальнейшие вехи последнего десятилетия только закрепляли циничный скептицизм граждан в отношении политики, политиков и потенциала перемен. Механизмы обратной связи один за другим отключались, оставляя элиты один на один с распределением финансовых потоков, а население – лицом к лицу с проблемами, решить которые невозможно. Последние выборы, прошедшие перед созданием ДВК привели к созданию парламента, в котором еще оставались реальные оппоненты режима, а в президентской гонке властям даже пришлось прибегать к политтехнологам и созданию «фонового» кандидата для оттягивания голосов у оппозиции. В последующих выборах избирались однопартийные парламенты (либо последний, формально многопартийный, но не плюралистичный), а процент голосов за действующего президента достигал 95 процентов. По сути, выборы перестали существовать как процесс избрания, став соблюдением формальностей с заранее известным итогом. Граждане естественно потеряли к ним интерес, но, что хуже, потеряли доверие к самому институту демократических выборов. Волна политических убийств в середине 2000-х гг. (которые меньше всего были выгодны режиму и, скорее всего, были реализованы одной из элитных группировок) подпитала пост-сталинскую матрицу казахского страха расправы за выражение мнения. В начале независимости национальной идеей Казахстана была свобода и строительство государственности общими силами рождавшегося гражданского общества. Затруднения экономического характера и похолодание второй половины первого десятилетия страны

Адиль Нурмаков

129

вернули к жизни патернализм и доверие экстра-силе ради гарантий материальных благ. В последние годы оформился примат стабильности, практически выросшей в ранг новой национальной идеи – но под ней, безусловно, лежит чувство страха, а не надежды или уверенности в завтрашнем дне. Рождению уникальной национальной идеи препятствует также доминирование России в местном информационном поле (как новости, так и поп-культура), а также во внешнеполитических ориентирах казахстанского истеблишмента. *** Третье десятилетие независимости, как бы это ни звучало после всех тезисов о стагнации, определило некоторые новые тенденции, но все они - в той или иной мере - являются либо следствием, либо усугублением застоя. Еще недавно Казахстан имел институциональную политическую оппозицию. Теперь ее нет, что, в целом, понятно – в отсутствие публичной политики и свободных выборов партийная репрезентация интересов теряет смысл и содержание. Власти страны официально заявили о завершении транзита, эксплуатируя идею «казахстанского пути» и не говоря о политических реформах как таковых. Казахстан закрепился в формате автократии, где советские традиции управления мутировали в кланово-элитистские формы с демократическими атрибутами, все более отчуждаясь от общества и предпочитая силовые методы в отношениях с оппонентами. Одна из новых тенденций, впрочем, включает расширение государства, которое прежде старалось держаться в рамках силы, благоприятствующей инвестициям и относительно «щедрой» по отношению к собственным гражданам, покупая лояльность сдержанным, но постоянным повышением размеров пособий. Власти все чаще прибегают к традиционно произвольным, не включающим общественного обсуждения решениям, которые теперь становятся и все менее популярными. Причины этого некоторые наблюдатели видят в финансовых затруднениях бюджета, потерявшего профицитную динамику. Иные полагают, что ввиду наличия Национального фонда, аккумулирующего около 50 млрд. долларов от экспорта сырьевых ресурсов, речь больше идет о потере адекватности правительства. Так или иначе, экономия на решении социальных и инфраструктурных проблем, сокращение пособий и деградация капитальных активов

130

Трудности Перехода

при концентрации экономики в руках элит – как производственных мощностей, так и аграрного сектора и финансовой отрасли – не вызывает одобрения масс, поскольку нарушает «общественный договор», по которому люди обменяли гражданско-политические права на материальное благополучие. Неодобрение становится тем сильнее, чем очевиднее неэффективность и коррумпированность чиновников при управлении национальным богатством. Попытки максималистского самоутверждения и косвенной легитимизации режима в глазах мирового сообщества (председательство в межгосударственных организациях, проведение саммитов, фестивалей и выставок), затрачивая деньги налогоплательщиков не на социальные гарантии, а на имиджевые мероприятия добавляют раздражение – которое, впрочем, все же крайне редко переходит в малочисленный публичный протест. Тренд, обретающий все более четкие черты в последние годы – советизация политических декораций, укрепление диктата правящей партии «Нур-Отан» (название которой рифмуется с именем пожизненного президента) и пропаганда культа личности, причем его насаждение идет тем яростнее, чем дальше физиологическое старение президента – среди его атрибутов не только прижизненные памятники и национальные праздники, но и Астана, новая столица, самый дорогостоящий и амбициозный монумент автократии в истории человечества. Возврат в СССР - с единогласными голосованиями в парламенте, оруэлловским двоемыслием СМИ, стагнацией и недостижимыми стратегиями, дедлайны исполнения которых превышают срок жизненного цикла большинства населения - может объясняться не только коммунистическим прошлым политических лидеров, но и исторической коннотацией. Казахстан был последней союзной республикой СССР, руководство которой провозгласило независимость – тогда, когда не существовало государства, от которого можно было бы «самоопределяться». Хотя некоторые наблюдатели склонны видеть в советизации политической среды создание антуража институтов и процедур для обеспечения мягкости «Нового Великого Транзита» – но не качественного (от одного типа системы к другой), а персонального (от одного человека к другому) – режим явно использует эту атрибутику для демонстрации своей монолитности, силы и непоколебимости. Этот миф в перспективе может оказаться гораздо опаснее других заблуждений инсайдеров и

Адиль Нурмаков

131

аутсайдеров, поскольку в действиетльности все характеристики казахстанского режима указывают на его слабость, неспособность обеспечивать соблюдение законности, борьбу с коррупцией и сбалансированное развитие реальной экономики. Именно в силу слабости государства, которое не смогло преодолеть и обратить фрустрацию значительной части общества от проводимой модернизации, Казахстане в последние два года столкнулся с еще одним новым трендом – исламским радикализмом. Отчасти религиозный экстремизм стал результатом инфильтрации иностранных эмиссаров и бездействия силовых органов, но успех радикальных идей насилия, основанных на иррациональной, божественной мотивации, определила ситуация, при которой люди не могут найти ответов на свои вопросы и претензии к политической системе в светском поле, посредством гражданских институтов и легитимного политического участия. *** Вероятно, провал политической модернизации в Казахстане был обусловлен не только отсутствием политической воли элит, но и серьезной нехваткой воли самих граждан к логическому завершению постройки правового государства через активное действие и противостояние авторитарным амбициям властей. То, чего хотели люди в начале 1990х, было не столько стремлением к цивилизованному диалогу с государством и обеспечению подотчетности системы обществу, сколько доминирующим стереотипом «жить как на Западе» после морального и экономического упадка СССР. В итоге, условный инстинкт подчинения возобладал – главным образом, в силу дефицита навыков политического участия и базовых знаний о демократии. С другой стороны, несмотря на последние перечисленные тенденции (или благодаря им) сквозь наледь «политической зимы» пробивается еще один признак третьего десятилетия независимости – рост прослойки «несогласных» граждан, отстаивающих свои интересы. Инициативные группы, самоорганизующиеся и координирующие свои действия через социальные сети в интернете, подчеркнуто дистанцированные от утративших доверие оппозиционных групп, возникают вокруг определенных тем – защита национального природного парка от планов строительства горнолыжного курорта, созревших в недрах бюрократии и крупного капитала, или лоббирование большей справедливости в выплате социальных пособий по беременности. Они

132

Трудности Перехода

микроскопически малы в масштабах всего общества, и их усилий крайне недостаточно для достижения перемен даже в тех узких вопросах, которыми они занимаются. Но это совершенно новое явление в стабильном и молчаливом Казахстане. В том, что люди готовы направить свой гнев в действие, а не в кухонные проклятия, и посвящать часть своего времени и средств на активизм без малейших гарантий успеха, можно разглядеть первичные признаки гражданского – еще не общества, но сознания. Обществом это не может считаться в отсутствие конституционных гарантий процедур, способных придать их деятельности политический демократический смысл. Однако со временем можно прогнозировать, что их число будет расти. Вероятно, по мере осознания своего протеста, эти группы будут понимать, что проблема, мешающая им разрешить их ситуацию по справедливости, заключается не в мэре, министре и даже не в президенте – тогда общество имеет шансы заявить о своих интересах в ходе «Нового Великого Транзита», потребовав реформирования системы. Либо их будет становиться меньше, потому что еще неизвестны случаи, когда победа была ими одержана, а биться в дверь, открывать которую никто не намерен, невозможно долго. Но даже если их будет больше, это все равно ничего не гарантирует – удивительная особенность центрально-азиатских режимов показывает их способность очень долго удерживать статус-кво и собственную власть. Как говорит российский правозащитник Сергей Ковалев «люди всегда задают вопрос: «Когда?»». Раньше я всегда оптимистично говорил: «Подождите 15 лет, когда сменится поколение». Но 15 лет прошли и канули, а перемен все нет». Смена сезонов здесь не приходит по календарю.

170

Рабочая Организация в Нефтяной Отрасли: Локальный Анализ Гэбриэл Леви Одно из самых массовых забастовочных движений за всю историю постсоветского пространства подняли нефтяники западного Казахстана в 2011 году, позже став жертвами бойни, одной из самых жестоких за всю историю постсоветского пространства. 16 декабря 2011 года в г. Жанаозен силами безопасности Казахстана было убито как минимум 16 человек, не менее 64 оказались раненными. Бунт рабочих породил такую паранойю в рядах казахской элиты, что, после его подавления, правительство мобилизовало органы суда и полицию, ввело беспрецедентно строгие меры против активистов профсоюзов, политической оппозиции и СМИ. К концу 2012 года многие из скромных демократических побед, одержанных за последние два десятилетия, вдруг обернулись поражением. Нефтяники и те, кто их поддерживал, до сих пор сидят в тюрьме. Многие по откровенным обвинениям в политических преступлениях, многие по так называемым «свидетельствам», полученным с применением пыток. Лидеры «демократических» западных стран, потребляющих большую часть казахской нефти, хранят оглушающее молчание. В этой статье я подведу итог восстаниям 2011 года, последовавшим за ними репрессиям, а также прокомментирую более широкий контекст. Предпосылки Нефтяные месторождения западного Казахстана (здесь началась волна забастовок 2011 года) – это и главный источник богатства казахской элиты, и существенный источник снабжения мирового рынка нефти. Среди постсоветских государств Казахстан стоит на втором месте после России по добыче нефти; Норвегия не намного его опережает. 1 Государственная нефтяная компания Казмунайгаз разрабатывает самое крупное месторождение, Тенгиз, вместе с американскими и русской компаниями (Шеврон, ЭксонМобил и Лукойл). Огромное месторождение Кашаган, находящееся в водах Северного Каспийского моря, разрабатывает Казмунайгаз совместно с крупными европейскими и американскими компаниями. Китайские нефтедобываю-

Гэбриэл Леви

171

щие корпорации играют значительную роль в прибрежных проектах; их влияние выросло, когда в 2006 году была закончена прокладка нефтепровода в Китай. Для Казахстана нефтедобыча - главный источник доходов от экспорта; самый существенный вклад в экономику страны делает тоже нефть. С тех пор, как в начале нулевых цены на черное золото поползли вверх, кошельки элиты Казахстана прибавили в весе, и новая столица страны – Астана (раньше Целиноград) – наводнилась БМВ и небоскребами. Средний уровень жизни по всему Казахстану вырос. Однако, Мангистауская область, всегда бывшая бедной с низкой экономической активностью вне нефтяного сектора, так и осталась нищей. Несмотря на то, что здесь добывается больше нефти, чем в каком-либо другом регионе Казахстана, в 2008 году исследователи из ООН подсчитали, что за чертой бедности здесь проживал больший процент населения, чем где-либо в стране. И по шкале ООН показателей развития, Мангистауская область достигла только среднего национального уровня по Казахстану. 2 Злость от такой социальной несправедливости стала, несомненно, одной из основных причин нарастающей воинственности на нефтяных месторождениях Казахстана. Забастовки нефтяников В течение 2000-х годов на нефтяных разработках вспыхивали разрозненные стачки; в Мангистауской области до начала бунта 2011 года были организованы серьезные двухлетние забастовки. В 2009 году бурильщики с Бургылау (буровая компания, расположенная в Жанаозен), 2000 человек, устроили сидячую забастовку и голодовку, выдвигая претензии по зарплате, условиям работы и требуя национализацию компании. Бастующие учредили новый профсоюз, независимый от «карманного», унаследованного ещё из СССР, который набирал членов и в других компаниях. В марте 2010 была устроена 19-дневная забастовка на Озенмунайгаз с прекращением работы оборудования, в которой приняли участие между 6000 и 10,000 рабочих (Озенмунайгаз является подразделением компании Разведка Добыча Казмунайгаз - дочернего предприятия Казмунайгаз, в котором государство имеет 39% долю, выставленную на Лондонской фондовой бирже). Разногласия были урегулированы, когда компания согласилась на значительное улучшение оплаты и условий труда. Рабочие также потребовали снять с поста

172

Рабочая Организация в Нефтяной Отрасли: Локальный Анализ

представителя профсоюза, которого они обвиняли в невыполнении обязательств по представлению интересов рабочих. 3 Волна забастовок 2011 года началась в середине мая, где в связке шли три промышленных конфликта: * 9 мая возникло протестное движение на Каражанбасмунай – совместном предприятии, владельцами которого являются Казмунайгаз и CITIC, китайская холдинговая компания. Рабочие отказались принимать пищу. «Пожар» разгорелся во время выборов в профсоюзе: рабочие проголосовали за смещение «карманного» председателя, но Каражанбасмунай отказал признать результаты выборов. 17 мая 4500 рабочих начали забастовку, требуя равной с Озенмунайгаз оплаты труда, где рабочим в 2010 удалось улучшить свои условия. * 11 мая казахские рабочие, нанятые ЕР САЙ Каспиан Контрактор, совместным предприятием ENI (Итальянская мультинациональная нефтяная компания) и «ЕРС Холдингз» (Казахстан), также вступили в ряды протестующих. Они требовали приведения заработной платы в соответствие с международными стандартами: по их словам, иностранным рабочим платили в два раза больше за выполнение похожих работ. Компания отказалась идти на переговоры с бастующими и ответила массовыми увольнениями. Десять рабочих объявили голодовку.4 * 16 мая некоторые из работников Озенмунайгаз присоединились к акции, выступая против низких зарплат и плохих условий труда. Руководство в ответ уволило бастовавших; началась голодовка, и в знак солидарности большинство рабочей силы Озенмунайгаз – включая водителей, обслуживающий персонал скважин, проводящих капитальный ремонт скважин – примкнуло к забастовке. Они требовали повысить зарплаты: высокая инфляция нивелировала прибавку к жалованью прошлого года, к тому же компания отменила выплату надбавок. В список требований также входили: право на работу независимых профсоюзов; пересмотр коллективных трудовых соглашений «о принципе равенства сторон»; 100% повышение заработной платы рабочих для достижения прожиточного минимума; а также соответствие зарплат и условий труда стандартам Международной Организации Труда. 5 Забастовка очень скоро превратилась в массовое действо, где против нефтяников выступали компании, суды и власти. Местные судьи вскоре объявили все три забастовки незаконными. Тем не менее, акция протеста только набирала силу. Сотни нефтяников потеряли ра-

Гэбриэл Леви

173

боту. Информационные каналы движения трудящихся сообщали об угрозах в адрес служащих местных органов власти; им приказывали работать штрейкбрехерами, в случае отказа следовало увольнение. 6 К концу июня полиция приступила к арестам активистов, начав с Акжаната Аминова, рабочего лидера на Озенмунайгаз. Бастующие начали организованно собираться на центральной площади г. Актау (порт на Каспийское море и центр нефтедобывающей промышленности). В Жанаозене (нефтяной город внутри страны, где расположен Озенмунайгаз) рабочие разбили палаточный городок. 5 июня состоялась встреча рабочих в Актау; они планировали марш к зданию управления региональных властей, но были жестоко разогнаны силами полиции. 8 июля полицейские, орудуя дубинками, разорили палаточный городок в Жанаозене – в ответ около 60 рабочих облили себя бензином и пригрозили произвести массовый акт самосожжения. У главного офиса Озенмунайгаз силы правопорядка окружили ещё одну тысячу демонстрантов. В последующие дни состоялись многократные стычки между полицией и тысячными толпами бастующих.7 Всё лето и осень в центре Жанаозена сохранялось присутствие забастовщиков. И только бойня, произошедшая 16 декабря, смогла их ликвидировать. Битва за новые профсоюзы Рабочим в период волны протестов приходилось преодолевать постоянное сопротивление и препятствия, выстраиваемые структурами официальных профсоюзов. Представители профсоюза нефтяников, аффилированного проправительственной Федерацией Профсоюзов Республики Казахстан (ФПРК), неоднократно присоединялись к начальству и службам безопасности для ликвидации союза, организованного рабочими. Как и многие похожие федерации в бывших советскими странах, ФПРК напрямую унаследовала структуру старых «официальных» профсоюзов: в советский период это были полугосударственные организации, которые сотрудничали с управленцами; их задачами были поддержание дисциплины среди рабочих и наложение взысканий, применяя силы службы безопасности. Методы работы федерации – спустя два десятилетия трудовой борьбы после развала СССР – практически не изменились.

174

Рабочая Организация в Нефтяной Отрасли: Локальный Анализ

Для всех споров, возникавших в нефтяной отрасли за последние годы, характерными были стычки рабочих с их «официальными» представителями от профсоюзов, а также попытки нефтяников основать новые независимые организации. И с начала конфликта в 2011 году всё те же проблемы вышли на передний план. На Каражанбасмунай разгорелась ожесточенная борьба во время выборов примирительной комиссии, которой предстояло обсуждать зарплаты и условия труда в компании; общим собранием профсоюза были выдвинуты три кандидата. В январе 2011 года председатель профсоюза Эрбосын Косарханов в одностороннем порядке согласился с руководством компании, что одного из выбранных в комиссию нужно исключить. Им оказалась юрист профсоюза Наталья Соколова. Во главе с заместителем председателя профсоюза Асланбеком Айдарбаевым, активисты высказались против подобного бюрократического произвола. В ответ на протест группа, состоявшая более чем из 20 мужчин, стала угрожать Айдарбаеву и двум другим активистам, предупредив их фразой «не вмешиваться»; у одного из угрожавших было огнестрельное оружие. 8 В апреле 2011 на Каражанбасмунай были проведены собрания с участием трех рабочих смен, на которых все проголосовали за смещение Косарханова. Более 2000 рабочих поставило свои подписи под письмом, подтверждавшим принятое решение. Тогда компания, «официальный» профсоюз и полиция объединились против рабочих, которым хватило храбрости проголосовать за честное представительство. Рабочим отказали в использовании залов заседаний, где всегда проводились собрания профсоюзов. Косарханов со своими единомышленниками отказался освобождать помещения, занимаемые профсоюзом, и, соответственно, передавать их новым представителям. Полиция же отказалась вести следствие по делу несанкционированного удержания Косархановым собственности профсоюза, и, в то же время, начала «охоту на ведьм», обвинив Соколову в «разжигании социальной розни».9 В Жанаозене, в небольшой обслуживающей компании по ремонту скважин Мунайфилдсервис, попытка выгнать из профсоюза председателей-коллаборационистов закончилась 4 августа 2011 года смертью рабочего-активиста Жаксылыка Турбаева. На собрании, организованном рабочими для обсуждения перевыборов в профком, выдвинули новую кандидатуру в лице 28-летнего бурильщика Турбаева. Когда все

Гэбриэл Леви

175

покидали зал заседаний, управляющие сказали Турбаеву задержаться. Там он был убит неизвестными нападавшими.10 Организацию забастовки на ЕР САЙ Каспиан Контрактор усилил уже существовавший здесь независимый профсоюз Каракия. Для того чтобы решить проблему с этим профсоюзом, компании понадобилась помощь суда: в июне были временно посажены в тюрьму все пять председателей забастовочного комитета, созданного профсоюзом, а сам профсоюз объявили закрытым на шесть месяцев по обвинению в содействии нелегальной забастовке.11 Насколько мне известно, в Озенмунайгаз – самой крупной компании, принимавшей участие в забастовках, – столкновения между рабочими и «карманными» представителями от профсоюза происходили как в 2010, так и в 2011 годах. Однако новый тип структуры профсоюза так и не был найден. Некоторые из активистов считают важным урок, полученный после той волны забастовок: проблемы, связанные с разработкой собственных независимых форм организации (будь то забастовочных комитетов, новых профсоюзов или чего-то ещё), в столкновении с объединенными силами «старых» профсоюзов, руководства, судов и полиции, так и не были преодолены. Противники бастующих сконцентрировали огромные ресурсы на методах запугивания, шантажа, а также «глушения» тех активистов, кто пытался организовывать рабочих и озвучивать их требования. Когда лето 2011 было на исходе, а палаточный городок не собирался сворачиваться, заработала машина репрессий. Наталью Соколову, юриста, работавшего с бастующими Каражанбасмуная, приговорили к шести годам тюрьмы; Куаныша Сисинбаева, ведущего активиста Каражанбасмуная, приговорили к 200 часам общественных работ по тому же обвинению. Жанболата Мамая, 23-летнего активиста из оппозиционной политической группы Рух пен Тил, опубликовавшего требования забастовщиков, приговорили к 10 дням административного ареста.12 Как будто отголоском сталинских репрессий 1930-х годов, Соколова согласилась публично покаяться в своих несуществующих «грехах» по национальному телевидению в обмен на уменьшение срока заключения. Это был не единственный случай публичного покаяния, когда власти использовали угрозы, чтобы задержанные и их семьи проходили унижение «признаний» и доносили на других.

176

Рабочая Организация в Нефтяной Отрасли: Локальный Анализ

Репрессии Бойня 16 декабря, поставившая точку на волне забастовок, развязалась во время банальных празднований 20-летнего юбилея «независимости» Казахстана от СССР. В обстоятельствах, которые до настоящего времени не прояснены, между несколькими нефтяниками и властями, украшавшими городскую площадь для торжеств, произошло столкновение. Начались массовые беспорядки; главное здание Озенмунайгаз, несколько торговых центров и другие здания подверглись налету. Реакция полиции была незамедлительной. Даже не пытаясь никого арестовывать или применять травматическое оружие (брандспойт или слезоточивый газ), силы правопорядка открыли огонь на поражение боевыми патронами по безоружной толпе, без разбору. Они продолжали стрелять в отступающих демонстрантов, расстреливая некоторых в спины. Когда толпа разбежалась, полиция стала избивать лежащих на земле раненых или потерявших сознание длинными полицейскими дубинками. Несмотря на то, что казахстанское правительство месяцами не давало доступа правозащитным организациям и другим неправительственным организациям (НПО) в зону событий, местным жителям удалось прорваться сквозь стену молчания и обмана: видео с бойней были размещены на YouTube.13 Позднее Акимат (мэрия) Жанаозена сообщил журналистам, что 16 человек было убито и 64 ранено. То, что место событий перекрыли на последующие недели, сделало невозможным для НПО проверить появившиеся заявления о возможно большем числе смертей. В близлежащем поселке Шетпе полиция снова открыла огонь по демонстрантам, что привело к смерти одного человека.14 За бойней в Жанаозене последовала полицейская облава на нефтяников и их сторонников. В июне 2012 года под суд пошли 37 жителей Жанаозена по таким туманным статьям, как «массовые беспорядки», «возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды», а также «умышленное уничтожение или повреждение чужого имущества». Семнадцать из них были приговорены к тюремному заключению на срок от трех до пяти лет; другие получили условно или наказания, не связанные с лишением свободы. Активисты и те, кто публично защищал дело нефтяников, получили самые строгие наказания. Мать троих детей и главная публичная представительница бастующих, 46-летняя Роза Тулетаева получила приго-

Гэбриэл Леви

177

вор: семь лет лишения свободы. Среди других активистов, получивших большие сроки, были: руководитель забастовки Максат Досмагамбетов, шесть лет; Танатар Калиев, один из первых рабочих, кто объявил в суде о пытках в полиции, четыре года; Талгат Сактаганов, ездил на заседание Европейского Парламента заявить о проблемах нефтяников, четыре года; Нарын Джарилгасинов, шесть лет; и Канат Жусипбаев, шесть лет. Ещё четырех активистов из поселка Шетпе приговорили на сроки от четырех до семи лет. Шестерых освободили, одного оправдали, другому дали условно. Чертой, ужасающей в этих судебных разбирательствах, стало массовое применение пыток; следователи пытали как многих из подсудимых, так и свидетелей. Подобное варварство выделяется на фоне прочих нарушений элементарных правовых принципов: у подозреваемых не было права на адвоката; были многочисленные анонимные свидетельства; журналистам постоянно препятствовали в освещении судебных процессов. Случаи пыток упоминаются в отчете, опубликованном Фондом Открытый Диалог, в который включены следующие эпизоды: Есенгельды Абдрахманов (страдал невылеченным туберкулезом, ему многократно прыгали на рудь, раздевали и обливали холодной водой); Танатар Калиев, чьи свидетельские показания, полученные во время пыток, были использованы для осуждения других, впоследствии он отозвал свои показания (его избивали, угрожали его семье, раны не были обработаны); Шабдал Уткилов (удушение пакетом, удавление руками); и Роза Тулетаева (подвешивали за волосы, душили, избивали металлической арматурой).15 В октябре 2012 Галым Агелеуов, правозащитник из Казахстана, на сессии ОБСЕ в Варшаве зачитал детали пыток, произведенных над 11 свидетелями и 20 подозреваемыми. Первое свидетельство, процитированное Агелеоувым, касалось 20-летнего Александра Боженко, который признался, что под пытками, которым его подвергли в следственных органах, он дал ложные показания о знакомых; через десять дней его нашли в Жанаозене убитым неизвестными.16 Ответ правительства Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев отреагировал на бойню двояко. Во-первых, он стал искать виновных в кризисе нефтедобывающей промышленности среди мелких чиновников, начал перестановки

178

Рабочая Организация в Нефтяной Отрасли: Локальный Анализ

на местах, чтобы восстановить пошатнувшийся порядок. Во-вторых, он санкционировал ещё большие репрессии, нацеленные на политическую оппозицию и СМИ. Игра в «поиски виновного» началась с близкого коллеги Назарбаева, его зятя Тимура Кулибаева, которого освободили от одной из его должностей – председателя правления государственной холдинговой компании Самрук-Казына. Назарбаев также потребовал восстановить на работе ранее уволенных; и было подсчитано, что к апрелю 2012 более чем 2000 из них должны получить назад свою работу. 17 Более того, суды вынесли приговоры по старшим офицерам полиции, принимавшим участие в бойне. 28 мая 2012 года пять из них получили сроки от пяти до семи лет за «злоупотребление властью или служебным положением, приведшее к тяжким последствиям, с применением оружия». Однако было бы ошибкой полагать, что органы власти понесли заслуженное наказание. Совершенно очевидно, что число офицеров, открывших огонь по безоружным демонстрантам, превышало пять человек. Учитывая совершенные ими преступления, приговоры за «злоупотребление властью или служебным положением» оказались удивительно мягкими. И, как указали участники кампании по правам человека, ни одного офицера не преследовали в судебном порядке по казахскому закону, запрещающему полиции «убийство, совершенное при превышении мер, необходимых для задержания лица, совершившего преступление». В любом случае, перестановки на местах в нефтяном секторе остались в тени после начала атаки правительства на политическую оппозицию. Взялись за тех, кто осмелился поддерживать нефтяников. Показательный процесс над тремя политическими активистами – Владимиром Козловым (лидером оппозиционной партии Алга!), Сериком Сапаргали и Акжанатом Аминовым (которого уже арестовывали во время забастовки 2011 г.) – начался в Актау. В октябре 2012 года Козлова приговорили к семи годам лишения свободы, обвинив в политическом преступлении («разжигание социальной розни», и т.д.), напрямую связанном с их поддержкой бастующих нефтяников. Сапаргали и Аминова приговорили к более коротким срокам пробации. 18 После судебных разбирательств настал черед беспрецедентной расправы над СМИ. В ноябре и декабре 2012 года начались процессы по

Гэбриэл Леви

179

закрытию восьми газет и 23 веб-сайтов – включая ключевые независимые новостные службы Республика и Время – таким образом прекратив существование всей открытой независимой журналистики в Казахстане. Судебные дела были заведены также на Твиттер, Фейсбук и другие социальные сети, использованные активистами. Во многих случаях журналистов преследовали по статьям «Экстремизм», часто в соответствии со степенью освещения ими в печати событий в нефтяной отрасли. Союзы журналистов предупреждают, что, в отличие от обвинений в клевете, часто применявшихся ранее, обвинения в экстремизме могут потенциально означать тяжелые наказания. Заключение Я предлагаю серию выводов, состоящую из четырех пунктов: об организации рабочего класса; о типах репрессий против него; о месте Казахстана в мировой экономике; и о международной солидарности. Я делаю это с точки зрения социалиста и активиста, уже много лет сотрудничающего с активистами из стран бывшего Советского Союза, но также и с точки зрения того, кто способен быть сторонним наблюдателем происходящего внутри Казахстана. В рамке ниже мной приведены некоторые из заключений о событиях в Жанаозене, высказанных Евгением Жовтисом, ведущим правозащитником Казахстана. 1. Об организации рабочего класса. Волна забастовок 2011 года в каком-то смысле была кульминацией борьбы рабочих на всём постсоветском пространстве. Это была акция, втянувшая в себя многие тысячи трудящихся, их семьи; она продолжалась долгие месяцы, и ударила по постсоветской элите там, где оказалось больнее всего: по месторождениям нефти, сердцу всей структуры власти и денег в регионе. Тем не менее, одним из основных факторов, если не самым важным, сдерживавшим рабочее движение, было наследие – коллаборационистская организация профсоюзов, страх, а также десятилетия разрушения духа солидарности в рабочем классе. Наследие, оставленное советской политической системой. Месторождения нефти были открыты в Казахстане в поздний советский период, когда профсоюзы глубоко сидели в структуре государства, и представители от рабочих на самом деле были частью системы управления. Если внутри этой системы кто-то пытался разработать некую независимую рабочую организацию, у него был большой шанс иметь

180

Рабочая Организация в Нефтяной Отрасли: Локальный Анализ

на хвосте слежку, организованную представителем профсоюза, Коммунистической Партией, а также КГБ. За этим могли следовать различные формы осуждений, угроз, и всегда был вариант принятия последней меры – тюремный срок или психиатрическая больница. Рабочие пытались самоорганизоваться даже в таких невероятно сложных условиях, однако, в общем и целом, по всему Советскому Союзу бюрократическая верхушка успешно гасила любые очаги активности. И рабочее поколение, становление которого пришлось на поздний советский период и продолжилось в 1990-х, понесло на своих плечах бремя того периода. Несмотря на забастовки шахтёров в 1989-1990 гг. (это был исторически поворотный момент в отношении рабочей организации), трудящиеся вошли в постсоветский период не только лишенными традиций солидарности, которые укоренялись во многих западноевропейских странах весь двадцатый век, но и с наследием страха и разрозненности, отсутствием опыта использования партисипаторной демократии. Я всегда считал, что заявления об «атомизации» общества в советское время были преувеличением, но, тем не менее, индивидуализация каждого социального и общественного вопроса, вера, что семья или индивид должны сами решать свои проблемы без какого-либо чувства принадлежности к коллективу, – эти явления действительно распространены у поколения, выросшего в постсоветский период. В 2011 году в Казахстане все это наследство и сыграло ведущую роль. «Карманные» профсоюзы так и не изменились, продолжая содействовать руководству компаний. Местная элита инстинктивно обратилась к известным советским методам – арестам, доносам, идеологически-окрашенным «признаниям» … даже пыткам в полиции. Поскольку мне по своей природе свойственен оптимистичный взгляд, я верю в способность рабочих и общественных движений преодолевать политику усмирения, и ожидаю, что в будущем нефтяники западного Казахстана, несмотря на всю боль и страдания 2011 года, ещё раз отыщут способы взять судьбу в свои руки. Как и когда это произойдет, я не знаю. Но тот факт, что эта отрасль находится на подъеме, и её рост подпитывается мировым рынком и его жаждой казахской нефти - говорит об условиях, благоприятных для того, чтобы это произошло. 2. О традиции репрессий. Некоторые из активистов в Казахстане утверждают, что подавление нефтяников и их сторонников в 2011-2012 гг. было последствием жестокого разорения трущоб Шанырака рядом

Гэбриэл Леви

181

с Алматы в 2006-2007 гг. 19 Шанырак стал прибежищем бездомных семей во время быстрого разрастания Алматы в начале нулевых. Считается, что во время его разрушения там было более 2000 строений, в которых проживали до 10,000 жителей. Известная чистка территории Шанырака произошла вскоре после обнародования 5 июля 2006 года закона «Об Амнистии в Связи с Легализацией Имущества». Городские власти, ссылаясь на неправильно пройденную регистрацию собственности, приказали жителям Шанырака покинуть свои дома. Обитатели трущоб и их сторонники заявили, что настоящей причиной было желание властей освободить землю для застройщиков. Арон Атабек – выдающийся писатель-диссидент, последовательно стоявший в оппозиции к правительствам Казахстана начиная со времен СССР, – взялся за дело жителей трущоб, лоббируя членов парламента, выпуская статьи, организуя петиции, и напоминая жителям трущоб о конституционных правах, которые их защищали. Но прошения не разрушать Шанырак остались без внимания. Полиция силой попыталась очистить трущобы, что привело к ожесточенной стычке, в которой погиб один офицер полиции. За этим последовала облава на активистов. В настоящий момент Атабек отбывает 18-летний срок в тюрьме; остальные 23 активиста и жители трущоб были приговорены к срокам от одного до 14 лет по различным статьям. Суд над Атабеком и заключение в тюрьму за «организацию массовых беспорядков» прошли в октябре 2007 года - и это несмотря на тот факт, что не было никаких свидетельств его присутствия во время облавы. Атабеку предложили помилование в обмен на признание им вины, однако он отклонил предложение в резкой форме. В дополнение к изначальному приговору за «организацию массовых беспорядков», Атабек в прошлом году получил два года в одиночной камере по обвинению «в злостном неповиновении администрации». С начала срока в 2007 году Атабека часто лишают нормальной еды и питья, ограничивают доступ к свежему воздуху и солнечному свету, ограничивают доступ к спортивным сооружениям, лишают письменных принадлежностей, а также конфисковали рукописи. Политически активной деятельностью Атабек занялся в декабре 1986 года, приняв участие в демонстрации Желтоксана, первого от-

182

Рабочая Организация в Нефтяной Отрасли: Локальный Анализ

крытого протеста против установленной в Казахстане советской диктатуры. В 1990-х он стал активным участником «национал-патриотических» политических группировок. Международные организации, борющиеся за защиту свободы слова, в которые входит Статья 19 и Индекс Цензуры, потребовали его освобождения. Связь между Шаныраком и Жанаозеном, по моему мнению, очень важна. Одно общественное движение состоит из самых бедных, наиболее угнетенных семей, которые ведут борьбу за элементарное право иметь крышу над головой в самостоятельно построенных жилищах; другое – рабочее движение в более традиционном смысле, развертывающееся в главной отрасли страны. Оба навлекли на себя гнев властей, оба борются за освобождение заключенных и восстановление хоть каких-то гражданских свобод. Оба заслуживают поддержки гораздо большего и многочисленного движения. 3. О месте Казахстана в международной экономике. Именно международные деньги доминируют на казахстанских и азербайджанских нефтяных месторождениях, которые – в гораздо большей степени, чем месторождения России – были открыты для иностранных компаний в 1990-х. После развала Советского Союза западная элита посчитала каспийский регион интересным, так как он потенциально мог поставлять нефть на мировые рынки, а также природный газ в Европу, что было за пределами возможностей России на севере, а Ирана и других стран ОПЕК на юге. В 1990-х, когда уровень добычи нефти снизился во всем мире, многие крупные капиталистические страны (которые также потребляли много нефти) увидели в каспийском регионе потенциально лучший источник роста снабжения вне ОПЕК. Быстрая экономическая экспансия помогла в 2000-х Китаю также начать конкурировать за поставки центрально-азиатской нефти. Несмотря на то, что во время нефтяного бума в Казахстане правительство Назарбаева увеличивало долю государства в больших нефтяных проектах, американские и западноевропейские компании до сих пор остаются крупнейшими инвесторами в нефть. Как результат, Казахстан интегрировали в мировую капиталистическую экономику в качестве зависимого сырьевого донора. Отрасли вне нефтяной промышленности оказались малозначительны. Больше половины доходов от экспорта приходится на продажу нефти, а также и больше половины государственных доходов от налогообложения, и огромная доля вало-

Гэбриэл Леви

183

вого внутреннего продукта (ВВП) Казахстана. К тому же доля нефти по всем показателям росла на протяжении 2000-х. К примеру, МВФ подсчитал, что доля нефтегазоконденсата (без природного газа) в экспорте страны возросла с 54% в 2009 до 59% в 2011, а доля доходов от налогов, приходящаяся на нефтегазоконденсат, повысилась с 43% в 2009 до 55% в 2011. 20 Другими словами, элита Казахстана глубоко зависима – и благосостоянием, и позицией, и по всем остальным параметрам – от нефти. То есть, всё это очень ненадежно. Инфраструктура страны тесно связана с российской, и власти Казахстана было гораздо сложнее избавиться от доминирования России, чем другим похожим странам. Торгуя нефтью с западными компаниями и развивая отношения, сопровождающие торговлю, верхушка стала не только баснословно богатой, но и смогла увеличить дистанцию с Россией. Элита полностью осознает свою практически безусловную зависимость от нефти, что конечно проясняет ту невероятную тревогу, в которой она находилась, разбираясь с рабочим движением на нефтяных залежах. Становится также понятной готовность элиты быть жестокой и применять пытки. Связи между Казахстаном и крупными западными странами, потребляющими нефть, не заканчиваются на прямых инвестициях нефтяных компаний. Там завязаны более разносторонние финансовые и экономические отношения: крупнейшие компании Казахстана, связанные с правительством, такие как Казмунайгаз, числятся на Лондонской фондовой бирже. Более того, западные элиты ищут политического и стратегического преимущества, развивая отношения с Казахстаном. Бывший премьер-министр Великобритании Тони Блэр состоит на службе у правительства Казахстана в качестве консультанта с мультимиллионной зарплатой; Ричард Эванс, бывший председатель Бритиш Аэроспейс, теперь занимает должность председателя Самрук-Казына … и, конечно же, ни один из них даже не заикнулся о событиях в Жанаозене. Режиму гарантирована дальнейшая поддержка со стороны западных «демократий» за его усилия контролировать, а если необходимо и подавлять, рабочие и общественные движения – что, в том числе, придает этой борьбе трудящихся и общества международное значение. 4. О международной солидарности. Выражения международной солидарности нефтяникам Казахстана были очень своевременными –

184

Рабочая Организация в Нефтяной Отрасли: Локальный Анализ

однако, они так и не переросли во что-то более мощное, что оказало бы значительное, вещественное воздействие. После бойни в Жанаозене люди со всего бывшего СССР и из-за его пределов стали заваливать казахские власти протестными письмами и телеграммами; белорусские члены демократических профсоюзов призвали спецназ Белоруссии не принимать участия в расправе; рабочие России собирали деньги для семей жертв Жанаозена. В западноевропейских странах выносили резолюции и организовывали пикеты у посольств Казахстана. Тем не менее, наши совместные усилия пока не доставили никаких серьезных проблем ни элите Казахстана, ни их «демократичным» покровителям. Убийцы и изверги так и остались безнаказанными, они чувствуют себя защищенными своими связями с западными компаниями и правительствами. Для нашего движения неоспоримо важно – не только в Казахстане, но и во всем мире – чтобы мы продолжали начатое. * Для дополнительной информации об акциях в поддержку нефтяников Казахстана, пожалуйста, свяжитесь с Конфедерацией Труда России (http://www.ktr.su/) и/или Конфедерацией Свободных Профсоюзов Казахстана. Автор является социалистом, живет в Великобритании, также является редактором веб-сайта Люди & Природа (www.peoplenature.org) Email: gabriel.levy.mail@gmail.com.

Случай в Жанаозен «продемонстрировал жизненную необходимость существования независимых профсоюзов», - заявил ведущий правозащитник Казахстана Евгений Жовтис за круглым столом, проведенным 13 декабря 2012 года в г. Алматы, чтобы отметить годовщину бойни и обсудить уроки, полученные после забастовки нефтяников. Независимые профсоюзы отсутствовали в Казахстане, несмотря на то, что правительство ратифицировало ряд конвенций Международной организации труда, гарантирующие рабочим право их формировать, говорил Жовтис. «Власти и работодатели достаточно близоруко полагают, что наличие «карманных» профсоюзов, которых не видно и не слышно, несмотря на экономические кризисы, сокра-

Гэбриэл Леви

185

щения, проблемы с оплатой и охраной труда, обеспечивают им контроль за социальной активностью рабочих». Но как только ситуация накаляется, возникает конфликт, эти профсоюзы оказываются не способны представлять интересы рабочих. «На протяжении уже двух десятилетий власти вместе с работодателями, в том числе и иностранными, целенаправленно сопротивлялись созданию независимых профсоюзов, полагаясь на наследницу советских профсоюзов – Федерацию профсоюзов Казахстана». Жовтис говорил, что Жанаозен также «продемонстрировал неспособность властей всех уровней к ведению нормальных цивилизованных переговоров. К сожалению, у нас народ никогда не рассматривался субъектом принятия политических, экономических, социальных решений. Он всегда был объектом «заботы», манипулирования, контроля, подчинения, промывания мозгов. У нас с властью сложноподчиненные отношения. Они приказывают, мы подчиняемся». Это «не диалог, а монолог власти, опирающийся на силовой ресурс», говорил Жовтис. Результат был таким, что когда бы ни возникал конфликт, «власть почти сразу переходит к использованию административного ресурса». Он подробно объяснил, каким образом было нарушено международное право, когда в Жанаозене службы безопасности применении силу. Жовтис также отметил, что гражданское общество, в общем и целом, проигнорировало демонстрации нефтяников в Актау и Жанаозене, и пришло к ним на помощь только после шока от бойни 16 декабря. «Общество крайне атомизировано, не солидарно, не сопереживающее. Оно не гражданское, оно – государственное». Полный текст речи Евгения Жовтиса можно найти в интернете по адресу http://www.bureau.kz/data.php?page=&n_ id=5384&l=, также речь продублирована на сайте http:// zhanaozen1216.wordpress.com/.

186

Рабочая Организация в Нефтяной Отрасли: Локальный Анализ

Примечания 1. Нефтедобыча в 2011, в миллионах тонн: Казахстан 82.4; Азербайджан 45.6; Россия 511.4; Норвегия 93.4 (Статистический Анализ Мировой Энергетики, опубликованный ВР в 2012). 2. В Мангистауской области в 2008 году 32.4% населения было за чертой бедности. ПРООН Казахстан, Национальный Отчет о Человеческом Развитии 2009, стр. 103-109. 3. «В Жанаозене закончилась забастовка нефтяников», Ак Жайык (Атырау), 19 марта 2010; «В Казахстане завершилась двухнедельная забастовка нефтяников», сайт Дойче Веле, 21 марта 2010, http://www.dw-world.de/dw/article/0,,5376521,00.html; Linksunten, «Казахстан: Массовые забастовки и протестное движение», Kaz, http://linksunten.indymedia.org/de/node/41875. 4. Алмаз Рызалиев, «Недовольные Нефтяники Казахстана», Институт Войны и Мира Докладывает, 24 июня 2011, http://www.unhcr.org/refworld/docid/4e0b2a552.html; Лента Новостей: Центральная Азия, “Казахские нефтяники объявили голодовку”, 24 мая 2011. 5. “Бастующие ударили по РД КМГ”, Курсив, 30 июня 2011; Надежда Атаева, “Казахстан, власть массово расправляется с бастующими нефтяниками”, http://nadejda-atayeva.blogspot. com/2011/07/blog-post_12.html. 6. “Кровавый разгон демонстрации рабочих в Актау”, ИКД, 5 июня 2011, http://www.ikd.ru/node/17048; “В Москве пройдет акция солидарности”, ИКД, 6 июня 2011, http://www.ikd.ru/node/17053; 7. Надежда Атаева, “ Казахстан: бездействие властей”, http://nadejda-atayeva.blogspot.com/2011/06/blog-post_5744. html. Надежда Атаева, “Казахстан: власть массово расправляется с бастующими нефтяниками”, http://nadejda-atayeva.blogspot. com/2011/07/blog-post_12.html. 8. Human Rights Watch, Striking Oil, Striking Workers: violations of labour rights in Kazakhstan’s Oil Sector, pp. 47-48/ Наблюдение за соблюдением прав человека, Бастует нефть, бастуют нефтяники: нарушение трудовых прав в нефтяном секторе Казахстана, стр. 47-48. 9. “Власть легла под китайцев”, Республика, 3 июня 2011; Human Rights Watch, Striking Oil, Striking Workers, pp. 44-55 / Наблюдение за соблюдением прав человека, Бастует нефть, бастуют нефтяники, стр. 44-55. 10. “Полиция разыскивает убийцу бурильщика Жаксылака Турбаева”, Республика, 9 августа 2011.

Гэбриэл Леви

11. Human Rights Watch, Striking Oil, Striking Workers, pp 82-90/ «Наблюдение за соблюдением прав человека», Бастует нефть, бастуют нефтяники, стр. 47-48. 12. Надежда Атаева, “Казахстан: беспрецедентное давление на участников забастовки”, http://nadejda-atayeva.blogspot.com/2011/08/ blog-post_18.html; “Лидер забастовки нефтяников осужден”, Курсив, 18 августа2011; КМГ ЕП пресс-релиз, 27 июля 2011; “Более 400 бастовавших уволены”, Курсив, 7 июля 2011. 13. К примеру, см. отредактированный вариант, “Факты намеренного расстрела в Жанаозене. Кровь и песок” в интернете, http://www.youtube.com/watch?v=hCoqi9MTuFI. 14. An initial assessment by the Open Dialog Foundation is: Nazariy Boyarskiy et al., Events of the 16th of December 2011 in Zhanaozen and their consequences: Report of the observation mission 23-30 April 2012 (Warsaw: Open Dialog Foundation, 2012), available at www.odfoundation. eu / Первоначальная оценка Фондом Открытый Диалог: Назарий Боярский и др., События 16 декабря 2011 года в городе Жанаозен и их последствия: отчет наблюдательной Миссии по соблюдению прав человека 23-30 апреля 2012 года (Варшава: Фонд Открытый Диалог, июнь 2012), www.odfoundation.eu. 15. Open Dialog Foundation, Aktau judicial proceedings and defendants’ testimonies of torture inflicted on them during investigation (Warsaw: Open Dialog Foundation, June 2012), available at www.odfoundation.eu / Фонд Открытый Диалог, Суды в Актау и свидетельства подсудимых о пытках во время проведения следствия (Варшава: Фонд Открытый Диалог, июнь 2012), www.odfoundation.eu. 16. Галым Агелеуов, Процесс над «37 нефтяниками Жанаозена». 17. Joanne Lillis, “Zhanaozen still traumatised”, eurasianet.org, 2 April 2012/ Джоанн Лилис, «Жители Жанаозен до сих пор травмирован», eurasianet.org, 2 апреля 2012, http://www.eurasianet.org/node/65212. 18. Solicitors International Human Rights Group, Trial Observation Report, November 2012 / Международное Объединение Адвокатов по Защите Прав Человека, Отчет Наблюдательной Миссии по Судебному Процессу, ноябрь 2012. 19. См. aronatabek.com. 20. International Monetary Fund, 2012 Article IV Report: Republic of Kazakhstan / Международный Валютный Фонд, 2012 Статья IV: Доклад по Республике Казахстан.

187

188

Рабочая Организация в Нефтяной Отрасли: Локальный Анализ

Workersâ&#x20AC;&#x2122; Organization in the oil Industry: a Local Analysis

All photos taken by author or observers during the oil workersâ&#x20AC;&#x2122; dispute in Zhanaozen

189

205

Государство без Государства и еГо люди: прекаритет и учреждение новых форм жизни Мария Чехонадских Новый авангард стабильной нестабильности Постсоветский регион по-прежнему занимает особое место в ментальной географии глобального мира. Если двадцать лет назад для живших по обе стороны бывшей берлинской стены постсоветское являлось в образе «догоняющего» капиталистическую современность поезда, то сегодня воображение рисует совершенно противоположную картину: постсоветское – это пассажир, бегущий впереди поезда, который вот-вот его раздавит. Риторика «догоняющего капитализма» с самого начала маскировала один простой и неприглядный факт – с тех самых пор, как страны бывшего советского блока оказались частью глобального капитализма, они сразу показали все черты неолиберальной современности. Это стало приходом «ненадежной жизни» - неуверенности в завтрашнем дне, тревожности, нестабильности социального и экономического положения, будущего «перманентной катастрофы». Такое состояние общества отличается как от идеализированной модели ранней перестройки, так и от либеральных фантазий о приближающейся эре европейских социальных, политических и культурных стандартов «открытой страны», освобожденной от оков тоталитаризма и идеологии. Более того, постепенное уничтожение тех самых социальных, политических и культурных стандартов социального государства входит в противоречие и с демократическими установками, сформировавшимися по другую сторону от бывшей берлинской стены. И если в 1990-е «перманентная капиталистическая катастрофа» на «Востоке» воспринималась как персональная неудача «проигравших», то с приходом финансового кризиса в 2008 году, эта риторика сменилась чувством тревоги и бессознательного страха перед «другим капитализмом с азиатским лицом», который постучался в каждую «западную» дверь. Действительно, как мы могли бы заметить, в современном мире подобные очаги катастроф совсем не редкость, они могут разгораться и

206

Государство без государства и его люди…

потухать то там, то здесь. То, что идеологически было сконструировано как далекое и чужое, в приближающейся перспективе является рассеиванием «постсоветских» и прочих «пост» условий. Сегодня вопрос заключается не в том, чтобы искать всевозможные культурные различия, доказывая несостоятельность модели сходства, а в том, чтобы вскрыть общую предпосылку онтологической гомогенизации современного капитализма. Я полагаю, что узловым мерилом этой онтологической гомогенизации является прекаритет, понимаемый как сконструированная политическими установлениями нестабильность и уязвимость человеческого существования в рамках неолиберальной парадигмы, то есть способ субъективации с соответствующими ему формами жизни. Термин форма жизни был разработан Джорджо Агамбеном, итальянским политическим философом. Дж. Агамбен понимал под формой жизни конституированную сообществом людей потенциальность, открытость и пластичность жизни. Агамбен возвратился к античному разделению биологической жизни (zoe) – то есть простого факта жизни для всех организмов и (биоса) – жизни политической. В его генеалогическом анализе отделение жизни от контекста формы жизни произошло в парадигме «юридификации» и кодификации жизни, за которой последовал дискурс 19-го века о правах человека. С тех пор жизнь была захвачена аппаратом власти и изолирована от её политической формы. Агамбен взял гоббсовскую суверенную власть как пример этого смещения от политической жизни (как формы жизни) в сторону биовласти (дискурс голой жизни). Так, в основании суверенности у Гоббса жизнь в естественном состоянии определяется только тем, что она открыта угрозе смерти, а политическая жизнь, то есть жизнь под покровительством Левиафана, – это та же самая находящаяся под угрозой жизнь, которая теперь находится только во власти суверена. Таким образом, речь идет о биополитике, когда простой факт жизни является юридическим основанием права на жизнь, которое дарует власть 1. Другими словами, суверенная власть изолирует жизнь от её политической формы: «Биологическая жизнь – эта секуляризированная форма голой жизни, отличающаяся той же невыразимостью и непроницаемостью, – образует, таким образом, реальные формы жизни лишь в формах выживания, оставаясь в них неустранимой смутной угрозой, которая внезапно может реализоваться в насилии, чуждости, болезни, катастрофе».2

Мария Чехонадских

207

Если брать в расчет новую модель прекаризации жизни, оказывается, что биополитический контроль – это не столько забота о здоровье и выживании населения, сколько, желание контролировать нестабильность и хаос (природу), которые должны оставаться в вечно подвешенном состоянии становления (из хаоса не должно ничего сформироваться). Это парадоксальная игра стабильной нестабильности сопровождается как минимизацией социальной функции государства (потому что все социальное погружается в логику природы и хаоса сингулярностей), так и усилением форм контроля (чтобы охранять безопасность хаоса сингулярностей). Эти две разнонаправленные тенденции только на первый взгляд противоречат друг другу, на самом деле одна без другой не существует. Как только бесконечная череда катастроф и социальных катаклизмов оправдана идеей витализма, а нестабильность, уязвимость и неравенство объявляется сущностью самой природы, именно в этот момент, режим чрезвычайного положения становится легитимной нормой: на помощь приходит современный Левиафан, в виде Путина, Берлускони и Саркози, который будет охранять новую социал-дарвинистскую гармонию естественного хаоса от разного рода социальных паразитов или террористов. Если поставить эту модель биополитического контроля в рамки стабильной нестабильности, прекаритет можно рассматривать как самое сердце перманентного состояния приостановки: становление, которое не может стать, но и не может быть аннулировано, изменено или упразднено. В этой модели общества – прекаритет является перверсией логики дисциплинированного хаоса. Все попытки нормализовать и кодифицировать нестандартную занятость, потоки иммиграции и место жительства прекаризованных субъектов оборачиваются новыми формами хаоса и неподконтрольного сопротивления в виде нелегального пересечения границы, альтернативных форм общежития, неформальных отношений и теневых форм трудовых отношений. Поскольку современные формы власти играют между двумя противоречащими друг другу тенденциями – всеохватывающем захватом жизни Государством и минимизацией его социальных функций, то и методы борьбы с ‘ошибками системы’ часто обретают радикальные авторитарные формы. Чтобы удерживать хаос в состоянии хаоса (не позволять ему принять форму), нужно действовать жестко и методично. Иными словами, прекаритет возникает в ситуации Государства без государ-

208

Государство без государства и его люди…

ства – авторитарных методов контроля и гибких форм исключения, эксплуатации и угнетения. Чтобы объяснить эту форму жизни, говоря о субъекте, уместно будет вспомнить концепцию «людей без государства» Ханны Арендт. В послевоенные годы она описала процесс возникновения колоссальной массы бесправных субъектов, которая расширялась вопреки провозглашенной когда-то Всеобщей декларации прав человека. Такие экстремальные случаи бесправия Арендт относила к положению беженцев, мигрантов и национальных меньшинств, оказавшихся вне закона и политики в период мировых войн и деколонизации 3. Однако сегодня «люди без государства» не являются особой, исключенной категорией лиц, более того, они активно включены в экономику производства и потребления, тогда как их социальную, расовую и классовую принадлежность уже не так просто определить. Сегодня – это целые армии граждан, что особенно хорошо видно на примере постсоветского общества. Постсоветские мегаполисы населяют лица без реального гражданства. Это тысячи приезжих мигрантов и провинциалов, живущих без регистрации, субъекты, которых не учитывает официальная статистика, а потому они не имеют права голоса, официального жилья, трудовых прав и элементарной социальной защиты. Постсоветские преподаватели, художники, ученые, унизительное положение которых только подчеркивается участием в международных конференциях, выставках и упоминаниями в интернете. И чем больше возникает правозащитных организаций, тем больше производится «людей без государства». Этот парадокс современная теория объясняет исчезновением сферы политического как «проявления» этих различий. Государство без государства и соответствующий ему новый тип «лиц без гражданства» (прекаритет) порождает, своего рода форму существования «людей-сорняков», – бесполезных и бесконтрольно распространяющихся растений, которых власть пытается безуспешно окультурить путем «химического обеззараживания». Мы можем усилить и продолжить этот анализ, показывая, что прекаритет касается тех, чья жизнь не имеет значения. Здесь уместно использовать термин Робера Кастеля - «Бесполезные миру». Бесполезные миру – официальное наименование категории непригодных и дееспособных граждан в 17 веке. Тогда, нестабильность существования и уязвимость в наибольшей степени затрагивала бродяг и пролетариев, которых сегодня,

Мария Чехонадских

209

по мнению Кастеля, сменили «непригодные к найму»: «лишние», «ненанимаемые», ненанятые или нанимаемые на зыбких условиях индивиды. «Бесполезных миру» характеризует не вписанность в структуры общества: мобильность, неукорененность, дезинтеграция, маргинальность 4. Те формы жизни, которые находятся по краям или на обочине капиталистического производства, автоматически помещаются в эту проблематичную зону – тот, кто не работает руками, тот, у кого нет собственности и постоянного места жительства – бесполезен обществу. Они представляют собой пример индивидов выпадающих из дисциплинарного порядка, выстраивающих альтернативный и нелегитимный в обществе образ жизни. Потому носители творческих профессий (от художников до уличных музыкантов) исторически являются образцами этого «сословия». А сегодня все больше и больше людей вынужденно становятся носителями богемного сознания и стиля жизни, становятся творческими и пластичными, существуя при этом в крайне нетворческих и суровых условиях. Консолидирующая сила рутины Возможно, что противоречия внутри управляемого хаоса могут быть сняты путем переартикуляции оппозиций, с которыми он заигрывает. Основной из них является старое капиталистическое противопоставление рутины и гибкости. Американский социолог Ричард Сеннет анализирует «мятеж против рутины», который поднялся во времена перехода к глобальному рынку, и стал сильным оружием капиталистов нового типа, критиковавших бюрократию и неповоротливое промышленное производство 5. Сеннет обращается к старым дискуссиям начала эпохи промышленного капитализма, для которых также характерно противопоставление тупого рутинного производства творческой и живой силе спонтанности Адама Смита. Эта спонтанность определялась, как способность действовать по-иному во время трудового процесса, вкладывая чувства, характер и душу в работу. Вместо повторения примитивных стандартов заводского конвейера, притупляющих чувствительность и ум рабочих, Смит искал альтернативные способы производства, где гибкость и спонтанность действий могла бы заменить рутину. Подобную спонтанность он находил, скажем, у уличных торговцев. В этой дискуссии Сеннет находит неожиданного сторонника рутины – Дени Дидро, который увидел в рутине форму меха-

210

Государство без государства и его люди…

нического заучивания. Подобно тому, как актеры постигают свою роль через заучивание, так и рабочий, бесконечно повторяя одни и те же операции, совершенствует производственный процесс и собственный труд. Укрощение рутины через совершенствование ритмов работы развивает способности к кооперации и даже творчеству. Затем работа должна трансформироваться в творческую силу отдельного сообщества, или в форму жизни по Агамбену. Аргумент Дидро при всей его очевидной склонности к романтизации и абсолютному игнорированию положения рабочих на первых французских фабриках, по мнению Сеннета, ухватывает жизнестроительную силу рутины. Повторяемость рабочего ритма постепенно эволюционирует, позволяя сформировать «нарратив жизни»: иными словами, предсказуемость в совокупности с жесткой дисциплиной времени, дает рабочему возможность изменять условия своей жизни, оставаясь при этом в стабильном положении 6. Сегодня капитализм рутине противопоставляет гибкость, под которой понимается ликвидация бюрократии, а на деле это означает ликвидацию государственных ограничений рынка. Если «период рутины» характеризуется постоянным и часто одним на всю жизнь местом работы, а вместе с тем связью с заводом, коллективом, социальным окружением по месту жительства, то обещания свободы при «гибком капитализме» оборачиваются переключением с одной работы на другую, разрушению рабочих коллективов и социальных связей на территориальном и соседском уровне. Согласно Сеннету, для первой модели производства характерна артикулированная классовая позиция, солидарность, четкий жизненный план, обеспеченный системой покрытия социальных рисков, стабильностью и предсказуемостью жизни в целом. Тогда как для второй модели типичен нестандартный характер работы, постоянная смена рабочего места и переквалификация, из чего вытекает индивидуализм и неукорененность 7. Иными словами, вторая модель является точным описанием процессов прекаризации жизни и условий труда, которые в терминологии Сеннета приводят к «коррозии характера», разрушение целостности «жизненного нарратива». Анжела Метрополус, с другой стороны, проблематизирует фордистскую рутину через оппозицию работа/досуг и продолжает гендерную, классовую критику, и критику колониального подразделения на примере промышленного завода. При конвейерной рутине досуг имеет прямое отношение к работе, где время отмеряется зарплатой, трудод-

Мария Чехонадских

211

нями и пятидневной неделей. Это линейное время работы вознаграждается возможностью отдыха и держится только на этой возможности. Здесь Метрополус развивает классическую критику фабричной рутины, как отупляющей, телесной деятельности, при которой тело и разум человека находятся в расщепленном состоянии 8. Если продолжить этот анализ, можно предположить, что для того, чтобы такое расщепление не достигло своих критических пределов, рабочий стремится к постоянному расширению зон не-работы. Как указывает Кастель, в начале 20-го века доступ к потреблению при высоких зарплатах на первых конвейерах имел меньшее значение, чем сокращение рабочего дня. Напряжение фордистского порядка держалось на борьбе за свободное время, которое было не просто правом праздного существования, но означало право на свободу «просто существовать», существовать как многие другие: рантье, буржуа, аристократы, собственники, - все те, кто, по крайней мере с точки зрения рабочих, испокон веков наслаждался жизнью ради нее самой и ради самих себя», ведь свободное время было официальным признанием «человеческого достоинства рабочего и ценности человеческого труда». Таким образом, не-рабочее время отвоевывается рабочим самостоятельно в таких важных изменениях как введение выходных дней, оплачиваемого отпуска и сокращения рабочих часов.9 Возвращаясь к Сеннету и его «нарративу жизни», можно добавить, что при жесткой фабричной модели труда существует более радикальная возможность изменений условий жизни. При всей парадоксальности, рутина, монотонность и единообразие способствуют построению «нарративов жизни» именно благодаря дисциплинарному режиму работы и линейному строго распределенному времени. Когда у субъекта есть время, структурированная повседневная жизнь, привязанность к территории, профессии, заводу, то все вышеперечисленные условия способствуют формированию особой культуры рабочего класса, частью которой является резистентная политика. Однако именно это упорное построение собственного «нарратива жизни» и привело рабочих в итоге к саботажу фабрики как таковой. Другими словами, за жизнестроительной силой рутины всегда хранился образ возможности работать меньше, или даже не работать вообще, но всё это было в рамках капиталистического производства. Единственным желанием субъекта (возможно неосознанным) подобного саботажа была реформа системы, но не ради её преодоления (хотя, конечно, исключения этому можно найти).

212

Государство без государства и его люди…

Теперь нам необходимо вернуться к противоречиям модели стабильной нестабильности, и мы увидим, что рутина не исчезает и в новых условиях прекаритета. Флексибильность вовсе не является избавлением от рутины и не увеличивает свободное от работы время. Неолиберализм, заимствующий старые идеи свободного рынка и «невидимую руку» Адама Смита, безусловно, привносит в современную систему трудовых отношений и нечто новое: он реагирует на требования ликвидации рутины, и преодолевает дихотомию разума/тела, однако делает это очень своеобразными способами. Во-первых, работа имеет тенденцию сращиваться с жизнью, во-вторых, использование творчества в капиталистической экономике приводит креативность к неизбежной рутинизации. У креативного процесса не бывает выходных, только перерывы и задержки: «Если схематично: тогда как фордизм стремился ‘кретинизировать’, отсоединить мозг от тела рабочего, чтобы дать руководству насаждать мысли, знания, планирование и контроль, постфордистский капитализм можно на контрасте охарактеризовать в терминах Фуко как заключение тела в тюрьму души. Отсюда полезность желаний, знаний и общительности в постфордизме». 10 Чтобы креативность приносила прибыль, ее необходимо дисциплинировать, и наоборот, дисциплинированную заводскую работу нужно преобразовать с помощью спонтанной гибкости рабочего времени. В обоих случаях необходимо ввести ложную возможность быть креативным внутри рабочего процесса. Таким образом, с конца 1980 годов произошел любопытный парадокс: промышленное производство избавляется от рутины благодаря специализации и росту третьего сектора экономики, тогда как свободные профессии дисциплинируются, пародируя фордистскую рутину. И в первом, и во втором случае гибкий капитализм нормализует состояние прекаритета. Действительно, существующий галлюцинаторный бред капиталистической реальности, пережевывающей тела и жизни людей, стал повседневной рутиной и уже никого не удивляет своей брутальностью, именно поэтому даже в таких условиях человеческая способность формировать социальное пространство, придавать жизни форму остается неотчуждаемой. Задача сегодняшнего момента осознать этот новый вид рутины таким образом, чтобы использовать ее ритмы для переизобретения новых форм жизни на базе уже существующих моделей самоорганизации, которые сопровождали изменения в обсуждаемой

Мария Чехонадских

213

структуре эксплуатации. Для того чтобы очертить перспективы борьбы и сопротивления новым формам управляемого хаоса, нам необходимо обратиться к авангарду ее воспроизводства – постсоветскому региону. Далее я попытаюсь развить связь между двумя уровнями: исторической генеалогией прекаритета, и атрибутами субъективности ненадежной жизни. Для этого я предлагаю обратиться к двум категориям – «неформальные отношения» и «защита ближнего круга» – и посмотреть на их функциональное значение в вопросе переосмысления рутины современного капитализма. Постсоветский прекаритет и парадоксы «общинного» сознания Прекаритет как норма трудовых отношений в России был связан с переходом к рынку в 1990 годы. Реакцией на шоковую терапию и резкое сокращение производства стала массовая безработица, которая никак не регулировалась государством. Важную роль для формирования нестандартной системы занятости сыграли первые формы (само) предпринимательства: безработные объединялись в группы, сети, или действовали самостоятельно, нанимая «поденных» рабочих. Прекаритет как система трудовых отношений формировался стихийно и снизу, через дружеские и семейные связи, неформальные отношения между бывшими коллегами, а так же широкую сеть взаимопомощи и взаимозависимости. Так, статус нестандартной занятости долгое время не получал своего официального признания, поскольку такого рода (само) предпринимательство было теневой или полулегальной моделью частного бизнеса. Ситуация оставалась невидимой, а проблемы связанные с ней долгое время не были артикулированы. Широкоформатное творчество как способ выживания в новых условиях распространялся так же на сферу культурного производства, которое требовало обновления и перехода к новым институциональным формам. Отсутствие государственного протекционизма в области культуры так же превращает модель культурного производства в (само)предпринимательство, базирующегося на системе неформальных отношений. Зачатки неформальных отношений были найдены Карин Клейман, московским социологом и активистом, еще в позднесоветском промышленном производстве 11. Неформальные отношения – уникальная система взаимоотношений между начальством

214

Государство без государства и его люди…

и работниками, где коммуникации личного характера являются базой для создания более гибкой системы труда. Позитивное преодоление дисциплинарных форм советской бюрократии переросло в раскол рабочих коллективов и аннулировало силу официальных и юридических установлений 12. Чтобы осмыслить неформальные отношения между акторами культурного производства и процессы институализации нужно обратиться к понятию «тусовка», который в конце 1990-г ввел Виктор Мизиано. «Тусовка» - особый тип сообщества, который возникает в результате распада официальной культуры и дисциплинарного советского общества. Тусовка функционирует не по принципу «общего дела» или «идеологического единомыслия», а консолидируется ради перспектив рыночного заказа и признания со стороны власти. В ситуации разрушения прежних иерархий и статусов формируется дисперсное и крайне индивидуализированное сообщество. Крайнему индивидуализму соответствует квази-институциональная форма: «человек-музей», «человек-галерея», «человек-редакция» 13. Учреждая издательство или галерею, модель само(предпринимательства) выражается в стремлении реализовать себя не просто как предпринимателя, но как предприятие, тогда галерист одновременно становится куратором, пиарщиком, журналистом и администратором, а иногда функционирует даже как художник. Тогда тот, кто работает на такого человека-галерею, никогда не понимает, на какую должность был принят. Индивидуальное предпринимательское творчество исключает конкретную цель и общую стратегию, художественную программу, а также разделение обязанностей и профессиональную этику. Исходя из этого, экономика всех новых учреждений основана на этике отношений и неписаных законах. Первоначальное накопление как символического, так и реального капитала отдельными «персонажами тусовки» стало возможным также благодаря архаизации трудовых отношений, например, частные коллекции можно было легко, быстро и дешево собирать, практикуя бартер (картина на мастерскую). Однако этап первоначального накопления закончился, и теперь квази-институции стали доминирующей моделью для музеев, центров и издательств. Так, мафиозное засилье деятелей 1990 годов делает альтернативные формы институциональной политики затруднительными. В период путинской стабилизации и долгожданного признания

Мария Чехонадских

215

искусства со стороны бизнес-элиты продолжается развитие старой схемы «сам-себе-режиссер» и модели общения face-to-face с наемными работниками, художниками, кураторами и критиками. Так из тусовки формировалась новая буржуазия от искусства, среди которой выросло огромное количество галеристов, арт дилеров, менеджеров, художников и функционеров. Риторика дружбы и неформальных отношений воспроизводится в любых производственных ситуациях. В результате обслуживающие эту систему работники не осознают себя эксплуатируемыми. Если всплеск неформальных отношений в 90-е годы является средством ухода от нормализации закостенелых институтов науки, образования и музейного дела, то в нулевые такая система связей является также компенсаторным механизмом социальной защиты. При жесткой системе иерархии, которая сложилась на сегодняшний день, существует гибкая система трудовых отношений. Долгое время способами защиты от социальных рисков являлись не механизмы государственного регулирования и социальной защиты, а сети солидарности, взаимопомощи, поддержки ближнего окружения, что в трансформированном виде уже существует сегодня как ответ на усугубление прекаризации. Новое арт-сообщество выживает и поддерживает собственное воспроизводство за счет формирования «ближнего круга», готового оказать поддержку и помощь. При высокоразвитой системе неформальных связей и практик в арт-сообществе сегодня действуют именно такие средневековые способы социальной защиты. Бездомный художник живет у заваленного срочными заказами арт-критика, арт-критик ищет новую работу для себя и художника, тогда как заказчик статьи интересуется кандидатурой на должность редактора у арт-критика. Этот круг множится до бесконечности: редактор, которого нашел арт-критик, ищет помощников для работы над новоиспеченным заказом и привлекает бездомного художника, последний теперь интересуется, как снять новое жилье. К цепочке поиска работа-жилье подключаются и другие нуждающиеся. Работа без контракта, задержка и невыплата гонораров – стандартный финал этих авантюр. Отношения, где все между собой повязаны плотным кольцом обязательств и ответственности, иногда приводят к тому, что фигура реального работодателя большинству участников цепочки остается неизвестна. Такой механизм работает безотказно и не дает никаких

216

Государство без государства и его люди…

сбоев. Более того, диалектика «то густо, то пусто» позволяет соглашаться участникам цепочки на любые условия оплаты труда. Защиту ближнего круга можно сравнить со средневековым механизмом преодоления нестабильности повседневного существования, так, на территориальном и региональном уровне существовали аналогичные формы кооперации между крестьянами 14. Арт-сообщество заменяет семью для оторванных от места рождения культурных работников, положение которых вполне сравнимо с иммигрантами. Пока работники культуры осознают себя частью этой «семьи», по модели средневековых деревенских общин, приходится говорить не о классовом сознании, а скорее об «общинной идентификации». «Общинное сознание» сужает границы мира до уровня почти телесной общности, за пределами этого поселения культурной и прекаризованной элиты разворачиваются еще более страшные сцены неопределенности и нестабильности. Однако община (Gemeinschaft) [1] оказывается к ним индиффирентна, по большому счету, ограниченность ее территории, как ментально, так и географически (центр Москвы, миграция от вернисажа к вернисажу), приводит к неузнаванию себя как прекаритетного работника, а также к невозможности соотнесения собственного положения с положением других социальных групп. Вопрос, таким образом состоит в том, как «общинность» может разомкнуться в сторону нового социального и политического опыта и какие механизмы необходимо затронуть, чтобы эта «общинность» обрела черты политически артикулированного союза? Мы уже обсуждали каким образом логика управляемого хаоса играет на все возможных противоречиях: усиление государства и его отсутствие, стабильность и нестабильность, контроль и неограниченная свобода. То же самое по сути происходит с прекарными работниками, застревающими в ловушке «общины» (Gemeinschaft), оказывающейся одновременно неформальной и дисциплинарной (консервативной, патриархальной и накладывающей ограничения). Таким образом, прекаритет играет двоякую роль, с одной стороны, это слабое и неудобное звено биополитической системы, ставящее под вопрос жизнеспособность общества администрирования и контроля одним своим существованием – в чем смысл невероятных бюрократических и полицейских надстроек, если их можно обойти или переиграть? С другой стороны, он обнажает пластичность и перформативность человеческой

Мария Чехонадских

217

природы, как ускользающей от рациональных кодификаций и операторов, так и мимикрирующей под любые классификации и требования системы, то есть открывает возможность воспроизводить сложившийся порядок вплоть до бесконечности. В этом и состоит проблематичный политический статус субъективности прекарных работников. Если ответом на рутину прекарной жизни служит уход в формы общинной организации жизни, то возможность артикуляции общинной формы жизни может стать своего рода формой политической организации. Развитие новых движений против прекаритета может начинаться с альтернативных принципов самоорганизации членов различных сообществ, при условии их политической идентификации. Таким образом, неформальные отношения и сетевые структуры сообществ могут стать новой силой для реабилитации и развития движения. Мелкие группы художников и активистов, занимающихся проблемами прекаритета, спорадически возникают и исчезают в разных городах и контекстах, но как подсказывает опыт, они всегда начинаются с психоаналитических тренингов, когда участники совершают каминг аут и обсуждают кейсы друг друга о прекаритетных тяготах. В результате, жалобы и примеры из личной жизни могут способствовать артикуляции политической составляющей всего предприятия, хотя в основном, все эти практики заканчивается тем, что истории собираются в сборники историй, манифестов или коллективные петиции. Попытки артикулировать жалобу и поднять ее до уровня политической проблемы, и главное, – стратегий действий – основная задача этих групп. Безусловно, «общинные жалобы» являются, своего рода, формой паррезии, когда замалчиваемая и вытесненная проблема прекаритета, наконец, находит свой аффективный выход. С подобных практик начинались первые публичные акции Первомайского конгресса творческих работников и Союза Творческих Работников в Москве 15. Например, в течение работы конгресса, участники собирали живые истории трудового опыта различных деятелей культуры, а в ходе московских протестных акций зимы 2012 года, актив группы устраивал сессии живого микрофона на митингах против нечестных выборов, когда каждый желающий мог рассказать собственную историю недовольства и ее повторение другими участниками создавало силовое поле солидарности. Однако это силовое поле распадалось как только заканчивался митинг и могло возникнуть снова только на следующей акции, в гуще

218

Государство без государства и его люди…

протестного движения. Практики «неформальных отношений» (общежитие и коммунальность), могут быть эффективными инструментами мобилизации, только если мы признаем необходимость отстранения, которое возможно достичь при конструировании «политической сферы» - реальной акции протеста, вовлеченности в живую ткань политического процесса. Могут ли в конечном итоге объединиться рабочие и художники для совместной борьбы? Альтернативные способы защиты от рисков широко распространяются в обществе, они локализируют различные социальные группы в топологических пределах «общности», поэтому художественное сообщество в Москве является далеко не единственным примером. Аналогичные формы существуют там, где в наибольшей степени укрепляются механизмы неолиберальной дерегуляции труда и жизни. Сегодня мы можем говорить о сложившихся деполитизированных общностях по этническому, региональному или профессиональному принципу. Не является ли в таком случае конструкция типа «семьи» или «ближнего круга» триумфом неолиберальной политики, которая может быть проиллюстрирована знаменитым тезисом Маргарет Тэтчер «общества не существует»? Таким образом, вопрос заключается в том, как разомкнуть цеховые гильдии, и как неформальные отношения могут способствовать выработке солидарных действий нового типа. Что, если рутина Дидро создаст не только возможность зон не-работы, но и начнет трансформацию рабочего процесса в новую форму жизни? Тогда работа не может просто находиться в режиме «художественное творчество», она должна искать пути оставаться открытой к новым и экспериментальным формам социального воображения и политики. Мы должны говорить о процедуре от-странения именно в этом смысле. Отстранения в сообществах можно достигнуть, если мы попытаемся модифицировать их в форму нового общественного характера. Если логика контролируемого хаоса основана на воспроизводстве условий «ненадежной жизни» посредством нагромождения иллюзий, что, скажем, можно стать независимым креативным членом сообщества, способным управлять всеми остальными (главой коммуны, отцом семейства, предводителем клана, успешным художником), и наконец, стать топ-менеджером контролируемого хаоса, то отстранение же, напротив, должно освобождать членов тех или иных общин от идеи о том, что хаос можно приручить, а именно в индивидуальном

Мария Чехонадских

219

порядке. Однако до тех пор, пока мы продолжаем рисовать пути спасения от незаканчивающейся катастрофы современного капитализма, пытаясь его приручить, изолировать или блокировать его эффекты, мы будем сталкиваться снова и снова с циклом прекаризации и разрушением социальных структур. Положительный смысл идей Дидро до сих пор заключается в его предположении о влиянии ‘замысла’ на рутину новой формы жизни. Очевидно, что необходимо задуматься о возможностях формализации, понимаемой как процедура отстранения и способность взгляда на себя со стороны как на субъекта такого сообщества. И тогда, при определенной дистанции, проблемы художественного сообщества и способы их разрешения могут найти другие перспективы.

Примечания 1. См. Агамбен Дж. Формы Жизни / http://permm.ru/menu/xzh/arxiv/81/1.html 2. См. там же. 3. Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: Центрком, 1996.С. 363-389 4. Кастель Р. Метаморфозы социального вопроса. Хроника наемного труда. СПб.: Алетейя, 2009. С. 96-103, 462-483. 5. Сеннет Р. Коррозия характера. Новосибирск / Москва: Фонд социо-прогностических исследовании «Тренды», 2004. С. 33. 6. См. там же. C. 34-58, 56. 7. Там же. с. 33-156. 8. Angela Mitropoulos. Precari-Us? http://eipcp.net/transversal/0704/mitropoulos/en 9. Например, во Франции право на отпуск законодательно было закреплено только в 1936 году, когда в парламентских выборах победили левые. См. Кастель Р. Ук. Соч. С. 390-391. 10. Angela Mitropoulos, там же. 11. Клеман К. Флексибильность по-русски: сгибаемые и несгибаемые работники http://www.isras.ru/files/File/publ/Flexibeln_po_russki_Kleman.pdf 12. Там же. 13. Мизиано В. Культурные противоречия тусовки / Другой и разные. М.: НЛО, 2004. С. 15-23. 14. Генеалогический анализ наемного труда Р. Кастеля выявил существовавшие в средневековом обществе принципы «общинного»

220

Государство без государства и его люди…

страхования рисков. Важную роль в них играло христианство, с его братской любовью к ближнему, так, до того, как возникла система попечительства и призрения бедных, существовала широкая сеть взаимопомощи и солидарности между крестьянами, проживающими на территории одной деревни. Формы кооперации распространялись также на большие деревенские семьи. Кастель Р. Метаморфозы социального вопроса. Хроника наемного труда. СПб.: Алетейя, 2009. С. 49-59. 15. Идея Первомайского конгресса творческих работников была тесно связана с возникновением в 2000 годы целого ряда низовых инициатив, сосредоточенных на анализе новых форм занятости и политической мобилизации работников. Представители этих инициатив ставили перед собой задачи формирования общей платформы для включения в политическую борьбу работников творческих профессий. Теоретическое осмысление атипичных форм труда, прекаризации, с одной стороны, и опыт практического участия активистов в профсоюзной деятельности, компаниях против заемного труда, с другой – должны были способствовать обмену опытом между представителями разных инициативных групп. По задумке организаторов Майский конгресс должен был проходить в режиме беспрерывного марафона, частью которого становились не только подготовка к демонстрации, но также общий сон и совместное питание. Непрерывная лаборатория-общежитие сопровождалась художественными акциями, поэтическими чтениями и кино-показами. Общие требования, сформулированные участниками конгресса можно свести к необходимости легитимации труда культурных работников, солидаризации представителей традиционных творческих профессий (философ, художник, поэт, литератор) с работниками, находящимися в условиях нестандартной занятости и другими участниками культурного производства (журналисты, критики, дизайнеры, издатели). Выход участников конгресса на первомайскую демонстрацию должен был стать первым шагом для преодоления разрыва через создание общего поля солидарности и политической борьбы. См. Сайт майского конгресса творческих работников: http://www.may-congress.ru/

234

Энергия космоса неразрушима! Антон Видокль

[ТЕКСТ НА ЭКРАНЕ И АКТЕР 2] Вот то, что здесь должно произойти: Мужчина на сцене – профессиональный актер Он не спит По сигналу он повернется и начнет говорить По- русски Я буду переводить его слова для вас. Прежде чем он повернется, я хочу вам кое-что рассказать: Моя мать родилась в том же городе что и Человек, улетевший в космос из своей комнаты, Ее отец был художником и боевым пилотом Убитым в военном сражении в Китае совсем юным Этот фильм посвящен ему. Кадры, которые вы видите, были сняты в Украине несколько дней назад Лиза нашла это место, и мне оно очень нравится Хотя я никогда там не был и ничего не знаю о нем Мы вызвали снег, стреляя в небо из артиллерии Актер прочтет сценарий фильма Который будет снят в некоторых местах Казахстана, Крыма, Сибири Он основан на идеях российского философа Николая Федоровича Федорова, Считавшего, как и другие, что смерть - это ошибка.

Антон Видокль

235

Во имя неразрушимой энергии космоса Во имя истинной религии - культа предков Во имя истинного социального равенства, означающего бессмертие для всех Во имя любви Мы должны воскресить наших предков Из космических частиц Как минералы Как оживленные растения Солнечными, само-кормящимися, коллективно осознающими Бессмертными Транс-сексуальными На Земле, в космических кораблях, на космических станциях, На других планетах [Пауза, что-то происходит со звуком и музыкой, актер медленно поворачивается, смотрит в потолок, начинает говорить] [АКТЕР 1] Я не имею понятия, что такое энергия, Никто не имеет. Но она подчиняется закону Закону, в котором нет исключений Математическому, абстрактному закону Согласно ему, существует численная величина Не меняющаеся, даже если что-то происходит. Деревья падают, дома горят, города наводняются, звезды вспыхивают

236

Энергия космоса неразрушима!

Но число остается прежним, всегда Оно особое Жизнь невозможна без энергии: Дерево питаетсяя солнечнечной энергией Ветви растут вдоль наиболее интенсивной солнечной энергии Корни на путях наиболее интенсивных солей земной силы Лес насыщает пространство в трех измерениях Он составляет сущность жизни. Иней на окне образует образ силы тока, застывшей на одной плоскости. Я хочу найти направление. Тело формируется из пересечения различных движений. Нет никаких границ -- связи вещей. Вещи являются узлами различных энергий. Энергия - это жизнь Жизнь конечна, но энергия неразрушима Если вы ожидаете найти научное оперделение сознания, вы будете разочарованы. Как и с энергией, никто не знает, что это, но все знают, что оно существует. В человеке, в животных, возможно, в других вещах То, что может быть выражено математически Может быть записано и передано Сохраняясь в виде кода или музыкальной партитуры Об этом думали русские космисты в начале ХХ века Это перешло в Америку Космос не просто далекое внешнее пространство

Антон Видокль

237

Как и косметика, космос означает красоту и гармонию Он также означает мир, гармонический мир В котором наша планета всего лишь крупица В отличие от космоса, Земля полна хаоса, страдания и смерти Для достижения космоса не нужно перемещаться куда-то ввысь Карабкаться на Эйфелеву башню, чтобы увидеть панораму мира, возвышать себя Для достижения космоса нужно нырнуть Погрузиться в себя В океан Космосу требуется разум быть космосом, а не хаосом. Космос -- это сила без разума, тогда как человек -- это разум без силы. Но как разум может стать силой, и сила стать разумом? Сила станет разумной, когда будет управляема разумом. В этом смысле, все зависит от человека. Русские космисты стремились построить космос на Земле Сконструировать новую реальность, свободную от голода, болезней, насилия, смерти, нужды, неравенства Как коммунизм Они случились в одно время. Мы, возводя соборы космогонии, Не внешний в них отображаем мир, А только грани нашего незнанья. Системы мира — слепки древних душ, Зеркальный бред взаимоотражений Двух противопоставленных глубин. Нет выхода из лабиринта знанья,

238

Энергия космоса неразрушима!

И человек не станет никогда Иным, чем то, во что он страстно верит. (ПАУЗА- АКТЕР 1) Вот простая идея: Объединенные усилия всего человечества должны быть направлены к одной цели: Победа над смертью Бессмертие Воскресение всех, кто когда-либо жил Всеми, доступными наукам и искусствам, средствами. Николай Федоров назвал это «Общим делом» Он обозначил его буквально: Используя собственный генетический материал, человечество воскресило бы своих родителей Из самих себя, родители воскресили бы уже их родителей, И так далее Вовращаясь к первым людям на земле Этот процесс может занять несколько тысяч лет Поэтому крайне необходимо начинать немедленно Ведь все мы умираем. Это значит: Музеи следует превратить в кладбища Библиотеки должны стать питомниками для оживления писателей Армии, фабрики, фермы, больницы и университеты объединиться в своей работе для достижения общей цели бессмертия. Все продуктивные силы человечества должны стремиться достичь

Антон Видокль

239

возвращения каждого воскресшего человеческого существа Каждого человека с его индивидуальным сознанием Невиданный, великий синтез различных наук будет достигнут в новом, космическом масштабе Природа, включая космос и человечество, станет научной лабораторией. В течение этого времени появится новый тип общества Федоров называл его психократией Воскрешение требует нового тела для того, чтобы принять новое сознание переустройство тканей Людям следует осмыслить таинство регенерации растений Мы должны изучить их механизм питания Для необходимой реконструкции человеческого организма Людям нужно начать производить пищу в самих себе. Мы создадим новые органы Измененные и адоптированные к новым условия жизни в космосе. Пока люди воспроизводят друг друга как животные, они умирают как животные Половая сущность движется тропой смерти В человеке заложен колоссальный энергетический потенциал Который он использует для размножения себя как земного существа. Энергия любви является самой мощной среди всех типов энергии Любовь может быть использована в новом, более сильнодействующем виде Когда сексуальные различия будут преодолены

240

Энергия космоса неразрушима!

Огромное количество энергии окажется освобождено. И оно будет расти, так как потребность в половом воспроизводстве упадет Любовь будет удовлетворять более основательную потребность. Потому, что Сегодня сексуальная любовь эгоистична Благородным устремлением любви должно стать Превозмогание смерти Развитие новой творческой личности. Бессмертие и воскрешение для всех! В трансформации природных деструктивныз сил В создании из них конструктивных Мы установим контроль над эволюцией и регуляцией космоса. Мы победим смерть как таковую. И осуществим бесконечное творчество жизни во вселенной. Для этой цели, мы должны стремиться к приобретению знания и опыта К труду в рамках существующих границ знания и технологии Использовать реальные средства и возможности, доступные сегодня. Постепенно, нашим границы расширятся Все, что кажется фантастическим для нас сейчас Станет действительным. [СМЕНА ПЛАНА: ЯРКИЙ СВЕТ, ЗАДНЯЯ ПРОЕКЦИЯ СТАНОВИТСЯ МОНОХРОМНОЙ, КРАСНОЙ ИЛИ ЖЕЛТОЙ, ГРУППА ЖИВОТНЫХ ПОЯВЛЯЕТСЯ НА СЦЕНЕ, ОНИ РАЗГОВАРИВАЮТ] 5 АКТЕРОВ

Антон Видокль

Собрание зверей Председатель Сегодня годовщина памяти Безумного. Почтим его память. Волк – студент Мы все скорбим, почтенный председатель, По поводу безвременной кончины Безумного. Но я уполномочен Просить тебя ответить на вопрос, Предложенный комиссией студентов. Председатель Говори. Волк – студент Благодарю. Вопрос мой будет краток. Мы знаем все, что старый лес погиб, И нет таких мучительных загадок, Которых мы распутать не могли б. Мы новый лес сегодня созидаем. Еще совсем убогие вчера, Перед тобой мы ныне заседаем, Как инженеры, судьи, доктора. Горит, как смерч, великая наука. Волк ест пирог и пишет интеграл. Волк гвозди бьет, и мир дрожит от стука, И уж закончен техники квартал. Итак, скажи, почтенный председатель, В наш трезвый век зачем бросаешь ты, Как ренегат, отступник и предатель,

241

242

Энергия космоса неразрушима!

Безумного нелепые мечты? Подумай сам, возможно ли растенье В животное мечтою обратить, Возможно ль полететь земли произведенью И тем себе бессмертие купить? Мечты Безумного безумны от начала. Он отдал жизнь за них. Но что нам до него? Нам песня нового столетья прозвучала, Мы строим лес, а ты бежишь его! Волки – инженеры Мы, особенным образом складывая перекладины, Составляем мостик на другой берег земного счастья. Мы делаем электрических мужиков, Которые будут печь пироги. Лошади внутреннего сгорания Нас повезут через мостик страдания. И ямщик в стеклянной шапке Тихо песенку споет: « Гай - да, тройка, Энергию утрой - ка!» Таков полет строителей земли, Дабы потомки царствовать могли. Волки – доктора Мы, врачи и доктора, Толмачи зверей бедра. В черепа волков мы вставляем стеклянные трубочки, Мы наблюдаем занятия мозга, Нам не мешает больного прическа. Волки – музыканты Мы скрипим на скрипках тела, Как наука нам велела.

Антон Видокль

Мы смычком своих носов Пилим новых дней засов. Председатель Медленно, медленно, медленно Движется чудное время. Точно нитки клубок, мы катимся вдаль, Оставляя за собой нитку наших дел. Чудесное полотно выткали наши руки, Миллионы миль прошагали ноги. Лес, полный горя, голода и бед, Стоит вдали, как огненный сосед. Глядите, звери, в этот лес, Медведь в лесу кобылу ест, А мы ежим большой пирог, Забыв дыру своих берлог. Глядите, звери, в этот дол, Едомый зверем, плачет вол, А мы, построив свой квартал, Волшебный пишем интеграл. Глядите, звери, в этот мир, Там зверь ютится, наг и сир. А мы, подняв науки меч, Идем от мира зло отсечь. Медленно, медленно, медленно Движется чудное время. Я закрываю глаза и вижу стеклянное здание леса. Стройные волки, одетые в легкие платья, Преданы долгой научной беседе. Вот отделился один, Поднимает прозрачные лапы, Плавно взлетает на воздух, Ложится на спину, Ветер его на восток над долинами гонит. Волки внизу говорят: «Удалился философ, Чтоб лопухам преподать Геометрию неба».

243

244

Энергия космоса неразрушима!

Что это? Странные виденья, Безумный вымысел души, Или ума произведенье, Студент, ученый, разреши! Мечты Безумного нелепы, Но видит каждый, кто не слеп: «Любой из нас, пекущих хлебы, Для мира старого нелеп. Века идут, года уходят, Но все живущее - не сон: Оно живет и превосходит Вчерашней истины закон. Спи, Безумный, в своей великой могиле! Пусть отдохнет твоя обезумевшая от мыслей голова! Ты сам не знаешь, кто вырвал тебя из берлоги, Кто гнал тебя на одиночество, на страдание. Ничего не видя впереди, ни на что не надеясь, Ты прошел по земле, как великий гладиатор мысли. Ты - первый взрыв цепей! Ты - река, породившая нас! Мы, стоящие на границе веков, Рабочие молота нашей головы, Мы запечатали кладбище леса Твоим исковерканным трупом. Лежи смирно в своей могиле, Великий Летатель Книзу Головой. Мы, волки, несем твое вечное дело Туда, на звезды, вперед! [СМЕНА ПЛАНА: ОСЛЕПЛЕНИЕ СВЕТОМ, ЗВЕРИ ИСЧЕЗАЮТ, КРОВАТЬ, АКТЕР 1 И ПРОЕКЦИЯ С ТЕКСТОМ ВОЗВРАЩАЮТСЯ,] [АКТЕР 2] Западные левые считают, русские облажались с коммунизмом И советская история очернила марксизм тоталитаризмом и репрессиями.

Антон Видокль

245

Тем не менее

Почему коммунистическая революция произошла в такой отсталой стране? Где три четверти населения не умело даже читать или писать Где наука, современность, технологии вводились в основном силой Почему это не произошло, к примеру, во Франции? Видите ли, я подозреваю, было нечто особенное в самих русских То, что не передалось западным романтическим интеллектуалам и художникам Которые так и остались в плену своих мечтаний. В связи с таким необычным призывом Федорова к немедленному действию, Весь советский эксперимент и был Прикладным космизмом По сегодняшний день западные левые остаются застрявшими в одном месте, Коммунистическая гипотеза Идея Мечта Ее так тяжело принять Со всеми ее трагическими и восхитительными мечтами Русские уже сделали это. Что стояло за этой странной энергией, которая воплотила настолько радикальный социальный эксперимент?

246

Энергия космоса неразрушима!

Энергией, которая сделала модернизацию настолько быстрой новое общество, конкурировавшее с самыми передовыми капиталистическими государствами Продвигая человечество в космос И Если энергия является действительно неразрушимой Где она теперь? Используя одно соревнование, организованное международной косметической компанией Египтяне выдвинули своего президента в кандидаты на получение оплаченного путешествия в космос Победителя планируется обучать в Глобальном Космическом лагере в Орландо, Флорида. Отвечая на основной вопрос «Почему я хочу полететь в космос?» Президент Египта процитировал российского ученого Александра Чижевского Человек существо не только земное но и космически связанное всей биологией, всеми молекулами, частицами своего тела с космосом с его космическими лучами

Антон Видокль

247

его потоками и полями По словам Ху Фанга, в Китае один застройщик планирует построить роскошный кондоминимум на Марсе Между тем В Америке Технический директор корпорации Google пытается достичь бессмертия и воскресить своего отца. Он пытается модифицировать собственное ДНК принимая несколько сотен различных витаминов каждый день Чтобы деактивировать гены, отвечающие за старение. В его доме он устроил маленький музей Комната, которая содержит все, что принадлежало его отцу книги, письма, фотографии, видео и звуковые записи, счета, одежду, образцы тканей потому как совершенная компьютерная программа вскоре сможет использовать эти материалы для интерпелляции сознания его отца. Я надеюсь, у него получится. Что же касается совсем юного боевого пилота умершего над Великой Стеной Китая Единственная вещь, которая после него осталась Это картина, написанная им перед тем, как уйти на войну Пейзаж Она висит на стене, в коммунальной квартире в городе, где родился человек, улетевший в космос из своей комнаты. Я бы хотел увидеть ее.

248

Энергия космоса неразрушима!

Energy of Kosmos is Indestructible!!!

Stills from rehearsals at HKW, Berlin, March 2013

249

258

Легко ли быть молодым? Виктор Мизиано Какие возможности существуют для молодых художников и кураторов Центральной Азии в рамках новых государственных и культурных парадигм? Начну издалека. Память сохранила мне хоть и смутный, но все-таки распознаваемый образ советского baby-boom›а 1960-х. Затем уже в конце 1980-х – начале 1990-х мне довелось пережить исторический период, когда вновь ставка была сделана на молодое поколение. Характерно, что одним из первых знамений общественных перемен в те годы стал документальный фильм: «Легко ли быть молодым?». И в самом деле, когда свершается смена вех и когда внезапно высвобождается неосвоенные социальные и дискурсивные пространства – а 60-ые и 90-ые были именно такими эпохами, то живая энергия и окрыленность надеждой оказываются затребованней, чем опыт и отработанные методики. И в самом деле, новые постсоветские сцены – Центральной Азии в том числе, создавали по большей части молодые люди, для которых дискредитация и стагнация старых советских институций, подарила шанс реализации нового проекта – проекта своей национальной культуры. По сути, учитывая масштаб общественных трансформаций, проект этот вынуждено был грандиозным – надо было все переосмыслить или, попросту говоря, все выдумать заного – национальную историю, идентичность, художественный язык, институции и т.д. Впрочем, этот культ обновления был тогда повсеместен – конец Холодной войны и становление глобализации раскрыли перспективу совершенно нового мира, описать который и функционировать в котором предполагало создание новых коммуникационных средств искусства и новых институций. Из собственного личного опыта могу привести пример Манифесты – международного художественного форума нового типа, в ту эпоху родившегося, для этой эпохи предназначенного и закономерно посвященного исключительно молодым художникам и кураторами. Мне повезло: я был тогда еще относительно молод… Последующие годы – т.н. 00-ые, стали для всех постсоветских стран десятилетием стабилизации. Разумеется, между всеми этими странами

Виктор Мизиано

259

и их версиями стабилизации есть огромная разница. Страны Центральной Азии, даже самый экономически благополучный Казахстан, за минувший период так и не создали модернизированный художественной системы, чем они отличаются, к примеру, от России с ее ставкой в 00ые годы на чиновничье-олигархическую инфраструктуру, с одной стороны, и с другой стороны, от, к примеру, Эстонии, создавшей основы публичной инфраструктуры европейского типа. И все же выстроенная в постсоветской Азии поколением 1990-х ниша т.н. актуального искусства сохранилась и обустраивалась. Частью ее является в частности и павильон Центральной Азии на Венецианской биеннале, который вот уже пятый раз предъявляет миру как раз актуальных художников. Новое, теперь уже третье, постсоветское десятилетие, как кажется, чревато очередным baby boom-ом. В мире слом десятилетий был задан Арабской весной и волной протестов прокатившихся от Европы и США до Москвы и Китая. И везде инциаторами и активной силой этих движений были молодые люди. В России молодые девушки из никому не известной группы “Pussy Riot” становятся внезапно суперзвездами и символом времени. В той же Центральной Азии, где как кажется в течении двадцати лет почти одни и те же художники отвечали за художественный процесс и его репрезентацию (характерно, что многие их них по несколько раз выставлялись в павильонах Центральной Азии, что несколько противоречит мировой практике), так вот и здесь появилось новое поколение, которое выдвигает новые институциональные инициативы – к примеру, ШТАБ в Бишкеке, и готово взять в свои руки Венецианский павильон. И как это ни странно все это у них получается!... Но вот обратимся, к примеру, к проекту “Зима”, претендующему быть манифестом нового поколения центрально-азиатских художников. И что любопытно: инновационно-критический пафос в нем сочетается с меланхолией обреченности. И это мы наблюдаем в очень многих проявлениях новых художников и активистов. Они публично демонстрируют неудовлетворенность статус-кво, но обновительная перспектива у них крайне коротка. Ведь даже движение Оккупай (которое в Москве, как известно, развернулось перед памятником Абаю и потому назвалось здесь Оккупай Абай) пересоздает реальность только на некое конкретное время и в неком конкретном месте. И этим политическое воображение нынешних художников-активистов не столь буйно, сколь оно было в эпохи предшествующих молодежных взры-

260

Легко ли быть молодым?

вов, когда казалось, что на кону переиначивание мира. Более того, в постсоветских странах горизонт протестных взысканий ограничивается подчас стремлением к тем пока еще у нас недоступным формам западных буржуазно-демократических устоев, которые для западных активистов как раз и являются ненавистным и требующим преодоления статус-кво. Но самое важное и уязвимое в этом очередном приходе молодого духа состоит в том, что вся эта во-многом искренняя воля к переменам, удивительно быстро подхватывается культурной индустрией. И происходит это сегодня оперативнее, чем было в 1960-ые и 1990-ые. Так даже вопреки экономическому кризису инвестиции в молодое поколение сегодня остаются значительно высокими. В Москве, например, я наблюдаю, что именно риторикой поддержки молодых и их образования заняты сегодня в той или иной мере почти все основные художественные институции, а некоторые их них и вовсе объявляют это направление своей главной задачей. А потому, когда я захотел создать в Москве Международную летнюю школу кураторов, то найти на нее средства – причем средства значительные! - и заинтересованные в поддержке этой инициативы фонды оказалось не такой уж большой проблемой. Так что, по сути насколько симптоматично сегодня отчуждение молодых от “старого порядка”, настолько же видимо, симптоматичен и культ жовинильности, что этим “порядком” стал исповедоваться. за этим стоит осознанное или неосознанное ощущение системой, что ее курс и программы последних двадцати лет исчерпаны, и за неимением идей она просто вкладывается в молодую генерацию как антропологического носителя перспективы. Возможно, это есть и результат т.н. раскола элит, когда разные кланы начинают инвестировать в молодых, стараясь таким образом купить их лояльность, захватить новые потенциальные зоны творческой энергии и художественного продукта. И, кстати, с молодыми иметь дело проще, чем с немолодыми: они ведь еще не имеют сильного эго, а потому, даже если строптивы и критиканы, но все равно покладистее и управляемее. А потому самое знаменательное, что поддержка молодых может быть понята как способ не столько развития ситуации, сколько ее консервации. Кто собственно сказал, что сегодня время для молодых? На самом деле ситуация не столь прорывная, что была некогда и для того, чтобы разобраться в ее противоречиях применимы скорее комплексные методики и тонкие

Виктор Мизиано

261

инструменты, а не юношеский энтузиазм и живая энергия. Поэтому нынешняя ставка на молодых в очень большей степени представляется мне камуфляжем, а индустриальное производство молодого искусства – воспроизводством статус-кво. Отсюда – если наконец приступить к непосредственному ответу на ваш вопрос - следует, что на мой взгляд сегодня для молодых художников конъюнктура более чем благоприятная. И думаю, что это верно и для стан Центральной Азии, вопреки слабости их образовательной и репрезентативной инфраструктуры. Возможностей у них все равно несравненно больше, чем было у художников предшествующих двух поколений. При этом хоть и, а точнее именно потому, что конъюнктура для них благоприятная, но выбор перед ними стоит сложный и неоднозначный. Как выстроить критическую позицию, не попав в ловушку системы, не влипнув в конъюнктуру на criticality? Как использовать ставку системы на молодых, не отказавшись от долженствования морального из системы исхода? Каков предел компромисса и каков здравый предел исхода? Но вот для решения этих вопросов нужны совсем не юношеские мудрость, опыт и аналитические способности. Впрочем, никто не обещал, что «молодым быть легко»?... Какую культурную специфику практик вы видите, скажем, например в Центральной Азии для будущих поколений или художников находящихся сейчас в начале своего пути? Вновь начну с предыстории. В 1990-ые годы глобализация носила преимущественно экономический характер, поэтому производство и распространение – в том числе производство и распространение культурное и художественное, управлялась в первую очередь маркетологическими методами. Репрезентация строилась по принципу супермаркета, где должна была поддерживаться иллюзия исчерпывающего предложения. И поскольку супермаркет располагался в станах Запада, как и его маркетологи и его потребители, то доступ в него для периферийных производителей был, с одной стороны, гарантирован стремлением художественной системы к исчерпывающему представительству, а, с другой стороны, ограничен некой квотой. Отсюда следовало две вещи. Во-первых, все мы, представители мировой периферии, оказались конкурентами за квоту, а, во-вторых, все мы сводились к ре-

262

Легко ли быть молодым?

презентантам своего региона, т.е. этнитизировались, что было задано характером спроса. Существенно и то, что в ответ на это очевидное неравенство в представительстве разных субъектов системы, периферия получала шанс на расширение квоты в случае своей соборности виктимизировать систему и криминализировать свое прошлое и настоящее. Так запрос на искусство постсоветских стран расширялся, если им удавалось сослаться на тяготы их коммунистического прошлого и посткоммунистического настоящего. Все это, впрочем, достаточно хорошо известно и получило наименование политики идентичности. И все это было реально пережито первым постсоветским поколением центрально-азиатских художников, каждый из которых, оказавшись на интернациональной сцене столкнулся с запросом на ориентализм и экзотику и каждый по своему себя по отношению к этому позиционировал (кстати, термин имеет маркетологическое происхождение и вошел в русский язык как раз в 1990-ые годы). Новое, второе, десятилетие глобализации ознаменовалось тем, что глобальное единство мира оказалось осознанным и пережитым, что привело к осознанию людьми общих проблем и интересов и породило многочисленные общественные движения. Глобализация теперь стала политической. Отныне участие в мировом диалоге уже не сводится к промотированию своей идентичности, важным стало личное свидетельство того, как те или иные общемировые проблематики работают в твоем регионе и как это можно экстраполировать на общие проблемы. Говоря иначе, ко второму десятилетию глобализации формируются общие нарративы и общие структуры, которые впрочем, имеют разные перспективы, каждая из которых может стать основание для универсализации. В этой ситуации политика идентичности сменилась политикой памяти, что особенно очевидным было в посткоммунистических странах. Здесь возрождение критического дискурса было невозможно без прояснения коммунистического наследия, которое перестает криминализироваться. В нем начинают искать то, что ранее просмотрели – иную альтернативную западно-либеральной модели модернизации, а точнее вторую составляющую всего проекта современности. Так, восстановив свою причастность современности, посткоммунистический субъект смог аргументировано противостоять его этнитизации и так же, осознав свою причастность другой стороне модернизации, он мог вообразить себе возможность иной модели глобализации.

Виктор Мизиано

263

Учитывая, что культурная машина сегодня работает по такому принципу, я не думаю, что проблема культурной специфичности, о которой вы спрашиваете, сегодня продуктивна. Это не значит, что ее нет, но это значит, что не она есть пункт отправления для современного дискурса. Ведь нет сегодня условий, которые бы склоняли какое либо высказывание к выхолащиванию в нем региональной специфичности или лишали бы его права на универсальный статус. Говоря чисто практически, каждый регион сегодня расслоен на разные страты и круги, многие из которых через сетевые связи выходят за рамки их контекста и укореняются в широком трансрегиональном диалоге. Права на голос в этом диалоге они имеют потому, что вписаны в общий нарратив, и потому, что их локальный опыт дает оригинальный взгляд на общую проблематику. Все это в полной мере есть и в Центральной Азии. Да и сам проект «Зима» как раз и есть тому красноречивое свидетельство. Ведь весь он как раз и строится на попытке, во-первых, продемонстрировать региональный взгляд на универсальный нарратив, во-вторых, примерить универсальную проблематику к центрально-азиатскому контексту. И в тоже время, сопутствующие выставке издание и дискуссионная программа показывают, что весь проект прекрасно вписан или пытается вписаться в некую вполне определенную и компетентно идентифицированную сетевую среду. Поэтому же мне трудно согласиться с теми элементами виктимизации и криминализации региональных обстоятельств, которые заложены в концепцию «Зимы». Ламентации на изъяны и уязвимость нашего контекста всегда лишь укореняют нас в них. Какие другие виды субъективностей нуждаются в артикуляции и почему их сложно озвучить и услышать? Наверное, вы правы: и сегодня не все социальные и региональные субъективности имеют равное представительство как это было в 1990-ые и как это было всегда, но – как я уже сказал выше – главный проблемный узел сегодня в другом. То, что должно вызывать ныне особую озабоченность, так это скорее то, что происходит с артикуляциями тех субъективностей, которые получили выход на репрезентацию. Та быстрая консьюмеризация критических дискурсов – о которой мы уже говорили выше - приводит к тому, что артикуляции эти отрываются от поро-

264

Легко ли быть молодым?

дивших их субъективностей. Они становятся абстракциями, мертвыми формулами, мыслительными брендами, питающими стратегии индивидуального и группового успеха внутри культурно-интеллектуальной индустрии. Говоря конкретнее, если ранее угроза, которая исходила от глобального мира, сводилась к тому, что субъективность сводилась к внешним проявлениям их локальной специфичности, то сегодня есть риск, что они замкнуться во внутрисетевом обмене универсальностями, оторванными от породивших их реальных форм жизни. Отсюда следует, что сейчас более чем когда-либо важно не упускать ввиду, что дикусрс – это часть жизненного проекта, укорененного в специфических обстоятельствах проживания, а также - в личной и групповой биографии. Отсюда следует и то, что сегодня среди бесконечной псевдоинтеллектуальной болтовни или - как сказал бы не самый прогрессивный философ Мартин Хайдеггер – «Gerede» («idle talk») не услышанным оказывается голос тех субъективностей, которые пренебрегая сетевыми правилами игры и конвенциями, говорят от самих себя, от своей самости. Лейбницевский термин монада и все его теория монадологии сегодня актуальна как никогда ранее… Распад Советского Союза и его модернизирующей и интернациональной идеологии открыл двери контр-модернизации и регрессивному повороту к «настоящим национальным ценностям». Художники оказываются зажатыми между новыми ценностями, экономической либерализацией и обещанной открытости к глобализирующимуся миру: где здесь социальная эмансипация личного? И как это соотносится с художниками, которые росли «сначала в экономике, а потом в демократии»? Критикуя концепцию тоталитаризма Ханны Аренд, Тони Негри утверждал, что режима тотальной несвободы не существует. Люди даже в самых нечеловеческих условиях выгораживают для себя пространство свободное от власти и гнета. Это справедливо и для актуальной ситуации в Центральной Азии. Ведь свобода – это то, что люди создают себе сами, преодолевая сопротивление обстоятельств. Демократию никто никому не дарит: она есть результат подвижного и постоянно пересматриваемого общественного договора, родившегося из гражданских войн и революций. Главная проблема политической культуры постсо-

Виктор Мизиано

265

ветских людей, состоит в том, что здесь демократия была выдана за либеральные ценности. А это, как известно, другой политический проект. Идея того, что демократия есть власть демоса, т.е. народа, слишком смахивала на советскую риторику, что бы быть воспринятой в серьез в момент бездумно радостного прощания с коммунизмом. Сегодня, как кажется, многие молодые люди готовы разорвать тот негласный договор с властью, что определял статус-кво пост-коммунистической стабилизации – свобода потребления и свобода выезда в обмен на коррупцию и фиктивную демократию. Возможно, власть сможет пересмотреть договор, сделав им предложение, от которого они не смогут отказаться. А возможно они найдут в себе силы и решимость на начало долгой и непростой работы за демократию. В ходе этой коллективной работы как раз и свершится социальная эмансипация индивидуальных субъектов, а также одновременно модные, но мертвые формулы критического дискурса начнут наполняться жизненным содержанием и укореняться в подлинных формах жизни. Какие слои символов могут быть использованы и каким образом? Является ли поэтика возможным выходом или выход все же постарте и художественном активизме? Если мы говорим о том, что политическое и эстетическое сегодня должны быть укоренены в формах жизни, то это значит и то, что создание новых форм жизни есть задача искусства и политики, а также и то, что – обе эти практики не противоречат друг-другу. Важно и то, что это совмещение жизни, политики и искусства происходит в эпоху, когда - как утверждают современные социальные мыслители - наша общественная жизнь погружена в интенсивную коммуникацию и подчинена эстетическим кодам. Отсюда трудно себе представить политику, как и любую другую деятельность закрытой от искусства, а так же - искусство, которое бы закрылось от коммуникации с другими практиками. Но это не значит, что понятие автономии искусства себя исчерпало. Напротив, когда искусством становится все – определение искусства становится особенно актуальным. Раз эстетические коды сегодня столько всепроникающи, то область, в которой они вырабатываются, должна обладать повышенной само-рефлексивностью. Отсюда я не торопился бы обвинить в эскапизме художников работающих

266

Легко ли быть молодым?

с проблематиками, в которых не прочитывается программный ангажимент. Ведь если искусство есть производство форм жизни, то таковым оно остается и тогда, когда рефлексирует не на жизнь, а на сам язык ее художественного производства. А новая жизнь – это всегда политика. Отсюда же и мой ответ на ваш вопрос о действенных символах. Искусство само по себе не есть политика, оно становится политическим, когда между ним и политикой есть жизнь. А потому, если искусство, работая с политикой, не опосредованно жизнью, то оно производит мертвые формы, которые вряд ли станут эффективными символами. Мне легче поверить в политическую действенность искусства, которое вернет нам те чувства и переживания, что ушли из нашей жизни в результате экспансии неолиберльного реванша и вмененных им форм жизни. Я думаю, что если искусство, к примеру, сможет вернуть нам вместо мантр эффективности и успеха, чувство подлинной легкости и счастья, то это будет поистине политическим событием. Как писали Негри и Хард: «Быть коммунистом: сколько в этом необузданной легкости и счастья!» («This is the irrepressible lightness and joy of being communist”).

272

Роль Современного Искусства в УЗБЕКИСТАНЕ: Опрос творческой молодежи Абдуманап Сарымсаков, Петр Иванов, Равшан Мустафин и Екатерина Смирнова История современного искусства Узбекистана сравнительно молода. Если вести речь об индивидуальных прорывах и предтечах современного искусства Узбекистана, то, несомненно, мы должны вспомнить авангардистские прорывы футуристов второго призыва 20-ых годов, таких художников Узбекистана, как А. Волков 20-х годов прошлого века и проекты 70-80-ых годов концептуалиста Вячеслава Ахунова, работавшего в им же обозначенном направлении как «Социалистический модернизм», в своей основе схожим с набирающим силу в западном искусстве постмодернистским дискурсом. Эта тема хоть и интересует молодых художников, однако остаётся не до конца доступной для всецелого понимания, по причине того, что большинство той молодёжи, которая интересуется творчеством В. Ахунова, практически не застала советского тоталитарного режима. Однако, помимо основного творческого направления автор занимается и теми проблемами, которые затрагивают современное общество Узбекистана. Стоит отметить, что он первый, кто стал работать на территории Узбекистана в таких направлениях, как концептуальное искусство, Video-art, перформанс, хепенинг и многих других медиа формах. Вячеслав Ахунов является примером человека, который проживая в государстве, контролирующем свой народ в сжатых рамках свободомыслия, имеет смелость свободно высказывать свои мысли и работать над творческими проектами, которые идут вразрез с существующей в стране системой. Кроме того, В. Ахунов является для многих молодых художников «толкователем» современного искусства, что в свою очередь учит их выражать уже их собственные мысли посредством всевозможных форм в искусстве. Начиная с 30-х и до конца 80-х годов официальным признанным искусством являлся исключительно социалистический реализм. Художники, занимающиеся соцреализмом, имели официальную под-

А. Сарымсаков, П. Иванов, Р. Мустафин И Е. Смирнова

273

держку со стороны правительства, и напротив, художники, чьё творчество выходило за рамки эстетической программы соцреализма, и не признанные властями в роли соцреалистов, зачастую становились объектом преследований со стороны власти. По этой причине практически в течении пятидесяти лет с 20-ых по 70-ые года на территории Узбекистана не было ни одного художника занимающегося авангардом. В искусстве периода независимого Узбекистана, в отличие от тоталитарной политики по отношению к искусству в СССР, произошла небольшая оттепель, теперь слово «формалист» перестало быть обидным как в советское время, но стратегия по управлению идеологией масс осталась прежней, хоть и не такого высокого уровня. С развалом советской идеологии художники, обслуживая новую идеологию независимого государства, начали черпать своё творчество в этносе, изображая на своих полотнах национальных исторических героев, тем самым пытаясь поднять духовность народа. Однако, идеологическое искусство независимого Узбекистана не нуждается, как это было во времена СССР, в целой армии художников, за них эту работу производит масса полиграфий, печатая идеологические баннеры в огромных количествах, которые красуются на улицах страны. Первым официальным показом нескольких проектов явилась выставка «Миллениум», 2000. Вторым и третьим, уже более расширенной по составу и количеству работ, были организованы на средства выделенные Швейцарским управлением по сотрудничеству и развитию, выставки «Констелляция 1», «Констелляция 2». В переводе с языка современной культуры это означает «Перенос художественных работ в пространство промышленного объекта». Надо заметить, что выставка «Констелляция 1», экспозиция которой была размещена в цехе заброшенного электромеханического завода №1, просуществовала 2 дня и была закрыта, несмотря на оплаченную авансом аренду пустующего цеха. По этому факту, пресс-служба Академии художеств заявила: «Фактически выставка была открыта не два дня, а четыре (первоначально ее проведение планировалось 5 дней). И причина ее закрытия на день раньше, не в повелении со стороны официальных лиц, как это было муссировано впоследствии, а в том, что охрану данной выставки необходимо было оплатить». В этой выставке приняли участие Вячеслав Усеинов, Джамол Усманов, Мухаммад Фозыли, Сергей Тычина, Александр Николаев, Баят Мухтаров, Владимир Елизаров, Мария Со-

274

Роль Современного Искусства в УЗБЕКИСТАНЕ…

шина, Татьяна Фадеева и Вячеслав Ахунов, который продемонстрировал на этой выставке первый в стране официальный показ такого направления в медиаискусстве, как Video-art «Глиняные рыбы». «Констелляции 2», проведенная в Выставочном зале галереи Национального Банка Узбекистана, носила отпечаток сделки устроителей выставки с властью - в экспозиции отсутствовали работы с социально-политическим содержанием. Власть в лице Академии художеств и Министерства Культуры взяла в свои руки контроль и формирование поля современного искусства Узбекистана и, опираясь на государственное финансирование, организовало проведение современного искусства в Ташкенте, затем Биеннале фотографии. Эти мероприятия должны были стать в своих амбициях важной составляющей деятельностью государственной структуры - Академии искусств Узбекистана как часть мирового биеннального движения, как пример приверженности государства к либеральным ценностям, как планомерное введения этих ценностей в социальную жизнь общества. Однако отличительной особенностью этих форумов в Ташкенте являлось главное условие организаторов выставки – как можно меньше отображать в проектах социальные смыслы и реальную жизнь республики. В результате работы мотивированные социально-политическим дискурсом, как правило, не имели шанса пройти через фильтры государственной цензуры и не доходили до зрителя. Какую роль играет в жизни страны современное искусство и способно ли оно быть тем катализатором, способствующим развитию и формированию постсоветского общества Узбекистана в современных условиях? Этот вопрос явился актуальным для группы энтузиастов, которые организовали опрос студентов художественных колледжей и творческой молодежи. Возраст опрошенных колебался от 18 до 25 лет. Респондентам предлагались следующие вопросы: Искусство это…? 1. Искусство ради искусства – творческий эксперимент, открытие новых художественных форм в искусстве? 50% - Да

50% - Нет

А. Сарымсаков, П. Иванов, Р. Мустафин И Е. Смирнова

275

2. Коммерческое предприятие – цель которого, продажа художественной продукции? 80% - Да

20% - Нет

3. Социально-политическое движение, в котором художник выступает в роли активиста; цель – революционные преобразования, преодоление социального отчуждения? 10% - Да

90% - Нет

4. Современное искусство Узбекистана оправдывает ваши ожидания? 10% - Да

90% - Нет

5. Вы встречали на выставках работы художников Узбекистана, которые бы отображали социально-политическую тематику? 100% - Нет 6. Необходимо ли ввести в учебную программу художественных колледжей изучение истории модернизма? 40% - Да

60% - Нет

7. Правильно ли делают педагоги художественных учебных заведений, предостерегая студентов от увлечения современным искусством, тем самым высказывая отрицательное мнение о современном искусстве? 50% - Да 50% - Нет 8. Нуждается ли искусство Узбекистана в создании частных, независимых от государства галерей? 40% - Да

60% - Нет

276

Роль Современного Искусства в УЗБЕКИСТАНЕ…

Результаты опроса обозначили ситуацию в искусстве постсоветского Узбекистана, в которой современное искусство пока еще является малоизвестным, не популярным в молодежной среде направлением. Как известно, Восток всегда отличался своими устойчивыми традициями, в том числе, и относящимся к искусству, и как следствие этого, формы западного искусства XXI века до Узбекистана доходят очень медленно. Среди многих опрашиваемых представителей творческой молодёжи было заметно непонимание того, в чём заключаются принципы современного искусства. В большинстве случаев, опрашиваемые лица говорили о художниках занимающихся современным искусством лишь как о современниках, тех, кто живёт и работает в настоящее время, тем самым проявляя неспособность отличать работы современного искусства от традиционных форм. Нужно отметить, что большинство опрошенных отнеслись к заданным вопросам достаточно настороженно. Другие не проявили особого энтузиазма, или вовсе отказывались отвечать на вопросы. Одним из факторов нежелания отвечать на вопросы являлось чувство некой, подспудной опасности, характерного для общества с авторитарным режимом и его системой контроля, где любое отклонение от навязанных властью норм является недопустимым проявлением свободомыслия. Интересным является тот факт, что запреты и цензурный контроль со стороны чиновников не стали катализатором для возникновения искусства андеграунда и художников нонконформистов - художественное сообщество Узбекистана является «достойным» хранителем тех этических, моральных и поведенческих норм, характерных для времен СССР с его репрессивным режимом, оставшихся в наследство от советской империи.

289

Зимнее письмо Екатерина Деготь В русском культурном и политическом словаре огромным символическим потенциалом обладает не слово «зима», которое обозначает, видимо, норму, а слово «оттепель». В лексиконе оно осталось благодаря одноименной повести Ильи Эренбурга, опубликованной в разгар антисталинской дискуссии (1956 г.), и сразу же стало синонимом десталинизации и демократизации. Язык, однако, знает то, что может скрывать от себя культурное сознание: лексически «оттепель» – не весна, а некое промежуточное состояние временного потепления посреди зимы, после которого холода возвращаются вновь. У Эренбурга «оттепель» – это надежды на расширение области критического подхода в искусстве и в мысли, или – для него это то же самое – на «европейскость». Один герой, художник, получает разрешение съездить за границу, а другой реализует свой старый «роман с Европой» – встречается со своей дочерью, которая родилась там и которую он никогда не видел. Избавление от зимы, очищение через оттепель приближает к Европе. Вальтер Беньямин в своем «Московском дневнике» тоже не мог не заметить зимы, но она как раз заставила его пересмотреть свои европейские взгляды. После снежной Москвы берлинская местность кажется ему «похожей на подметенный и натертый паркет, излишне чистой, излишне комфортабельной» [30 января]. За все время пребывания Беньямина в Москве снег подтаял только однажды, все остальное время было очень холодно, земля была покрыта снегом и льдом. В первые дни ходить по льду было для него очень трудно. «Мне приходится так пристально смотреть под ноги, что я мало мог смотреть по сторонам», написал он 11 декабря. Москва, где опыт скольжения вдоль жизни как вдоль витрины оказался слишком физически опасен, поставила для Беньямина под вопрос свободное ощущение себя «фланером». Но когда он научился ступать по льду (Ася подарила ему калоши), оказалось, что грядет другое испытание: оттепель, в которую стало невозможно ездить, сани перестали скользить. В русской пейзажной живописи и поэзии XIX века, эксплицитно занятых созданием национальной формулы, центральное место заня-

290

Зимнее письмо

ли пейзажи бесконечных, трудно проходимых пространств, пейзажи «распутицы», противопоставленные европейски чистому мещанскому «уюту». Все эти плохие, размокшие дороги, – пейзажи оттепели. Оттепель выступает метафорой тяжелого, но необходимого погружения вглубь, которое противостоит абстрактному, «холодному» рациональному мышлению стороннего наблюдателя. «Каждый оказывается вынужден занять определенную позицию и точно ее обозначить», пишет Беньямин 30 января. И продолжает: «Кто проникнет в российскую ситуацию глубже, тут же потеряет склонность к абстракциям, которые даются европейцу без особого труда». В оттепель абстрактное мышление выявляет свою поверхностность. Вся эта философская проблематика для Беньямина тесно связана с вопросом о вступлении в Коммунистическую партию, внутри которой, как он пишет, быть для него невозможно, а вне – бесперспективно. Эти вопросы все еще стоят для интеллектуала в современной России так же, как они стояли для Беньямина на изломе ленинизма и сталинизма. Следует ли быть активистом или диссидентом, политическим деятелем или отстраненным писателем? Следует ли жить «в оттепели», действуя внутри нее, пусть даже с трудом и медленно, или же «в зиме», находя утешение в закрытой ситуации, в рефлексии, письме, в холодной иронии? Это одна из постоянных дилемм русского культурного и политического самосознания. Ее решение много веков облегчалось силой внешнего давления, которая делала путь активиста просто невозможным. Отсюда великолепное владение техникой иронии, техникой дистанцирования у российских писателей и художников, особенно эпох реакции, – 1830-х годов (Гоголь), лет после Первой русской революции 1905 года (Малевич), сталинских конца 1930-х и 1940-х (поэты группы ОБЭРИУ), вечно длящихся брежневских 1970-х (Кабаков и другие концептуалисты). Отсюда сегодня надежды на «зимнее письмо», – на то, что наступающая реакция станет благоприятной для литературы и искусства. Антипутинские протесты начались в Москве зимой 2011/2012 года, и самые людные демонстрации пришлись на самые крепкие морозы, – как если бы толстая, тяжелая одежда создавала символическую и физическую защиту, позволяла чувствовать себя на равных с полицией, наряженной в бронежилеты и шлемы космонавтов. 6 мая 2012 года,

Екатерина Деготь

291

в теплый солнечный день, во время первых столкновений с полицией на Болотной пощади демонстранты были беззащитны. Они оказались беззащитны и позже, когда десятки человек оказались под следствием и несправедливым судом. Короткий летний опыт 2012 года с лагерем «Оккупай Абай» (названном так по имени казахского просветителя, чей памятник случайно оказался в центре лагеря) сменился новой зимой – зимой политических репрессий, долгой полярной ночью государственной ксенофобии, обскурантизма, автократии и клерикальной реакции неслыханных до сих пор масштабов. Настолько ли замерзла эпоха, что действие в ней невозможно, и время предаться рефлексии? Активисты пока еще думают по-другому, и пути письма и действия, критики и искусства, или рефлексивного искусства и искусства действия впервые за долгие годы резко расходятся. Но тексты, которые приводятся в этой подборке, – не об искусстве. Они были мною написаны для широкой, не сопричастной искусству аудитории и опубликованы в качестве ежемесячной колонки в крупной московской галете «Ведомости»; несколько мелких case studies этой бесконечной зимы. Терять свои цепи ноябрь 2011 Недавно я зашла в банк по одному небольшому делу. Пока это дело решалось, меня захватили врасплох и выдали мне личного финансового консультанта, молодого человека по имени Борис. Борис отвел меня в отдельную комнату. – Ну что же, кто у нас будет президентом, уже известно, – сказал Борис саркастически. Я крайне изумилась, что со мной вдруг завели такие опасные политические разговоры. Даже в брежневском СССР все делали вид, что выборы свободные и результат их непредсказуем. Наверное, это провокация, подумала я и посмотрела, где дверь. – Да и сколько процентов получит «Единая Россия», тоже можно предположить, – продолжал он еще более иронически. – Должно быть, сто. Я ошарашенно молчала. Мне показалось, что Борис мне подмигнул. Я стала вспоминать, с кем в последнее время говорила и кто мог меня выдать. - Единственное, что остается неизвестным, это цена на нефть, но,

292

Зимнее письмо

думаю, что она не упадет, – сказал Борис и заключил: – Так что предлагаю вам сделать долгосрочный депозит в нашем банке. По дороге домой, перебираясь через сугробы, я думала, что получила яркое подтверждение последних социологических опросов. Они показали, что среднеимущие и высокоимущие (они же и более образованные) даже в якобы оппозиционной Москве не хотят никаких перемен. Перемен в нашей стране жаждут только наименее обеспеченные слои населения. В статье, где излагались эти опросы, говорилось, что для многих это удивительно. Меня еще тогда удивило это удивление. Удивительно это для тех, кто привык считать, что в нашей стране перемен хочет образованный класс, так называемые «мы», а так называемый «народ» есть лежачий камень, раб в душе. Так называемых «себя» мы хотим видеть фрондой, а все остальных – баранами, покорно идущими за тем, кто позовет. В принципе во всем мире известно, что средний класс является опорой стабильности, для этого он и создается. Но России средний класс – наемные работники в непроизводственной сфере с европейским уровнем потребления – привык считать себя авангардом прогресса. Наверное, потому, что этот средний класс все еще хочет совершить буржуазную революцию. Меж тем мы просто забыли, что перемен хочет лишь тот, кому нечего терять, кроме своих цепей. Российскому среднему классу – не говоря уже о верхушке – есть что терять. Сидя в скромном ресторане, этот класс пламенно травит анекдоты и даже может себе позволить освистать Путина на стадионе. Но потом этот средний класс мысленно возвращается к своим, каким-никаким, банковским вкладам, и интуитивно чувствует, что имеет их благодаря власти нынешней. Человек догадывается, что рискнув выступить против отдельных невыносимых сторон нашей жизни – пыток в тюрьмах, произвола милиции, трудовой эксплуатации, авторитаризма безальтеративной власти, националистического угара, – он должен будет поставить под вопрос сами основы существования постсоветского человека, каким он воспитан: установки на личное обогащение, на презрение к тем, кто не преуспел, на чувство национального превосходства, на нефтяной и финансовый паразитизм. Вот почему средний класс не выходит на демонстрации, если только они не касаются косметических проблем типа мигалок. Умеренное благосостояние тех, у кого оно в России сегодня есть (по сравнению

Екатерина Деготь

293

с неимущими), взросло на несправедливом распределении доходов, пусть даже оно происходило или происходит где-то далеко. На словах средний класс это яростно отрицает. Но ведет он себя так, как будто чувствует и знает, что смена режима ему на самом деле невыгодна. Протестующие против Путина не хотят оккупировать Тверскую – они хотят делать на ней покупки. Сегодня нас шантажируют тем, что стабильность – гарант сохранения наших денег. К сожалению, вероятно, так оно и есть: на данном этапе и верхушка, и средний класс России тем благополучнее, чем менее страна демократична, чем жизнь в ней несправедливее и постыднее. Стране нужен не курс на модернизацию (другое название реформ 90-х), а курс на бОльшую справедливость, демократию, включенность людей в процесс принятия решений, курс на лучшую и более осмысленную жизнь для всех. Чтобы что-то изменилось, множество людей должно понять, что они сами, а не только власть, живут не тем и не для того. Чтобы что-то изменилось, нужно быть готовым к потерям. Это очень трудно. Впрочем, может быть, грядущий кризис сам за нас это решит. Меньше искусства! февраль 2012 В это воскресенье многие из нас встанут с дивана и пойдут, как это водится в последнее время, немного постоять на улице, на сей раз – взявшись за руки. Я тоже пойду. Это будет, без сомнения, приятно. Будет ли это полезно – неясно, но, кажется, идея в том, чтобы полезности никакой не было. Стояние вдоль Садового кольца и смыкание рук (уже посчитано, сколько тысяч людей для этого нужно) не должно выдвигать требований. Оно должно быть неутилитарным, прекрасным само по себе, как подлинное искусство. Искусство – ключевое слово. Многие уже заметили, что это будет коллективный перформанс, флэш-моб. Было бы лето, я уверена, что раздались бы призывы всем прийти в плавках и бикини, если не голыми, как в многотысячных акциях Спенсера Туника. Чисто художественными являются и поездки по Садовому кольцу с развевающимися белыми шарфами, как сейчас многие делают. Многие за то, чтобы протест разворачивался исключительно в зоне сим-

294

Зимнее письмо

волического, а еще лучше вообще нереального, отсюда и пожелания правящей партии «растаять под лучами весеннего солнца». Все это очень креативно. Насколько можно судить, деполитизация протестного жеста исходит не от руководителей протестного движения (их можно было бы заподозрить в том, что они подкуплены, чтобы тайно разоружить массы). Это во многом воля самого движения, по крайней мере той его части, которая считается в нем главной. Это образованный, обеспеченный, молодой «креативный класс», занятый в масскультурном, досуговом, рекламном, медийном бизнесе, и имеющий к власти претензии скорее эстетические и вкусовые, чем какие-либо иные. Эта власть для них анонимная, серая, недостаточно модная и необразованная. Этот креативный класс, которого действительно много в Москве и крупных городах (если считать и тех, кто готовится или мечтает им стать), до недавнего времени с презрением относился к политике вообще – к демонстрациям «стратегии 31», например – как чему-то тоже серому и неартистическому. Он до сих пор тайно презирает как экономически ущемленные массы, так и экономически заостренные требования, ощущая их как левые. Сделать художественный жест – это интересно, это индивидуально (не требует вставать под какие-то знамена группой, что этот класс считает недостойным в принципе), это красиво, в конце концов. И это как бы не совсем всерьез. Это оставляет лазейку. Подлинное прямое действие такой лазейки не оставляет. Пока невозможно себе представить, чтобы у нас, как только что в Мадриде, миллион людей вышел на улицы по очень конкретному поводу, нешуточно, неостроумно и настойчиво протестуя против одной статьи Трудового кодекса. Подобная конкретность пока многих в России коробит. Даже протестуя стихийно, креативный класс постоянно рвется уйти из зон этики, экономики и политики в зону эстетики. Там ему привычнее и безопаснее. Тем более что зона эстетики дает чувство превосходства – в нашей стране культура исторически воспринимается как гарантия элитарности, некая замена родовому капиталу, раз уж он мало у кого был. Год назад именно для этого слоя культовыми стали акции группы «Война» – огромный эрегированный член, нарисованный на разводном мосту, так что этот член поднимался прямо перед носом у здания ФСБ, или перевернутые милицейские машины. «Война» не была группой художников. В их лице не искусство выходило в область со-

Екатерина Деготь

295

циального, но, напротив, само общество ради того, чтобы совершить протестный жест, вынужденно приписывало себе артистические намерения. Тысячи интернет-пользователей смотрели на эти акции как на что-то, что они не решаются сделать сами. Так было год назад, и «Война» была симптомом бессилия, мощным и страшным симптомом. Но ситуация радикальным образом изменилась, и сейчас есть шанс у политической силы, а не у бессилия. Сегодня нет никаких оправданий постоянному регрессу в область артистических упражнений. В том числе и тогда, когда в качестве пустых и чисто эстетических символов берутся не белые, а красные ленточки, серпы и молоты, красные звезды. Они не должны быть просто паролем для опознания «своих». Социолог Пьер Бурдье назвал искусство «одной из главных зон отрицания социального», фабрикой по его уничтожению. Любой художник знает, что в руках у него оружие деполитизации, обессмысливания и украшения, и именно поэтому отношение настоящего художника к искусству всегда сложно и амбивалентно. И как раз от художников сегодня исходит призыв быть осторожнее с веселой креативностью. Сейчас один из тех моментов, когда лишняя инъекция искусства может оказаться смертельно опасной. Призрак мракобесия октябрь 2012 Любопытно, что сейчас происходит в школах на уроках литературы. Как, например, нынешние школьники читают строки Лермонтова «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ»? В опросе на предмет альтернативного слогана для Олимпиады в Сочи одним из победителей в качестве определения для России стало как раз слово «немытая». Всплыло в памяти у тех, кто это еще читал в детстве. Еще советские диссиденты знали, что русская классика обладает универсально субверсивным потенциалом. Сегодня это узнаЮт диссиденты путинского режима. Сейчас вообще стремительно актуализируется очень многое из российского XIX века. Выясняется, что большая часть населения выступает за телесные наказания, в уголовный кодекс предлагают ввести статью за кощунство, в школы вводят Закон Божий (для всех, кроме инородцев,

296

Зимнее письмо

разумеется). РПЦ, которая мнит себя Священным Синодом, государственным министерством, провозглашает византийское отношение к власти и домостроевские порядки в семье. И перспектива перехода к абсолютной монархии уже не кажется столь комически невероятной. Что произошло и в чем мы сами виноваты? В девяностых практически все были за то, чтобы отвергнуть советский опыт и влиться в «цивилизованное русло», и для этого, как тоже верили многие, нужно сначала вернуться к 1913 году, последней точке нормальности. В начале 90-х все девушки вдруг нарядились в какие-то кокошники (шапочки боярышень, парчовые душегрейки, гимназические сапожки и т.п.). Вскоре кокошники появились и на домах. Новая буржуазия и прислуживающая ей интеллигенция списывали это на дурной вкус тогдашнего московского мэра, что не мешало ей самой восхищаться неокупеческой архитектурой Нижнего Новгорода, читать Константина Леонтьева, молиться Серафиму Саровскому и скупать мебель в стиле ампир. А также – какое-то время – верить, что все это носит оппозиционный характер. Теперь все встало на свои места, все это никакая не оппозиция, а стиль власти. И возникает интересный вопрос: а куда же теперь девать всю ту огромную традицию русской культуры, которая представляла собой оппозицию клерикализму и царизму? Ведь это в той или иной степени вся русская культура, если, конечно, не свести ее к охранительным благонравным романам для православной молодежи, имена авторов которых благополучно забыты. Возможно, сейчас именно их будут проходить в школах? Ведь самая возможность оппозиционного мышления подвергается теперь осуждению, а как можно понять русскую культуру эпохи царизма вне этого вектора? Советский исторический нарратив, как известно, выстраивался как нарратив оппозиционеров режима. Каждый школьник знал картину Перова «Чаепитие в Мытищах», яростно направленную против лицемерного духовенства, и роман Толстого «Воскресение» про русских политзаключенных, не говоря уже о Герцене. Даже и «Горе от ума» и «Герой нашего времени» вписывались в ту же линию. На уроках русской литературы учили, парадоксальным образом, диссидентству. При этом в таком нарративе свое место находили и «оппозиционеры оппозиционеров», вроде Достоевского, чьи «реакционные позиции» тоже изучались довольно внимательно.

Екатерина Деготь

297

Новый официальный исторический нарратив, призрак которого уже блуждает совсем рядом с нами, не так многомерен, оппозионеров режима он просто раз и навсегда вычеркнет из общественного сознания. Никто уже не читал Герцена, никто не знает картины Репина «Арест пропагандиста» и «Отказ от исповеди перед казнью». Оказывается, можно без протестов со стороны общества стереть с лица земли даже величайших из великих, – вспомним, как пару лет назад по требованию РПЦ было замято столетие со дня смерти Льва Толстого. Только XIX век нельзя возродить выборочно. В комплекте с гимназическими сапожками и утренней молитвой в нашу жизнь войдут гимназические бунты, арестованные пропагандисты и отказавшиеся от исповеди, самоотверженные бомбисты и пламенные речи А.Ф. Кони. Собственно, это уже происходит. Отцы и дети январь 2013 Владимир Путин прошелся насчет Анджелины Джоли в том смысле, что прежде чем высказываться, ей бы следовало замуж выйти. Незамужняя женщина (а может быть, и неженатый мужчина) в его патриархальном сознании права на слово не имеет. Так обстоит дело в первобытных обществах. Это была шутка, но шутка базируется на презумпции консенсуса. Невозможно шутить, не будучи уверенным, что стоящие вокруг тебя парни заржут вместе с тобой. И Путин, похоже, не ошибся, страна с ним согласна. Несмотря на большое количество разводов или в связи с этим, в основе сознания российского гражданина лежит норма семьи. Возьмем сторонников закона о запрете на усыновление детей иностранцами, консерваторов-националистов. Они против какого бы то ни было отчуждения детей, даже в детский сад (мать не должна работать, с их точки зрения), или тем более куда-то органам социальной опеки, которые якобы только и ждут, чтобы отобрать детей. Один православный клирик недавно призвал встречать органы опеки с оружием в руках. Ребенок должен жить где родился. Усыновление, суррогатное материнство и т.п. есть постыдный факт, который нужно тщательно скрывать (так по российскому законодательству). Ясно, что тут действует та же логика первенства кровного родства, которая заставляет считать

298

Зимнее письмо

грехом любые отношения, где секс оторван от детопроизводства, – например, гомосексуальные. Анжелина с ее толпой открыто усыновленных детей с этой точки зрения – верх порока. Отдать русского ребенка иностранным усыновителям так же ужасно, как матери отдать собственного кровного сына, страна и семья есть одно и то же. Смена родины есть преступление хуже душегубства. Нетрудно понять, что за этим стоит невысказанное представление об Отце Нации. У наших сирот уже есть отец в Кремле, зачем им иностранцы? Теперь возьмем противников закона, которые совершенно другие люди, выступают за модернизацию, свободный рынок, за самостоятельность индивида и против отца в Кремле. Замечательно, что мстительный и неадекватный закон вывел на улицы тысячи граждан, и с ними невозможно не солидаризироваться. Но рационального обсуждения почти нет, хотя усыновление детей из третьего мира (чем и была Россия, когда началась история усыновлений) представляет собой международную проблему. Интеллигенция отреагировала на закон поразительно болезненно, хотя до сих пор к тому, что их лично не касается (эксплутатация мигрантов), либеральная общественность была более чем равнодушна. Почему сироты разбередили сердца? В «дискурсе протеста» закон понимается не столько как отказ в праве на семью, сколько как перечеркивание пусть даже слабого шанса покинуть Россию, который, счастье в несчастье, выпадает сиротам. Родиться в России – проигрышная карта: противники закона давно уже имеют свободу уехать за границу, но они все еще чувствуют себя травмированными детьми и бессознательно идентифицируются с сиротами, у которых отняли право приобрести другую судьбу. Это как фантазии ребенка, что на самом деле он не сын своих родителей, а потерявшийся принц. Закон кладет этим интеллигентским фантазиям конец. Писатель Захар Прилепин считает, что интеллигенция поклоняется свободе, а не родине, и не любит интеллигенцию за это. Но мне кажется, он ошибается. На самом деле интеллигенция тоже считает себя членом семьи и «родины», только членом несчастным и заброшенным. Одни мыслят себя «отцами нации», другие, подыгрывая им, – детьми нации (хотя взросление потихоньку происходит). И понятно, почему круги интеллигенции так разозлились на Жерара Депардье, который, пожелав взять российское гражданство, подорвал всю их картину

Екатерина Деготь

299

мира, напомнив, что смена паспорта может быть актом циничным и прагматическим. А еще он напомнил, что в том, чтобы сегодня быть гражданином России (богатым гражданином, или гражданином при богатстве или власти, или хотя бы лелеющим надежду там оказаться), есть определенная материальная выгода и что именно по этой причине все мы тут живем, – факт, который консерваторы-националисты скрывают от других, а либералы-интеллигенты – от себя самих. Кто тут сагиб? февраль 2013 Один из любимых тезисов нашей интеллигенции состоит в том, что в России ничто никогда не кончается, и мы все еще живем в (далее по выбору) эпоху опричнины, николаевской реакции, сталинских чисток или дикости девяностых; все еще решаем задачи, стоявшие перед декабристами, перестройкой, Петром Первым и Александром-освободителем. На фоне этого удручающего бессмертия всяческих проблем интересной выглядит ситуация, когда что-то, в самом деле, кончается. Как, скажем, обязательные промокашки в школьных тетрадях. Хотя это грустно и заставляет многое в своей жизни пересмотреть. Вот сейчас на наших глазах прекращает свое существование одна из основ российского самосознания – европеизм. Точнее, он все еще здесь, но сгнил и разложился до такой степени, что превратился в собственную противоположность, издающую реакционные миазмы. С тех пор, как Чаадаевым была сформулирована носившаяся в воздухе проблема «Россия и Запад» – сформулирована, как известно, пораженчески, в том духе, что Россия опоздала к формированию Запада, обречена вечно его догонять, – с тех самых пор русский пессимистический европеизм лежал в основе всего самого лучшего, самого благородного, что в этой стране делалось. Восстание против казенного патриотизма и черносотенства, герценовский стыд перед лицом средневекового рабства, русский роман XIX века, освободительный импульс народничества, анти-обскурантизм интеллигенции, все лучшее в левом идеализме, – все оттуда. В послевоенном СССР, утратившем веру в коммунизм, понятие Запада заняло именно это место, – место недостижимого идеала, которо-

300

Зимнее письмо

му надо соответствовать, даже если нынешним поколениям не удастся при нем пожить. Этот мечтаемый Запад воплощал совершенно коммунистические идеалы: демократизм, свободу, развитие личности, неконсюмеристское довольство (так мы думали) и модернизацию. Советский человек знал, что его обманывают, и идеал коммунизма находится не там, где ему говорят, а за кордоном. Запад был нашей единственной религией и оставался последним аргументом в споре о ценностях. Что же теперь? Теперь этот аргумент опошлили и дискредитировали. 11 февраля Координационный Совет оппозиции принял заявление «О необходимости отмены безвизового режима со странами Средней Азии». Принял единогласно, с несколькими воздержавшимися. Голосование проходило заочно, кто-то не голосовал, но криков протеста из самого КС что-то не слышно, так что можно считать, что заявление выражает его позиции. В коротком заявлении говорится о неконтролируемой миграции из Средней Азии, нелегальные мигранты, которые выполняют самую тяжелую работу и не имеют прав, называются жертвами, которым создаются невыносимые условия. Но вместо того, чтобы, в соответствии с современным пониманием демократических европейских ценностей в самой Европе, требовать улучшения этих условий, облегчения интеграции для тех, кто этого хочет, и создания условий сосуществования для тех, кто (пока) не хочет, заявление требует миграцию прекратить, потому что она «подрывает попытки России интегрироваться в Европу». Ясно, что для мигрантов Россия – по крайней мере Москва – потому и привлекательна, что кажется почти Европой по сравнению с Душанбе. Ну что же, им покажут, кто тут сагиб. Дальше документ проговаривается, почему вообще об этом нужно говорить: «Европейские власти… блокируют введение безвизового режима с РФ, которого уже много лет добивается российское руководство. Тем самым ставится под вопрос европейский выбор нашей страны». Помимо сервильной солидарности с «российским руководством», здесь интересно, что европейский выбор – это, оказывается, не про свободу, честь, благородство и сострадание, не про демократизм и дух общежития, а про желание иметь открытую визу, чтобы поехать на лыжный курорт. Вот оно, оказывается, в чем дело. Оказывается, свобода передвижения – это только для белых. Если бы авторы письма могли пообещать Европе, что визу будут получать только богатые и образо-

Екатерина Деготь

301

ванные, а алкоголики, таджики и иные неблагонадежные элементы не будут, они бы это сделали. Но, может быть, это и не понадобилось бы, так как Европа и так дает теперь визу только богатым – столько эта виза стоит. Оказывается, русский европеизм сегодня – не что иное, как зажравшийся расизм, фашизоидный обскурантизм и самоубийственная жажда установить в стране апартеид. Российская оппозиция считает себя носителем европейских ценностей, и считает своими врагами азиатскую (в переносном смысле) власть и азиатский (в прямом смысле) народ, не видя между ними большой разницы. Но тут рождается страшное подозрение: а не было ли это всегда в той или иной степени присуще российскому европеизму? Не был ли «европейский выбор» нашей страны основан на физическом или умственном подавлении ее азиатского выбора? Не есть ли вообще любимый многими дискурс «Россия и Запад» не что иное, как неосознанная форма расизма?

314

Революции вопреки: Кыргызстан 2005, 2010 Эльмира Ногойбаева

Пять, еще вчера советских сестер, сегодня соседей, независимых государств в Центральной Азии значительно отличаются по экономическим показателям, доминированию и добыче ключевых ресурсов, выстраиванию политических моделей и поиску для себя идеальных решений-стратегий развития, все дальше и дальше отступая от идеалов и принципов недавнего совместного прошлого в советской империи. Идеи гражданства и наций, новых трактовок собственной самости, инвентаризация уже собственной истории и пышный цвет мифологизаций увлекли все еще относительно молодые государства. Поиск себя, идеалы и разочарования – путь, который не избежало ни одно общество-государство путем консерваций и революций, консенсуса и крови, не обошел то ли регион, то ли миф – Центральную Азию. *** Возможно, в своей небольшой истории независимости Кыргызская Республика запомнилась яркой бунтующей сущностью. Некогда, еще двадцать лет назад, эйфоричные ожидания от «островка демократии» и «центрально-азиатской Швейцарии», сменились перманентными митингами и протестами, интерпретируемыми в СМИ разных стран в зависимости от терпимости к протестам: где «кровавыми бунтами», где «революциями». Это не повлияло на действительно уникальный ландшафт этой, недаром сравниваемой со Швейцарией, страны. Основная часть событий разворачивалась на площадях и в правительственных учреждениях, поскольку речь шла о вечном – вопрос о власти, ее легитимности и перераспределении. Две весны, 2005 и 2010 года, в Кыргызстане стали символом ожиданий и надежд. Именно в эти периоды умиротворенный до того народ услышал и почувствовал на себе этот странный и безграничный феномен – «революция». Вздрогнули и забеспокоились соседи по региональному кварталу. Новое время – старые риски. Власть и архи-власть испытали вековую угрозу, традиция умыкания власти ожила как тень над старой и доброй

Эльмира Ногойбаева

315

преемственностью. Революции и власть – «история не новая как мир» ожила в только что начавшемся новом веке. Предпосылки Новой истории – старые сценарии и новые инструменты. «Мы ждем перемен!» – песня Виктора Цоя, буревестника перемен конца 90-х в уже «рассыпадающемся» СССР, вновь стала лейтмотивом протеста. Подросшее поколение перешедших из «совка» в новые независимые государства, переживших «перестройку», трансформацию идей и целей уже нового социума, не переставало надеяться… «Революция» 1991 года, когда осколки некогда огромной стеклянной вазы – СССР – разлетелись в стороны. Масштаб тех перемен в регионе, да и во всей Евразии, так ничто и не превысило. Это был оглушительный шквал, не сказать, что совсем неожиданный и непрогнозируемый. Издержки невозможно подсчитать и сегодня, не говоря о приобретениях. Великая страна, великая иллюзия, начавшаяся когда-то по иронии судьбы с подобных же транспарантов, надежд и стремлений: Великая Октябрьская тогда была «Революцией». Может быть Элвин Тоффлер прав, социально-политические «революции» – только часть изменений иного порядка, изменения технологий. Новый век – новые тенденции. Еще не за горами НТР (научно-техническая революция) 70-х, современные технологии и коммуникации IT, как следствие ускорение основных процессов; искусственное оплодотворение и стволовые клетки; цифровое вещание, цифровое поколение, ускользающий «твердый формат» и виртуальная жизнь повседневности. Миновал почти век, и мир вновь всколыхнулся от ожиданий. «Революционный держите шаг!» – Украина, Грузия, Кыргызстан. Арабская весна… *** Чтобы понять причины событий 2005 и 2010 года, прошедших в Кыргызстане, необходимо анализировать не только события тех лет, но прежде всего переломный 1991 год. Развал СССР был не случаен, в том числе в азиатской его части. Брожения масс и умов проходили в этом регионе со все большей силой. Осознание собственной идентичности на фоне универсализации культурно-этнического контекста «братских народов», неравномерное и несправедливое распределение ресурсов, все больше открывающийся «железный занавес» и многое другое породили неизбежный процесс.

316

Революции вопреки: Кыргызстан…

Идея «всеобщего равенства и братства» стала давать трещины и рассыпалась. Вот тогда-то и появились первые «ожидания». Именно тогда впервые открыто заявил о себе новый класс людей, который впоследствии, вплоть до настоящего времени, будет формировать идею основной протестной повестки. Идеи социальной справедливости выражены теперь в «национальном пробуждении», поисках самобытности и утраченной (изъятой) собственной истории, собственного пути и гордости, и артикулируются как «воспрянуть духом», «поднять голову», «возродиться». Позже, к 2005 году, идеи «собственного пути» пересекутся с дискурсом «украденного будущего», «обманутого народа, нации». Романтические ожидания 90-х, разочарования после 2000-го. Революционный 2005-й, эйфория 2006-го. И вновь протесты с 2007-го по 2010-й, вернувшие все на круги своя. Быть может, наличие таких востребованных и дорогих ресурсов как углеводородов решило бы проблему компенсации или устойчивости власти в Кыргызстане как у соседей. Но этого как раз не оказалось в необходимом количестве. Кыргызстан, имеющий неплохие транспортные каналы, водноэнергетические ресурсы и некоторые запасы золота, до сих пор не освоил и не поставил эту часть капитала на рациональный уровень использования. Решение проблемы путей, в том числе железнодорожных, впрочем, как и инвестиционного пакета акций золотодобывающей промышленности в стране, – практика перманентных битв и переигрываний, так же как и история с некогда эпохальным проектом середины прошлого века – Гидростроительным комплексом. Когда-то Токтогульская ГЭС, включенная в исторический мега-проект XX века – План ГОЭЛРО – была мощью и главным энергообеспечивающим субъектом всей Центральной Азии. ГЭС сегодня так и осталась незавершенным проектом модернизации, и стала поводом для претензий приграничных стран региона. Главный водноэнергетический ключ остался в Кыргызстане, но его освоение и модернизация все еще спорный и затянувшийся вопрос, решение которого сильно зависит от политических коллизий и вновь пришедших с очередной волной «революций» политических элит, а также их внешних предпочтений и ориентиров. Таким образом, экономический рычаг может быть механизмом закручивания или компенсации протестных настроений в Кыргызстане,

Эльмира Ногойбаева

317

если. Кыргызстане, если только это не чрезмерное перераспределение имеющихся или оставшихся от «советской роскоши» ресурсов. Остатки советской роскоши – инфраструктура, промышленность, основы индустриализации - собственно, пока это все то, что есть и чем до сих пор располагает Кыргызстан сегодня. Коммуникации и дороги, школы и больницы – большая часть всего этого строилась еще тогда, в той стране. Сегодня все это рушится как и система образования, здравоохранения, социального обеспечения. «На протяжении 20 лет после распада Советского Союза в странах региона техническое оснащение школ, клиник и электростанций, построенных еще в советский период, исчерпало свои ресурсы»,– говорится в отчете International Crisis Group за 2011 год, группы, которая изучала инфраструктуру Кыргызстана, Таджикистана, Узбекистана, Туркмении и Казахстана. «В ближайшие 5-10 лет нехватка учителей, врачей и электричества в регионе приведет к обострению социальной напряженности и увеличению риска конфликтов», – слова регионального директора группы Пола Куин Джада. В качестве альтернативы безрадостному сценарию правительствам стран региона предлагается покончить с коррупцией, провести системные реформы, улучшить материальное положение всего народа, а не только правящей элиты. Также международная кризисная группа советует международным организациям ужесточить условия выделения финансовой помощи. Несправедливое перераспределение ресурсов в самом обществе ассоциируют с семейно-клановым правлением, характерным для полуавторитарной политической системы, с цензурой в СМИ, давлением на бизнес и с сужением политического поля во главе с одной партией власти. В Кыргызстане в 2005-му году ей была «Алга Кыргызстан», в 2010-м «Ак-Жол». Парадоксально два правителя-президента, пришедшие к власти на революционной волне в 1991– м и в 2005-м, – А. Акаев и К. Бакиев – во многом к трагическому кругу собственных правлений довольно близко синхронизировали полуавторитарую модель управления. Вхождение в ряды советников и круг лиц, принимающих основные политические решения, членов семей, при всей традиционной терпимости центрально-азиатов, и в частности кыргызов к семейственности и клановости, стало одним из спусковых механизмов протеста. Слишком сильны были иллюзии «демократического транзита», слишком романтичны

318

Революции вопреки: Кыргызстан…

ожидания от «собственного пути» уже не нового, пытающегося быть независимым, государства. Подобные претензии проецировались на президента переходного периода, первую женщину-главу государства в Центральной Азии Розу Отунбаеву, которая пришла к власти, не смотря на жесткую борьбу за власть оппонентов-мужчин, трагическую ситуацию 7 апреля 2010 года, когда погибло 83 человека на главной площади Бишкека, и региональное противостояние элит со всеми вытекающими последствиями. Точнее охарактеризовать ситуацию можно так – её допустили. В сложнейший, переломный период в социально-политической ситуации как никогда необходим был компромиссный лидер, политики-джигиты уступили первенство власти женщине. Почетно назвав эту миссию «Президентом переходного периода», с которой, собственно, она неплохо справилась. Уже к 2012-му году страну возглавил новый президент-патриарх, а к весне 2013-го на площади собралась новая протестная публика с новыми/старыми угрозами смещения власти. Именно этот президент – А. Атамбаев стал первым за последние 20 лет легитимно избранным президентом посредством дем. технологии – выборов. Постоянный участник во всех революционных событиях начиная с 2005-го года, его официальный приход во власть был первым конституционным за последние годы. И вновь – ожидания, разочарования и надежды. Сезонность митингов – «весенние обострения», как иронизируют жители страны, резонно отмечая и уже готовясь к тому, что по весне на главную площадь столицы стекается протестный люд. Спрос порождает предложение – появились политические предприниматели. Отработанные практики протеста породили новые для Кыргызстана политические технологии, в том числе смены власти, обозначились суммы и необходимые расчеты вложений. Самые актуальные митинги власть подменяла анти-митингами. На одной из главных площадей развивались транспаранты с требованиями – одного, на другой площади – обратного. Иногда, доходило до парадоксального, на одной площади, по разным концам периметра стояли люди, скандируя прямо противоположные требования. Самым активным НПО противостояли провластные, обычно только что испеченные «НПО». Но наиболее уникальной и парадоксальной моделью протеста стали ОБОН – агрессивные группы женщин, которые в прямом смысле ки-

Эльмира Ногойбаева

319

дались и таранили своих, иногда и заказных оппонентов. Включились традиции: юрточные городки на асфальте и белые калпаки – символ возрастной иерархии у кыргызов, признак мудрости у видавших виды аксакалов, и неизменный достархан с одноразовой посудой – символ бренности. Современный сленг политизированного общества пополнился новыми идиомами и обозначениями: «митинговая зарплата», «политический плов», «дежурный аксакал» и пр. *** Если экономика не стала «воздушной подушкой» политики для укрепления власти в КР по примеру стран-соседей, что может быть и является опорой власти в стране? В разное время для власть предержащих в Кыргызстане апелляция к идиологемам стала, впрочем, как и везде, нормой, выдаваемой порциями повседневной повестки, особенно в предвыборные и предпротестные периоды. Повестка «стабильности» универсальна в истории, особенно актуальна на постсоветском пространстве. Апелляция к «стабильности» – всеобщая, жизненно важная над-необходимость для государства. «Там, где сильна вертикаль власти, “стабильность” все больше и больше становилась и стала в итоге идеологическим “симулякром”»,– отмечает эксперт Фонда Карнеги Алексей Малашенко. Всесущая «стабильность», мнимая и неоспоримая, которую нужно оберегать и охранять, благодаря которой существует государство, угроза которой подрывает все, является основным предметом артикуляции и манипуляции правящего класса. «Стабильность» – тантра власти, закрытый «собственный неоспоримый порядок», который нужно защищать, на который посягают все: и «внешние игроки», и заокеанские «доброжелатели», и прочие напасти, подрывая устои государства. По сути это та же советская повестка-«симулякр», как «нерушимость собственного строя», от которого может защитить только «железный занавес», и под который капают всякие там «происки капитализма». Повестка – «Свой путь», национальный и ущемленный, или демократический и «суверенный», не важно. Любая выраженная особость или уникальность, подчеркиваемая и утрируемая, доведенная до фетиша, является востребованной идеологемой в борьбе за власть. Кыргызстан этого не избежал. Широкие дискуссии истеблишмента; бата-

320

Революции вопреки: Кыргызстан…

лии в парламенте и вне его; так и непринятая концепция этнической политики, разработанная при Розе Отунбаевой; время от времени усиливающийся ультранационалистический дискурс – все это то, что переживало любое государство, все то, что так или иначе используется в протестных настроениях, не только со стороны оппонентов власти, но часто и наоборот. Все искушенней становится общество, как бы не были заманчивы повестки-идеологемы. Разочарование и апатия проявляется по-разному: миграция, в том числе и «утечка мозгов», хотя уже целое поколение активных молодых людей, находясь за рубежом, прежде атомизированное, сегодня активно объединяется в сети, не только виртуально, пытаясь внести свой вклад в развитие страны. В 2012 году по инициативе той же Розы Отунбаевой был проведен съезд соотечественников Кыргызстана, куда съехались выходцы из страны с разных концов света, где обсуждались насущные проблемы и перспективы. В апреле этого года в Сан-Марино состоялся II Всемирный форум кыргызских диаспор за рубежом. В форуме приняли участие более 100 делегатов, представляющие кыргызские диаспоры США, Германии, Японии, России, Турции, ОАЭ, Италии, Швеции, Финляндии и Чехии, чтобы обсудить насущное, в который раз попытаться определить точки роста для государства, которое все еще пытается сохранить суверенитет. При слабости государства гражданское общество Кыргызстана активно не только за его пределами. Такого неправительственного сектора с активным сегментом правозащитников, работающих в области эдвокаси нет ни в одной постсоветской стране. Возможно, поэтому каждый последующий покинувший по причине «революции» страну президент обвиняет в своих бедах именно этот сектор. Гражданское общество Кыргызстана растет и меняется. Если вчера в основном оно представляло некоторое подобие женского движения за справедливость и социальные права, то сегодня его все больше представляет молодое «продвинутое» поколение независимых людей, социализировавшихся уже в другой, несоветской стране, коммуникабельных, выросших в западной парадигме ценностей, доказывающие её универсализм здесь, в Центральной Азии, на островке под названием Кыргызстан. Технологии и сети, идеи «Открытого общества» Карла Поппера и Джорджа Сороса, любые нововведения парадоксальным об-

Эльмира Ногойбаева

321

разом легко инкорпорируются на этой земле, где нет экономических иммунитетов, а идеологемы легко разбиваются о политическую искушенность населения. Мифические поиски «себя», конструирование новых идентичностей на мифическо-легендарном прошлом пока превалирует над пространством академического – все как положено у трансформирующегося государства с трансформирующимся социумом. Не отстает и поколение Next. Кибердемократы, новые левые, радикальные национальные и другие экзотичные неформалы так же ищут себя в новой повседневности. При этом мозаика в Кыргызстане разнообразна как никогда: от чалмы разного покроя и географической модели, покрытие женщин от почти полной паранджи и уже привычного атрибута – платка, до фэшн последних сезонов и самых популярных дизайнов. Феминистки с презентацией «Монологов вагины» и толпы на пятничном намазе. Дискуссия либертарианцев и новых левых. При этом их прочтение Карла Маркса и притч Айн Рэнд смешиваются как с местной спецификой, так и с современными тенденциями так, что хрестоматийный Маркс выглядит как iPad нового поколения. Акценты смещаются, идеи обновляются, а самые топ проекты становятся явью. Коворкинг в Бишкеке захватывает все больше места, кибер-демократия – умы. Такой мозаики из разного в Бишкеке не видели давно, складывается ощущение машины времени описанной любимыми фантастами. Ты заходишь в один квартал и попадаешь в феодальное средневековье, едешь на джайлоо и погружаешься в неспешно-флегматичный мир пращуров с верованием Тенгри, включаешь телевидение с заседанием парламента и погружаешься в дежавю по совку, потом возвращаешься в офис к кибер ребятам и их космополитизму. Все теории «столкновений цивилизаций» летят к черту, потому что они все представлены на одном километре. А новые теории Запада как-то все больше неновы. И мусульмане Европы отсюда, из Центральной Азии, не кажутся такими уж воинствующими, скорее технологично оснащенными теми же инструментами и той же миссией равенства, к которым их так долго прививали. Единственным тяжеловесом остается усиливающийся ре-традиционализм – религия, в основном ислам, «возвращающиеся традиции», патриархальность. При этом оппозиция светскости не избегает про-

322

Революции вопреки: Кыргызстан…

никновения технологий, а наоборот осваивает их. Пока эти два мира параллельны, хотя где-то уже происходит нестыковка; дискуссии о морали и нравственности все больше опираются на неформальные нормы – Шариат (нормы ислама) и Адат (обычное право кыргызов), которые так же всесильны в стране, как и время от времени перекраивающаяся Конституция КР. Формальный закон в стране не вызывает такого благоговения как нормы Шариата. Азан зовет на молитву в каждом айыле. Понятие атеист, распространенное еще четверть века назад, здесь уже почти нонсенс. Если произойдет кардинальная революция в этом регионе, то скорее по этой границе. Но это уже революция иного масштаба и порядка, которая, так или иначе, происходит в мире. *** Если события 2005-го и 2010 года не сильно изменили социально-политическую архитектуру государства лишь на некоторый период, ослабив натягивающиеся вожжи власти, то на визуальное восприятие столицы – Бишкека - революционные потрясения все же повлияли. *** Весна на «Чуйском проспекте 1» Родилась традиция–теперь каждою зимой, подобно крестьянину ожидающему сезона посевных, Кыргызстан ожидает перемен. Нет, не всегда бурь, потерь, и радикальных изменений, но все знают–что-то будет. Уже зимой начинает ёжиться верхний чиновник, объявляются первые капитуляции и компромиссы власти. Как правило, это выражается в пафосном спиче, публичной порке, или «началом новых реформ». К февралю просыпается люд, готовит себе кто переправу, а кто, наоборот, готов пошуметь. Вдруг просыпаются после зимней спячки первые политические партии, им вторят вторые, пятые, десятые. Оживляется дискурс, блещут креаторы. Даже чабаны-животноводы планируют свой сезонный выпас скота в зависимости от температуры возможных протестов. Сама площадь Ала-Тоо на Чуйском проспекте Бишкека переживает все метаморфозы революционных сезонов. Если до, и в марте 2005 года место, где находится кыргызский, то ли по иронии, то ли по амбициям, Белый Дом, представляло собой широкое открытое пространство – забетонированную просторную площадь, то со временем и не без протестного контекста оно меняет свой вид, статус и предназначение. Уже к 2009-му этот пространный квадрат, отмеченный массовыми протестами по кыргызским меркам и масштабам, начинает меняться

Эльмира Ногойбаева

323

не без воли уже нового, и пока еще не изгнанного второго президента, искушенного первым опытом протестных «ошибок». Пространство протеста, на которое до этого посягали только запретами и переводами «митинговых акций» на другие, менее комфортные и менее видимые места, заполняется иными артефактами. Пышные «поющие» фонтаны, причудливые цветочные газоны и лавочки для «приличествующих» отдыхающих как бы демонстрируют, что это не место для шельмования и бурь, это «чинное» место – центр города, призванное и властью, и цветами умиротворять и покорять людской нрав, негоже эстетствующим буянам на нем плясать. К слову сказать, попытка канализировать митингующих за центральный фасад, в парк имени Максима Горького не увенчалась успехом. Видимо, дух другого «буревестника», предшественника революций и там не способствовал умиротворению, еще больше усиливая брожения и протесты. Но эти парадные изменения не помогли уже второму экс-сбежавшему президенту Кыргызстана изменить карту протестов. Именно там, на площади Ала-Тоо 7 апреля 2010 года развернулась новая, самая масштабная по меркам этой небольшой страны кровавая сцена с 83 жертвами. Революция повторилась. Прецедент был нарушен. Сегодня площадь на Чуйском проспекте стала местом баталий как феминисток нового поколения, так и представителей политиков определенных регионов, айылов и кланов. Площадь Ала-Тоо как мозаика всех социо-политических представленностей и убеждений, место голодовок и самосожжений. Площадь как лобное место. Сакральное место, где в светском государстве проводится массовый намаз с первыми лицами во главе. Место омовеное кровью апреля 2010. Место, куда вновь и вновь устремляются взоры. Ко второй годовщине 7 апреля там стоит постамент, памятник погибшим во время Апрельских событий 2010 года. Между черным и белым мрамором стоят люди, они изо всех сил пытаются оттолкнуть черное. Черное и белое – как будто в мире только одна гамма. *** Новое прочтение «кок-боруу» Как-то заезжий дипломат, проживший определенное время в Кыргызстане, не лишенный наблюдательности, сравнил борьбу за власть в этой стране с традиционной игрой – «кок бору 2» или «улак-тартыш» (козлодрание).

324

Революции вопреки: Кыргызстан…

Протестные движения в Кыргызстане как в любой стране, впрочем, и во все времена, сочетают как стремление к переменам, так и стремление к новой власти. Каждый раз, пытаясь опровергнуть максиму, что «каждое последующее не хуже предыдущего», страну высоких гор и строптивых джигитов по весне и не только накрывает ажиотаж этой древней игры. Уже издали слышится топот копыт и прорисовываются поднимающиеся над страной, и Чуйским проспектом в частности, клубы пыли. Политический сезон предвещает пар из ноздрей бойцовых протестных скакунов, бьет копытом нетерпеливый предводитель-айгыр, срывается засов и понеслось… В этой игре за власть есть все – и противоборствующие команды, и болельщики, и клубы пара-сопутствующей информационной свободы, и будущий барашек на заклание. Во главе угла – не факт, что идея, не всегда цель, но обязательно процесс. Сезон политических игр и надежд начался. *** Казан, который остался открытым. Все больше призывов об интеграции, о безопасности, и новых союзах витают над Евразией: Таможенный союз, Евразийский союз и т.д. Все больше новых «рисков и угроз» интеграции на постсоветском пространстве обсуждается в СМИ. Но как-то вся эта повестка напоминает дежавю по совку. Все это уже было, знакомо, мы это уже проходили. И эта новая «стабильность» в Кыргызстане настораживает особенно потому, что здесь усвоены уроки союзных парадоксов. Первый – там где больше говорится и претворяется «стабильность», там закладывается подвох, выражающийся в усилении вертикали власти, давлением на свободу слова и на любую «инаковость». А дальше все по знакомому революционному сценарию. Все это неново. Второй парадокс в том, что Кыргызстан на первый взгляд – действительно бурлящий событиями котел. Он кипит, пузырится, иногда зашкаливая температурой. Его ингредиенты на поверхности, их видно. Однако этот казан можно регулировать, потому что он предсказуем. Другое дело казан с плотно закрытой крышкой – закрытое государство. Он как бы никому не мешает. То, что происходит там, никому неизвестно. Но если вдруг температура кипения там зашкалит, как и когда это произойдет, будет трудно определить, мало не покажется ни самому очагу, ни всему региону.

Эльмира Ногойбаева

325

Поэтому пусть крышка будет открытой, пусть будут бурные, но открытые процессы. Предсказуемость – всегда меньший риск. В любом случае трудно не согласиться с Фуко – «Правое ли дело бунт?». Оставим вопрос открытым. Люди бунтуют – это факт; и именно так субъективность (не великих людей, но всех подряд), проникает в историю и оживляет ее своим дыханием. Преступник рискует жизнью, борясь против чрезмерных наказаний; сумасшедший бунтует, не выдерживая заточения и лишений; народ отвергает подавляющий его режим. Это не сделает первого невиновным, не излечит второго и не обеспечит третьему обетованного будущего. И к тому же никто не обязан быть с ними солидарным. Никто не обязан считать, что эти нестройные голоса поют лучше других и выражают самую глубокую и чистую истину. Но слушать их и стремиться их понять стоит уже хотя бы потому, что они продолжают звучать вопреки всем тем силам, которые пытаются заставить их умолкнуть навечно. Вопрос морали? Возможно. Несомненно – вопрос реальности. И никакие разочарования истории не смогут ничего с этим поделать: именно потому, что есть такие голоса, человеческое время имеет форму «истории», а не эволюции». Люди имеют право голоса, это их право. В этом небольшом государстве Центральной Азии, в Кыргызстане дважды за последнее время, на начало третьего тысячелетия прозвучал революционный горн. Как и тысячи лет назад предвещая весну, начало охоты за властью, перемены и ожидания, он звучит там, где есть простор и свобода, там, где есть, что ограничить и с чего начать.

Примечания 1. Чуйский проспект – одна из главных улиц Бишкека (Кыргызстан), место основных протестных действий. Именно здесь произошли революции 2005 и 2010 года (массовый расстрел). 2. Кок-бору - симбиоз скачек и игры. Всадники борются за тушу козла. Необходимо не только завладеть ею, но и удержать, забросить в «казан» (ворота) команды соперника, либо, по другим правилам, добраться с тушей до оговоренного участка, например, своего аула, дальше которого противники не имеют право бороться за нее.

339

Возвращение политического – принципы включения и исключения в транснациональной истории искусства Кари Дж. Брандтзаг В условиях современной политэкономии международного арт-производства становятся осуществимыми до недавнего времени немыслимые новые транснациональные информационные связи и события. Они возникают благодаря появившимся институциональным мостам и потокам, соединяющим художников и кураторов, преодолевают национальные границы, – всё это дает возможность периферийным государствам и регионам выходить на главную сцену мировых центров искусства. Именно это и произошло, когда двух студентов Академии Искусств в Норвегии – Тиаго Бома из Португалии и Аятгали Тулеубека из Казахстана – выбрали в качестве кураторов Центральноазиатского Павильона в Венеции. Как следствие сложных и порой неожиданных связей комиссаром и продюсером Павильона была назначена Академия Искусств Осло. Нужно заметить, однако, что это не первый раз в современной истории, когда Центральная Азия и Осло оказались связанными в упряжке арт-производства. Предметом этого эссе послужила хроника транснациональных культурных отношений между Норвегией и Бывшим Советским Союзом, а также то, как на периферии Европы 20-го века (из-за постоянной смены позиции властей в парадигме Восток-Запад) их деформировали, включали и исключали. У Осло в международных художественных кругах маргинальный статус, хотя недавно журнал Frieze 1 высоко оценил его молодую, динамичную и независимую арт-сцену. Так и центрально-азиатские города (такие, как Ташкент, Душанбе, Баку, Ашхабад, Астана, Алматы, Бишкек) не рассматриваются в качестве источников новаторской художественной деятельности. Осло и вышеупомянутые среднеазиатские города из разных миров как исторически, так политически и экономически, но иногда миры искусства, как мы увидим, обещают связи и культурный обмен.

340

Возвращение политического…

Александра Коллонтай и Социальная Утопия Государства Центральной Азии разделяют общее советское прошлое. В 1920-х и 1930-х годах Москва стала центром новой парадигмы искусства и идеологии. Русский революционер и молодой член Центрального комитета Коммунистической партии Александра Коллонтай (1872-1952) стала полпредом СССР в Осло (тогда Кристиании) в октябре 1922 года - первой женщиной-послом современной эпохи. Будучи в этой роли, она хотела наладить прямые культурные связи между Москвой и Осло; и благодаря её культурным амбициям и личным связям в 1930 году Осло стал местом проведения художественной выставки советского искусства,2 куда были включены и несколько художников из Центральной Азии. Немецкий историк Райнхарт Козеллек связывает понятие «пространство опыта» с тезисом о современности, а также возможности определять свое собственное будущее во всё более и более амбициозных «горизонтах ожидания». 3 Русская революция 1917 года стала действительно амбициозным горизонтом ожидания для европейских художников и политических активистов. Радикальные круги Норвегии испытывали общий энтузиазм по поводу нового советского общества и всех тех новинок в кино и искусстве, которые им порождались: как, например, монтаж фильмов Сергея Эйзенштейна и конструктивистский театр Всеволода Мейерхольда. До революции 1917 года Норвегия предоставила Александре Коллонтай политическое убежище. Будучи близким доверенным лицом Ленина, Коллонтай организовала контрабанду революционных материалов в Россию через границу с Норвегией. После Октябрьской революции её назначили министром социального обеспечения ЦК РСДРП(б). Она стала первой женщиной в России, занимавшей правительственный пост, и работала на улучшение положения женщин и детей. Коллонтай ставила под сомнение традиционные роли мужчин и женщин и верила в идею женщины как полноценной личности, социально независимой и равной с мужчинами во всех отношениях. Но под политическими ограничениями, введенными Лениным после рабочей оппозиции 1922 года - ограничения, которые были усилены при Сталине - ее неоднозначные взгляды на гендер, сексуальность и общество разделили судьбу российских художников-авангардистов: маргинализацию и принуждение молчать.

Кари Дж. Брандтзаг

341

Вскоре Коллонтай вытеснили из ближайшего круга партии и отправили в Осло в качестве дипломатического эмиссара Советского Союза, где она оставалась до 1930 года. Под ее руководством советское посольство в Осло стало важным местом встреч политической и культурной элиты Норвегии: Мартин Транмель, Фритьоф Нансен, Нурдаль Григ, Руаль Амундсен и художники Пер Крог, Альф Рольфсен, Уилли Мидельфарт и особенно Хенрик Сёренсен были частыми гостями как в официальном, так и в неофициальном порядке. Итог революции не принес того общества, которое Коллонтай хотелось видеть. Тем не менее, ее знание марксистской полемики в искусстве и политике, а также ее непосредственный опыт в вопросах культуры и политики периода русской революции сыграли важную роль для норвежской радикальной элиты.4 Отчасти ведя диалог с Коллонтай, художник Хенрик Сёренсен (1882-1962) в 1930 году закончил картину «Революция в Осло?» - противоречивое расследование: могут ли насилие, террор и катастрофы привести в лучший мир. Сёренсен и большинство норвежских художников верили, что Норвегию можно привести к социализму без необходимости кровопролития.5 Советское искусство в Осло 1930 года - Транснациональные включения / исключения Как полпред Сталина она активно вовлечена в налаживание советско-скандинавских культурных связей. 6 Весной 1930 Коллонтай с помощью Хенрика Сёренсена и Kunstnerforbundet (Союз художников) организует выставку советского искусства в Осло, устроенную ВОКС (Всесоюзное общество культурной связи с заграницей). За два года до этого, в 1928 году, она спрашивает в статье, написанной для норвежской газеты: «Почему мы так мало знаем об искусстве друг друга?» 7 Здесь она говорит о важности восстановления тесных культурных связей между двумя странами, о влиянии Ибсена и Гамсуна в России и Толстого и Достоевского в Норвегии. Эти давние отношения были прерваны войной и революцией, утверждает Коллонтай, и что теперь необходимо переводить молодую радикальную литературу в обеих странах, особенно для театра. По ее словам, у театра были большие перспективы - с конструктивистскими формами неореализма Таирова и мейерхольдовской биомеханикой. Это, заявляет Коллонтай, может помочь новому революционному театральному искусству. Возможно,

342

Возвращение политического…

такой же значимости, как и фильм Эйзенштейна Броненосец Потемкин. В статье она описывает «глубокую идеологическую борьбу за форму и содержание в советской живописи» и упоминает несколько различных идеологических групп, таких как Общество «Четыре Искусства», Бубновый Валет, Ассоциация Художников Революционной России (АХРР), и группу последователей Ильи Репина. У всех была одна общая черта: «демонстрирование советской тематики, такой образной и полной героического мужества». Статья заканчивается обсуждением значимости искусства плаката и сценографии в театре, в качестве примера приводится сценография Александры Экстер. Коллонтай, кажется, была хорошо осведомлена о ранних авангардистских течениях в литературе, кино и театре, но отзывалась более неопределенно о текущих направлениях визуального искусства в Советском Союзе. Когда в 1930 году советская выставка открылась в Осло, ожидания были высокими. Однако как среди критиков, так и художников прозвучало разочарование в связи с тем, что искусство не сильно изменилось со времени революции. 8 Один критик жаловался, что работы были похожи на «плохую старомодную европейскую живопись». Было выставлено около 100 картин и 100 графических работ. Среди них и несколько центральноазиатских художников, а также работ на эту тему: Гончарная мастерская в Узбекистане и Порт Ильич в Баку Серафимы Рянгиной, или картины Ивана Часникова из Казахстана, изображавшие верблюдов и пастухов. Даже Сергей Герасимов, впоследствии официальный живописец Сталина, был представлен двумя картинами о промышленности Нафта в Баку, нефтедобывающем центре, основанном братьями Нобель в 1880 году. Каталог подтверждает традиционное содержание и форму выставки. С одной стороны, было очевидно упущение. В выставку не включили основной русский авангард с его лидерами в лице Конструктивизма и Супрематизма; не было и таких фигур, как Малевич, Татлин, или Родченко. В то же время, там присутствовал жест включения: официальная политическая программа выставки, казалось, стремилась визуально и культурно охватить этническое, языковое и топографическое разнообразие новой советской империи, протянувшейся от Архангельска на севере до Баку на востоке. Принцип «народности» подразумевал уважение к местным народным традициям в процессе строительства нового советского государства. 9 Учитывая вышесказанное, становит-

Кари Дж. Брандтзаг

343

ся явным намеренный акцент на пейзажной и жанровой живописи, а также включение центральноазиатских художников для коммунистического проекта государственного строительства. АХРР доминировала как над русским искусством, так и над этой выставкой.10 Ещё в 1922 году АХРР сделала заявление: Старые, существовавшие до революции группировки художников потеряли свой смысл, границы между ними стерлись как в отношении идеологии, так и в отношении форм… […] … Признавая преемственность в искусстве и на основании современного миропонимания, мы, создавая этот стиль героического реализма, кладем фундамент общемирового здания искусства будущего, искусства бесклассового общества.11 В той же манере каталог эссе к выставке утверждает необходимость более тесного сотрудничества между художником и государством в «борьбе за социалистическую реконструкцию». В тексте объясняется, почему «пролетарский проект искусства требует времени, и как различные художественные коллективы пытаются создать Социалистическое искусство будущего». Однако выставка подразумевала традиционное понимание искусства с его возвращением к станковой живописи, что указывало на скорое признание направления реализма официальным. В 1932 году в Советском Союзе произойдет упразднение всех независимых художественных коллективов. Советская выставка 1930 года в Осло, таким образом, продемонстрировала как политическое включение искусства в государственный аппарат, так и необходимые для разработки однозначного «пролетарского искусства будущего» эстетические исключения. Государство и Искусство Несмотря на смешанный прием выставки в Осло, норвежские художники и деятели культуры присоединились к скандинавской делегации, поддержанной Коллонтай, и весной 1933 года отправились в Советский Союз ощущать на себе новое советское общество, «где утопия стала явлением повседневности». По возвращении в Норвегию они с большим энтузиазмом делились своими впечатлениями о публичной сфере. Художник Хенрик Сёренсен в интервью рассказал о домах, по-

344

Возвращение политического…

строенных специально для художников, со студиями и ванными комнатами – роскошь, доступная немногим в начале 1930-х. Его особенно впечатлили взгляды советского государства в отношении социальной потребности в искусстве, и высказал мнение, что Норвегии было чему учиться в этой области.12 Кажется, скандинавской делегации не было известно об уже функционировавших при Сталине эстетических исключениях. В Москве они посетили выставку Художники РСФСР за 15 лет, которая представляла собой новую парадигму в развитии социалистического реализма. Несмотря на всеобщий энтузиазм делегации о поездке, выставка произвела на них отчуждающее впечатление. Им особенно было сложно понять «залы почета», где висели портреты Ленина и Сталина, написанные официальными советскими художниками Бродским, Герасимовым и Кацманом, и они публично критиковали эти новые натуралистические тенденции. Ожидания, опыт и наблюдения норвежских художников можно поместить в контекст теоретических дискуссий того периода о взаимосвязи между искусством и обществом, проводимых такими фигурами, как Дьёрдь Лукач, Бертольд Брехт, Диего Ривера, Вальтер Беньямин, а затем и Теодор Адорно. В 1927 году Вальтер Беньямин посетил Москву и в своем эссе 1934 года «Автор как производитель» дал понять, что если художник хочет оставаться на стороне пролетариата, он «ставит крест на своей автономии». 13 Тогда художественную деятельность определяет то, что полезно для классовой борьбы. Эти эстетико-политические проблемы в то время вызвали череду споров о пролетарской культуре по отношению к буржуазной культуре и цепь вопросов о том, как и в какой степени традиционные виды искусства заражены капитализмом, а, следовательно, должны быть отброшены. Тотальный контроль Советского государства над искусством был установлен в 1934 году, когда Социалистический Реализм стал официальной эстетикой коммунистических стран по всему миру. В 1939 году американский критик Клемент Гринберг написал свою знаменитую статью «Авангард и Китч» 14, в которой он пришел к выводу, что официальная советская эстетическая программа была чистейшим китчем для народа. Время ранних горячих послереволюционных споров о функции искусства в новом обществе, где авангардные стратегии ставили под сомнение консервативное мышление, было определенно

Кари Дж. Брандтзаг

345

в прошлом. Советское искусство должно было стать преимущественно финансируемым государством, общественным и нацеленным на массовую аудиторию. В стране, где более 80 процентов населения было безграмотно, власть назначила искусство инструментом формирования революционной сознательности в массах. Те годы свидетельствуют о тесном контакте норвежского искусства с Советской Россией, особенно проекты публичного искусства, созданные для интерьеров ратуши Осло. 15 Тем не менее, норвежские художники по большей части избегали социалистического и «героического» реализма в своём художественном стиле, отдавая предпочтение более умеренной версии - Социальному Экспрессионизму. Но их представления об искусстве как инструменте предвкушения светлого и коллективного будущего, тем не менее, часто были заметны, к примеру, в настенных росписях Труд, Администрация, Праздник (1938-52) Хенрика Сёренсена. Позже развивающаяся модель норвежского Социал-демократического общества реализует многие из ранних идей социалистического искусства, введя его государственное финансирование; важным принципом станет включение художников из отдаленных регионов, а также равная оплата за равновесный труд, социальное обеспечение детей, равенство между полами и мир без войны. Однако, в отличие от советской идеологии официального искусства, государственная поддержка искусства Норвегии, формировавшаяся в 1960-х, никогда не станет сопровождаться государственным надзором и цензурой. Таким образом, и по сей день государственное финансирование художественных проектов и художников не является таким уж спорным идеологическим вопросом, но рассматривается как необходимость в широком спектре политических точек зрения в небольшом и периферийном европейском государстве. Схемы правительственного финансирования не рассматриваются как конфликтующие с автономией художника в среде деятелей искусства и культуры.16 Осторожно? Постсоветское искусство – возвращение политики Холодная война резко изменила международную обстановку и превратила общую границу между Советской Россией и Норвегией в «железную стену». Позднее снос Берлинской стены в 1989 году и распад советского государства в 1991 открыли новые возможности для творчества и международных контактов. Художники и кураторы стран

346

Возвращение политического…

Бывшего Советского Союза и из-за рубежа стремились воспользоваться возникшей ситуацией и инициировать культурные обмены, движение искусства между Востоком и Западом. Открыть двери для доступа и диалога помог пришедший в конце 1990-х годов интернет. Хоть концепция международной арт-сцены и транснациональной мобильности художника и стала общепринятым трюизмом, многие постсоветские и восточноевропейские художники, тем не менее, вскоре почувствовали на себе игнорирование со стороны международного арт-сообщества. Как выразился югославский художник Младен Стилинович, «художник, который не говорит по-английски – не художник». Постсоветское положение начала 1990-х было суровым, если говорить о частном секторе экономики и качестве жизни, и художники были вынуждены в момент перехода от коммунизма к капитализму заново переопределять искусство, а также и повседневную жизнь. Как иностранный студент в Ленинграде в те годы, я лично на себе ощутила тот бурный период с его гиперинфляцией, маршами протеста и ожесточенными столкновениями между старым и новым. Это сформировало исторический и политический фон для выставки 2004 года Осторожно! Искусство из Москвы и Санкт-Петербурга, куратором которой я являлась, проведенной в Музее Современного Искусства в Осло.17 Выставка русских (постсоветских) художников после почти 75-летней паузы снова открылась в Осло. Она включила более 20 художников, но ни одного представителя от Центральной Азии, и, как и выставка 1930 года, получила большое освещение в СМИ. Как и тогда, интерес зрителей к искусству постсоветского пространства был определенным, в нем искали чувствительность к политической нестабильности и быстрым общественным политическим переменам. Были подняты вопросы о том, как опыт политического мог бы слиться с культурным сознанием Востока, и тем самым представить нечто новое и необычное международному арт-сообществу. В этом любопытстве отразились стабильность и мирная жизнь Норвегии, где социальное государство защищает граждан и художников от «переломов» и драматических экономических и политических изменений. Норвежские художники, по сравнению с принудительным интернационализмом на Востоке, были реально защищены от глобального давления благодаря грантам и «комфортной» поддержке. Эстетически это, возможно, привлекало мало внимания со стороны внешнего мира

Кари Дж. Брандтзаг

347

в тот период. В 90-х наиболее важной ареной, на которой художники работали и общались, оставалась Скандинавия, а не «международная сцена». И социальные проблемы и конфликты более или менее отсутствовали. Вместо них превалировало искусство, рефлексировавшее и игравшее с субъектом постмодернизма; художники принимались за замкнутые, теоретические исследования медиума искусства как такового, либо представляли постромантическое критическое понимание нордической природы. Искусство и Политический Активизм Новая политическая ситуация произвела для искусства новый контекст: поменявшуюся и нестабильную коллективную идентичность России с самого начала подвергали анализу и исследовали Олег Кулик и Анатолий Осмоловский. Вместе с Александром Бренером они устраивали радикальные акции в 1990-х, чем обратили на себя внимание, и вскоре после этого получили имя «Московские Акционисты». По словам Осмоловского, была такая необходимость - действовать, и он говорил: «Художник стал менеджером, учителем, исследователем, политическим лидером. Сами социальные условия призвали художника к этой работе. Девяностые годы в России не были временем мечтателей и фантазеров, это были годы, когда реальные люди оказались вовлеченными в смертельную борьбу за реальную власть, собственность и успех в масс-медиа». 18 В те годы Осмоловский к тому же был одним из основателей сообщества «Радек» и участвовал в их стихийных демонстрациях в публичных пространствах. Крушение Советского Союза проложило путь чувству культурной утраты и идеологической депрессии, в контексте которых Олег Кулик создавал свой перформанс Человек-Собака, где он нападает на аудиторию и прохожих. Неодомашненная и непокорная человек-собака играла с западными представлениями о России как непредсказуемой и нецивилизованной стране. Московские акционисты установили связь с Венским Акционизмом 1960-х годов, а также с протоколами поведения в публичном пространстве, известными из мировых концептуальных тенденций (если рассматривать со стороны международного художественного исторического контекста). Особое место России между Востоком и Западом и новая напряженность в отношениях между Русским православным государством и му-

348

Возвращение политического…

сульманским сообществом, вызванная войной в Чечне 1996 года, стали актуальными вопросами в новом тысячелетии, отразившимися в работах нескольких художников. У Алексея Каллимы образы напряженных конфликтов и борьба за независимость на Кавказе проявились в настенном рисунке, как в работе Плохая История в Осло, а также через акции в публичном пространстве Москвы совместно с сообществом Радек. Чечня по-прежнему остается острой проблемой, но режим Путина-Кадырова сделали эту проблему более незаметной за пределами Чечни.19 Менее провокационную и более тонкую художественную стратегию выбрала широко известная своими фильмами и газетами, связанными с вопросами политики и демократии, арт-группа Что Делать?. Название «Что делать» было взято из работы Ленина 1902 года, где он оправдывал необходимость революции в России. Ленин в свою очередь позаимствовал название у российского идеолога и теоретика искусства Николая Чернышевского, главной заботой которого были моральная и социальная ответственность художника, тема, рассмотренная им в работе Эстетические Отношения Искусства к Действительности (1855). Принципиальная идея заключалась в том, что искусство должно служить жизни и человечеству. Члены Что делать? Цапля (Ольга Егорова) и Глюкля (Наталья Першина-Якиманская) для выставки в Осло в 2004 году, с их совместным проектом Фабрика Найденных Одежд, сделали инсталляцию Любовь и Революция, используя множество идеологических памфлетов, выступлений, писем и мемуаров Александры Коллонтай. Инсталляция представляла собой две комнаты, где всё «кружилось» вокруг личных потерь Коллонтай и жертв, принесенных ей на службу русской революции, в том числе и вокруг ее значения для феминистской политической мысли. Работа была приобретена в коллекцию музея; она дает редкую возможность увидеть связь, идущую от прошлых к сегодняшним отношениям между Норвегией и Россией, обнажая изменения в понимании искусства и политики. В межвоенный период норвежского художника Хенрика Сёренсена и его друзей принято было относить к «искусству тенденции» из-за их социально ангажированного понимания роли искусства. Как и их европейские коллеги, они были убеждены в важной роли искусства в социальных конфликтах и, следовательно, противостояли понятию «чистого» искусства. Как Георг Гросс и Виланд Герцфельде писали в

Кари Дж. Брандтзаг

349

статье 1925 года «Искусство в опасности», «есть более важные проблемы, чем проблемы искусства; если у него должно еще существовать какое-то значение, то искусству надо подчиниться этим проблемам». 20 В недавнем документальном фильме Андрея Грязева Завтра (2012) об арт-группе Война главный герой Игорь в той же манере утверждает о необходимости избегать угождения галерейной системе в том случае, если художник хочет иметь значение в обществе. Вопрос заключается в том, что будет производить одинаковый эффект, когда дело доходит до внимания со стороны СМИ и до оппозиции политическим силам. Явление, когда искусство становится политическим, в некоторой степени происходит из-за чувствующейся необходимости компенсировать недостаток критических точек зрения в официальных средствах массовой информации. Уже в 2003-4 годах, когда увеличилось число ограничений на свободу слова, в Россию приходит неуверенность в возможности формирования свободы слова и демократических прав. Ситуация осложняется, когда Путин предлагает новое законодательство для СМИ, ознаменовавшее регресс демократии. После переизбрания Путина в ноябре 2011 года ситуация как будто становится всё хуже и хуже. Совсем недавно акция Pussy Riot в Москве показала возможности и границы провокационной активистской стратегии при путинском режиме; их действия создали существенный резонанс в мире искусства и за его пределами. Павильон «Зима» в Венеции Венецианская Биеннале по-прежнему является центральной платформой, где сегодня осознается культурное производство, всегда находящееся в движении и никогда не находящееся в статике, как это могло бы быть в традиционных художественных институциях. С момента распада Советского Союза в 1991 году количество павильонов увеличилось. В отличие от прошлого 20 века, больше не стоит вопрос о возможности искусства представлять и ратифицировать национальную культуру или политическую идеологию, но есть вопрос о потенциале искусства к рефлексии и его способности комментировать текущие общественно-политические темы, часто антагонистичные векторы государственной политики и образы, распространяемые коммерческой или контролируемой государством прессой. Инклюзивный и транснациональный характер проекта Биеннале усилил его значение для про-

350

Возвращение политического…

изводства, как искусства, так и дискурса, а также распространения знаний в мире. Биеннале - это не только зрелище в культурной индустрии. Она открывает нейтральное пространство для критической мысли и размышления о злободневных и щекотливых вопросах в культурном и политическом глобальном ландшафте. У политики много оттенков. Тональный диапазон варьируется от черно-белого в политике единиц (наций, классов и партий) к более тонкому пониманию политических событий, историй и объектов, связанных с личными и физическими переживаниями. Я помню свой детский страх во время холодной войны в 1970-х, когда взрослые обсуждали и говорили о том, как «русские» могут вторгнуться в Норвегию. Сегодня вопросы идеологий и политических форм сменились экономическими инвестициями. К примеру, норвежская государственная нефтяная компания Statoil имеет высокие экономические интересы в Баку и Азербайджане. Так, Центральная Азия, Россия и Норвегия все еще состоят в странном треугольнике отношений, где прошлое и настоящее, политика и бизнес, искусство и культура принимают диковинные формы. Название Центральноазиатского Павильона этой Венецианской Биеннале - «Зима» - является метафорой застоя публичных обсуждений и состояния общественной спячки в регионе. Страны региона, при политическом и экономическом разнообразии, тем не менее, делят общее наследие прошлого с академическим подходом в художественном образовании и навыками как основным критерием арт-производства. Это не включает опыт экспериментальных инноваций или критики, развитых на Западе, и даже в какой-то степени в настоящее время в России и других государствах бывшего советского блока. Со времен межвоенного периода обсуждения, касающиеся автономии искусства и того, как искусство должно и может быть ангажированным в общество, были и остаются постоянно лежащими на поверхности. Как Борис Гройс довольно просто формулирует в книге Сила Искусства, искусство может быть создано и представлено публике одним из двух способов: либо как предмет потребления, либо как политическая пропаганда. 21 По мнению Гройса, история коммерческого искусства привлекает значительно больше внимания, чем история искусства как средства пропаганды, как, например, в официальном и неофициальном искусстве СССР и других бывших социалистических

Кари Дж. Брандтзаг

351

государств. По его словам, эти истории по-прежнему в той или иной степени не попадают в сферу внимания историков современного искусства и музейной системы. Таким образом, Центрально-Азиатский Павильон на Венецианской Биеннале в этом году – это своевременный случай включения. Как Норвегия и Скандинавия, Центральная Азия часто рассматривается в качестве периферийного и неизвестного региона, нередко изображаемого экзотическим и диким, как место, где природа и непокорный ландшафт образуют коллективную идентичность коренного населения. Скорее, история Центральной Азии глубоко политическая, отмеченная членством в Советском Союзе и чередой автократических режимов начиная с 1990 года. Не вызывает сомнения, что северные и центральноазиатские регионы, таким образом, принадлежат к противоположным сторонам глубокого раскола Восток / Запад, который был создан после Второй мировой войны. С этой точки зрения, настоящее сотрудничество с Академией Искусств в Осло и кураторами даёт нам новое и удивительно свежее звено специфического транснационального контекста. Будем надеяться, что включение центральноазиатских художников внесет изменения как в политическую, так и в культурную обстановку.

Примечания 1. Frieze no. 154, апрель 2013. Под названием “Oslo City Report” Милена Хёгберг и Джейсон Фараго каждый написали эссе об андерграундной и некоммерческой арт-сцене Осло. Датский художник и предыдущий профессор Академии Искусств Осло также обсуждает причины возникновения живой артистической среды в статье “Tilfældet Oslo”(Дело Осло) в интернет-издании Kunstkritikk no 22.04.2013. 2. Выставка вначале была показана в Стокгольме, где Коллонтай была послом СССР с 1930 года. Выставка открылась в феврале 1930. 3. Райнхарт Козеллек развил хайдеггерианское понятие о Бытии как временном явлении, разворачивающемся во время взаимодействия между прошлым, настоящим и будущим в теорию исторического времени, которая фокусируется на концепции исторического актора о времени и завершенности. См. The Practice

352

Возвращение политического…

of Conceptual History: Timing History, Spacing Concepts. (Cultural Memory in the Present). Перевод Todd S. Presner.Stanford: Stanford University Press; 2002. 4. Во время её пребывания в Норвегии Коллонтай регулярно писала статьи по вопросам искусства и политики, особенно о сексуальности и женской эмансипации. Несколько из её статей собраны в Kollontaj i Norge (Коллонтай в Норвегии), ред. Martin Nag, Solum; Oslo 1981. 5. В одну из многочисленных встреч с Коллонтай, Сёренсен спросил её, может ли или должна ли быть в Норвегии революция. Со слов его сына, Коллонтай перевернула портрет Сталина лицом к стене, а затем прокричала: «Любой, кто хоть раз принял участие в революции, никогда этого не повторит. Революция всегда принимает отличное от запланированного направление и причиняет страдания бесчисленному количеству людей». Процитировано из Sven Oluf Sørensen (2003), стр. 306-307. В письме к М. Транмэль (центральный адитатор и редактор Labour) Сёренсен указывает своё решение отстраниться от Норвежской Трудовой Партии, изначально положительной по отношению к социалистической революции во время избирательной кампании 1930 года. 6. Для ознакомления со значимостью Александры Коллонтай в качестве культурного связующего звена в Норвегии, см. Kari J. Brandtzæg “Henrik Sørensen og Willi Midelfart - Kunst og kulturformidling mellom Sovjet og Norge på 1930-tallet”, Kunst og Kultur, 3/2006, стр. 165-167. 7. Oslo Aftenavis. 14.1. 1928. Газета представляет Александру Коллонтай как министра Советского Союза в Норвегии и отмечает, что Коллонтай обсуждает обменную Русско-Норвежскую выставку живописи с директором Национальной Галереи Йенсом Тиисом в Осло. 8. Kari J. Brandtzæg, как и ранее, стр. 163-182. 9. Народность как национальность духа народа. Маркс считал, что пролетариат не имеет национального дома и что по мере исчезновения классом исчезнет и государство. Основным принципом советского федерализма, по словам Сталина, было быть «национальной по форме, но социальной по содержанию». Больше о политике национальностей в СССР см. Richard Sakwa. Soviet Politics. Routledge; London 1989, стр. 296-310/Ричард Саква, Советская Политика. 10. АХРР (Ассоциация Художников Революционной России) была главной группой «Реалистов», появившейся после конца гражданской

Кари Дж. Брандтзаг

войны при НЭПе. Она стояла в оппозиции к Авангарду и обвиняла его в олицетворении остатков буржуазного строя и как такового негодного представлять «революционное искусство». 11. Вступительная Декларация была опубликована в каталоге выставки, прошедшей в Москве в июне-июле 1922. Была переиздана Иваном Мацой и др. в Советском Искусстве за 15 Лет, Москва – Ленинград, 1933. Здесь дана цитата из Art in Theory ред. Charles Harrison & Paul Wood (Blackwell 1997), стр. 384. (в оригинале – ком. перев.) После смерти Ленина в начале 1924 года началось усиление идеологического контроля, открывается официальный теоретический журнал Коммунистической Партии Большевик в 1924 году. В 1925 объединение Маяковского ЛЕФ закрывается, что свидетельствует о растущей пропасти между новым режимом и теми интеллектуалами, которые стояли у истоков революции и её изначально поддерживали. 12. В интервью, подписанном автором Йоханом Боргеном для норвежской радикальной газеты о культуре Dagbladet 17.6.1933. 13. Вальтер Беньямин. ‘Автор как Производитель’ переиздано в Art in Theory (Blackwell 1997), стр. 483-493 (в оригинале – ком. перев.). В тексте он соединяет политическую корректность с качеством, которое он отождествляет с технической инновацией. 14. Клемент Гринберг: «Авангард и Китч» Partisan Review, VI, no 5, New York, Fall 1939, стр.34-49, переиздано в Art in Theory (Blackwell 1997), стр. 529-541. 15. Строительство ратуши в Осло началось в 1931 году, но было прервано Второй мировой войной. Официальное открытие здания и художественных проектов произошло в 1950 году. 16. Это не означает, что система поддержки статична и в ней нет спорных моментов. Для анализа ситуации государственной поддержки художников в Норвегии см. Marilyn Rueschmeyer. «Art, Art Institution, and the State in the Welfare States of Norway and Sweden” in Art and the State: The Visual Arts in Comparative Perspective. Palgrave Macmillan, Oxford; 2005, pp. 101-126. / Мэрилин Руешмайер, «Искусство, Художественная Институция и Государство в Государствах Всеобщего Благосостояния Норвегии и Швеции» в Искусство и Государство: Визуальные Искусства в Сравнительной Перспективе. 17. Выставка обсуждала различные художественные позиции в Санкт-Петербурге и Москве и включала работы Сергея Африки Бугаева, проекта Фабрика Найденных Одежд (Ольга Егорова, Наталья Першина-Якиманская), Георгия Гурьянова, Андрея Хлобыстина,

353

354

Возвращение политического…

Виктора Кузнецова, Олега Маслова, Тимура Новикова, Ольги Тобрелутс, Дмитрия Виленского (Что Делать?), Синие Носы, Ольги Чернышевой, Владимира Дубоссарского, Александра Виноградова, Людмилы Горловой, Алексея Каллимы, Олега Кулика, Анатолия Осмоловского, Александра Савко, Иры Валдрон. Для большей информации см. каталог выставки Watch Out! Art from Moscow and St.Petersburg, ред. Кари Дж. Брандтзаег и др., Екатерина Деготь, Олеся Туркина, Екатерина Андреева, Национальный Музей Искусств, Осло 2004. 18. Анатолий Осмоловский. ”The Seductive Power of Reality”, exh.cat Horizons of Reality, MUKHA, Antwerp, Belgium (2003), p.15/ «Чарующая Сила Реальности», каталог выставки Горизонты Реальности, МУХКА, Антверпен, Бельгия (2003), стр.15. 19. Рамзан Кадыров является президентом Чечни с 2007 г. Его поддерживает Владимир Путин, он награжден медалью Героя России. Сейчас в регионе больше стабильности, но с другой стороны права человека нарушаются и есть коррупция. 20. George Grosz and Wieland Herzfeld. ’Die Kunst ist in Gefahr: ein Orientierungsversuch’ published by Malik Verlag, Berlin 1925. Translated version reprinted in Art in Theory (Blackwell 1997), p. 450-454. / Георг Гросс и Виланд Герцфельде «Искусство в Опасности: к сторону Ориентации» опублик. Malik-Verlag, Берлин 1925. Переиздан в Art in Theory (Blackwell 1997), стр. 450-454 21. Boris Groys Art Power. MIT Press; Cambridge 2008 / Борис Гройс Сила Искусства. Гройс пишет: «Я должен признаться, что мои собственные статьи, собранные в этом издании, также спровоцированы желанием внести некоторое равновесие в распределение сил в сегодняшнем мире искусства, а именно – выделить в нем пространство для искусства пропагандистского». См. его введение стр.4-5.

The return of the political…

355

Возвращение политического…

Henrik Sørensen, Revolution Oslo? (or Street fight), 1930, 200 x 250, Copyright Drammens museum, Norway

Sergey Gerasimov. Nafta Industry in Baku, 1929, printed in exh.catalogue Soviet Art, Stockholm, Oslo; 1930, p. 31

Alexandra Kollontay, Photo: Arbeiderbevegelsens arkiv og bibliotek (Labout movement archive and library, Oslo, Norway)

362

Шах или пат в современном искусстве Таджикистана Анна Басанова

Современное искусство – новое явление, развивающееся по резкой кривой вверх и вниз, зависящее от культурной политики доноров, одиозных или аррогантных личностей, или специально задуманных проектов. Чтобы осознать причины сложившейся ситуации, выявить причины обуславливающие развитие или регресс в области современного искусства и творчества в целом в Таджикистане, и самое главное, упростить эту непростую ситуацию до масштабов застывшей картины, мы решили представить процесс развития современного искусства как шахматную партию. У каждого игрока в этой партии есть своя роль, закрепленные функции и ходы. Игроки\Фигуры Ферзь – неизвестное бюрократическое лицо как на местном, так и на международном уровне. Это может быть руководитель или представитель крупного международного фонда, финансирующего современное искусство или крупный консультант влияющий на принятие решений. Роль Ферзя в обществе осознанно сдержанная, направленная на нейтрализацию лидеров, которые так и норовят дестабилизировать игру. Король – собирательный образ власти, властных и околовластных структур. Конь – «НПО-шник» 1, чьи действия можно охарактеризовать как ходы во всех направлениях по различным траекториям, при этом ходы, как правило, неожиданные для других фигур. Слон – куратор\состоявшийся художник, участвует в процессе принятия решений, но при этом одна фигура всегда ходит по черным клеткам, а другая только по белым, где белые клетки – социальные интересы отдельных групп (женщины, дети, природа и т.д.), а черные – либерально-националистические риторики (уникальная Таджикская культура, исторический опыт, роль в мировом сообществе, философия и мировоззрение). Слон формирует мнение о других художниках\кураторах, размышляет о современном искусстве и в разной степени опре-

Анна Басанова

363

деляет его для других игроков; принимает или не принимает других игроков, расчищая поле для Пешек или убирая их с поля. Ладья - творческая интеллигенция, роль которой быть всегда при короле\власти. Эта фигура стороннего наблюдателя. На первый взгляд может оторваться от власти и мыслить критически, но большой динамичной игры они не создают, так как вступают в игру, как правило, последними, всеми своими действиями защищая Короля. Они никому не угрожают, т.е не участвуют в процессе принятия решений, однако могут и пожертвовать собой за короля\власть. Оплот власти на доске. Пешки – студенты, начинающие художники, мечтающие дойти до самого края доски и возможно стать кем-нибудь из главных фигур. Игра на поле Цель игры – затягивание процесса игры и создание видимости реального политического процесса. Искусство ради искусства. Искусство постоянно употребляется как некое средство решения социальных проблем, при этом, никто никогда не критикует то, насколько успешно это происходит. В политике развития современного искусства не преследуются долгосрочные цели, культурная деятельность происходит от проекта к проекту, от даты к событию. Сверх целью могло бы стать создание школы современного искусства. Суммировав финансирование тех или иных проектов из различных источников, эта Сверхцель могла бы быть достигнута еще вчера. Дозированное вливание проектов по принципу «вода камень точит» не приводит к радикальным изменениям в культурной политике. Ферзи работая в таких странах, как Таджикистан, копируют неолиберальную модель финансирования культуры и искусства, суть которой точечные вливания в отдельные организации малых и средних грантов сроком не больше двух лет. Средства доверяются тем или иным лидерам (как правило Коням и Слонам), которые развиваясь сами, не имеют никаких долгосрочных обязательств перед обществом, в котором работают. Более того, программа расходования средств неустойчива. Размах идеи равен размеру гранта. Гранты от 10,000 до 25,000$, выделяемые нескольким организациям, могут обеспечить активность на год или полтора, но никогда не создадут устойчивой среды, в которой современное искусство могло бы развиваться, при этом неотъемлемой частью этой среды могла бы быть постоянно действующая школа совре-

364

Шах или пат в современном искусстве Таджикистана

менного искусства. К примеру, средний годовой бюджет небольшого культурного центра может составлять от 50000 до 100000 тыс. долларов. Достаточно нескольким донорам совместно, несколькими грантами открыть устойчиво функционирующую школу, которая могла бы качественно изменить ситуацию в области современного искусства в стране. К примеру, небольшой культурный центр существующий более 10 лет, платит 4500 долларов в месяц за аренду здания. За эти годы можно было бы выкупить дом в центре Душанбе и открыть там медиа лабораторию с выставочным пространством. В итоге вместо долгосрочного поступательного развития организуются несколько разношёрстных, не синхронизованных проектов подобно истории из мультфильма про «семь шапок из одной шкуры» 2. Основная цель не реальные результаты, а проект с обширной деятельностью, что обеспечит «визибилити» самого донора и его социальноэкономических программ в стране. Только существенные экономические вливания могут изменить ситуацию в культурной политике. Программа малых грантов частично инвестирует в среду, но без долгосрочных результатов. До тех пор, пока Ферзь фреймирует культуру и искусство как нечто позитивное и релятивистское, культурные проекты будут усугублять пропасть между образованными людьми, потребляющими высокоинтеллектуальное современное искусство и теми, у кого нет доступа к образованию, и кто смотрит на все эти выставки как на барские причуды. Событийный подход может предложить лишь симуляцию альтернативы, ведь искусство без политики по определению не может быть альтернативой. Кануло в лету фраза «Красота спасет мир», а Ферзь, Король, Ладья непрестанно воспроизводят это утверждение. Красота не спасет мир, она лишь оттянет войну. Партия Ферзь капитализирует процессы во время игры и затевает деятельность. Так благодаря поддержке доноров и на территории Таджикистана зародилось современное искусство (проекты «Стартер», «Натур Арт», периодические мастер классы, форумы). Например, к форуму «Единство в многообразии» 3 была затеяна и выставка современного искусства. В соответствии с политикой приоритетов Ферзя в стране Конь подгоняет проекты под гендерное равенство (проект «Модальности» –

Анна Басанова

365

2 штуки) 4, экология (выставка «НатурАрт» в честь «Эко-недели») 5. Во время партии Ферзь ходит в купе с Конем, поскольку последний как наиболее активная\мобильная часть общества с радостью поддерживает все интенции Ферзя, уступает дорогу на доске и прикрывая его от нападок других других фигур, рекламирует деятельность Ферзя. Конь в игре занимает пустые клетки, тем самым выполняя деятельность, которую еще никто не осуществлял, будь то биокультурное разнообразие, гендер, экология или молодежные программы, то есть создает видимость инноваций. Зачастую Конь делает неожиданные для себя, но не для Ферзя ходы. Но при этом он может лишь имитировать свободу и независимость, которые всегда будут ограниченны финансовой зависимостью от Ферзя. Слон появляется в партии в ходе сотрудничества Ферзя и Коня и выполняет роль субагента последних. Он может в своих действиях заходить довольно далеко, но лишь в рамках той диагонали, которые отвели ему Ферзь и Конь. Иногда Слона воссаживают на Коня (НПО) словно офицера в блестящих доспехах, который с саблей наголо ведет за собой пешек. В результате игра Коня становится более динамичной на какоето время, либо катализируют процесс появления новых НПО, которые уловив все удобство езды на коне уже не могут ходить самостоятельно. Обычно в фарватере Коня идут Пешки. Но не все Пешки доходят до середины поля. Из-за неправильного распределения материальных ресурсов, поскольку в проекте большая часть бюджетных средств расходуется на Слона и Коня они попросту погибают под ударами обыденности либо теряют силы в борьбе с другими Пешками из противоборствующего лагеря. Пешки вызывают наибольшее сожаление. Ведомые призрачной надеждой стать Слоном или Конем, или быть на Коне, они выходят из игры на середине поля. Однако есть и исключения из правил, когда Пешка доходит до конца поля, но она не имеет шанса стать фигурой, которую не убили во время игры – не освободили нишу, ведь на поле, в одном лагере не может быть трех коней, трех слонов или двух ферзей. Пешка не может ходить назад и поэтому ее участь оставаться Пешкой на чужом поле до тех пор, пока не освободится место, которое она могла бы занять, или пока ее инаковость\инородность во враждебной среде не станет причиной ее конца. Если же Пешка все же станет другой, более значимой фигурой, то она моментально перевоплощается в свою но-

366

Шах или пат в современном искусстве Таджикистана

вую роль и судьба ее собратьев будет волновать ее меньше всего. Деятельность Пешек катализируется следующим образом: - движение по одной клетке при условии, что Слон и\или Конь либо прикрывают, либо идут впереди, тем самым увлекая за собой Пешек. - движение, когда Пешки уверенны, что с тыла их прикрывают Конь или Слон, либо расчищают путь впереди. При разногласии последних Пешка всегда остается крайней\разменной фигурой. Иногда Пешки начинают движения из-за собственных разногласий, конкурируя между собой за право перевоплотиться на другом конце доски. Король в партии практически не участвует. В процессы принятия решений по современному искусству не вступает. Его главная роль сохранить себя максимально долго. При этом все средства для него хороши. Можно прикрываться другими фигурами. Когда других фигур рядом нет, можно провести рокировку с Ладьей и тем самым сохранить себя. Ладья — жертва иллюзии свободы и независимости. Инстинктивно всегда при Короле она служит оплотом его власти на доске. При кажущейся прямолинейности и свободе ходов по вертикали и горизонтали на любые расстояния Ладья всегда в орбите Короля и слепо служит ему телохранителем. Пат Описанная нами партия не может иметь конца в виде поражения или победы потому, что цель самой игры в том, чтобы продолжать ее максимально долго. Из-за того, что каждая фигура играет сама за себя, не видя общей картины. Ферзи, по сути, импортировали современное искусство в Таджикистан при этом зная, что это всего лишь повод для игры, ведь никто из них не вовлечен в критику этого самого искусства. Пока существуют такие фигуры как Король и Ладья, реальное радикальное искусство, способное сделать художника агентом перемен невозможно. Кажется, что для доноров современное искусство – очередной повод затеять игру. Слоны озабочены своим кураторским успехом и художественным превосходством. Кони озабочены собственным выживанием как институций. Пешки все идут и идут вперед в никуда. В результате перед нами Пат. Сколько бы новых проектов в области современного искусства не было бы реализовано, ситуация в этой области не имеет решения. Их были десятки, и даже если их будет еще

Анна Басанова

367

столько же, ничего не решится. Современный художник, как результат шахматного пата стал социоПАТом – человеком пытающимся помочь обществу своим искусством, при этом все более недоволен и разочарован обществом, в котором живет. Художник создает себе маленький мирок, в котором рассуждает о лучшем обществе, ненавидя и боясь того варварства, которое в нем процветает на данный момент. Все это наделение художника искусственными характеристиками, которыми он на самом деле не обладает в большинстве своем. Например, художник как лидер не может быть лидером в полном смысле этого слова, пока не определится со своей политической ориентацией, и тем самым не начнет отстаивать интересы того или иного общественно-экономического класса. Художник не может быть экспертом или арт менеджером, если он не осмысливает и не критикует ту или иную культурную политику. Пат в искусстве отражается патом во всех остальных областях. Неолиберальная политика в области искусства и культуры в регионе – это ярчайший пример политики сублимации, которая может лишь залатать наиболее явные общественные «дыры». Для радикальных перемен нужно радикальное переосмысление существующего порядка вещей, который в свою очередь может быть изменен только радикальным действием. Анна Басанова (Пешка, Конь) в соавторстве с Фарухом Кузиевым Фигуры: Ферзь – бюрократическое лицо как на местном, так и на международном уровне. Король – собирательный образ власти, властных и околовластных структур. Конь – «НПО-шник»6, человек работающий в НПО. Слон – куратор \ состоявшийся художник. Ладья - творческая интеллигенция, роль которой быть всегда при короле\власти. Пешки – студенты, начинающие художники.

368

Шах или пат в современном искусстве Таджикистана

Примечания 1. «НПО-шник» - разговорное обозначение, человека занятого в некоммерческой сфере, чей доход зависит от грантовых поступлений. Термин распространен на пространстве СНГ. 2. Мультипликационный фильм «Жадный богач», по басне С. Михалкова, 1980г. 3. Выставка приуроченная к проведению Центрально-азиатского форума «Единство и Разнообразие», 2009 г. 4. Проект «Модальности» впервые прошел в Душанбе в 2010 году. Суть проекта была в том, чтобы отразить некоторые гендерные проблемы Таджикистана в работах современного искусства. 5. Проект «НатурАрт» был организован как арт резиденция в высокогорном ботаническом саду г. Хорог, ГБАО, Таджикистан в 2007 г. В 2009 году работы произведенные в рамках этого проекта были выставлены в рамках «Душанбинской эко недели». 6. «НПО-шник» - разговорное обозначение, человека занятого в некоммерческой сфере, чей доход зависит от грантовых поступлений. Термин распространен на пространстве СНГ.

384

Следы эпического элемента в середине катастрофы Керстин Стакемайер

«Повествовательное искусство вымирает точно так же, как мудрость, эпический элемент истины. … И нет ничего более нелепого, чем стремление увидеть в нем явление «упадка» или тем более «модерна». 1 «Ликвидация эпического элемента… противоположна Вальтеру Беньямину, неприемлема для критической теории, и не была осуществлена Карлом Марксом в Капитале. Это обозначает ликвидацию экспозиции как критического анализа». 2 Эпический элемент - форма субъективности, характерная для определенного исторического периода или способа производства, который можно считать моделью индивидуализации. Такой эпический элемент лежит в основе трудов Карла Маркса о капитале. Не в последнюю очередь этот элемент придаёт Марксу сил описывать капитал как становление Weltgeist (мирового духа) того времени. Поднимая гегелевскую фигуру Weltgeist 3 и перемещая её из духовной, спекулятивной истории успеха синтеза в материальную спекулятивную историю экспроприации, зависимостей и (ре) производства, Маркс вводит нарративный элемент в свои политэкономические труды: эпос механического гиганта, автоматически действующего субъекта в процессе создания. Weltgeist решительно изменился с 1867 года (когда Капитал Том 1 был впервые издан), то же случилось и с эпическим элементом, внедренным в него. Когда Беньямин в 1930-ых утверждал его упадок и стремился заменить его рассказчиком как хронистом, 4 его историческим горизонтом была химическая война Первой мировой войны и подъем фашизма в Европе, которые, должно быть, приводили каждое субъективное подобие эпического к краю ошибочности, неаутентичности и бреда. Мудрость распалась. Но Беньямин подчеркивает, что не модернизм сам по себе стер эпическую сторону истины. Это было дело рук синтетического бытия индустриальной войны - Weltgeist развился до состояния технического самоуничтожения субъектов истории. Истина стала фактуальной.

Керстин Стакемайер

385

Но те исторические фигуры эпоса, мудрости, или даже истины никуда не испарились, они задержались в истории. Они стали ностальгическими остатками величия, актуализированными вспомогательными конструкциями проективной субъективной целостности. Там, где культурные стереотипы тех проективных былых побед продолжали быть желанными, они превращались в абстрактные секьюритизации материально оспариваемого субъекта и рычаги, чтобы выстроить субъективный смысл неподалеку от капитала. Так же, как в эссе Беньямина, эпический элемент не просто исчез, но оставил следы в продолжающемся процессе собственного исчезания. В самом деле, капитал в какой-то момент мог одержать верх над эпической формой. Его стабильное существование пережило альтернативы социализма вплоть до схем воспроизводства, тем самым освободив себя от бремени быть одной из нескольких альтернатив, что сделало его последней современной формой жизни человечества. Но эта современность, как Беньямин отметил, далека от показательной истории успеха, а скорее напротив, это один из жестоких циклов накопления и разрушения, которые срывали и перестраивали повествование своих субъектов. Карл Маркс уже отметил фигурой «автоматически действующего субъекта», 5 что капитал выступает независимо от потрясений, которые он сам же и порождает. Он играет роль вечного двигателя, бесконечного синтеза, но состоит из постоянных физических процессов и трений, и, таким образом, только на первый взгляд находится в непрерывном воспроизведении. 6 Однако Капитал никогда не воплощает собой полностью интегрированную идентичность. Его претензии на эпическую форму, на автономное повествование остаются жестокой проекцией - это, в значении Маркса, бесконечно развивающееся, но мошенническое притворство эпического, которое должно подойти к концу. Мы знаем, что оно не подошло к концу. Вместе с тем, когда-то механический гигант за последние 200 лет успел глобализировать свое воспроизводство, оцифровать свои связи, персонализировать свои накопления и, наконец, финансиализировать свою общую структуру. И с 2008 года у этого Weltgeist снова наступил кризис. Но теперь этот кризис, вероятно, принял форму нехарактерную для капитализма, чья модель – это непрерывный прогресс. Маркс охарактеризовал этот импульс движения вперед ядром всего его воспроизводства, но теперь, похоже, момент дает существенный сбой - даже в пределах собствен-

386

Следы эпического элемента в середине катастрофы

ного капиталистического эпоса. Его эпическую форму теперь, похоже, приостановили. Его повествование становится фрагментированным, фактуальным. Катастрофа Ханс-Георг Бенш резюмировал структурную основу бесконечного воспроизводства капитала в очень ясных выражениях: «Цель производства не в том, чтобы обеспечивать людей. Но цель производства заключается в сохранении капитала, который ... может быть обеспечен только путем накопления». 7 Именно накопление в современном финансиализированном кризисе как будто существенно проваливается и, таким образом, побочный эффект капитала - прекаритетное обеспечение человечества - также уходит под лед. Говоря словами Маурицио Лаззарато: «Переходя от одного финансового кризиса к другому, мы теперь вступили в период перманентного кризиса, который назовем «катастрофой», чтобы таким образом убрать из употребления понятие кризиса как такового». 8 Тогда как предыдущие кризисы характеризовались не в последнюю очередь их прогрессистской системной функцией, идеологией «преодоления» и «корректировки», нынешний работает в категориях постоянной жесткой экономии, и кроме удержания и ограничения не предлагает ничего другого. Если это так, если нынешний кризис капитализма больше не знаменует собой еще один шаг эпического развития и не оповещает о новом повествовании преодоления, то он может таким образом наметить потерю эпического элемента ‘в’ и ‘для’ капитала. Маурицио Лаззарато, например, не говорит о конечной игре капитала. Он описывает подвешенное состояние дел внутри финансиализированного капитала. Если капитал больше не может поддерживать самого себя, но при этом поддерживает собственный кризис, а мы входим в состояние перманентной катастрофы при Weltgeist в подвешенном состоянии, то где тогда на сегодняшний день находится эпический элемент? Предположим, что Маркс действительно, как Кюне предлагает, использовал эпический элемент в своем изложении Капитала как механического гиганта, каким он и окажется в своё время, и что утрата у Беньямина эпического элемента обозначила де-субъективированный момент истории, в котором эпос, казалось, был потерян для капитала. Для Беньямина, перед лицом Weltgeist на войне, единственная форма универсализации

Керстин Стакемайер

387

в истории, казалось, была выпущена на волю – эта разрушительная сила капитала, которая автономизировала себя от любых предполагаемых действий для субъекта. Этот эпос разрушения был настолько обусловливающим частные жизни, что определяющее расстояние, которое обещал эпический элемент, в ретроспективном понимании Беньямина таких рассказчиков, как Антон Лесков, уже не было достижимым. Оно было присвоено капиталом. Что же тогда сегодня происходит с эпическим элементом в полностью глобализированной перспективе этого финансиализированного катастрофического кризиса? То, что Лаззарато характеризует как катастрофу, является эпической дистанцией с точностью до наоборот, тем, что Бертольд Брехт назвал «эффектом отчуждения» (Verfremdungseffekt) в эпическом театре в 1920-х годах. 9 Последовательное воздействие на фрагменты этой жизни больше не имеет эффекта сингуляризации в широком контексте, так как этот более широкий контекст капитала зависит от сингуляризации субъекта. Широкий контекст капитала не производит единого понимания его репроизводства, не говоря уже о его неустанном продвижении вперед. Целью «эффекта отчуждения» было сорвать натурализацию капитала в общественной жизни. Но натурализация жизни, общественного воспроизводства больше не лежат в основе современного капитализма. Как Лаззарато эмпирически демонстрирует, все больше и больше людей сегодня используются на работе, при этом они не имеют возможности себя от этого защитить. 10 Их индивидуальное существование может по-прежнему быть обусловлено формами труда, к которым они привыкли, но это не означает, что они могут поддерживать свое существование на основе этого труда. Производство и воспроизводство развиваются в произвольной зависимости. В этой парадигме не только капитал перестал устанавливать свой собственный эпос, но так сделали и субъективации, связанные с непрерывностью капитала, которые больше не ограничены его предполагаемым линейным развитием. Очерчивая зависимость эпического элемента и Weltgeist, занимающих центральное место в стадиях переменного кризиса капитала, - можно ретроспективно утверждать, что те кризисы на самом деле всегда были более похожими на субъект и его возможности расшифровывать и актуализировать эпический элемент вне его, в таком случае они и были самим капиталом. Капитал развивается и продолжа-

388

Следы эпического элемента в середине катастрофы

ет развиваться посреди кризиса, но продолжает ли существовать при этом и субъективация, когда кризис финансиализированного капитала больше не опирается на объем производства, который основывается на воспроизводстве рабочей силы, но опирается на финансиализацию своего существования в качестве капитала? 11 Ни один из ранее пройденных капиталистических кризисов не означал, что капитализм как система воспроизводства, приведшая к кризису, рухнул или был принципиально негоден – не говоря уже о его свержении. Скорее, наоборот: большинство кризисов капитализма предвидели новые пределы капиталистического накопления, которые, следовательно, вызывали новые формы субъективности для их соблюдения. Капиталистические кризисы – это кризисы интеграции. Они являются показателями исторических переходов, при которых неодновременности и чрезмерные требования выходят наружу, и тогда кризисы образуют скрытые тенденции, по которым идут все капиталистические накопления. В действительности может оказаться принципиально более продуктивным обсуждать кризисы капитализма – катастрофические или нет, настоящие или прошлые – как кризисы субъективации так же, как это делали Вальтер Беньямин, Теодор Адорно, Жиль Делёз и Феликс Гваттари помимо многих других. Потому что подобные кризисы – это еще один пример, когда жестокость и ограничения, характерные для капиталистической субъективации с начала 19-го века, вновь осознаны, усиленны и снова одобрены для построения четкой и эксплуатируемой субъективной формы. Формы, которая в перманентном состоянии катастрофического кризиса отнюдь не гарантирует индивидуального воспроизводства. Накопление В Капитале Том 1 Маркс характеризует переход от одного режима накопления к другому как «так называемое первоначальное накопление» 12 капитала, потому что его представляют читателю в конце первого тома как идеологическую попытку определить процесс становления капитала в ретроспективе – это его собственное «время Ч». Как говорит Маркс, «первоначальное накопление играет в Политической Экономии приблизительно такую же роль, что и первородный грех в теологии», 13 он создает основополагающий миф. И хотя эта фигура описывает непрерывный процесс накопления капитала и его социально искажаю-

Керстин Стакемайер

389

щее влияние, которое он оказывает из-за постоянного установления новых вершин накопления для обеспечения саморасширения, сдвиг этого показателя до момента финансиализированного состояния катастрофы включает несколько другую логику: не-основополагающий миф. Не-поддерживающий эпос. Маркс вводит «так называемое первоначальное накопление» как категорию для текущей исторической и исторически важной категоризации и модернизации отраслей производства при капитале, процессе, который неустанно возвращается. Например, во времена индустриализации ремесленного труда в 19-м и 20-м веке, при экономизации художественного производства во второй половине 20-го века, или перенесение репродуктивного труда в понятие о трудовой повинности с 1970-х годов. Все эти процессы характеризуются их включением в историческую перспективу, в которой их предыдущее существование, будь то не-маркетизированность или просто устаревшая форма предыдущей капиталистической маркетизации, больше не является значимым с точки зрения производства, но может возвращаться на ностальгическом расстоянии как обособленный исторический след из другого мира. Прекрасным примером этого является капитализация изобразительного искусства в 20 веке в том, что его бывшие модернистские условия непродуктивного и внеэкономического производства и воспроизводства оказались невидимыми или невозможными в рамках глобальной товаризации современного искусства. Именно этот статус современности снова и снова выводит тропы модернизма как ностальгические точки отсчета потустороннего неотчужденного желания, спроецированного на искусство. Центральной фигурой «так называемого первоначального накопления» в искусстве, определяющей наше современное понимание сегодня, будет, таким образом, подъем современного искусства как такового, поскольку оно означает фактический конец модернизма с помощью промышленных средств. Повествование, которое отсоединяет авангардистскую художественную борьбу против капитала от нашей собственной. Показатели первоначального накопления все время приводят к случаям неодновременности в обществе в целом, то же происходит и с живущим в этом обществе субъектом. Художник может, в частности, хотеть, чтобы продукты его или её творчества выражали именно те объединенные признаки модернистского отрицания, которые Теодор

390

Следы эпического элемента в середине катастрофы

Адорно очертил в его поздней Эстетической Теории на примере клаустрофобных работ Сэмюэла Беккета. Но в то время как художник может и найдет выражение актуализированной негативной диалектики в проводимой им работе, ему не удастся удержать её в рамках производственного процесса, распространения, выставочной деятельности и сбывания своих работ с рук. Современные средства производства в сфере искусства делают необходимыми формы аффирмативности, которые глубоко ранят модернистскую интенцию автора о сингуляризации. Это не только негативный фактор, он также способствует росту обобществления арт-производства, что делает продукцию автора более доступной для широкой аудитории и может фактически позволить собственное воспроизводство художника. Но разложение воображаемой художественной целостности и материальная рационализация художественного творчества вводит необходимую неодновременность в самовосприятие и реальное социальное существование субъекта, которое можно проследить в совершенно разных сферах общества. Ранний Эрнст Блох, «критический теоретик», был первым, кто, в своей книге Наследие Нашего Времени 1935 года, теоретизировал это явление по отношению к общественному устройству национал-социалистической Германии, там он различает субъективную (в пределах жизни индивидуума) и объективную (в пределах структуры общества) неодновременность. 14 Именно эта фундаментальная неодновременность вернулась уже в теориях постструктурализма, как у Жиля Делёза в виде тех непроизвольных актуализаций, которые он характеризует моделями Различия и Повторения 15 и разобщенных форм субъективации 16 им обрисованных в эссе «По каким критериям узнают структурализм?» Размышляя здесь вместе с Делёзом, мы видим, что эти две перспективы на общество в целом с одной стороны, и на субъект с другой, уже не так четко различимы. Финансиализированные Тем не менее, все эти разобщенные события и разрушительные капитализации должны были принять участие в продолжающейся экспансии капиталистического производства как такового. Критическая мысль и действие подчеркивали, что эта идеологическая фигура прогресса на самом деле материализовалась в форме разгрома и обнищания. Политические силовые структуры помогли в жестоком от-

Керстин Стакемайер

391

стаивании этой идеологии, но все же эта прогнозируемая линейность была одним из строительных блоков негативизма капитала – её идеология прогресса оставалась центральной, также и в её критике. То, что в последнее время определяется как финансиализация, тем не менее, означает фигуру первоначального накопления, которая вводит другую систему. Снова говоря словами Маурицио Лаззарато: «Зависимость ‘компаний’ от финансовых поступлений продолжает расти. Со склонностью к финансиализации нефинансовой экономики, производственный сектор не просто количественно доминирует, но на самом деле именно он руководит процессом». Это все, что нужно, заявляет Кристиан Марацци, для стирания различия между реальной экономикой и финансовой экономикой, так же, как мы должны прекратить идентифицировать капитализм только с промышленным капитализмом, как с теоретической, так и с исторической точки зрения. 17 Неодновременности сформировались между различными направлениями производства, теперь определяемыми в рамках одного основного означающего – эффективной финансиализации всего производства вопреки продуктивным, репродуктивным или виртуальным процессам из которых оно может состоять. Это, как утверждает Лаззарато, изменяет современную перспективу в той же степени, что и историческую. Снова выражаясь словами Маркса, произошло «так называемое первоначальное накопление», потенциально способное похоронить под собой весь вещественный смысл капиталистической общественной жизни, какой бы слабой она ни стала (поскольку финансиализация устанавливает нарратив новой надстройки – повествование капитала за пределами труда). Так что же эпический элемент, если он не точно распределен по различным сферам, санкционированный фундаментальной неодновременностью, которая, в отличие от мгновения исторической негативности Беньямина, может способствовать производству расстояний и родословных сквозь капиталистические территориализации? 18 Как насчет эпического элемента в момент, когда финансиализация становится примером всего производственного капитала, примером, который не обещает длительных материальных отношений между воспроизводством индивида и капиталом, но избавляет понимание капитала от существенности его функции внутри воспроизводства социального существования людей? В некотором роде финансиализированный капитал как будто поворачивает в сто-

392

Следы эпического элемента в середине катастрофы

рону эпоса метафизических размеров, истинному «эффекту отчуждения», который вычеркивает материальное воспроизводство человечества из уравнения. И опять же, утрата у Беньямина эпического элемента пробивается через все эти современные утраты, как он в 1936 году пишет, что «душа, глаз и рука рассматриваются вместе. Взаимодействуя они определяют практику. Нам эта практика уже неизвестна. Роль руки в производстве стала гораздо скромнее, а место, которое она занимала в рассказывании, значительно меньше». 19 Внутри финансиализированного понимания капитализма это отчуждение души, глаз и рук теперь успешно де-индивидуализированно. Не то, чтобы оно больше не происходит на субъективном уровне, это, конечно, случается, но если предположить, как это делает Марацци, что финансиализация производящих отраслей создает новые приоритеты – аргумент, который трагически поддерживается продолжающимся с 2008 года эндемическим кризисом, явно финансовым с его стремительным падением капитала и наций, – тогда возникает фундаментальная универсализация этого раскола, именно она делает души, глаза и руки незаметными друг для друга. Но значит ли это, помимо принципиальной дестабилизации и угрозы материальному воспроизводству человечества, что она также освобождает его души, глаза и руки для других эпосов, для избавления от экономического «эффекта отчуждения» и ведет к невиданной субъективизации? Если капиталистическое производство сегодня априори финансиализированно, то политические освободительные движения, определяющиеся через их роль в этом производстве, работают вхолостую, так как их идентификация произвольно исполняется капиталом для капитала. Определение ролей, взятых из реорганизации и дестабилизации воспроизводства, становится распространенным социальным фактором, рычагом повторной идентификации. Тому подтверждением недавнее возрождение теорий о капитале, которые фундаментально основаны на понимании воспроизводства, как у Мариарозы делла Коста, Сильвии Федеричи 20 и других и их актуализация в таких журналах, как Lies, 21 которые пытаются выставлять подобную полемику за пределы утверждения переданных по наследству гендерных идентичностей. И опять, субъективное мгновение, индивидуализация эпического элемента, может быть политической точкой зрения, которая, какой бы отчужденной ни была, обещает единственную рефигурацию индиви-

Керстин Стакемайер

393

дуального смысла в уравнении о капитале, которое можно сказать, что потеряло свой субъективный множитель раз и навсегда. Субъективация Конечно, в этой проблематике нет ничего нового. Скорее, центральное положение субъективации в понимании и противостоянии доминирующим способам воспроизводства росло вместе с формой субъекта модерна как таковой, как можно было понять из аналогий, гомологий и сходств между антисистемными теориями и практиками в современном арт-производстве. Ранние немецкие романтики конца 18 века, например, пытались бросить вызов инструментальному пониманию природы, удерживая вместе душу, глаза и руки, сторонники реализма середины 19 века пытались проецировать изменчивость их натурализованного позднефеодального общества, и затем в начале 20 века основатели советского Пролеткульта решили вновь внедрить художественный подход во все формы труда. Такую поперечную перспективу также можно найти и в критической теории первого поколения, в которой, как у Вальтера Беньямина, предложено выкопать «позитивное представление о варварстве» 22, чтобы задействовать новую или актуализированную форму субъективации в промышленном капитализме и которую затем перестраивают в середине 20-го века теории структурализма и постструктурализма, как у ранних Ролана Барта или Жиля Делёза, жаждавших отпустить субъект модерна и вместо него дать определение современным моментам индивидуализации. Совсем недавно это те автономизированные политические движения, возникшие в 60-х и 70-х годах, будь то антиколониальная борьба, феминистское движение или итальянский Операизм, в котором такие мыслители, как Лаззарато впервые сформировали своё мышление и практику. Этот список можно продолжать и продолжать, но опять же, то были семидесятые, момент, который экономисты-марксисты как Джон Милиос отметили границей начала многолетнего кризиса капитала, возможно имеющего прямое сходство с нашим временем. Тогда много дискуссий было направлено на попытки больше не субъективировать вроде предполагаемые и экономически вызванные понимания прогресса и роста, но скорее вроде девиантные индивидуации, не-прогрессистские формы субъекта. Это именно то, о чем Феликс Гваттари говорил в своей критике воинствующей политики Красных Бригад в Италии и Фракции «Красной

394

Следы эпического элемента в середине катастрофы

Армии» в Германии конца 1970-х. Он утверждал, что «это не вопрос принципа отказа от любого насилия, а, скорее, тут надо развивать эффективные формы насилия, которые будут изменять в революционном направлении социальные отношения власти и приведут в движение подлинную динамику освобождения. Насилие законно, если оно является работой работников, женщин и молодых людей, которые пытаются изменить своё положение». 23 Гваттари предлагает политическую форму повторной субъективации, которая, яростно им противостоящая, больше не принимает формы политических и экономических структур. Он пытается осмыслить насилие, которым движут автономизации лежащие в социальной практике его исполнителей, но не участие в миметическом воспроизводстве его противников. В данной реконфигурации антисистемной субъективности, присоединяющейся не столько к их ролям воспроизводства капитала, сколько к новым общественным идентификациям, понятие формы приобретает новое прочтение. Это не только данность, присвоенная из или продиктованная капиталистическим контекстом. Происходит перемещение, децентрация и распределение эпического элемента по крепко сплоченным индивидуациям – не благодаря их идентичности, но скорее благодаря их дифференциации. Во многих отношениях это то, что Гваттари называет «молекулярными революциями», когда он утверждает, что «многочисленные вопросы об образе жизни, поведении, что вчера казались совершенно незначительными или представляющими интерес только для специалистов, кажется, что в будущем, станут все более важными политическими проблемами; освобождение женщин, свобода сексуальных меньшинств, проблемы, связанные с наркотиками, с душевными расстройствами, взаимосвязь с окружающей средой, с телом и т.д.».24 Что предлагает Гваттари, является де-авторитаризацией формы, многогранной антисистемной субъективацией, которая не мыслит наряду с капиталистическим кризисом, но поперечна ему. И в связи с этим то, что Милиос и другие говорят о многолетнем кризисе капитала с 1970-х 25 отнюдь не случайно. Ностальгия Таким образом, мы, возможно, не только стремимся найти новые формы субъективации перед лицом катастрофического кризиса со-

Керстин Стакемайер

395

временного капитализма, но также задаемся вопросом: Как прежние подходы меняются в значении в свете самых последних событий? В какой степени, например, некрологи субъекту модерна, которые Теодор Адорно писал после Второй мировой войны, приобретают сегодня новый смысл, в момент в истории, когда модернистскую субъективность вновь нередко представляют в качестве альтернативы дезинтегрированной социальности, которой управляют охваченные современным кризисом национальные государства? Дебаты вокруг новой этики, культурных «ценностей» и морализаторские дебаты вокруг кризиса капитала предполагают, что возрождение ностальгического субъекта модерна уместно. Но сегодня статус-кво капитализма больше не предполагает прогресс, вместо этого предлагается смутность финансиализированной постоянной жесткой экономии, это общество в положении, неспособном к самоактуализации, оказывающее давление на своих граждан, чтобы возвратиться к моделям субъективации, которые уже давно устарели, и ни одна из них больше не поддерживается материально. Можно даже утверждать, что на самом деле не существует субъективной формы, которую бы поддержал катастрофический капитализм, потому что ему для этого не хватает последовательности, потому что не хватает прогрессистского видения наступающего идеального будущего. Его отчаянный инстинкт самосохранения не в состоянии обеспечить основу для дальнейшего роста, ибо этого недостаточно для выделения сферы вероятного накопления, интенсивности потенциального расширения. В этом смысле все модели субъективности, в настоящее время имеющиеся в наличии, – что вроде бы обещает стабилизирующееся и функциональное существование – не являются ни по-настоящему современными, ни устойчивыми. Своевременная проекция интегрированной модернистской субъективности, таким образом, превратилась в конформистскую проекцию – субъект-форма, для которой ранняя критическая теория перестала характеризовать настоящее время наших индивидуизированных самостей, и стремиться к ее повторному инициированию, сегодня желает не в последнюю очередь установить своевременную модель воображаемой буржуазной целостности бытия в качестве гарантии против собственного настоящего времени. Потому что буржуазный субъект еще долгое время мог служить кор-

396

Следы эпического элемента в середине катастрофы

рективом, идеальной моделью, в отношении которой текущие формы накопления можно было бы обсуждать. И до сих пор много дискуссий в духе немецкой критической теории отстаивают эту корректирующую категорию, не подвергая её собственной актуализации, факту, что она вернулась как социально неуправляемая ролевая игра. Это не означает, что, например, современная буржуазная модель субъективности, упомянутая ранее в этом тексте, теперь потеряна и распалась, тогда как раньше была полной и цельной. Как Адорно не преминул заметить, ее цельность всегда была (национальным) конструктом, который только направлялся на второстепенный буржуазный слой общества, но он существовал в подтверждение определенного момента в истории, роста индустриальных национальных государств Европы. Именно этот момент прогнозируемого культурного превосходства все еще, кажется, приводится в пределах его повторений сегодня. Можно даже дать аналогичный аргумент для дифференцированных субъективностей, восход которых увидел Гваттари в борьбе 1970-х годов, так как они ретроспективно стали предшественниками пластифицированной субъективности, которая проявилась в 1990-х годах и характеризовалась внутренней самокапитализацией. Условие, которое Янн Мульер-Бутанг определил как усиленный шаг в накоплении капитала, утверждая, что «подчинение зависимой рабочей силы больше не может носить лишь формальный характер, это означает, что оно больше не может принимать только форму разделения рабочей силы от своего персонализированного владельца, но оно должно стать реальным, зависимость труда должна быть восстановлена в своем субъективном качестве, в своей сингулярности. Это живой труд как живое, которое должно быть покорено». 26 В отличие от прежних надежд Адорно на субъективизацию вне капитала, в которой культура могла играть роль рычага эмансипации, Бутанг описывает условие, при котором культура является состоянием капитала, а субъективизация неразрывно переплелась с её незащищенностью от воздействий его усиленного механизма. Это больше не абстрактная рабочая сила, которая должна отождествляться в субъекте, но индивидуализированный спрос на труд, который субъект должен представлять, своевременно соотнося себя с капиталом. И все же, обе эти модели предполагают возможность продуктивной связи между субъективным повествованием и развитием производительных

Керстин Стакемайер

397

средств в обществе в целом. Даже если ссылки Адорно на появление позднего модерного капиталистического национального государства равным образом отрицательны, он по-прежнему ориентирует эти отрицания на его инструментальный разум, на его развитие. И хотя Бутанг явно отвергает индивидуализацию капиталистического труда, здесь по-прежнему присутствует линейное развитие, интенсификация, за которой придет отрицательно доследованное, чтобы, в надежде на «всеобщий интеллект» 27 опередить его. Вполне может быть, что это предположение доказало свою несостоятельность в финансиализированном капитализме. Именно это предположение подверглось принципиальному сомнению в работах Гваттари конца 1970-х годов. Так почему бы не прибегнуть, например, к модернистским моделям художественной субъективизации, видевшим себя мало связанными с капиталом, как и мы сегодня? Почему бы не стремиться к тем антагонистическим формам индивидуации в актуализированной форме сегодня? Определенно неодновременный контрмодернизм? Почему бы не повести себя, как Марсель Пруст? Прежде всего, если вы женского пола, это не сработает. Вирджиния Вулф, вот это максимум, чего вы можете добиться. А во-вторых, потому что эта реинсценировка культурного превосходства заброшенного буржуазного класса абсолютно пассивна по отношению к его современному существу. У этой проективной схемы, возможно, нет ещё пробега, нет актуализации, нет солидарности, и нет ничего больше, кроме увеличивающейся изоляции, арьергардного боя. Модерны, недавно вернувшиеся в моду в современном искусстве, демонстрируют либо беспомощные попытки стабилизировать прогнозируемую индивидуальную целостность, которая существует помимо своего социального воспроизводства, либо признак класса, не класса буржуазии, но класса поднятого финансиализацией, богатство которого существует как логически, так и физически в нулевой связи с общей потерей репродуктивных мер в обществе. Но я не хочу сказать, что прошлое модерна нужно попросту похоронить - скорее, нужно найти выгодную позицию, с которой его повторные появления в настоящем можно сделать продуктивными внутри антисистемной мысли и действия. Модерны нужно принимать всерьез за их контемпоральность. Ведь как бы часто ностальгический Модернизм ни возвращался в сферу искусства «очередным» послед-

398

Следы эпического элемента в середине катастрофы

ним стратегическим контркапиталистическим ходом, он, прежде всего, остается дестабилизацией со стороны индивидуума, поскольку осуществляет темпоральную форму субъективности, которая не впитывает современные фактичности бытия художника или производства художественных произведений тянущихся к настоящему времени. Их модерны остаются эстетизациями, потому что их произвели не модернистские средства производства, и распространяются они не модернистским рынком или учреждением-системой, и они (возвращаясь к субъекту) не исходят из жизненного опыта. Это ‘современник’, очевидно; и, следовательно, это стилистическая форма модернизма, которая не в состоянии реализовать свое понимание формы, так как она заимствована из другого времени, другого искусства, другого субъекта искусства. Форма неотделима в современном искусстве от того факта, что его производство было индустриализировано, а повторение модернистских форм, ссылаясь на их реализуемость сегодня, не больше, чем поверхностный и довольно формалистский приём. Модернизм сегодня – это бремя. Но если его отыгрывают как бремя, то, как ни странно, может получиться нечто большее, чем просто худшая вещь или наименее продуктивная. Так же, как эпический элемент Вальтера Беньямина уже, может, больше не утрачен, но, реатрибутированный, теперь намечает конкретные расстояния между его и нашим временем. И, с политической точки зрения, это, пожалуй, удивительным образом окажется даже более верным для связей, что мы разделяем с антисистемными движениями 1970-х годов. Потому что, как утверждает Милиос, ни кризисы прошлого не были разрешены - будь то те, что со стороны субъекта или те, что со стороны капитала – ни те антисистемные стратегии просто так не исчезли, скорее, они изменили свой смысл и свое социальное положение. Но, как и Модернистские перспективы культурной автономии, режимы ре-субъективации, которые Гваттари и другие предложили в 1970-х, сегодня не могут быть просто ностальгически адаптированы, однако через их реитерацию конкретные расстояния между нашим настоящим временем и их становятся очевидными и, возможно, открывают пространство для маневра. Эпический элемент, который предоставляет формы субъективации во время катастрофы – эпический элемент, который теперь должен быть расположен вне капитала, а точнее, как утверждает Лаззарато о недискурсивных установках, тот, что опять ведет нас обратно к Вальте-

Керстин Стакемайер

399

ру Беньямину и повествованию, затухающему, по его мнению, в работе его рассказчика – Антона Лескова: «Потому что ему дано охватить взглядом всю прошлую жизнь. (Кстати сказать, жизнь, вобравшую в себя не только собственный, но и чужой опыт. К этому добавляется и то, что рассказчик знает только по слухам…)» 28 «Явления самопозиционирования, самовлюбленности, самоотносимости как отправные точки к процессуальности, созданию возможностей и начала становления и мутации первоначальны. Но эти автопоэтические пространства набирают материальности только трансверсализацией, репозиционированием и реконфигурацией всех сфер, рассматриваемых в качестве «структурных» (экономических, политических, социальных, лингвистических, сексуальных, научных и т.д.)» 29 Беньямин описывает исчезающую, по его мнению, синтетическую способность, которая в состоянии понимать ‘внешние опыты’ как по сути отождествляемые с собственной субъективацией не теряясь в них, в то время как Лаззарато признает необходимость переоценки неограниченной привилегированности дискурса над субъективным пониманием самого себя, которое фактически потеряно для тех ‘внешних опытов’ и должно выделить себя из них, чтобы создать эпос, снова.

400

Следы эпического элемента в середине катастрофы

Примечания 1. Walter Benjamin, «Der Erzähler», in: Ders., Illuminationen, a. a. O., стр. 385–412,; См. Walter Benjamin, »‚Erfahrung‘«, in: Gesammelte Schriften, Bd. II.1, Frankfurt/M.: Suhrkamp 1991, стр. 54–56 2. Frank Kuhne, Begriff und Zitat bei Marx, Lüneburg: Zu Klampen, 1995, стр. 101 3. Georg Wilhelm Friedrich Hegel, Phänomenologie des Geistes, Werke 3, Suhrkamp: Frankfurt, a.M., 1986) стр. 729 4. Вальтер Беньямин, op.cit. 5. Karl Marx, Werke. 23, Das Kapital. Erster Band, in: MEW, Berlin: Dietz, 1984, стр. 168f. 6. Marx, op.cit., стр. 169 7. Hans-Georg Bensch, “Zum ‘Automatischen Subjekt,’” http://www.trend.infopartisan.net/trd0705/t180705.html. 8. Maurizio Lazzarato, The Making of the Indebted Man, Cambridge: Mass.: Semiotext(e), 2013, стр. 122f 9. Bertolt Brecht, Gesammelte Werke in 20 Bänden. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1967, Band 15, стр. 30 10. Maurizio Lazzarato, op.cit. стр. 15ff 11. См. к примеру, John Milios, “Financiatization: Market Discipline or Capital Discipline?” http://users.ntua.gr/jmilios/Milios_Appreciating_P.Gowan.pdf 12. См. Marx, op.cit, стр.741ff 13. См. Marx, op.cit, стр.741 14. Ernst Bloch, Erbschaft dieser Zeit, Frankfurt am Main, 1985 (написано в 1935), стр.111ff Translated by Neville Plaice and Stephen Plaice, Heritage of Our Times, Berkeley/Los Angeles, 1990 15. Gilles Deleuze, Difference and Repetition, London: Continuum, 2010, стр.273 16. Gilles Deleuze, “How Do We Recognize Structuralism?”, в Desert Islands and Other Texts, 1953-1974, Semiotext(e) foreign agents series, ed. By David Lapoujade (Los Angeles, CA: Semiotext(e), 2004), стр.170ff 17. Maurizio Lazzarato, op.cit. стр.96f 18. См. к примеру Juliane Rebentisch, „Negations. Against Aesthetic Affirmationism”, в: Armen Arvanessian, Luke Skreboswki (Ed.), Aesthetics and Contemporary Art, Berlin: Sternberg, 2011, or „Zur Aktualität ästhetischer Autonomie“ in: Tobias Huber, Marcus Steinweg (eds.), Inaesthetik, Zürich – Berlin: diaphanes, 2008, стр. 103-118. 19. Вальтер Беньямин, op.cit. стр. 108 20. См. к примеру Mariarosa Dalla Costa, „Capitalism and

Керстин Стакемайер

Reproduction“, Chapter 2, в: Bonefeld, W., Holloway, J., Psychopedis, K. (ed.), Open Marxism – vol. 3: Emancipating Marx, London, 1995 или Silvia Federici, „The reproduction of labour-power in the global economy, Marxist theory and the unfinished feminist revolution“. Чтение на семинаре 27января 2009 в UC Santa Cruz “The Crisis of Social Reproduction and Feminist Struggle”, вместе с другими текстами на данную тему см.: http://caringlabor.wordpress.com/ 21. Спасибо Марине Вишмидт за идею. См. http://dl.dropboxusercontent.com/u/20075901/LIES%20Final%20 Download%20Single%20Page.pdf 22. См. Вальтер Беньямин, “Erfahrung und Armut”, in Gesammelte Schriften. II.1, ed. by Rolf Tiedemann, Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1991, стр.215 23. Felix Guattari, „An open letter to some Italian friends“, in: Sylvère Lothringer (ed.), Soft Subversions. Texts and Interviews 1977-1985, translated by Chet Wiener and Emily Wittman, Los Angeles: Semiotext(e), 2009, стр.92. 24. Felix Guattari, „New Spaces of Liberty: For Minoritarian Desire“, in: Lothringer, op.cit., стр.99 25. John Milios op.cit, стр.3 26. Yann Moulier Boutang, Preface, в: Thomas Atzert, (ed.), Toni Negri, Maurizio Lazzarato, Paolo Virno. Umherschweifende Produzenten, Berlin: ID Verlag, 1998, стр.16. 27. См. к примеру Paolo Virno: “Notes on the „General Intellect“, In: Saree Makdisi et.al. (eds.): Marxism beyond Marxism, London/New York: Routledge, 1996, стр. 265-272. 28. Вальтер Беньямин, op.cit., стр. 108 -109 29. Maurizio Lazzarato, Lecture given at Psychopathologies of Cognitive Capitalism (2013) ICI Berlin, 7-9th of march 2013.

401

Выставка актуального искусства в Национальном Музее Республики Таджикистан

nter

Centrak Asian Pavilion 55 th International Art Exhibition la Biennale di Venezia

Приветственное слово от Министра культуры Республики Таджикистан Дурухджона Шухиева

Дорогие гости и жители города Душанбе, Министерство Культуры Республики Таджикистан и Национальный музей Таджикистана с гордостью открывают первую постоянную выставку современного искусства в государственном музее во всей Центральной Азии. Впервые, в истории искусства в госучреждениях Центральной Азии принимает выставку с участием самых известных современных художников исследующих различные социальные, экономические и политические проблемы стоящими перед нашими перед нашей страной. Новый национальный музей символизирует победу общества и свержение международного мнения, что наша страна управляется авторитарным режимом. Эта инициатива финансируется из государственного бюджета и организована без влияния властей. Это первый национальный музей на постсоветском пространстве для продвижения и выставления национального современного искусства вместо того, чтобы распространять один из самых разрушительных мифов поддерживаемых авторитарными режимами – миф Нация. Этот миф продвигается с целью помочь элитам консолидировать общество вокруг себя для защиты и приумножения своих богатств и власти, превращая людей в безликую, послушную массу, с красивым но пустым именем – патриоты. Совет директоров и менеджмент музея, состоящий из признанных профессионалов и художников делают все возможное для прозрачного и открытого доступа к публичным площадкам для наших творческих и критичных сограждан,

чтобы они наполнили этот «рынок идей» новыми взглядами и критикой. Мы верим в то, что свободное творческое выражение и активный публичный дискурс являются важнейшими предпосылками устойчивого развития и тем самым их неотъемлемой частью являются новые художники, чья главная цель менять и формировать общественное мнение и революционизировать таджикское искусство.

Кураторская заметка от Козимурода Хайвонова Эта выставка представляет работы молодых таджикских художников из основных регионов Таджикистана символизируя солидарность таджикского народа из различных социальноисторических контекстов. Хотя Таджикистан и кажется целостным государством на первый взгляд на самом деле это целое разнообразие языков, традиций, и уникальных культур. Что объединяет всех

этих людей? Это ряд социальных, экономических проблем, политическая непоследовательность и радикализация. Выставка представляет различные жанры современного искусства, такие как инсталляции, перформансы, живопись и интерактивные хэпенинги. Важно, что участники и художники были абсолютно свободны в своих мыслях и творческой работе что сделало эту выставку уникальным примером свободы о которой не могла бы и мечтать ни одна институция в Центральной Азии. Выставка открывается одной из самых выдающихся картин в мире – «Крик» Эдмунда Мунка. Эта картина, возможно самый эмоционально шокирующий образ, который можно признать наиболее красноречивым социальнополитического контекста Таджикистана, в котором повседневная жизнь каждой семьи превращается в драму. Только совершено слепой и глухой лидер может оставаться в неведении этим бесконечным, немым крикам миллионов человек. Все что им остается это кричать бесцельно и безнадежно. Позвольте мне представит вам участников выставки и их работы. Они представляют все регионы Таджикистана. вы также убедитесь, что состав участников представляет другую животрепещущую проблему нашего народа – гендерное неравенство, так как все художники мужчины. Это потому, что все женщины в стране могут на равных посещать школы и участвовать в публичной жизни. Участники выставки: Хабибуло Умаров – Душанбе Самухаммад Караматулоев – Куляб Самаридин Эшонов – Худжанд Пулодшо Махмадшоев – Хорог

Хабибуло Умаров – Душанбе. Хабибуло выпускник Национальной Академии Искусств как перформанс-художник. Он участвовал во множестве международных выставок и стал обладателем премии Национальной академии современного искусства в 2009 году.

Проповедуя министерствам (перформанс)

Человек одетый в костюм проповедника или раввина стоит перед министерствами говоря «не укради». Эта работа с одной стороны о бесполезности любого протеста против коррупции и казнокрадства так как эти виды деятельности были монополизированы высокопоставленными чиновниками. Вместе с тем, состояние отчаяния, в котором находится общество оставляет в качестве последней надежды на справедливость это «кара божья», а не суд. Работа также говорит о том, что таджикский современный художник должен

реагировать на такие «общественные болезни» как коррупция и возглавлять борьбу против нее, указывая на главных воров и организуя публичные протесты против вороватых чиновников. «Почему священник или раввин»? Не думаете ли Вы, что мусульманский мулла будет иметь большее влияние на бюрократов»? «А какая разница!? Им все до черта!!!» (фрагмент интервью с Хабибуло)

Счетчик (паблик арт, инсталляция)

Холодно ли флагу? Нужно ли флагу делать уроки в темной комнате? Нужно ли флагу электричество больше чем детям замерзающим в роддомах? Этот проект ответ отключениям электричества, которые начинаются поздней осенью и продолжаются до середины весны.В большинстве регионов свет дают на 4 – 5 часов в сутки. Большая часть инфр аструктуры устарела и нуждается в замене. Каждый раз, когда чтото сгорает, тяжесть ремонта трансформаторов и кабелей ложиться на плечи населения, которое не видит света по несколько недель пока у них нет

денег на ремонт. А между тем, самый большой национальный флаг и самый высокий флагшток каждый вечер освещается мощными прожекторами. А люди в деревнях спрашивают себя, о чем на самом деле думают власти страны – национальной идеологии или реальных людях? Экран, установленный рядом с флагштоком измеряет количество электричества, потребляемое для его освещения

переводит данные в числа отражающие количество деревень или жилых домов, которые можно было бы осветить. Эта идея исследует степен иррациональности таджикских властей и их пренебрежение нужд обычных людей. Саидмуххамад Караматулоев – Куляб. Саидмуххамад Караматулоев выпускник Государственной академии современного искусства г. Худжанда и член Союза современных

художников Таджикистана. Многие из его паблик арт проектов и инсталляций выставлены в постоянных коллекциях европейских и российских арт галерей и музеев.

Чиновник из ржавых труб (паблик арт)

Автор этого проекта вовлек в него обычных жителей Душанбе, предлагая им заменить старые, ржавые трубы. Своими собственными средствами и пожертвованиями, с помощью групп активистов он приобрел новые трубы и установил их в нескольких старых домах, которые игнорировались городскими властями последние двадцать лет. В течении нескольких месяцев он собирал старые трубы и когда достиг нужного объема создал 7-ми метровую статую неизвестному чиновнику. Статуя стоит в бассейне с дождевой водой, окрашенной ржавчиной от металлической статуи. Ржавая вода со стороны похожа на смесь фекалий и мочевины. Этот паблик арт проект был разработан для того чтобы помочь обычным людям с их проблемами; он призван привлечь внимание к жителям старых домов в Душанбе, которыми г о р о д с к и е в л а с т и пренебрегают десятилетиями. Каждый раз, когда люди посылают запросы в муниципалитет появляется чиновник и обещает позаботиться о необходимых ремонтных работах по крыше, фасадов, электропроводки, воды и других коммунальных систем, но ничего не меняется

после его ухода. Своими проектами Саидмуххамад пытается привлечь общественное внимание к проблеме отчуждения бюрократов от повседневных проблем Душанбинцев. «Как легко на самом деле можно помочь тем, кому нужны новые трубы. Теперь эта статуя, сплавленная из старых труб будет стоять в центре города, разлагаясь и тая в кучу ржавого метала, символизируя необходимость сменить старых чиновников, которые пренебрегали народом так долго».

Неандерталец таджик (инсталляция)

Многие молодые люди в Таджикистане понимают, что времена таджикской славы давно позади. Древняя цивилизация и великие династии до нашей эры, а также разнообразные традиционные культуры и языки представляют нематериальные причины для гордости, но сегодня не представляют из себя ничего кроме красивой истории. Таджикская реальность сегодня в том, что нет никаких перспектив и никакого реального будущего с точки зрения экономического и социального развития. Таким образом, великое Прошлое служит ширмой, скрывающей безнадежное Настоящее. Усиленный миф «Неандертальцатаджика» представленный в виде реального черепа

неандертальца с традиционной таджикской тюбетейкой это ироническая репрезентация исторических претензий среди Центрально Азиатских наций – Кто самый древний? Это визуализация иррациональности публичных дискурсов в ЦА, коренящихся в мифе построения государства как естественного процесса масс. Однако, правда в том, что государства создаются элитами для защиты их экономических интересов и такие понятия как история, культура представляют основные инструменты в этом процессе. Самаридин Эшонов независимый художник и куратор. В 2005 году он выиграл государственную стипендию, благодаря которой смог учиться в Миланской академии искусств в течении 5ти лет. Он также выпускник Программы по развитию искусства Таджикистана 2012-го года, а сейчас учится в аспирантуре по искусствоведению в Колумбийском университете.

Памятник замершим младенцам (инсталляция с климат контролем)

«Вы никогда не прочитаете об этой истории в национальных СМИ. Только несколько постов в Фейсбук. Это история зимы 2008-2009 годов, возможно самой холодной зимы за последние 50 лет. Температура по ночам была примерно - 21. Городские чиновники как обычно приказали отключать свет. Как обычно среди зданий отключенных от электричества были школы, жилые дома и больницы. В одном таком здании, роддоме №3 в Душанбе тоже отключили свет. В самую холодную ночь, примерно 10 младенцев замерзли там насмерть. Среди них была моя маленькая племянница. Должно быть у них нет ни малейшего представления о том, как холодно может быть в неотапливаемой комнате. Все о чем они думаю это собственный комфорт». В своей инсталляции Самаридин мастерски использует климатические эффекты (реальный мороз и веер), пространство и объекты, воспроизводя атмосферу комнаты, в которой дети умирали от холода. Зрители могут

также измеряет ил или по крайней мере пытается визуализировать доминирующую энергетику в стране.

Таджикские Каганьеры (какающие статуи)

Этот проект результат арт резиденции Пулодшо в Каталонии, Испании в 2009 спонсируемой Министерством культуры Таджикистана. Во время пребывания в Испании Пулодшо был поражен местным фольклором и традиционной культурой, особенно необычайными маленькими статуэтками – каганьерами. Эти статуэтки изображают людей различных профессий, как например плотники, повара, пекари, стражники, садовники т.д. во время испражнения. Пулодшо показалось, что эта форма искусства крайне несправедлива по отношению к людям других профессий, таких как чиновники, руководители, известные артисты и другие публичные фигуры.

взаимодействовать с инсталляцией входя в нее и проводя там сколько угодно времени для того, чтобы разделить чувства и эмоции людей, которые сталкиваются с последствиями энергетического кризиса каждый день. Пулодшо Махмадшоев – Хорог. Молодой но уже признанный художник Пулодшо Махмадшоев студент выпускного курса Памирской академии искусств по специальности публик арт и партисипаторное искусство. Он живет и работает в разных районах Памира взаимодействуя с местными сообществами в своей творческой и исследовательской работе.

Дань Марине Абрамович (перформанс)

Этот перформанс вдохновлённый старым рискованным перформансом Марины Абрамович, впервые представленом в 1970 году. Она сидела обнаженной в галерее (иногда со свячзанными руками). На столе перед ней были расположены различные предметы – заряженный пистолет, нож, ножницы, роза, шелковая лента, хлыст и т.д. Зрителям предлагалось применить эти предметы на ее теле любым способом. Некоторые хлыстали по ней кнутом, другие резали ее плоть, другие гладили ее и давали понюхать розу. Один участник даже приставил пистолет к ее голове и если бы кто-то не убрал его руку, то мог бы ее пристрелить. Все действо продолжалось 6 часов. Пулодшо решил собрать вместе несколько самых непопулярных чиновников в музейном пространстве и воспроизвести перформанс на них. Этот эксперимент позволит измерить и выразить степень недовольства, недоверия и возмущения широкой общественности по отношению к людям, которые должны служить им, но делают все чтобы страна не развивалась. Он также исследует индивидуальную энергию художника, аудитории и материального мира вокруг них, а

Он решил сделать свои собственные каганьеры, которые выглядят как европейские «сильные мира сего», такие как Английская королева, Президент США, Премьер министры Германии, Британии, Италии, Папа римский, влиятельные бизнесмены, которые не кажутся обеспокоенными финансовыми проблемами обычных европейцев, оказавшихся в финансовом кризисе и страдающих от мер жесткой экономии. Они предпочитают насрать на общественные беды. По возвращению Пулодшо Мамадшоев сделал еще одну серию каганьеров, изображающих влиятельных таджиков, в том числе высокопоставленных чиновников. Эти статуэтки имеют особенный смысл в Таджикистане, где пропасть между властными элитами и бедствующим населением непрерывно растет. Таджикские каганьеры это художественный жест, который можно читать как визуализацию фразы «А мне насрать» (I shit on it) вместо английского эквивалента “I don't give a crap”.

Команда каталога: Фотографии Астафлло Гоусуворов Дизайн Афанди Гухини Редактор Гарибшо Насрулло

Душанбе, Таджикистан 2013

426

Колофон Публикация «Зима — поэтика и политика» сделана в совместно с проектом выставки «Зима» Павильона Центральной Азии на 55-й Международной художественной выставке — la Biennale di Venezia, курированной Аятгали Тулеубеком и Тиаго Бомом в сотрудничестве с Сюзанн Винтерлинг в 2013 г. Комиссаром выставки был Hivos, а заместителем комиссара являлась Академия изящных искусств/ Национальная академия искусств Осло с Ванессой Ольраун. Редакторы Тиаго Бом, Сюзанн Винтерлинг, Марина Вишмидт, Ванесса Ольраун и Аятгали Тулеубек Издатель Академия изящных искусств / Национальная академия искусств Осло Ванесса Ольраун (декан) Postbox 6853 St. Olavs plas 0130 Осло, Норвегия kunstakademiet@khio.no www.khio.no/Norsk/Kunstakademiet/ и Mousse Publishing Эдоардо Бонаспетти (издатель) и Стефано Чернуски (директор отдела публикаций) Via De Amicis 53 20123 Милан, Италия info@moussepublishing.com www.moussepublishing.com Корректор Фарух Кузиев

Переводы Ксения Аксенова, Томас Кемпбелл Графический дизайн v-a studio . www.v-a.pt Гарнитура Pt Serif и Aperçu Александры Корольковой и Colophon Foundry Типография Gráfica Maiadouro, Португалия Тираж 500 экз. Выражаем признательность Асель Акматова Джулия Албани Бермет Борубаева Андрис Бринкманис Лаура Булиан Брюньяр Бьеркем Мария Вильковиская Татьяна Вранич Марко ди Джузеппе Георгий Мамедов Сауле Меирманова Алвизе де Микелис Алмаш Найзабекова Силке Нойманн Сара Рундгрен Ай-Гуль Сейтенова Екатерина Серебряная Матс Стьернстед Йон Ивар Стрёммен Снорре Хвамен Мария Хлавайова Диана Ухина Оксана Шаталова

Авторские права Академия изящных искусств/Национальная академия искусств Осло и Mousse Publishing, редакторы, художники, авторы, фотографы. Все права защищены, включая права на воспроизведение в любой форме, в целом или частично. Было предпринято все возможное, чтобы связаться с законными владельцами относительно авторских прав и разрешений. Мы приносим извинения за ошибки и упущения. По вопросам, связанным с авторскими правами, пожалуйста, свяжитесь по info@moussepublishing.com Осуществлено при поддержке HIVOS, OCA, Министерство Иностранных Дел Норвегии, KHIO, The Academy of Fine Art, ШТАБ, L.E.S, Dushanbe Art Ground, Goethe-Institut в Казахстане ISBN 978-88-6749-089-9

427