ГЛАВА IV Символическая антропология. В сердце дисциплины 4.1. Рискованный синтез. В направлении символической онтологии В конце длинного и захватывающего пути, мы должны сделать наиболее решительный шаг во всей работе. Многочисленные посылки, темы и проблемы были подсказаны нам богатством вклада авторов, сопровождавших нас в этом рискованном путешествии. Однако существует два риска, которых следует остерегаться. С одной стороны, богатство и широта сделанных открытий с легкостью может привести нас к неуклюжей попытке сохранить, переправив в укромное место, все то, что, на наш взгляд, заслуживает быть исхищенным из темных вод возможного забвения. Не стоит упускать из виду важную вещь: такие авторы, как Видаль и Дюран, значимость которых нам кажется несомненной, в последние десятилетия решительно не принимаются в расчет. И все же в некоторых случаях, главным образом, когда речь идет о ключевых вопросах, возникает риск «сильнее навредить», сказав лишнее, чем сказав 327
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
слишком мало. Пройдя подобный исследовательский путь, непременно стоит прибегнуть к очистке от примесей содержательного синтеза, даже осознавая возможность упустить нечто существенное в этом процессе.Вторым риском, зеркально противоположным, является чрезмерное умаление того, что открыто, стремление свести его к нескольким легко определимым пунктам. В этом случае мы рискуем сказать действительно слишком мало. Итак, нам придется двигаться по острому лезвию, в попытке не поддаться соблазнам «всего и побольше» и «всего и сразу», навеянными голосами этих смертельно опасных сирен. В краткой заключительной главе мы укажем на некоторые, основные аспекты нашей дисциплины, которыми определяется как ее настоящее, так и будущее. Первый аспект символической антропологии, касается ее статуса открытой дисциплины. Речь идет о дисциплине, которой a priori нечего отстаивать: она не связана обязательством стоять на страже некоей закрытой антропологической модели, уже выработанной и применимой к любому случаю. Здесь не обосновывается теоретически и не отстаивается ни homo christianus, ни homo homini lupus, ни благородный дикарь, ни homo economicus или technologicus. Выражение homo symbolicus, ключевое в нашей антропологической системе, предлагается в качестве эвристической категории, приближающей нас к определению специфики человека. Однако этот подход не призван абсолютизировать один из аспектов человеческой природы. Он нацелен на то, чтобы просто 328
Глава IV. Символическая антропология
показать основополагающую открытость иному, установить структуру, признанную и оцененную в свете ведущих научных, антропологических и философских открытий. Нам кажется, что данная парадигма, открытая и подлежащая пересмотру, дееспособна по причине своей большой гибкости: она, фактически, не основывается на одном или нескольких факторах, которые считаются окончательно определяющими. Символическая антропология — это work in progress1. Целью символической антропологии является исследование конститутивных измерений тайны homo sapiens, рассматриваемого в свете сущностной междисциплинарности. Избегая нехитрые конкордизмы, символико-религиозный антрополог, приемлет вклад любой дисциплины, которая покажет себя способной открыть новый аспект комплексного антропологического объекта. Он вынужден, по мере возникновения необходимости, делать шаги в область непознанного, получать сведения и указания из всех источников, способных помочь ему продвинуться в заданном направлении. Символическая антропология не сводится ни к истории религии, ни к философии религии, ни к герменевтике священного. Скромное присутствие термина логос в сложном слове антропо-логия указывает на радикальную устремленность к антропологической логике. Есть некая символическая логика, открытая, как нас учит Дюран, достижениям любой дисциплины, которая Работа на стадии выполнения, незавершенный проект (англ.) — прим. пер. 1
329
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
расположена признать, что ее собственная логика служит иной логике, более широкой и исчерпывающей, призванной отдать должное, неясной сцене, в которой играет, жертвует, молится, любит некое существо, человек, который — как учит Паскаль — бесконечно превосходит человека. В русле палеоантропологии открыт определенный аспект, связанный с эволюцией мозга, и некий соответствующий образец поведения гоминидов? Тогда эти новые данные следует изучить, оценить и учесть. В ходе определенных историко-религиозных изысканий получено свидетельство тяги к магическому полету, символическая плеяда, в духе Элиаде, открывающая жажду выйти за пределы человеческой участи? Если так, то такие открытия не остаются ни о чем не говорящими, посторонними факторами, а становятся совмещающимися данными, которые образуют обширную и пеструю мозаику, где человек учится познавать человека, обозревая и оценивая то, что мы сотворили. Как мы себя повели? Какие действия и поступки мы всегда совершали? Здесь, таким образом, подразумевается некая интегральная герменевтика, такой подход к феномену человека, который в состоянии охватить его тайну — несомненно, не исчерпывая ее никоим образом, ибо речь не идет о гнозисе, — и дорефлексивное ядро, таящееся в каждом значимом действии. Есть некое глубокое единство в истории человеческого духа, и это единство, некогда открытое и исследованное символической антропологией, обосновывает метод исследования, который в состоянии охватить факты человеческой культуры 330
Глава IV. Символическая антропология
и оценить их, согласно символической логике, черты которой мы вкратце опишем. Знаменующее-символическое действие, которое совершает homo symbolicus, выражает выбор определенной позиции в отношении мира и свидетельствует, о некотором онтологическом положении. Итак, можно ли утверждать, что символическая антропология задействует онтологию? Да, в определенном смысле это так. Несомненно, речь не идет об онтологии в классическом понимании. Было бы весьма сложно указать основные элементы базовой онтологии, лежащей в основе символической антропологии, однако нельзя не отметить, что такая дисциплина имеет онтологические притязания. Она притязает на это поскольку все рассмотренные авторы, в частности Элиаде, настаивают на том факте, что в основе поведенческих реакций homo symbolicusreligiosus лежит некая структура, сложившаяся константа — следовательно, некая онтология. Подобное указание на учение о бытии может показаться перегибом, когда она имплицитно содержит и ссылается на точные суждения не более и не менее, как о целокупности. Разве не на поприще простой антропологии мы подвизаемся? Вправе ли мы заговаривать о «целокупности», ссылаясь на опыт sapiens, крошечный фрагмент безмерного мироздания? На каком основании символическая антропология предполагает некую онтологию? Человек рассматривается как существо, которое действует определенным образом, он делал так всегда, согласно точной и неизменной установке. Опыт, который он приобретает в мире, является символическим. 331
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
Такой опыт видоизменяется, проявляясь в непостоянных и вместе с тем подобных формах. Интегральная герменевтика стремится выявить данные константы, тем самым открывая некую структуру. Мы можем квалифицировать данную структуру как онтологическую, поскольку она всегда указывает на особую модальность обитания человека в мире. Все это происходит с учетом антропологических констант. Здесь понятие знаменательной деятельности приобретает всю свою эвристическую валентность: праздновать, вкушать пишу, предаваться любви, упорядочивать окружающий космос, создавать изделия — от глиняного сосуда до планшета. Методом символической антропологии как отдельной дисциплины является интегральная герменевтика, согласно которой необходимо докапываться до сути антропологического объекта, идти от феномена к его смыслу. Исходным пунктом данной деятельности является история: недостаточно абстрактно заявить, что человек символичен и религиозен, налицо необходимость анализировать конкретные данные, конкретный опыт, определенный документальный материал, объективность которого установлена. Далее целесообразно перейти к феноменологии. Описание, сопоставление, морфологический анализ, сравнение: что мы творим, и в каких формах предстает сотворенное нами? Отсюда проистекает необходимость перехода от данных к риску их интерпретации, с целью прийти к выявлению определенной структуры. Этот синтетичный термин подразумевает не что иное, как ядро совершенно конкретных антропологических 332
Глава IV. Символическая антропология
констант. Необходимо постичь, в исторической специфичности некоей культуры, плеяды символов, мифов, ритуалов, и наконец, в целенаправленной и осмысленной деятельности ее метафизическое значение. Такое метафизическое значение следует открыть в исторической специфичности, постичь in actu exercito2. В какой форме, модальности, специфике эта историческая деятельность раскрывает свою трансцендентность, сверхмерность, символичность? Такова интегральная герменевтика, основополагающие аспекты которой намеревался выделить Элиаде. Как же применяется указанный метод? На словах это выглядит просто: необходимо попытаться прийти от определенных значимых практик к смыслу, которым они наделяются в конкретном экзистенциальном опыте человека, и, на основании полученных результатов, сделать определенные выводы. Символическая антропология задействует герменевтику человеческого опыта, подпитываясь и основываясь на историко-религиозных данных, смело интерпретируемых в духе рационального мышления, не прибегающего к редукции. В данном случае использование рассудка без обращения к редукции обосновано принятием риска перехода от факта к значению факта, от феномена к его смыслу. Итак, что же является предметом символической антропологии? Целокупность опыта sapiens, опыта, характеризующегося символичностью и значимостью, или же рассматриваемого в его символической 2
По ходу дела (лат.) — прим. пер.
333
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
телеологии: попытке достичь реального, центра, священного. Должно быть, это один из самых проблематических аспектов, ибо, безусловно, демонстрирует мощную эпистемическую парадигму. Она является мощной, поскольку претендует на выявление антропологической константы там, где классическая антропология отказывается вынести суждение или откровенно отрицает возможность сказать что-либо конкретное по данному поводу. Речь идет о том, чтобы серьезно отнестись к человеческому стремлению к тотальности как к антропологическому показателю и движущей силе поведения. Как утверждает Элиаде, самая приземленная ностальгия таит в себе ностальгию по раю. Это побуждает нас еще раз задаться вопросом: какая онтология предполагает такое солидное утверждение? На это следует ответить так: некоторые элементы классической онтологии внедряются в некий эпистемический сценарий, радикально отличающийся от главенствующего в, скажем, аристотелевско-томистической традиции. Какие уникальные элементы здесь подразумеваются? Прежде всего, это общепризнанное представление об интегральном единстве переплетения антропокосмической ткани, нашедшее свое подтверждение у всех упомянутых нами авторов в единодушном признании значимости символа как опосредующего элемента между различными сферами реального. Мироздание, в котором человек причастен космосу и наоборот. Кроме того, это установление конкретной телеологии реальности: omne ens agit propter finem3. Имеется в виду план, 3
Всякое сущее действует ради цели (лат.) — прим. пер.
334
Глава IV. Символическая антропология
присущий реальности вещей, движущихся к совершенству, которое к нему относится. Утверждение данного принципа необходимо, когда на высшем уровне подобной природной динамики устанавливается некая телеология, аналогичная человеческой. Такая телеология, согласно которой в человеке распознается тяга к специфической цели, является телеологией с символической динамикой. По отношению к аристотелевско-томистической тематизации, подобная парадигма демонстрирует глубокие расхождения. Классическая онтология фактически не учитывает4 динамику, связанную со структурой символа, которая характеризует человека как — мы предлагаем следующую дефиницию — антропо-символический аппарат. Итак, речь идет о вскрытии существенной роли в нашей дисциплине имплицитной символической онтологии. Речь идет об онтологии, ибо эта дисциплина претендует сделать заключение о природе sapiens, указав его собственную цель, выявленную методом интегральной герменевтики, направленной на разъяснение структуры, подтверждаемой поведением homo symbolicus. Это символическая онтология, ибо телеологическая динамика тематизируется в парадигме, символе, беспрецедентном и неведомом классической онтологии, границы которой были очерчены современным критицизмом, в русле эпистемологического поворота последних трех веков, в течение которых По понятным историческим причинам, символ еще рассматривается далеко не как решающий элемент в исследовании человеческой природы. 4
335
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
точные науки, философия, психоанализ, анатомофизиология, палеоантропология, а с недавних пор и символическая антропология, сопоставлялись в диалектике, благодаря которой прояснялись и уточнялись соответствующие методы и области применения. 4.2. Homo symbolicus как трансцендентальная антропологическая модель На уровне опыта, который может предоставить символ, следует поставить следующий вопрос: почему символ всегда является показателем того что в человеке неразрывно связанного с его религиозным измерением? На это можно ответить так: поскольку свойственная ему диалектика присутствия-отсутствия представляет собой динамику, связывающую человеческий субъект с существенностью его горизонта. Этот горизонт уже присутствует как структура отсылки в опыте лакунарного аппарата (Жак Лакан), субъекта, в котором живет нехватка «чего-то», по своей природе недостижимого. Целесообразно повторить это еще раз, в связи с вопросом символичности: отправным пунктом и основанием для суждения о религиозности sapiens является не некая философская интуиция или конфессиональная предпосылка. Мы здесь находимся на вполне твердой почве. Символика, динамика, характеризующая sapiens, является признаком, проявляющимся в ходе истории, она исследована палеонтологией, дисциплиной, основывающейся на непосредственной и опосредованной документации. Минуя близорукую дихотомию, отста336
Глава IV. Символическая антропология
иваемую различными археологами и палеоантропологами, убежденными приверженцами радикального разграничения материальной культуры (homo faber) и культуры духовной (homo symbolicus), мы целиком и полностью принимаем и поддерживаем фундаментальные достижения таких ученых как Ив Коппенс, который строго научно, достоверно и документально показал безосновательность подобного дуализма. Дорожа исследованиями Ф. Факкини, мы распознаем в расширении концепции символизации отличительные особенности, играющие решающую роль для религиозной антропологии. В момент, когда первые гоминиды начинают осознавать себя, приобретая прямохождение, освобождая руки для изготовления орудий труда, начиная артикулировать некий язык, человеческие похождения уже начались. Символизация обусловливает возможность, структуру, динамику, свидетельствующие о следующем: вот, там есть человек. Символизм лежит в основе всех значимых действий sapiens, этот элемент препятствует проведению различий такого типа, как между материальной и духовной деятельностью: данное разграничение не имеет под собой никаких оснований, поскольку деятельность как таковая, с тех пор как человек оперирует символами, сама по себе является свободной, творческой, символичной, заведомо содержащей в себе некую инаковость, которая будоражит горизонт и отсылает к вертикальному отношению. Мы уже отмечали, что символическая антропология со всей серьезностью относится к ностальгии sapiens по раю. Именно этот аспект данной 337
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
д исциплины больше всего критикуется и обсуждается. Возражение принимает форму отвержения или откровенного игнорирования одного из факторов человеческого, связанного с религиозным чувством и соответствующим опытом, которое считается неверифицируемой, субъективной, научно необоснованной частью исследования, требующего объективности и нейтральности. Религиозность могла бы послужить лишь одной из возможных луп для прочтения человеческого опыта, но одной из наименее надежных и подходящих, поскольку сильная эпистемическая парадигма, онтологические притязания, которыми наделяется феномен человека, будут тем более неуместны, чем более подобная попытка будет изначально восприниматься как философское предпонимание животного под названием человек, статус которого никоим образом не может быть определен. Необходимо признать этот пункт: sapiens является существом, статус которого до конца определить не удается; в итоге, он остается неизвестностью, загадкой. Но возражение, выдвинутое против истинностного наполнения религиозной антропологии, имеет отношение к достоверности или необоснованности решающего утверждения. Действительно ли, в такой перспективе, утверждение «человек религиозен» является философским предпониманием? Если это так, то мы должны признать, что подобная дисциплина не в состоянии оправдать возложенные на нее надежды. Если метафизика, в ее классическом понимании, лишилась своей роли царицы наук, если антропология, в общей сложности конфессиональная 338
Глава IV. Символическая антропология
в худшем смысле этого слова, теряет по дороге некоторые основополагающие аспекты природы sapiens, если вчерашний марксистский homo economicus, и сегодняшний homo technologicus не в состоянии обосновать целокупность опыта, то как тогда должна мыслиться дисциплина, способная выдерживать груз жесточайшего вызова, брошенного сегодняшним днем? По сути, вопрос остается прежним: кто мы? Кто такой человек? Каково его положение в мире? Каковы те антропологические структуры, которые сопровождают шествие sapiens в течение тысячелетий? На такие вопросы может дать пробный ответ только дисциплина, междисциплинарный взгляд которой не упустит из виду ничего, проистекающего из такого опыта, исследуемого не под идеологической лупой, сразу приуменьшающей его богатство. Насколько нам удалось выяснить в ходе данной работы, символическая антропология демонстрирует способность принять такой вызов, так как, она полноправно обладает всеми вышеперечисленными достоинствами. Но вначале отвечая на о ключевое возражение, выдвинутое против с имволической антропологии как основанной на философском предпонимании, мы предложили утверждение: человек символичен и религиозен. Нам кажется, можно с легкостью показать, что такое обвинение не попадает в цель, упуская из виду важный момент: суждение «человек символичен и религиозен» высказано не в начале пути, а в его конце. Метод, который мы избрали, не является исключительно герменевтическим, что неоднократно подчеркивалось. Путь, которым идет специалист по символической 339
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
антропологии, пролегает в направлении, указанном Элиаде: история, феноменология, герменевтика. Исходным пунктом является история, утверждение фактов, документов, опыта, мифов, ритуалов, символов, неизменных значимых практик, которые часто с трудом поддаются исследованию, но всегда находятся в ее распоряжении. Таков данный путь. Необходимо идти от истории, через феноменологию, к герменевтике, и только в конце подобного пути следует вернуться к истории, чтобы оценить ее в свете данных почерпнутых на последующих двух этапах. И лишь тогда можно высказать суждение относительно религиозной структуры, но не прежде: этот порядок методологической первоочередности играет решающую роль, поскольку демонстрирует, что выдвинутое возражение не учитывает последовательность этапов исследования, приводящих к провозглашению ошеломляющего суждения о религиозности sapiens. Таким образом, человек религиозный являет, раскрывает свою религиозность посредством истории, пронизывающей неясность его опыта. Человеческая жизнь призвана подтверждать религиозность, а не рассматривать ее в качестве постулата или предпосылки. Еще одно возможное возражение, против парадигмы homo symbolicus-religiosus опирается на — несомненно — эвристический характер таких синтетичных парадигм как homo economicus, technologicus, animal rationale. Это возражение нельзя обойти вниманием. Данные определения, безусловно, не лишены антропологической достоверности: каждое из них отражает один или несколько основополагающих 340
Глава IV. Символическая антропология
аспектов человеческого. По какой причине модели homo symbolicus следует приписывать большую ценность, чем альтернативным и, в определенных отношениях, взаимодополняющим моделям «homo»? Причина, на наш взгляд, чрезвычайно проста. Модель homo symbolicus обосновывает человеческий опыт наиболее целостно и обусловливает имплицитную возможность остальных моделей. Нам следует показать, в каком смысле данное суждение соответствует истине. Аналитическая модель homo technologicus определяет sapiens как существо, характеризующееся способностью манипулировать реальностью и преобразовывать природу в культуру. Он есть faber, поскольку способен производить изделия, которые в дальнейшем оказывают решающее влияние на его жизнь, а особым образом при нынешнем историко-эпохальном с течении обстоятельств.Знаменитая модель человека как рационального животного характеризует наш вид, подчеркивая способность рассчитывать и измерять: zoon logon echon.5 Наконец, определение, подобное сформулированному Гоббсом, усматривает особенность вида sapiens в его зверском и разрушительном эгоизме. Итак, перед нами три различных определения. Бесспорно, каждое из них фокусирует внимание на одном из конститутивных элементов антропологической материи. Однако нам кажется, что приглядевшись, невозможно Выражение Аристотеля, переводимое с греческого на латынь как «animal rationale» (рациональное животное), но дословно означающее «живое существо, наделенное логосом (словом / разумом / знанием)» — прим. пер. 5
341
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
не заметить, что все подобные модели заключаются и постигаются только в некоей парадигме, неминуемо объединяющей их в едином русле. Homo technologicus производит и изводит, прибегая к конструкции и деструкции, он создает нечто руко творное. Если так, то такая возможность коренится в одной из его исконных способностей или функций, которой является символичность. Фактически, способность вмешательства такого толка обеспечивается именно ею. Равным образом, всячески развенчивалась парадигма animal rationale, которую разоблачал Ж. Дюран: именно сфера воображаемого, с заключенными в ней направленностями и побуждениями, должна содержать в себе рациональность как режим, принадлежащий более глобальной антропологической целостности: всеобъемлющему имажинеру. Однако и в этом случае именно символичность, творческая свобода, стоит у истоков данной парадигмы. Наконец, модель homo homini lupus, отражающая эгоистическую наклонность sapiens, не учитывает главного: человек больше чем волк для другого человека, опять же в силу того, что пространство свободы, обеспеченное символической структурой, позволяет ему совершать жестокости совсем иного порядка, чем содеянные другими живыми существами во вред себе подобным. Следовательно, символичность и есть та трансцендентальная структура, которую имплицитно предусматривают другие парадигмы. С помощью простого образа, мы можем описать связь, существующую между различными действительными категориями homo, представив 342
Глава IV. Символическая антропология
модель homo symbolicus как большую емкость, содержащую в себе более мелкие, соответствующие другим взаимодополняющим моделям. Можно также обрисовать взаимное соотношение моделей, описывая модель homo symbolicus как ствол дерева, воплощающего человеческое, а другие модели — как его ветви. Оставляя в стороне подобные образы, отметим, что гамма возможностей, действий и условий, заключенных в такой модели, как animal rationale ограничена описанием отдельного аспекта homo, одной его характерной черты, условием которой является более исконное свойство, всецело представленное только в модели homo symbolicus. В силу своего имплицитного содержания, выражение «человек есть homo symbolicus» тождественно выражению «человек есть animal rationale»6, но не наоборот. Внутри homo symbolicus «обитает» и animal rationale; более того, в homo symbolicus имплицитно содержится структура, обусловливающая возможность построения всех моделей, которые при случае могут рассматриваться как альтернативные или комплементарные. В этом кроется основная причина нашего бесспорного права утверждать, что такая модель обретает незаменимое эвристическое значение. Не будучи привязанной ни к одному отдельному человеческому существу, она в то же время относится ко всем и каждому как предварительное условие. Мы являемся или можем По всей видимости, к этому можно присовокупить и homo homini lupus, homo faber, homo economicus, homo loquens и т. д., вплоть до включения в этот список любого мыслимого антропологического определения или модели. 6
343
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
быть рациональными, жестокими, экономическими, политическими, технологическими, красноречивыми именно потому, что у самых истоков мы символичны. Здесь следует подчеркнуть: оценивая выражение homo symbolicus как наиболее адекватное по сравнению с другими моделями homo (классическими и менее классическими, мы ни в коей мере не претендуем на его абсолютную определяющую значимость. Мы лишь хотим констатировать, что при нынешнем уровне знаний, эта модель кажется наименее неадекватной для определения того, что, по сути, никогда не может быть определено. Ранее у нас уже был повод отметить, что эпистемология символа недоступна. Символика не является точной наукой, так что определенной сфере, определенному аспекту проблематики, связанной с символом (в частности, когда речь заходит об антропологической структуре sapiens) суждено остаться прикровенной. Парадоксальной является и сама ситуация, при которой человеческий субъект вынужден исследовать объект, тогда как в этой своеобразной области антропологии, будь она символико-религиозной или нет, «исследовать» совпадает с «исследоваться». Модель homo symbolicus построена существом, не познавшим себя, но вынужденным конструировать модели, которые позднее применяет к … себе же самому. Таким образом, постичь символ сродни выглядыванию из окна, с целью увидеть себя, идущим по улице. Если оставить в стороне метафору, символ представляет собой объект, который предполагается поместить в фокусе, и вместе с тем инструмент, который позволяет поместить в фокусе 344
Глава IV. Символическая антропология
и интерпретировать любую реальность. Возникает риск того, что невозможно будет отличить объект познания от познающего субъекта, поскольку они совпадают. Требуется бдительность, чтобы открытие столь полезной модели не превратилось в очередную попытку достичь абсолютного познания человека человеком, который столь легко впадает в иллюзию, что владеет предметом, когда считает, что располагает его названием. Итак, мы можем — и должны — утверждать, что данная модель не что иное, как точный указатель, который в состоянии приблизить, но отнюдь не исчерпать субъект-объект антропологического исследования. Он обращен к реальному, которое всегда превосходит его провизорную тематизацию. 4.3. От «что» к «кто» Реальное, вечно превосходящее свою провизорную тематизацию, хорошо знакомо Коппенсу, когда он подчеркивает парадоксальность цели, стоящей перед его дисциплиной, палеонотологией. Эта наука занимается классификацией существ, которые будучи вовлечены в ту же самую глобальную филогенетическую игру, что и другие создания, в какой-то момент путешествия, проходящего по привычному маршруту, начинают «отплывать на глубину»7. В последние четыре миллиона лет известной истории Данное выражение является аллюзией на известные слова Христа (Лк. 5, 4): «Duc in altum» («Отплыви на глубину») — прим. пер. 7
345
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
мироздания ситуация осложнилась: уже не «что-то становится чем-то», а «кто-то становится кем-то».8 Пока еще слишком мало сказано об этом ком-то, некогда названным самостоятельным царством, ветвью, классом, отрядом, подотрядом, инфраотрядом, надсемейством, родом, видом, вплоть до подвида sapiens sapiens, отражающего современное эволюционное состояние. Зададимся вопросом, не является ли всякая человеческая жизнь непременно неким неправомерным, незаконным исключением из общего правила в гладкой, стройной грамматике мироздания. Круг опыта никогда не квадрируется; человек, в отличие от пчел и муравьев, как отмечал Достоевский, не знает своей формулы. Вкушать пищу означает нечто большее, чем питаться, предаваться любви — больше, чем спариваться, проживать — больше, чем водиться, законы домостроительства, oikonomia — больше, чем случайное накопление благ.9 Что же таится, какое неизвестное скрывается в этом «больше», подтверждающем качественное различие между некими «кто» и «что»? Наш учитель, С. Петросино, описывая конститутивные черты этого загадочного «кто», утверждает: «(…) неукротимое обращение к иному, непоколебимая открытость вышнему, чрезмерности/ инаковости некоего “инде”, обитающего в глубине того же “здесь”, в котором пребывает каждый отдельСм.: Y. Coppens, La singe, l’Afrique et l’homme, Arthème Fayard, Paris 1983; tr. it. di C. Mattioli, La scimmia, l’Africa, l’uomo, Jaca Book, Milano 1985. 9 S. Petrosino, Capovolgimenti. La casa non è una tana, op. cit.; Id., Elogio dell’uomo economico, Vita e Pensiero, Milano 2013. 8
346
Глава IV. Символическая антропология
ный человеческий субъект»10. В конце концов, что есть в этом «кто»? Итальянский философ говорит об открытости вышнему: человек, действительно, открыт, и такая открытость подвергает его единственному настоящему риску, которому тысячелетиями подлежит субъект-подлежащее: спутать предмет желания с абсолютом, забыть, что эта открытость, в самом деле, открывает доступ. Когда открываешься, то может войти все что угодно: и долы, символы, пророчества, предметы, космические деревья, люди, боги. Человек — это живой ответ, данный на существенный вопрос, порожденный самим бытием вещей. Человеческий опыт всегда квалифицируется как ответ и никогда как просто реакция. По своей природе, ответ непременно определяет качество отношений между субъектом и горизонтом смысла, значения, которое он приписывает некой реальности факта, состояния, ситуации, в которую он оказался вовлеченным. Только человек создает идолов, только это существо, наделенное логосом, в состоянии перевернуть с ног на голову, извратить, перелицевать содержание своего опыта. С этой точки зрения, животное, движимое инстинктом, не имеет доступа к уровню извращения, ибо он предполагает определенную свободу, возможность неким образом овладеть непомерностью опыта. Только человека тревожат призраки, преследуют видения и фантазии, только он одержим образами, только sapiens — homo symbolicus — может Id., Introduzione a Monumentum. L’abitare, il politico, il sacro, Jaca Book, Milano 2011, pp. 7–10, cit. p. 9. 10
347
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
грезить во сне и наяву, бредить, извращаться: «Только существо, которое хочет всего и упрощенно претворяет это в вожделенные для человека объекты, может заблуждаться, принимая предмет за Абсолют, забывая о символическом характере связи между счастьем и предметом желаний: такое забвение превращает символ в идола»11. Среди животных нет педофилов, серийных убийц или фетишистов: только человек опускается до мерзости как антитетической обратной стороны совершенства, добродетели. Мы уже отмечали это, но стоит повториться: человек не замкнут, его путь не линейный маршрут в плоскости, ограниченной неким горизонтом как горизонтальной чертой. И вызов, брошенный символической антропологией современной культуре, не является полемическим, как если бы она защищала неприкосновенный клад. Этот вызов сформулирован в терминах, сообразных некоему предложению, содержащему в себе ключ к пониманию специфики sapiens, который и сегодня, как и раньше, надрывно ищет что-то или кого-то, способного просветить его в этих мучительных, но захватывающих поисках. Необходимо продвигаться в том направлении, на котором с жаром настаивал Дюран: человек знания и человек желания должны снова мыслиться как одна единая реальность. «Здесь» и «инде» являются не параллельными, а пересекающимися топологическими осями, топос и кайрос изначально заключены в механическом пространстве и времени. отсчитываемом 11
P. Ricoeur, Finitudine e colpa, op. cit., p. 223.
348
Глава IV. Символическая антропология
по часам. Дуалистическая эпистема фаустовского Запада клонится к своему историческому закату, и, должно быть, уже действительно созрела пора для полной реабилитации символического измерения sapiens, в свете гетерогенных, но конвергентных предложений той группы ученых, которые находятся в поле притяжения ядра нашей дисциплины. Итак, уже открыт и проторен путь в направлении всеобъемлющей перспективы, где человеческий субъект, наконец, будет рассматриваться в контексте своего бытия, значимого антропокосма, чреватого смыслом, который в какой-то момент времени его предваряет и вызывает, посредством общего для них языка: символа. Таким образом, даже в нынешнее время, человек является не только иксом, пригвожденным к кресту капиталистической системы как мельчайшая шестеренка всемогущего имманентного механизма. Человеческий субъект находится в неком историческом контексте, в котором может подвергнуться наихудшему из возможных овеществлению, самому коварному обез-ображиванию своего proprium, но он, в своей глубинной сути, остается системой открытой, перспективной, превосходящей его возможное урезание. Человек как homo symbolicus, religiosus находится «и здесь, и инде», на перекрестке между имманентностью и трансцендентностью. Человек, как нам напоминает Дюран, призван к движению неповиновения бытию и смерти. Вся история это подтверждает: История человечества не является заранее уготованной объективной обреченностью на механическую,
349
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология а значит материальную фатальность, она не что иное, как плодоношение, продукт, образующийся в результате цветения того, что сотворили люди; она — дочь Мифа, или же вообразительных способностей. Именно из этого эпистемологического скандала должна исходить любая солидная критика. Антропологу стоит превратить это рабочее утверждение в свой насущный хлеб. Без творений нет человека. Без непритязательной сокровищницы керамической утвари, орудий труда, наскальных рисунков, резьбы по кости оленя нет homo sapiens. Без творений он был бы не кем иным, как далеким и непутевым приматом, некоей доисторией. Мышление, «знание», характеризующее этот вид, не существует иначе, как в таком наброске творения, первом «прочтении», то есть том смысле, который я придаю вещам, миру. Исходя из этого, можно утверждать, что любой человеческий универсум символичен и является «человеческим» лишь в той мере, в какой придает путность непутящей банальности первоматерии, хаосу.12
Без творений нет человека: такое суждение эквивалентно утверждению, что без символа нет человека.13 Последние размышления дают нам возможность выявить еще один аспект антропологическо-религиозной перспективы, который вместе с моделью homo symbolicus служит опорой данной дисциплины: речь идет о креативности, измерении, которое по-разному характеризовали наши авторы и которое нам теперь предстоит рассмотреть в поперечном сече12
154.
G. Durand, Figures mythiques et visages de l’œuvre, op. cit., p.
Y. Coppens, Non c’è uomo senza simbolo, in Il vento, lo spirito, il fantasma, op. cit. 13
350
Глава IV. Символическая антропология
нии, в попытке отыскать общее ядро. Креативность можно квалифицировать как динамику, посредством которой человек осуществляет сигнификативносимволическую деятельность. Ее плодом является культурный продукт, или же реализация некоего quid, относительно автономного и наделенного бренной участью. Креативность является типичной характеристикой sapiens: своеобразной способностью переосмыслить реальное, сверхдетерминировать ценностные аспекты, приписывая объектам и образам небывалые значения. Человек, будучи свободным субъектом, творческим животным, одновременно является историческим и трансисторическим, поскольку непрерывно связан с трансцендентностью. Однако трансцендентность должна восприниматься как элемент, который не рядополагается, а является как нельзя более органичным, т. е. существенным и коренным.14 Из тематизации, предложенной рассмотренными нами авторами, вытекает некая концепция человеческого существа как амфибии, двоякоживущего животного: укорененный в земном, он непрерывно тянется, более или менее осознанно, к тому, чтобы претворить в жизнь и утвердить то, что является определяющим, начать взаимодействовать с запредельной для человека сферой, с реальным, со священным. Значение деятельности человека определяется тем, что, осуществляя творчество, он тем самым самоосуществляется. В зависимости от того, S. Petrosino, Religiosità, religione e struttura dell’umano, op. cit., p. 114. 14
351
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
какой поворот примет символико-вообразительная рефлексия в дюрановском понимании, нечто такое, как человеческая культура, принимает определенную форму. Творчество приводит к тому, что homo religiosus выражает и воплощает самого себя в своих творениях: рассказах, жестах, словах. Человек может творить в той мере, в какой его деятельность имеет отношение к символическому, к культурному. В такой перспективе, можно, утверждать, что любая человеческая деятельность потенциально является символически-творческой. Подчеркивание потенциальности человеческой символической деятельности дает нам повод углубиться в один из узловых и решающих, на наш взгляд, вопросов, который следует прояснить раз и навсегда. Символичность относится к структуре, но основополагающим элементом структуры, условием того, что она проявится именно как человеческая структура, является свобода, свобода в действии. Приведем некоторые примеры, ранее уже упомянутые: человеку приходится всегда решать, намеревается ли он вкушать пищу или питаться, заниматься любовью или спариваться. Это, конечно же, не означает, что в тот момент, когда определенный индивид решает пренебречь символической, человеческой мерой данного действия, он тем самым аннулирует структуру, или же действует в точности, как животное. Это было бы равноценно утверждению, что горилла, переписывающая на доску слово «любовь», понимает и его смысл. Животное остается собой. Человек также остается собой, даже если не утруждает себя соответствующим поведе352
Глава IV. Символическая антропология
нием. Таким образом, человек может спариваться много раз, быть может, всю свою жизнь, но в тот день, когда он решит открыться любви, у него непременно появится возможность предаться ей, пережить ее всецело человеческим образом — повторимся — в символической модальности. Надо сказать, что это и есть свойство структуры: можно ее не принимать в расчет, пятнать, проклинать, но нельзя ее разрушить. В целостности человеческого действия структура проявляется в своих конститутивных аспектах, неотвратимововлекая человека в свое русло, из которого никакого выхода нет. Любая человеческая деятельность является символической: модальность ответа человека определяет характер его действий, но не может упразднить их конститутивную символичность. Человек является homo symbolicus: его человечность обнаруживается в качестве его ответа, его внимания к бытию. Человеческое, таким образом, проявляется как приостановка голой жизни.15 Если мы можем описать ход жизни животных как повторяющееся круговое движение, то человеческое должно быть представлено как нерегулярное, двухходовое движение, для которого характерны прерывание, задержка, пауза на размышление. Знаменательно, что Мальбранш любил повторять: внимание — первичная форма молитвы. Внимание, то есть задержка, пауза, Автор заимствует это выражение у Джорджо Агамбена, подразумевавшего под голой жизнью ее нулевой уровень, «простое биологическое существование». Подробнее см.: Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. — М.: «Европа», 2011. (Прим. пер.) 15
353
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
озволяющая задуматься, понимается здесь не как п проявление неполадки, неисправности или изъяна, а как одно из самых впечатляющих знамений славы человеческого, останавливающегося, выжидающего, рассматривающего. Однако когда появляется это странное существо? В том момент, когда первые гоминиды начинают осознавать себя, приобретая прямостояние, высвобождая руки для изготовления орудий труда, начиная артикулировать звуки речи, и начинаются человеческие похождения. Символизация знаменует, что мы напали на след человека.16 Символизм лежит в основе всех значимых действий sapiens, и это его свойство не позволяет проводить различия между материальной и духовной деятельностью. Homo faber уже является homo symbolicus. Нам необходимо еще раз настоятельно задаться вопросом: когда возникает культура? Вместе с первыми философами, с первыми «С момента пробуждения его сознания, миллион лет тому назад, Homo erectus является homo symbolicus и homo religiosus. Его первым великим открытием была, вне всяких сомнений, иерофания небосвода. Это было первым пережитым человеком опытом того, что он сам расценил как священное. (…) Палеоантропология весьма наглядно подтвердила, что символическое мышление единосущно человеческому существу. Эта мысль проникает в самое сердце тайны сотворения. Символическая деятельность человека соответствует его природе и представляет собой первичную функцию в его жизни. Именно благодаря этой функции, человек способен воспринять иерофанию или манифестацию священного, что и приводит к переживанию им религиозного опыта». J. Ries, L’uomo e il sacro nella storia dell’umanità, vol. II Opera Omnia, Jaca Book, Milano 2007, p. 331. 16
354
Глава IV. Символическая антропология
формами хранения и передачи знаний, умений и методов или нет? Ответ должен быть отрицательным. Человеческая культура зарождается раньше, в какойто невыясненный момент пространства-времени, когда наш неведомый предок отвел взгляд от хлопот повседневной добычи пищи, от жилища, от товарища по охоте, остановился на мгновенье, поднял глаза вверх и заметил небо. Культура начинается в тот момент, когда этот человек делает открытие par excellence, произносит человеческое утверждение par excellence: вот, существует иное, существует небесный свод, который простирается бесконечно над моими заботами. Кто там наверху? И кто я такой? Лев преследует газель и, настигнув ее, съедает, конец истории. Человек тоже преследует, настигает, и, наравне со львом, питается ее мясом. Однако потом случается нечто потрясающее, совершенно непредвиденное: он рисует ее на стене своей пещеры тем, что можно добыть вокруг, в темноте, быть может, пока ливень хлещет деревья и гнет кустарники, а его изумленные товарищи спрашивают себя, что делает этот странный индивид, орудующий красной охрой и костью оленя. Этот человек воздает должное газели, он признает в ней иное, он увековечивает ее своим мысленным, символическим взором. В этом есть человек. И вот, когда этот чудак, став художником и не подозревая об этом, умирает, другие укладывают его тело горизонтально, украшают цветами его могилу, и, быть может, вновь замирают в безмолвии, задаваясь вопросом: где сейчас этот человек? И куда отправимся мы, когда придет наш черед распластаться на голой 355
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
земле? Вот, перед нами снова тот же человек. А вот во время охотничьей облавы группа соплеменников натыкается на громадного саблезубого тигра. Все удирают, чтобы где-то укрыться, спастись, как сделало бы любое другое живое существо, встретившись со смертельной опасностью. Но когда уже все в безопасности, некто вечером, собрав товарищей у огня, пускается в пересказ. Он становится первым поэтом, первым рассказчиком: он повторяет значимое событие, воспроизводит его для своих друзей, он достраивает основную историю: почему этот тигр на нас напал? Каково его происхождение, и почему он к нам враждебен? Так рождается миф из жгучей необходимости открыть, кто мы такие, что мы делаем в этом мире. И в этом вновь обнаруживается человек. Эта невероятная арена человеческих действий является местом непредсказуемых ответов творчества sapiens на понуждения вселенной. Порядок субъекта неизменно соответствует домостроительству смысла, по мнению всех авторов, к которым мы обращались: в различных модальностях человеческое пространство понимается как место неповторимых ответов. В этом духе, мы хотим еще раз привести сжатое определение культуры, которое обнаружили, когда речь шла об Элиаде. Нам кажется, что прослеживается постоянная релевантность символической антропологии. Культура как выражение креативности духа строится всегда на основе экзистенциального, символического, религиозного опыта: культура, или духовная авантюра, представляет собой все то, что homo symbolicus сотворил, совершил и выстрадал, 356
Глава IV. Символическая антропология
в попытке ответить на проблемы, поставленные перед ним бытием. Она является феноменом, затрагивающим все бытие человека в целом в его рискованном путешествии к центру. Следовательно, преодоленная инициация, завершенное путешествие, возвращение на родину и последующее замешательство являются моментамикультурного роста ничуть не меньше, чем научное открытие или опыт экзистенциального отчаяния. Целостный человек со своей полиморфной конституцией является субъектом, который творит, символически истолковывает происходящее, создает культуру, живя по-человечески. 4.4. На пути к человеку Культура, природа, воображение, антропологическая логика, антропос и космос… В конце нашего исследования такие богатые и многозначные слова, над которыми у нас была возможность поразмыслить, подходя к ним с различных углов зрения, возвращаются нам как носители полноты уникальной семантики. Выше мы говорили о громадном неполемическом вызове, брошенном символической антропологией современной культуре. Совместные усилия наших собеседников сосредоточены на одном общем направлении, ведущем скорее к выработке программы, чем к окончательной и определенной цели. Говоря о программе, мы действительно подразумеваем пересмотр основ антропологии. Дюран, в частности, высказал мысль, над которой стоит глубоко задуматься и которая, как нам кажется, подтверждает наш тезис: 357
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология (…) материя антропологии, имажинер, сводящий в единой фокальной точке все оси самых разрозненных отраслей антропологических исследований и ускользающий от произвола формального знака, неизменно является символическим, что значит семантическим, но не семиологический. (…) Человеческие представления, нормальные или патологические, примитивные или цивилизованные, индивидуальные или коллективные, всегда наделены смыслом, иначе говоря, никогда не бывают необоснованными. Даже рефлекс, для человека, имеет некий смысл. Сознание, безусловно, является эпифеноменом, но не какого-то случая, не случайной комбинации, а некоего смысла, некоего предназначения или онтологической участи. Если люди могут взаимно, на протяжении разных исторических эпох, «пониматься», если мифы, литературы, и, возможно, поэмы могут повсеместно переводиться, то именно потому, что весь вид homo sapiens владеет неотъемлемым и братским наследием символов, на котором зиждется империя имажинера.17
Квалифицируя каждое представление, каждый жест, каждый поступок человека как заряд неотъемлемой смысловой чрезмерности, действительно можно преодолеть границы косного сциентистского позитивизма, в общей сложности доминирующего в такой относительно молодой и, вероятно, все еще обусловленной этноцентрической и дуалистической парадигмой дисциплине как антропология. Призыв по-настоящему открыться всем культурам, выдвинутый нашими авторами, как нельзя более уместен. 17
G. Durand, Champs de l’imaginaire, op. cit., p. 62.
358
Глава IV. Символическая антропология
Пройдя школу Видаля, Элиаде и Дюрана, мы получили возможность окинуть изумленным взглядом впечатляющую панораму: существует глубокое единство человеческого духа, свидетельствующее не в пользу любого резкого разделения души и плоти, духа и материи, антропоса и космоса. Глубинная основа, трепещущее сердце бытия составляет некий смысл, гораздо более широкий, чем то, что может отразить парадигма, построенная на модели animal rationale. Пределы человеческого намного превосходят ее. Homo symbolicus не производная, а исходная данность. Вместе с тем эта неясная данность, которую религиозному антропологу приходится выслеживать, как охотнику добычу, представляет собой существо широкое, быть может, даже слишком, так что, как утверждает Дмитрий Карамазов, стоило бы его сузить.18 Происхождение и конечная цель данного феномена, мира и человека в нем, скрыты за семью печатями. Homo symbolicus попал в парадоксальную ситуацию, так как не знает, откуда идет и куда направляется. Некто сказал, что этот путь пролегает ex umbris et imaginibus in veritatem19. И все же именно через тени и образы — насыщенность которых, как мы уже выяснили, не позволяет свести их к бесплотным фантазиям — нечто такое как истина может войти «Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что!» Ф. М. Достоевский. Братья Карамазовы. // Собр. соч. в 15 томах. — Т. 9: Ленинград: «Наука», 1991. — С. 123. 19 От теней и отголосков / призрачных образов к истине (лат.) — прим. пер. 18
359
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
в горизонтальную вертикальность sapiens. Онтологическое предназначение, на которое указывает Дюран как на неукротимое стремление к непреходящему, к реальному, к священному, вместе с тем соответствует нашему положению. Все, у кого возникло бы желание пуститься в путь по этой восхитительной, но, несомненно, опасной тропе, которую мы только начали протаптывать, должны соизмерять свои силы со столь значительной задачей. Осознавая, что мы движемся в тех самых открытых пределах homo religiosus, будучи людьми наперекор всему, по-прежнему религиозными, мы призваны подойти вплотную к этому любопытному субъекту. Среди немыслимых космических и антропологических истоков, среди бесконечных просторов безмерного мироздания с трудом пробирается бесперое двуногое, которое, воздевая глаза к небу, ни на миг не прекращает неуклонно двигаться в направлении невероятной цели. Перспективность жизни человека как homo viator, homo symbolicus является асимптотической. Из неведомых просторов неизвестного происхождения homo religiosus ведет свою игру, преследуя свою вожделенную цель, от которой не в силах отказаться. Религиозная антропология предоставляет нам бесценную возможность пуститься в путь, шаг за шагом, по следам homo religiosus, по своим собственным следам. В надежде, никогда не покидающей сердца смертных, на то, что священное, реальное, которого мы с таким упорством чаем, в свою очередь выйдет нам навстречу. Если интуиции, указания, исходные положения и идеи наших ученых имеют некое основание на деле, 360
Глава IV. Символическая антропология
если ценность всякой выдвинутой теории, антропологии, гипотезы о человеке и его обитании в мире измеряется во времени, в кайросе, неумолимом в отношении смены поколений, то и символическая антропология не сможет обойти стороной фокальную точку этого испытания, этого колоссального вызова. Элиаде, в своем знаменитом интервью откровенно признался: «(…) я считаю, что священнное закамуфлировано в профанном — точно так же, как для Фрейда или Маркса профанное было закамуфлировано в священном. Я считаю, что вполне правомерно искать инициатические модели и обряды в некоторых романах. Но это особая проблема, и я очень надеюсь, что кто-нибудь ею займется: распознает камуфляж священного в обмирщенном мире»20. Вот, в чем состоит вызов символико-религиозной антропологии: если человек действительно symbolicus и religiosus, тогда необходимо раскрыть его поведение, расшифровать его действия, задаться вопросом о смысле его деятельности, ныне. Коппенс и Элиаде серьезно подняли вопрос о глубинном смысле деятельности наших предков. Погребальные ритуалы, наскальные рисунки, изделия, черепки, разбросанные там и сям, словно тысячи фрагментов одного составного космического пазла. Если археологи, этноантропологи и историки религий могут — и должны — продолжать изучение документов прошлого, чтобы продвинуться в направлении homo religiosus, то следует с такой же решимостью продвигаться в направлении, которое, 20
M. Eliade, La prova, op. cit., p. 127.
361
Давиде НАВАРРИЯ. Символическая антропология
с одной стороны, нам указано теми же нашими учителями, а с другой — определяется историческими обстоятельствами. Не только наскальные рисунки, и по большей мере уже не они, а полки универмагов, рекламные паузы, фильмы, романы, гала-концерты звезд шоу бизнеса, действия — более или менее значимые — современных божеств, звезд Голливуда, свидетельствуют о том, что священное закамуфлировано повсюду. Это дикое понимание священного и невиданный доселе homo consumens, беспокойно мечущийся по хаотично составленному сценарию, и есть, по нашему мнению, новый исходный материал для символической антропологии. Мы находимся у истоков нового захватывающего странствия, цель которого — различить присутствие священного в обмирщенном мире. Призыв к подобному поиску ясно звучит у Мирчи Элиаде, он обращен к каждому, кто готов сделать его своей заботой. Нам ничего не остается, кроме как смело продвигаться вперед.
362