А. Пучков «Киев» Осипа Мандельштама в интонациях, пояснениях, картинках»

Андрей Пучков

«ÊÈÅ» ÎÑÈÏÀ ÌÀÍÄÅËÜØÒÀÌÀ â èíòîíàöèÿõ, ïîÿñíåíèÿõ, êàðòèíêàõ

Киев

ДУХ I ЛІТЕРА

2015

НАЦИОНАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ "КИЕВО-МОГИЛЯНСКАЯ АКАДЕМИЯ" ЦЕНТР ИССЛЕДОВАНИЙ ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКОГО ЕВРЕЙСТВА НаУКМА ЦЕНТР ЕВРОПЕЙСКИХ ГУММАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

УДК 82(091) ББК 83.3(2Рос=Рус)68 Ман­дель­ш­там П909

П уч­к ов Андрей «Киев» Оси­па Ман­дель­ш­та­ма в ин­то­на­ци­ях, по­яс­не­ни­ях, кар­тин­ках / По­слесл. А. Бо­сен­ко. — К.: ДУХ І ЛІТЕРА, 2015. —

П909

216 с.: илл., цв. вкл.: 16 с.

ISBN 978-966-378-395-6

Предложен опыт интонационного историко-культурного (комплексного, калейдоскопического) комментария бытовых реалий, литературных и художественных аллюзий в очерке Осипа Эмильевича Мандельштама (1891–1938) «Киев», написанном в мае 1926 г. и опубликованном в Ленинграде. Картинки, «национализирующие» приметы времени, — тоже часть комментария. Для некиевлян и киевлян, для мандельштамоведов и киевоведов. УДК 82(091) ББК 83.3(2Рос=Рус)68 Мандельштам

Рецензент: Александр Клековкин

Издатели: Константин Сигов, Леонид Финберг Художественное оформление: Александр Ходченко Вёрстка: Светлана Невдащенко, Александр Червинский Корректура: Светлана Симакова, Екатерина Станиславская

ISBN 978-966-378-395-6

© А. А. Пучков, 2015 © ДУХ І ЛІТЕРА, 2015

Осип Мандельштам

КИЕВ I. «Самый живучий город Украины…»

II. «Трамвайчик бежит вниз к Подолу…» [№ 1]

[Ленинград — 1926]

Киев. План центра города 1914 г. Реконструкция и прорись В. Е. Ясиевича [127, с. 26] а — городские площади, б — площади с памятниками, в — общественные здания, г — сады, парки, скверы, д — кварталы жилой застройки; 1 — Софийская площадь, 2 — Думская площадь, 3 — Бессарабская площадь, 4 — городской театр, 5 — театр Соловцова, 6 — Музей древностей и искусств, 7 — библиотека Университета св. Владимира

6

7

Улица Николаевская (затем Карла Маркса, ныне Архитектора Городецкого), ракурс от Крещатика. В центре — «Гиппопалас» П. С. Крутикова, дальше — «Дом Гинзбурга» работы архитектора Г. П. Шлейфера. Фото середины 1900х

I Са­мый жи­ву­чий го­род Ук­ра­и­ны. Сто­ят ка­ш­та­ны в свеч­ках, ро­зо­вожел­тых хло­пуш­ кахсул­та­нах. Мо­ло­дые [ев­рей­ские] да­мы в кон­ тра­банд­ных шел­ко­вых жа­ке­тах [№ 2]. По­гром­ ный ли­по­вый пух в нер­ви­че­с­ком май­ском воз­ ду­хе. Гла­ за­с­тые боль­ше­ро­тые де­ти. Улич­ный са­пож­ник [ру­ ка­с­тый, здо­ро­вый, слов­но ак­терпод­ ма­с­те­рье из Те­а­т­ра Га­ би­мы] [№ 3], ра­ бо­та­ет под ли­ па­ми жиз­не­ра­ до­ст­но и рит­мич­но. Ста­рые «мо­ло­чар­ни» [№ 4], где се­вер­ные при­шель­цы за­еда­ли про­сток­ва­шей и пыш­ка­ми [№ 5] гром пет­лю­ров­ских пу­шек [№ 6], <всё ещё> на ме­с­ тах. Они ещё по­мнят по­след­не­го ки­ев­ско­го сно­ ба, ко­то­рый хо­дил по Кре­ща­ти­ку в па­ни­че­с­кие дни в ла­ко­вых ту­ф­ляхло­доч­ках и с клет­ча­тым пле­дом, раз­го­ва­ри­ вая на са­мом веж­ли­вом птичь­ ем язы­ке [№ 7]. И по­мнят Гри­ шень­ку Ра­би­но­ ви­ча, би­ль­ярд­но­го маз­чи­ка [№ 8] из пе­тер­бург­ ско­го ка­фе Рей­те­ра, ко­то­ро­му до­ве­лось на мгно­ ве­ние стать на­чаль­ни­ком уго­лов­но­го ро­зы­с­ка и ми­ли­ ции [№ 9]. В цен­т­ре Ки­е­ва ог­ром­ные до­маков­че­ги [№ 10], ка­ких ма­ло и в Моск­ве и в Ле­нин­ гра­ де, а в во­ро­тах этих ги­ган­тов, вме­ща­ю­щих на­се­ле­ ние ат­лан­ ти­че­с­ко­го па­ро­хо­да, вы­ве­ше­ны гроз­ ные пре­ду­преж­де­ния не­пла­тель­щи­кам за во­ду, ка­кието гро­шо­вые раз­мет­ки и рас­клад­ки.

Слы­ шу под но­га­ми ка­което бор­мо­та­ние. Это хе­дер? По­хо­ро­ны? Нет, мо­лит­вен­ный дом в под­ ва­ле [№ 11]. Сот­ня по­чтен­ных му­жей в по­ло­са­ тых та­ле­сах раз­ме­с­ти­лась, как школь­ни­ки, за жел­ты­ми, тес­ны­ ми пар­та­ми. Ни­кто не об­ра­ ща­ет <на них> вни­ма­ния. Сю­да бы ху­дож­ни­ка Ша­га­ла! [№ 12] Да, ки­ев­ский дом — это ков­чег, ша­та­е­мый бу­рей, скри­пу­чий, жиз­не­лю­би­вый. Ни­где, как в Ки­е­ве, не ося­за­е­мо ве­ли­чие уп­рав­до­ма, ни­где так не ро­ман­тич­на борь­ба за пло­щадь. Здесь шеп­чут с су­е­вер­ным стра­хом: «Эта швея де­ла­ ет квар­тир­ную по­ли­ти­ку: за ней уха­жи­ва­ет сам Бот­вин­ник!» [№ 13] Каж­ дая ки­ев­ская квар­ти­ра — ро­ман­ ти­че­ ский ми­рок, раз­ди­ра­е­мый не­на­ви­с­тью, за­ви­с­тью, слож­ной ин­три­гой. В про­ход­ных ком­на­тах жи­в ут де­м о­б и­л и­зо­в ан­н ые крас­н о­а р­м ей­ц ы, без бе­лья, без ве­щей и во­об­ще без ни­че­го. Тер­ ро­ри­зи­ро­ван­ные жиль­ цы ва­рят им еду на при­ му­сах [№ 14] и по­ку­па­ют но­со­вые плат­ки. Ки­ев­ский дом — ков­чег па­ни­ки и зло­сло­ вия. Вы­хо­дит по­гу­лять под ка­ш­та­на­ми Драч [№ 15] — кро­шеч­ный че­ло­век с кры­си­ной го­ло­ вкой ран­ тье.

– Зна­ е­те, кто он? Он — под­поль­ный ад­во­ кат. Его спе­ци­аль­ность — тре­тей­ские су­ды [№ 16]. К не­му при­ез­жа­ют да­же из Вин­ни­цы! В са­мом де­ле, за сте­ной у Дра­ча идет не­пре­рыв­ный суд. Слож­ ные во­про­сы арен­ды, рас­при мел­ких ком­па­нь­о­нов, вся­че­с­кий де­леж, лик­ви­да­ция до­во­ен­ных дол­гов — ве­ли­ка и обиль­ на юри­ сд ­ ик­ция Дра­ча. К не­му при­ез­жа­ ют из ме­с­те­чек. Он при­су­дил быв­ше­го под­ряд­ чи­ка, за­дол­жав­ше­го ко­муто три­с­та ты­сяч цар­ ских руб­лей, вы­пла­чи­вать по трид­цать руб­лей в ме­сяц, — и под­ряд­чик пла­тит.

10

[В Ки­е­ве сво­е­об­раз­но по­ня­тие об улич­ной ти­ши­не и ноч­ном от­ды­хе. Клуб от­ком­хо­за и пи­ще­вку­са [№ 17]. На афи­ ше «Ман­дат» [№ 18]. На бал­ко­не во­ен­ный ор­кестр. По­том бал. Но­чью ули­ца на­пол­ня­ет­ся не­ис­то­вым кар­на­валь­ным ре­вом. С не­при­выч­ки страш­но.]

На Кре­ща­ти­ке и на ули­це Марк­са (Ни­ко­ ла­ ев­ская) [№ 19] от­пе­ча­ток ка­ко­гото вар­шав­ ского, кон­ди­ тер­ско­го глян­ца. «Го­тель Кон­ти­нен­ таль» [№ 20] — ког­дато ци­та­дель от­вет­ст­вен­ных ра­ бот­ни­ков — вос­ста­но­вил все свои инкру­с­та­ ции. Из каж­до­го ок­на тор­чит по джаз­банд­но­му не­гру. Тол­па впе­ря­ет взо­ры в бал­кон вто­ро­го эта­жа. — Что слу­чи­лось? — Там Ду­ров ко­гото че­шет [№ 21].

Ки­ев­ля­не гор­дят­ся: все к ним при­еха­ли! В го­ро­де сра­зу: на­сто­я­щий джаз­банд [№ 22], Ев­рей­ский Ка­мер­ный из Моск­вы [№ 23], Мей­ ер­хольд [№ 24] и Ду­ров, не го­во­ря уже о дру­ гих. Кол­че­но­гий кар­лик Ду­ро­ва вы­во­дит гу­лять зна­ме­ни­тую со­ба­кума­те­ма­ти­ка — со­бы­тие! Негр идет с сак­со­фо­ном — со­бы­тие! Ев­рей­ские ден­ди — ак­тё­ры из Ка­мер­но­го — ос­та­но­ви­лись на уг­лу, опять — со­бы­тие!

Сре­ди бе­ла дня на Кре­ща­ти­ке дей­ст­ву­ет ру­лет­кабуль [№ 25]. Ти­ши­на по­хо­рон­но­го бю­ро. Ма­то­вые кот­лы сто­ла вспы­хи­ва­ют эле­кт ­­ри­ че­ст­ вом. В то­щем азар­ те ме­чут­ся дватри не­вз­рач­ ных кли­ен­та. Эта убо­гая ру­лет­ка днём бы­ла зло­ве­щей. Вся­кое про­ис­ше­ст­вие в Ки­е­ве вы­ра­ с­та­ет в ле­ген­ду. Так, на­при­мер, я де­сят­ки раз слы­ шал о бес­при­ зор­ном, ко­то­рый уку­сил да­му с ри­ ди­кю­лем и за­ра­ зил ее страш­ной бо­лез­нью [№ 26].

11

Бес­при­зор­ные в пыш­ных лох­мо­ть­ях, про­ све­чи­ва­ю­щих ита­ль­ян­ской олив­ко­вой на­го­той, де­жу­рят у вхо­да в ка­фе. Та­ких от­бор­ных, лу­ка­ вых и жи­во­пис­ных бес­при­зор­ных я не ви­дел ни­где. Тер­ра­са­ми гро­моз­дит­ся ве­ли­кий дне­пров­ ский го­род, пе­ре­жив­ший бе­ду. Домули­ ца «Пас­саж», об­ку­рен­ный се­рой во­ен­но­го ком­му­низ­ма... [№ 27] И слав­ные до­мару­ и­ны... Про­тив быв­шей Ду­мы–Губ­ко­ма [№ 28] — Марк­сов па­мят­ник. Нет, это не Маркс, это чтото дру­ гое! Мо­жет быть, это за­ме­ча­тель­ный уп­рав­дом или ге­ни­аль­ный бух­ гал­ тер? Нет, это не Маркс [№ 29]. Ки­ев кол­ле­гии Га­ ла­ га­на [№ 30], гу­бер­на­то­ра Фун­дук­лея [№ 31], Ки­ев ле­с­ков­ских анек­до­тов [№ 32] и ча­е­пи­тий в ли­ по­вом са­ду вкрап­лён здесь и там в ок­руж­ную со­вет­скую сто­ли­цу. Есть гор­ба­тые слож­ные про­ход­ные дво­ры, пу­с­ ты­ри и про­се­ки сре­ди кам­ня, и вни­ма­тель­ный про­хо­жий, за­гля­нув под ве­чер в лю­бое ок­но, уви­дит скуд­ную ве­че­рю ев­рей­ской се­мьи — бул­куха­лу, се­лед­ку и чай на сто­ле [№ 33].

II Трам­ вай­чик бе­жит вниз к По­до­лу [№ 34]. Сло­бод­ка и Тру­ха­нов ос­т­ров еще под во­дой [№ 35]. Свай­ная ме­щан­ская Ве­не­ция. За всё ве­ли­ко­ле­пие верх­не­го го­ро­да все­гда рас­пла­чи­ вал­ся По­дол. По­дол го­рел. По­дол то­нул. По­дол гро­ми­ли. По­дол вы­дер­жан в стро­го плю­га­вом сти­ле. Це­лая ули­ца тор­гу­ет го­то­вым пла­ть­ем [№ 36]. Вы­ве­с­ки: «Лувр», «Змич­ ка» [№ 37]. На пло­ща­ди Кон­трак­тов (ки­ев­ская яр­мар­ 12

ка) — де­ре­вян­ный ку­киш ка­лан­ чи, уе­зд­ный гос­ти­ный двор, лу­ков­ки по­дво­рий [№ 38]. Пре­зре­ние к По­до­лу чрез­вы­чай­но рас­про­ст­ ра­ не­но в бур­жу­аз­ном го­ро­де: «Она кри­чит, как на По­до­ле», «У нее шляп­ ка с По­до­ла», «Что вы от не­го хо­ти­те: он тор­ гу­ет на По­до­ле». Пло­с­ки­ми ули­ца­ми По­до­ла я вы­шел на Днепр к ста­ри­ку Ро­зи­не­ру [№ 39], не­сча­ст­но­ му ле­со­пиль­но­му ком­па­нь­о­ну. Му­д­рый се­мь­я­ нин и ста­рей­ши­на лес­но­го де­ла си­дел на теп­лой шер­ша­вой до­с­ке. У ног его ле­жа­ли неж­ные, как га­га­чий пух, опил­ки. Он по­ню­хал ще­пот­ку дре­ вес­ной пы­ли и ска­зал: – Эта бал­ка — боль­ная, ча­хо­точ­ная. Раз­ве так пах­нет здо­ро­вое де­ре­во? И взгля­нув на ме­ня жел­ты­ми ове­чь­и­ми гла­ за­ми, за­пла­кал, как пла­чет де­ре­во — смо­лой.

– Вы не зна­е­те, что та­кое ча­ст­ный ка­пи­тал! Ча­ ст­ный ка­пи­тал — это му­че­ник! — Ста­рик раз­вел ру­ка­ми, изо­б­ра­жая бес­по­мощ­ность и казнь ча­ст­но­го ка­пи­та­ла [№ 40]. Му­че­ни­ки ча­ст­но­го ка­пи­та­ла чтут па­мять зна­ме­ни­то­го под­ряд­чи­ка Гинз­ бур­га [№ 41], бас­ но­слов­но­го до­мо­вла­дель­ца, ко­то­рый умер ни­щим (ки­ев­ля­не лю­бят силь­ные вы­ра­ же­ния) в со­вет­ ской боль­ни­це... Но мож­но еще жить, по­ку­да есть креп­кое изюм­ное ви­но, лю­бой день пре­вра­ ща­ю­щее в Па­с­ху, гу­с­тые про­зрач­ные на­лив­ки, чей вкус — са­мо удив­ле­ние, и со­ло­но­ва­тое виш­нё­вое ва­ре­нье [№ 42]. На этот раз я не за­стал в Ки­е­ве ни­ка­ких слу­хов и ни­ ка­ких кры­ла­тых вы­мыс­лов, за ис­клю­че­ни­ ем твер­дой уве­рен­но­с­ти, что в Ле­нин­гра­ де идет снег. Од­но в Ки­е­ве очень страш­но: это — страх

13

лю­дей пе­ред уволь­не­ни­ем, пе­ред без­ра­ бо­ти­цей.

– У ме­ня бы­ла в жиз­ни цель. Мно­го ли че­ло­ве­ку нуж­но? Ма­лень­кую служ­боч­ку!

«Служ­боч­ка» про­из­но­сит­ся с дро­жью в го­ло­ се, со сле­за­ми влюб­лен­но­с­ти и стра­хом.

По­те­рять ра­бо­ту мож­но по уволь­не­нию (ре­ жим эко­но­мии) и по ук­ра­и­ни­за­ции (за не­зна­ние го­су­дар­ ст­вен­но­го язы­ка [№ 43]), но по­лу­чить ее не­воз­мож­но. Со­кра­щен­ный или со­кра­щен­ная да­же не со­про­тив­ля­ют­ся, а про­сто обми­ра­ют, как жук, пе­ре­вер­ну­тый на спин­ку, или ош­па­ рен­ная му­ха. За­ бо­лев­ших ра­ ком не уби­ва­ют. Но их сто­ро­нят­ся.

Вме­с­то сер­ной кис­ло­ты оби­жен­ные ки­ев­ские же­ны мстят му­жь­ям, до­би­ва­ясь их уволь­не­ния. Я слы­шал та­кие рас­ска­зы в зло­ве­щеро­ман­ ти­ че­с­ком ки­ев­ском сти­ле.

При­слу­шай­тесь к го­во­ру ки­ев­ской тол­пы: ка­кие не­о­жи­дан­ но­с­ти, ка­кие стран­ные обо­ро­ты. Юж­но­рус­ское на­ре­чие цве­тет [№ 44], нель­зя от­ка­зать ему в вы­ра­ зи­тель­но­с­ти. «Не ез­ди ко­ля­с­ку в те­ни, ез­ди ее по солн­цу!»

А сколь­ко ми­лых вы­ра­ же­ний, про­из­но­си­ мых на­ра­с­пев, по­вто­ря­е­мые на каж­дом ша­гу как фор­му­лы жиз­не­лю­бия: «Она цве­тет как ро­за», «Он здо­ров как бык» — и на все ла­ ды спря­га­е­мый гла­ гол «по­прав­лять­ся». Да, ве­ли­ко жиз­не­лю­бие ки­ев­лян. У вхо­да в пыш­ные при­ дне­пров­ские са­ды [№ 45] сто­ят па­лат­ки с ме­ди­цин­ски­ми ве­са­ми [№ 46]. Тут же «док­тор­ский эле­к­т­ри­ че­с­кий ав­то­мат», по­мо­га­ ю­щий от всех бо­лез­ней. Оче­редь — на ве­сы, оче­редь — к ав­то­ма­ту.

На Про­рез­ной я ви­дел бо­го­мо­лок [№ 47]. Сот­ня бо­сых баб шла гусь­ком, дер­жа в ру­ках 14

муж­ские са­по­ги, а впе­ре­ди — мо­на­шекчи­че­ро­ не. Ба­бы шли, не ози­ра­ясь, сле­пые ко все­му ок­ру­же­нию, не­лю­бо­пыт­ные и враж­деб­ные, как по ту­рец­ко­му го­ро­ду. Стран­ ное и горь­кое впе­чат­ле­ние от ны­ неш­ не­го Ки­е­ва в це­лом. Не­о­бы­чай­но попреж­не­му жиз­не­лю­бие ма­лень­ких лю­дей и глу­бо­ка их бес­ по­мощ­ность. У го­ро­да боль­шая и жи­ву­чая кол­ лек­тив­ная ду­ша. Глу­ бо­ким трой­ным ды­ ха­ни­ем ды­ шит ук­ра­ и­ноев­рей­скорус­ский го­род [№ 48]. Не­мно­гое на­по­ми­на­ет о го­дах эпи­че­с­кой борь­бы. Ещё тор­чит на Кре­ща­ти­ке ос­тов се­ми­ этаж­ной гро­ма­ды, зи­я­ю­щей сквоз­ны­ ми про­лё­ та­ ми, как Ко­ли­ зей, а на­про­тив дру­ гая ру­и­на, с зо­ло­ты­ми бан­ков­ски­ми вы­ве­с­ка­ми [№ 49]. Днепр вхо­дит в бе­ре­га. Про­ст­ран­ ст­во — как за­грун­то­ван­ный пол. Про­ст­ран­ ст­во вры­ва­ет­ ся в го­род ото­всю­ду, и ши­ро­кая про­се­ка Би­би­ ков­ско­го буль­ва­ра [№ 50] попреж­не­му от­кры­ та — на этот раз не вра­же­с­ким пол­чи­щам, а тёп­лым май­ским ве­т­рам. [Ки­ев — Дет­ское Се­ло, май 1926 г.]

15

Ìèõàèëó Êàëüíèöêîìó, ÷åëîâåêó, ïóàíòèëèñòó, çíàòîêó

Лег­че про­ве­с­ти в СССР эле­к­т­ри­фи­ка­ цию, чем на­учить всех гра­мот­ных чи­тать Пуш­ки­на, как он на­пи­сан, а не так, как то­го тре­бу­ют их ду­шев­ные по­треб­но­с­ти и поз­во­ля­ют их ум­ст­вен­ные спо­соб­но­с­ти. Осип МАНДЕЛЬШТАМ «Выпад», 1924

…уди­ви­тель­но, как вли­я­тель­на ти­пич­но со­вет­ская при­выч­ка не чи­тать, а вы­чи­ты­ вать. Ми­ха­ил ГАСПАРОВ «О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года», 1996

Вы­брать Ман­дель­ш­та­ма — опас­но. Слиш­ком от мно­го­го при­хо­дит­ся от­ка­ зать­ся. Слиш­ком мно­гое ста­но­вит­ся ря­дом с ним невоз­мож­но. И это вро­де бы да­же не­че­ст­ная иг­ра, по­то­му что сам он ни о чем та­ком не пре­ду­преж­да­ет. Он при­гла­шал, да как ри­то­рич­но, к бла­го­дар­но­с­ти всем по­этам, какие есть: по спи­с­ку. Сер­гей АВЕРИНЦЕВ «Так почему же всётаки Мандельштам?», 1998

ПОСЛЕ КИЕВА Послесловие

…aut numerabilis Аnnorum series et fuga temporum. (…Ни цепь несметных лет, ни время быстротечно Не сокрушат его.)

HORATIUS. Carminum III, 30

Нет бо­лее на­гло­го за­ня­тия, чем пи­сать по­сле­ сло­вия к са­мо­до­ста­точ­ным кни­гам. Скуч­нее толь­ко пре­дис­ло­вия, ко­то­рые боль­шей ча­с­тью за­да­ют тон, как пра­ви­ло, по­ра­зи­тель­но не­вер­ный, буд­то на­роч­но, что­бы от про­тив­но­го чи­та­тель на­чал с по­прав­ки на ис­ то­ри­че­с­кий «му­сор­ный ве­тер» (А. Пла­то­нов). Но по­ сле­сло­вия, ког­да ска­зать боль­ше не­че­го — толь­ко мол­ча­ние вза­хлеб, ког­да ни вы­дох­нуть, ни вздох­нуть. Ком­мен­та­рий к му­зы­ке? Нет — иде­ал — точ­ная ин­то­ на­ция. О чем пи­сать? Ав­тор на­бра­сы­ва­ет ог­ром­ную то­ по­гра­фи­че­с­кую сет­ку, и при­вя­зы­ва­ет каж­дую фра­ зу, да что там фра­зу, каж­дое сло­во Ман­дель­ш­та­ма к ме­ст­но­с­ти (ме­ст­ у не­се­ния), на­но­ся вре­мя как кар­ то­гра­фи­че­с­кие и по­че­муто водя­ные — будто за­щи­ ту на цен­ных бу­ма­гах — зна­ки к со­хра­нив­шем­ся, не до­шед­шим, уте­рян­ным, вир­ту­аль­ным, мета­фи­зи­че­с­ ким ориен­ти­рам с точ­но­с­тью ге­од ­ е­зи­с­та, до мил­ли­ ме­т­ра вы­ме­ряя взгляд Ман­дель­ш­та­ма, при­ко­ла­чи­вая воз­вра­щен­ные ра­кур­сы, взгля­ды про­шло­го мел­ки­ми обой­ны­ми гвоз­ди­ка­ми. Он ус­та­нав­ли­ва­ет ро­зу ве­т­ров, ука­зы­вая гос­под­ст­ву­ю­щие на­прав­ле­ния, а по­том пре­ вра­ща­ет их клу­бок в «ро­зу вре­мен» (лю­би­мый об­раз С. Б. Крым­ско­го), вы­став­ля­ет ори­ен­ти­ры, учит оп­ре­де­ лять­ся на ме­ст­но­с­ти по при­ме­там, про­хо­дя сквозь сте­ ны. Так пре­вра­ща­ют про­ст­ран­ст­ва в ме­с­та, не па­мят­

ные, сни­мая за­тем си­нюю блед­ную па­мять, как каль­ку, как на­ве­ден­ную гал­лю­ци­на­цию. Не толь­ко мы бро­са­ ем рос­кош­ным бар­ст­вен­ным же­с­том взгляд в про­шлое как мо­нет­ку, что­бы вер­нуть­ся, но и про­шлое за­ки­ды­ ва­ет свой взгляд в на­ше не­на­сто­я­щее на­сто­ящ ­ ее, цеп­ ляя и утя­ги­вая в глу­би­ну. На­сто­я­щий Ки­ев дав­но ис­ чез, он там, а мы — мы да­же не здесь. Не­здеш­ность и про­хо­дя­щая ми­мо ми­мо­лет­ность, не­здеш­несть го­ро­да, дух ко­то­ро­го автор пы­та­ет­ся пой­ мать в па­у­ти­ну сло­во­спле­те­ний, вне­зап­но об­на­ру­жи­ ва­ет себя, как буд­то на про­яв­ля­е­мом сним­ке про­сту­ па­ют и мо­мен­таль­ность, и дол­го­иг­ра­ю­щая тра­ек­то­рия од­наж­ды ви­ден­но­го дви­же­ния, и мед­лен­но за­ту­ха­ет — как ис­че­за­ю­щий след в оке­ан ­ е. То есть слу­чи­лось не­ по­пра­ви­мое: пой­ма­на имен­но не­уло­ви­мость, пой­ман дух го­ро­да. Комментатор при­ко­ла­чи­ва­ет ко­лыш­ка­ми ссы­лок каж­дую па­у­тин­ку бы­лых ки­ев­ских улиц, рас­ чер­чи­вая ее — как рас­коп — с до­тош­но­с­тью ар­хе­о­ло­ га, счи­та­ет ша­ги, и я не удив­люсь, ес­ли при по­мо­щи ла­ зер­ных даль­но­ме­ров и но­вых изо­б­ре­те­ний вы­чис­лит, на сколь­ко сан­ти­ме­т­ров или мил­ли­ме­т­ров вы­рос куль­ тур­ный (или бес­куль­тур­ный) слой, и на ка­кую «ни­зи­ ну» про­се­ли фун­да­мен­ты до­мов, что вли­я­ет на взгляд и точ­ку зре­ния — его зре­ния угол, как пра­ви­ло, ос­т­ рый, а не ту­пой. Из­ме­ре­ние кри­виз­ны вре­ме­ни кри­вой судь­бой про­ст­ран­ст­ва, кур­ви­ме­т­ром солн­це­во­ро­та. Он рас­счи­ты­ва­ет, счи­ты­ва­ет тра­ек­то­рию пе­ре­ме­ще­ния во вре­ме­ни, ког­да по­ки­ну­тое дви­жет­ся на­вст­ре­чу в от­ сро­чен­ной смер­ти, как то, что ос­та­ет­ся до по­след­ней встре­чи, ко­то­рая не­из­беж­на. Ки­ев не про­сто го­род, уто­нув­ший во вре­ме­ни, в мо­ро­ке бес­па­мят­ст­ва, как фан­та­с­ти­че­с­кий Ки­теж. Мо­жет, и не бы­ло ни­ка­ко­го Ки­е­ва. Он весь буд­то Де­ ся­тин­ная цер­ковь, ко­то­рая вос­ста­нов­ле­на, во­пре­ки от­ма­ке­ти­ро­ван­но­му го­ро­ду, за­си­жен­ному бе­тон­ны­ 200

ми мо­де­ля­ми пред­став­ле­ний пло­хо учив­ших­ся глав­ ных ар­хи­тек­то­ров, жи­вет од­ним же­ла­ни­ем вос­соз­дать из све­та — как го­ло­грам­му. Но Ки­ев есть факт би­о­гра­ фии в судь­бе каж­до­го ки­ев­ля­ни­на, при­го­вор (прав­да, оп­рав­да­тель­ный): го­род не поз­во­ля­ет лю­бить се­бя ус­ лов­но. Я бы не уди­вил­ся, ес­ли бы встре­тил в кни­ге на­ло­ же­ния пла­нов, фо­то­гра­фий тог­даш­них и ны­неш­них с од­но­го и то­го же ме­с­та. Гё­те го­во­рил: «По­дроб­ ность — Бог». Это кни­га по­дроб­но­с­тей, ко­то­рые оп­ рав­ды­ва­ет аб­со­лют­ная ли­шен­ность, пре­зри­тель­ный от­ каз от оп­рав­да­ний — все­гда из­лиш­них. По­дроб­но­с­тей, но не ме­ло­чей. Satura — са­ти­ра, от­сю­да «смесь, вся­кая вся­чи­на», но не до сме­ха, что впол­не со­от­вет­ст­ву­ет эк­ лек­ти­ке, при­су­щей го­ро­ду. И ав­тор ни­как не чи­че­ро­не, не про­вод­ник, не гид, а поч­ти Вер­ги­лий, в том смыс­ле, что чи­та­те­лю не­воль­но хо­чет­ся быть Дан­том ме­ст­но­го мас­шта­ба, по­сколь­ку он за­па­хи­ва­ет­ся в план го­ро­да, в пред­ло­жен­ную ма­т­ри­цу, в пер­га­мент про­ст­ран­ст­ва, на ко­то­ром чтото на­чер­та­но (не важ­но что), как в то­гу. Те­а­т­раль­ность же­с­та схва­ты­ва­ет­ся на ле­ту, как и на­прав­ле­ние, и при­ни­ма­ет­ся с бла­го­дар­но­с­тью за то, что текст не уни­жа­ет «вчё­но­с­тью» с вы­со­ты Лавр­ской ко­ло­коль­ни, и не сты­дишь­ся сво­ей «не­вчё­но­с­ти», хо­тя и по­ни­ма­ешь, что «че­ло­век — это очень и очень». Оше­лом­ля­ет в кни­ге всё. От­сут­ст­вие при­чин, мо­ ти­вов, кро­ме ис­клю­чи­тель­ной и не­по­сти­жи­мой го­тов­ но­с­ти ав­то­ра по­ло­жить жизнь за без­де­ли­цу, про­сто из люб­ви к утон­чен­ным фор­мам, к лю­бой ма­ло­сти, по­ то­му что так за­хо­те­лось, не­хо­тя, с бо­же­ст­вен­ной или, что то же са­мое, смер­тель­ной ле­нью фла­ни­ру­ю­ще­го гла­зе­ющ ­ е­го ки­ев­ля­ни­на, ко­то­рый сколь­зит взгля­дом по Ки­е­ву, ко­то­ро­го нет. Фла­нер В. Бе­нь­я­ми­на, пра­зд­но­ша­та­ю­щий­ся при­ хот­ли­вы­ми мар­ш­ру­та­ми, это все еще оза­бо­чен­ный по­ 201

тре­би­тель, для ко­то­ро­го да­же вре­мя­пре­про­вож­де­ние, пу­ст­ ая его тра­та — из чув­ст­ва дол­га. Здесь про­сто шля­ ют­ся, дрей­фу­ют и не­хо­тя ста­но­вят­ся всё ис­пол­нен­ней и ис­пол­нен­ней из­бы­точ­ной ис­то­рич­но­с­тью, срав­ни­ мой с тя­же­лой неж­но­с­тью («се­с­т­ры тя­жесть и неж­ ность, оди­на­ко­вы ва­ши при­ме­ты»), чи­с­то поче­ло­ве­ че­с­ки ста­но­вясь луч­ше и луч­ше в по­то­ке впе­чат­ле­ний, ин­то­ни­руя в ис­пол­не­нии же­ла­ний са­ми про­ст­ран­ст­во и вре­мя — как встре­чу прой­ден­но­го и пред­сто­я­ще­го в пред­вку­ше­нии сбы­ва­ния. Это лю­бо­пыт­ст­во ожи­да­ ния, ког­да ни­че­го не ждешь, и по­то­му все про­ис­хо­дит как чу­до, са­мо со­бой, без уси­лий, сыз­но­ва, хо­тя ты уже бы­вал здесь сот­ни раз. Так бы­ло. Так боль­ше не бу­дет. С тем же ус­пе­хом мож­но вы­си­жи­вать яй­ца Фа­ бер­же. «По­то­му что, вопер­вых, это про­сто кра­си­во». Ка­кой на­до иметь хвост и усид­чи­вость (как го­во­рят ху­дож­ни­ки стар­ше­го по­ко­ле­ния: «сви­нец в шта­нах»), что­бы из них чтото вы­лу­пи­лось. Эта кни­га — ком­мен­ та­рий ра­ди ком­мен­та­рия. В на­ше праг­ма­тич­ное вре­мя толь­ко очень фан­та­ст­ и­че­с­кий че­ло­век, име­ю­щий в за­ па­се веч­ность, мо­жет се­бе поз­во­лить про­ма­ты­вать, про­са­жи­вать, тра­тить, буд­то на «мо­ро­же­но» («“Мо­ ро­жен­но!” Солн­це. Воз­душ­ный би­ск­вит. / Про­зрач­ ный ста­кан с ле­дя­ною во­дою…») сво­бод­ное вре­мя соб­ст­вен­ной жиз­ни, где не­по­нят­но, что важ­нее: не­хи­ т­рые сла­до­сти или про­гул­ки, ког­да те­бя не­сет без це­ ли по не­из­ве­ст­ным тра­ек­то­ри­ям, срод­ни ко­с­ми­че­с­ким, воз­вра­щая се­бе. Ки­ев де­ло лич­ное, поч­ти ин­тим­ное, у каж­до­го он свой. Сей­час он в ко­ме, и ни­ко­го не лю­бит. Так что па­ мять не­мно­гих ра­бо­та­ет как ап­па­рат жиз­не­обе­с­пе­че­ ния. И вспо­ми­на­ешь ку­рь­ез­ные фак­ты, ко­то­рые есть в жиз­ни каж­до­го го­ро­жа­ни­на, о том, что пер­вые три го­да жил, мож­но ска­зать ро­дил­ся, на Вла­ди­мир­ской гор­ке, и как при­шел по­том ра­бо­тать в один очень до­ 202

маш­ний на­уч­ноис­сле­до­ва­тель­ский ин­сти­тут, как к се­ бе до­мой (хо­ро­шая шко­ла), от­ку­да был, к сча­с­тью, мяг­ко уда­лен как не­же­ла­тель­ный не­бла­го­на­деж­ный эле­мент. И по­че­муто, в вос­по­ми­на­ни­ях о про­шлом «кра­ков­ские пи­рож­ные» с ко­фе в лю­би­мом ка­фе за­ стят и пе­ре­ве­ши­ва­ют дру­гие, бо­лее зна­чи­мые со­бы­тия, вро­де ге­ро­и­че­с­кой ав­раль­ной ра­бо­ты в строй­о­т­ря­де по сне­се­нию ка­ш­та­но­вых ле­сов под воз­дви­же­ние ги­ гант­ской скульп­ту­ры Ро­ди­ныМа­те­ри. А вме­с­то Му­ зея Ле­ни­на, ко­то­рый ни­как не же­ла­ет ста­но­вит­ся Ук­ра­ин­ским До­мом (ка­ко­ва си­ла ар­хи­тек­тур­но­го за­ мыс­ла и от­то­го при­зра­чен — как го­ло­грам­ма ле­нин­ ской кеп­ки), попреж­не­му ви­дишь дро­вя­ные скла­ды, а на Вла­ди­мир­ской гор­ке ме­ре­щит­ся ста­рая танц­пло­ щад­ка, ого­ро­жен­ная шта­кет­ни­ком и вы­кра­шен­ная в ядо­ви­то зе­ле­ный цвет. До сих пор там слы­шат­ся мед­ ные ду­хо­вые орке­с­тр ­ ы, от ко­то­рых ос­та­вал­ся при­вкус ме­ди на гу­бах. Впро­чем, танц­пло­щад­ки бы­ли вез­де, да­же над па­мят­ни­ком Маг­де­бург­ско­му пра­ву, ес­ли смо­т­реть свер­ху, то спра­ва, в бо­ко­вой ал­лее. А еще вспо­ми­на­ешь до сих пор клас­си­че­с­кую му­зы­ку в Ку­ пе­че­с­ком, Пер­во­май­ском, Пи­о­нер­ском, Ма­ри­ин­ском (Цар­ском) са­дахпар­ках, за пер­вым в ми­ре свар­ным мос­том Па­то­на, ко­то­рый из мос­та са­мо­убийц стал мос­том влюб­лен­ных. Эта тра­ди­ция му­зы­ки на от­кры­ той пло­щад­ке, — ког­да луч­шие ис­пол­ни­те­ли не гну­ша­ лись иг­рать «за так», без го­но­ра­ра, и на­хо­ди­ли в этом осо­бый изыск, — пре­ры­ва­лась толь­ко раз во вре­мя ок­ку­па­ции. И ко­неч­но фи­лар­мо­ния, за­быв­шая, что она — Ку­пе­че­с­кое со­бра­ние, ми­мо ко­то­рой съез­жал на По­дол дре­без­жа­щий трам­вай. «Трам­вай­чик бе­жит вниз к По­до­лу», и его звон­ки вмеши­ва­лись в аку­с­ти­ ку за­ла, за­ча­с­тую при­ни­мав­ши­е­ся за тре­тий, и лю­ди спе­шат в зал, где все­гда на стра­же му­зы­ки в луч­ших ря­дах си­де­ли чо­пор­ные ста­руш­ки с пар­ти­ту­ра­ми в ру­ ках. Ни­ка­ких вам: «от­клю­чи­те свои мо­биль­ные те­ле­ 203

фо­ны» и ап­ло­ди­см ­ ен­тов в пе­ре­ры­вах меж­ду ча­с­тя­ми и, ко­неч­но, по­лу­пу­с­тых за­лов и лиш­них би­ле­ти­ков. Зал на­мо­лен, наи­г­ран зна­ме­ни­ты­ми ис­пол­ни­те­ля­ми, име­на ко­то­рых про­из­но­сить все рав­но что си­но­ним са­мой му­зы­ки: Ой­ст­рах, Ме­ну­хин, Рос­тро­по­вич (ко­ то­ро­го не люб­лю), Баш­мет, Рих­тер. Здесь один пе­ре­ чень ди­ри­же­ров зай­мет сот­ню стра­ниц: Мра­вин­ский, Кон­дра­шин, Глу­щен­ко. А ком­по­зи­то­ры? А ор­ке­с­т­ры?! Де­ло не в этом. По­те­рян сам поч­ти ре­ли­ги­оз­ный вос­ торг по от­но­ше­нию к му­зы­ке и фан­та­с­ти­че­с­кой ре­аль­ но­с­ти, ос­та­лась уны­лая ком­мер­че­с­кая, тор­га­ше­с­кая ку­пе­че­с­кая по­до­пле­ка, оза­бо­чен­ная в луч­шем слу­чае во­про­са­ми пре­сти­жа. За­хлам­лен­ный пу­с­тырь, свал­ка, ба­ра­хол­ка, бло­ши­ный ры­нок му­зы­ки, где му­зы­кан­ты — как офи­ци­ан­ты — об­слу­жи­ва­ют пуб­ли­ку, пре­вра­ щен­ную в тол­пу. И во­об­ще, ког­да от со­вре­мен­ни­ков Ки­ев по­ст­ра­ дал боль­ше, чем от люфт­ваф­фе (И. Брод­ский се­то­вал на ар­хи­тек­тур­ную сво­лочь вро­де Кор­бю­зье и Гро­пи­ у­са, изу­ро­до­вав­ших Ев­ро­пу страш­нее, чем бра­вые вы­кор­мы­ши Ге­рин­га), а ок­ку­пан­ты про­шло­го — ин­ сти­тут­ки в срав­не­нии с ны­неш­ни­ми, — поино­му смо­ т­ришь на тек­с­ты, кро­пот­ли­во вос­ста­нав­ли­ва­ю­щие то, что ре­с­та­в­ра­ции не под­ле­жит. Ко­неч­но, у каж­до­го есть ис­то­ри­че­с­кий пре­це­дент в ка­че­ст­ве апо­ло­гии унич­то­же­ния ста­ри­ны. Ла­вр ­ ы ба­ ро­на Ос­ма­на, снес­ше­го полПа­ри­жа, спать не да­ют. К то­му же, все го­ро­да ми­ра дав­но ут­ра­ти­ли ли­цо, при­ кры­ва­ясь ус­лов­ной ма­с­кой ис­то­ри­че­с­кой за­ст­рой­ки. Хоть Лон­дон, хоть Рим, что Моск­ва с Пи­те­ром, — од­на по­хоть са­мо­до­воль­ных по­спеш­ных форм. Го­ро­да аст­ ма­ти­че­ск ­ и вы­жи­ва­ют из се­бя, из ума, и дав­но про­да­ли ду­ши, пе­ре­за­ло­жив их не­од­но­крат­но. Кра­дешь­ся по ули­цам, ста­ра­ясь про­ско­чить не­ за­ме­чен­ным, как в ста­не вра­га, ста­ра­тель­но за­кры­вая 204

гла­за на ра­зо­рен­ный го­род. Это что угод­но, толь­ко не Ки­ев, мо­жет быть, боль­шой Бер­ди­чев, Кры­жо­поль, вер­нее, его по­месь с Гар­ле­мом? Меч­та пол­зу­чей фан­ та­зии жи­то­мир­ских ар­хи­тек­то­ров, дур­ной сон о ши­ кар­ной га­лан­те­рей­ной жиз­ни, а ина­че нель­зя, «не тот хва­сон». Ес­ли бы объ­я­ви­ли кон­курс на са­мый урод­ ли­вый и без­дар­ный про­ект со­вре­мен­ной за­ст­рой­ки, пап­лю­жа­щий ме­с­то и вре­мя, и тог­да не­воз­мож­но бы­ ло бы со­здать чтото бо­лее по­ш­лое, не­же­ли то, что по­лу­чи­лось. Это нель­зя да­же на­звать ка­та­ст­ро­фой, на­столь­ко оше­лом­ля­ю­ще ту­по. Впро­чем, со­вер­шен­но точ­но от­ра­жа­ет фи­зи­о­но­мию ны­неш­не­го тор­же­ст­ву­ ю­ще­го хам­ско­го, пле­бей­ско­го куль­ти­ви­ро­ван­но­го се­ лек­ци­он­но­го жлоб­ст­ва. Хоть бы сто­ли­цу пе­ре­нес­ли ку­дани­будь вме­ст­ е с вла­с­тя­ми. Ны­неш­ний Ки­ев — об­луп­лен­ный го­родспут­ник са­мо­го се­бя, спи­сан­ный в от­вал ис­то­рии. Он буд­то в раз­ре­зе, и раз­рез ни­как не за­жи­ва­ет: вну­т­рен­но­с­ти на­ру­жу. Го­род нель­зя рас­та­щить и уне­с­ти на па­мять, как souvenir, но он и не monumentum: весь из па­мя­ти, он пре­бы­ва­ет в бес­па­мят­ст­ве. Он ни­че­го не зна­ет о пред­ наз­на­че­нии. Жи­вет са­мо­заб­вен­но. Он ни­ког­да не был тре­ть­им (или чет­вер­тым?) Ри­мом, но все­гда был пер­ вым и по­след­ним со­бой. И по­то­му он бо­лит фан­том­ной бо­лью. Уце­лев­шие ки­ев­ля­не хо­дят, от­во­дя взгляд, и не спра­ши­ва­ют друг дру­га: «А по­мнишь?» Толь­ко па­мя­ тью го­род и су­ще­ст­ву­ет, при­чем ча­с­то быв­шей, чу­жой. Ко­да точ­но зна­ешь, где бы­ла, на­при­мер «лав­ка ко­ло­ ни­аль­ных то­ва­ров», хо­тя ро­дил­ся мно­го поз­же, или те­ атр, ис­чез­нув­ший бес­след­но, да и уби­тые де­ре­вья то­же по­мнишь в ли­цо. Но все боль­ше пре­вра­ща­ешь­ся в соб­ ст­вен­ный мар­ти­ро­лог, все боль­ше «за упо­кой». И эта кни­га, как зо­ло­той сон, рос­кошь лож­ной па­ мя­ти, ког­да ки­ев­ский торт был вкус­нее, хо­тя и тог­да, со­глас­но ут­верж­де­нию ки­ев­ских ста­ро­жи­лов, «се­кр ­ ет 205

был на­всег­да, ка­кое го­ре! уте­рян». Он все­гда был уте­ рян, и знал его толь­ко один ста­рый кон­ди­тер, по­ла­гаю, что с По­до­ла. Ки­ев — од­на боль­шая ут­ра­та. Но его хол­мы пе­ре­ кли­ка­ют­ся и с во­ро­неж­ски­ми, и с «си­не­ющи­ми в То­ с­ка­не». По­мнит­ся, в серд­цах ав­тор этой кни­ги во все­ус­лы­ ша­ние го­во­рил, что он как ар­хи­тек­тор, дай ему во­лю, снес бы к чер­то­вой ма­те­ри ки­ев­ские хол­мы, раз­ров­нял бы их, за­ка­тал в ас­фальт (что сде­ла­ли и без не­го, опу­с­ тив и уни­зив вы­со­ты го­ро­да) и от­гро­хал бы ме­га­по­лис с не­бо­скре­ба­ми, и что­бы ни еди­но­го де­рев­ца, прав­да, при этом до­бав­лял, что и тог­да Ки­ев бы, как бес­смерт­ные то­по­ля, взло­мал бы бе­тон. Ки­ев это не ка­ш­та­ны, как ка­ жет­ся на пер­вый взгляд: это ли­пы и то­по­ля, на ко­то­рых, как на ко­лон­нах, от­сы­ла­ю­щих к ан­тич­но­с­ти, дер­жит­ся не­бо, и зем­ля ему — пу­хом то­по­лей. Де­ре­вья во­об­ще бы­ с­т­рее вспо­ми­на­ют род­ст­вен­ные свя­зи: пух то­по­лей, за­ ме­та­ю­щий тро­ту­а­ры и мос­то­вые (и ни­ка­кой, за­меть­те, ал­лер­гии) — с Моск­вой, ака­ции и пла­та­ны — с Одес­сой, ка­ш­та­ны — с Па­ри­жем, ли­пы — со все­ми про­вин­ци­аль­ ны­ми за­глох­ши­ми го­род­ка­ми (не с Ун­тер­дерЛин­ден, не с Бер­ли­ном же), а буй­ная си­рень — с кар­ти­ной ро­ до­на­чаль­ни­ка юж­норус­ской шко­лы ху­дож­ни­ков К. Ко­ с­тан­ди «Всё в про­шлом» и Ма­не. В го­ро­де не­ба нет. Эф­фект вы­со­ко­го не­ба в Ки­е­ве до­ сти­гал­ся ку­по­ла­ми. Те­перь оно бес­про­свет­но рас­че­са­но плю­га­вы­ми хма­ро­чё­са­ми и рас­ца­ра­па­но, об­лез­ло изза хма­рош­кря­бив, однако уп­ря­мо вос­ста­нав­ли­ва­ет­ся в тех же ме­та­фи­зи­че­с­ких аб­ри­сах. Ког­да ру­бят под ко­рень, по­бе­ги рас­тут в том же на­прав­ле­нии фу­га­ми. Но вот ког­ да с кор­нем вы­кор­че­вы­ва­ют — это на­всег­да. В про­филь го­род боль­ше не ви­ден. Его кон­тур боль­ше не уз­на­ет­ся на фо­не за­кат­но­го не­ба, как нет са­мих за­ка­тов. Ис­кус­ ст­во си­лу­э­та за­бы­то. Но попреж­не­му то­по­ля и про­чая 206

по­росль уп­ря­мо рас­тёт да­же на кры­шах по­чтен­ных зда­ ний. На­вер­ное, Фри­ден­срайх Хун­дерт­вассер под­смо­т­рел свои ар­хи­тек­тур­ные при­емы здесь, а не в ви­ся­чих са­дах Се­ми­ра­ми­ды. Толь­ко здесь не сда­ют жи­лье де­ре­вь­ям и тра­ве, толь­ко здесь они пол­но­прав­ные го­ро­жа­не, но, в от­ли­чие от по­след­них, вы­тво­ря­ют что хо­тят. Во­об­ра­жа­е­мый го­род ос­та­ет­ся тем же. В этом есть до­ля прав­ды. Этот го­род от­тор­га­ет все чуж­дое и при­ ни­ма­ет все, что со­от­вет­ст­ву­ет его ду­ху, как бы его ни уро­до­ва­ли. Он от­крыт не толь­ко «теп­лым май­ским ве­тр ­ ам». Так что по­на­ехав­шая сво­ра раз­но­шер­ст­ной про­вин­ци­аль­ной сво­ло­чи не ис­тре­бит тор­же­ст­вен­ный обы­ва­тель­ский ме­щан­ский ин­тел­ли­гент­ский бур­сац­ кий ко­с­мо­по­ли­ти­че­с­кий дух, не­ис­тре­би­мый, как за­пах си­ре­ни, ка­ш­та­нов, че­ре­му­хи, жа­с­ми­на с виш­ня­ми и аб­ ри­ко­са­ми, слу­чай­но за­бред­ши­ми с юга. Мож­но быть ки­ев­ля­ни­ном, да­же ес­ли ты ро­ дом из Одес­сы или про­сто ка­ко­гони­будь се­ла. Де­ло не в про­ис­хож­де­нии, но в оп­ре­де­лен­ном сти­ле жиз­ни. Он пре­вра­ща­ет те­бя, при­сва­ив­ ая со все­ми по­тро­ха­ми, и пре­вра­ща­ет в ки­ев­ля­ни­на без об­ря­да ини­ци­а­ции: не­ за­мет­но, не на­вя­зы­вая стиль жиз­ни. При этом ни­ког­да здесь не при­жи­вал­ся сно­бизм, на­ци­о­на­лизм и ша­ро­ вар­ный па­т­ри­о­тизм. Ки­ев был все­гда ко­с­мо­по­ли­ти­чен, имен­но по­это­му в нем, как в тиг­ле, рож­да­лись та­лан­ты и ге­нии, как и в лю­бом ми­ро­вом го­ро­де, толь­ко в ми­ни­ а­тю­ре, не по мас­шта­бу, но без су­е­ты и не­нуж­ных уси­ лий, ти­хо, не ту­жась, без «дон­нер вет­тер» и креп­ких слов. Они не­хо­тя вы­зре­ва­ли по при­ро­де го­ро­да, ко­то­ рый взра­щи­вал их, как оран­же­рея, од­ним кли­ма­том и подо­маш­не­му. Та­кое впе­чат­ле­ние, буд­то Ки­ев все­гда был од­но­ этаж­ным с цве­та­ми в па­ли­сад­ни­ке. Хо­тя ог­ром­ные до­ма в нём бы­ли все­гда, как ма­лень­кие, но очень вме­ с­ти­тель­ные из­ну­т­ри, они, мно­го­этаж­ные, уму­д­ря­лись 207

вби­рать всю все­лен­ную, веч­ность в поддо­сто­ев­ско­го чу­лан­чи­ках, с до­пол­ни­тель­ны­ми про­сто­ра­ми душ оби­ та­те­лей, ко­то­рые уже не жил­пло­щадь, к то­му же спор­ ная, — здесь на по­стой не пу­с­ка­ют вре­мен­ных жиль­цов (ду­шу в на­ем не сда­ют). Та­кое впе­чат­ле­ние, что весь ки­ев­ский центр это эс­ка­д­ра «су­мас­шед­ших ко­раб­лей», толь­ко в Пи­те­ре у Оль­ги Форш он был один, а здесь их спи­сок ред­ко ко­му уда­ва­лось до­чи­тать до се­ре­ди­ны. До сих пор ме­ре­щит­ся на Ан­д­ре­ев­ском спу­с­ке (ду­маю, что его по­стиг­ла бы участь Дяг­тяр­ной, Гон­ чар­ной и дру­гих жи­во­пис­ных уло­чек, ес­ли бы его не обес­смер­тил Бул­га­ков) бу­рь­ян, бе­гу­щий ру­чей по­ мо­ев по­се­ре­ди­не (за­пах страш­ню­чий), ко­зы по хол­ мам и бес­смерт­ные ста­ру­хи, вос­се­да­ю­щие на бал­ко­ нах и ком­мен­ти­ру­ю­щие каж­до­го про­хо­дя­ще­го: «Бо­же мой, ви по­смо­тр ­ и­те! Ра­зи это фи­гу­ра? Это фегу­ра». И па­фос «ро­зы вре­мен», мно­го­у­у­клад­но­с­ти вре­мен­ ных на­пря­же­ний и тра­ек­то­рий, за­вя­зан­ных в точ­ке схож­де­ния хро­но­то­па, ти­хо ли­ня­ет, и не к ме­с­ту вспо­ ми­на­ет­ся одес­ский анек­дот: «Вы бу­де­те сме­ять­ся, но те­тя Ро­за та­кида тоже умер­ла», как и Ки­ев. Плю­ра­ли­ст­ и­че­с­кий, мно­го­язы­кий и ве­ро­тер­пи­мый го­родпри­зрак. Здесь ужи­ва­лись хри­с­ти­а­не, му­суль­ ма­не, древ­не­гре­че­с­кие древ­ние куль­ты, жен­ские при­ чуд­ли­вые об­ря­ды с вож­де­ни­ем коз­ла (ко­то­рое плав­ но пе­ре­рос­ло в вож­де­ние ко­зы на рож­де­ст­во, а по­сле и вож­де­ние оной по ки­ев­ским ген­де­лы­кам), ве­дов­ст­во. Еще Го­голь пи­сал: «у нас в Ки­е­ве все ба­бы, ко­то­рые си­ дят на ба­за­ре, — ведь­мы», и ев­ро­пей­ские ведь­мы на­вер­ ня­ка по­шл ­ и имен­но от­сю­да. В Ки­е­ве бы­ло аж три Лы­ сых го­ры, и Му­сорг­ский «Ночь на Лы­сой го­ре» пи­сал не с Брок­ке­на воз­ле гё­тев­ско­го Вей­ма­ра, а с ки­ев­ской на­и­лы­сей­шей. Ког­да Па­риж был ни­ко­му не из­ве­ст­ной за­ху­да­лой де­ре­вуш­кой, Ки­ев был ог­ром­ным го­ро­дом, по тем вре­ме­нам сто­я­щим на краю Ой­ку­ме­ны на стра­ 208

же ве­ли­ких про­сто­ров тем­ной сте­пи, ха­о­са. Ки­ев все­ гда и сей­час на краю. Я бы ска­зал, что, ви­ди­мо, не Ки­ев — «ма­лень­кий Па­риж», как яко­бы на­звал его Сартр в свой при­езд, и что здесь «кам­ни ды­шат ис­то­ри­ей» (нын­че ни за что по­би­той кам­ня­ми), — так гла­сит ле­ген­да в ис­пол­не­нии од­но­го очень талант­ли­во­го че­ло­ве­ка (пять раз слы­шал эту ис­то­рию о при­ез­де Сар­тр ­ а, и с каж­дым ра­зом убо­ле­ ва­тель за эк­зи­с­тен­ци­ал ­ изм ста­но­вил­ся все раз­го­вор­чи­ вее и все бо­лее крас­но­ре­чи­вым, уп­раж­ня­ясь в ри­то­ри­ке и до­ве­ри­тель­но со­об­щая но­вые по­дроб­но­с­ти), а про­вин­ ци­аль­ный Па­риж — боль­шой Ки­ев (хо­тя, вру, ни на ка­ кой дру­гой го­род он не по­хож), и что все ка­ш­та­ны ми­ра про­изо­ш­ли от­сю­да, но бо­юсь упо­до­бить­ся но­во­ис­пе­чен­ ным про­фес­со­рам, ко­то­рые уже до­го­во­ри­лись в по­ры­ве па­тр ­ и­о­тиз­ма, что Хри­с­тос, Сократ и Ма­зох (о по­след­ нем — прав­да) бы­ли ук­ра­ин­ца­ми, что гре­че­с­кая пись­ мен­ность от­сю­да, а так­же арии и по­че­муто ки­тай­ская Ве­ли­кая сте­на. Это ка­който уле­та­ю­щий го­род. Ат­лан­ти­да, толь­ ко не уто­нув­шая, а воз­нес­ша­я­ся, вос­па­рив­шая, и по­ то­му не­до­ся­га­е­мая. Его ни­ког­да не за­ста­ешь на ме­с­ те. По­это­му он поз­во­ля­ет де­лать с со­бой что угод­но. На­при­мер: бо­роть­ся за ис­то­ри­че­с­кие на­зва­ния. Ска­ жем, за то, что­бы пе­ре­име­но­вать Кре­ща­тик в древ­нее «Ко­зье бо­ло­то». Впро­чем, ны­неш­ний Кре­ща­тик — это оно и есть. Ос­та­лось за­бить в не­го бе­тон­ный кол оче­ ред­но­го не­бо­скре­ба на ме­с­те зна­ме­ни­то­го ре­с­то­ра­на «Сто­лич­ный». Ки­ев­ля­не на Кре­ща­тик ста­ра­ют­ся без край­ней нуж­ды не хо­дить. Тем не ме­нее, Ки­ев — это и есть Кре­ща­тик. Пе­ре­кре­с­ток, где вла­ст­ву­ет не ар­хан­ гел, пар­дон, ар­хи­ст­ра­тиг Ми­ха­ил («Бэт­мен», как зо­вут этот вы­твир ми­с­тецтва, пру­щий­ся че­рез Ляд­ские во­ро­ та), а дву­ли­кий Янус — бог пе­ре­кре­ст­ков, с юно­ше­с­ким и стар­че­с­ким ли­цом. И гла­за у не­го вру­бе­лев­ские.

209

Здесь схо­дят­ся про­шлое и бу­ду­щее, и както ужи­ ва­ют­ся в од­но­вре­мен­но­с­ти Ки­ев Го­го­ля, Ле­с­ко­ва, за­ бав­ные ки­ев­ские ан­ти­ки («Пе­чер­ские ан­ти­ки»), «Яма» Ку­при­на, Бу­нин, Па­у­ст­ ов­ский, Бул­га­ков, До­вжен­ко, В. Не­кра­сов, и, по­мнит­ся, что бы­вав­ший в Ки­е­ве Хлеб­ ни­ков го­во­рил, что имен­но Моск­ва и Пи­тер про­вин­ ция, а Ки­ев как раз ме­т­ро­по­лия. Его судь­ба — быть все вре­мя пред­ме­том по­ся­га­тельств, но все за­хват­чи­ки про­хо­дят, как те­ни, и да­же ес­ли раз­ров­нять его при­ чуд­ли­вые ре­ль­еф ­ ы, он ос­та­нет­ся, хо­тя бы в нём не ос­ та­лось ни од­но­го ки­ев­ля­ни­на. А в нём их и не ос­та­лось. Ста­рые ко­рен­ные го­ро­жа­не встре­ча­ют­ся на клад­би­ щах. Да ма­ло ли. Ес­ли толь­ко пе­ре­чис­лять всех лю­дей, за­ме­ча­тель­ных лю­дей, не хва­тит и ста та­ких книг, как эта. Ис­то­ри­че­с­кий го­род буд­то стро­ил ­ и из ме­мо­ри­аль­ ных таб­ли­чек, на­де­ясь, что этот ма­те­ри­ал дол­го­веч­ней. Впро­чем, нын­че Ки­ев обез­ли­чен. Это рань­ше в тол­пе мож­но бы­ло оп­ре­де­лить, в ка­ком ву­зе обу­ ча­ют­ся мо­ло­дые лю­ди. Бе­зо­ши­боч­но мож­но уз­нать сре­ди мно­гих при­над­леж­ность не толь­ко по­ли­те­ху, уни­вер­си­те­ту, пе­да­го­ги­че­с­ко­му или ме­ди­цин­ско­му, но да­же при оп­ре­де­лен­ном на­вы­ке — ка­ко­му фа­куль­ те­ту при­над­ле­жат. Го­род был как кон­сер­ва­то­рия, — столь­ко на ули­це в лю­бое вре­мя встре­ча­лось лю­дей раз­но­го воз­ра­с­та с му­зы­каль­ны­ми ин­ст­ру­мен­та­ми и обя­за­тель­ны­ми нот­ны­ми пап­ка­ми на шнур­ках. Та­ кое впе­чат­ле­ние, что со скри­пич­ны­ми фут­ля­ра­ми хо­ дил каж­дый вто­рой, а му­зы­ка, пас­са­жи, этю­ды, гам­ мы из окон бы­ли при­выч­ным фо­ном, та­ким же, как шум ве­т­ра или дож­дя. Так же точ­но мож­но бы­ло оп­ ре­де­лить рай­он и «ка­с­то­вую», ес­ли не «клас­со­вую» при­над­леж­ность. Осо­бен­но по мар­ш­ру­ту: га­лан­те­ рея, ма­га­зин одеж­ды, пар­фю­ме­рия, ка­фебар рез­ко от­ли­ча­лись от: книж­ный ма­га­зин, бу­ки­нист, «Тро­ян­ да За­кар­пат­тя», нот­ный ма­га­зин, фи­лар­мо­ния, те­атр, 210

ноч­ное ка­фе. Те­перь от это­го ос­та­лось аб­стракт­ное «бы­ло», да и его при­хо­дит­ся до­ка­зы­вать. Филосо­фы, фи­ло­ло­ги, ис­то­ри­ки, ес­те­ст­во­ис­пы­та­те­ли, музы­кан­ ты, ху­дож­ни­ки по­ту­ск­не­ли, сли­ня­ли, сли­лись с тор­ гов­ка­ми и обы­ва­те­ля­ми в се­рую мас­су. Его, буд­то гиб­ну­щие ка­ш­та­ны — это яв­ле­ние по­след­них де­ся­ти­ ле­тий, — по­ра­зи­ла то ли «та­бач­ная мо­за­ик ­ а», то ли ржа. Он за­пар­ши­вел и стра­да­ет зо­ло­ту­хой. Ки­ев­ля­ не боль­ше не осо­бен­ные, впро­чем, как и моск­ви­чи, и пи­тер­цы, как все быв­шие сво­бод­ные лю­ди. Го­род ху­дож­ни­ков, по­этов и уче­ных стал част­ным ба­за­ром, об­щим ме­с­том ки­ше­ния мел­ких биз­не­с­ме­нов, офис­ ных од­но­кле­точ­ных и по­ли­ца­ев с по­лу­уго­лов­ны­ми при­блат­нен­ны­ми хмы­ря­ми, брат­ка­ми, по­де­лив­ши­ми го­род на сфе­ры вли­я­ния. Без­ли­кая мещан­ская су­то­ лочь с бро­со­вы­ми ры­ноч­ны­ми це­на­ми на се­кондхэн­ де рын­ка тру­да и сплош­ная люм­пе­ни­зи­ро­ван­ная тол­па, за­ку­по­рив­шая тром­бом со­су­ды улиц. И обя­за­ тель­ное сен­ти­мен­таль­ное: «Як те­бе не лю­би­ти, Києве мій», сме­ня­ет­ся во­про­сом. А как лю­бить? Ес­ли не мой и не Ки­ев? Так что от­вет: «вот так и не лю­бить» — по обо­юд­но­му со­гла­сию. Мы с Ки­е­вом муж­чи­ны, и мо­жем друг дру­га не лю­бить. Кни­га эта — ни­ве­лир­ная, а не юве­лир­ная ра­бо­та. Она урав­ни­ва­ет вре­ме­на, из­ме­ряя дис­тан­цию, но не со­ раз­мер­ную взгля­ду Ман­дель­ш­та­ма, а рас­сто­я­ния, бес­ ко­неч­ные до нас, по­те­рян­ных, — «Туруру — тру­бит ро­жок, и маль­чи­ки и де­воч­ки не воз­вра­ща­ют­ся на­зад» (Дик­кенс). Дав­ка древ­но­с­тей. Это из­ме­ре­ние «ни­ког­ да» и «на­всег­да». Во­ро­ше­ние во­ро­ха про­шло­го, ко­то­ рое бо­лее на­сто­ящ ­ ее, чем ны­неш­нее. «С ис­кус­ст­вом за­пре­дель­ное сви­да­нье — / как ла­ск ­ о­вей раз­лу­ку на­зо­ вем? / И му­зы­ка… пред­ве­с­тье рас­ста­ва­нья: / от преж­ них нас всё глаз не от­ве­дем» — Риль­ке, с ко­то­рым Ман­дель­ш­там не был зна­ком, но че­рез «тре­тье ру­ко­по­ 211

жа­тие», че­рез Па­с­тер­на­ка и Цве­та­ев­ у, впол­не; тем бо­ лее что Риль­ке в Ки­е­ве был, прав­да, они раз­ми­ну­лись на не­сколь­ко лет. Андрей Пуч­ков смо­т­рит в ви­зир те­о­до­ли­та на се­бя же, дер­жа­ще­го рей­ку, по­том изы­ма­ет взгляд и ак­ку­ рат­но его ог­ра­ни­ва­ет, шли­фуя лин­зы. Для бли­зо­ру­ких и даль­но­зор­ких. Со­зда­ет уве­ли­чи­тель­ные при­бо­ры, ко­то­рые рань­ше бы­ли имен­ны­ми, для кол­лек­ци­о­не­ ров, кри­ми­на­ли­с­тов и фи­ла­те­ли­с­тов с ча­сов­щи­ка­ми и мел­ко­ско­пы с те­ле­ско­па­ми для про­фес­си­о­на­лов. Это не экс­кур­сия: «по­смо­тр ­ и­те на­пра­во», «по­смо­т­ри­те на­ле­во», — это во­пло­ще­ние кан­тов­ско­го до­ка­за­тель­ ст­ва те­зи­са об од­но­вре­мен­но­с­ти сред­ст­ва­ми мел­кой штри­хов­ки, гра­ви­ров­ки. Не ре­ту­ши­ро­ва­ние ис­то­рии, рас­кра­ши­ва­ние ста­тич­ных до­маш­них фо­то­гра­фий ру­ мя­на­ми, — это гра­фи­ка. Но не глу­пость вро­де из­ло­же­ ния тек­с­та «Коб­за­ря» на по­ло­вин­ке ри­со­во­го зер­на, в дан­ном слу­чае — пор­т­ре­та, или Ки­е­ва в три чет­вер­ти с вы­со­ты пти­чь­е­го по­ле­та, той са­мой пти­цы, ко­то­рая ред­ко ког­да до­ле­тит до се­ре­ди­ны Дне­п­ра, а он, как во­ дит­ся, чю­ден при ти­хой по­го­де. Это схва­чен­ная од­но­ вре­мен­ность (дно­в­ре­мен­ность, ис­сле­до­ва­ние ре­ль­е­фа дна вре­ме­ни при по­мо­щи эхо­ло­та) вре­мен мно­го­ли­ка. Это сня­тое в пе­ре­жи­ва­нии «тог­да» и «по­том» в «сей­ час», «преж­де и те­перь», тер­пе­ния и пре­тер­пе­ва­ния «те­перь», ус­та­нов­ле­ние со­раз­мер­но­с­ти сей­час и сей­ час, ког­да все фор­маль­ное мно­го­об­ра­зие схо­дит­ся в фо­ку­се на­сто­я­ще­го, в дви­же­нии бе­гу­щей стро­ки тек­ с­та. Скру­пу­лез­ное на­блю­де­ние и вы­яс­не­ние, на­сколь­ ко «воз­му­жа­ли дож­де­вые чер­ви» за эти го­ды, как из­ ме­нил­ся кли­мат, как вы­чер­чи­ва­ют­ся изо­ба­ры и гра­фик ли­те­ра­тур, вы­тя­ну­тые на дли­ну стро­ки сло­ва. Андрей Пучков со­став­ля­ет ло­ции, ука­зы­вая те­ че­ния, про­кла­ды­ва­ет курс и де­ла­ет по­мет­ки на по­лях бо­лее древ­ней кар­ты Ман­дель­ш­та­ма, хо­тя веч­ный го­ 212

род — как вну­т­рен­нее мо­ре — за­дох­нул­ся, не вы­дер­ жав сме­ны вре­мен как по­зо­ра. Я хо­чу уви­деть Ки­ев, но его не уз­реть ни ду­хов­ным зре­ни­ем, и ни­ка­ким дру­гим. «Под­ни­ми­те мне ве­ки». Пу­с­то. По­тра­ва еще не за­кон­чи­лась. И автор, мо­жет, сам то­го не по­до­зре­вая, вы­ра­ба­ты­ва­ет ан­ти­сеп­тик, про­ти­во­ядие труп­но­му яду ис­то­рии. Его кни­га — буд­ то вне­зап­но вы­бро­шен­ный по­бег ман­дель­ш­та­мов­ско­го очер­ка, при­хот­ли­во иду­ще­го в рост, вью­ще­го­ся по­ ви­ли­кой во­круг све­то­во­го лу­ча на за­ка­те. (По­жа­луй, и ме­ня про­би­ва­ет на рас­ска­з в «зло­ве­щеро­ман­ти­че­ с­ком ки­ев­ском сти­ле».) Ос­та­нов­лен­ные мгно­ве­ния не отя­го­ща­ют ми­ни­ат­ юр­ный (от­то­го не ка­жу­щий­ся ме­нее гран­ди­оз­ным) текст Ман­дель­ш­та­ма, не об­си­ жи­ва­ют его по­дроб­но­с­тя­ми, как тля, а на­чи­на­ют мер­ цать, со­зда­вая иг­ру све­та и те­ни в стран­ном ре­зо­нан­се со стран­ным свет­лым чув­ст­вом сча­с­тья, ког­да чи­та­ешь уртекст, хо­тя в нём изо­б­ра­же­на да­ле­ко не лу­боч­ная ла­ко­вая кар­тин­ка до­воль­но скуд­ной обы­ден­ной до­ку­ мен­таль­ной жиз­ни, но жиз­ни, а не ан­тик­ва­ри­а­та или ве­щи, сдан­ной в лом­бард. И эти уни­каль­ные фо­то­гра­ фии, ко­то­рые за­став­ля­ют ожи­вать го­род как «Про­ из­ве­де­ние ис­кус­ст­ва в эпо­ху его все­об­щей вос­про­из­ во­ди­мо­с­ти», — не ана­то­ми­че­с­кий ат­лас, а ту­ман­ные кар­ти­ны, вы­зы­ва­ю­щие в гор­ле спазм. Эту кни­гу мож­но про­пи­сы­вать в ка­че­ст­ве сна­до­ бья или — то­же ан­тик­вар­ной — кис­ло­род­ной по­душ­ ки для ко­рен­ных ки­ев­лян, за­ды­ха­ю­щих­ся без Ки­е­ва и стра­да­ю­щих де­прес­си­ей и но­с­таль­ги­ей. Это при­во­ рот­ное зе­лье по­лу­за­бы­то­го сча­с­тья и при­ча­ст­но­с­ти го­ро­ду, прав­да, с тя­же­лой лом­кой и «во чу­жом пи­ру по­хме­ль­ем» по­сле. Раз­би­тые по но­ме­рам ком­мен­та­ рии уют­ны как ки­ев­ские дво­ры, ко­то­рые ни­как не про­ ход­ные. Ад­рес­ная кни­га, шпар­гал­каин­ст­рук­ция для на­чи­на­ющ ­ е­го поч­та­ль­о­на, бре­ду­ще­го сквозь вре­ме­на 213

в лю­бую по­ру го­да с пись­ма­ми без об­рат­но­го ад­ре­са. Ад­ре­сат вы­был, и — не­из­ве­ст­но. Но кни­га всета­ки и не об этом. Она мень­ше все­го нуж­да­ет­ся в тре­нах и пла­чах. И ска­зоч­ных рас­ска­зах о мерт­вой и жи­вой во­де, ког­да по­ру­бан­ные, по­се­чен­ ные ча­с­ти сра­с­та­ют­ся от мерт­вой во­ды — как рас­чле­ нен­ный Ки­ев, — а по­том ожи­ва­ют. Смё­тан­ный на ско­рую ру­ку, как по­па­ло, го­род не ожи­вёт, да и стран­но бы­ло бы ви­деть эту хи­ме­ру ожив­шей. До­воль­но взгля­нуть на но­вую — с поз­во­ле­ ния ска­зать — ар­хи­тек­ту­ру, на убо­гий по­лет фан­та­зии ны­неш­них скульп­то­ров, пометив­ших го­род — с поз­ во­ле­ния ска­зать — па­мят­ни­ка­ми и го­род­ской яко­бы скульп­ту­рой, или по­го­во­рить с пе­ре­сич­ным горо­жа­ ни­ном о смыс­ле жиз­ни. Да про­сто вы­нуть из ушей бе­ру­ши и ус­лы­шать тя­же­лый бес­цвет­ный мат вме­с­то чи­с­то­го язы­ка, ощу­тить зло­бу и ед­ва сдер­жи­ва­ющ ­ у­ю­ ся не­на­висть и пред­чув­ст­вие вой­ны всех про­тив всех, и од­но­образ­ное уто­ми­тель­ное ве­се­лье, ко­то­рое на­ки­ ды­ва­ют на го­род, как ма­с­ки­ро­воч­ную сеть, что­бы за­ то­с­ко­вать все­рьёз. Од­но уте­ше­ние, что и «Ки­евВий» те­бя в упор не ви­дит. Про­сто, по сча­с­тью, не уз­на­ёт. Ос­та­ет­ся ве­рить не сво­им гла­зам, а ве­рить Ман­ дель­шта­му, по­вто­ряя как за­кли­на­ние: «Са­мый жи­ ву­чий го­род Ук­ра­и­ны», и по­ни­мая, что бы­ва­ет ху­же, но ред­ко. «Стран­ное и горь­кое впе­чат­ле­ние от ны­неш­ не­го Ки­е­ва»: всё как все­гда во все ве­ка, на­чи­ная с ос­ но­ва­ния. Алек­с ей БО­С ЕН­К О

214

Оглавление

Осип Мандельштам. КИЕВ (1926 г.) . . . . . . . . . . . . . . 3 «У меня сейчас короткая остановка: оазис, а дальше опять будет трудно»: Комментарии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 19 Библиография . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 183 Послесловие: А. Босенко. После Киева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 199