Инвожо 2017 05 by invozho magazine

«ИНВОЖО» № 5 2017

5 юан 2 Елена Миннигараева ПРОЗА 5 Елена Миннигараева. Алина. Верос 40 Валентина Дедюхина. Косынка. Рассказ 42 Марина Вихарева. Корни и ветви. Из автобиографической повести 55 Арво Валтон. Лудкечъёс тӧдьы клевер зынлэсь кудӟо. Верос 62 Елена Девятова. Сен-Поль. Рассказ ИНТЕРВЬЮ 8 Катька Растягаева: О проектах и поэтах ПОЭЗИЯ 10 Катька Растягаева 24 Гюнтер Грасс 28 Пётр Захаров ИСКУССТВО 12 Средневековье Александра Любимова ДУННЕ ЛИТЕРАТУРА 20 Гюнтер Грасс ЛИТЕРАТУРНЫЙ ТЕЛЕСКОП 32 А. С. Измайлова. Французский ученый и переводчик ЖАН-ЛЮК МОРО и удмуртский писатель ПЁТР ЧЕРНОВ: к истории одной переписки ВОСПОМИНАНИЯ 51 Наталья Розенберг. Родом из детства ЮМОР 58 Очей Толи. Мискинь Ванька 60 Николай Трубачев. Несчастной вальня 3

5 ЮАН

Елена МИННИГАРАЕВА Кин со Тӥ понна писатель?

Елена МИННИГАРАЕВА – удмурт журналист, кылбурчи но прозаик. Удмурт Элькунысь Эрик Батуев нимо премилэн лауреатэз, Финляндиысь М. А. Кастрен обществолэн валтӥсь премиезлэн лауреатэз. Али Елена Васильевна «Удмурт дунне» газетлэн валтӥсь редакторезлэн воштӥсез луыса ужа. Кемалась ӧвӧл тодмо гожъяськись лыдӟисьёсты выль «Сьӧд сюлык» книгаеныз тодматӥз. 4

«ИНВОЖО» № 5 2017

отькин йырысьтыз малпанъёссэ ручка кутыса, я компьютер сьӧраз пуксьыса гожтыны быгатэ. Книга поттыны но сокем секыт ӧвӧл. Но ваньзэс со гожъяськисьёсты писатель шуод шат? Мынам малпамея, зэмос писатель висъяське узыр лулпуш дуннееныз, улонэз шӧдыны быгатэменыз. Куке соку А. Ахматова гожъяз: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Зэм но, гожъяськись адямилэн йыраз кыӵе но малпанъёс, мылкыдъёс уг бергало. Но со соосты озьы сузьйыны быгатэ, кылдэ гармония. Выль произведение – выль улон. Со котькыӵе луыны быгатэ: ӝожмыт мылкыдо яке серемес… Писательлэн кылбуръёсыз, веросъёсыз, кузьмадёсъёсыз лыдӟисьлэсь лулзэ бугыртыны, йырзэ малпаськытыны кулэ. Лыдӟид но соку ик вунэтӥд – озьыен со ӧвӧл зэмос литература. Адями геройёсын валче кайгырыны, шумпотыны, малпаськыны кулэ. Мед луоз со юмор яке детектив, сак лыдӟись гожтэм ужлэсь одно ик мукет пуштроссэ усьтыны быгатоз. Со понна гожъяськисьлэн бадӟым лулкужымез но Инмарен сётэм быгатонлыкез луыны кулэ. Жаль, туала вакытэ сомында жуг-жаг пӧлысь зэмос литератураез калык адӟытэк ик кыле.

Мар со Тӥ понна литература?

спӧртэм омырен тырмем пыдэстэм дунне. Сое ноку омыръяса уд быдты, сое ялан веръям, омыръям потоз. Пичи дырысен мон туж яратылӥ лыдӟиськыны. Семьяын бадӟымез бере, гуртысь уж ӵемысь мон вылэ усе вал. Виссэ шедьтыса, лушкем ке но книга сьӧры пуксьылӥ. Тодӥсько на, макем бугыръяськиз мылкыды «Солёный пёс», «Гуттаперчивый мальчик» веросъёсты лыдӟыса. Но литература мон азьын тужгес зол усьтӥськиз Можга пеучилищеын дышетскыкум: Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, А. И. Куприн, В. М. Гаршин… Всеволод Гаршинлэн «Четыре дня» веросэз вань. Со ог 140 ар талэсь азьло гожтэмын, зэмос учыр вылэ пыкиськыса, но толон гинэ кадь. Сокем юн возьматэмын адями дунне, кулон но улон. Зэмос литературалэн ӧвӧл дырыз. Зэмос литература адямилэсь улонзэ узыргес но яркытгес, нош ассэ адямиез адямилыкогес каре котькыӵе вакытэ. Мон яратӥсько малпаськытӥсь, мур пуштросъем книгаосты лыдӟыны. Паймисько соосты гожтэм писательёслы.

Кин Тӥляд лыдӟисьты?

дӥг вакытэ мон аслым гинэ, огшоры гожъялляй. Ӵемысь со пичи кылбуръёс но веросъёс вал. Мылкыд бугырске, чуръёс асьсэос бумага вылэ кисьтӥсько. Соку лыдӟисьёс сярысь чик ӧй малпаськылы. Тросэзлэн гожъяськисьёслэн литературае сюрессы озьы кутске, дыр. Но пумен-пумен, лыдӟисьёс мылкыдзэс верамъя, аслад творчествоед шоры но соослэн синъёсынызы учкыны тыршиськод. Куддыръя воксё паймымон учыръёс но луыло. Кылсярысь, «Мумы» книгаме егитъёслы шуыса гожтӥ. Озьы ке но, арлыдоос та ужме яратыса но бадӟым тунсыкен лыдӟылӥзы, пумиськонъёсы ӧтчазы. Нош тани «Сьӧд сюлык» книгаысь «Из» фэнтези аспӧртэм эскерон вал. Мыным туж тунсыко потӥз: мар меда шуоз лыдӟись? Кинлы кельшоз та гожтэме? Егитъёс фэнтезилэсь кыкетӥ люкетсэ гожтыны куризы, сое кыӵе ке фэнтези повестёзь вуттоно шуизы. Нош улонэз адӟем, шӧдэм мӧйы лыдӟисьёслы ваньмыз туж валамон но йылпумъямын кадь потэм. Туж пайми: витёнтэм вылысь Сюмси ёросысь 70-зэ ортчем песянай адӟиз веросысь сое, мае, мон малпамъя, адӟыны кулэ вал дышетскем удмурт интеллигент гинэ. Кин кызьы лыдӟе, кин мае адӟе.

Кыӵе со туала дыр?

лон ноку огшоры шонер гож кузя уг мыны. Со огыр-бугыр берга, пӧртэм ӧръёстӥ полэстӥське. Та улонын ваньмыз куке вал ни: ваче вуонъёс, ожмаськонъёс, ог-огеныд кусып шедьтыны тыршон, яратон, вордӥськон но дуннеен люкиськон. Азьло луэм учыръёсты али но пумитаськом. Соослэн вылтуссы гинэ воштӥське. Литератураын ӝутэм темаос но дауръёс ӵоже уг воштӥсько. Асьмеос тунсыко дыре улӥськом. Капчи ӧвӧл, мӧзмыт но ӧвӧл. Одӥгез пумысен гинэ вӧсяськоно: туала адямилэн визьмыз мед тырмысал ожъёстэк, вир кисьтонъёстэк улыны.

5 яратоно книгады?

он ачим литература пушкын улӥсько, соин секыт потэ сыӵе ужъёсты висъяны. Эшшо ке дышетскемея – филолог. Кыӵе ке книгаез лыдӟыкум, писательлэн гожъяськон амалэзлы, кутэм образъёсызлы, геройёсызлы аспӧртэм анализ лэсьтыны кутскисько. Кытӥяз со люкетэ. Но куддыръя книгаез лыдӟыкуд быдэсак выйиськод солэн дуннеяз. Кыӵе анализ? Мон вунэтӥсько ваньзэ, мон улӥсько со произведениен ӵош, мон споръяськисько авторен яке дурыстэм синмаськисько солы. Тӥни сыӵе книга – мынам яратоноез луэ. Одӥгез соос пӧлысь – «Библия». Нырысьсэ мон сое лыдӟи 15 арескам. Ӵемысь потылӥз споръяськеме. Но та книга доры мон нош но нош берытскисько, солэсь пытьыоссэ туж юн шӧдӥсько ӟуч классикаысь. УдГУ-ын дышетскыкум монэ бугыртӥз Джон Мильтонлэн «Потерянный рай» поэмаез. Али но уг валаськы, малы. Но сое мон удмурт кылэ но берыктыны выри, кужыме ӧз тырмы… Ас вакытаз мон туж яратыса лыдӟылӥ Михаил Федотовлэсь, Сергей Матвеевлэсь, Алла Кузнецовалэсь, Людмила Кутяновалэсь, Татьяна Черновалэсь кылбуръёссэс. Удмурт прозаикъёс пӧлысь малы ке сюлэмам выжыяськизы Роман Валишин но Генрих Перевощиков. Текст: Юля Ильмурзина.

«ИНВОЖО» № 5 2017

ПРОЗА

ЕЛЕНА МИННИГАРАЕВА

АЛИНА

Иллюстрация: Эндрю Уайет.

Верос

– Кыӵе чебер тӥляд зундэсты, – шуиз Алина но дӥсьтытэкгес ватсаз, – яралоз-а матэгес учкыны? Мон киме доразгес кари. Алина йырзэ кырыжтыса чаклаз но сайкыт пальыштӥз: – Яралоз-а сое мертаса утчаны? Мон пумит кариськыса ӧй но вутты на, Алина аслаз дӥсьтэмезлэсь ачиз ик кышказ, лэся: – Ой, ӧвӧл, ӧвӧл, мон тодӥсько: бызем зундэсэз муртлы мертаны уг сётъяло, – дыртӥд лабыртыны ӧдъяз нылаш. Синъёсысьтыз сайкыт пырыосыз кысӥзы. – Озьы, – малы ке ӟудӥ мон. – Та зундэсэз картэ басьтӥз вал. Со ик чиньыям понӥз. Собере тодам вайи сюанмес. Малпасько вал, уноезлы нылкышноослы сямен Коляе мыным огшоры зарни зундэс басьтоз. Нош со дуно изэн чебермамзэ быръем. Мон воксё ыштӥськи. Тӥни малы Колие уйшор бере гинэ бертылӥз, таксистын ужаса но, уксё поттыны выриз на. Со понна сюанмы туж яркыт ортчиз. Алиналэсь ӝожмыт туссэ адӟыса, мон гуньдӥ. Бен, 35 аресъем егит кышномуртлы тунсыко ӧвӧл, дыр, сюанъёс сярысь тодыны, тужгес но со нылкышно – ӧлексы ке… Макем Алиналы али вӧсь, вылды, монэ кылзыны. Угось аслаз солэн туганэз гинэ но ноку ӧй вал, уз но лу, вылды. Алина вордскем дырысеныз ӧлексы, ветлыны воксё уг быгаты. Азьвыл йырзэ но воземез луымтэ. Туж кема эмъяны выриллям, умойгес луэм ик. Али Алина шоры учкыса, солэн висемез сярысь соку ик уд вала. Зэм, пыд вылаз султыны таки ӧз быгаты. Киосыз туж шуген ужало, дырын-дырын воксё уг кылзӥсько, пе. Зэмзэ ке, та чиед гинэ егит кышномуртлы 20 арес но уд сёты. – Мар карыны яратӥськод? –

юасько, нылашлэсь вӧзысьтыз шорт бугоръёсты синйылтыса. – Лыдӟиськисько, керттӥськисько, инӟыосын пужъятскисько, – сайкыт пальыштӥз но шӧдтэк шорысь кеськиз: – Анай, вай ужъёсме учком! Вӧзысь висъетысь Машапай потӥз, шифонерысь бадӟым коробкаез кыскиз. – Тани Алинамылэн ужъёсыз, – данъяськыса поттаське анай. – Куд-огзэ бен школаысь тодмо дышетӥсьмы кутӥз вал, адӟытонэ нуиз но ӧз вайы ни. Кунгож сьӧры, пе, келямын. Мынам синъёсы палёмизы. Турлы буёло пилинӟиосын пӧртэм суредъёс пӧрмытэмын. Тани чиборио сяськаосын мальдытэ возь, ярдуръёсы шуккисько зарезь тулкымъёс, мукетаз – пичи тыын уяло юсьёс… – Алина, шат ваньзэ тае тон ачид лэсьтӥд?! – паймеменым куараме ик ӧй шӧд. Нылаш шудо пальпотэ. Нош анаез мылкыдзэ кисьтэ но кисьтэ: – Уйёсы но со мынам уг изьы ук, ялан маке лыдӟиське, ужаны выре. Жаль, али киосыз нош кылзӥськемысь дугдӥзы, туж куректэ, пилинӟиен пужъятскыны яратэ уга… Мон юзырак луисько. Алиналэн висъетаз пырыкум, синйылтӥ вал уго: макем шуген со берыктыны выриз книга бамез. Нош таӵе киужъёс лэсьтыны кӧня чидан но лул кужым кулэ! Одӥг суредэз гинэ мастер кӧня ке аръёс ӵоже лэсьтысал, дыр. Но таӵе пӧрмытысал меда? Пичи пырыос-пилинӟиос инкуазь буёлъёсты валаса бырттылэмын… Алинаен вераськыса ӧм вуттэ ни: шӧдтэк-шорысь жингыртӥз телефонэ. Картэ вуэм, монэ, пе, подъезд азьын вите. Выль тодмоелы тау карыса, ӧс пала кариськи. Монэ келякуз, Алиналэн синъёсыз нош ик мӧзмыт луизы. – Пыралэ на куке, – вазиз. – Ярам, одно тыршо, – шуи но ӧс сьӧры потӥ.

«ИНВОЖО» № 5 2017

Келян висказ Машапай сипыртӥз на: – Адямиосын вераськытэк мӧзме. Нош кыре поттаны уг луы. Шунды сиосты воксё уг чида. Азьвыл бен быдэсак ворсась дӥсен бинялляса поттасько вал. Али пумитъяське: аслыд гинэ, пе, курадӟон кариськод. Маке туж керӟег луэмын со... Тубатъёс кузя сюлмы шуген васьки. Картэ пумитаз пыкылӥсь синъёсын. Бен, мон янгыш. Ӵукна укыр дыртыса кошки: музеямы туннэ адӟытон усьтоно ни, нош дасяськонэз трос на. Коляе келяз, нош мон, йыртэм, ключме квартирае ик кельтӥськем. Ужысь бертӥ но, пыреме уг луы. Таӵе кезьытэн, оло, лавкаостӥ котырсконо вал, картэ отчыозь вуысал. Мобильниказ жингыртӥ: «Быгатӥськод ке, ужысьтыд огшаплы мозмытскылы, ключтэ вайыса кельты». Тодӥсько уго: картэ вуоз. Коляез витён сямен подъезд азьын векчи ботинкаен эктэмме синйылтӥз Машапай, дораз шунскыны ӧтиз. Ноку ӧй малпалля, та песянайлэн нылыз вань шуыса. Со сярысь огпол но ӧз потталля. Ма, вераськылэммы ик вань шат? Сэре мон та коркан кӧня ке толэзь сяна уг улӥськы на. Куд-огез, шуо, бускельзэ но уг тод, мар веранэз на сыӵесыӵе этажысь кыӵе ке квартира сярысь. Ваньзы асьсэ понна уло но тӥни. Алина сярысь малпаськонэ ӝытбыт ӧз ортчы. Вот умой луысал солэн киужъёсыныз бадӟым адӟытон радъяны. Сыӵе быгатыса лэсьтэм пужыосты калыклы возьматоно. Алиналэн но мылкыдыз бурдъяськысал, оло. Тазьы малпаськонъям балкон сьӧры миськем дӥсь ошылӥсько вал. Шӧдтэк шорысь чиньые басма борды чуказ но… зундэсэ вӧй вылтӥ кадь тюак усиз. Тӥ-ӥнь! кылӥськиз улӥын. Зундэс, куинь этажез ортчыса, подъезд азе шуккиськиз, лэся. Осто, инмаре, кытысь шедьтод на табере! Усьтыр-табыр васьки. Кульчоелэсь усем куаразэ кылӥ,

озьыен, со лымые ӧз месӥськы, кытчы ке бетон вылэ гинэ шуккиськиз. Но отысен со палэнэ но пештыны быгатэ вал ук! Ой, укылтэмъёс, подъезд азьысь лампаез нош кин ке пилем, укноысь тыл югдэмъя гинэ номыре уд шедьты. Мон фонарикелы дыртӥ. Шулӟектэм картэ ӧс куспын сылэ ни: – Мар луиз? – Ӧйтӧд, мар нунал туннэ, зундэсэ олокызьы улӥе чальтчиз! – керӟег вази. Выламы курткаосмес сэрпалтыса, кыкнамы но утчаськыны потӥм. Зундэс ӧвӧл. Оло, со, бетон вылэ шуккиськыса, воксё кытчы ке кыдёке палдӥз. Лымые яке южмам турын-куар пӧлы зымиз но, утча на таре. Коть бӧрд. Син азям шӧдтэк шорысь пуксиз Алиналэн тусыз. Кыӵе учкиз вал со зундэсэ шоры! Кыӵе учкиз! Нош мон мертаны ӧй сёты… Оло, йырыз кур луиз? Оло, син уськытӥз? Куинь арзэ Колиен ӵош улӥськом ни, зундэсэлэн чиньыысьтым ас эрказ ноку потамез ӧвӧл. Уриськыку, мисьтаськыку, эмезяку, утялскыку, пыласькыку – ноку! Собере нокинлэн сое мертан вылысь курылэмез но ӧй вал. Мугоры юзырак луиз, пыдъёсы секытомизы. – Мардэс ыштӥды? – пуныен ортчись Петыр агай дорамы дугдӥз. – Зундэсме, – лулӟи мон. Векчи усем юж лымыез чапыль карись пуныез адӟыса, Коля ӧз чида: – Пшол! Эшшо ке кульчоез ньылыны шедьтоз… – Я, я, уз си со зарнидэс, – вазиз песятай но пунызэ палэнэ кыскиз. – Усиз бере, ышиз ни, озьы луыны кулэ вал, дыр, шуэ но… Мыным эшшо урод луиз. Петыр агай уг кошкы: – Бызем зундэс вал шат? Мар сокем куректӥськоды? – О-о, – воксё кисальӟи мон. Ваньзы милесьтым утчаськеммес адӟо кадь потэ ни. Тани

али, укно дораз кариськыса, тазьы выреммес учке, дыр, Алина. Ну, да, шундылэсь кышка бере, уйёсы гинэ кырез чакласа пуке, вылды… Зундэсме ӧм шедьтэ. Сюлэм шуген ӵукна вазь ик нош потӥ утчаськыны. Южмам турын вылэ уйин эшшо лымы усем на, мазэ ке шедьтод на, пе. Уж дурам мыныкум, йырысьтым ӧз кошкылы Алина. Адӟытонзэ радъян мылкыд ӧй вал ни. Со гинэ ӧвӧл, сюлмам кыӵе ке кышкан каръяськиз. Нылашлэн бадӟым мур синъёсыз умойтэм тылын гомало кадь потылӥз ини. Оломалы но оскод, ява. Ма, кызьы зундэс озьы ышыны кулэ вал? Сӧсыръёсты вӧсь карыны уг яра, шуо. Оло, соин кылме юало-а? Но мар мон сыӵезэ лэсьтӥ? Ужысь бертон азьын ни Коли жингыртӥз. Зундэстэ, пе, шедьтӥ! Нуназе вакыт шуныт кариськылӥз уга, подъезд дорысь лымы шунам. Коляе нуназеяны юри бертылэм, эшшо утчаськем на. Кыӵе со мынам ӟеч! Зундэсэ нимтэм чиньыям выльысь вуэм бере гинэ буйгай. Со, оло, эшшо чильк-валькгес луэм. Юнме Алина сярысь умойтэм малпаськем. Ваньмыз озьы тупаз гинэ, ачим сыӵе йӧнтэм… Но ӧлексы нылаш доры пыды малы ке ӧз кыскы ни. Машапай ӧтчаз ке но, ялан уж вылэ ӵолскылӥ, бӧрысьгес одно ик пырало шуыса оскытъяй. Нош собере тодмо луиз: мон – пинал ваёно! Мынэсьтым шудоез ӧй вал. Алина сярысь воксё вунэтӥ шуыны уг луы, но со доры пыраны эшшо шурдӥ ни: кин тодэ, оло, зэм но, син уськытоз… Тулыспаллэн одӥг нуналаз мон нош ик ключме вунэтӥськем. Ужысь вазьгес бертӥ, сумкаям бугыръяськон вискам гинэ тодам вайи: усьтонэ толон ветлэм куртка кисыям кылиз. Ма кароно? Азбаре потыса, скамья вылэ интыяськи, куазь шундыё, лымы куаш шуна, пичи канаваостӥ ву кошке. Колилы жингыртоно-а?

Машинаеныз тур-пар вуоз. Нош ик ужезлэсь куспатыны? Мыно ай лавкае, вуоно пичикаелы дӥсь басьто. Султыса ӧй вутты, подъездысь Машапай потӥз. Эшшо золгес губырскем. – Кемалась ӧм ни адӟиське, – вазиз песянай, – семьяды бадӟымгес луыны медэ кадь… – О-о. Алина нош кыӵе мар ни? – юано кариськи. – Уд тодӥське шат? – шорам сак учкиз Машапай. – Ватӥм ук ми сое. Тол шутэтскон нуналъёсы, калык шулдыръяськон вакытэ, кулӥз. Маке весь секыт луиз солы, эмъясьёс номыр карыны ӧз быгатэ… Сюлмам бадӟым из понӥзы кадь. Шоканы секыт луиз: адями висем, нош мон сое чакланы одӥг пол но ӧй пыра! Син азям пуксизы Алиналэн синъёсаз тэтчась шуд пырыос. 35 арес гинэ улыса вуттӥз со. Мае адӟиз? Егит кышномурт ваньзы сямен ик малпаськиз, дыр, яратон сярысь. Но одӥг пиосмурт но солы мусо кылъёс ӧз вера, нимтэмчиньыяз зундэс ӧз тыры… – Ой, сылэ ай, кулон азяз со инӟыосын вань пужыятскемъёссэ кузьмаз. Тӥледлы но огзэ сётыны куриз вал. Машапай дыртӥд-дыртӥд подъездэ ышиз но ӝоген бинялтонэн потӥз. – Тани Алиналэн тӥледлы саламез, – кийыгыриеныз син пумзэ ӵушылӥз песянай. Собере ассэ буйгатыса-а, мар-а ватсаз, – эмъясьёс шуизы, сёровно кулысал ни, сыӵе висёнэн курадӟисьёс, пе, 30 аресозь но шер уло… Секыт бӧзэз усьтӥ но – турлытурлы инӟыос шунды шорын пиштӥзы. Пичи ты вылын кык чебер юсьёс уяло. Зэмос выжыкылын кадь. Нош висказы кыдёкынгес эшшо пичи юсь адӟиське на. Соку квартираысен мон сое ӧй но синйылты вал. Пушкы тыриз. Малы мон Алина сярысь урод малпай? Таӵе паймымон ужъёс лэсьтӥсь адями лек луыны быгатоз шат? Оло,

мон дораз пырасал ке, солэн мылкыдыз но бурдъяськысал, кемагес улысал на? Тазьы пуконъямы Петыр агайлэсь матэктэмзэ ӧм шӧдэ. – У-у-у, кыӵе чебер лэсьтэмын! – киуж шоры долказ со но. Огшап учкемез бере саесме кыскиз: – Тон, дыдые, синъёстэ отысь вошты али. Мон ведь тынэсьтыд зундэстэ шедьтӥ, канавае питырам, ява. Мар шуко пуные отӥ зынъяське… – песятай, кескич пальышаса, шорам учкиз. – Тыныд бен, учкисько ке, мукетсэ басьтӥллям ни… Петыр агайлэн киысьтыз зундэсэз адӟыса, йыры ик берганы ӧдъяз: мынам! Нош соку таиз – нимтэмчиньыям берло понэмез – кинлэн?! Мыным сыӵе урод луиз: номыре уг ни валаськы. Ваньмыз интыяз пуксиз Коли бертэм бере гинэ. Зундэсме ыштэме пумысен куректэмме адӟыса, со мукет чылкак сыӵезэ ик басьтэм. Нош монэ шедьтӥ шуыса буйгатэм. Нырысь йыры кур луиз: ну, кызьы озьы пӧяськод? Мукет ласянь: Коли ӟечгес лэсьтыны малпа вал ук, сюлмаськыса улысал тани тулысозь. Но табере ма кароно? Копак киноын кадь, ява… Петыр агайлэсь шедьтэм зундэссэ нимтэм чиньыям понӥ. Ноку медаз ышы ни! Нош берло басьтэмзэ ке… Мон сое Алиналы кузьмало. Машапаен ӵош шайгу дораз ветло. Малпасько вал зундэсэз кирос доры мерттэм сяськаос улэ ватыны. Но Машапай пумит луиз: – Кошкем муртлы со кулэ уз луы ни. Нош тыныд ой кӧня улоно на…

* * *

Куинь толэзь ортчыса, мынам нылы вордӥськиз. Таза но туж муспотон, бабыль-бабыль йырсиё. Ӧвӧл, Алиналэн тусыз солэн пичи но ӧй вал…

ИНТЕРВЬЮ

а к : ь а в т е ка тяга Х А Т рас о ПРОЕК ОЭТАХ иП Она не относит себя ни к одному литературному течению. В свои 25 она известна, пожалуй, каждому, кто, так или иначе, знаком с современной ижевской литературой. «Стильно. Модно. Молодежно» – вполне применимо к ее творчеству. Но не все знают ее с другой, куда более глубокой, стороны. Она учитель русского языка и литературы, а еще преподает детям художественное слово и актёрское мастерство. Всё это о ней – катьке растягаевой (прим. именно такое написание псевдонима выбрала для себя Екатерина Растягаева). 10

«ИНВОЖО» № 5 2017

Позволю начать нашу беседу с шуточного вопроса: любит ли катька растягаева расстегаи? – С недавнего времени, да. В детстве не ела из принципа: одноклассники любили подшучивать надо мной, называя «растягаем». Однажды в толковом словаре увидела, что название этого рыбного пирога пишется совсем по-другому и моя фамилия никак с ним не связана. Такое маленькое «открытие» стало аргументом в борьбе за мое

имя и поводом полюбить расстегаи. Но даже сейчас, когда вижу в пекарнях или буфетах ценник с надписью «растягай», прошу продавцов исправить написанное. Наверное, это занудство. Почему, собственно, катька, а не, скажем, Катя, Катерина, Екатерина? – У меня есть подруга, которая так обращается ко мне. Несколько лет назад, работая в детском лагере, мы с ней делали какойто примитивный умывальник

для своего жилища. Она в нашей «команде» была бригадиром, а я – разнорабочей катькой. Умывальника давно уже нет, история эта забыта, а имя осталось. Из её уст оно звучит как-то по-особенному нежно: «Катька». Заголовок Вашего сообщества в одной из социальных сетей «катька растягаева. Неискусство». Не считаете Ваши стихи искусством? Или вкладываете в это слово другой смысл? – Да, действительно, не считаю. Сейчас каждый второй пишет стихи и считает себя поэтом с большой буквы. В таком насыщенном информационном потоке трудно найти что-то стоящее, отделить от пустого. А как понять, имеет ли хоть какую-то ценность твоё слово или нет? По каким критериям оценивать, и стоит ли вообще этим заниматься? Я не знаю, а вы? А с чего началось ваше «неискусство»? Когда Вы начали писать стихи? – В одиннадцать-двенадцать лет мы с подругой завели тетради наподобие записной книжки её мамы. Переписывали из разных источников стихи и песни, гадания, «секретики», украшали тетради наклейками и рисунками. Позже, будучи студенткой филологического факультета, я узнала, что такие тетради относятся к письменному фольклору и что у них даже есть научное название – «девичьи альбомы». С этих альбомов тогда в двенадцать лет всё и началось. Сначала были подражания детским «стишкам», затем стихотворные излияния, причиной которых была, конечно же, безответная любовь. В общем, всё, как это обычно бывает у девочек. Возможно, Ваши родители

близки к творчеству? – Долгое время мне казалось, что родители никак не связаны с творчеством, пока однажды не нашла дома листок с папиным стихотворением. Он, оказывается, периодически что-то пишет, правда, ничего нигде не хранит. Недавно состоялась презентация Вашего первого сборника стихов. Почему «Шелуха» стала «Шелухой»? – Совершенно верно, только это не сборник, а книга с определенным сюжетом. В ней собраны более-менее достойные, как мне кажется, произведения. Остальные тексты никуда не годятся. Отсюда и название. «Шелуха» – это оболочка, чтото поверхностное. Всё весьма прозрачно. Книга создавалась при участии добрых людей, которые откликнулись на зов «скинуться» на «Шелуху». Менее чем за двенадцать часов я собрала необходимую для издания книги сумму. Без этих людей, конечно, печатная версия была бы невозможна. Не «Шелухой» единой живете, как выясняется. Благодаря вам в ижевских трамваях, неожиданно, зазвучал Чехов. Это еще одно ваше детище – театр «Карась». – В школе я работаю не только учителем, но и преподавателем художественного слова. Театр, на самом деле, образовался спонтанно в День всех влюбленных – 14 февраля. Сейчас в театре «Карась» занимаются две группы: старшая, куда входят учащиеся девятых-одиннадцатых классов, и младшая из шестиклассников. В начале марта мы «вышли в свет» с рассказами Чехова – читали не только в школе, но и около УдГУ и даже в трамваях. Есть ли у катьки растягаевой любимые поэты и прозаики? – Из поэтов однозначно люблю Марину Цветаеву. Еще учась в школе, я

неоднократно читала её стихи на разных конкурсах. А вот почему именно ее творчество мне близко, не знаю. В ее стихах много воздуха и пространства. Она не описывает чувство, она как бы и есть само это чувство, волна, огонь. Она стихийна. Из писателей – Габриэль Гарсиа Маркес. Стоит ли ждать от Вас в ближайшее время новых проектов? – Пожалуй, только в рамках профессиональной деятельности. Мой друг, поэт Андрей Гоголев, выслушав от меня душещипательную историю о ничего не читающих и плохо пишущих школьниках, предложил провести один эксперимент. В чем он заключается – пока секрет. Однако что из этого получится – увидим в конце учебного года. Могу сказать лишь одно, проект вышел за пределы Ижевска и, что самое главное, дети действительно стали писать лучше, осмысленнее, а в сочинениях начала проступать их и н д и в и д у а л ь - ность.

Меняется мир и всё в нем. Катька растягаева – поэт новой формации. И что-то подсказывает мне, мы еще услышим о ней не единожды. А пока в очередной раз откроем ее книгу и найдем среди «Шелухи» что-то очень важное, глубокое и, возможно, даже сокровенное. Беседовал Никита Ильин.

ПОЭЗИЯ *** Разговелся и стал беззащитен и невесом, И тебя беспощадно хлещет со всех четырех сторон Он и семь миллиардов такикак он. Поделом, ты думаешь. Время нельзя спасти, Всё, что стоптано в памяти, рвётся наружу и на куски. А тревогу, если захочешь, не отпустить. Облака затянули небо – не въехать и не пройти. Асфиксия вызвана лишь пустотою в твоей груди. У тебя навсегда останешься только ты. И твои бездыханно-дыхательные пути. ............................................... Разрушая себя и наши с тобой города, Мы смотрели, как трескалось всё и падало в никуда И как мир обесцвечивал нас и сам на глазах пропадал. Al final.

КАТЬКА РАСТЯГАЕВА *** Как захочешь исчезнуть, спрячься в густую тень. Люди рвут возле дома с куста сирень. Загадай, если выпадет три и пять, Ничего обо мне не знать. Как с конвейера сходят один за одним стихи, Как растут, уплотняясь, под тяжестью их мешки Под глазами, как слово теряет вкус, Как становишься мелочен, жалок, пуст. Как лежит на поверхности то, что искал внутри, Как молчание стоит дороже любой строки. Как звенит, поглощая Вселенную, тишина, И как падают в лужи спалённые провода. Как захочешь исчезнуть, выколи мне глаза. Загадай, чтобы никогда не смогла бы тебя узнать.

«ИНВОЖО» № 5 2017

*** О прогнозу сегодня во всех городах обещали шторм. Я согнула набухшее небо в четыре слоя по двадцать три. По шершавым подушечкам пальцев можно заметить, что Они трогали небо больше, дольше, чем в эти дни. ........................................ Твой клочок пожелтевшей бумаги стал нестерпимо тощ. Замусолив его, как и совесть, ты отложил, пока Ты шатаешься с кем-то, где-то, доедаешь вчерашний борщ И снимаешь квартиры, женщин, вещи, деньги с кредитных карт. И пока по размягшим листьям на работу идёшь и домой, Твоё небо забыто в кармане и не смеет казать свой нос, Потому что так очевидно ты ему предпочёл покой, Как обычно мужик выбирает ту, что меньше выносит мозг. ........................................ Надоевший анапест не может найти подходящих форм. За окном то и дело люди снуют на свой страх и риск. По прогнозу сказали, во всех городах ожидается сильный шторм. По наклонной летит в корзину скомканный кем-то лист.

*** Рассыпаешь дни по соседним сёлам, По последней моде, чужим кроватям, Возвращаясь вновь в опостылый город Беспринципных лиц. Обречённый падать Высоты боится, как клетка – тигра, Как слова и чувства – своих значений. Пред тобой, как прежде, стоит корыто, И вода, как прежде, бежит из щели. Укрывайся в волнах кефирных простынь И сопи в затылки чужим упрямо В городах, в которых ты будешь поздно, В городах, в которых ты будешь рано. А тебя повсюду зовут заводы, И над прудом дым простирает лапы, Замедляя время бездушным смогом, Подавляя волю, взращая слабых. Рассыпайся днями, беги, скитайся, Забивайся в норы столичных пабов. Всё равно вернёшься, не встретив счастья. Чтобы стать счастливым, придётся падать.

ИСКУССТВО

СРЕДНЕВЕКОВЬЕ АЛЕКСАНДРА ЛЮБИМОВА ЛЮБИМОВ Александр Васильевич (14.06.1965–12.03.2015) В 1991 году закончил художественно-графический факультет УдГУ. Рисовал с 4 лет. Любимые техники – графика, акварель. Любимые художники – Иван Билибин, Иероним Босх, Питер Брейгель, Альбрехт Дюрер. Работы выставлялись во Франции, Ирландии, Литве, на выставках в Ижевске.

«ИНВОЖО» № 5 2017

Благодарим за предоставленные работы родителей художника Людмилу Ермолаевну Любимову и Василия Платоновича Любимова.

«ИНВОЖО» № 5 2017

ДУННЕ ЛИТЕРАТУРА

Гюнтер Грасс Гюнтер Грасс

– немец романист, эссеист, кылбурчи, суредась. Вордӥськиз 1927-

тӥ арын 16-тӥ коньывуонэ Польшаысь Данциг (али Гданьск нимало) карын. Нырысетӥ романэз «Жестяной барабан» 1959-тӥ арын печатласькиз но соку ик солэн нимыз вань дуннее вӧлмиз. Собере потӥзы «Кошка и мышь» (1961), «Собачьи годы» (1965) книгаосыз (та куинь романъёсты ӵемысь «Данцигская трилогия» шуо). Бӧрысьгес пӧртэм аръёсы Гюнтер Грасс кылдытӥз на «Под местным наркозом», «Из дневника улитки», «Камбала», «Встреча в Тельгте», «Вымыслы», «Крыса» романъёссэ но уно пӧртэм литературно-критической статьяоссэ но эссеоссэ, кылбуръёссэ но пьесаоссэ. Нобельлэсь премизэ солы сётӥзы 1999-тӥ арын.

22 22

«ИНВОЖО» «ИНВОЖО»№ №552017 2017

– Пичи дырысьтыды кыӵе суредъёс Тӥледыз паймытӥзы но кема дырлы вунонтэм кылизы? – Мон адӟи, кызьы кутскиз Кыкетӥ мировой война: куарусён толэзе 1939-тӥ арын немец броненосец ыбылӥз одӥгзэ ульчаез мынам вордскем городам, нош Stuka самолетъёс пуштытъязы снарядъёсты. Мыным соку дас кык арес вал. Мон ноку но со бӧрсьы ӧй адӟылы сыӵе паймымон суредэз, со вал сокем кӧшкемыт но со вакытэ ик туж абдратӥсь. Мукет пиналъёсын ӵош мон бызьылӥ учкыны, кытчы усьыло снарядъёс, нош ваньмыз чалмытскем бере бичаллямы соослэсь корт пиртэшъёссэс… – Шӧдске, со Тӥ понна зэмос приключение вал? – Соку мон уг валаськы вал, со азьланяз мынэсьтым улон сюресме, озьы ик мынэсьтым огъёзо эшъёсылэсь улон пыр ортчонзэс воштоз шуыса. Мынам йырам ик ӧй вал, со милям нылпиосмылэн но, соослэн нылпиоссылэн но улон сюресазы шӧдскымон гож кельтоз шуыса. – Нош мар Тӥ кариды война вакытэ? – «Гитлерюгендэ» – фашистъёслэн егит огазеяськоназы – пыри. Немец ожчиос Сталинградысь пегӟем бере Геббельс милемлы тазьы вазиськиз: «Потэ-а дунне войнае пыриськемды?», но ваньмы ми кесяськимы соглаш луыса. Мыным вал соку дас вить арес. – Тӥ мар ке но тодӥды-а концлагерьёс сярысь? – Ӧй. Германилэн капитуляциез бӧрсьы – со вакытэ мыным дас сизьым тырмиз ини – мон американецъёс доры пленэ сюри. Соос монэ нуизы Дахау каре… – Соку ини валатскиды-а? – Ӧй, мон азьвыл сямен ик ӧй оскылы адӟем суредъёслы. «Немецъёс ӧз быгатэ лэсьтыны сое», – малпалляй мон. – Ку бен тӥ оскиды? – Куке мон радио пыр кылӥ Нюрнберг процессысь репортажъёсыз: мон кылӥ «Гитлерюгендэн» кивалтӥсь адямилэсь куаразэ, кудӥз лэсьтэм ужъёсыз сярысь одӥг но пӧяськытэк вераз. Вот соку мон зэмзэ но оски. – Немецъёс но янгыш-а «нацизмын», яке со Гитлерлэн но солэн котырысь адямиосызлэн гинэ янгышсы? – Гитлер лэсьтыны малпам ужъёссэ ватыса ӧз возьы. Законэн юнматэм быръёнъёс дыръя немецъёс со понна куараоссэс сётӥзы, озьыен, ачиз немец калык но кыл кутэ «нацизмлэн» луэмез понна.

– Кызьы меда ортчемез понна янгыштэ быдтыны луоно? Кызьы чылкытано? – Со сярысь ваньзэ зэмзэ вераса. Вань сыӵе адямиос, кудъёсыз, сое валатэк, шып улыны тыршо. Но ведь улонын котьку озьы – тынад сьӧлыко азьлоез тонэ котьку но кырмыса возёз. Соин ик ӟечез татын одӥг гинэ – сое вормон. Ӵапак со гинэ юрттоз азьланяз мукет янгышъёслэсь утиськыса кыльыны. – Но со туж секыт сюрес… – Но со юнматоз-кыдатоз немецъёсты. «Вормемъёс» гинэ ӧвӧл, «вормисьёс» но асьсэды критиковать карыса уг уло ке, лябӟо. Вормон котьку но шузимытэ! Юнме уг шуо, дыр: «Войнаын вормисьёс уг луо…» – Америка шузи-а? – Бен, «Ирак кампания» та юанлы ачиз ик валэктон сётэ: американецъёс номыр но ӧз басьтэлэ йыружъёсынызы тырмем колониальной историысьтызы. Соос ӧз «ворме» Вьетнамез. 11-тӥ куарусёнэ ортчем учыр но возьматэ, соос номыре но ӧз валалэ шуыса. Али мынӥсь югдур но солы оскымон валэктон. – Мар валаны кулэ вал соос та югдуръёсысь? – Европаысь уно ар талэсь азьвыл Вилли Брандтлэсь но Улоф Пальмелэсь сётэм визькенешсэс, кудъёсыз шуизы: кулэ ужаны выль экономической дунне радлык бордын… Государствоос, кудаз кузёясько тиранъёс, эрикоесь луозы соку гинэ, ку асьмелэн демократической обществоосмы соосты гажаны кутскозы. Нош гажанэз кужымен басьтыны уг луы, тужгес но соку, куке со учыръёслэсь азьвыл асьмеос ик со тиранъёслы ож-тӥрлык вузаськомы: озьы асьмеос ыштӥськомы гинэ калыкъёслэсь сотэк но пичи кылем ӟечлыко мылкыдъёсмылы осконзэс! – Но соос асьмеды терроризмен кыл кутыто? – Терроризм – со туж ик кышкытэз ӧвӧл ай. Кулэ котьку но сак, чакласькыса улыны, малы ке шуоно вань мукетыз кышкытлык, кудӥз вӧлме туж шыпытэн гинэ... – Кыӵе кышкытлык сярысь Тӥ вераськоды? – Мон верасько парламентской система сярысь: туннэ политикъёс гинэ но уг оско ини солы, кулэлыко решениос кутӥсько мукет интыосын… Асьмеос мынӥмы ке со сюрестӥ, демократия фарслы пӧрмоз. Та бордын ик валтӥсь кышкытлыкез асьмелэн нылпиосмылэн нылпиоссы понна!

23 23

– Кызьы Тӥ учкиськоды туала егитъёс шоры? – Куке мыным дас сизьым арес вал, дунне быдэсак гопъёсын шобыртэмын вал: со вал куашкатэмын, сютэм кельтэмын, парализовать каремын. Но соку ми азьланез шоры учкимы тӧдьы бумага шоры кадь. Нош туннэ нуналэ будӥсь егитъёслэсь вуонозэс учконо ке, со эшшо но кышкытгес, со гопъёсын тырмем дунне сярысь! – Мар Тӥ ужады война бырем бере? – Мынам потэ вал скульптор луэме но мон Вылӥлыко искусствоосъя академие мынӥ. Солэн юртэз со вакытэ буш улӥз, аудиториостӥ огназ калгись пересь профессор мыным шуиз: «Милям та юртэз шунтыны али ке но ӧвӧл эгырмы. Занятиос уг мыно на, мынэ, ужалэ камнетёс луыса». Собере адрессэ сётӥз. – Собере Тӥ изъёсты волятыны кутскиды? – Быдэс арзэ мон шайвыл плитаос лэсьтыса улӥ. – Нош мар Тӥ, иське, малпаськоды сьӧрлось дуннеос сярысь? – Адямилэн адӟонэз – вань улонзэ изэз питыртыны. – Кыӵе изэз? – Сизифлэсь. Мон быдэсак соглаш луисько Камюлэн «Миф о Сизифе» произведениеныз: Сизиф тодэ, изэз гурезь вырйылозь питыртӥз ке, адӟоз, кызьы со берен питырске, кытчы питырске. Вот ӵапак соин ик со ассэ шудтэмен уз шӧды! Асьмелэн улонмы но изэз питыртон бордын. – Со асьмелэн адӟонмы? – Со умой: со сярысь тодон асьмеды палэнтэ, американецъёс кадь, шузимонлэсь, озьы ик дуннеысь адямилыко катъёсты кулэтэм карыса, гань-гань буйгам цинизмлэсь но. – Тӥлесьтыд малпанъёстэс кылзыса, тодэ лыктэ Палестинаен Израильлэн ноку бырисьтэм конфликтсы… – Шаронлэн туннэ кутӥськись политикаез, озьы ик ХАМАС нокытчы уз вуттэлэ. Мон пыриськи интеллектуалъёслэн пумиськоназы, со паласен но, таиз паласен но, та югдурысь одӥг гинэ потон вань: кулэ улыны кыкез ик кунъёс.

24 24

«ИНВОЖО»№ №55 2017 «ИНВОЖО»

– Нош государство сьӧрын улон вань-а? – Вань, чиганъёс, кылсярысь. Учкелэ: соос быдэс Европаын уло, кунгожъёс шоры нокыӵе кариськытэк, соослы кулэ ӧвӧл государство, но со вакытэ ик соос туж трос лэсьтӥзы европейской культуралы. Чиганъёс ик вань зэмос европеецъёс! Асьмелы вань марлы соослэсь дышетскыны, соос – Европалэн лулзы! – Криста Вольф одӥгаз романаз гожтэ: «Котькӧня со сярысь гожъямын ке но, Войнаез нокин пумозяз ӧз шарая на, сое нокин та дырозь котыр ласянь куал-куал ӧз эскеры». Воштӥськиз-а мар ке но, куке потӥзы Белльлэн, Грасслэн но Ленцлэн война сярысь романъёссы? – Та книгаос верало войналэн бервылъёсыз сярысь. Соосты учкыса, мукет калыкъёс быгато отысь созэ яке тазэ ужпумъёсты шонере яке янгыше поттыны. Соос со ужпумъёс сярысь туж трос вераськылӥзы, но туннэ со ваньмыз ини толлоез луиз. Немецъёс мукет йылпумъянэ вуизы: ортчемез асьме доры выльысен но выльысен берытскылэ. Но, оло, татын луыны быгатоз ай мукетыз но, кудӥз сярысь мон ӧжытак пальпотыса малпаськылӥсько – таӵеез вормытэк кылён, кудзэ ми ортчимы, оло узырлык но вайыны быгатоз на… – Гожъяськон сюрестэс тӥ поэт-лирик луыса кутскиды. Нырысетӥ сборникысен кутскыса, туннэ нуналозь кылбуръёсады юн шӧдӥське огшоры калыклэн вераськоназ кутӥськись стиль, со бордын одӥг но пафосэз ӧвӧл. Тӥледлы кельше-а лыдӟыны Брехтэз но Беннэз? – Мон пырисько со поколение, кудӥз нацистъёслэн кивалтон вакытазы будӥз. Мыным троссэ кулэ луиз берло лыдӟыса потыны: мон ӧжыт тодӥсько вал Рилькеез но егит экспрессионистъёсты. Брехтлэн но Беннлэн поэзизы ноку но милемды ӧз паймытъя. Нош лирикъёслэн кылбур дуннезы, кудъёсыз турын-куарлэсь веттаськемзэ суредазы, пумит луон мылкыдъёс гинэ пыӵатылӥз. Соос гожъязы инкуазь сярысь кыӵе ке идиллия сярысь. Ноку но сое адӟылымтэ сямен. – Тӥ кышкаськоды кадь «мон» шуыны. – Мон котьку но малпасько со сярысь, кызьы со «мон» романын яке повестьын вымысел кужым улсын воштӥськыны быгатоз. Озьы ик, кызьы со кылбурын кужмо но туж ӟеч лэсьтэм формалы пумитъяськыса султоз. – 60-тӥ аръёслэн кутсконазы Тӥлесьтыд «Кот и мышь» новелладэс кема дыр ӵоже ӧз печатлаллялэ. Соку Тӥ оскиды-а, егит лыдӟись, отысь со вакытэ ватонозэ шедьтыса, ассэ воксё урод возьыны кутскоз шуыса, кылсярысь, сексэз вылӥ интые пуктыны кутскоз но мултэс шаплыдӥсьтӥсь луоз шуыса. – Ӵемысь дыръя споръяськонъёс кылдыло, быгатэ-а литература воштыны улонэз. Мынам вань усто примере. Одӥг выступление бӧрсьы

мон доры ог 60 аресъем пиосмурт матэктӥз но монэ тау карыны кутскиз. Со шуиз: «Мон лыдӟи тӥлесьтыд романдэс дас куать аресам (монэ сое лыдӟыны ӧз ке но лэзьылэ) но валай, мае мон урод сямъёсын лыдъялляй, зэмзэ ке, со туж огшоры но валамон вылэм. Собере мынам улонэ трослы шулдыргес луиз». Тӥни мар сётэ литература. – Уд лыдъяське-а Тӥ, социал-демократилэн дырыз ортчиз ни шуыса? – Мон малпамъя, со чепуха. Уг луы лэзьыны внушить карыны аслыд ачид со малпанэз. Со дырозь, куке калык улоз урод, нош со куанер-сютэм улонлэн пумыз чик уг адскы на ай, вань партилэн бадӟым кулэлыкез, кудӥз тыршысалыз со ужпумъёсты сэрттыны-пертчыны. Быдэс дуннеын сокем трос куанер улӥсь адямиос. Со сяна, кылдыло ченгешонъёс куанер но узыр странаос пушкын – мыным потэ, арысь аре йылӥсь терроризмлэн валтӥсь мугез та бордын луэ. Куанер странаосысь калык ӝожмыт мылкыдэн, азьланезлы оскытэк улэ, со туж капчиен быгатэ бадӟым массовой вожпотонлы берытскыны.

– Азьвыл вакытэ мемуаръёс гожтон борды Тӥ туж ик умой уд учкиське вал. Малы малпады автобиографической книга гожтыны? – Мемуаръёс – со текстлэн сыӵе типез, кытын фактъёс вылэм учыръёс сямен сётӥсько. Нош тодэ ваёнъёс асьмеды ӵемысь дыръя пӧяло. Куке адями азьлозэ тодаз вайыны кутске, вылэмезлэн люкетъёсыз вошъяськыны ӧдъяло. Мукет сямен со микширование шуиське – фактъёслэн вошъяськыны кутскемзы. Соос огогенызы огазеясько но кылдыто выльзэ историез. Мон шедьтӥ аспӧртэмлыко шараян форма: одӥгзэ ик сюжетэз мон верасько нырысь одӥг сямен, собере мукет сямен: «Со вал тазьы, но луыны быгатысалыз мукетгес сямен». Но мемуаръёс огшоры фактъёс кадь уг адско ини, соос улӟыны кутско. Ӝоген мыным тямыстон арес тырмоз, соин ик мон туж ӟеч тодӥсько, мар вал 40–50 ар

талэсь азьвыл, нош юалэ мынэсьтым, мар вал куинь арня талэсь азьвыл, мынам йырсазе монэн урод шудонъёсты шудыны кутскоз. Со сяна, мар мон понна автобиография? Со, тодэ ваён сямен, сокем висьытӥсь процесс. Мынам улонам бадӟым пытьы кельтӥз национал-социализмлэн вакытэз. 13–17 аресам мон оски тросэзлы со нуналэ возиськись идеологилы, соин ик со вакытъёсыз уг луы выльысен капчиен улӟытыны. – Тӥ вераны турттӥськоды СС-ын служить каремды сярысь? – Зэмзэ но, со сярысь ик вераськон мынэ. Сюлэмез бугыртӥсь тодэ ваёнъёсы куинь-ньыль толэзьёсын гинэ уг йылпумъясько, кудзэ мон дас сизьым аресъем – аслам мылкыдытэк басьтэм – солдат ортчытӥ – ваньмыз со мынам книгаям пыремын. Куке книга печатласькиз немец кылын, одӥгез газет быдэс томысьтым кӧня ке страницаоссэ «лушказ» но, солы луыса, ченгешон ӝутӥськиз. Малпалод, книгаысь кылем бамъёсыз воксё ӧвӧл шуыса, нокыӵе контекстэз отын ӧй вал. – Куке книгады котырын керетон ӝутӥськиз, Тӥ кызьы ке но калыклэсь малпанзэ воштыны тыршиды-а? – Нырысь ик мынам потэ вал та ченгешонысь куректонзэ палэнтэме. Со ог-кык бамез сенсация сямен сётэмын вал. Отын вань уно пӧртэм материалэз. Куке со ваньмыз вӧлмиз, мон лэсьтӥ сое, мар лэсьтыны быгатӥсько – суредаськи но гожъяй кылбуръёс. Со мылкыдэз мон тырши суредъёсам но кылбуръёсам усьтыны. Отысь пӧрмиз вылез суредъёсын-кылбуръёсын книга. Озьыен, шуыны луэ, улонын кылдэм югдур яке ужпум мае ке выльзэ кылдытэ, со бордын вань бадӟым устолыкез, кудӥз уг сёты дыртӥсь вакытлэсь беромыса кыльыны, со сётэ быгатонлык весь азьлань но азьлань мыныны. – Мар кароно, история выльысен медам берытскы шуыса? – Кулэ кылдытыны граждан общество, кудӥз сюлмаськысалыз егит муртлэн образование басьтонэз сярысь, аслыз ярамон профессия шедьтонэз сярысь, со ураме медам кыльы, нокинлы кулэтэм луыса. Малы ке шуоно ӵапак соос, ураме кельтэм адямиос, кышкытлык вайыны быгато идеология понна, кудӥз вера: «Учкы, кыӵе югдуре тон сюрид». Дасяз Лариса Орехова.

25 25

ПОЭЗИЯ БАЛЛАДА О ЧЕРНОЙ ТУЧЕ В песке, оставленном строителями, наседка сидела на яйцах. Слева, откуда всегда идет железная дорога, поднялась черная туча.

Гюнтер

Грасс

ЛЮБОВЬ Это так: Безналичная связь. Слишком короткое одеяло. Неплотный контакт. За горизонтом искать. В листве шелестеть четырьмя башмаками, в мыслях обдирая босые ноги. Сердца нанимать и сдавать внаем; или в комнате с душем и зеркалом, машине, взятой напрокат, лунном радиаторе, где всегда невинность нисходит, и программа ее горит, свищом прорывается слово всякий раз по-другому. Сегодня, перед еще закрытой кассой, шелестели рука в руке подавленный старец с изящной старухой. Фильм обещал любовь.

СЧАСТЬЕ Опустевший автобус бросается в звездную ночь. Быть может, шофер за рулем поет, тем и счастлив.

«ИНВОЖО» № 5 2017

Безупречна была наседка и усердно наелась известки, что строители тоже поленились убрать. Туча же кормилась сама по себе, выходя из себя, все-таки оставалась округлой. Серьезны и бережны отношения между наседкой и яйцами. Когда черная туча над безупречной наседкой повисла, то повела себя, как ведут себя тучи всегда. Но и наседка себя повела, как все наседки, когда над ними тучи себя ведут. Это отношение поведений я заприметил, выглянув из-за строительного вагончика. Нет, не было молнии из тучи, которая бы протянула руку наседке. И ястреба не было, который бы из тучи упал в безупречные перья. Слева направо, как и железная дорога, уменьшаясь, двигалась туча. Никто никогда не узнает, что с теми четырьмя яйцами под наседкой, под тучей, в песке, проделал строитель.

LAMENTO ВО ВРЕМЯ ДОЖДЯ Барабаны стоят под дождем, ведро, что подставило жесть дождю, так что барабан без дна протек пустотой, а ведро переполняется, дает показанья; ЗАЩИТА ЖИВОТНЫХ никогда не откажет дождь, в то время, как идет, стиху барабанной жести: Пианино в зоопарке. Восторг не приемля в расчет, Скорей, отведите зебре приличное помещенье. не для тебя дождь идет. Будьте же дружелюбны, Угри перетекают струйками дождя производство Bechstein’a* из одной реки в другую, Ноты сжирает и возле обеих обильных угрями рек и наши сладкие уши. стоят таблички, запрещая не дождь, но наживку; не в том направленьи, что дождь, не в том направленьи читается, текст гласит: Восторг не приемля в расчет, не для вас дождь идет. Осадками здесь называется дождь, Цветные ленты бесцветными локонами из пишущих машинок наследия слишком рано умерших поэтов, сотня светло-блондинистых гимнов, с бесконечным Lamento меж ними; напечатан, скопирован текст: Восторг не приемля в расчет, не для нас дождь идет. Голову держа под дождем, дама без зонтика стоит под дождем и кричит, из бездонных ведер поскольку, поскольку угорь, подобный штриху, без наживки, поскольку цветастые ленты бесцветны, она кричит, пока свински-кожаные полицейские не придут, свински-кожано провозглашая: Восторг не приемля в расчет, не для вас дождь идет. Дождь идет теперь и в кино, Дождь стекает с катушек пленки, Фильм, промокший на полотняном экране, с любовью, расставающимся мерцанием, не прерывается фильм, напротив они НОЧНОЙ СТАДИОН целуются шепотом в пелеринах и шепчут на этой широкой стене и шепчут: Мало-помалу футбол проникает на небеса. Восторгу приходит черед, Видно теперь, что трибуна была занята. только для нас дождь идет. Одиноко стоял в воротах поэт, но судья засвистел: вне игры. *Прославленная марка клавишных инструментов.

ПИЩА ПРОРОКОВ Когда саранча овладела городом нашим, в домах перевелось молоко, задохнулась газета, ворота тюрем открылись, выпуская на волю пророков. Они потянулись по улицам, 3800 пророков. Безнаказанно могли говорить, изобильно питались прыгающим серым покровом, который мы назвали проклятьем. Кто мог ожидать другого. – Скоро молоко появилось опять, газета вздохнула, Пророки заполнили тюрьмы.

ДИАНА – ИЛИ ПРЕДМЕТЫ Когда она правой рукой над правым плечом за колчан берется, выставляет она левую ногу вперед. Когда она попадает в меня, ее предмет попадает в мою душу, которая для нее все равно, что предмет. СЕМЕЙНОЕ В нашем музее – мы наведываемся в него каждое воскресенье – открыт новый зал. Наши абортированные дети, бледные серьезные эмбрионы, сидят там в простых банках и заботятся о будущем своих родителей.

Преимущественно это покоящиеся предметы, об которые по понедельникам я разбиваю колено. Она же, с охотничьей лицензией, позволяет себя лишь на бегу фотографировать и в окруженьи собак. Когда она говорит да и попадает, попадает она в природные предметы, но еще и в заштопанные. Всегда отклонял я бестеневую идею повредить свое отбрасывающее тень тело. Но ты, Диана, с луком твоим, для меня предметна и за меня отвечаешь.

«ИНВОЖО» № 5 2017

ИНВЕНТАРЬ ИЛИ БАЛЛАДА О РАЗБИТОЙ ВАЗЕ Хотим повстречаться опять, кровать напоследок сломать; вот, правда, разбила ты вазу, о чем догадался я сразу – то счастья немые проказы. Глаза закрутились в карнизе, распалась книга в шпагате; и с каждым листом все ужасней требуют стекла очков читательских тихих грешков. Распахнулся шкаф, извергая придушенность галстуков, шляпы, рубашек сменную кожу, штаны с пригодной ширинкой; нога – другая смешинка. Картина просится снова в пейзаж, открытка с видом Рима – в Рим. уголь хочет быть черным, не красным; смерть искривилась в печной трубе, удушье свое пререкая себе. Вычистив зубы, нельзя причащаться, кто причастился, несет изо рта, вытянув руку, тихо бормочет: Спички – мое достиженье, мне сахар к чаю, вне сомненья. Стол, только пришедший к согласью, четыре стула замертво вышли, Бутылка хватает пробку, Пробка прочна, не бормочет; делает пробка, что хочет. Понедельник приходит как надо: воскресенья болезненный отдых старой газетой обернут; домой мы несем упаковку, забыв совершить остановку. Теперь мы намерены все распродать, дом и весь инвентарь, сладкоголосую трель соловья из-под желтых обоев освободить, содержимое шкафу простить. Ну что ж, повстречались опять, кровать исхитрились сломать; вот, правда, разбила ты вазу, о чем догадался я сразу -то счастья немые проказы.

СУПРУЖЕСТВО У нас есть дети, считая до двух. Преимущественно ходим на разные фильмы. О жизни друг с другом рассуждают друзья. Но мои и твои интересы соприкасаются все еще в тех же местах. Дело не только в запонках, мелкие услуги также: Подержи-ка зеркало. Сменить лампочку. Что-то забрать. Или разговоры, пока не сказано обо всем. Два передатчика, что одновременно настроены на прием. Можно ли выключить? Изнуренность гармонии лжет. В чем виноваты мы? В этом. Что меня раздражает: твои волосы в унитазе. Но через одиннадцать лет еще удовольствие в этом. Мясом быть в период колебания цен. Думать экономно мелкой монетой. В темноте ты мне веришь во всем. Распустить и связать опять. Натянутая предусмотрительность. Красиво спасибо сказать. Соберись. Твой газон перед нашим домом. Теперь ты опять ироничен. Посмейся ж над этим. Проваливай, если сможешь. Наша ненависть устойчива по отношенью к погоде. Но иногда, по рассеянности, мы бываем нежны. Дневники детей должны быть подписаны. Мы пытаемся снизить налог. Лишь послезавтра конец. Ты. Я. Ты. Не кури слишком много. Перевод: Эмиль Вайс.

ПОЭЗИЯ

ПЁТР ЗАХАРОВ *** Вожектэ ке но луд, сюресъёс выйисесь. Адӟиське ке но черк, тэль палъёс юисесь. Тусь кылле гурезьын, батырез возьмаса – Шудыса ке выдӥд, ворсалоз кортнаса… Кин лэсьтӥз та Тусез, со куинь пол тодӥсь мурт. Ойдо кут, валкузё, тон луод ӝутӥсь урт. Эн сылы ватскыса, тусь возьмась Курег Кук, Возьматы ымнырдэ, ма бен юртты ни ук! Мар юэ татын вал, уг ке юы вуэз?.. Мар кылэ татын пель, уг ке кылы Тэлез? Ӝутомы ми Тусьтэ, гуртъёстӥ нуллыса, Вань секыт кырмисьсэ со пушкы тырыса… Шартлаты, гудыри, бур медло тыр стакан, Тон но верья, ме, ю, куш шорысь Исьтакан! Бусыын ӝужась ӟег, лыз инмын ӵуж кирос, Вал кузё мурт кырӟа, сьӧрамы Тусь-корос... *** Азь-а та, бер-а та, кин меда валэктоз? Паллянэ-а, буре-а табре берыктоз? Нош тэтчиз питыран, нош ышиз кучери – Куд палась лыктӥмы, мынӥмы кин сьӧры?

Паллянын бадӟым кар, бур палан бадӟым шай, Зол кудӟем вал кузё шайтанлы кадь укша. Мынӥськом, кайгуос йӧзорен вияло, Вань ненег липетэз пильыло тӥяло…

Тӥялскем вай вылын кӧсэктэм кадь бурдо... Ымнырыз лек тусо, синъёсыз нош бӧрдо… Усьтӥмы ӟенелик, стаканмы пилиськиз… Валъёсмес юскимы, ӟукыртӥз Мудор Кыз…

Бызьыло ваткаос, йыртышсэс кокаса, Зор миське юртъёсты, Кам вылтӥ нуллыса. Кыл черъёс Мур Тусе асьсэос люкасько, Потыны ке туртто, кульчоен кортнасько!

«Лу чебер но буро, Тӧдьы Кам, паськыт Тэль, Лу астэ тон гажась, чус кылзӥсь удмурт Пель… Юомы шат ныртӥз, погралом уй шоры?..» Мынектӥз удмурт лул но ышиз кыз сьӧры…

Паровоз гур пушкысь питырске песятай, Ваньзэсты кырмаса, тылыныз бичатэ. Учкыло горыса паровоз гур пиос, Пӧлазы одӥгез мон ачим со, эшъёс...

Ву уг лэзь вуыны, со пушкын вашкала. Валлянын ик сылэ валлянысь вуж куала. Маин-о сюдоно Ву улысь Валъёсмес? Маин-о люктано Вуылӥсь Асъёсмес?

Песятай, песятай, тылкузё песятай, Тылатай, Тылатай, кам тупал дуръёсты. Пӧсьатай, Пӧсьатай, кам тапал Гыльчатай, Тылатай, тылатай, удмурт кыл чуръёсты!

Ой, Бадӟым Инмаре, ой, Бадӟым Кылдысин, Усьтӥськоз-а куке нюлэсмес валась син? Ку потоз Тэльысьтыз сюресмес гожтӥсь Лул, Ку шуоз, табере тон ачид кадь ик ул?

«ИНВОЖО» № 5 2017

***

Котькӧня кырӟамы ке но Тэль кырӟанмес, Вал меда кылӥсез асьмеды Из юртын? Данъямы ке но трос ошмесо шаермес, Трос гинэ ошмесъёс табере пашмемын… Котькӧня верамы юртъёсын ӟеч кылъёс, Кылизы-а кылъёс кытчы ке сэрегаз? Шорамы учкизы пуксьылэм кырныжъёс, Кылъёсмес нош нуллӥз вуриськись юрт кагаз… Тыл пӧлысь-а озьы вордӥське Тэль Книга, Оло, со Азвесь Кам вурӟылэ синвумес? Вашкала адӟонмес выль сюрес ке туга, Тодмалом-а куке асьмеос ог-огмес? Поталоз-а куше вераськись Пужеймы, Пыӵалоз-а сюлме вашкала анай кыл? Яралоз-а солы асьмелэн курбонмы, Дугдытэк сильылоз-а азьвыл кадь Кикы? Ӝог шудэ кубыз си, трингыльтэ балалай, Тэтчатӥсь клубъёсын лӧпкытъя мыньмалай, Ӝыныё удмуртэн, ӝыныё ӟуч кылын, Сёт мыным кыксю грамм, сёт мыным курег лым… Долалай, долалай, кабак ву юскытэ, Ӵуж чипы тэльмырись атас мурт кадь эктэ, Гурӟытэ но потэ лимонэн апельсин, Но уг поты синмысь тэльмырись кабаксин…

*** Юисько мон гурт йӧл но уг валаськы мар та? Курег шыд но шукы кадь шӧмтэм кисальӟе… Учкиськод, йӧ вылын парсьпиос кыллё шар кадь… Кыӵе-мар адӟонъёс лыктозы ӵуказе? Иж пала тон вуид ке, эн вераськы, чус ул, Эн вера нокинлы, мар сыӵе со кадыр… Думозы, нуозы, шуозы: «Тон дыдык лул!» Нуозы Узые, кырӟаса туж шулдыр… Аслэсьтыз азвесьсэ, сылалзэ ву ыштэ ке, Со луэ агыо, со воштэ дуннеез. Малы ке шуоно мынӥськом ву пуштӥ кадь, Вашкала удмуртлэн вань аслаз шакасэз...

*** Ватка но Калмез мынӥзы нюлэске, Чупчи палъёстӥ но Ватка дуръёстӥ. Паськыт камдурысь адӟизы тылжутскем, Паськыт тылшудон нуллӥсьсэ индуртӥ. Ватка но Калмез малпазы со ӟардон, Укыр вал инбам ӟарекъясь тыл тусо. Ватка но Калмез сиизы кубиста, Кокрок но пӧсь ӝук, кӧс возён утьыса. Ватка но Калмез малпазы адӟыны Тэльын уйшоре пӧртмаськись ӟардонэз, Бӧрысь со сярысь калыклы мадьыны, Тодон пыӵатӥсь крезьгуро кырӟанэн. Калмез но Ватка мынӥзы туж кема, Шунды ӝутскыку вуизы Из каре. Визьзы соослэн сокем зол кӧшкемаз, Кинлэн-о таӵе та куштэм пакарез?.. Ватка но Калмез, оло нош, кудӟизы, Котыр зынмем ву но чырсась му кисаль… Зынмись ӝушъёстӥ кадь соос мынӥзы, Лулзы зубекъяз, дугдыны косыса. Пиос нош верам кылъёссэс юн возё, Мыно кык югдӥсь тэльмуртъёс кадь чырткем. Татын улӥсьёс ваньзы чыс-чыс изё, Уйвӧт кузьмасьсы гинэ зыл вераське… Сылэ векаса кадь котькуд уморто, Котькуд липетсы чильпамын сюръёсын. Ӵыпет вылазы, бамалэ тубато, Оло, инбамлы лэсьтӥллям Кук Кусып. «Кытчы вуимы та, бускель бӧляке?» – Учко паймыса кыдёкысь батыръёс, Зынмись тыметысь ӧлексы кадь паке. Кошком ни шуо Ваткаен Калмезъёс… Пото нюлэске, пыдъёссэс миськыса. Султо Кыз доры, вераса вӧсь кылъёс. Медам ни, пе, потэ татчы ёрмыса, Кылчин мед утёз, Кучыран я сиёз!

«ИНВОЖО» № 5 2017

*** Эктэ вал буко, Жуге вал гырлы. Пересьёс пуко, Верасько турлы. Мар вылез, вужез, Соос кырӟало. Ушъяса ӝӧксэс, Юо, пограло. Чоньдэм атасэз Ичымен ышкем, Бекче емышсэ Атасэз сыскем. Табре со ветлэ Ышкем мугоро, Вань сюанчиос Атасэз горо. Лудкам сюанчи, Пыдэсчи, чоръя, Ышкем бурдъёссэ Выртыса шеръя. Табре асьмеос Со атас тусо, Йырамы бычкы, Быжамы кусо. Нош пельёс сьӧрын Сюанчи гуръёс, Кыӵе вал ветло Турлы сюанъёс. Нош педлон шунды, Ӟузыри вия, Шур дурын котыр Пучы сяськая.

*** Лулы ӟыза. Мугор гинэ кыле, Сылэ меда со копейка мында? Табре валай, мар дуннеын вылез – Тон лэсьтӥськод выль карандаш.

Ӟазегъёс экто, Бӧксыло скалъёс, Луиськом вал нош Тулысэн ог ёз. Бускельёс дырто, Шуо: «Акашка!» Ойдо ай шукком Лул понна, кашка! Вай, инмармылы Кырӟалом кырӟан, Зэм ик вордӥськиз Нош ик со, марӟан! Тодком, та улон Ноку вал уг кыс, Гуртъёс юмшаку Бергаз мудор кыз.

Веран кадь уроклы дасяськемзэ, Вань сюжетэз возьдаськымон гольык, Тон тӥяськод герӟетъёссэ, вайзэ. Одӥг модос гинэ кыле вольыт. Укыр со адӟиське тэльын шимес, Пужым кушлэн тӧл пелляськон шораз, «Но со понна ӟеч кутӥське кие», – Куака мыным вай вылысен вера. Нош собере, ку мон кушто Ваньзэ, Кытысь мон будӥсько али дыре. Тон портонэн усьто карод шорзэ Но бушлыксэ педло поттод, кыре… Медаз со люкеты, лулы мынам, Гожтэтъёстэ радэн пуктылыны, Визьмо кыйлэсь кылзэ ке верано, Луэ шат марзэ ке валэктыны? Нош эгырзэ, кудӥз тылын ӝуа, Малы меда тыныд эскероно? Со чик уг пыр тынад пуктэм ужад, Марлы-о со пумысь сюлмаськоно? Тон корт кадь юн, сямыд котьку чурыт, Суреданы ноку ӧд яраты. Дасяд ни тон азьло ик кучери, Нимыз, кызьы валай, солэн графит… Со сьӧд – ӵапак тупа ужъёсыдлы. Кулэ ке, кыдатод адлэн гураз. Соку уз лу небыт, уз пырдылы, Луоз ваньзэ чурыт вандӥсь алмаз. Со йӧ кадь улэптэм, шонер но кӧс. Югыт мальдэ, чебер адске, дуно. Но алмазэн вандо, уг гожъясько, Нош тон шуылӥськод: гожъяськоно. Чигылыса, шорзэ берыкъяса, Тупатыса, выльысь лусйылыса, Мырк интызэ ялан йылсалляса, Аслад кияд монэ шунтылыса…

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ТЕЛЕСКОП

А.С. Измайлова,

доктор филологических наук, профессор

Представлена история 40-летней дружбы французского ученого и удмуртского писателя, положившая начало диалогу культур в эпоху конфронтации двух систем. Эпистолярный жанр, имеющий личный характер, обретает научную ценность и историческую значимость, становится документом эпохи, раскрывая многообразие научных, творческих, человеческих контактов в полиэтническом культурном пространстве.

«ИНВОЖО» № 5 2017

Жан-Люк Моро (1937) – современный французский ученый, известный финно-угровед, поэт, переводчик с финского, эстонского, удмуртского, русского языков. В 1959 году, будучи стажером в МГУ им. М. В. Ломоносова, венгерский студент Йожеф Сасси познакомил его со студентами факультета специалист по русской филологии – проявил интерес к редким языкам и литературам народов СССР – в частности, к удмуртскому, ибо владел уже венгерским языком. Будучи на стажировке в Финляндии, он начал изучать финский язык, привез из архива Литературного Общества в Хельсинки копию хранящейся там книги удмуртского поэта, ученого, просветителя Кузебая Герда «Сяськаяськись музъем» («Цветущая земля», (1929). Определялся устойчивый интерес к изучению финно-угорских языков, что наравне со славянскими могло быть новаторским явлением во франкоязычной картине мира в Париже. В Москве этот счастливый случай Жан-Люк Моро использовал сполна для изучения одного из восточной (пермской) группы финно-угорских языков – удмуртского, тем более, учителями согласились быть живые носители языка – удмуртские студенты МГУ. Состоялась историческая встреча француза Жан-Люка Моро и удмурта Петра Чернова в общежитии Московского университета на Ленинских горах. О ней П. Чернов рассказал в автобиографической повести «Егит дыр кырӟанъёс» («Песни молодости», 1998). «В назначенный день Йожеф привел в мою комнату высокого, худощавого, черноволосого молодого человека. Ему можно было дать 26–27 лет. По характеру Жан-Люк оказался неторопливым, любит и умеет говорить. Хорошо владеет русским языком. Окончил университет, стал специалистом в области славистики. В Москву приехал с целью повышения квалификации по русской литературе и языку. А заодно хочет приобщиться к финно-угорским языкам, ибо специалистов в области славянистики в Париже достаточно. Жан-Люк попросил меня дать ему уроки удмуртского языка. У меня не было знаний и навыков в области педагогики и методики преподавания родного языка – Жан-Люк сам подсказал, как можно организовать обучение и разумно построить уроки. Он предложил изучать язык на художественных текстах. Кроме русско-удмуртского словаря, у меня с собой был роман «Вуж Мултан» («Старый Мултан») (1954) М. П. Петрова. Мы начали переводить этот текст с удмуртского на русский язык. Спустя немного времени к нам присоединился Василий Ванюшев, который шел одним курсом ниже, чем я. Он владел методикой обучения предметам, т. к. в МГУ поступил после Можгинского педучилища. Нам втроем стало и легче,

и веселее, и интереснее. К концу учебного года плоды наших усилий были налицо: Жан-Люк потихоньку начал говорить и писать по-удмуртски. К лету мы с ним успели по-настоящему подружиться» (1, 151–152). Роман «Вуж Мултан» послужил основополагающим текстом для изучения удмуртского языка. Филологическая концепция Жан-Люка Моро строится на том, что язык – не только путь к многоязычию, но и путь в поэзию. Художественное произведение аккумулирует современный опыт переживания и понимания «национального», транслирует его. Литература и отражает, и пробуждает национальное самосознание. Внутренние связи произведения, художественная целостность задают меру и дисциплину «прочтения» национального самосознания. На многочисленных встречах, состоявшихся во время первого (1998) и второго (2012) приезда Жан-Люка Моро в Ижевск, он неоднократно повторял, что язык надо изучать на лучших образцах мировой поэзии и культуры. Это его стратегическая позиция. «Зная только французскую культуру, нельзя познать музыку Бетховена, Баха, Чайковского, Бородина. Знание иностранных языков и культур помогает постичь свой родной язык и культуру. Диалог культур – в укорененности в своей национальной культуре. Расширение коммуникативного пространства помогает повышению самосознания людей. Свою культуру ценишь больше тогда, когда знакомишься с другой культурой. Изучая удмуртский и другие языки, я больше понимаю свой французский язык и культуру. Изучая удмуртский язык со своими

удмуртскими друзьями, я с большим интересом погружался в содержание романа М. Петрова «Старый Мултан». Мой друг Петер Домокош пишет, что это «энциклопедия удмуртского народа». Я согласен с ним. В этом романе я «встретил» знакомых героев, русскую демократическую интеллигенцию ХIХ века, я знал о В. Г. Короленко, знал, какое место занимает он в русской культуре. Но впервые в тексте М. Петрова я узнал, какую роль сыграл В. Г. Короленко в «Мултанском деле», в защите мултанских удмуртов от обвинения в языческих обрядах человеческого жертвоприношения. А еще я запомнил рассказы о цветке италмас и птице ласточке, которая спасает удмуртов». Ласточка – священная птица удмуртов, символ благополучия, хранительница семейного очага. Не случайно рассказ о ней «Кин сӧриз ваёбыж карез?» («Кто разорил ласточкино гнездо?») Жан-Люк Моро перевел на французский язык и поместил в своем учебнике «Parlons oudmourte» («Давайте говорить по-удмуртски») (2009). Кроме того, он перевел на французский язык поэму «Италмас» и стихотворение «Дурись» («Кузнец») М. П. Петрова. Мифопоэтическая образность, натурфилософская концепция личности, естественная интонация характерны для лучших образцов удмуртской литературы. По-видимому, именно по этому принципу Жан-Люк Моро впоследствии отбирал стихи удмуртских писателей для перевода на французский язык. Это европейская шкала ценностей – не социологические установки, классовые подходы, тематическая актуальность являются мерилом литературы, а общечеловеческие ценности, талант и божий дар («Талант – единственная вещь, которая всегда нова» Б. Пастернак), Литературоведческий подход базируется на понимании литературного произведения как акта национального и в то же время творческого самосознания художника. В список лучших произведений удмуртской литературы вошли стихи основоположницы удмуртской женской поэзии Ашальчи Оки (Акулины Григорьевны Векшиной (1898–1973), Кузебая Герда (Кузьмы Павловича Чайникова (1898–1937), Михаила Алексеевича Коновалова (1905–1939), Михаила Петровича Петрова (1905–1955), Флора Ивановича Васильева (1934–1978), из современных авторов Жан-Люк Моро выделяет лирику Аллы Алексеевны Кузнецовой (1940–200З), философскую поэзию Владимира Емельяновича Владыкина (р.1943), новеллистические рассказы Петра Константиновича Чернова (1936–2000) и др. Завершив стажировку в МГУ, в 1959 году ЖанЛюк Моро возвращается на родину, во Францию, и вплотную начинает заниматься проблемами удмуртской филологии. Познание удмуртского

«ИНВОЖО» № 5 2017

языка и культуры для него – это не только история вживания и погружения в инонациональный мир, но и форма самопознания и самосовершенствования. Постоянство интересов, привязанность к удмуртам, к их экзотическому языку, древнейшей и оригинальной культуре стали важнейшей частью и стимулом его духовного роста и научных поисков, что сократило историческую дистанцию: с приходом Жан-Люка Моро Удмуртия впервые перестала быть чужой для французов. Об этом свидетельствуют письма, посланные французским ученым своему удмуртскому другу Петру Чернову в редакцию газеты «Комсомолец Удмуртии», где работал тогда молодой журналист, а также в родную деревню Сизьгурт, где жили его родители. Переписка шла сорок лет (с 1959 по 2000 годы), часто прерываясь и вновь возобновляясь. Инициатива шла от ЖанЛюка Моро. Свое первое письмо он написал на удмуртском языке: «Гажано Петька! Чырткем-а? Кыӵе тазалыкед? Мар уж быдэстӥськод? Мынам тазалыке умой. Нош ик улӥсько Парижын. Удмурт эшъёсме уг вунэтӥськы. Гожъяськы! Ӟеч лу! ЖанЛюк». (Дорогой Петька! Здравствуй! Как здоровье? Какую работу выполняешь? Мое здоровье хорошее. Снова живу в Париже. Не забываю своих удмуртских друзей. Пиши! До свидания!)» (2). Письма из Парижа в Ижевск, на улицу Пастухова, 13, где располагалось издательство «Удмуртия», редакции газет и журналов, продолжали идти. Они сокращали большие расстояния, преодолевали национальные и классовые барьеры в эпоху «холодной» войны и конфронтации двух систем – капиталистической и социалистической. Письма из Удмуртии шли реже, был большой перерыв в переписке, так как контролирующие органы следили за тем, чтобы корреспонденция из капиталистической страны не доходила до советского адресата… Письма-корреспонденции Жан-Люка Моро, имеющие личный характер, обретают сегодня научную ценность и историческую значимость. В них раскрывается история дружбы двух выдающихся личностей, положившей начало французско-удмуртским научным, творческим, поэтическим, человеческим контактам. Второе письмо написано на русском языке в 1960 году: «Дорогой Петя! Не знаю, получил ли ты мою первую открытку (она была даже написана на удмуртском языке), но от тебя ни слуху, ни духу. Интересно, что ты сейчас делаешь, чем занимаешься. Я пока все еще в Париже. Если получу ответ от тебя, напишу более подробное письмо. Поздравляю тебя с Новым годом и желаю тебе всего наилучшего. Передай от меня привет Андрею (3), если только с ним переписываешься. Жму твою руку. Жан-Люк».

Из Удмуртии писем нет, как не было так и нет, но деловой, упорный, оптимистически настроенный Жан-Люк, несмотря ни на что, продолжает посылать открытки в далекую Удмуртию – по случаю больших праздников, а также в надежде на то, что московский товарищ когда-нибудь откликнется и они снова встретятся. Ему нужна была духовная подпитка и поддержка удмуртского друга, который подарил ему целую вселенную – родной язык. «Дорогой Петя! Поздравляю тебя с Новым годом! Извини за опоздание: был в Альпах, ходил на лыжах. Очень хочется знать, что у тебя нового, как твои дела, не женился ли? Передай мой привет общим знакомым, если с ними переписываешься. Всегда твой Жан-Люк. Париж, 13.01.61». Следующие письма датированы 1967 годом. Долгий перерыв в переписке (пусть и односторонней) был обусловлен тем, что от П. К. Чернова перестали поступать письма (по всей видимости, они «застряли» в архивах КГБ (ныне ФСБ). К тому времени в научной карьере французского ученого и педагога Жан-Люка Моро произошло важное событие – в 1966 году в печати выходит его статья об удмуртской литературе на французском языке. Он спешит обрадовать своего друга и единомышленника и поблагодарить его за помощь. 13 февраля 1967 года из университета города Лилль Жан-Люк Моро – преподаватель иностранных языков – отправляет корреспонденцию следующего содержания: «Дорогой Петя! Высылаю тебе первую статью на французском языке, и даже вообще на Западе, об удмуртской литературе. Без тебя я бы ее никогда не написал. Очень жалею, что потерял свою связь с тобой. Если этот оттиск дойдет до тебя, ты, пожалуйста, пиши, как и где живешь. По всей вероятности, я в будущем году стану профессором угро-финских языков в Школе восточных языков в Париже. Дай Бог, мы еще увидимся. Желаю тебе всего хорошего. Твой друг Жан-Люк Моро». Вскоре Петр Константинович Чернов получает оттиск статьи Жан-Люка Моро на французском языке «Panorama de la literature» («Панорама удмуртской (вотяцкой) литературы») с дарственной надписью «Моему дорогому Петру Чернову, в память о Москве. Жан-Люк Моро». Это была большая победа, прорыв в европейскую науку, в финно-угорское литературоведение, которое впервые «заговорило» на французском языке. Об этом в газете «Герд», которую он тогда редактировал, П. К. Чернов в 2000 году напишет: «Это была первая статья об удмуртской литературе, изданная на Западе. О своей жизни и работе на этот раз Жан-Люк ничего не написал, только 5–6 благодарственных слов на французском языке на оттиске статьи. Постепенно стала поступать информация о том, что он стал большим специалистом в области

финно-угроведения. А удмуртского языка не забывает» (4). В обзорной статье «Panorama de la literature oudmourte (votiake)» («Панорама удмуртской литературы») Жан-Люк Моро дает краткую историю удмуртского народа, указывает на истоки и предпосылки возникновения устной и письменной словесности, бегло анализирует произведения классиков удмуртской литературы и современных писателей. Французский исследователь рассматривает также устнопоэтические тексты, использует результаты фольклористов Бернарда Мункачи, Роберта Лаха, Надежды Кралиной, цитирует «Очерки истории удмуртской литературы» (1962), биобиблиографический указатель «Писатели Удмуртии» (1963). Новаторским было и то, что впервые в европейской науке Жан-Люк Моро ввел в историю удмуртской литературы новые имена «табуированных» (со слов французского ученого) писателей, репрессированных в годы сталинского режима и изъятых из литературного процесса (Кузебай Герд, Ашальчи Оки, М. Коновалов, Г. Медведев и другие). Следующее письмо поступило в Ижевск 1 июля 1967 года из Будапешта, где Жан-Люк Моро проходил очередную стажировку. Как всегда, французский ученый полон планов и надежд на будущую встречу, благодарит за книги, которые высылали ему из Ижевска в Париж, и продолжает считать своего удмуртского друга первым рецензентом и читателем. «Дорогой Петя. Большое спасибо за письмо и признание к моей статье. Меня очень обрадовало, что я слишком грубых ошибок в ней не сделал. Иностранцу трудно судить о такой «экзотической» литературе, как удмуртская. Я буду тебе также всегда очень благодарен, если ты будешь посылать какой-нибудь материал по удмуртскому языку и литературе. С октября я буду преподавать угро-финские языки в Сорбонне и в школе восточных языков. Институт финно-угроведения открывается также в Сорбонне. Поэтому я теперь нахожусь в Венгрии. Венгерские ученые оказывают нам большую помощь и я останусь здесь приблизительно до середины сентября. Потом я поеду в Финляндию. Я буду очень рад, если ты будешь писать. Я здесь подружился с двумя советскими учеными – Ивановым и Игнатушенко. Оба москвича преподают венгерский язык в том же институте, где работает Лыткин (Лыткина ты наверное знаешь, так как он сам коми, а жена удмуртка) (5). Может, ты их знаешь? Надеюсь, мы еще когда-нибудь встретимся. Если тебе что-нибудь нужно из Парижа, я всегда к твоим услугам.

Передай большой дружественный привет твоей жене (как ее зовут?) Мою подругу зовут Симон. Жму руку. Жан-Люк» Жан-Люк Моро озабочен судьбой своей «пилотной» статьи, ему очень важно узнать, как приняли ее специалисты – удмуртские филологи. В письме от 20 декабря 1967 года он просит высказать свое мнение о ней и прислать рецензию. Как всегда, он рад любой информации и любому приезжему из Ижевска. «Дорогой Петя, очень жалко, что твой друг (6) так быстро уехал. Теперь надеюсь, что ты тоже к нам когда-нибудь приедешь. Здорово бы повидаться после стольких лет. За книги огромное спасибо. Передай мой привет твоему другу. Вас с женой поздравляю с Новым годом, с новым счастьем. Твой друг». Р.S. Если тебя не затруднит, то пришли мне, пожалуйста, свою рецензию о моей статье. ЖанЛюк Моро. Париж, 20.12.67. Благодаря своей публикации в журнале «Финно-угорские этюды» профессор Сорбонны ЖанЛюк Моро получил известность в европейских кругах ученых литературоведов. Венгерский профессор Петер Домокош пишет: «Выдающийся ученик Соважо, Жан-Люк Моро, изучая удмуртский язык, познакомился с удмуртской литературой. Результатом этого была статья, в которой автор представляет удмуртскую литературу, как имеющую своеобразную духовную формацию с интересной историей» (7, 17). В 1975 году на IV Международном финно-угорском конгрессе в Будапеште ученый закрепил свой успех, прочитал доклад о фольклоре финноугорских народов на французском языке. Здесь он познакомился с А. Г. Шкляевым, В. Е. Владыкиным и другими будущими профессорами Удмуртского университета, встретил старых друзей В. М. Ванюшева, С. Н. Виноградова. Некоторые присутствовавшие на конгрессе ученые вступили с ним в дискуссию и полемику по ряду вопросов идеологического характера (8). Несмотря на то, что Жан-Люк Моро обрел репутацию «буржуазного советолога» в оценке отдельных советских ученых (9), он продолжает исследовать явления литературной жизни удмуртского народа на расстоянии, «по крупицам» собирает материал в условиях «железного занавеса», ибо Удмуртия в советские времена была с закрытым регионом в силу наличия предприятий военно-промышленного комплекса. Его научная и преподавательская деятельность успешно продвигается: он преподает финно-угорские языки и литературу в Национальном институте восточных языков и цивилизаций – INALKO (Париж), многие годы работает на кафедре финно-угорских

«ИНВОЖО» № 5 2017

языков. В 1997 году произошло знаменательное событие. Кроме финского, эстонского и венгерского языков, он вводит в учебный процесс своего вуза и удмуртский язык в виде факультатива. Набирает специальную группу из желающих изучать удмуртский язык. Занятия посещали не только студенты, но и взрослые. Запланированный на один год курс успешно существовал несколько лет, здесь набирали силу, практиковались ученики Жан-Люка Моро. Трепетная любовь к удмуртскому языку учитель сумел передать своим ученикам – Еве Тулуз (специалисту в области удмуртской литературы) и Себастьяну Каньоли (специалисту в области коми литературы). Как носителю удмуртского языка мне приятно осознавать, что в финноугорском направлении старейшего французского вуза присутствует мой родной язык. Естественно, что при этом складываются определенные приоритеты, создаются свои направления, но ясно одно: сегодня здесь успешно работает научная школа профессора Жан-Люка Моро по специальности «Финно-угорские язык и литература». Размышления о своей рецепции удмуртской литературы, о ее истории и художественной специфике Жан-Люк Моро обобщает в научной статье «Молодой финно-угр ХХI века»: миф или реальность? Эта статья издана в виде брошюры в Ижевске в 1994 году и приурочена к Международной научно-практической конференции «Молодежь и финно-угорский мир». «Когда в 1959 году благодаря другу, решившему познакомить меня с азами удмуртского языка, я открыл некоторые грани удмуртской литературы, у меня возникло чувство, что она внезапно расцвела в 20-х годах и, как финская литература в ХIХ веке, засияла достаточно ярко, чтобы создать новую культуру и благоприятствовать расцвету национальной гордости. Сравнивая даты, я понял также, что свершился ужасный культурный геноцид, и передо мной встал вопрос, в какой степени «оттепель», последовавшая за ХХ съездом Коммунистической партии, допускала реальное обновление, аналогичное тому, что я наблюдал в русской литературе. Эпоха «застоя» заставила меня усомниться в моем энтузиазме и даже в верности моих выводов. Как я мог судить о культуре, от которой до меня доходили сквозь едва приоткрытую дверь лишь фрагменты? Кое-какая информация, которая доходила к нам на Запад о роли, отводившейся национальным языкам в школах автономных республик, признаюсь, настраивала меня пессимистично. С 1959 года много воды утекло под мостами Камы. Рухнули многие колониальные империи, развилось международное право, многие новые нации, неизвестные еще вчера большинству жителей планеты, заседают в Женеве, Нью-Йорке, Париже и поднимают свой флаг на Олимпийских

играх (…) Сейчас можно говорить не просто об «оттепели», а о настоящей весне. В ее свете финноугорские народы свободны стать тем, чем они хотят стать, ищут свои корни, собирают сокровища народного достояния, объединяются и проводят совещания, согласовывают действия, завязывают международные контакты, невозможные еще недавно» (10, 25). Прогнозы французского ученого оправдались. В этом он убедился, когда впервые посетил Удмуртию в 1998 году. По официальному приглашению Удмуртского госуниверситета Жан-Люк Моро с волнением прибыл в удмуртский край. По составленному заранее плану он читал лекции по французской и финно-угорской литературе студентам университета, встречался с научными сотрудниками Удмуртского института истории, языка и литературы РАН, с читателями в Национальной библиотеке Удмуртской Республики, посетил школы, где ведется преподавание французского языка. Жил он в семье Ложкиных, Клары Александровны и Геннадия Семеновича, где имел возможность совершенствовать свои знания и практические навыки в области удмуртского языка; встретился со своим московским другом, народным писателем Удмуртии Петром Константиновичем Черновым, которого он не видел целых сорок лет… Насыщенной была и культурная программа – посещение городов Воткинск, Сарапул, Можга, села Большая Уча, Музея под открытым небом в селе Лудорвай, где ему представилась возможность слушать не только живую удмуртскую речь, но и наслаждаться мелодичными национальными песнями и ритмическими танцами… Погружение в национальную стихию было бы неполным без посещения села Алнаши – родины удмуртских писателей Петра Чернова, Геннадия Красильникова, Германа Ходырева, Николая Байтерякова, Петра Кубашева, Анатолий Уварова, Николая Васильева, Семена Шихарева, Иосифа Иванова и др. Особенно ему хотелось поклониться могиле Ашальчи Оки, трудной судьбой которой он восхищен и поэзию которой активно переводит и пропагандирует во Франции. Поставив на ее могиле свечку, Жан-Люк Моро оставил в музее легендарной поэтессы свой автограф и ноты французского композитора, положившего на музыку несколько ее стихотворений. (11). Первая поездка к удмуртам окрылила ЖанЛюка Моро, он осознал, что находится на верном пути, что надо работать еще больше. Опять восстановилась переписка – на этот раз первым написал П. К. Чернов. Отвечая на письмо Петра Константиновича, Жан-Люк Моро благодарит своего друга и учителя: «Гажано Петя! Кема куаретытэк улэме понна вождэ эн вайы. Гожтэтэд монэ туж шумпоттӥз, мон тонэ уг вунэтӥськы,

нуналлы быдэ аслым верасько, туннэ лэсьтоно уждэ ӵуказелы эн кельты шуыса. Быдэс тол орчиз ини, зэм, ма луиз? Удмурт кыллы дышетӥселы одно ик удмурт кылын гинэ гожъяны кулэ кадь мыным потэ, нош зэмзэ ке верано, умой уяны быгатытэк, выж вылысен тэтчаны секытгес! Вунонтэм кылиз со нунал, ку выльысь пумиськимы Ижкарын – ньыльдон ар бере! Уката ик умой адӟыны вуж эшъёсты но, со сяна, кышноеныд но синмаськон семьяеныд тодматскыны умой вал. Табере веросъёстэ лыдӟыкум удмурт шаер мынам тодам лыктэ. «Лыз Яглэсь» чеберлыксэ валасько – озьы ке но, «Ӧтем куно» уката сюлмам йӧтӥз. Кыче ужъёсты? Кыче улӥськоды? Мон туж тау карисько тыныд вашкала юрттэмед но кыкнадылы туала эшъяськонды понна. Кышноедлы салам вера, ява. Сӥзисько тӥледлы тазалык но шудбур! Сюлмысь ӟыгыртыса, Жан-Люк. Р.S. «Инвожоез» но, выль книгаостэ но, каллен ке но, бадзым тунсыкен лыдӟысал. Егит «Гердлы» азинскон сӥзисько. Салам Ермолаевлы, Ванюшевлы но мукет эшъёсмылы. 1.4. 2000». («Дорогой Петя! Извини за долгое молчание. Твое письмо меня очень обрадовало, я тебя не забываю, ежедневно себе говорю, что нельзя откладывать на завтра то, что нужно делать сегодня. Целая зима прошла, что же случилось (со мной?). Учителю удмуртского языка надо писать только на удмуртском, но если говорить правду, если не умеешь хорошо плавать, прыгать с моста страшновато! Незабываемым остался тот день, когда мы вновь встретились в Ижевске – сорок лет спустя! Особо приятно видеть старых друзей – кроме того, было приятно познакомиться с женой и твоей замечательной семьёй. Теперь, читая твои рассказы, мне вспоминается удмуртская земля, понимаю свеобразие «Лыз яг» («Синяя чаща») – хотя мое сердце больше тронул «Ӧтем куно» («Званый гость»). Как ваши дела? Как живете? Я очень благодарю тебя за старую помощь и обоих – за нынешнюю дружбу. Передай привет своей жене. Желаю вам здоровья и счастья! Сердечно обнимаю, Жан-Люк Моро. Р.S. И журнал «Инвожо», и твои новые книги, хоть медленно, но с большим интересом готов читать. Новой газете «Герд» желаю успеха. Передай привет Ермолаеву, Ванюшеву и другим нашим друзьям». (К сожалению, это письмо французскому другу оказалось последним. В августе 2000 года Петра Константиновича Чернова не стало).

Французский ученый не устает повторять, что удмуртский друг и учитель Петр Чернов подарил ему самый бесценный дар – родной язык, который является основой самоидентификации и сохранения нации, какой малой она ни была. Опыт мировой практики показывает, что в современной культуре признание получает тот художник, который, признавая глобализационные процессы, продолжает оставаться национальным творцом. Народ жив до тех пор, пока жив язык. Нет языка – нет народа. Не об этом ли вдохновенно писал еще в ХIХ столетии русский педагог и писатель К. Д. Ушинский: «Язык народа – лучший, никогда не увядающий и вечно вновь распускающийся цвет его духовной жизни, начинающейся далеко за границами истории. В языке одухотворяется весь народ и вся его родина…». Идея написать учебник по удмуртскому языку созрела давно, по сути, он этим занимался в течение всей своей многолетней научно-педагогической деятельности. В своей статье «Удмуртский язык во Франции» профессор Т. И. Зеленина и доцент Б. Ш. Загуляева об этом пишут: «Одна из задач, которую ставил Жан-Люк Моро (во время своей первой поездки в Ижевск, – А.И.), – доработка учебника удмуртского языка, начатого в процессе его преподавания: в течение нескольких лет он вел курс удмуртского языка для желающих французских студентов своего вуза. К приезду в Удмуртию первый вариант учебника был подготовлен, и автор имел возможность консультироваться с удмуртскими учеными и носителями удмуртского языка, что он делал с большим удовольствием… Она посвящена удмуртскому другу студенческих лет: «Памяти Петра Чернова, который первым дал мне возможность ощутить красоту своего языка» (12 , 287). Учебник Жан-Люка Моро «Parlons oudmourte» («Ойдолэ вераськом удмурт сямен») вышел в свет в Париже в 2009 году. Это настоящее руководство к познанию удмуртского этноса: вначале дается географическое описание России и Удмуртии как части ее, затем дана историческая справка об особенностях истории, языка и литературы удмуртского народа как части финно-угорского мира. Учебник состоит из 3 разделов: грамматический обзор, фольклорные и литературные тексты и их перевод, удмуртско-французский словарь, в котором дано более 1300 слов. Жан-Люк Моро считает, что Удмуртия – уникальная республика в Европе, ибо находится на стыке трех языковых групп – тюркской, финно-угорской, славянской. Поэтому, анализируя удмуртский язык, он приводит примеры из венгерского, финского, русского языков, а также подключает немецкий, французский и другие языки, расширяя, таким образом, европейский лингвистический контекст.

«ИНВОЖО» № 5 2017

В разделе фольклорных текстов он приводит примеры разных жанров: пословицы и поговорки, загадки, мифы, легенды и предания, сказки, былички, в которых выражен менталитет удмуртского народа. В литературной части учебника наиболее полно реализуется расхожий тезис о том, что одним из наиболее действенных способов изучения любого языка является изучение стихов на этом языке. Здесь представлены лучшие образцы гражданской, пейзажной, любовной лирики Кузебая Герда («Мон – удмурт» – «Я – удмурт»; «Сонет» – «Сонет», «Толэзь» – «Луна»), Ашальчи Оки («Тон юад мынэсьтым» – «Ты спросил у меня»; «Даур» – «Век»; «Сюрес дурын» – «У дороги»; «Та бадӟым городын» – «В этом большом городе»; «Оло монэ яратӥськод» – «Или ты меня любишь»; «Чияпуэд сяськаяське» – «Цветет вишня»; «Пуны кадь ик» – «Как собака»; «Нюлэскы ветлыкум» – «Когда ходил в лес»). Творчество М. Петрова представлено стихотворением «Дурись» («Кузнец») и названным выше отрывком из романа «Старый Мултан». Во время второго приезда Жан-Люка Моро в Удмуртию (2012 году) состоялась презентация его учебника на французском языке. Научно детерминированный, обогащенный удмуртский язык вернулся на свою родину. Теперь он встал вровень не только с финно-угорскими (финский, венгерский), славянскими (русский), германскими (немецкий), но и романскими (французский) языками, занял достойное место в языковой картине мира Европы. «Удмуртский язык является не только значимым звеном («удмуртский ключ»!) в лингвистическом мире Поволжья. Это также настоящий национальный язык, на котором пишут и которому обучают, официально признанный, нормированный многими поколениями, представленный самобытной литературой» (13, 291). Это резюме французского ученого, изучавшего многие языки народов мира. Жан-Люк Моро вернул нам язык в парадигме европейского мышления. Результаты второй поездки в родниковый край в рамках реализации проекта «Многоязычие и межкультурное воспитание в Удмуртии. Открытое образовательное пространство» (руководитель профессор Т. И. Зеленина) превзошли все ожидания. Встречи с представителями национальной интеллигенции, национально-культурных объединений, со школьной и учащейся молодежью, чтение лекций, проведение мастерклассов в студенческой аудитории, очередная поездка в Алнаши убедили французов (на этот раз Жан-Люк Моро был со своей супругой Мадлен), что демократические перемены пошли на пользу развития удмуртского народа и его культуры. Памятники великому поэту и мыслителю Кузебаю

Герду, государственному и общественному деятелю Трокаю Борисову, музей всемирно известного оружейника М.Т. Калашникова, великолепные Дом дружбы народов, Удмуртский национальный драматический театр, цирк, зоопарк подтверждают, что культура удмуртского народа продолжает расцветать, возрождаются традиционная культура, язык, религия. Изменился и город Ижевск, – он теперь почти европейский. – Я был не удивлен, а обрадован, что удмуртская культура процветает (например, в удмуртском театре поют удмуртские песни, ставят удмуртские спектакли, издаются хорошие газеты и журналы, многие говорят на удмуртском языке). И вы так щедро принимаете нас, что мы можем сказать: вы живете лучше, чем мы думаем, но хуже, чем надо бы? – констатировал французский ученый. Жан-Люк Моро был огорчен только одним фактом: его друга студенчества и учителя Петра Чернова не было на этот раз среди встречающих. Посетив село Алнаши, он поклонился могиле своего товарища, снова встретился с его односельчанами в деревне Сизьгурт. «Теперь я понял, что значат Алнаши для удмуртских писателей, а тополя у отчего дома – для Петра Чернова. Это неиссякаемый родник». Французский ученый и переводчик готовит новый труд – антологию удмуртской поэзии на французском языке. К этому он идет всей своей многолетней талантливой подвижнической деятельностью. По признанию самого ученого, переводчика и поэта, «его библиотека по удмуртской литературе в Париже самая богатая». Будем ждать его нового приезда в Ижевск, новых встреч и презентаций. Диалог культур, начало которому дали французский ученый и переводчик ЖанЛюк Моро и удмуртский писатель Петр Чернов, продолжается…

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Чернов П.К. Егит дыр кырӟанъёс. Тодэ ваёнъёс (Песни молодости. Воспоминания). – Ижевск. 1998, – 442 с. Подстрочный перевод наш – А.И. 2. Письма Жан-Люка Моро любезно предоставлены нам его супругой, Валентиной Николаевной Черновой, и печатаются впервые. 3. Андрей Болдырев – студенческий друг П.К. Чернова 4. Чернов П.К. «Гердлы» – Парижысь ӟеч кыл (Газете «Герд» – из Парижа доброе слово) // Газета «Герд» за 22.05. 2000 года. 5. Василий Ильич Лыткин – известный лингвист, коми поэт, доктор филологических наук, профессор, в те годы заведующий отделом финно-угорских языков Института языкознания АН СССР. Тепляшина Тамара Ивановна – ученый-лингвист, кандидат филологических наук, в те годы старший научный сотрудник Института языкознания АН СССР. 6.Речь идет о народном художнике С.Н. Виноградове, который в 1967 году посетил Париж в составе делегации советских художников и встретился там с Жан-Люком Моро. 7. Домокош Петер. История удмуртской литературы. Ижевск, «Удмуртия», 1993. – 443 с. Жан-Люк Моро был официальным оппонентом на защите докторской диссертации Домокоша в мае 1984 года в Будапеште, где он дал ей высокую оценку. 8. См. об этом статью В.М. Ванюшева «Пахарь назад не оглядывается» в сб. «Многоязычие в образовательном пространстве». Т.5. К 75-летию Жан-Люка Моро, французского финноугроведа, переводчика, поэта. Ижевск, 2014. С. 256-263. 9. «Какой же я буржуа? – искренне смеется Жан-Люк Моро. – Я родился в провинциальном городе Тур в рабочей семье. Мой отец был рабочим на железной дороге // См.: Статья П.К. Чернова «Нош ик вуылысал на Алнаше» («Хочу снова побывать в Алнашах») из его домашнего архива. Октябрь 1998 года. С. 7. 10. Жан-Люк Моро. Молодой финно-угр ХХI века: миф или реальность? Материалы к Международной научно-практической конференции «Молодежь и финно-угорский мир». Ижевск, 26-30 октября 1994 года. – Ижевск, 1994, с. 24-25. 11. См. об этом статью А.Н. Уварова «Лёго-выро сюрес» («Ухабистая дорога»)// г. «Удмурт дунне» за 24 октября 1998 года. 12. Цит. по: Зеленина Т.И., Загуляева Б.Ш. Удмуртский язык во Франции // Многоязычие образовательном пространстве. В двух частях. Ч.1 М., 2009.- С. 291.

ПРОЗА

Валентина ДЕДЮХИНА Рассказ

Бурановской школе в пятидесятые годы был большой пришкольный участок, с плодоносящими яблонями, кустами черной и красной смородины, пышно цветущими весной зарослями сирени. Экзамены в те годы мы сдавали, начиная с четвертого класса, и в этот день в классных комнатах всегда стояли пышные букеты сирени, поэтому аромат ее до сих пор у меня ассоциируется с экзаменационным периодом. В пятом-шестом классе мы все имели на пришкольном участке закрепленные за каждым грядки, на которых под руководством учительницы биологии выращивали овощи. Помню, в одно засушливое лето, когда в школьном колодце не хватало воды для полива, я ходила с двумя ведрами на коромысле за водой на речку, под горку, а потом в горку с полными ведрами воды, по нескольку раз в день, чтобы полить «школьные» помидоры, а по вечерам таким же образом поливались овощи на домашнем участке. Урожай помидоров с моей школьной грядки был собран отменный, за что осенью меня премировали на торжественном собрании косынкой, очень модной в то время. Косынка была моей мечтой,

«ИНВОЖО» № 5 2017

голубая, с вязью неестественно ярких полевых цветов. Косынку эту я повязала всего лишь раз, покрасовавшись в ней перед зеркалом и положила ее в ящик старого комода до лета. На следующий год мама неожиданно получила на меня путевку в пионерский лагерь и, впервые в жизни, с опозданием на два дня, так как путевка была «горящая», я приехала вместе с родителями другой припозднившейся девочки по месту назначения на станцию Областная. Лагерь располагался на краю поселка, за оградой школы сразу же начинался лес. Воздух там был изумительный, насыщенный запахом хвои, березовой листвы и зелени, настоянный на ягодных и грибных ароматах. Учебные классы были оборудованы под спальни. Было нас в комнате восемь девочек, примерно одного возраста. Началась для нас удивительная, захватывающая, пионерская жизнь с ежедневным поднятием флага под звуки горна, утренней гимнастикой, концертами, соревнованиями, прогулками со сбором ягод и грибов, вечерними пионерскими кострами на опушке леса. Жили весело, беззаботно и дружно, пока вдруг не потрясло нас неожиданное неприятное

событие. Были среди нас две довольно обеспеченные девочки из Ижевска, с настоящими наручными часиками, что в то время нам казалось роскошью. И вот однажды, незадолго до окончания смены, у одной из девочек пропали часы, у второй – деньги. Что тут началось! Девочки перетрясли все постели в палате, потом, с помощью воспитателей, пересмотрели все чемоданы и сумки, сданные нами на хранение в кладовую, ключи от которой хранились у дородной молодой женщины, одновременно исполнявшей работу уборщицы. Пропажа так и не нашлась. Но покой в палате был нарушен. Была у нас в комнате незаметная, тихая девочка Таня, которая неожиданно краснела, когда заходил разговор о пропаже и поэтому все подозрения пали на нее. Девочки нападали на нее с вопросами, пытаясь уличить ее в воровстве, а она только краснела и плакала в ответ, и все девчонки, в конце концов, объявили Тане бойкот, перестали с ней разговаривать и всячески сторонились ее. Мне было очень жалко Танечку, я успокаивала ее, говорила, что верю ей, что она не могла сделать ничего плохого, но Таня, как всегда, только краснела,

глядя на меня благодарными глазами, опушенными густыми ресницами, мокрыми от слез. Отдых для Тани был безнадежно испорчен, она, и так щупленькая и маленькая, еще больше похудела, осунулась и часто плакала украдкой. Накануне отъезда по приказу начальницы лагеря мне выдали на кухне, как компенсацию за опоздание, гречневую и рисовую крупу в пакетах, которые я тут же отнесла в кладовую, положив их в чемодан. На следующий день, рано утром, мы, позавтракав и второпях забрав свои вещи из кладовой, отправились на станцию к поезду вместе с пионервожатой, молоденькой девушкой, студенткой из Ижевска. До станции нас провожала уборщица, которая, несмотря на мои возражения, взяла у меня чемодан и несла его до вагона. На ее голове была точно такая же косынка, какую мне подарили в школе. «Какая красивая косынка! Ведь у меня есть такая же. Приеду домой, обязательно надену ее», – подумала я. Мама встретила меня в Ижевске, потом мы ехали в Бураново, как

всегда, на попутной машине. Приехав домой, я сразу же засобиралась к подружкам поделиться впечатлениями от поездки в лагерь, решив повязать свою красивую косынку. Открыла ящик комода, спросила маму: «Мама, а где моя голубая косынка?». – «Так я клала ее тебе в чемодан. Ты разве не носила ее в лагере?» – ответила мама. Я бросилась к чемодану, выбрасывая из него одежду, крупу, второпях рассыпав ее по полу, подняла и развернула газету, постеленную на дно чемодана. Косынки не было. Еще раз переворошила все, не веря своим глазам. Косынки не было!? Встреча с подружками в тот день так и не состоялась. Были горькие слезы и недоумение, которые не скоро забылись... Вечером я снова поливала грядки на школьном огороде, с поспевающими красными помидорами, которые ни разу не сорвала и не попробовала... Лето было на исходе, а вместе с ним заканчивалось мое беззаботное детство.

ПРОЗА

Марина Вихарева

Корни и ветви (Из автобиографической повести)

есна 1997 года. Я уже почти год как без работы: сокращена из «Удмуртгражданпроекта». Бедствую… почти уже до крайнего предела. У пропасти. Много дней убеждала себя… и убедила разобрать свои архивы, папки, коробки, где лежат старые тетради, альбомы, пакеты фотографий, разрозненные, когда-то написанные листочки и т.п. И начала писать. Хотя бы попросту занять себя. Отвлечь ум и душу от ужасов моего бытия. Составила опись всех тетрадей, даже и незаконченных. Сделала план, что бы я хотела написать, исходя из «раскопок». И сразу же пошли переделки планов, добавки и перечеркивания в описи. И новые идеи! А если попробовать с коллажами?! Ведь будут иллюстрации. И можно вставлять стихи. Но для кого это так? Господи, да кому это нужно?.. Стоп, стоп! Кому, куда?.. – Нет таких вопросов! Запомни: для себя. И я уже расхрабрилась и… и даже стала изредка звонить в свой бывший УГП, где проработала 36 лет, – всё же еще несколько из более-менее близких мне людей уцелели там. И, наконец-то, я рассказала им о себе, пожаловалась на своё житьё-бытьё; о своей не-пенсии, не-пособии по безработице, т.к. в городском бюджете нет денег, долг по этому пункту уже более года. Ха, пенсии-то и старым пенсионерам дают не регулярно, чего хотите ещё безработным?! Погулять. Заняться бы домом, хозяйством, но… Надо отвлечься от тетрадей, архивов, чтобы потом свежим взглядом... И с новыми идеями! И я пошла гулять. Слава Богу, это до сих пор можно делать бесплатно и всюду. Чем я и пользуюсь с удовольствием. (Да и пока погуляешь – отвлекаешься, и есть не хочешь). Я спустилась от своей ул. Коммунаров через ул. Пушкинскую к переулку Широкому. День был чудесный. Центральные улицы были почти чисты от снега и грязи, а закоулки-переулки, дворы и набережная пруда – ох... да ладно уж. На той стороне

«ИНВОЖО» № 5 2017

Широкого, недалеко от школы № 27, я зашла во двор жилых домов. Еще когда я 21.01.1994 г. переехала на эту маленькую квартиру, то сразу же ранним летом (в мае, что ли?) я нашла это место. Почуяла родное по влажному запаху определенной травы, похожей на лютики, на морковь. Да по оставшимся здесь деревьям, от бывших тут частных домов, от старых яблонь, кустов вишен, даже крыжовнику. Когда-то в давние времена, в моем еще детстве, тут спускалась я с горы от Центра улицы Ленина, потом переименованную в ул. В. Сивкова. А в моем детстве ее называли, по-моему, Соборной. «На перекрестке Соборной и Узенького...», «Там – на Бодалёва...», «На горе 12-я улица...» – таким наш адрес по ул. Ломоносова сохранился у меня на старом конверте, письме матери к отцу, по-моему, еще до меня; она уезжала учиться на химические курсы при политехникуме в Перми, т.е. тогда в г. Молотове. Вот на этой старой Соборной, тенистой и горбатой улице, жили многие церковные служители. И не только, да и не столько главного большого Михайловского собора... после него, после всех церквей, кто уж остался... По-моему, широкий дом на высоком каменном фундаменте, да и всё большое подворье и сад. Отвели, переделали под Дом пионеров. Да, да, старый еще Дом пионеров по ул. Ленина. И я ходила туда в каникулы в кино, на детские театральные представления, какие-то пионерские мероприятия. И, конечно, на ёлку – от гороно были билеты, так как мама работала на химфаке пединститута. Какие... какие далёкие годы. Я тогда, летом 1994 года, потопталась около кустов, травы на месте, мне кажется, дома тети Лены, маминой родной сестры. Это был их родительский дом. Помню, двухэтажный, на небольшом каменном фундаменте, с мощенной дорожкой от ворот до громадного сарая. (Не для церковной ли коляски деда?) Помню. Там в углу так и стоял ларь с очень светло-желтым песком, – чтобы в былые века, вероятно, посыпать им дорожки в саду и огороде. В дом вели громадные, двойные, как сейчас опять делают, тяжеленные скрипучие двери – теперь (тогда!) уже не наши... И такие же двери, но заметно маленькие, внизу. Над ними – коричневая, на изящных столбиках вдоль всей дворовой стороны дома, летняя галерея. С перилами и деревянной лестницей туда со двора. Дверь же внизу в полуподвал... или потом уже очень осел дом, а

таков раньше был первый этаж? – но окна были чуть повыше земли. (Не дворня ли там жила до революции?) А в моем детстве в этой полуподвальной комнате с кухонькой-прихожей и с квартиранткой за печкой жила горбатая мамина сестра Елена Ивановна – одна. А наверху в доме, в ее отчем доме, жил какой-то НКВДешный начальник. Но... говорили, его семья – небольшая – хорошо относилась (?) к тете Лене. Еще бы! Она обшивала всю их семью и родню. И еще Бог весть кого! И до конца своих дней она очень тайно шила для своей родной Троицкой церкви. Да и ее квартирантка – не оттуда ли? Помогавшая ей по дому, саду, огороду. А если кто приходил, то та невидимо сидела за печкой... или исчезала куда-то... Хотя, конечно, сад тети Лены – теперь был всего-то два куста шикарного «царского» зеленого и какого-то удивительно крупного темного крыжовника, да пара вишен, да пара грядок. Ах, её варенье!.. Очень поздно, случайно и мало я узнала о родне моей матери. Тогда уж, конечно, ни мамы, ни тёток – её сестер – не было в живых. Лишь старшая сестра моего отца, 1898 года рождения, одна из многочисленной отцовской родни, знала что-то... Может... да уж точно, и отец знал, но молчал... никогда, ни разу, ни полслова об этом. Молча – нельзя... а потом уж, наверное, по привычке. Даже ведь у детей уже была привычка – воспитанная весьма строго! – не интересоваться, не соваться в дела взрослых. Никогда. Эта тетя Маня, Мария Семеновна Машковцева (по мужу) одна из всей отцовской родни, ходила в Троицкую церковь на Удмуртской улице. Нет, и она не фанатически... но все же... Тогда была ведь в городе только одна действующая церковь; после закрытия, уничтожения всех других храмов и церквей в городе, в Троицкой стали негласно вести все службы, не только отпевания. Может, и она до войны закрыта была, не знаю, но... Но там ведь на Горе было старое кладбище (т.е. территория Ледового Дворца и стадиона «Зенит» – «Газовик»). Итак, когда-то в мои средние школьные годы, единственный раз, у неё дома на ул. Ломоносова и, конечно, наедине с тётей Маней было сказано мне, что мой дед по материнской линии был «не последним человеком – служителем Троицкой церкви». Но об этом надо молчать, никому ни за что никогда нельзя говорить и спрашивать об этом. Нельзя и все тут! И старшие мамины сёстры: тети Катя и Маня, их мужья. Их старшие сыновья служили

в церкви. Тётки-то как-то выжили в жуткие послереволюционные и опасные послевоенные годы... тоже весьма тайные. Но их мужья, дед с бабкой, конечно, пропали бесследно. Куда? Когда? Еще до моего рождения. Краем уха чуть-чуть слыхала из взрослых разговоров мамы с сёстрами своими... иногда-то: их сыновья были замучены и сломлены в штрафбатах на войне. Но чудом выжили. Зато после войны быстро умерли. Я их, по сути моих старших двоюродных братьев, почти даже не помню. Какие-то ... так... полутени... Конечно, ни у кого никаких фото, документов, вещей той поры, того родства. Хотя я видела их, этих «дядек» – кузенов, но помню, что очень боялась их. Очень смутно могу вспомнить по одномудва эпизоду из моего детства, еще, значит, до школы – до 1951 года. Итак, на Соборной (Сивкова, Ленина) у тети Лены. Она, как и моя мама, была большая рукодельница. И очень разбиралась в растениях, цветах, садоогородных делах. У тети Лены два или три старинных сундука. Очень интересных! Со всякими специальными отделениями внутри, с карманами из кожи в крышке, с ремнями, с двойным дном, – туда уже нужно просто нырять с головой. И такие разные запахи оттуда. И такие певучие ключи от сундучков – целая мелодия слышится, когда открывается замок! (Кстати, один такой был и у нас на Ломоносова, даже у меня – на старой квартире, до переезда сюда: нет места). Какие-то аккуратно сложенные материи, пересыпанные нафталином, переложенные травой. Лоскуты, которые уже пускались на отделку моих платьев. Нитки – в неимоверных количествах, бахрома, золотое и серебряное шитье, кружева, прошивки, шнуры, тесьма, пуговицы, потайные крючки. Все по отдельным мешочкам из холстины. Всё с запахом нафталина и чего-то церковного. А для меня маленькой всегда была приготовлена корзинка, где я могла порыться, выбрать что-нибудь для своей куклы. Мои первые младшие школьные новогодние костюмы были сделаны из-от церковных лоскутов тети Лены и мамы. Особенно помню последний: мы попарно в школе танцевали что-то из репертуара народно-демократических стран. У меня был костюм чешки (или болгарки?). И у Шуры Ломаевой такой же, и сшила нам обоим её мама. Еще вот вспомнила. Тетя Лена, провожая мать от себя вверх по Ленина – Сивкова – Соборной до ворот Дома пионеров, даже с той стороны улицы тайно крестилась и склоняла голову: а как же! – ведь в эти каменные ворота во времена оны проходил сам Их Преосвященство... Но молча: меня не заставляя, не говоря ничего. Эта сторона, эти соприкосновения моего детства – только молча

«ИНВОЖО» № 5 2017

или вообще без меня. И многое еще чего... так и не узнанное мною никогда. Моя мама, Мария Ивановна, очень тайно, очень скрытно ходила в церковь... с ул. Ломоносова дворами, огородами... в Троицкую церковь. Дома у нас никаких разговоров, ни икон не было. Но помню из детства сквозь сон, в спальне мама открывает верхний правый ящик старого темного пузатого комода, вечно запертого. И туда чего-то шепчет... Комод стоял постоянно в правом углу в нашей квартире № 3 по ул. Ломоносова. А тот дедов дом по ул. Соборной, вроде бы, после тети Лены, был завещан мне. Не смели, не вспоминали, не затрагивали эту тему. Даже в конце пятидесятых. Никогда.

Так сложилось, что после смерти мамы в 1954 году о её родне уже через год я больше ничего не знала, больше не видела их. Совсем ничего ни о ком. Да и раньше – ни знакомства, ни тем более тёплых родственных отношений между папиными Вихаревыми и мамиными тремя (из пяти) еще живыми сестрами – нет, не было никогда. Хотя моя мать и вторая сестра отца, тетя Нина, они одногодки, они даже учились в одном классе женской гимназии. Да, и отец, и его старшая сестра тоже учились здесь и кончили ее весьма, весьма хорошо. Да, гимназия, пусть даже в провинции, давала тогда хорошее базовое обучение. Да! В нескольких, сохранившихся у меня, родительских гимназических табелях и так среди многих «отлично» и «хорошо», а уж по Закону Божьему – только «отлично». Наверное… моя мать когда-то... как-то... отреклась от церкви, но... но... но... Очень мало, очень поздно, очень случайно я узнала обо всем этом. Жаль? Да. Но не фанатически. Не убиенно… а так – грустно жаль, что уничтожена вся история семьи. Все корни и почти вся память. «Корни и ветви, жизни и смерти...» Есть ли теперь в той стороне дальняя молодая родня? Ничего не знаю.

И тяжко, глубоко вздохнув в тот апрельский день 1997 года, помню, я пошла по переулку Широкому вниз. К пруду. Чтобы через ул. Горького, дойдя до ул. Милиционной, свернуть к новому Дому пионеров... уже и не пионеров, а Дому творчества учащихся (так кажется?). Дома тёти Кати тоже нет, на ее месте – пустырь за Домом пионеров. Ее дом – последний или предпоследний – пошел под снос для строительной площадки будущего дворца. Что я помню? У Екатерины Ивановны, кроме буйно-пьяного, очень сильного, часто и надолго куда-то пропадавшего, старшего сына (того, из штрафбата – за церковь!), т.е. моего двоюродного брата (разница у нас более двадцати лет), вероятно, был еще кто-то... Или это её подрастающие внуки... где-то секретно живущие, не в Ижевске. Иногда куда-то безмолвно пропадала и тетя Катя... и все высыхало на ее большом огороде, а квартиранты едва кормили кошку и собаку. И дом, и двор были не очень ухожены. Да и сама тётя Катя была явно сломлена. Лишь ее большой волей была сдерживаема... и была глубоко внутрь затолкана дикая озлобленность. И всё молча. Молча. Помню в ее

доме парные нарядные портреты (или портретные фото?) в рамах на голых, ободранных от обоев стенах. Тогда она одна занимала только малый зал наверху. На портретах поп и попадья... Страшные – казалось мне. Лестница с неравномерными, покосившимися широкими и толстыми ступенями. Упасть тут – пара пустяков. Тетя Катя, помнится, была крупной волевой женщиной – не русского, т.е. не северного, а скорее кубанского типа. Или другой вариант: северо-удмуртского типа. У нее была большущая коса (моя мама и тетя Лена были другого типа: светлопепельно-волосые, тоже с хорошими косами, сероголубоглазые, спокойно-тихие, рассудительные).

Все мамины сёстры, эти мои тетки, всегда ходили в черном и почти до пят. Я думала: от бедности. Да. Но и... Ни в каких наших домашних праздниках в моем детстве они не бывали. Были только Вихаревы; или у других Вихаревых; или у бабушки Вихаревой Елены Даниловны – на улице Рабочей. Еще одно смутное воспоминание. Вдруг появился откуда-то старший сын тёти Кати. И, вероятно, на это событие поздно вечером собралась родня. Без тёти Лены. Она всегда сидела у себя дома. Да и с сестрой Катей у нее был с детства ненавистный разлад: говорили, что в детстве энергичная Катя выронила из люльки маленькую Лену… ох… наверное, у той навсегда повредился позвоночник – стал расти горб. Ну-с, родня собралась. Даже чуть ли не единственный раз при мне там был и мой отец. Два окна завешены рогожей и еще чем-то тёмным, большим… не одеялом. Снаружи – темные окна, нет, мол, никого. Голые доски примитивного стола – даже как будто недавно сколоченный, заносистый. (Нельзя им давать вещей, помогать как-то, т.к. всё равно всё отберут… кто-то… кого боятся. Так и живут: голо, бедно, злобно…) На столе, на старых газетах, которые мы принесли – много варёной картошки, водка, чай. Электричество выключено… или вообще от них отключено. Керосиновая лампа прикручена. Полумрак. Жарко от печки. Зима. Сугробы выше забора. Стол придвинут к огромной железной черной кровати, на досках которых сидят. Кровать такая огромная! Я только уж в своей взрослости увидел такие в кино – двуспальные кровати, да и то лишь в появившихся иностранных фильмах. Меня почему-то не оставили дома. Или моя старшая, сводная по отцу, сестра Галя опять болела, лежала в больнице с сердцем? Я на этой кровати – за спинами взрослых. На всех пальто. Детей больше нет. Сначала, помню, я занялась уж в который раз путешествием своих пальцев по многим мудреным чугунным завитушкам и сплетением спинки кровати, а потом и заснула… Домой мы еле ковыляли поздно вечером по сугробам Соборной с переулка Узенького, от Милиционной. Почему мы не на трамвае?.. Уже не ходили, что ли? Мимо складов Арсенала, по Карлутскому пустырю, мимо больничных краснокирпичных корпусов. Наконец-то вышли к нашей – такой любимой, знакомой, безопасной, к такой понятной улице Ломоносова. Даже чуточку освещенной: лампочки качаются на деревянных столбах под эдакими круглыми железными колпаками. И всю дорогу, чтобы никаких вопросов… молча… молча. И вообще: «Детям неприлично и не следует быть со взрослыми, если те разговаривают между

собой. Иди к себе в комнату, займись чем-нибудь. Неужели у тебя нет своих дел?» «Ты сегодня читала? Что? Сколько?» «Ты вышила свое школьное задание по домоводству?» А пяльцы тёти Лены так и лежат – сколько там осталось строчек разных швов? «…Второй раз тебе говорю, что твой гербарий весь рассыпается. Кто же будет этим заниматься? Во всем должен быть порядок. Вот тётя Сонято посмотрит – ай-яй-яй – она ведь привезет тебе новые листочки из Гагры». «А кто будет за тебя на ночь расчесывать волосы частым гребешком?» «А что-то я не слышала сегодня твои вечерние гаммы на пианино. А?» «А свежий воротничок к платью… к форме». «А чистый песок в ящик для кошки в прихожей, да и подмести там надо бы». «Ты разве поливала сегодня цветы? На всех подоконниках?» «А протирала чайной тряпочкой пианино? Только крышку? А рамы трюмо и картины? А нимфы на пианино? Да не к ним наверх лезть, а надо аккуратно их снять и обтереть на полу. Запомни». Ничего из взрослой жизни я не слышала, не знала, не подозревала. Я была в детстве очень послушной, воспитанной девочкой, всегда правильной, всегда и всеми хвалимой, чистенькой, аккуратной, вежливой; потом школьницей-отличницей, пионеркой, комсомолкой, общественницей… нет, не спортсменкой: тут слабо, лишь потом чуть-чуть. Мои родители не кричали, никогда не ругались. (Я до сих пор едва терплю, когда повышают голос, а уж когда кричат, ругаются… ох…) У родителей была работа, заботы и болезни… чтение, домашние дела. А вот та тётя Катя, что на улице Милиционной, она о пионерах-комсомольцах, наверное, и слышать не могла. У них была своя лодка – у местного причала, к которому спускался Узенький переулок. Недалеко от музейного дома Пастухова и от родника. С причала, «с мосточков», как говорили раньше, бабы полоскали бельё, разгоняя тополиный пух. А мальчишки там купались, на лодках рыбачили, ездили за реку. Помню, мы пили чай у самовара, вынесенного на летний стол под цветущей сиренью и липой: я – из приземистой, треснутой, старинной чашки, а тётя Катя – из блюдечка. Да, прямо классически, как чаевничает попадья. И еще: тогда я уже работала в «Удмуртпроекте», но еще на ул. Пушкинской, т.е. до 1965 года. Как-то Нина Дерендяева пригласила меня летом к себе – на «клубнику-викторию». Оказалось, что эта Нина жила на той же улице Милиционной, на том же углу с Узеньким переулком, наискосок дома тёти Кати, еще стоящего там, широкого, квадратного, но уже тяжело и косо углом ушедшего, осевшего в землю. Кто уж тогда жил там? Я не знаю. Нина рассказала, что в её детстве жила тут тётка-попадья. Все в улице ее так и звали: попадья… поповский

«ИНВОЖО» № 5 2017

дом… Нина аж удивилась, что это была моя родня, по маме тётя, что её звали Екатерина Ивановна. Но, мол, её уважали. Хотя и, жуть как, боялись! Ох, как она чем-то рассерженная выскакивала за ворота! Сердитая старуха вся в черном… Но справедливая, если какой-то спор возникал на улице. Но, мол, жуть, до чего же она никого не любила! «А это была твоя тётка?! Ничуть не похожа! Ну, надо же… Никогда бы не подумала. И имя даже у неё было? Ну и история!..»

Н-да, будешь тут злая… ох, видать, было от чего! Не смирилась ее душа. Даже если это положено по бывшему сану. Жизненные обстоятельства, наверное, были тяжелее… ох, как тяжелы для ее души. А пустырь… так и теперь на месте ее дома, сада, огорода. Дивное, высокое место. Хорошо, свободно взгляду – вдаль по пруду. И воздух там до сих пор чист. Я частенько там бываю. Постою, чего-нибудь про себя скажу… им всем. А перед каждым Новым годом или Рождеством там вспоминаю всех своих… ушедших от нас. К сожалению, к ним всё прибавляются ещё… и еще. Я не хожу в церковь. Я не хочу молиться. Хотя и не осуждаю других. Но тут над прудом – как бы мое намоленное место. Одна я тут. Но вернемся в апрель 1997 года. И я пошла мимо Дома пионеров: хорошо были расчищены дорожки от снега и грязи. Там праздновали День космонавтики. Мальчишки запускали управляемые ракеты. Некоторые взлетали очень высоко. Из них иногда катапультировались куклы-космонавты, они плавно опускались на фоне голубого неба на маленьких ярких парашютах. Порою запутывались в ветках деревьев. Радостные крики ребят. Музыка. Продавали пирожки, чай наливали в пластиковые белые стаканчики. Я не удержалась и разорилась на один пирожок с капустой. Вкусно! И в хорошем настроении пошла дальше, через всю в мощных весенних ручьях улицу Кирова.

Прямо и правее вверх за монтажный техникум. Ни в тот день и никогда раньше я так и не определила тут точного места, где в моем детстве был дом тёти Мани, т.е. самой старшей, сводной по отцу, сестры моей мамы. Кстати, их звали одинаково: Марии Ивановны, но только Маня и Маруся. Где-то тут был двухэтажный, очень аккуратный, светлый, чистенький дом с ажурными белыми наличниками, со ставнями, с красиво звучащим, мелодичным старинным колокольчиком у входной двери. А какая красиво выточенная большая была ручка у двери! Вообще вход в дом был… казался мне, уже целым домиком: загорожен разными перилами, под отдельной крышей, железо которой спускалось полукруглыми, в кружевных прорезях зубчиками. Нет тут никаких его следов. Ни намёков, ни деревьев не осталось. Всё запутанно застроено. А ведь когда-то тут была хорошая, широкая, всегда сухая, чистая улица, наверное, продолжение ул. Горького, Базарной. Тут и остановка трамвая, от него – поворот у старинного каменного дома – в моем детстве тут был пересылочный приют, вроде детского дома. Он и сейчас стоит.

Эта тётя Маня хоть и была старшей из пяти сестер, но, говорили, пережила их всех. Её мужа тоже куда-то убрали (расстреляли? на каторге? на войне? до войны?), я о нём абсолютно ничего не знаю и не знала, не слышала. Но и они тоже были очень не последними церковными людьми. Но вроде как-то не совсем там на авансцене… то ли старым кладбищем заведовали, то ли бухгалтерским учетом, если таковой был в церкви. Тётя Маня была высокая и худощавая. По характеру очень выдержанная, но непреклонная. С большим достоинством, начитанная, аккуратная старушка, которую все очень уважали. Бедно, но идеально чисто было у нее дома на светлом втором этаже. Летом выносили маленький точеный

фигурный стол на «летнее» крыльцо, т.е. на втором этаже боковой лестницы (минуя сени) – там, с западной стороны, у нее было что-то вроде балкона. Там летом пили чай, она что-то бесконечно вязала крючком из белых ниток. И поверх нижних домов, которые скособочились в овраге речки Подборенки, где летом и зимой били ключи, вдали виден был пруд. В тихую погоду с попутным ветром слышен был бой часов на старинной заводской башне. И я сиживала в детском качающемся кресле, сплетенном, как корзина, из прутьев. Потом это кресло перекочевало ко мне на ул. Ломоносова, но быстро сломалось. И в доме у неё были разные рамочки, кружевные скатёрки, подзоры, занавески. Строчёные и расшитые шнуром холщевые шторы: у меня сохранилась одна такая же. Ведь и у нас дома на лето были такие же: узкие – по краям и по верху окон и дверей. (Не она ли подарила их маме, например, на свадьбу?) Ели у тёти Мани на крохотной кухне-прихожей, сплошь устланной клетчатыми плетеными тряпочными половичками. (И у нас тогда в прихожей на кухне были такие. А сейчас на кусочке от тех половичков на одном месте спит мой ненаглядный рыжий кот Зюля). Но чай пили у тёти Мани – в «зале», единственной вообще комнате. Да еще от неё отгорожен край в одно окно для больного сына; а потом там жила внучка. /.../ Собственный сын тёти Мани умер малым ребёнком. А старший, т.е. пасынок, которого она очень любила и вырастила почти с пелёнок, вот который тоже прошел войну в штрафбате (за церковь, конечно!), был тогда, в моем детстве, болен, психически был сломлен. Не выходил к людям из своего закутка. Все чего-то выпиливал лобзиком и маленькими резцами. Потом это и разнообразные корзины продавали… Часто этого Вячеслава и вообще не было дома. И подолгу. Его жена, т.е. невестка тёти Мани, умерла с горя (до войны? в войну?) Ох-хо-хо… Но тётя Маня очень достойно несла свой крест. В моем детстве она уже официально работала, т.е. служила в Троицкой церкви. Но где-то внутри, не на людях, в конторе тамошней, что ли. На неё нигде – даже на улице, даже в трамвае не шикали, не дразнили, не дёргали, не унижали. У неё был дом, т.е. угол дома, тоже внизу были квартиранты. Она сама зарабатывала, она всё умела; а что не умела или не по силам уже – ей всегда помогали, тоже тихо, достойно, аккуратно. Она умела ладить с людьми. Хотя тоже должна была быть строго молчаливой. Она похоронила всех своих сестер, обоих сыновей, невестку… У тёти Мани дома сохранился большой, очень старинный и, хотя и полупустой уже, но семейный фотоальбом,

который закрывался металлической пряжкой на маленький ключик. Один-единственный раз она сама, своими руками, сидя в «зале», быстро пролистала тяжелые темные страницы и показала мне. На какой-то толстой, рифленой вензелями, с полукруглыми двойными прорезями, странице она указала и очень тихо мне сказала: «Бабушка Наталья Степановна, преподобная матушка Наталия и дедушка Иван (я забыла…Степанович, кажется…); это твоей мамы – папа и мама». Больше я никогда этого не видела и не слышала. А спрашивать вообще ни о чем таком было нельзя, – это было понятно даже детям. И тут же детьми забывалось. Как и положено. Я не знаю как, но иконы в этом доме не прятались, а были на своих местах. Было бедно, но не варварски всё вытащено, нет. Всегда было идеально чисто на светлом втором этаже. В начале 1950-х годов, может, когда уж не было и моей мамы, к тёте Мане, говорили, приехала уже взрослеющим подростком (откуда?) неродная внучка Лариса, дочь Вячеслава, который к тому времени уже умер. И стала жить в той комнатёнке, в доме тёти Мани. Она еще застала поступление внучки в мединститут. Потом эта Лариса Вячеславовна стала кандидатом медицинских наук, преподавала, в одно время она была главным энферинологом Ижевска. Я, уже взрослая, в апреле 1972 года лежала в республиканской больнице у Софьи Израилевны Юдасиной и Татьяны Николаевны Макаровой. (Наша старая «строительная больница» была закрыта на ремонт). Это был старый комплекс за магазином «Искусство». И вдруг ко мне пришла она – не как врач, а просто навестить, принесла всякие домашние вкусности, высокая, красивая, пышно-золотисто-волосая, чемто похожая на молодую Федосееву-Шукшину… Это была Лариса Вячеславовна. До этого мне уже там о ней рассказали старшие и старые знакомые врачи – еще от родителей, с которыми была хорошо знакома и эта Лариса. Потом она (и другие врачи) очень сокрушалась в мае 1977 года, когда меня показывали на конференции в большой аудитории медицинского института. Потому что я был удачно вылеченный экземпляр (но с пожизненным лечением, разумеется) по эндокринному диагнозу. Были хорошие и именитые врачи со всех кафедр медицинского института. Ох… они не проконсультировали, не проверили меня в этом плане. И на конференции не верили своим глазам и ушам, постоянно переговариваясь. Им даже сделал замечание профессор Л.А. Лещинский, который вел ту конференцию, их друг и коллега. Хм, вот такой вираж!.. от церкви-то. Апрель 1997 года. Я, очень довольная прогулкой, на следующий день решила продолжить. Но

«ИНВОЖО» № 5 2017

в другую сторону. Я пошла по улице Коммунаров, через сквер у Вечного огня, мимо университета на ул. Ломоносова. В 1944 году, тоже в апреле, здесь началась моя жизнь. И только в первых числах января 1955 года, в зимние каникулы, мы с отцом переехали на ул. Коммунаров, 221. Я очень любила мой первый дом – деревянный № 12 на четыре хорошие З-х комнатные квартиры, одну из которых на втором этаже, с окнами на восток, юг, запад, занимала семья Вихаревых: папа, мама, я и моя старшая сестра Галя – старшеклассинца, музыкантша, потом студентка медицинского института. Одно время, не долго, с нами жила и бабушка Вихарева Елена Даниловна – ради болевшей Гали. Но меня бабушка не любила, как и мою мать, не говоря уже о всей ее родне: «Не было бы тебя, может, и Галочка была бы жива». В 1951 году умерли Галя и бабушка. На этой же улице Ломоносова жила старшая сестра отца Мария Семеновна Машковцева (по бывшему мужу). Она работала библиотекарем – о, еще с дореволюционным стажем, т.е. сразу после гимназии. Начинала она в шикарном магазине-кафе, где торговали книгами, канцтоварами, обоями, картами, картинами, рамками к изо- и отопродукции. Брали заказы и выписывали эту, весьма качественную, продукцию: альбомами, россыпью и в рулонах – из столицы, из-за границы. О! Каково?! Этот магазин сохранился до сих пор: по улице Горького, где раньше был магазин «Ткани». Помните: заходите на первый этаж и справа внутри глубокий тупик – вроде, там были х/б ткани. (О! раньше было множество прекрасных китайских и индийских сатинов, маркизетов! Плотных, тесненных, с каймой. И самых тончайших, и почти прозрачных... Мы с тетей Ниной готовили к лету моего окончания 9-го класса – «Взрослая уже стала девочка! Надо... надо...» – платья, сарафаны, халатики. Просто ах какие! Помню, тётя из Ленинграда, от другой нашей родни, привезла журналы мод «Шейте сами» с очень удобными и простейшими выкройками. Даже два из тех моих платьев дожили до моего «Удмуртпроектовского» лета и имели успех). Но – стоп! В том глубоком дальнем пространстве будущих «Тканей» тётя Маня рассказала мне такую странную послереволюционную историю. Был праздник, еще непонятный... первый или

второй послереволюционный 1 Мая. В магазине израсходовали «целую штуку», т.е. рулон красного материала: по партийному предписанию хозяин (если хотел жить и служить) обязан был украсить витрины внутри и снаружи магазина. Даже спешно сшили скатерти и юбки продавщиц в красную клетку, такие же фартуки приказчикам. Но и шотландка уже второй сезон входила в моду. Еще в прошлый сезон в шотландских юбках даже (!) платьях приезжали на какие-то собрания, представления, да даже на Сенной рынок модницы из Сарапула. Тогда они быстрее подхватывали моду: и порт на Каме, и то, да сё, да и важным центром был Сарапул сколько-то лет. И оформление магазина-кафе было весьма одобрено властями. Даже вербные веточки-букеты в вазочках были обвязаны красными бантами. Библиотекарша и тетя Маня сопротивлялись... они, мол, к магазину не относятся, но оппозиция была быстро сломлена. Небольшие, но плотные ряды первомайской демонстрации уже прошли. Несколько обозов-телег, специально снаряженных и наряженных – будто бы везущих продукты и товары на праздничную Сенную, давно уже скрылись вдали. Но слух прошел! Что будет еще колонна от Сарапула. Они что-то запаздывали. Продавцы и семья хозяина, все с красными бантами у сердца, растерянно топтались перед магазином на улице. Ветер развевал красно-клетчатые скатерти на летних, вынесенных на улицу, столиках кафе. Редкие прохожие не знали: можно ли садиться... что-то заказывать... Можно ли уже расходиться... или надо чего-то обязательно ждать? И вот мальчишки с низа базарной (ул. Горького) загалдели, прибежали: едут! Едут сарапульские. Ну, уходить нельзя. К Невскому собору подъезжала грузовая машина. (В Ижевске, наверное, их еще не было. Но Сарапул – центр...). Машина по самые колёса была затянута кумачом с революционными лозунгами. Хозяин и все, даже дети, сдёрнули картузы. И не знали, что еще должны делать. Небольшая колонна сарапульцев и их форпост – грузовая, громко фыркающая, машина приближалась к магазину-кафе. Но что это?! Боже! И ведь некуда не спрятаться, ни уйти нельзя! Какой срам и ужас! Вечно этот Сарапул хочет выделиться перед рабочим Ижевском! В кузове грузовика, на возвышении стоял и не падал, даже при движении машины, голый мужик. Да! Но в настоящем черном цилиндре на голове. Наискосок через себя он держал кумачовый плакат: написано было

что-то о свободе, мае, свободе труда и свободе самовыражения. Поскольку машина громко ревела, а уйти было нельзя, а зеваки уже набежали вслед за колонной сарапульцев внизу Базарной – по ходу машины... все тайно шептались: «Это они так «изукрасились», чтобы показать, что нынче теплый май и можно, видать, даже так раздеться?.. – Или такая уж будет революционная мода? И теперь надобно надевать на себя – уж всё новое... и быть готовым, значит?.. – – Или что теперь новые отношения и в труде, и после... свободнее чтоб, что ли?.. – А ведь у него, наверное, есть матушка, есть батюшка – у этого, что прости господи, голышом-то на машине? – Так вот он и уехал от них подальше, с глаз долой! – – Ох, да кабы да простыл! – Не-е, – вторили мальчишки, бежавшие дальше за медленно идущей машиной. – Он и разделся-то в кабине только на углу Бодалёва, а вон у лабазных складов уж и оденется. – Ах, какой революционный смельчак! – верещала какая-то девица. Хозяйским и прочим детям наконец-то разрешили повернуться лицом к пустующей дороге. В магазине-кафе, в библиотеке не смели обсуждать меж собой это происшествие, которое случилось прямо перед их дверями. Старшая экономка хозяина, ответственная за революционное оформление, не знала: как, что теперь еще добавить в витринах и на столиках?! На деревья на улице повязали красные банты. И стали тихо выжидать. Ничего не произошло. И что же я увидела на ул. Ломоносова в апреле 1997 года? Руины. От моего родного дома! Моего дома больше не было. Попал под снос под будущее (ох, когда еще это будет?!) строительство нового информационного, библиотечного корпуса УдГУ. Слава богу, что под библиотеку. А рядом, к северу – уже высится новый, полностью готовый, корпус УдГУ на месте трех старых домов: там жили Денисовы, Емшановы, Крошины, Смирновы, Золотаревы... На другой стороне улицы уже давнымдавно были снесены одноэтажные двухквартирные дома моего детства. Остались только березы – из них мы пили березовый сок; да какие-то полуободранные липы. А были пышные огромные липы! Ах, какой шел обволакивающий запах во время их цветения – во все окна! На этой улице почти нет теперь сирени, черемухи, дикого и садового жасмина. А какое разнообразие всех этих разносортных кустов было в каждом палисаднике! Когда-то с одной громадной сирени у Мерзляковых я упала на кирпичи под ней. Здорово и надолго больно поранила я ногу... шрам до сих пор. Давно тут нет садочков, огородов для каждой семьи. Нет клена

и вереска, посаженных мной и Галей. Нет дубков, которые посадила тетя Нина в честь любимых ею племянников, моих кузенов. Но в бывшей канаве, что вдоль тротуара (которого, конечно, не было в моем детстве!) так и растет среди потом уже посаженных березок многоствольный тополь. Это я посадила его под окна своего дома. Вернее, это были ветки тополя, оставшиеся после демонстрации 1 Мая, уже пустившие корни. И я посадила их в канаву. Они прижились там среди буйной травы от почти постоянного ручейка от водопроводной летней колонки. Перед Новым 2004 годом я опять гуляла там. Вдоль берез и тополя стоял забор, огораживающий строительную площадку будущего нового корпуса УдГУ. Внутри забора покарёженный, сломанноспиленный куст моих тополей. То ли плитой перекрытый кран задел... плиты, бетонные фундаментные блоки высятся-копятся впритык стволов. То ли – что другое... не только что это произошло. Уже давно успели обрасти мощные молодые ветки от высоких пеньков моих тополей. Дай-то Бог... Но дома моего нет. Но все-таки как хорошо, что Ю. Пупышев сфотографировал его с тех сторон в 1970-х годах – это он сделал по моей просьбе. Он ходил на ул. Ломоносова–Гоголя – на наш объект – на Кукольный театр. Пусть тогда уже и изменился внешний вид вокруг дома... Я прошла дворами на ул. Удмуртскую. Обошла вокруг обновленной Троицкой церкви. Как-то тяжело... по-купечески, что ли она отреставрирована... но с размахом! (архитектор С. Макаров). Тут меня крестили. Конечно, я того не могу помнить. В детстве мама тайком водила меня в церковь. Но меня там очень всё пугало и давило: тяжелая душность маленького помещения, тёмность и блики свечей, этот свечный и кадильный угар; покойники; уйма голосящих калек, нищих по обе стороны крыльца и по всему спуску на траве, почти до булыжной мостовой. Ужас! А как мне там стало плохо – до потери сознания, так меня больше в церковь не водили. И сама я никогда не бывала. Ни в обновленном Невском соборе. И не то, чтобы это оголтелый атеизм, нет. Но с детства это было так замолчено, задавлено, уж такими строгими мерами забыто, отвлечено во все другие стороны... Вот и: не надо. Хотя были знакомые, которые ходили... Нет, я не против. А наши крестики на цепочках, оказывается, мама хранила, берегла в том правом верхнем, вечно запертом ее ящике темного пузатого комода. Строго было сказано, что там – документы (может, и они), что это важно и что это не для детей. А потом, наверное, их пустили по всенародному призыву под

«ИНВОЖО» № 5 2017

сберегательный – обязательный! – заём на подъём народного хозяйства. И золота, пусть и немного, в нашем доме не осталось. (Серёжек, колец никто из родни и взрослых тогдашних знакомых не носил, не помню такого). Мне осталась лишь небольшая узенькая изящная мамина брошка-заколка. Но она уже дешёвого советского периода, наверное, лишь тоненьким слоем позолоченная. Неважно! Мамина! Она и сейчас у меня: на многие торжественные случаи я прикалываю её на свои разнообразнокрасивые белые воротнички. И тихо радуюсь ей. А тогда, в апреле 1997 года, я прошла по уже почти сухим дорожкам вокруг Ледового дворца. Вообще снега уже там мало было. Солнечно. Я села на лавочку – лицом к куполам церкви. Вспомнилось: «В лес на кладбище мы! Можно?» – и мы детской гурьбой с ул. Ломоносова убегали сюда мимо пединститута – на полянки и овраги, под ёлки и кусты. В оврагах весной образовывались болотистые прудики. Головастики, лягушки. Потом мы их – в банки и на первые уроки ботаники и биологии в школе № 24. Летом в высохших песчаных ямах, оврагах мальчишки могли опять выковыривать кости... и пугать ими нас, девчонок. А ведь и кости далёкой... дальней моей родни. А, может, кто-то лежит и в ограде на территории Троицкой церкви. Послышался церковный колокольный звон. Хорошо так... По нему на ул. Ломоносова в детстве, помню, иной раз сверяли свои часы. Благовест... Нет, увы, это не я сама поняла, а так сказали проходящие мимо моей лавочки женщины. Мне, помню, тогда очень понравилось, что Благовест. Я вздохнула: может, и мне будет благая весть? О, дай-то Бог! Пожалуйста! Господи, как я этого жду, прошу. Это – уж последняя моя соломинка. Ни сил, ни надежды, ни денег... Ан-нет! Бог меня не сразу понял. Да, я хожу сюда – не в церковь, а вокруг... да посидеть в тиши за Ледовым дворцом... да вдруг опять Благовест... для меня бы... перед или после моего дня рождения в апреле.

ВОСПОМИНАНИЯ

Наталья Розенберг

Ро

до ми

з детства

Воспоминания о Марине Ивановне Вихаревой (1944–2015)

не предстоит вкратце очертить жизненный путь человека, личность которого в полной мере открывается только теперь, когда стали известны 24 маринины тетради, которые она писала в течение полувека. Это трудный, но и увлекательный материал, уже хотя бы потому, что он выходит далеко за рамки дневниковых записей. Их автор стал, по сути дела, хронистом деятельности Удмуртгражданпроекта, воссоздавшим планы ведущих архитекторов от их замыслов до воплощения. О своих друзьях и коллегах Марина Ивановна написала в тетрадях-биографиях, и стало традицией получать такие тетради в день юбилея, от автора ждали эту тетрадь как лучший подарок. «Гражданпроект» с 1963 года был единственным местом работы М.Вихаревой, в ее функции входило вносить в проект все правки и доработки, которые завершали окончательный вариант проектного решения. Марина и молодые архитекторы института, специально приглашенные в Ижевск для решения важных градостроительных задач, были почти ровесниками. Выпускникам архитектурных вузов Свердловска и Екатеринбурга предстояло разработать ряд индивидуальных

проектов общественных и культурных сооружений непосредственно для Ижевска и районных центров республики, придать ее столице новый, современный вид. Это означало, что институт имеет особый статус, и деятельность архитекторов постоянно находилась в поле зрения республиканских СМИ. Но и в самом институте именно они задавали тон. Их энергии хватало и на то, чтобы довести проект до воплощения в жизнь, и для ставших традиционными турпоходов, капустников, молодежных праздников. Креативные, яркие, они стремились жить по принципу, сформулированному коллегой по цеху А. Вознесенским: «Чем индивидуальней, тем ты общественней!» Для Марины Ивановны это самый захватывающий, самый увлекательный период жизни. Она не просто один из лучших сотрудников института. Даже десятилетия спустя коллеги вспоминают и о ее активном участии и подготовке турпоходов, и о институтской стенгазете, статьи в которой отличались остроумием и живостью. Они не подписывались, но стиль узнавался сразу. Дневники-тетрадки Марины Ивановны, обращенные к себе, имеют иногда интимный характер и заслуживают особого разговора. Увлекаясь, она далеко не всегда пользовалась взаимностью.

И даже то, что влюбленные в нее коллеги открывались ей до конца, не облегчало, а только осложняло отношения. Мужчины словно спохватывались – что же это я? Удивительным образом в нашем поколении даже наиболее талантливые и глубокие люди не могли преодолеть вековых предубеждений… Читаем текст от 4.07.1970: «...Иг. К. сегодня прямо с утра все крутится около меня. И весь день встречается на пути, сыплет комплиментами, шутками, намеками… Я смущенно посмотрела на него: пришел, увидел, победил?! Самоуверенный, знающий и не знающий себе цену, он остановился среди какого-то танца, крепко держа меня в руках. И тихо сказал: «Пойдем!» И мы пошли, ни с кем не простившись. Мы почти бежали вверх по переулку… Я понятия не имела, куда мы. Добежали до будущего театра и выскочили на будущий бульвар. Старые деревья, оставшиеся от снесенных домов, покачивали длинными ветвями. Мы прыгали, схватившись за руки, в один котлован, в другой. Почти в экстазе вдохновения он что-то кричал мне! Для меня все это – открытия! Я все воспринимаю трепетно и серьезно. Вечернее закатное солнце ярко освещало весь мир: пруд, дали за ним, остатки частных домов у трамвая – их сады и огороды, – громадную строительную площадку для будущей Центральной эспланады. И это ведь все его, его! Он – автор всего этого, архитектор… Он рассказывает обо всех объектах: – А представляешь, будет шикарная лестница к пруду! Зигзагами! Террасами над прудом – сады, бульвары. О, какой будет вид с пруда! А вечером, когда огни отражаются в водной глади… Ты такого нигде не увидишь… по крайней во всем Уральском регионе! Самое большое в регионе городское зеркало воды! Это такая жемчужина досталась нам от предков… и мы ее должны достойно передать своим потомкам, непременно улучшая. Посадим сады, построим Дворец культуры… На чеканку вот на фронтоне никак денег не выделяют, черт, не могу согласовать. А ведь тут – такое место, все должно быть по высшему разряду. Согласна?» Прошел почти год, прежде чем Марина узнала, что любимый человек женат и у него родился ребенок. И хотя влюбленные не давали повода подозревать их, окружающим все же было ясно, что их связывают не просто служебные отношения. О том, насколько мучительна была эта душевная неурядица, Марина вспоминает в своей тетради «Слова и силуэты… Нечаянные радости» неоднократно. В глазах любимого человека появились тень и боль, вспоминает она. И вместо

«ИНВОЖО» № 5 2017

былой бравады у него однажды прилюдно вырвалось: «А ну их всех! Все равно бабы все сволочи и стервы». Для Марины это был тяжелый жизненный урок. Она так и не вышла замуж, сохраняя собственные представления о любви и браке, о традициях воспитания детей. Будучи человеком начитанным и образованным, она с иронией замечает, как изменилась половая мораль, приводя примеры употребления слова «трахнуть». Рубеж между 1960-70-ми годами остро ощутила вся страна. Позитивные и готовые на новые выдумки архитекторы (им всего около 30 лет), почувствовали жесткие ограничения в реализации своих планов. В прошлое ушли культпоходы в театр и кино, на премьеры отечественных и западных фильмов, много меньше стали читать. Характерной приметой изменившихся нравов в их среде, как пишет Марина, было низвержение таких кумиров как Хэмингуэй и даже Ле Корбюзье. Их портреты убирают из мастерских. Зато появились производственная гимнастика и новое начальство, боровшееся не только с возможностью появления архитектурных излишеств, но и с иными проявлениями преклонения перед Западом. «Опять строем, опять махать руками как все…» В тетрадях, где не редки были ссылки на Блока и Ахматову, Превера и Бернса (я с удивлением обнаружила более 40 имен разных поэтов, где один из самых упоминаемых – ироничный Ходасевич), возникает обращение к Пушкину, его почти крамольные в эпоху стагнации строки: Иная, лучшая потребна мне свобода: Зависеть от царя, зависеть от народа – Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому отчета не давать. Себе лишь самому Служить и угождать. Для власти, для ливреи не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи. В жизни, как отмечает М. И. Вихарева, распространилось бытовое пьянство. Среди всех слоев населения. Было много ранних смертей. И не только по причине алкоголизма. И когда ушел из жизни молодой архитектор Гражданпроекта

А. Мифтахов, о смерти которого Марина пишет с болью, она вспоминает именно эти строки Давида Самойлова: «Убившему себя тоской / своею собственной, – покой / и мир навеки! … Он не хотел себе судьи. / И предпочел без похвальбы / Жестокость собственной судьбы, / Свою усталость». Жизнь повернула в иное русло. Все слои населения, включая архитекторов, устремились на землю. Осваивать выделенные под дачное строительство участки, строить на них дома и бани. Все ради обеспечения благополучия семьи. В голодные 1990-е годы в организациях и на предприятиях начались сокращения, людей стали преждевременно отправлять на пенсию. Формальным предлогом для сокращения Марины Ивановны и было, вероятно, отсутствие у нее диплома о специальном образовании. После школы она только год проучилась в Ижевском Механическом институте, где ей просто не понравилось. С 1996 года начался самый трудный период в ее жизни. Именно тогда, чтобы отвлечься от чувства голода, Марина Ивановна начинает приводить в порядок записи разных лет и приходит к совершенно неожиданному жанру. Перед юбилеями тех, кто ей был дорог, она заранее пишет подарочную тетрадь, своего рода биографию, насыщенную воспоминаниями о совместной работе, общих переживаниях и впечатлениях, снабженную забавными рисунками и коллажами, даже советами по домоводству (о сэлфи тогда никто и не помышлял). А так как друзья Марины Ивановны имели разные специальности, среди них к тому же были мужчины и женщины, и охватить надо было в каждом случае немалый срок, – можно себе представить, насколько трудоемкой оказалась эта работа, каких усилий она потребовала от человека, не обладавшего крепким здоровьем. Марина всегда с волнением ждала отзыв на свою тетрадку. И люди были ей неизменно благодарны за память о пережитых вместе жизненных перипетиях, за воспоминания об общих радостях. Тетради стали передаваться из рук в руки, их перечитывали друзья и знакомые. Их ставили на книжные полки, рядом с книгами,

к которым обращались чаще всего. Однажды в 2007 году Марина получила от благодарной коллеги записку, из которой можно понять, как собственно писались тетради. «Мариша! Твой разговорный жанр (диалоги твои замечательные!) очень точно выписывает тот или иной образ – узнаваемый очень! Со всеми, ему одному присущими, характерными чертами, – просто класс! Интонации так и слышны… И мне посчастливилось попасть на кончик твоего пера… Спасибо, что я есть в твоем воображении! Это самое главное, что я хотела тебе сказать… Ты очень хороший человек в этом жестоком мире. Оставайся такой всегда!» (В.С. Кравчук). Случалось, что свои заметки Марина, как она сама пишет, успевала вручить наиболее близким и дорогим ей людям за несколько месяцев, за год до смерти. Очевидно, связь с друзьями оставалась крепкой, хотя теперь они редко, иногда годами не виделись. Близкий друг Марины, актер Б. Корепанов, незадолго до своей смерти завещал положить в гроб подаренную ему к юбилею тетрадь. Трагические вехи в биографии Марины Ивановны. Прожив бок о бок с ней свои школьные годы и юность, я и не догадывалась, насколько дороги и в прямом смысле слова целительны были для нее дружеские и семейные контакты. Случилось так, что наша семья жила на четвертом этаже, Марина с отцом на третьем, а режиссер Русского драматического театра С. А. Гляттер и его жена, актриса О.И. Алексеева, на втором этаже одного и того же подъезда. В школе Марина – примерная ученица. Но ее дисциплинированность и волевая собранность вовсе не вызывали у одноклассников желания подразнить ее. Мы все тихонько, про себя жалели ее. Знали, что с семи лет она живет без мамы, которая погибла из-за медицинской ошибки. С этого времени главными людьми в ее жизни стали отец Иван Семенович (Марина называла его Ив Семеныч) и преданная их семье сестра отца, тетя Нина. Все Вихаревы были очень похожи – большеглазые, сухощавые, негромкие люди. Очень интеллигентные, много читавшие. Сколько я помню ее отца, он и дома ходил в белой рубашке. Из бывших… По возрасту он и моя бабушка были почти ровесники. До революции они жили на Милиционной улице, и дома их находились напротив. Бабушка всегда отличала Марину среди моих школьных подруг. Затевая пироги, она обязательно посылала меня с гостинцем к Вихаревым. Рождество и Пасха особо отмечались в нашем доме. Уже работая в Гражданпроекте, Марина однажды на Рождество приготовила моей дочери прекрасный подарок – настоящую пещерку с Девой Марией,

младенцем Христом и св. Иосифом. Подарок она сделала своими руками, и это было чудесно. И откуда мне было знать тогда, что в семье Вихаревых были не только Иван и Борис, ветеран войны и на тот момент редактор «Удмуртской правды», но и еще один брат, репрессированный в тридцатые годы священник, служивший в одном из ижевских храмов. Он воевал, но разыскать его родным не удалось. Марина пишет в своем дневнике, как боялись родные огласки, как бедствовала семья репрессированного священника. Ей, тогда совсем маленькой девочке, запретили упоминать о своем дяде. И так не в одной семье коренных ижевчан. Оставшись без работы, Марина чередовала литературный труд и длительные, если позволяла погода, прогулки. По старинным переулкам, через Милиционую улицу и пер. Узенький к набережной. Работы по благоустройству здесь еще не были завершены. На память ей приходят воспоминания детства: «Когда-то давно в моем еще детстве, на этой улице жила моя тетка, сестра моей мамы, попадья Екатерина Ивановна… дома моей тети Кати нет. Давненько уж. А я ведь когдато тут пила чай за летним столом под сиренью и липой. А тетя Катя, крупная женщина вся в черном до пят… дула на свой чай в блюдечке… как положено попадье. Давно опальной, давно забытой… говорят страшноватой в приступе гнева. Порой она куда-то пропадала…». На многие годы (примерно до 1984 года) почти семейным кругом Марины, в определенной степени обусловившим ее интересы и в значительной сформировавшим художественные вкусы, стала семья С. А. Гляттера. С особой тщательностью и удовольствием описывает она их бытовой уклад, удивительные старинные вещи, чудом сохранившиеся от прежних времен, радушие и гостеприимство. Долгие беседы за вечерним чаепитием. Именно Ольга Ивановна, происходившая из старой актерской семьи, некогда жившей в Риге, предостерегала Марину от укрепившихся в обществе представлений относительно замужества. «Мариночка! Не будьте мовешкой! (Бегать за мужчинами, как это теперь принято, дурной тон!)» И много чего еще, вплоть до стиля одежды, почерпнула она в этой семье. «Обыкновенные будни превращались здесь в праздники». В годы своего относительного благополучия Марина стремилась путешествовать по стране, отдавая предпочтение Москве и Ленинграду (Санкт-Петербургу). Она стремилась попасть на премьерные спектакли, даже если за билеты приходилось платить немалые деньги. Ситуация хорошо знакомая. Теперь мне кажется, что тетради возникли не случайно. Эта удивительная

«ИНВОЖО» № 5 2017

способность обращаться вовне, создавая диалоговые тексты, обсуждение написанного с тем, кому оно адресовано, – не означает ли это, что Марина Ивановна терпеливо создает новый круг общения, почти семейный? О своей тетради «Зодчие и прочие» она неоднократно упоминает в своих записях. Мне не довелось ее видеть. Тетрадь была подарена В.Н. Караченцевой с просьбой, как пишет Марина Ивановна, достать книгу Е.Ф. Шумилова «Город на Иже», которая разошлась из книжных магазинов очень быстро. И поскольку автор книги бывал в УГП, В.Н. Караченцева смогла договориться с ним относительно подарочного экземпляра для Марины Ивановны. Именно тогда впервые она показала Шумилову для предварительного ознакомления «Зодчих…». Речь шла о новом замысле – написать о современных архитекторах Удмуртии. Тот бегло пролистал тетрадь, отметив, что это интересно, но, может быть, Марина Ивановна напишет для краеведческого музея историю своей семьи? Терпеливая Марина Ивановна получила «Город на Иже» почти через год. Автор передал его сотрудникам института, но «…эта книга, – как пишет несостоявшийся соавтор Е. Ф. Шумилова, – еще долго лежала в столе В.Н.К.» Шел февраль 2006 года, и был повод позвонить Караченцевой, чтобы лишний раз напомнить о «Зодчих…». Разговор получился следующий: «Ну, хорошо… Так чего тянуть – скидывайте нам по факсу. Мы почитаем, проверим факты, откорректируем… если что. Что нам стоит провести экспертизу? Это мы могём. Н-да … только не сейчас. Мне… не шибко есть когда...» – на этом записи в тетради обрываются. Я вот только хочу спросить знающих людей: был ли у Марины Ивановны факс? Последние годы жизни она с удовольствием приезжала в Старые Пальники к Г. Ивановой, где ее всегда ждал радушный прием, прогулки по лесу в любое время года и задушевные разговоры. Много заботилась о Марине Ивановне и наша школьная подруга Е. М. Салтыкова. События нашей юности оказываются особенно яркими для нас, семидесятилетних. Это особенность поколения, до сих пор читающего книги из домашних библиотек, пишущего письма и посылающего своим друзьям поздравительные открытки. Поколения, пережившего свои надежды.

ПРОЗА

АРВО ВАЛТОН

ЛУДКЕЧЪЁС ТӦДЬЫ КЛЕВЕР ЗЫНЛЭСЬ КУДӞО Верос

он кылли пуштыр-пуштыр тӧдьы пилем вылын, ангесме киосы вылэ пыкьяса, ымнырыным музъем пала кариськыса – отысь куд-ог тодметъёс мыным йӧспӧртэм потылӥзы. Кизервожалэс возь вылъёс инбам луизы, возь вылъёсын будӥсь лулпуос – пилемъёс, нош вакчи, ӵуж дэремен дӥсяськем, пыжем пыдъюмыло, вуэм чабей кадь кузь йырсиё но маке быдӟа лыз синмо нылаш Шундылы пӧрмиз. Музъем бергамъя Вожалэс инбаметӥ вожалэс пилемъёс ветлӥзы, нош Шунды та аспӧртэм инбамын ас кожаз, ас тодэмезъя тэтчаз, малы ке шуоно, нылъёслэн кыӵе ке катъёсъя яке нимысьтыз чаклам радъёсъя улэмзы уг поты. Соос сяськаосын, нымы-кибыосын выро, огъя вераса, соос ас вактазы усемын. Та ыргон пыдъюмыло Шундыез мон пичи гинэ тӧдьы пилем вылысеным чакласа улӥ. Озьы улонъям кызьы ке тодам ик ӧз лыктылы, котьмарлы пум вуэ шуыса.

Тани туннэ сыӵе нунал вуиз – нылаш кыӵе ке зынлэсь… – шуиз нылаш, чингыли кадь серектӥз. пияшен артэ вамышъя. Мон тодӥсько ни вал: Но солэн та серектэмез вож инметӥ огназ, нылъёс малпаськыны ке кутско, номыр умойзэ пияштэк тэтчаса ветлон дыръяз кадь, сюлэмез ӧз эн возьма. Пияшен артэ мыныкузы мар сярысь ни вырӟыты. соослы малпаськонэз на? – Зэм но, серем, оветь? Ваньзэ тае тодам ваемелы аслым ик воже Пи номыр ӧз вазьы. Супылиос пӧлысь со ӧй вал, потӥз, тыбыр вылам берыктӥськи, киосме йыр нош юнме шорысь зулёнэз кулэтэмен лыдъялляз. улам понӥ но зэмос шунды шоры кырмышъятэк – Серем ук? — нош ик юаз ныл. Соку пи шуиз: учкыны ӧдъяй, ас малпанъёсам выйыны тырши. – Тод: та арамалэсь кыдёке мон уг ни мыны. Нош соос отын, чын луисьтэм инбамын, асьсэос Кема калгомы на-а та пӧсь куазен? пумзэ-йылзэ мед шедьтозы. Егитьёс, зэмзэ но, ас – Нош татын но мыным уг кельшы ке? дуннеязы кемалы выиллям, лэся. Но тани нылаш – Тон монэ, куспамы кенешымтэ музэн, интыысь шуиз: интые юри нуллӥськод. – Ӧвӧл, татчы ӧвӧл на. «Бен, кенешимы вал, нош тон соглаш луэмме Визьмо но малпаськись тусо пилэн ке чиданэз вераськыны быгатэменыд гинэ шара курыны ӧвӧл ни: быгатӥд, ас поннам ке мон пумит вал». – Татын туж тупамон инты. Котырак арама. Собере нылаш вазиз: – Ӧвӧл. Татын кырал. Ваньмыз адске. – Диснейлэн мультфильмысьтыз кадь кудӟем – Чик но уг адскы. Татӥ нокин уг ветлы. лудкечъёс бер пыдъёсынызы ӵыжаськысалзы ке, – Пилемъёс йылысен учко, – ваменъяськыса тыныд кельшысал-а? шуиз ныл. – Мыным тон гинэ кельшиськод, нош монэ Пи со шоры дэймиз: пилемъёс йылысен но бусытӥ ялан нуллэмдэ уг валаськы: я одӥгез инты учкисьёс вань шуыса, тыныд уг яра, я мукетыз. татчыозь ноку ӧз кылылы – Нош мынам шунды – Озьы бере, соос али ваньзы улын пыжеме уг поты. вал ай. Собере ныл туж кудӟемын… Клевер зынлэсь… – шуиз – Асьмеос вераським кыдёкысь, бусы пумысь, нылаш, чингыли кадь серектӥз. вал ук, вераським! арама шоры возьматӥз но – Бен, вераським. шуиз: – Соку малы-о – Нош мыным отын кельшегес, адӟиськод-а? малпандэ воштӥд? Мон сярысь урод малпанэд – Маиз отын умойгес... – пи ӟурыны кутскиз ни кылдӥз-а? вал. Собере ачиз ик, дышетэм пӧйшур кадь, ныл – Номыр но тон сярысь уродзэ уг малпаськы. сьӧры калъяськиз. Пилэн, сюрессэ вакчиятыса, Зэм ик. клевер пыртӥ арама доры мынэмез потэ вал. Соос – Малы бен соку ваменскид? Малы-о шунды кенер пыр ортчизы но бусытӥ вамыштӥзы. Пи ялан улын пыжемед уг поты? тупатъяз шунды шорын кылльыны шуыса басьтэм, – Потэ, но мукет дыръя. кунулаз пачкатэм шобретъёссэ. Соос керттылэмын – Тон котьку озьы шуиськод. ке но вал, вырӟылэмезъя пертчылӥськылӥзы. – Озьы умойгес луоз. Тӧдьы клеверлэн зыныз туж кужмо лӧсъяське – Котьмае куке но мытыны кулэ ук. вал: та пиен нылъёс али кадь бадӟымесь ӧй – Макем бергес, сокем умойгес. луысалзы ке, кыкназэс ик та лякыт тӧлэн – Мынам малпанам номыр уродэз ӧвӧл. ӝутӥськылӥсь зын, турынэз кусо погыртэм Асьмеос вераським вал ук?.. мактал, усыкмытыса уськытысал, вылды. Соку Пыжем пыдъюмыло ныл малпаськыны кутскиз. ӧтёно луысал «Ӝог эмъюрттэтэз» но противогазэн Озьыен, тодмо ини, номыр умойзэ витёнэз ӧвӧл. кык пыдо, кузь ныро шӧтэм слонпиослы укшась – Мон тыныд кельшисько-а? врачъёсты. – Тон тодӥськод ук! Нош югдур мыдлань пала ӧз берытскы – нылэн – Котькинлэсь зол-а кельшисько? пиос уго турын ӧвӧл. Ныл али гучыкен-гучыкен – Бен. кадь юиз лӧсъяськись клевер зынэз. Собере шуиз: Пилэн куараез туж мӧзмыт луиз, со уго визьмо – Одӥг серемес малпан йырам лыктӥз. но малпаськись пияш вал. Сыӵе юанъёслы йӧназ Пияш пумитаз номыр ӧз вера. валэктон нокин но уг сёты, пӧяськем кадь гинэ луоз. – Клевер пӧлын лудкечъёс уло-а меда? Нош нылъёслы со ик кулэ: лулысь-сюлмысьтызы Визьмо, малпаськись тусо пи аслыз оскыса ваньзэс мед пӧялозы кадь йӧтэ. Огдыре ик пӧямлы вераз: но уг оско соос, вожзэс потто. Уг ке пӧяло, нош ик – Конечно, уло, клевер соослэн сиёнзы ук. йыркуръясько, «мар сьӧрам бызьылӥськод» шуо – Озьы бере, соос али ваньзы кудӟемын… Клевер соку.

«ИНВОЖО» № 5 2017

– Тон ноку но-а уд ни вера, аслад гинэ – Нош тон вань куронъёсме быдэсъясалыд-а? малпанъёсыд шонересь шуыса? – Быдэсъясал... Быгатысал ке. – Нош мынам малпанэ шонергес ке?.. – Быгатысалыд ке? – Вералод на-а, уд ни-а? – нылаш зуркак – Бен-а, мар-а... – Озьы ке... шунды улын пыжыны туннэ отчы ум кариськиз тани берыктӥськоз но кошкоз кадь. Пияшлэн али татын мар верамез котьмалэсь но мынэ. – Асьмеос вераським ни вал ук... Куке но дуногес, малпалод. «Озьы ке – кылисько, ӧвӧл ке – кошкисько» шуэм кадь. ветлоно луоз... – Уг ни вера, – шыпытак шуиз пияш: солы – Макем бергес, сокем умойгес. Озьы ӧвӧл шат? – Улон кузь ӧвӧл, вань ужьёсты берлолы уд ӧжытак коть оскон кельтэмын на вал. – Озьы бере, ойдо, бертом. кельты. Мар карод на, вань нылъёс пиослэсь йырзэс – Тодӥськод-а, ма мон али малпасько?.. – Уг тодӥськы. Мар-о меда сыӵезэ малпаськод берыктон понна сыӵе амалъёсты куто бере. – Нош асьмеос кенешим вал ук! ини? – юаз визьмо малпаськись тусо пияш. – Мар лэсьтыны кулэ вал… – тон со сярысь эн – Али лэсьтэм вамышъёсмес жаляса куке но поттылы ни, курисько. асьмеос трос малпаськом ай. – Малы озьы шуиськод? – Табере чылкак ӟургетӥсь нылкышнолы – Мон номыр уг шуиськы, огзэ гинэ ӟеч тодӥсько пӧрмид... Мар отын жалянэз! – Адями сыӵе вамыш лэсьтэ ке, эрико уг луы асьмелы али бертоно. Клевер бусы пыр мыныса, кенер вамен ни... Лул вылэ соку дэри кыле. потыкузы, пияш ӟургетӥз Пи ӝожомиз, нылъёс на: философие выжо ке, – Адӟиськод-а табере, ачид тон, ачид – Нош ачид ке клевер мылкыд ӝожоме уго: – Лул но эрик – со огшоры, – малпанэзлэн шонер вылэмезлы зынлэсь лудкечъёс кудӟо, шумпотӥз нылаш. – Ваньмыз тынад шуиськод. огшоры кылъёс. Мон тае ваньзэ – Ачид тон огшоры,— капчиен ортче. Монэ но каньылак гинэ тӧдьы нылашлэн йырыз кур эшшо одӥг экспонат каремед потэ. Озьы пуштыр-пуштыр пилеме вылын кылзӥ луиз. – Кӧняетӥез мон ук? но капчияк шокчӥ таиз тынад луисько? пумиськон уго умоен – Тон чик но мынам йылпумъяськиз. Озьы ке но, мае ке жалян мылкыды ӧвӧл ук ай. – Нош та дырозь кӧня вал? – кужмысь валэктон кылиз. Оло, жаль потӥз шундыпи кадь тэтчась, векчи куко но маке быдӟаесь синмо Шунды-нылок. куриз нылаш. Таӵе югдурез воштыны ӧй луысал: улонын – Тодэмед ке потэ, вал. Бордазы лэзисьтэмъёс татчыозь ӧз сюрылэ. Ваньзы валазы – улон сётэмын котьку ик пичи нылок егит ныллы пӧрме, тӥни мар жаль. Монэ курадӟытыны кутскиз кыӵе ке улон понна. – Адӟиськод-а табере, ачид тон, ачид огшоры, – валантэм вожан: тазэ но ук капчияк тэтчась малпанэзлэн шонер вылэмезлы шумпотӥз нылаш. нылашез куке-соку талалозы. Мон соку пинал на – Ваньмыз тынад капчиен ортче. Монэ но каньылак вал, котькудзэ егит нылэз аслам кожалляй, лэся. Мон пачылмемын вал, дыр, асме гинэ яратонэн – гинэ эшшо одӥг экспонат каремед потэ. Озьы ук? – Тон тодӥськод ук, озьы ӧвӧл шуыса. Тон озьы луэ пинал дыръя. Мынам уг поты вал тэтчась шундыпи кадь югыт нылок интые кышномуртэз чылкак мукет. адӟеме, нылоклэсь кыӵе ке пиен шунды шорын – Тон ваньмызлы озьы шуиськод, дыр. кылльыны ветлэмзэ. Уно дыр ортчем бере гинэ Пияш ныллэсь кизэ кутӥз. – Ачид тодӥськод, тон мынам мукет. Чылкак асьмеос валаськом: улонэз ачид ласянь гинэ мертано ӧвӧл, дунне шоры палэнысен но, нокыӵе мукет. – Тон ноку но-а малпанъёсы огшорыесь уд шуы пӧсекъятэк но учкыны быгатоно. Соку мон сыӵе дунъетлы дышемын ӧй вал на – шумпотӥ ваньмыз ни? – чутыр-чутыр юаз нылаш. – Мон озьы ӧй но шуы. Сыӵе веран огшоры клевер вылтӥ ветлонэн йылпумъяськемлы. Макем кема пичи ныл ас арлыдаз улоз, сокем шуыса гинэ пусйи. умой, малпай соку. Мынам но пуштыр-пуштыр – Тон ноку но-а озьы уд ни вера? пилем вылын кема кыллеме, отысь бер васькеме – Кызьы? ӟечен гинэ берытскоз. Отӥяз уго мукет вакыт – Ваньмыз веранъёсы огшорыесь шуыса. кутске, визьмо но малпаськись тусо пи верамъя, – – Уг вера. зэмос улон. – Тон монэ котьку но гажалод-а? – Гажало.

ЮМОР

ОЧЕЙ ТОЛИ

МИСКИНЬ ВАНЬКА Верос

анькалэн жалезлы уд чида. Йӧнтэм адями ке но ӧвӧл, огпӧртэм мыскылэ шедьылэменыз, сьӧд синкылиен бӧрдон калэ вуэм ини. – Одӥг пол, пичи муртлэн сямен, чутрак яблок сиеме потӥз, – вера Ванька. – Уйшор вакыт султыса, Пачей агайлэн сад-бакчаяз лушкаськыны потӥ. Кенер вамен тэтчи но эмезьпуд пӧлы ватӥськи. Шӧдӥсько: бакчаын одӥг лул но ӧвӧл. Улмопузэс сэзъям берам куашкам улмоме бичаны мыкырски. Олокытысь-марысь Пачей агай вуыса сильсьӧртӥм кырмиз: – Тон мар дауртӥськод, кечтака? Кышкаменым луд кеч кадь шымырски. Собере, мар карыны ӟудыса, чик малпаськытэк верай: – А-а-а, мон, марым, Пачей агай, машинаен шудӥсько. Пи-и-и-ик! Тр-р-р-р! Пи-и-ип! – Ох, ослоп, эшшо ке татын алдаськыса кыллиськод? Ме тыныд трактор! – Пачей агай Ванькалэн чырты бераз гуняк! васькытэм но небыт азяз ӵыжыса келям. Та учыр бере Ванька коркаысьтыз кема возьматъяськымтэ ни. Соин ик огӝытэ ӵош дышетскем эшез Пилька пырем. Чумолё гуртэ шудон пӧлазы чортэ, лэся. – Ойдо, Ванька, мар арганэд вань вылысь, дорад думем пуны кадь пукиськод. Кыре-буре потатэк, бездэм дэрем кадь кылемед ук ини. Ӝоген пыртӥд адӟиськыны кутскод. Озьы серем карем бере, Ванькалэн амалыз луымтэ ни – эшъёсыз сьӧры ӝутӥськем. Арганзэ пельпумаз ошыса, Чумолё гуртэ шонтӥллям. – Чумолё гуртын шудон пӧлазы, уӵы чирдон вакытэ кадь, ӵыдонтэм шулдыр вылэм, – вера Ванька. – Нош нылъёссы кӧня! Мак йырысь кисьтӥськем тысь мында шуид ке, уд янгыша.

«ИНВОЖО» № 5 2017

«Келялод-а, уд-а, чупалод-а, уд-а?» кырӟанэз кырӟамзы бере, Ванька одӥг нылзэс келяны калъяськем. Келям. Чуп но карем. Нылыныз люкиськыса, выльысь клубе васькем. Чумолё пиос арганэз вылэ пуктыса кельтӥллям. – Ойдо, Ванька, Чумолё калыкез паймытом. Арганэныд урам гурдэ куадаса лэзь ай, бӧрсяд ми но ньылонмес кесялом! – куатланэ, пе, Пилька. Ванька арган бирдыоссэ зӥбылыса ортчем но урам гуре выжем. Пиос арганчи вӧзын быжтэм атасъёс сямен тэтчаны кутскиллям. Нош Пилька арганчи борды кунултӥськем но, кырӟан мытыса, ымзэ усьтэм. Кызьы кобызэ усьтэм, озьы ик ӝог ворсам. – Эшъёс! Кин мае лёгиз? Туфли пыдэсъёстэс учке ай, – йырзэ чатыртыса но нырпелесъёссэ вӧлъяса кеськем со пиос шоры. Фонарикъёссэс ӝуатыса, ваньзылэсь туфли пыдэсъёссэс учкиллям. Нокин номыре но лёгымтэ: пыдкутчанъёссы чылкытэсь. Ванька нош арганзэ кысканы кутскем. Табере вань пиос нырзэс чатыртӥллям: – Фу-у! Шокан кал быриз ук. Ванька, аргандэ кыед вылэ пуктылӥд-а, шай-а? Паймеменыз Ванька арганэзлэсь пушсэ усьтэм. Собере интыяз ик воньдэм. Чумолёос мех пушказ скаллэсь куям табаньёссэ тыриллям. Дораз бертыса, Ванька арган мехсэ, пушкыз мед тӧлалоз шуыса, майыг йылэ ошем. Нош ӵукна пал куазь зоремен, Ванькалэн арган мехез котмыса скаллэн ӝушез кузьда ошиськем. Пересь анаез тае адӟем но, польтыр гинэ серекъяса, пе, чабкиське: – Э-э-э, Вани, Вани, арганэдлэн лулыз потэм ук. Табере шудон пӧлысь казакнылъёстэ заслонка кокаса эктытод-а, мар-а ини?

Иллюстрация: Иван Михайлов.

Й О Н Т С А Ч НЕС ВАЛЬНЯ ЮМОР

Верос

НИКОЛАЙ ТРУБАЧЕВ

рнянуналэ калык черке мынэ, нош Моторо Маши матысь базаре дасяське. Нуныкаезлэсь юа: – Вание, мон базаре мынӥсько. Мар тыныд кулэ, вера, одно ик басьто. – Готовальня, песянай, басьты, компьютер бордысь йырзэ ӝутытэк вераз внукез. Базаре вуыса, Маши секыт лулӟиз: мар басьтыны косӥз вал ай Вани: готовальня, гтовальня… Вот пӧзем ыж йыр, вунэтӥ ук! Озьы сылонъяз вӧзтӥз ортчись луиз: туж тодмо нылкышно кадь потӥз. – Инмар понна, Поколь Марья, тон кадь ук?! Мар-о озьы утчаса ветлӥськод? – базар тыр жингрес куараен вазиз Моторо Маши. Таиз оло паймыса, оло тодмамезлы шумпотыса, лӧптыса ик шуэ: – Мон, мон. Кин-о озьы монэ базарын но тодма?! Паймод, ява, Маши, тон-а, мар-а? Ма, кытысь-о потыны валад на? Мар-о поръяськод? На-ко перепечме веръя. Э, Маши, пересьмиськом ук ини. Кыӵе жингрес, задор серекъяськод вал ук. Нош вераськемед али но воштӥськемын ӧвӧл: азьло кадь ик ӝог вераськиськод. Соин ик Моторо Маши шуизы, дыр, – пальпотыса шуиз нылкышно. – Инмарен сётэмез воштод на шат? Нош тон, Маши, мар утчаса ветлӥськод? – Юамысьтыд, оло, мар али тодам лыктӥз, вунэтӥськем вылэм ини: Ваниелы наковалья утчасько, – перепеч сиёнъяз шуэ кышномурт. Эшез паймыса: – Нош наковальня шуонэд, Маши, малы меда Ваниедлы кулэ? Кӧня арес солы? – 7-тӥ классэз туэ йылпумъяз. Умой дышетске. Оломаин но тунсыкъяське. Пӧртэм секциосы ветлэ. Олимпийской чемпион луэмез потэ. Кулэ бере, малпай, басьтоно, – данъяськыса вера Маши. – Ойдо ӵош котырском базаретӥ, тон наковальня утчалод, мон – шобрет. Быдэс базарез кык пол котыртэмзы бере коскам Моторо Машилэн йыркурзэ воземез ӧз луы ни: – Инмар понна, вуз карисьёс монэ серем каро-а, мар-а? Со арбериез, пе, тыныд песянай, заводысь яке кебитысь юано. Базарысь сыӵе вузэз уд шедьты. Мар понна соку со базар?!

«ИНВОЖО» № 5 2017

– Эн вера, Маши. Базар – сыӵе маке, оломаин но вуз каро, нош мар тыныд кулэ уг шедьы. – Шуиськом, улонмы умоя, нош учконо ке, то таиз, то соиз уг сюры. Шуиськом: ваньмыз умоез – нылпиослы. Нош кытын-о со? Несчастной наковальнязы но тани ӧвӧл! Ма, Маши, кылзы ай, милям лапас уламы вань наковальнямы. Кузёе со вылын пӧртэм гурт ужъёсты быдэсъя. Тани толон турнаны потон азьын кусомес тышказ. Но со дурон корт секыт ук. Кызьы меда тон сое дорад нуысалыд? – юа Поколь Марья Кема вераськыса сылысалзы на, дыр, эшъёс, но зор кыдыраны ӧдъяз. Огзылы огзы шуд но тазалык сӥзьыса, базарысь соос усьтыр-табыр кошкизы. Моторо Маши корказ пырыкуз ик Ваниезлы секыт мылкыдзэ кисьтӥз: – Ӧй шедьты, нуныкае, мон тыныд наковальня. – Песянай, тон шузи шат? Мыным готовальня кулэ. Сое эшшо чертёжной набор шуо. Валад-а? – Зэм но,ё готовальня шуид вал ук, вот йырысь тӧлӟиз, – лулӟиз песянаез. Собере, мае ке тодаз вайыса сямен, будэтӥз: – Ӵок ини, Вани, соослэн нокыӵеез но вальнязы ӧвӧл.

Коллаж: Иван Михайлов.

ПРОЗА

Елена Девятова Рассказ

8 августа 2010 года. А за окном как в октябре. Наверное, в этом году не будет бабьего лета. Уже две недели летят листья. Им не хватает воздуха и воды. Сорок три градуса жары – дым стоит над Москвой, не видно даже деревьев в парке. Горят подмосковные леса. Шатура горит. Иду по одной из аллей в Сокольниках. Мы как-то гуляли здесь ночью, было холодно, мы бегали наперегонки по снегу, чтобы не замёрзнуть. Я кружилась вокруг Максима, он кружил меня на руках, а потом я рыдала от того, что, когда мы встречаемся, он всегда покупает вино. И пьёт, и пьёт одну бутылку за другой, говорит при этом, что оно слабенькое. Тогда, в Сокольниках, я танцевала ему ирландские танцы. Руки в боки, плечи расправить, грудь вперёд и каблучками по замёрзшей земле – так-так-так. Он смотрел на меня и улыбался. Мы встречались с ним один раз в месяц – с периодичностью выхода журнала. Иногда он мне звонил с какого-нибудь острова, и рассказывал, что он сейчас идёт и ноги у него пачкаются от ягод, что по утрам на острове он съедает стакан сметаны,

«ИНВОЖО» № 5 2017

а сметана такая густая, что ложка стоит. Или: «С неба падают огромные снежинки! Рыжик, выходи на улицу». А однажды позвонил и сказал, что сидит в сугробе – вокруг никого, только серебристый снег под луной и он. Он говорил, что каждое утро, когда садится в машину, трогает руками снег. Таким, как в этом году, он бывает раз в пять лет. А я ему рассказывала, что у нас дома этажом выше кто-то учится играть на баяне. Или, может быть, когда-то давно играл и теперь вспоминает… Приходишь с работы, готовишь суп, читаешь Джойса, и вдруг откуда-то сверху нотки на баяне. А вечером лежишь в тёплой кровати и слушаешь баян в темноте. Я, кажется, догадываюсь, кто это. Это наш рыжий сосед – у него пышные волосы, оранжевая куртка, жена и маленький сын. У Максима была жена, они развелись. Она жила вместе с двумя его детьми, новым мужем и ещё двумя детьми от нового мужа за городом. Вместе с ними жила бабушка и брат жены. Никто из них не работал. Дом для них купил Максим. Он говорил:

– Представь, дача в лесу, в ней живёт восемь человек, и ни один не работает. Максим ежемесячно посылал им деньги. Он работал с утра до позднего вечера без выходных – у него было своё агентство по продаже заграничной недвижимости и несколько интернетмагазинов. Лишь раз в месяц он позволял себе взять выходной. – Уехать бы с тобою в СенПоль – местечко, где жил Пьер Боннар, и остаться там, – говорил он иногда. Но мы никуда не ехали, а встречались в музеях, в кино, на выставках, у меня дома. – Веснушкин, ты читаешь Джойса? – удивлялся он, находя у меня на столе «Улисса». – Я читал его своей жене, когда нам было по пятнадцать лет. И коечто знаю наизусть. – Но… Джойс… его же не перескажешь... – Это на первый взгляд. Навсикаю, тринадцатый эпизод, перескажу даже я. – Попробуй. – Она была прелестной ирландской девушкой. Её прелесть признавали даже старухи с Оруэл Стрит. Бледная, мраморной

белизны кожа просвечивала голубыми жилками. Про неё говорили, что она спит в лайковых перчатках, а ноги купает в молоке. В кармашке её кофточки всегда лежит надушенный комочек ваты, а волосы она подстригает в самый первый день новолуния, и рыжеватые кудряшки обрамляют её белое, нежное, как лепестки фиалки, лицо. Взгляд у неё немножко грустный, может, это вина густых шелковистых бровей, которые она, кажется, красит в чёрный, но в этом есть сомнения, об этом говорят дамы Дублина, так что вполне вероятно, что цвет её бровей был чёрный… Ты не замечала за собой одну приятно-странную вещь? – Какую? – Что ты Навсикая… Он носил ушки, как у Юрия Гагарина, – у Гагарина на голове из волос «ушки», и у Макса такие же. Его всегда стригла жена, она умело оставляла по обеим сторонам два клочка волос побольше – гагаринские ушки. И даже спустя пять лет после развода он стригся только у неё. – Иногда я представляю себя Гагариным. И вижу Землю из космоса. Это потрясающе! Быть первым человеком, увидевшим гигантский, слепящий глаза голубой шар. Знать, что внизу спят, работают, едят, рождаются, умирают, а ты один над всем этим. Один в сумасшедшем космосе. Датчики шумят, с тобой кто-то говорит, а у тебя нет слов. И не

будет никаких слов. Никогда не будет слов, чтобы описать это. Отвечаешь формулами: пульс нормальный, дыхание нормальное, но понимаешь, если что-то случится, тебе уже никто не поможет. Никто никогда. Как на дне океана. Попробуй представить себя Гагариным… Что ты видишь?.. –… – Ну, Рыжик? – Звёзды. Много звёзд. – А ещё? Что ты чувствуешь? –… – Что ты чувствуешь? – Не знаю, – чуть не плача, говорила я. – Не расстраивайся. Сразу не получится. Надо много раз пробовать. Когда я пришла первый раз к нему домой, я заметила тушь для бровей на тумбочке у зеркала. На мой недоумённый взгляд он сказал, что это оставила жена, когда уезжала. По всему дому встречались её вещи, он их не убирал, говорил, что ему не до этого. Он сам никогда не убирал квартиру, не мыл посуду. Убирать к нему приходила тётя Маша из соседнего подъезда. Однажды Максим позвонил и сказал, что не может больше дышать этой городской гарью и уезжает во Францию по делам. Пока не знает, на сколько, но, скорее всего, на месяц. Приедет – позвонит.

Не позвонил. И через месяц не позвонил. Когда я приехала к нему в квартиру забрать кое-какие вещи, я встретила у подъезда уборщицу. Она шла прибирать у него в квартире. Сказала, что сегодня должны прийти покупатели, и нужно квартиру подготовить. – Какие покупатели? – спросила я. – А разве вы не знаете, что Максим Валентинович уехал со своей бывшей женой во Францию? В городок, где жил какойто французский художник... – В Сен-Поль? – Да, кажется, так. И продаёт теперь квартиру. – А как же дети, её муж? – А что они? Они ничего. Максим Валентинович им помогает. Туши на зеркале уже не было. В квартире не было ни одной вещи, которая принадлежала его жене. На улице сорок три градуса жары. Не видно деревьев – серая дымка стоит над городом. Я иду по Сокольникам и пытаюсь представить себя Гагариным. Пульс нормальный, дыхание тоже нормальное. Только пахнет гарью. Почему-то очень сильно пахнет московской гарью.

Дорогие друзья! Подписаться на журнал Вы можете во всех отделениях Почты России, через онлайн на сайте: https://podpiska.pochta.ru, а также в редакции по адресу: г. Ижевск, ул. Пастухова, 13. Справки по телефону +7 (3412) 78–54–13.

Инвожо (Солнцеворот) Егитъёслы журнал/молодежный журнал Кылдытэмын 1990-тӥ арын/Издается 1990 года Главный редактор П. М. Захаров Заместитель главного редактора Л. Н. Орехова Редколлегия В. Е. Владыкин — доктор исторических наук, профессор, Т. Г. Владыкина — доктор филологических наук, профессор, А. А. Шепталин — ректор Академии Госслужбы, В. М. Соловьев — министр культуры и туризма УР, В. Н. Морозов — заслуженный художник Удмуртии, П. В. Ёлкин — заслуженный художник России, Алексей Арзамазов, Лев Гордон, Антон Янцен, Павел Поздеев Внештатные фотографы Анна Николаева, Константин Семёнов, Graver (Сергей Радке), Максим Перваков, Павел Шрамковский, Елена Касимова Дизайнеры Марина Ефремова, Лариса Орехова, Михаил Николаев Логотип Виталий Жуйков На обложке иллюстрация: Александр Любимов

Журналлэн учредителез: Удмурт Элькунысь «Инвожо» журналлэн редакциез аскивалтон ужъюрт. Редакцилэн Учредителез: Удмурт Элькунысь печатья но массовой коммуникациосъя агентство. Учредитель журнала: Автономное учреждение Удмуртской Республики «Редакция журнала «Инвожо». Учредитель редакции: Агентство печати и массовых коммуникаций Удмуртской Республики.

• КНИГИ • БРОШЮРЫ • ЖУРНАЛЫ • ГАЗЕТЫ • • БУКЛЕТЫ • АФИШИ • ПРИГЛАШЕНИЯ • • ОБЛОЖКИ • БЛАНКИ •

Издаем книги и любую печатную продукцию на удмуртском и русском языках

Если Вы хотите издать книгу, журнал или изготовить буклет, брошюру… — звоните: (3412) 78-54-13, пишите: е-mail: invozho@bk.ru, приходите: г. Ижевск, ул. Пастухова, 13, офис 13

«ИНВОЖО» № 5 2017

Журнал зарегистрирован Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор) Рег. №: ПИ № ФС77–51462 от 19 октября 2012 г. Мнение редакции не всегда совпадает с мнением авторов опубликованных материалов. Рукописи не рецензируются и не возвращаются. Редакция не несет ответственности за содержание рекламных материалов. Адрес редакции, издателя: 426057, г. Ижевск, ул. Пастухова, 13, редакция журнала «Инвожо». Телефоны: (3412) 78–54–13. www.invozho.ru, e‑mail: invozho@bk.ru Адрес типографии: г. Сарапул, ул. Раскольникова, 152, МУП г. Сарапула «Сарапульская типография» Выход в свет 30.05.2017 г. Подписано в печать 18.04.2017 г.; Формат 60х90 1/8. Бумага мелованная. Печать офсет. Усл. печ. л. 8. Уч-изд. л. 14. Тираж 1050. Заказ . Цена свободная.