ВИКТОРИЯ ИВЛЕВА
МАНДРIВКА, или Путешествие фейсбучного червя по Украине
ДУХ I ЛIТЕРА
МАНДРIВКА
Слово к читателю (Людмила Улицкая)
5
Предисловие
6 – 7
Часть первая. ДОНЕЦК
8 – 29
Часть вторая. ЗАПОРОЖЬЕ
30 – 37
Часть третья. ПАВЛЫШ
38 – 49
Часть четвертая. ПОЛТАВА
50 – 57
Часть пятая. ЛУБНЫ
58 – 65
Часть шестая. МАЙДАН
66 – 83
Часть седьмая. ЛЬВОВ
84 – 97
Часть восьмая. КОЛОМЫЯ и ИВАНО-ФРАНКОВСК
98 – 105
Часть девятая. КОРОСТЕНЬ и ЖИТОМИР
106 – 111
Часть десятая. ОКОНЧАНИЕ. СНОВА ДОНЕЦК
112 – 115
От автора
116
СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ
Природа не дала человеку челюстей тигра, мощи слона и быстроты пантеры. Она дала человеку разум, который он использовал для созидания искусства, развития науки, а также и для изготовления оружия, которым человек истребляет себе подобных. Война стала неизбежным компонентом человеческой культуры. В мире в каждый момент происходит уничтожение одних людей другими. Сегодня кровь льется в далеких от нас Сирии, в Ираке и в ближайшей к нам Украине, в стране, где живут наши родственники, друзья, бывшие соотечественники. Обезображенные тела своих близких оплакивают по любую сторону оспариваемых границ. На вопрос «кто виноват?» будут отвечать историки и политологи, когда-нибудь будут названы имена тех, кто отдает приказы, нажимает кнопки и запускает в ход могучий аппарат пропаганды. В самом общем виде – это распад империи, который почти всегда сопровождается войнами, хаосом, голодом и массовой гибелью людей. Особенность войн последних десятилетий – использование информационного оружия, которое подогревает страсти, манипулирует сознанием, разрушает представления человека о добре и зле. Все ближе мы подходим к мысли, что речь в этой войне идет не о правых и виноватых, а о жертвах неслыханной пропаганды ненависти. Единственный наш шанс уйти от катастрофы – правда. Правда, которую мы увидим своими глазами. Когда в марте 2014 года в Москве проходил первый Марш мира, журналист и фотограф Виктория Ивлева возглавила одну из колонн – демонстранты несли большую растяжку «Одна секунда войны» и несколько десятков увеличенных снимков, сделанных Викторией и ее коллегами в разных горячих точках. Кровь, боль, беженцы, разрушенные города…
Это было предупреждение, попытка предотвратить то, что все-таки случилось. Через две недели после Марша мира началось путешествие Ивлевой через всю Украину, с востока до запада, от Донбасса до Львова. Главы этого путешествия она размещала в своем фейсбуке, став глазами и ушами тех, кто хотел услышать о другой – ласковой – Украине, о Майдане, который держался любовью. Самый важный, на мой взгляд, фрагмент посвящён посещению школы в селе Павлыш, директором которой был Василий Александрович Сухомлинский. Ключевым элементом созданной им системы воспитания человека были Уроки Мышления. Вот именно эти уроки насущно необходимы не только молодым людям села Павлыш Кировоградской области, но и всем людям на земле. Все люди нуждаются в самостоятельном мышлении, в умении анализировать информацию, принимать собственные решения и жить в соответствии со своей совестью. Эта книга – уникальный сплав слова и образа. Автор впитывает человека целиком: и его облик, и обитаемый пейзаж, и обстановку дома, и то, что просится изнутри – высказанное слово. Реплики попутчиков, выкрики толпы, воспоминания глубоких стариков; лаконичные и достоверные, словно черно-белые снимки, рассказы участников Майдана; раздумья людей, пытающихся определиться в смуте настоящего; письма школьников с востока на запад и с запада на восток и из разных краев Украины в Россию – линии разлома уже обозначены и прошли через каждую душу. Но каждая душа еще медлит на пороге, оглушенная гулом времени, и пытается прислушаться к тихому голосу совести. Уловить такое мгновение бесконечно важно, ведь в нем – свидетельство человеческой свободы и ответственности. Людмила Улицкая
5
ПРЕДИСЛОВИЕ Всю суровую зиму четырнадцатого года я просидела подле компьютера, сутками напролет глядя на горящие покрышки, плотный серый дым и маленькие упрямые человеческие фигурки, стремившиеся в неведомое. Наконец весной я отправилась в свое собственное путешествие по соседней стране, решив пересечь ее всю ― с Востока на Запад…
приютить, покормить, повозить, будем рады, посмотрите сами, что у нас и как, сердца наши изболелись от всяческого вранья. 27 марта перед самым поездом я забежала в магазин около дома и знакомая продавщица, узнав, куда я еду, просто совсем по-настоящему всплеснула руками и сказала: ― Да как же вы туда, если там фашисты по улицам ходят? ― А вы видели сами? ― Ну да, по телевизору показывали, идут такие... ― И что, прямо свастика на рукавах или знамена? ― Ну что там у них на рукавах, я не разглядела, ведь и так понятно, что фашисты.
Незнакомое и весело звучащее для русского уха слово МАНДРИВКА (укр. мандрiвка) мне подарил журналист из Вологды Роман Романенко. Роман прославился своим шутейным письмом Путину, в котором просил срочно ввести войска на его родную Вологодчину, где постоянно нарушаются права русскоязычного населения, поскольку нет ни лекарств, ни дорог, ни просвета вообще. Войска не ввели, а Роман стал получать в свой почтовый ящик записки про жидовскую морду и Бандеру. И как только возникло словцо это ― «мандривка» (с украинского ― «путешествие»), и я стала называться мандривницей и написала пост в фейсбуке о предстоящей поездке на Украину, все пошло с отличной скоростью, потому что деньги на дорогу мне в течение нескольких часов собрал русский фейсбук, а с Украины мгновенно стали поступать примерно такие письма: денег нет, но можем
Справедливости ради надо сказать, что все без исключения мои знакомые, узнавая о предстоящем путешествии на Украину да еще и решении пересечь ее всю с Востока на Запад, вскидывали брови, округляли рты, рассказывали всякие страсти-мордасти о том, что происходит ТАМ, и предлагали быть осторожней, незаметней, тише воды и не болтать особо языком. ― Бойся жлобов, Вика, ― мудро добавил один приятель.
6
Поезд с красивым названием «Троянда Донбаса» (то есть «донбасская роза») был полупустой, проводники в пунцовых костюмах улыбчивы и вежливы, а соседкой моей оказалась ну почти красавица из Днепропетровска, едущая в Харьков. Она мне рассказала, что сначала поддерживала Майдан, а потом перестала. Часть первая.
― А почему? ― спросила я. ― Ну когда проплаченные Америкой снайперы людей начали расстреливать, я в Майдане разочаровалась. ― А откуда ж известно, что они проплачены Америкой? Она посмотрела на меня как на маленького ребенка: ― Господи, ну это же все знают.
ДОНЕЦК
Вот честное слово, это была молодая, очень милая и совсем не противная женщина. Просто кто-то очень сильно захотел, чтобы мозги у нее встали набекрень.
8
Граница. По всей Москве ходят слухи, что больше на Украину нельзя попасть по внутреннему паспорту. Пограничник же об этом слышит впервые в жизни и уверяет меня, что все по-старому. То же самое говорит и проводница, добавляя: ― Полупустые совсем стали ездить, боятся люди из-за этих разговоров. А с паспортом можно ехать любым.
под названием «Украина», не очень понятно. Главенствует здесь не Ленин, а революционер Артем, которому в городе установлен устрашающий памятник высотой 10 метров и весом 16 тонн. Еще в 2008 году пожелавшие остаться неизвестными люди написали на нем «Геть сепаратизм!», но никто тогда особо на это не обратил внимания, и очень зря ― может, сейчас многое было бы здесь по-другому…
Вторая граница. Ни вопроса ко мне, ни просматривания вещей. Сразу после погранцов проходят обменщики валюты, они же ― продавцы электрошокеров. После продавцов идет таможня и спрашивает, нет ли у кого с собой запрещенных предметов типа электрошокеров. В общем, все как всегда, как будто ничего и не происходит. 28 марта. В Донецке моросит дождь, народу на улицах почти нет. Такое ощущение, что ни одно название этих улиц с советских времен не поменялось, только теперь они пишутся по-украински, ну то есть не улица 50-летия СССР, а 50-рiччя СРСР ― и какое отношение это название имеет к современной независимой стране
Сегодня ― 40 дней со дня гибели шахтеров на шахте «Пивничная» в соседней Макеевке. Погибли семеро, самому молодому ― 24 года. Обычно гибель шахтеров в городе тяжело переживается, траур всеобщий. Но тут за всеми последними событиями о них забыли вовсе. Дождь усиливается, вдоль дороги мужики в оранжевых касках орудуют лопатами. Мужики оказываются рабочими с соседнего металлургического завода, почему они не сталь выплавляют, а собирают под дождем прошлогодние листья, я выяснять не стала, зато спросила, как они относятся к истории с Крымом, ― шла вторая неделя после референдума.
10
― А чё Крым, ― сказал, опершись на лопату, парень лет тридцати. ― Да какая разница, кому принадлежит. Мы раньше не ездили, и сейчас не будем. ― А вы вообще куда-нибудь ездите? ― спросила я. ― Да не особо-то, ― сказали металлурги. ― Нам вон зарплату не платят… Все согласились, что вопрос зарплаты гораздо более важный, чем Крым. И они даже не очень понимали, почему вдруг меня этот Крым так волнует. ― Та пусть хоть весь Донбасс заберут, это не моя страна, ― добавил один. ― А где же ваша? ― спросила я, опешив. ― А нигде. Нету ее, моей-то. Я впервые увидела людей, настолько потерявших страну или настолько потерянных ею.
Весь тот день мы ездили по терриконам, идеальными треугольниками высившимися над жилищами шахтеров. И там я встретила уже совсем ничем не интересующихся людей, задавленных угольной пылью, тяжким трудом, постоянным ожиданием несчастья и бедностью. Мы искали кладбище, на котором похоронены шахтеры, ― никто не мог указать к нему путь, мы искали деревушку по соседству ― никто не знал, где она находится. Мы спрашивали дорогу ― никто не представлял, а есть ли дорога вообще. Что-то было во всем этом от крепостного права ― полное отсутствие витальности и интереса к жизни. Один мужик, правда, вроде как немножко оживился при упоминании бандеровцев ― сказал, что видел их двадцать пять лет назад, когда служил в армии в Хмельницком, но на вопрос, чем они отличались от обычных людей, ничего не ответил, отвернулся и очень быстро пошел к себе в хату.
14
На хуторе Ореховый мелькнуло вдруг что-то другое, по-другому несчастное и обиженное. Хутор состоял всего из одной улицы, дома вдоль улицы были самые обычные, деревенские, с покривившимися плетнями, но два выделялись основательностью и каменными заборами. По улице медленно шла немолодая осанистая женщина, за собой она тащила тележку с сеном. Рядом бежала маленькая собачка. Мы разговорились, имя свое женщина отказалась называть наотрез, но сказала, что работала на видневшейся невдалеке шахте восемь лет мастером отдела технического контроля, каждый день спускалась под землю наравне с мужиками, что была у нее дочь, да дочь погибла, вот теперь она одна, держит корову, сдает молоко, не дает себе распускаться, все время что-то делает, чтобы не плакать. На хуторе еще живет несколько пьяниц. Когда пьяницы напиваются или загуливают, она приходит кормить их собак в полуразвалившиеся халупы. Два же богатых дома принадлежат людям, которые работают в Якутии, сюда приезжают только в отпуск.
― А как на работу? Автобус с шахты забирает? ― Нет, каждый день пешком ходили и ходим, это пять километров всего. ― В любую погоду? ― Ну да. ― Здесь трудно жить? ― Все от тебя зависит. Вот я же смогла. И даже пить не стала. Она выгребла из тележки сено, развернулась и побрела по улице обратно. Собачка побежала за ней. На этом хуторе Ореховом мы и нашли могилы погибших шахтеров. Могилы были завалены венками из искусственных цветов, на одном я даже разглядела надпись: «Уважаемому Сергею Дмитриевичу от управления шахты»… Тут нелишне вспомнить историю города Донецка. Родился он Юзовкой, назван был так в честь англичанина Юза, которому на откуп отдали эти земли для добычи каменного угля. И стали в Юзовку и окрест ссылать средней тяжести преступников для работы в шахтах,
― А здесь есть магазин? ― Нет. Автолавка приезжает раз в неделю.
18
революция в это не внесла кардинальных изменений, а вороши ловская амнистия 1953 года добавила внезапно освободившихся мелких урок. Так в Донецке и вокруг него образовалась очень специальная криминальная среда, были целые поселки, в которые милиция и днем-то побаивалась заходить. Вот в этих поселках считалось совершенно нормальным, что в семье кто-то сидит. Бабы даже вроде как хвастались друг перед другом, у кого сын на нарах, а у кого сморчок еще, ни на что не годный, то есть зона считалась естественным обрядом инициации, посвящением во взрослую жизнь. Получалось так ― мужики сидели, а все держалось на этих самых бабах, задавленных горем, страхом и нищетой, в основном нелюбимых, никому не доверяющих, но необходимых мужикам и детям, чтобы выжить. На следующий день я отправилась на митинг прямо у памятника Ленину в центре Донецка. Пришло на него немного, около тысячи человек, но это был ужасно холодный день с пронизывающим ветром. Я хотела взять с собой маленький флаг Украины, да мои донецкие друзья остановили, сказав твердо:
― Тебя вместе с флагом разорвут на части. Не поверив, я сунула флажок во внутренний карман куртки. Лозунги на митинге были такие: «Слава Беркуту», «Раздави фашистскую гадину», «Донбасс требует референдум». Георгиевские ленточки были повсюду, а один человек даже пришел с собакой в попонке из российского флага. Перед пьедесталом стоял стол, на нем ― две коробки для голосования с надписью «Против фашизма», и каждый желающий мог участвовать в списках «За Союз с Россией» и «За референдум». Среди публики было очень много пожилых женщин, парней в камуфляже и мужиков в спортивных штанах. Говорили про евронацистскую хунту из Киева, про то, что США и Евросоюз хотят превратить жителей Донбасса в рабов, закрыть шахты, предварительно сбросив в них радиоактивные отходы, видели спасение только в России и обязательно отпускали скабрезные шутки про что-то ниже пояса, радостно встречаемые толпой.
22
Выступление одной простецкой тетки с российским триколором в руках, которой все долго хлопали и кричали «ура!» и «молодец!», запомнилось мне особенно. Вот кусочек из него, записанный практически дословно: ― Я перенесла шесть операций, я могу раздеться перед женщинами, и они будут в шоке, глядя на мое тело, но покуда бьется мое сердце, я ― за Таможенный союз с Россией. Россия ― Родина моя!.. А ты, Яценюк, сказавший вчера, шо трэба затянуть поясы, ты, падла, сам затяни его на своей глотке…
― Ах ты, сука, пятая колонна! Убирайся отсюда, или мы… Почему пятая колонна ― я, а не они, мечтающие разодрать свою собственную страну в угоду соседней, я слушать не стала, смалодушничала и, так и не достав маленький желто-голубой флажок из внутреннего кармана куртки, пошла на встречу с юным сталинистом, который даже сдавал деньги на памятник вождю в Донецке. По дороге мы встретили четырех настоящих шахтеров, приехавших прямо после смены в забое на митинг. Они шли по улице с флажками Донецкой республики и улыбались. У шахтеров были черные, как накрашенные, ресницы от въевшейся в глаза угольной пыли.
О Ринате Ахметове не вспоминал никто. Я подошла к двум женщинам и мужчине, стоявшим чуть поодаль, показала свое удостоверение Союза журналистов России и спросила: почему же им так хочется в Россию, может быть, все-таки лучше что-то менять в своей стране, вот Майдан попробовал, может, как-то всем вместе, а? Договорить я не успела, потому что одна из женщин надвинулась на меня и заорала:
― Все хорошо? ― спросила я их. ― Конечно. У нас будет своя республика, и с нами будут считаться, ― ответили они и попросили сигаретку. Господи, как же их всех когда-то недолюбили…
24
И вот что сказал мне юный сталинист: ― Наша классная руководительница всегда говорила нам, что идет насильственная украинизация, а мы ― русские ― обязаны помнить свои корни и не поддаваться этому. ― Когда был первый Майдан (в 2004 году), нам объясняли, что за теми, кто стоит на Майдане, американцы, которые хотят, чтобы мы стали рабами. ― Народ, который пришел голосовать за Януковича, голосовал не за него конкретно, а просто против Запада и оранжевой чумы. Оранжевая чума ― это собирательное определение всей той мути, которая проникла в умы людей. ― То, что у нас пропагандируют как западные ценности, невыполнимо в нашей стране, просто неосуществимо, эти ценности не могут быть восприняты нашим народом. В противовес этому у нас есть свои ценности. ― Какие? ― Первое и главное ― чувство коллективизма, вот у меня вообще развит коллективоцентризм.
― То есть коллектив (или государство) ― все, а человек (или личность) ― ничто? ― Да. ― И что это значит? ― А это значит, что в тех условиях, когда обществу грозит невероятная опасность уничтожения, жизнью индивида, к сожалению, можно пренебречь. ― Даже если это родная мать? Юный сталинист задумался, прикинул что-то и очень тихо ответил: ― Даже если это родная мать. На памятник Сталину он сдал 20 гривен. Встретила ли я в Донецке людей, которые думают иначе? О да, конечно. Прежде всего это были бойцы Донецкой сотни с Майдана. Я говорила с человеком, отправившимся в Киев 3 декабря и вернувшимся только в начале марта. Он стоял на баррикадах сутками напролет, спал, опершись на деревянные щиты.
26
Жена высылала ему какие-то деньги на жратву, а американцы, наоборот, ничего не высылали.
И одного из них как-то прорвало: ― Я думаю, те, кого в России называют националистами, у нас называются патриотами, и это просто разница в терминологии, в которой никто не хочет разбираться. Я ― русскоговорящий украинец, мой родной язык, конечно, русский. Но сейчас, когда пошла внешняя агрессия, я готов говорить на украинском как угодно, пусть с ошибками, ну просто чтобы поддержать свою страну хоть так. Здесь у многих нет чувства Родины, или оно дремлет, как дремало у меня, а вот сейчас проснулось, и я хочу собрать Украину воедино и жить в своей стране, а не в соседней, пусть даже богатой и сильной. Ведь происходит черт знает что ― ты не могла помахать флажком Украины на митинге, я опасаюсь повесить его на своем собственном доме, честно, опасаюсь, Вика, просто не рискую. Какого рожна я должен любить Украину, накрывшись подушкой, и вообще, какого черта я должен любить соседнюю страну и не любить свою?
― Я прошел Афган, жесткую школу, а оставался все равно донецким пацаном, с внутренним, с детства усвоенным недоверием ко всему: то есть, если ко мне подходит незнакомый человек на улице и что-то спрашивает, первая мысль ― хочет кинуть или развести. Вот это внутреннее рабство сидело во мне до самого Майдана. Майдан напрочь убрал его. Понимаешь, мне уже за сорок, а я только сейчас стал свободным! На Майдане я боялся не столько физической расправы, сколько того, что меня выгонят, если согнусь… ― А сейчас? ― А сейчас ― все, Майдан из меня не вытравить… Мои два дня в Донецке мне помогали люди из местного фотоклуба ― возили, кормили-поили, давали кров.
28