Тимоти Рэдклифф ОР "Быть христианином: в чём тут суть?" by Duh Litera

Серия «Богословские эссе»

Тимоти Р эдк лифф OP

БЫ Т Ь Х Р ИС Т И А Н И НОМ : В ЧЕМ ТУТ СУТЬ?

Киев

Timothy Radcliffe OP

W HAT I S T H E P OI N T OF B E I NG A C H R I ST IA N ?

BURNS & OATES

Тимоти Р эдк лифф OP

БЫ Т Ь Х Р ИС Т И А Н И НОМ : В ЧЕМ ТУТ СУТЬ?

Институт религиозных наук св. Фомы Аквинского ДУХ I ЛIТЕРА

ИНСТИТУТ РЕЛИГИОЗНЫХ НАУК СВ. ФОМЫ АКВИНСКОГО НАЦИОНАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ «КИЕВО-МОГИЛЯНСКАЯ АКАДЕМИЯ» ЦЕНТР ЕВРОПЕЙСКИХ ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

УДК 272-726.6-427 Р 96 Тимоти Рэдклифф OP. Быть христианином: в чем тут суть? / Пер. с англ. А. Дубининой. — К.: ДУХ I ЛIТЕРА, 2015. — 288 с. ISBN 978-966-378-380-2 Что значит быть христианином сегодня? Что дает нам вера? В чем разница между отдельным христианином и общиной? В своей книге «Быть христианином: в чем тут суть?» Тимоти Рэдклифф отвечает на эти и другие вопросы, актуальные как для практикующего христианина, так и для каждого, кто находится в поиске Истины. Его аргументы построены не только на учении Церкви, но и на глубоком понимании человеческой природы, проблем и тревог современников. Автор предлагает свое видение жизни христианина как основанной на открытости и доверии в Святом Духе, результатом которой должны быть определенные качества – надежда, свобода, радость и мужество. По мнению Рэдклиффа, это происходит, когда человек отождествляет себя здесь и сейчас с общиной верных и одновременно с частью истории Вселенной, которая простирается от тайны сотворения мира до тайны окончательного «Царства», провозглашенного Иисусом Христом. И только когда человек видит в Боге причину всего, он не только узнает суть своей веры, но и может передать ее другому.

Издатель: Перевод с английского: Литературное редактирование: Корректура: Компьютерная верстка: Художественное оформление:

Константин Сигов Анастасия Дубинина Оксана Пашко Дмитрий Каратеев Валентин Залевский Иоанна Песяк

Издание осуществлено при поддержке Dominikańskie Studium Filozofii i Teologii

ISBN 978-966-378-380-2

ISBN 0-8601-2369-3

С ОД Е РЖ А Н И Е Предисловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7 «Я разбужу зарю» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 17 Учимся непосредственности . . . . . . . . . . . . . . . 45 Мирное море . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 71 «Не бойтесь» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 97 Электрическое тело . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 123 Община Истины . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 151 Я — потому что Мы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 175 Граждане Царствия . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 193 Глубинный шок . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 221 Разведение панд . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 241 Без Дня Господня мы не можем жить . . . . . . . . . . 261 Заключение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 279

Быть христианином: в чем тут суть?

Посвящается моей матери, чья жизнь отвечает на этот вопрос

П Р Е Д ИС ЛО В И Е «Почему ты христианин?» — вот какой вопрос мне недавно задал один друг. Должен признаться, вопрос захватил меня врасплох. Я воспитывался в христианской вере с рождения, но никогда особо ею не интересовался, пока однажды не задался вопросом — истинна ли моя вера или же нет. Если она истинна и предназначение человека состоит в том, чтобы разделить с Богом Его неописуемую бесконечную радость, такова должна быть и цель моей жизни. Если же христианская вера лжет, тогда, разумеется, мне следует оставить Церковь. Так я и ответил моему другу: «Потому что это правда». Но такой ответ нимало не удовлетворил его. «Но в чем тут суть, какова цель быть христианином? Зачем это нужно?» Очевидно, мы подходили к вопросу с разных сторон. Если христианство истинно, у него нет иного предназначения, кроме как нацеливать нас на Бога, который есть цель всего творения. Если человек спрашивает о цели какого-либо действия или явления, если вопрос подразумевает достаточно глубокий ответ и предмет его также довольно серьезен, он, несомненно, в конце концов, придет к цели всего бытия, конечному назначению и предназначению нашей жизни — именно об этом говорят все мировые религии. Религия, которая пытается стать затребованной, рекламируя свою полезность для какой-либо иной цели — например, представляя себя отличным средством от депрессии, гарантией стабильной жизни или делового успеха, — самоуничтожается на корню. Если религия ищет оправдания собственному существованию в служении чему-либо еще, ее невозможно воспринимать всерьез. Предназначение и смысл любой религии — нацеливать человека на Господа, цель и смысл всего сущего. Поэтому нет смысла спрашивать, существенна ли, значима ли вера в Бога: ведь Бог и есть единственное мерило всякой значимости. 7

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? Однако мой друг все не унимался: «Но что ты извлекаешь из этого? Что христианство тебе дает?». И я постепенно начал понимать, что именно его интересует. Истины, которые мы исповедуем, должны некоторым образом влиять на нашу жизнь, приносить плоды. Истина закона земного тяготения, истина о шарообразной форме Земли имеют последствия. Садитесь в самолет и летите все время в одном направлении — и в конечном итоге вернетесь туда, откуда вылетали. Если истины христианского учения никак не действуют на жизнь каждого из нас, не имеют последствий, не приносят плода — тогда что это за истины? Если Бог есть предназначение всего сущего, тогда вера в Него, стремление направить к Нему как к конечной цели свое существование должно как-то отражаться в жизни верующего. Итак, христианство должно непременно что-то менять, хотя только ради перемен не стоит становиться христианином. Если бы, например, экспериментально установили, что христиане спокойней и безмятежней других людей, дурной идеей было бы проповедовать христианство как хорошее средство от стрессов. «Принимайте христианство — и будете спокойно спать по ночам!» Такой подход низвел бы религию до уровня определенного стиля жизни, вроде регулярного посещения спортзала. Бог — не пена для ванн и не ароматерапия, Им не поторгуешь, как полезным для здоровья препаратом. Но тот факт, что вера делает человека, к примеру, спокойнее, или счастливей, или смелее и так далее, служил бы подтверждением, что христианство неспроста претендует на обладание истиной, и над этим стоит подумать. Если в том, чтобы направить всю свою жизнь к Богу как к конечной цели есть последствия — например, освобождение, о котором я и буду говорить в своей книге, — разумеется, проповедник не станет провозглашать: «Становитесь христианами, потому что это сделает вас свободными!» Но если люди будут видеть свободу христиан, свободу привлекательную и интригующую, они могут заинтересоваться источником такой свободы, то есть в конечном итоге — Богом, которому мы поклоняемся. Кардинал Сюар, архиепископ Парижский, в 1940-х гг. написал: «Свидетельство — это не синоним религиозной пропаганды и даже 8

Предисловие не пробуждение в людях определенного рода любопытства. Быть свидетелем означает быть живой тайной, жить таким образом, чтобы жизнь теряла всякий смысл, если Бога не существует»1. Должно быть в христианах что-то, поражающее людей, заставляющее задуматься о тайне, скрытой в самом сердце нашей жизни. Во втором или третьем веке неизвестный христианин написал Послание к Диогнету, объясняя, чем же именно христиане столь особенны: Христиане не различаются от прочих людей ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями. Они не населяют гделибо особенных городов, не употребляют какого-либо необыкновенного наречья, и ведут жизнь ни чём не отличную от других. Только их учение не есть плод мысли или изобретение людей, ищущих новизны, они не привержены к какомулибо учению человеческому как другие, Но обитая в эллинских и варварских городах, где кому досталось, и следуя обычаям тех жителей в одежде, в пище и во всем прочем, они представляют удивительный и поистине невероятный образ жизни. Живут они в своем отечестве, но как пришельцы; имеют участие во всем, как граждане, и все терпят как чужестранцы2.

Итак, автор считает, что христиане ведут невероятный образ жизни, заставляющий прочих останавливаться в изумлении. Во II в. Тертуллиан писал, что людей поражало, как христиане любят друг друга. А есть ли что-нибудь поразительное в нашем образе жизни? Молодежь сейчас испытывает огромный духовный голод. В 1999 г. социологические исследования «European Values Study» показали, что число молодых людей, определяющих себя как верующих, заметно возросло3. Они находятся в поисках смысла жизни. Нередко «духовность» для них важнее доктрины, они Growth or Decline, Notre Dame 1951, цит. по: S. Hauerwas, Sanctify the Time, Edinburgh 1998, p. 38. 2 Цит. по: Ранние Отцы Церкви. Антология, Брюссель 1988, с. 595. 3 Yves Lambert, «A Turning Point in Religious Evolution in Europe», в: The Journal of Contemporary Religion, Vol. 19, № 1, 2004, p. 29–45. 1

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? с подозрением относятся к идее принадлежности к какой-либо религиозной организации, ограничивающей их независимость. По выражению Грейс Дэви, социолога и специалиста по европейскому религиоведению, молодежь «верует без принадлежности»4. Часто христианство интересует их меньше, чем другие религии. Будучи христианином, я исповедую, что моя вера — это «благая весть», буквальный перевод слова «евангелие». Почему же молодые люди не всегда воспринимают ее как радостную весть, прекрасную и влекущую? Почему наши слова о нашей вере часто кажутся неубедительными и даже скучными? Может быть, так получается потому, что в нашей жизни обычно нет ничего поистине невероятного? Часто там и впрямь не найти ничего, что поражало бы и интриговало людей, и непохоже, чтобы такая жизнь теряла смысл вне Бога. В последнее время все христианские Церкви заново пробудились к проповеди Евангелия. Конечно же, и в Католической Церкви велось много разговоров о евангелизации. Епархии и приходы мечтали о том, чтобы провозгласить нашу веру всем народам. По большей части эти планы провалились. Мы можем сколько угодно говорить о любви, свободе, счастье и так далее, но пока наши Церкви зримо не претворятся в места, где люди свободны и отважны, с чего бы это люди должны нам верить? В отличие от речей книжников и фарисеев, слова Иисуса имели власть, и Его власть заключалась в том, что он проповедовал свободу и радость. Его слова впечатляли, потому что запечатлевались в Его невероятной жизни, в общении с чужаками, пирах с блудницами, в полном отсутствии страха перед кем бы то ни было. В этой книге я хочу поразмышлять о том, какие изменения должна приносить в нашу жизнь вера. Сразу же хочу пояснить, что невероятное отличие христиан от других людей заключается не в том, что христиане лучше. Нет ни малейшего свидетельства, что мы таковы. Иисус сказал: «Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мк. 2:17); именно это Он продолжает делать. Он ел и пил с теми, кто считался отбросами общества. Церковь есть дом для всех 4

Grace Davie, Religion in Modern Europe: A Memory Mutates, Oxford 2000, p. 3.

Предисловие и каждого, особенно для тех, чья жизнь — одна сплошная неразбериха. Весьма показательно, что первым христианином, попавшим в Рай, оказался разбойник, распятый рядом с Иисусом. Древнее сирийское стихотворение рассказывает, что когда он прибыл ко вратам небесным, ангел, поставленный следить за порядком, не хотел его пускать, потому что считал, что таким здесь не место5! В любом случае, сообщество, основой существования которого является моральное превосходство его членов, будет не только отвратительным по сути своей, но и неизбежно спровоцирует людей выискивать в нем недостатки и грехи и злорадно предъявлять их на всеобщее обозрение. Если пресса изобилует нападками на Церковь и любой наш грех непременно попадает на первые страницы газет — это именно потому, что цель и суть христианского бытия ошибочно, но очень часто понимается именно так: оказаться лучше других. Эта книга не является попыткой найти самую «соль» христианства, раскрыть его секрет, вроде таинственной «изюминки» ликера Шартрез или Пепси-Колы. Скорее я попытаюсь рассмотреть несколько разных аспектов христианской веры в свете того, каким образом они могут призвать нас изменить перспективу восприятия культуры, господствующей в нашей вселенской деревне. Именно эти особенности придают смысл нашим словам о вере. Если мы только приспосабливаемся к обстоятельствам, если в нашей жизни нет ничего странного и удивительного — все наши утверждения касательно веры останутся пустыми словами. Как животные словесное, придающие явлениям смысл путем называния их, мы непременно должны придавать своей вере форму утверждений. Мы провозглашаем то, что считаем истинным. Но св. Фома Аквинский, доминиканец, живший в XIII веке, утверждал, что цель нашей веры — не в самих словах, но в том, на что слова указывают, в нашем Боге, находящемся за пределом всяких слов6. Это не значит, что слова не важны. Совсем наоборот! Слова служат лестницей, по которой мы восходим к тайне. Ср. Simon Tugwell OP, Human Immortality and the Redemption of Death, London, p. 171. 6 Summa Theologiae (далее — ST), II.II.1.2–2. 5

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? Однако они по-настоящему работают, только когда явственно указывают на нечто большее за пределами себя. Гуго Сен-Шерский, еще один доминиканец XIII века, сказал: «Сначала лук натягивается в учении, а потом стрела выпускается в проповеди». Применяя эту метафору к нашей вере, можно сказать, что вероучительные утверждения — это стрелы лучника. Цель существования стрел в том, чтобы быть нацеленными и выпущенными в некую мишень. Если лучник просто расхаживает повсюду со стрелой на тетиве, так и не собравшись выстрелить, — его стрела будет совершенно бесполезна. Так же дело обстоит и с вероучительными утверждениями. Они имеют смысл только в том случае, если направляют нас к Богу, находящемуся за пределом всяческого разумения. Именно удивительные аспекты христианской жизни сообщают ей то, что мы зовем ее сутью, и заставляют увидеть в наших утверждениях отголоски тайны. К примеру, сказать «Бог есть любовь» может всякий. Но это утверждение не будет иметь никакого христианского смысла, будучи сказанным вне контекста общины, в которой действительно живет любовь — пусть не идеальная, пусть исполненная падений. Если мы говорим, что Иисус воскрес из мертвых, но в нашей жизни Его воскресение никак не запечатлевается, — можно твердить о воскресении вплоть до пришествия Царства, но слова наши не будут значить ничего. С таким же успехом можно в стране, где запрещен алкоголь, разглагольствовать о радостях винопития — этого типично доминиканского занятия, как мы увидим впоследствии. Слова будут лишены контекста, который мог бы придать им смысл. Мы часто жалуемся, что молодое поколение невежественно относительно христианства. Однако производство бесчисленных фильмов, передач, телепрограмм, бумаг останется пустой тратой времени, если не будет сопровождаться трудами над тем, чтобы Церковь стала наглядным примером свободы, отваги, радости и надежды. Мы обязаны тщательно выбирать слова. Истина имеет огромное значение. Но наши слова не принесут плода, не будучи внедрены в общины, которые ясно покажут, что эти слова нацелены на нечто большее, на Того, кто избрал нас и даровал нам Свое Слово. Св. Антоний Падуанский, францисканский проповедник XIII века, 12

Предисловие скорбел о том, что Церковь «разбухла от слов». С той поры немногое изменилось. Мы продолжаем выдавать на-гора бесчисленные документы, нудные длинные проповеди — но пока люди не почувствуют дух свободы, пронизывающий нашу жизнь, слова будут активно разрушать евангельскую проповедь. Цель христианства — нацеливать людей на Бога, в Нем смысл человеческой жизни. Надежда — это убежденность в том, что у нашего существования есть некое конечное предназначение. Если этой цели нет — христианство и все прочие религии становятся пустой тратой времени. В первой главе будет говориться о том, что значит надеяться и как надежда проявляется в человеческой жизни. На самом деле вся эта книга — не о чем ином, как о надежде. Наша вера состоит не в том, что мы должны проделать многотрудный путь к Господу, к далекой цели нашего путешествия, подобно тому, как Фродо и Сэм претерпевают тяготы по дороге в Мордор. Наша вера в том, что сам Бог взыскал и нашел нас. Бог уже присутствует в жизни каждого человека, пусть даже и неназванный, и неузнанный. Таким образом, смысл нашей надежды и наша конечная цель в некоторой мере уже пребывают с нами. Проповедники не приводят людей к Богу: мы просто называем по имени Бога, который всегда был здесь, возле нас. Мы, христиане, верим, что Божие присутствие среди нас проявляется в виде свободы, счастья и любви. Таковы первые плоды Царствия. Во второй и третьей главах говорится о том, как христианство призывает нас к новым, странным и непонятным формам свободы и счастья. Может быть, вас удивит, что я не посвятил отдельной главы любви — но любовь есть форма всей христианской жизни, и в некотором смысле все главы этой книги являются исследованием на тему того, что значит — любить. В какой-то момент становится ясно, что вступление в истинную свободу и счастье требует от нас глубочайшего изменения. Свобода — это не просто выбор между альтернативами, а счастье не равнозначно веселому состоянию духа. Свобода и счастье есть участие в жизни Бога, требующее от нас своего рода смерти и воскресения. Разумеется, это пугает. Нам потребуется мужество, 13

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? чтобы позволить Богу, пребывающему с нами, освободить нас и наполнить радостью. О чем и рассказывает четвертая глава, посвященная добродетели, в которой сегодняшняя Церковь более всего нуждается. Надеюсь, мне также удастся показать, что достижение свободы и счастья — это не только внутренние процессы. Наша человечность неразрывно связана с нашей телесностью. У нас не просто есть плоть: мы — плотские существа. Наша телесность — важнейший аспект почти всего христианского учения. Мы никогда не поймем, что такое надежда, счастье и свобода, пока не постигнем в должной мере, что значит — быть телесными. Об этом будет говориться в пятой главе. Шестая глава посвящена вопросу, подразумевает ли ситуация — быть христианином — особое восприятие истинности и правды. Опять-таки, я не хочу сказать, что христиане правдивей других людей и посему имеют право претендовать на моральное превосходство. Ничто не указывает на подобное наше право. Скорее речь о том, что мы довольно-таки необычным образом понимаем саму концепцию правдивости. Св. Августин описывал человечество как «общину истины»; и тут мы переходим к следующему пункту — вопросу о единстве человечества. Быть нацеленным на Бога означает не только верить, что Бог является целью моего личного странствия по жизни и смерти. Мы верим, что в Боге достигнет окончательного единства и смысла все человечество. Я не завершен и не целостен в отрыве от всех остальных людей. Что для нас означает вера в конечное единство человечества и как она может влиять на жизнь христиан — об этом говорится в седьмой и восьмой главах. Однако разобщенность как отдельных христиан, так и наших Церквей наносит урон нашему свидетельству о единстве человечества, и в девятой и десятой главах мы рассмотрим, как исцелить разлад и внутрицерковную поляризацию. И, наконец, в заключение поговорим об отдыхе, о Дне Отдохновения, и посредством этого обратим взор к конечному покою, который человечество призвано разделить с Богом. Таким образом книга проведет нас от надежды — к ярчайшим из знамений нашей надежды: к свободе, непринужденности, легкости — и далее к игре, к образу homo ludens. Это выражение нашей надежды, что жизнь человека, в конце концов, куда-то ведет, 14

Предисловие приводит в Царство, и совершенно необязательно — в результате непрерывной борьбы за каждый шаг. Хочу поблагодарить моих братьев из Блэкфрайерз (Оксфорд) — они своей дружбой и проповедью научили меня большинству вещей, о которых говорится в этой книге. Особенно я благодарен Вивьену Боланду ОP, который читал черновики, ободрял меня и давал советы. Я прекрасно сознаю, что в своих размышлениях по поводу цели христианского бытия я целиком принадлежу определенной традиции — как доминиканец и римо-католик; однако я надеюсь, что эти размышления могут оказаться полезными и христианам других традиций, которым я также многим обязан.

ГЛ А ВА 4 «НЕ БОЙТЕСЬ!» Влияет ли христианство на нашу жизнь? Мы уже видели, что вера призывает нас к образу жизни, который удивляет и интригует людей. В мире, утратившем свои утопии, мы должны стать символом надежды; мы призваны принять величайшую свободу Христа и уже сейчас радоваться неким предвкушением счастья, для которого мы созданы. Если мы неспособны ни на что из перечисленного, причиной тому может быть наш страх. Мы боимся ступить на путь паломничества к Богу. В «Пути паломника» Дж. Беньяна Отчаяние объясняет, что от странствия его и его дочь Недоверие удержали «рабские страхи»: «Если быть откровенным с вами, они только призраки, которые мы вскормили, когда только вышли в путь — а потом уже никогда не могли от них избавиться. Они ходят повсюду и ищут паломников, чтобы питаться ими — так что ради нас, прошу, закройте за ними двери!»1. Этот страх может препятствовать нам в наслаждении полной свободой самоотдачи, говоря, что нам будет больно. Ангел является женщинам у пустого гроба и говорит: «Не бойтесь», однако именно страх ослепил женщин, не дав им понять, что означает пустой гроб, так что они никому ничего не сказали. Наше свидетельство Евангелия не будет убедительным, пока мы не обретем необъяснимой свободы. Первые века христианства были временем великой тревоги и неопределенности. Римскую Империю, по мнению многих, обратила в христианство отвага мучеников. Может, учение Церкви казалось еще незрелым и непродуманным — непонятная вера в единого Бога в трех лицах, да еще и странная идея о телесном воскресении из мертвых — но мужество мучеников означало, что в христианстве есть некая загадка, от которой так просто не отделаешься. Мученики говорили 1

John Bunyan, The Pilgrim’s Progress, Oxford 1966, p. 258.

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? о христианской надежде. Когда св. Игнатия Антиохийского в 107 г. везли в Рим, чтобы там предать на мучения, он умолял римских христиан не пытаться освободить его, чтобы смертью он мог стать «вразумительным свидетельством Божиим»2. Мужество — это универсально привлекательное качество, в отличие от таких христианских добродетелей, как, скажем, воздержание; а значит, оно ясно говорит сердцам людей, не принимающим нашей веры. Баламут, старый дьявол, чьи советы молодому демонуискусителю описаны К. С. Льюисом, жалуется, что трусость — это единственный полностью непривлекательный порок: «Трусость — единственный из пороков, от которого нет никакой радости: ужасно ее предчувствовать, ужасно ее переживать, ужасно и вспоминать о ней», а мужество в каждом критическом случае «сразу же делалось прекрасным и необходимым для людей, и вся наша работа шла насмарку; так что все еще есть, по крайней мере, один порок, которого они стыдятся»3. Есть африканская сказка о черепахе, которая собиралась биться с леопардом. Она (вернее, он — эта черепаха была мужского пола) прибыл на место битвы заранее и пометил его значками; когда его спросили, зачем он это делает, последовал ответ: «Чтобы даже и после моей смерти все, кто будет проходить тут, говорили: „Здесь боролся с врагом тот храбрый парень“». Невозможно не проникнуться любовью к черепашьему бойцу! Также и мы, как древние римляне, в начале XXI века живем в тревожное время. В романе «Призрак Анил» женщина-хирург из Шри-Ланки изучает амигдалу, нервный узел в мозгу, управляющий эмоцией страха. «Она помнит об этом узелке. У нее выработалась привычка всякий раз во время вскрытия искать амигдалу, маленький нервный узел, управляющий страхом, — а значит, управляющий всем. То, как мы живем, как принимаем решения, ищем подходящую партию, строим дома, обеспечивающие нашу безопасность… „Мне хотелось открыть единый закон, управляющий всей жизнью. Мое открытие — это страх“»4. Послание к Римлянам, 2:1, перевод из бревиария. C. S. Lewis, Screwtape Letters, London 1942, p. 148. Русский перевод Т. Шапошниковой. 4 Michael Ondaatje, Anil’s Ghost, London 2001, p. 135. 2

Глава 4. «Не бойтесь!» Во многом наша жизнь гораздо безопаснее, чем у наших предков. По крайней мере, на Западе мы защищены от болезней, насилия и нищеты. И все равно мы боимся. Мы боимся опасностей, которые сами же создали: экологической катастрофы, коровьего бешенства, атомного оружия, генетически модифицированных продуктов. Мне случалось бывать в странах Африки, где люди каждый день подвергались смертельной опасности, оставаясь спокойными и уверенными, в то время как на Западе даже малейшая вероятность риска нередко производит панику. И подобный климат тревоги провоцируется политиками, практикующими «политику страха». Я пишу эти строки в день всеобщих выборов 2005 года. Некоторые политики пытаются побудить нас голосовать за них, пугая толпами эмигрантов, насилием в городских центрах, крахом системы здравоохранения, врачебными ошибками. Если идеализм не убедит нас голосовать за определенную партию, возможно, убедит тревога. «Новая партия — новая опасность», каждая политическая партия использует все ту же тактику. Именно этот страх оправдал сужение прав человека после теракта 9-го сентября и скандала на базе в Гуантанамо. Однако на практике получается, что страх вынуждает людей не голосовать, а скорее запираться у себя дома и ни за что не выходить наружу. Страх разлагает общество и убивает гражданские чувства. Итак, нашему обществу нужна хорошая доза христианского мужества, но Церковь не всегда может таковую предложить. Папа Иоанн Павел II однозначно был отважным человеком, не боявшимся ничего и никого. В апостольском послании «Novo millenio ineunte» он призывает нас быть мужественными. Рефреном служат слова «отплыви на глубину» (Лк. 5:4). Думаю, что в Африке, Латинской Америке и Азии я встречал невероятно отважных христиан, с героической выдержкой переносящих ежедневные опасности, остающихся на посту, когда остальные бегут. Но мне кажется, вряд ли мы можем утверждать, что Западная Церковь взращивает в нас отвагу. В моем детстве во время конфирмации епископ еще наносил молодым людям ритуальный удар по щеке5. Миропомазание 5

Аналог «алапы», ритуальной пощечины, получаемой оруженосцем

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? воспринималось как таинство мужества, дающее христианину готовность страдать за веру. Я вырос на историях об английских и валлийских мучениках, претерпевших героическую смерть за Христа; в детских фантазиях я представлял, как русский парашютный десант окружает нашу школу. Всех мальчиков выводили наружу, выстраивали во дворе и предлагали отречься от веры или умереть. Конечно же, юный Рэдклифф представлял себя падающим под пулями, окруженным рыданиями, любовью и восхищением! Таинство миропомазания, несомненно, должно формировать нас для героизма, вводя нас в общину, где в первую очередь мы учимся быть отважными друг с другом. Такова община, в которой мы осмеливаемся говорить друг другу правду, слушать друг друга, быть открытыми друг другу и уязвимыми, не бояться друг друга. Пока внутри Церкви не будет такого мужества — не будет и мученичества для мира, убедительности, «вразумительных свидетельств Божиих». Какое мученичество нам нужно? Как нам ему научиться? Сейчас многие претендуют на статус мучеников, обвязываясь взрывчаткой, чтобы убивать невинных людей. Мученичество ли это? Заслуживают ли подобные действия хотя бы имя отваги? На что могло бы быть похоже отличное от подобного, христианское мужество? Уязвимость Слово «отвага» (courage — по-английски) происходит от латинского «cor», то есть «сердце». Отвага часто понимается как сердечное качество. Человек чувствует себя храбрым или испуганным. Однако Аристотель, а вслед за ним и Аквинат, в первую очередь считали отвагу качеством разума. Это «fortitudo mentis», отвага видеть вещи так, как они есть, воспринимать опасность ясно и честно6. Храбрый человек признает свою уязвимость. Йозеф при посвящении в рыцари и бывшей обязательной частью обряда. Символизировала рыцарское послушание сюзерену и отвагу в будущем — «это единственный удар, который рыцарь имел право оставлять неотмщенным». — Прим. перев. 6 ST II.II 123.1.

100

Глава 4. «Не бойтесь!» Пипер, комментируя Аквината, пишет: «Стойкость предполагает уязвимость; при отсутствии уязвимости не существует и возможности быть стойким. Ангел не может быть отважным, потому что он неуязвим. Быть отважным означает быть способным получить увечье»7. Ну да, ангелам легко говорить: «Не бойтесь». Они же не знают, что это такое! Нет отваги и без дальновидности. Если человек собирается броситься в горящий дом, чтобы спасти из огня ребенка, он может получить там ожоги и даже погибнуть. Уверь он себя, что он попросту неуязвим, с кожей из асбеста, это будет не отвага, а попросту глупость. Совершенно правильно бояться обжечься, но отважный человек не дает страху управлять своими поступками. Страх может сделать нас рабами, а отвага провозглашает нашу свободу делать то, что правильно, несмотря на риск. Аристотель утверждал, что кельтские воины бесстрашны, но не отважны, так как они не сознают опасности. Отважный человек признает свой страх. Однажды Оскар Ромеро, сидя на скамейке со своим другом, спросил его, боится ли тот умереть. Друг ответил, что не боится, и Ромеро сказал: «А я вот боюсь. Я боюсь умереть». Однако это не помешало ему отдать свою жизнь. Отвага может потребовать от меня пожертвовать подлинно хорошим ради лучшего. Я могу пожертвовать своей репутацией ради того, чтобы говорить истину, или здоровьем — ради проповеди Евангелия. Я могу пожертвовать даже величайшим из своих естественных благ, то есть жизнью, ради того, что лучше всего на свете, — жизни вечной. Энтони Росс OP писал: Таким образом, воистину отважный человек — это не тот, кто «вовек не ведал страха», не берсерк, впавший в неистовство, и даже не прекрасно тренированный солдат, уверенный в своих боевых умениях и, возможно, принимающий меры к тому, чтобы биться с минимальными потерями. Скорее это человек, который реалистически оценивает трудности и опасность, осознающий последствия в силу своего разумения 7

The Four Cardinal Virtues, Notre Dame 1966, p. 117.

101

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? и поэтому контролирующий чувства, естественным образом возникающие в подобной ситуации, — будь это чувство страха или возбуждения, чрезмерной уверенности или ее недостатка8.

Следовательно, добродетель отваги труднее всего оценить в других, ведь мы не можем разделить с ними их осознание риска. Отважный солдат должен уметь рассудить, когда следует атаковать, а когда отступить, хотя сторонний наблюдатель может счесть отважное решение трусливым. Например, нам чрезвычайно трудно судить, отважно или трусливо поступил Пий XII, когда не стал более открыто осуждать преследование евреев во время Второй мировой войны. Мы можем глубоко сожалеть, что он этого не сделал, можем стыдиться его молчания, и все же остается возможность, что, принимая во внимание все факторы, он принял отважное решение. Баламут не ошибается, говоря, что мужество остается повсеместно ценимой добродетелью, и никто не станет восхищаться трусостью; однако не всегда просто отличить одно от другого. Воздержание — это добродетель, которую можно легко счесть непривлекательной: робостью, страхом праздника жизни. Многие доминиканцы, пившие вино, и не только «новое вино Евангелия», похоже, думали сходным образом! Однако мертвецки напиться — это не тот поступок, который служит примером воздержанности, а воздержание может быть примером отваги. Так, не всегда просто распознать истинную отвагу, но когда распознаешь — ее красоту уже невозможно отрицать. Трудно также сказать, какое решение воистину отважно, ведь никто не может в точности предугадать грозящие последствия. Иногда приходится нырять, совершенно не зная дна. Честертон писал: «Тот пятачок земли, где неизвестный храбрец впервые попробовал стилтонский сыр и остался жив, надо бы отметить полированной табличкой»9. Первая стадия обретения отваги — освобождение от воображаемых страхов, от боязни того, что на самом деле вовсе не опасно. Многих из нас одолевают страхи ни на чем не основанные или Вступление к St. Thomas Aquinas, Summa Theologiae, Thomas Gilby OP, ed., Vol. 42 (2а2ае 123–40), London 1966, p. xxiii. 9 «The Poet and the Cheese», в: Miscellany Of Men, Gutenberg Project, released 1999. 8

102

Глава 4. «Не бойтесь!» невротические. Например, почти все члены моей семьи страдают арахнофобией. Пригласите парочку пауков в полную Рэдклиффов комнату — и результат будет отнюдь не поучительным! Все мы отлично знаем, что наш страх не имеет ничего общего с опасностью, якобы представляемой английскими пауками; это чистой воды фобия, когда на пауков проецируется страх опасности, которой сами пауки не несут. Сперва я постоянно испытывал ужас, путешествуя по странам Азии и Африки, где то и дело приходилось встречать жутчайших пауков: птицеедов, тарантулов, «черных вдов» и тому подобное. Могу засвидетельствовать, что это действительно эффективное, хотя и неприятное лекарство от фобии. Приходится раскрыть глаза на тот факт, что пауки — это просто пауки и ничего более. Разумеется, если такие страхи — признак болезни, например, агорафобии или клаустрофобии, их влияние не имеет ничего общего с трусостью. Несколько храбрейших из встреченных мною людей страдали от подобных фобий. Борцы против апартеида, заключенные в тюрьме Роббенайленд в Южной Африке, подбадривали друг друга, читая свои любимые места из Шекспира. Для Нельсона Манделы это был отрывок из «Юлия Цезаря»: «Трус умирает много раз до смерти»10. Трусость может заключить нас в воображаемом мире, исполненном смертельных опасностей. Отвага начинается со стремления к объективности перед лицом опасности. Немало христиан сталкивается с настоящими опасностями каждый день. 12 февраля 2005 г. погибла от пули сестра Дороти Стэнг из конгрегации сестер Нотр-Дам; она защищала права бедных поселенцев от крупных землевладельцев в бразильском регионе Амазонки. Следующий в списке целей — французский доминиканец, Анри Бурэн де Розьер, многократно пытавшийся привлечь к суду землевладельцев за порабощение и убийства своих работников. За его голову назначена цена в $30 000. Анри настаивает, что угроза его жизни сильно преувеличена: «Я не боюсь умереть. Мне 75, я прожил долгую жизнь». Когда я посетил его, он уступил мне на ночь свою комнату. Сам он не спал до утра — ему внезапно подумалось, что если за ним придут этой ночью, меня могут случайно убить вместо 10

У. Шекспир, Юлий Цезарь II.ii. Пер. Михаила Зенкевича.

103

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? него, а это будет дурно и позорно. К счастью, меня подобная идея не посетила! Как нам научиться подобной храбрости, освобождающей от рабского страха? Средоточие нашей веры — крест, образ совершенно уязвимой личности, уязвленной вплоть до смерти. Однако когда Иисус воскресает из мертвых, Он сохраняет свои раны. В Евангелии от Луки Он говорит: «Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня» (Лк. 24:39). В изложении Иоанна это звучит так: «Пришел Иисус, и стал посреди, и говорит им: мир вам! Сказав это, Он показал им руки и ноги и ребра Свои» (Ин. 20:19– 20). Фома по возвращении желает лишь одного — позволения узреть раны Иисуса и прикоснуться к ним. Воскресший Христос остается раненым. Его страдания и смерть не просто остались позади, как прошедшие моменты Его жизни, как наше детство для нас, когда мы повзрослели. Джеймс Элисон пишет: Воскресение Иисуса было благодатным возвращением к Нему всей Его жизни и Его же смерти, всего, что окончилось в Страстную Пятницу, — полнота человеческой сущности Иисуса включает в себя и Его человеческую смерть. Это значит, что воскресший Господь в то же время является Господом умершим-и-воскресшим. Иисус, как Он явился ученикам, — не то же самое, что победитель, принявший душ после состязания11.

Третья пасхальная префация говорит, что Иисус «не перестает приносить Себя в жертву за нас, защищая нас пред Тобой Своим вечным заступничеством; принесенный в жертву, Он не умирает, а преданный смерти — живет вечно». Латинский оригинал еще более парадоксален: Иисус — «agnus qui vivit semper occisus’ («агнец, что живет вовеки убитым»). Если бы воскресший Господь не носил вовеки своих ран — немного было бы у Него сейчас общего с нами. Воскресение было бы для нас обетованием будущего исцеления и жизни вечной, но в нынешнем страдании оно бы оставило нас 11

James Alison, Knowing Jesus, London 1993, p. 20.

104

Глава 4. «Не бойтесь!» без поддержки. Однако мы уже разделяем Христову победу благодаря дню Пасхи. Иисус сейчас и всегда делит с нами наши раны, а мы делим с Ним победу над смертью. Мы тоже ранены и исцелены уже сейчас. Когда Брайан Пирс OP впервые оказался в перуанских Андах, его поразило, сколь повсеместно распространены там образы Христа распятого, покрытого кровью и страдающего. Казалось, что вера здешних аборигенов остановилась на моменте до воскресения, и им остались только образы Христова поражения. Но вскоре он понял, что ошибался. Эти кресты служат местным жителям знаками того, как воскресший Христос делит с ними их нынешнее распятие. Мы должны набраться отваги и идти на риск вплоть до получения ран. Французский писатель Шарль Пеги рассказывает о человеке, который умер и пришел на небеса. У врат его встретил ангел, который велел: «Покажи мне свои раны». «Раны? — удивился тот. — Но у меня их нет». Тогда ангел сказал: «Неужели ты никогда не думал, что существует что-то, за что стоит сражаться?». Ожидание Для Аристотеля отвага — прежде всего добродетель воина, который осмеливается рисковать своей жизнью во время сражения. Для Фомы Аквинского отвага — прежде всего стойкость, выносливость. Это значит оставаться на месте, быть верным и терпеливым, даже когда очень трудно. Г. К. Честертон напоминает, что все мы обязаны своим существованием отваге наших матерей, вытерпевших девять месяцев беременности и тяготы родов. Есть отвага родителей, выносящих многие бессонные ночи, выращивая детей. Есть отвага учителей бедных школ — остающихся на месте и продолжающих учить, несмотря на страх и скуку. Есть отвага санитарок и врачей в областях Африки, близких к Сахаре, продолжающих ухаживать за больными СПИДом, притом что добыть хоть какие-нибудь медикаменты почти невозможно, а эпидемия грозит накрыть всю страну. Есть терпение супругов, остающихся верными, хотя отношения в семье уже очень нестабильны; терпение больных, день за днем переносящих страдание. Отвага делает нас стойкими. 105

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? Наше общество пытается принизить цену ожидания. Ожидание для нас «вычтено из желания»12. Это симптом общества, утратившего вкус к долгим историям, для которого существует только настоящий момент. В октябре 2004 г. в Канаде потерпел крушение самолет. К моменту крушения пилоты были в воздухе около 24 часов. Они везли на западные рынки свежие овощи из Африки. Потребители желают круглый год приносить из супермаркетов свежие бобовые, горошек и спаржу. Им не хочется ждать сезона, они хотят получить овощи сейчас. Чтобы обеспечить овощи и фрукты по приемлемым ценам, супермаркеты покупают их у компаний, которые используют старые самолеты, чья техника оставляет желать лучшего, регистрируя их в странах с низкими стандартами безопасности — например, в данном случае в Гане. Пилоты проделывают чрезвычайно долгие перелеты, что очень опасно. Это уже четвертое крушение самолета данной компании с 1992 г. Ее основатель сказал, что на супермаркетах нет никакой вины за случившееся. Они просто отвечают на требования рынка, а рынок не терпит ожидания. Однако бедным приходится ждать. Они должны ждать, пока земля произведет свой плод. Они должны ждать в очередях, чтобы купить продукты по доступной цене, а если товар дефицитен — может оказаться, что ждали они напрасно. Они ждут рабочих вакансий. Всякий, кто странствовал по Африке или Индии, знает, что там требуется великое терпение. Однажды я ожидал самолета на Берег Слоновой Кости, и меня предупредили, что рейс может немного опоздать. «На сколько?». — «Дня на три». Более всего они ожидают справедливости, ведь годы проходят — а положение дел не меняется к лучшему. Итак, нам требуется выносливость, чтобы оставаться на месте, не опускать руки, не сдаваться, быть верными Господню обетованию лучшего мира. Диалог с исламом также требует от нас верности на долгие годы, готовности дружить и спорить, как только в стене появится малейшая брешь. Джордж Анавати OР, египетский доминиканец, посвятивший жизнь диалогу с исламом, утверждал, что в этом вопросе требуется «геологическое терпение». Венсан де Куэнонль ОР, бывший Магистр Ордена, 12

Bauman, Liquid Modernity, Cambridge 2000, p. 76.

106

Глава 4. «Не бойтесь!» называл это качество «le courage du futur»13, отвагой будущего, отвагой, простирающейся в будущее. Она ярче всего показывает, в чем цель бытия христианином — бытия, нацеленного на то, чего здесь еще нет, на обетование будущего. Отвага нам нужна и в Церкви. Мирянам требуется отвага, чтобы выстоять, когда жизнь в приходе становится мертвой и сухой, от священника невозможно получить пастырскую поддержку и сдаться, казалось бы, очень просто. Женщинам, ощущающим, что их достоинство до сих пор в полной мере не признано Церковью, требуется стойкость — та же, что не давала им отчаяться долгие века. Священникам и монашествующим требуется выносливость, когда призвание по прошествии первой радости, казалось бы, теряет всякий смысл. До Второго Ватиканского собора многие богословы ратовали за обновление Церкви, за возвращение к нашим истокам в Слове Божьем. Такие ученые, как Мари-Доминик Шеню и Ив Конгар, претерпели долгие годы преследований, но они выстояли. Конгар писал: «Выстоять в неизвестности, не представляя, сколько еще продлится испытание, и не падать духом, если оно продолжается, преодолевая усталость и горечь: вот чего в максимальной степени требует от нас добродетель отваги, вот что объясняет, почему это главнейшая ценность нашей нравственной жизни»14. Он должен был верить, что однажды, в назначенный Господом день, истина восторжествует. Он утверждал, что пребывая во тьме, человек должен верить: то, во что он верил при свете дня, еще возьмет свое. Некоторые католики сейчас испытывают глубокое разочарование: их надежды на Собор не принесли ожидаемого. Находятся и те, кто утверждает, что Церковь переживает регресс, возвращаясь к временам клерикализма. Им тоже требуется отвага стойкости, вера, что в назначенный Господом срок мы получим, чего так жаждали, — даже если и не таким образом, как ожидали. Св. Екатерина Сиенская соединила языческий и христианский идеалы отваги в образе Христа — терпеливого и уязвимого солдата. V. de Cousenongle OP, Le courage du futur, Paris 1980. «Le traité de la force dans la «Somme Théologique» de St. Thomas d’Aquin», Angelicum 51, 1974, p. 331–48. 13

107

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? Он вступает в битву на кресте и выстаивает до конца. Быть христианином означает иметь часть в Его стойкости. Екатерина пишет собрату-доминиканцу: Мы словно бы выходим на поле боя и должны сражаться отважно, не уклонясь от ударов и не отступая, но не сводя глаз с нашего командира — Христа распятого, Который всегда выстаивал. Он не сдавался, когда Ему говорили: «Сойди с креста!» И ни дьявол, ни наша неблагодарность не заставили Его сдаться и отринуть исполнение воли Отца и наше спасение. Нет, Он стойко держался до конца… И это убило Его!15

Когда то, чего мы ожидаем, не приходит, неуклонно возрастает искушение сдаться и бежать. Но отцы-пустынники верили, что великого прорыва к святости можно достичь, только оставаясь на месте и ожидая Бога. «Оставайся в своей келье, и она научит тебя всему». Амма Синклитикия писала: «Если живешь в монашеской общине — не уходи в другое место: это причинит тебе много вреда. Если птица бросает яйца, которые высиживала, она не дает вылупиться птенцам; точно так же монах или монахиня охладеет и погубит свою веру, если будет все время переходить с одного места на другое»16. Кардинал Ньюмен сказал: «Христианин — это тот, кто ожидает Христа»17. Весь литургический год учит нас быть народом, обладающим достаточной отвагой, чтобы ожидать до самого пришествия Господа. Адвент тренирует в нас терпение, чтобы не начать праздновать слишком рано, противостоя искушению отмечать Христово рождение до наступления такового, хотя магазины уже полны поздравлений со счастливым Рождеством; Адвент учит бороться с желанием распаковать подарки до дня Рождества. Христос — это Письмо T159, к Раньери, брату из Пизы; цит. по: Suzanne Noffke OP, неопубликованная лекция «Praising, Blessing, Preaching: Catherine throws down the Gauntlet», Molloy College, 22 April 2005. 16 Syncletica 6, цит. по: Rowan Williams, Silence and Honey Cakes: the Wisdom of the Desret, Oxford 2003, p. 82. 17 Newman, Parochial and Plain Sermons IV, 22, 1882, p. 319 и далее. 15

108

Глава 4. «Не бойтесь!» дар, а дар нужно почтить ожиданием момента, когда он, наконец, будет дарован. Такое ожидание — отнюдь не синоним пассивности. Латинское слово «ждать» («attendere») означает «простираться вперед». Мы смотрим вперед с предельным вниманием, открывая себя тому, что грядет: так мать готовится к родам. Весь год отмечен моментами ожидания: Страстная Суббота заставляет нас замереть между смертью и воскресением, ожидая момента триумфа, и так же между Вознесением и Пятидесятницей мы ждем дара Святого Духа. Христианский год воспитывает в нас терпение. Почему же ожидание — это такая важная часть христианской жизни? Разве Бог не может дать нам желаемое прямо сейчас: справедливость для бедных и совершенное счастье для всех? Со дня воскресения прошло почти 2 000 лет, а мы все еще ожидаем Царствия. Почему? Одна из причин, почему нашему Богу нужно так много времени, заключается в том, что Он — не из числа богов. Наш Бог — не могущественный небесный супермен вроде невидимого Президента Буша космического масштаба, от которого ожидают, что он вот-вот вломится на землю откуда-то снаружи. Пришествие Бога — это не кавалерия, скачущая нам на подмогу. Бог приходит к нам изнутри, из сокровеннейших глубин нашего существа. Он, по словам Августина, «ближе к нам, чем мы сами к себе», или, как говорит Коран, ближе к нам, чем наша яремная вена. Бог приходит к нам, как ребенок к матери: из сердца ее бытия, через постепенное преображение того, кто она есть. Любое другое пришествие было бы насилием и нарушением свободы. Мы телесны, а тело живет во времени. Как для течения беременности нужно девять месяцев, так требуется время, чтобы срослись сломанные кости, чтобы спал жар. Исцеление и рост требуют времени. Нам нужно терпение, потому что Бог приходит к нам не действием извне, но из самой глубины нашего телесного бытия, которое протекает во времени. Люди отличаются от прочих животных в том числе и тем, что взросление занимает у них так много времени — в отличие, например, от плодовых мушек — и надежду мы полагаем на Того, Кто становится человеком и уважает ритм нашей жизни. В течение Адвента мы уподобляемся людям, собравшимся вокруг кровати роженицы; мы ожидаем рождения. Однако 109

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? пришествие Бога было не только рождением ребенка; совершилось пришествие Слова. Можно сказать даже, что это было пришествие языка. Английскому языку потребовались века, чтобы достичь вершины, на которой стало возможно написание Шекспиром «Гамлета». Чтобы подготовить язык для творчества, его потребовалось формировать бесчисленным людям — мужчинам и женщинам, поэтам и юристам, проповедникам и философам. Английскому обществу пришлось пережить глубочайшие преобразования, прежде чем английский язык был очищен для творческого гения Шекспира. Подобным же образом потребовались тысячи лет, прежде чем родился язык, на котором смогло прозвучать Слово Божие в Иисусе. Нам были необходимы весь многочисленный опыт освобождения и изгнания, основания и падения царств. Нам нужны были бессчетные пророки и книжники, поэты и родители, в поте лица подбиравшие слова, чтобы Иисус мог быть рожден как Слово. Слово Божье не падает с небес, как небесный эсперанто; оно рождается из человеческого языка. Родовые муки Слова начались в тот миг, когда впервые заговорили первые люди. Когда мы сегодня молимся о пришествии Царства, или хотя бы о том, чтобы прошла зубная боль или, наконец, нашлась работа, Бог не всегда отвечает нам как небесный волшебник, немедленно вызывая извне удивительные решения. Чаще Он приходит как бы крадучись, незаметно, бесконечно уважая ритм нашей человеческой жизни. «Бдите, ибо вы не знаете часа». Бдеть означает деятельно готовиться к пришествию Божьему: так садовник удобряет почву и рыхлит чернозем, чтобы земля была готова к принятию семени в должный час. Такая терпеливая стойкость может показаться унылой и суровой: аскет, ежедневно стискивающий зубы и укрепляющий волю. Когда французского священника, аббата Сийе, спросили, чем он занимался последние 30 лет, в долгие годы Французской Революции и правления Наполеона, он ответил коротко: «Выживанием». Но выживать недостаточно. По Аквинату, терпение состоит в том, чтобы не дать бедствиям сокрушить нашу радость. Он пишет: «Терпеливый человек — тот, кто не бежит от зла,

110

Глава 4. «Не бойтесь!» притом не позволяя себе из-за него стать чрезмерно печальным»18. Как сказал Августин, мы поем в пути, чтобы себя приободрить. Когда Джеймса Модсли посадили в тюрьму на Бирме, он придавал себе храбрости пением: Когда [надсмотрщик] удалился, я не мог заснуть и начал петь «Сколь Ты велик”19 — все громче и громче, и наконец запел во весь голос. Я чувствовал, как силы возвращаются ко мне; нет, я еще не собирался сдаваться! Прибежала толпа надсмотрщиков, мне велели замолчать. Они были взволнованы, даже испуганы. Я допел песню до конца, поздравил себя с победой и, наконец, рухнул обратно в пустоту20.

Гнев подпитывал отвагу Джеймса и заставлял его стучать по решеткам камеры. В Церкви мы не всегда умеем правильно обращаться с гневом; мы либо подавляем его, и он гноится внутри, либо гнев прорывается наружу разрушительным образом. Однако, согласно св. Фоме, отвага учит нас гневаться так, чтобы наш гнев был плодотворным. Гнев побуждает нас противостать дурному. «Целесообразно гневаться, чтобы противостоять злу. Тогда отвага и гнев истинно работают друг на друга»21. Бид Джарретт ОР однажды заявил: «Миру нужен гнев. Мир часто продолжает попускать зло именно потому, что он недостаточно гневается». Умение обращаться с гневом и даже возрастать посредством такового — одна из характеристик дружбы: Раз я зол на друга был, Вслух сказал — и гнев остыл. На врага был зол всерьез; Промолчал — и гнев возрос22. ST II.II.136.4 ad 2. «How Great Thou Art» — популярный христианский гимн, появившийся в XIX в., в оригинале — шведский, переведен на многие языки. — Прим. перев. 20 Op. cit., p. 153. 21 ST II.II.123.10 ad 2. 22 Уильям Блейк, op. cit., с. 165. Русский перевод мой. — А.А.Д. 18

111

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? Церковь — это община тех, кто ответил на призыв Иисуса к дружбе, поэтому мы должны быть способны без страха встречать гнев, встречать его лицом к лицу. Он не означает неверности и не уничтожает единства. Напротив, те, кто осуществляет управление Церкви, должны всячески побуждать гневающихся на них людей открыто выражать свой гнев, будучи уверенными, что это только укрепит церковное общение. Церковь должна быть местом, где мы учимся гневаться — не слепо, но спокойно и с надеждой. Согласно Августину, гнев — один из прекраснейших детей надежды. Существует разница между полным надежды гневом, который верит, что положение вещей не должно быть таким, как есть, и стремится его изменить, и обычным нытьем. Раби’а, мусульманин, тысячу лет назад живший в Багдаде, так ответил на вопрос, как научиться добродетели терпения: «Перестать жаловаться». Мы встаем, когда поем некоторые богослужебные тексты из Писания: Benedictus на утрене, «Отче наш» во время мессы, Magnificat на вечерне и Nunc Dimittis на повечерии. Мы встаем, чтобы выказать свое почтение, потому что все эти песни взяты из Евангелий. Мы также поем стоя в знак своего достоинства и надежды. Человеческие существа в отличие от других животных ходят на двух ногах. Мы встаем, чтобы показать свою стойкость. Мы — уже граждане Царства, что бы нам ни приходилось претерпевать. Мы встаем, чтобы придать себе отваги, когда падаем духом. Мы встаем в знак веры в то, что Иисус воскрес из мертвых. Перед лицом смерти св. Стефан говорит: «Вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога» (Деян. 7:56). «Господь с вами» «И, выйдя, побежали от гроба; их объял трепет и ужас, и никому ничего не сказали, потому что боялись» (Мк. 16:8). Страх заставил женщин молчать. Страх запер учеников в горнице. Страх отрезает нас друг от друга. Отвага произносит слово, создающее общение и нарушающее молчание. Как сказала св. Екатерина:

112

Глава 4. «Не бойтесь!» «Боится только тот, кто считает себя одиноким»23. Во время Евхаристии священник приветствует народ словами: «Господь с вами». И ему отвечают: «И со духом твоим». Эти слова придают отваги, они говорят о нашем торжестве, о том, что мы в конечном итоге не одни. С нами Господь, потому что Он восстал из мертвых. Шейла Провендер, светская доминиканка из Америки, жила в Ираке во время войны, она была членом христианской Команды Мира, желавшей выразить свою солидарность с иракцами в дни страдания. Это ее электронное письмо — пример того, как общение побеждает страх: Мы ВСЕ окружены страхом — здесь, в Северной Америке. Я чувствую его в воздухе, он распространяется волнами. Мы в плену у бесконечных слов и бесконечных страхов. Но здесь, в Ираке, нас окружают не только страхи, но и друзья. Мой сосед Абу Займан настаивает на том, чтобы самому отвозить нас в церковь, хотя здание всего в нескольких кварталах отсюда. «Пожалуйста, позвольте мне это для вас сделать», — говорит он. Владелец магазина говорит мне: «Не бойтесь. Если кто-нибудь вздумает обидеть вас, я вас защищу». Еще один сосед говорит: «Здесь ваш дом. Приходите в любое время, даже среди ночи!». Эти люди — из разных сословий, из роскошных домов и бездомные, сунниты, шииты, христиане, сабеяне, старые и молодые, мужчины и женщины. Все они говорят одно и то же: «Если я могу сделать для вас хоть ЧТО-НИБУДЬ, пожалуйста, я готов!». Мы окружены их заботой. Чем мы еще окружены? Мы окружены благодатью. Мы окружены родней. Мы окружены дыханием жизни. Благодать бесконечна, все вокруг — наша семья, и каждое дыхание — Дух Божий. Когда же, наконец, когда и как мы откроем глаза? И что мы будем делать, когда прозреем?

Так мы боремся со страхом, отвергая одиночество и начиная общаться. На Роббен-Айленд Нельсон Мандела и его товарищи поддерживали свою отвагу, посылая друг другу письма. Mary O’Driscoll OP, Catherine of Siena: Passion for the Truth, Compassion for Humanity, New York 1993, p. 97. 23

113

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? Они прятали послания в спичечных коробках с двойным дном и оставляли их у дорожек; они прятали письма под подметками башмаков и засовывали их под ободки раковин. Отвага всегда борется с изоляцией. Она не может быть одинокой и эгоистичной, служить чьему-нибудь самопрославлению или, так сказать, поиску короткого пути на небо. Отважные солдаты — это те, кто встречает смерть лицом к лицу, чтобы другие могли жить, а не ради собственной тяги к убийству. Такие люди, как Анри Бурэн де Розьер, отважны — потому что, рискуя собственной жизнью, идут на риск ради угнетенных. Так называемые мученики, совершающие самоубийство, чтобы забрать с собой как можно больше невинных жизней, а самим быстро попасть на небеса, не имеют ничего общего с отвагой в высшем смысле этого слова. Они попросту обмануты. Церковь должна оживлять нашу отвагу, взращивая наше общение друг с другом, пробуждая в нас доверие, чтобы мы говорили открыто. Лакордер восстановил во Франции Доминиканский Орден после упразднения монашеской жизни в XIX в. и радовался своей свободе слова как проповедник: Я никогда лучше не понимал, что такое свобода, чем в тот день, когда с помазанием освященным елеем получил право говорить о Боге. Тогда передо мною открылась целая вселенная, и я постиг, что в человеке есть нечто неотъемлемое, священное и вечно свободное — Слово! Мне как священнику было доверено Слово, и мне заповедано нести его до концов земли, и никто не имел права запечатать мне уста ни в один из дней моей жизни24.

Эта отвага слова принадлежит не только священникам, но и каждому христианину по благодати крещения. Мы часто подобны женщинам у гроба, не в силах ничего сказать, потому что боимся. Иногда епископы, приближающиеся к концу своего служения и знающие, что их уже не ждет ничего нового, Ch. de Montalembert Le Pere Lacordaire, Paris 1862, цит. по: Y. Congar, в: «La liberte dans la de vie de Lacordaire», Les Voies du Dieu vivant: Theologie et vie spirituelle, Paris 1962, p. 337. 24

114

Глава 4. «Не бойтесь!» могут говорить с большей свободой, потому что им уже «нечего терять». Но можно ли потерять что-нибудь большее, чем свободу слова? Мы должны придавать друг другу храбрости, и особенно тем, с кем мы не согласны. Иначе радость, свобода и счастье — плоды участия в жизни Бога — иссохнут, и у нас не останется свидетельств о воскресении Слова из мертвых. Мы нуждаемся в добродетели мужества, если хотим, чтобы процвели все остальные добродетели. В главе 10, «Разведение панд», я выскажу предположение, что истоки нашего молчания лежат глубоко в прошлом; мы попробуем понять, как можно сегодня его разрушить. Самое глубокое молчание, с которым мы должны встретиться, — это безмолвие смерти. «Не мертвые восхвалят Господа, не все нисходящие в могилу» (Пс. 113:25). Именно смерть яснее всего показывает нам, что такое отвага. Отвага ставит нас лицом к лицу с нашей уязвимостью, а конечная наша уязвимость состоит в том, что мы смертны. Если отвага — это сила духа, дающая нам возможность понять, что именно мы должны претерпеть, тогда мы должны попытаться понять значение смерти. Меняет ли христианство что-нибудь в том, как мы умираем? Смерти мучеников обратили Римскую империю. Есть ли у нас на сегодня свидетельство, помогающее нам в столкновении с нашей собственной смертью? Г. К. Честертон пишет, что «мужество, можно сказать, само себе противоречит. Оно означает жажду жизни, принимающую форму готовности умереть»25. Это противоречие, или по меньшей мере напряжение, проявляется в том, как мы встречаем смерть. Мы можем говорить о смерти, по крайней мере, двумя способами: как о конце и как об освобождении. Необходимы оба. Прежде всего, смерть ужасна. Мы телесные создания, поэтому смерть тела для нас — не просто избавление от ненужного багажа, чтобы душа могла свободно лететь на небеса. Это наш конец, разрушение нашей возлюбленной единственности. Мы заботимся о телах тех, кого любим. Вспомните слова старого пастора, обращенные к сыну: «Я никогда не умел в достаточной мере благодарить Бога за великолепие, которое Он утаил от всего мира — кроме, конечно же, твоей матери — и открыл мне в твоем восхитительно 25

Orthodoxy, London 1996, p. 134. Русский перевод Н. Л. Трауберг.

115

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? обычном лице»26. Итак, смерть — наша собственная или другого человека — воистину ужасна. Герберт Маккейб ОР писал: «человеческая смерть — это надругательство… Большинство людей согласится, что есть нечто чудовищное в смерти девочки, которая даже не имела шанса прожить свой человеческий век; однако я думаю, что, в конечном счете, любая смерть обрывает историю, полную бесконечного множества возможностей впереди… Мы совершенно правы, когда смерть вызывает у нас гнев, и этот гнев занимает немало места в скорби по умершему. Также мы правы, когда гневаемся на Бога»27. Если бы мы не испытывали боли и даже гнева, мы не могли бы и скорбеть. Встречаясь со смертью, мы и должны горевать. Есть молитва за усопших, часто ошибочно приписываемая Биду Джарретту ОР: «Смерть — лишь горизонт, а горизонт — не что иное, как ограничение нашего взгляда». Хочется протестовать. Эти слова опошляют смерть, будто она не драматичнее поездки в Лондон. Впрочем, Генри Скотт Холланд даже так далеко не заходил: «Смерть — ничто. Я просто вышел в другую комнату»28. Но есть и другая история о смерти, которую тоже можно рассказывать: история смерти как ухода к Богу. Эту историю часто рассказывают о святых. Лежа на смертном одре, св. Франциск добавил в «Песнь Брату Солнцу» последний стих: «Благословен будь, Боже, ради сестры нашей — телесной смерти, от коей убежать никто не в силах»29. Он простерся на земле, покрытой золой и пылью, в знак того, что он тоже возвращается во прах. Он умер с песней на устах: «Выведи из темницы душу мою, чтобы мне славить имя Твое. Вокруг меня соберутся праведные, когда Ты явишь мне благодеяние» (Пс. 141:7). Когда умирал Доминик, он сказал братьям: «После смерти я принесу больше плода и буду для вас куда полезнее, чем был при жизни». Дом Энцо Бьянки был с детства приучен восСм. прим. 33 к гл. 3. Hope, Catholic Truth Society, London 1987, p. 24 и далее. 28 Holland, «All is well», Facts of the Faith, London 1919. 29 Michael Robson, St Francis of Assisi, London 1997, p. 260. Русский перевод по: Мария Стикко, Св. Франциск Ассизский. Италия: Христианская Россия 1990, с. 212. 26 27

116

Глава 4. «Не бойтесь!» питавшими его сестрами каждый вечер перед сном целовать землю. Человек должен чувствовать «единство с землей, которая однажды примет наши тела, наш будущий прах: земля, наша мать»30. Итак, о смерти есть два вида историй: ужасное зло и наше возвращение домой, конец и разрушение — и освобождение, окончание истории — и вступление в историю вечности. Чтобы рассмотреть связь меж двумя видами историй, давайте вернемся к смерти Христа31. Прежде всего, мы увидим здесь грубый и непреложный факт смерти. Человека страшно мучили, избивали и наконец убили. Об этом мы вспоминаем каждую Страстную Пятницу. Джеффри Престон ОР рассказывает, как изображали страсти Христовы в средневековых пьесах-мистериях: Сотник слушает, как меняется звук, когда его люди вбивают гвозди в ладони Иисуса. «Плоть», — говорит он при первом ударе; «Кость», — при втором; и «Дерево» — при звуке третьего, когда гвоздь входит в древо самого креста. Вот что нам показывают на вечерней службе Страстной Пятницы: «Се, древо креста!» Как мы грубы, просты и жестоки на этой литургии. Однако мы знаем, что, по крайней мере, последние шестнадцать веков христиане занимаются именно этим — поклоняются кускам дерева, грубому, простому и материальному основанию, без которого не может быть сказано ничего. В Страстной Пятнице есть земная основа, идущая от смерти Иисуса единожды-и-за-всех, от плоти, крови и кости, от жил и пота — и дерева32.

Вот исходная точка, нагой и грубый факт смерти Иисуса. Но каждое описание этой смерти, даже фильм Мэла Гибсона о страстях, может быть только интерпретацией. Объективного изложения не существует. Каждое из Евангелий пытается осознать смерть Иисуса особым образом, поэтому нам необходимы все четыре Enzo Bianchi, Ricominciare: Nell’anima, nella Chiesa, nel mondo, Genova 1999, p. 68. 31 См. мою книгу: The Seven Last Words, London 2004. 32 Geoffrey Preston OP, Hallowing the Time, London 1980, p. 106. 30

117

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? описания. Для нашего краткого размышления будет достаточно сказать, что в изложениях смерти Иисуса наблюдается все тот же двойной фокус зрения. Его смерть ужасна. В Гефсиманском саду Он молит Отца избавить Его от того, что грядет: «Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты» (Мк. 14:36). Умирая, Он кричит: «Боже мой, Боже мой! Для чего Ты Меня оставил?» (Мк. 15:34). Его смерть — это постыдный и жалкий конец, поражение, миг покинутости Богом и друзьями. Но в Евангелиях есть и другая история. В Евангелии от Луки Иисус обещает доброму разбойнику: «Ныне же будешь со Мною в Раю» (Лк. 23:43), а испуская последний вздох, предает Себя Отцу: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой» (Лк. 23:46). Напряженность между двумя видами повествования наиболее четко прослеживается у Иоанна. Когда Иуда шел совершать свое дело, «была ночь» (Ин. 13:30). А смерть Христа предстает как момент славы, когда Сын человеческий вознесен от земли, чтобы всех привлечь к Себе. Смерть Иисуса — это момент полнейшей темноты и одновременно брезжащий свет. Когда мы сталкиваемся с двумя такими разными историями, первейшим побуждением бывает спросить — которая из них правда? Что бы увидели мы, находись мы там? Было бы это похоже на фильм Мэла Гибсона? Каковы были на самом деле последние слова Иисуса на кресте? Кто более точен исторически — Марк или Лука? Мы не знаем, да это на самом деле и неважно. Отвага призывает нас к ясности видения, и если мы хотим понять что-нибудь о смерти Иисуса и о нашей собственной смерти, нам требуются истории обоих видов. Нужно смотреть с двух перспектив, чтобы видеть ясно и верно определить место Голгофы в истории искупления. Изложение жизни Иисуса, которая кончается поражением, обрываясь на кресте, совершенно верно. Эта история Иисуса рассказывает о тридцати годах жизни, о конечном поражении и ужасном последнем крике всеми оставленного человека на кресте. Но в Пасхальное Воскресение вся она от начала до конца делается частью жизни Бога — вот почему мы можем также называть эту смерть победой. Воскресение — не только нечто, что случилось по прошествии времени, не следующее событие в жизни Иисуса. 118

Глава 4. «Не бойтесь!» В воскресении Отец воспринял все, чем был Иисус, всю историю от рождения до креста, и наделил ее смыслом. Он — наш израненный Господь, преданный смерти и живущий вечно. Так что совершенно верно описывать распятие и в терминах триумфа, и дарования жизни. Нам нужны оба вида историй, если мы хотим обрести надежду и отвагу. Если в повествовании Марка мы не ощущаем нехватки Отцовского присутствия, тогда какое отношение эта история может иметь к нам, когда мы одиноки и покинуты? Но если мы не можем также рассказать историю победы и искупления, что толку для нас в смерти Иисуса? Когда мы умираем, мы умираем на самом деле. История, которая может быть о нас рассказана, заканчивается. Смерть — это наш конец, разрушение нашей заботливо хранимой телесности. Как сказал Когелет, «псу живому лучше, нежели мертвому льву» (Екк. 9:4). Однажды, я надеюсь, на могильном камне выбьют: «Тимоти Рэдклифф ОР, 1945–20??». Мы смертны, и должны умирать, и совершенно правильно, что мы скорбим о смерти своих любимых, и даже своя собственная может вызывать у нас дрожь. Дж. М. Синдж заканчивает свою книгу «Всадники моря» жесткими словами: «У Бартла, разумеется, будет отличный гроб из белых досок и достаточно глубокая могила. Чего еще, кроме этого, можем мы пожелать? Никто не живет вечно, и нам следует удовлетвориться»33. Такой конец необходим не только биологически. Он нужен нам, если мы все же хотим кем-то стать. Ведь если история жизни имеет значение, у нее должно быть начало, середина и конец. Смерть и есть конец. Когда люди умирают, мы можем видеть целиком то, что было историей их жизни, и приниматься за биографии. Если бы моя история никогда не кончалась, вечно оставаясь открытой для бесчисленных возможностей, я никогда не стал бы конкретным человеком, с цельной и завершенной историей, показывающей, кто я такой. По мере нашего взросления яснее проявляется определенный рисунок, альтернативы постепенно отсекаются. Теперь я знаю, что никогда не смогу воплотить некоторые свои мечты. Я практически уверен, что несмотря на множество попыток, уже J. M.  Synge, The Riders to the Sea, цит. по: Roy Hattersley, The Edwardians, London 2004, p. 285. 33

119

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? не выучу иврит настолько хорошо, чтобы читать Ветхий Завет в оригинале. Может, я и попробую научиться играть на виолончели, но уж точно не войду в сборную Англии по крикету. Смерть, в конце концов, пресекает все возможности. Вот почему повести о раскаянии на смертном одре так важны. Последний миг истории кристаллизует все, что было до сих пор. Конец истории проливает свет на ее значение в целом. Когда умирал Беда Достопоченный, ему было нужно закончить свою последнюю книгу. «Тогда отрок, о котором я говорил, чье имя Уилберт, снова сказал: „Осталось еще одно предложение, дорогой учитель, которое мы не записали“. И Беда ответил: „Запиши его“. Через некоторое время отрок сказал: „Все! Теперь оно записано“. И Беда ответил: „Хорошо! Работа завершена“»34. Беда — писатель, и его история кончается с завершением писательского труда. Он вторит словам Христа на кресте: «Совершилось». Наша надежда состоит в том, что в смертный час мы завершим все, к чему были призваны и чем должны были стать, и таким образом поставим точку в истории своей жизни. Климент Римский, писавший в конце первого века, сравнивает смерть с обжиганием глиняного сосуда. Она закрепляет нашу форму однажды и навек: «Если горшечник лепит сосуд и тот получается дурно или разваливается в руках, он переделывает его; но когда труд достигает стадии печи для обжига, более он ничего не может сделать с сосудом… Так и мы не можем более исповедоваться или раскаиваться после того, как однажды уходим из мира»35. Итак, в некотором смысле все, что можно сказать о человеке, — это история, разворачивающаяся от его рождения до смерти. Не то чтобы мы просто теряли человека из виду после его смерти, как будто он эмигрировал в далекую страну. Это — вся жизнь. Но и более того: во Христе вся история нашей жизни, от рождения до смерти, становится частью жизни Бога. Короткая человеческая жизнь во всей своей уникальности принимается Богом и открыва34 «The letter of Cuthbert on the death of St. Bede the Venerable», перевод из бревиария. 35 2 Послание Климента 8.1–3, цит. по: Simon Tugwell OP, Human Immortality and the Redemption of Death, London 1990, p. 88.

120

Глава 4. «Не бойтесь!» ется к вечности. Все, что мы сделали и чем являлись, соединится в Боге. Юлиания Норвичская утверждает: «Ничто из того, что совершается во времени, ничто из трудов и страданий, которые нам приходится претерпевать в этом мире, не будет утрачено; все это обернется к славе Божьей и к нашей бесконечной радости. Все будет хорошо»36. Итак, даже наши поражения и грехи обретут некоторый смысл. Как если бы ряд диссонирующих нот обрел значение и красоту в более масштабном произведении. Они не аннулируются, но включаются в контекст. Поэтому одно из странных и разительных отличий взглядов христиан на плотскую жизнь заключается в том, что она одновременно очень высоко ценится, от момента зачатия до смерти, и притом проживается с надеждой на Царство. Американский судья по имени Джастис Скалиа понял это совершенно неправильно, утверждая, что Америка может принять смертную казнь именно потому, что она — христианская страна, в отличие от постхристианской Европы, отвергшей высшую меру. «Я отношу этот факт на счет того, что для верующего христианина смерть — ничто. Хотите иметь справедливую систему наказаний? Вы убиваете; вас убивают. Все справедливо»37. Христиане полностью отвергают смертную казнь из-за того, что глубоко ценят телесную жизнь, и именно в заботе о ней мы готовим себя для жизни вечной. Надежда побуждает нас к тому, что находится за пределом нашего взгляда. В определенном смысле она слепа: мы стремимся к большему, чем можем даже представить. Отвага проницательна. Мы должны быть храбры, чтобы посметь открыть глаза и увидеть, насколько мы уязвимы и насколько очевидно будем ранены на своем пути к счастью. Человек, как Лир говорит Эдгару, лишь «бедное нагое двуногое животное»38. Но если человек не смеет признать свою хрупкость и смертность, он не будет отважным — только безрассудным, как кельты в изложении Аристотеля. Но Христос делит с этим бедным нагим двуногим Tugwell, Ibid., p. 87. Цит. по: Cherie Booth QC, «A Challenge to Justice», Tablet 11 June 2005. 38 William Shakespeare, King Lear III.iv. Перевод Т. Щепкиной-Куперник. 36 37

121

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? животным свою победу над смертью и всю свою славу, так что, по словам Хопкинса: «Сей бедный черепок, лоскут, солома — алмаз бессмертный, да, алмаз бессмертный»39. Если у нас не будет этой веры, мы вряд ли сможем быть отважными по противоположной причине: мы потеряем присутствие духа. Но если мы живем с подобной отвагой, мы не станем молчать и бояться, как женщины у гроба, и в нашу жизнь время от времени будет прорываться свобода и радость Царства.

Gerard Manley Hopkins, «That nature is a Heraclitean fire», Poems and Prose, предисловие W. G. Gardner, London 1953, p. 66. 39

122

ЗА К Л ЮЧ Е Н И Е Быть христианином: так в чем же тут смысл? Первая моя реакция на этот вопрос была обескураживающей. Никакого другого смысла нет, кроме того, что христианство — это правда. Если наша вера истинна, тогда цель всего состоит в Боге, и мы нацелены на Него — свое предназначение и счастье. Я уже говорил, что в Орден меня привлек его девиз — Veritas, Истина. Мое изначальное представление об истине было довольно наивным. Первым из встреченных мной доминиканцев — после брата Питера, открывшего мне дверь, — стал отец Провинциал, и я, должно быть, весьма утомил его настойчивыми расспросами об истинности учения Церкви вопреки его намерению поговорить о футболе. Помню, как я перед завтраком поймал на лестнице в Блэкфрайарз великого богослова Корнелиуса Эрнста и потребовал объяснить, в каком смысле является истинным учение о Взятии Богородицы в Небесную Славу. Где Святая Дева пребывает сейчас? Как ее вознесение происходило во времени? Наверняка временами я доводил братьев до белого каления. Христианство держится — или не держится — на истинности своих утверждений; но сложнейшая задача состоит в понимании того, в каком смысле ее утверждения являются истинными. В своей короткой книге я даже не пытался исследовать подобные вопросы. Учение Церкви — это не просто голое утверждение неких фактов. Наша вера выходит за пределы любых формулировок, стремясь к превосходящей все слова тайне Бога. Наши слова нацелены за пределы слов. Я сравнивал их со стрелами, нацеленными за предел видимого. Мы выпускаем стрелы во тьму. Наши утверждения о Боге можно понять только в контексте жизни, направленной к Богу. Вне контекста жизни, нацеленной за предел себя самой, все наши формулировки почти лишены смысла. Они — словно стрелы, не покидающие тетивы. Они не убеждают никого 279

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? и не имеют власти. Можно сколько угодно говорить о любви, свободе и надежде, но если они не запечатлелись в нашей жизни, мы только попусту сотрясаем воздух. Поэтому задача Церкви — стать общиной, которая может убедительно говорить о Боге, то есть местом милости и взаимного благоволения, радости и свободы. Если нас считают робкими, боящимися мира и друг друга, — с чего бы кому-нибудь вздумалось верить нашим словам? Нечто удивительное в нашей жизни должно привлекать и озадачивать людей. Мы обязаны определенным образом отличаться от прочих, как описано в Послании к Диогнету — чтобы люди задавались вопросом, каков же смысл нашей жизни. Ведь смысл нашей жизни, без сомнения, есть Бог. Я ни в коей мере не хочу сказать, что мы, христиане, можем быть свидетелями Евангелия, только если мы все до единого чрезвычайно хороши и превосходим остальных людей. Иисус никогда не основывал подобной общины. Он призывал грешников, больных, отбросы общества. Стало ли нам к концу книги немного яснее, в чем должно заключаться наше отличие от других? Я не ставил целью показать, чтó есть уникальная сердцевина христианства, тайная «изюминка» нашего христианского пирога. Но все равно, к моему глубокому изумлению, вырисовалось некое средоточие, хотя изначально я этого не ожидал и не подразумевал. Большинство вещей, о которых мы говорили, сосредоточено вокруг идеи обретения дома. Мы призваны обрести дом разными путями, несхожими так сильно, как только возможно представить: от дома наших тел — до дома Царства Божьего. А Церковь служит промежуточным звеном, помогающим нам оказаться дома и здесь, и там, предлагающим человечеству оазис в мире, потрясенном глубинным шоком. «Слово стало плотью и обитало с нами». Бог стал телесным, подобно нам. Можно даже сказать, Иисус стал более телесным, чем мы — будучи дома в своей коже, в мире с собой, душой и телом, не скрывая лица под маской. Иисус мог отдать нам Себя — «сие есть тело Мое, которое за вас предается» — только потому, что Он принимал Себя в первую очередь как дар от Отца. Мы призваны делать то же самое. В нынешней во многом антителесной культуре с ее тривиализацией сексуальности и культом 280

Заключение неограниченных желаний мы можем начать с принятия тел, которые и есть мы: толстых и тонких, молодых и старых, мужских и женских, смертных. Вспомним еще раз слова старого пастора из «Гилеада», обращенные к сыну: «Полагаю, ты не намного красивей остальных детей. Ты просто милый мальчик, немного худой, довольно хрупкий и хорошо воспитанный. Все это замечательно, но главным образом я люблю тебя за твое существование». Большая часть этой книги посвящена освобождению от фантазий, возвращению на землю, обретению мира в себе и с собой. Здесь и сейчас Бог выходит к нам навстречу в таинствах, охватывающих все драмы нашей жизни: рождение и смерть, еду и питье, секс и исцеление. Здесь начинается паломничество к Царству. Это — истина о том, кто мы есть. Большинство христианских доктрин не имеет смысла при отсутствии у нас четкого понимания благости своего телесного существования: Творение, Воплощение, таинства, воскресение мертвых — все учения коренятся в нашей плоти и крови. Есть надежда, что если люди увидят, как мы пребываем дома в своих телах, они услышат приглашение вернуться в дома своих собственных тел. Есть надежда, что они встретят не пожирающий и не отвергающий взгляд наших глаз, но взгляд любящий и радующийся их индивидуальности. Здесь также говорилось, что мы созданы для невообразимого дома — для Царства Божьего. Мы стремимся ко вселенскому дому, католическому в буквальном смысле слова, к дому, в котором найдется место каждому. Принять этот дар мы можем, расширяя пространства своего языка, открывая его простору Слова Божьего, очищая его от всякой дискриминации и жажды власти. Бог говорит Исайе: «Распространи место шатра твоего, расширь покровы жилищ твоих; не стесняйся, пусти длиннее верви твои и утверди колья твои» (Ис. 54:2). Если освобождение от фантазий возвращает нас на землю, то воображение простирается вперед, к Царствию. Обособленность тела и вселенскость Царствия сходятся воедино в Евхаристии. Вот он, дар совершенно конкретного Тела, открывающий простор безмерной обширности Царствия. Иисус открывает нам узкий путь, идущий через смерть и воскресение, подобно ущелью, ведущему к просторным пастбищам Царства, 281

Тимоти Рэдклифф OP . Быть христианином: в чем тут суть? даруемого «вам и всем». Если Церковь должна стать более убедительным свидетельством Царства Божия, ей надлежит быть домом, в котором нам хорошо и спокойно — такими, каковы мы есть, где бы мы ни были, чем бы ни занимались; чтобы люди, приходящие к нам со стороны, могли почувствовать себя дома после долгого странствия. Как заметил Тулмин, разрушение единого христианского мира во время Тридцатилетней войны нанесло Церкви рану, не исцеленную до сих пор1. Это был один из основных моментов эволюции современного христианства и современности в целом. Тулмин утверждает, что родившийся тогда вид христианства склонен к подозрительности, нервозности, конформизму, боится сложных вопросов и сторонится серьезных дискуссий. В нас слишком много страха. Если наша вера призвана быть опорой жизни, устремленной к Богу, поддержкой паломнику, ковыляющему по дороге к нашему истинному дому, — нам нужно придавать друг другу мужества. Если мы верим, что в Пятидесятницу на нашу Церковь сошел Дух Святой, нам следовало бы спокойнее чувствовать себя друг с другом. Нет нужды беспокоиться, как бы нашей Церкви не упасть по дороге из-за ригоризма так называемых консерваторов — или из-за хаотичности так называемых либералов. Мы можем противостоять искушению изгнать прочь всех несогласных с нами. Во время наполеоновских войн к государственному секретарю Ватикана, кардиналу Консалви, явился некто и сказал: «Ваше Преосвященство, ситуация крайне серьезная. Наполеон желает уничтожить Церковь». На что кардинал ответил: «Пока это не удалось даже нам!» Нам надлежит придавать друг другу мужества, не идя на уступки перед силами безмолвия, силами смерти. Мы способны отказаться от самоцензуры, от постоянной тревоги о том, что подумают другие люди, если вдруг сказать им правду. «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога, и в Меня веруйте» (Ин. 14:1). Мы можем вместе наслаждаться мгновениями Шабата, уже сейчас разделяя с Богом Его радостный покой. 1

Ср. прим. 2 к гл. 10.

282