Остров № 1, 1999 by журнал "Остров"

О, приди же ко мне и теперь! От горькой Скорби дух избавь и, чего так страстно Я хочу, сверши и союзницей верной Будь мне, богиня! «Девять лишь муз называя, Мы Сапфо наносим обиду: Разве мы в ней не должны Музу десятую чтить?» Платон В рамочках размещены строки из стихов Сафо в переводе В. Вересаева. В настоящее время готовится к публикации первая книга романа Н.Воронцовой-Юрьевой «Снег для Марины». Предполагаемый тираж книги – небольшой, т.к. коммерческой цели издатели не преследуют. Инициатива публикации принадлежит Елене Григорьевне, основательнице АЛГ. Интервью с Н.Воронцовой-Юрьевой и Еленой Григорьевной читайте в следующем номере «Острова». Н.Воронцова публиковалась в журналах «Лабрис», «Органическая леди» и «Софа Сафо». К сожалению, в первом выпуске «Софа Сафо» было указано неверное имя литературного героя автора (чит.: Веранда Мухобойкина), во втором выпуске не была напечатана фамилия автора (чит.: Н. Воронцова). Просим обратить внимание на эти недоразумения, и хотим, наконец, извиниться перед автором и разъяснить ситуацию для читателей: все стихи и пародии, публикуемые от лица литературного героя – Веранды Мухобойкиной, – принадлежат перу автора – Н. Воронцовой (литературный псевдоним – Н. Воронцова-Юрьева).

Сексуальная ориентация авторов и всех лиц, упомянутых на страницах журнала, никоим образом не определяется направленностью самого журнала. Мнение авторов и мнение редакции могут не совпадать.

№1

Содержание №1: Ольга Герт Радикальный феминизм: что это такое?

6-10

Наш журнал называется «радикально-феминистский», хотя проще было бы его назвать «лесбийский». Однако мы пошли более сложным путем.

Елена Фролова «Тайна песни...» (интервью)

11-15

Нет ли у Вас каких-то пережитков страха открыто выносить на сцену ее интимную лирику? Нет. Это всё о любви... А Кузмин, Чайковский, Зинаида Гиппиус?.. Любовь открывает мир и любовь женщины к женщине, безусловно, тоже.

София Парнок Лесбос! Песнопенья колыбель...

16-19

«Розы Пиерии» – это своеобразная стилизация под древнюю классическую поэзию, преимущественно под раннюю эолийскую лирику с ее витиеватостью и музыкальной словесностью.

С.И. Липкин «Такое бывало...» (вспоминая Софию Парнок)

20-21

У нее были довольно широкие плечи, очень хорошая улыбка, но глаза грустные, лицо – симпатичное; молчаливая. Я с ней встречался не часто.

Лиляна Хашимова Вполголоса

22-38

Как вот сейчас мы сидим в темноте, так и у меня внутри: тихо, темно, тошно. И всё хочется идти куда-то, далеко-далеко... Ты знаешь, мне иногда кажется, где-то очень далеко меня ждут, а кто ждет, где, зачем – не знаю. Вот мне и хочется бежать туда, где ждут... знать бы только! – и побежала б...

№1

Ольга Герт Вопрос без ответа (рассказ между делом за чашкой чая)

39-41

Она была царственно игрива и насмешливо трагична. Она была прекрасна во всем – в словах, в жестах, в голосе.

П. Белопольская Роль

42-44

.......Боже, да она, по-моему, влюбилась. Неужели бывает любовь с первого взгляда? ....... Наверное....... Заглянем-ка в сценарий.......

№1 Вначале, как всегда, было слово, и слово нравилось многим. Многие претендовали на его авторство, и восстановить подлинную картину событий теперь уже не представляется возможным. Слово было – МОЛЛИ: Московское объединение лесбиянок литературы и искусства. Идея хорошая и название хорошее, вот только объединиться никак не удается, и причин тому много (разбирать их сейчас не будем). Но кое-что всё-таки было сделано. Был собран литературный альманах под названием «Адэлфе» – что с древнегреческого переводится как «сестра», – но выпущен он, увы, не был и до сих пор существует только в проекте. А жаль, я подозреваю, что там есть очень интересные вещи, которые написаны талантливыми лесбиянками о нас и для нас. Однако этот альманах не ушел бесследно, благодаря нему выпустили (с октября 1995 по сентябрь 1996 г.) пять номеров приложения к «Адэлфе», и в первом же номере напечатали программное заявление МОЛЛИ, которое выглядело так: «МОЛЛИ была создана весной 1990 г. группой женщин, которые поставили перед собой задачу разрешить основные проблемы социального положения лесбиянок в гетеросексуальном обществе, где поныне считается, что лесбиянка – это либо психическое отклонение, либо извращение, либо асоциальное поведение. Основная цель МОЛЛИ – развитие у гетеросексуального большинства толерантности и уважения к лесбиянкам, утверждение пацифистских и гуманных ценностей в России и за ее пределами. В основу создания организации входит принцип борьбы за права женщин. Принцип создания МОЛЛИ и альманаха «Адэлфе» – объединить творческий потенциал женщин и лесбиянок для достижения адекватного взгляда общества на проблемы гомосексуального образа жизни в целом»*. В приложениях к «Адэлфе» впервые были опубликованы стихи Елены Цертлих, Ольги Ганеевой, Милы Угольковой, Марины Гвильдис и многих других; повесть А. Аксёновой «Стерва», рассказы Е. Цертлих «Самообман» и Л. Зиновьевой «Побег», переводы Т. Кравченко. Проект, подготовка текста и художественное оформление находились в ведении Милы Угольковой и Татьяны Ивановой, а иллюстрации делали Елена Исмайлова и Татьяна Миллер. Издание официально не зарегистрировали, и тираж его был мизерный, но это было первое московское лесбийское издание, которое выпускалось нами о нас и для нас. Просуществовало оно недолго: не было *Приложение к «Адэлфе». – №1, октябрь 1995 г. – С. 23.

№1 единства в рядах и денег в кармане. Однако дело его не умерло и на смену ему пришли в 1998 г. сразу два журнала «Органическая леди» и «Софа Сафо». А в Санкт-Петербурге примерно в это же время стали выпускать свой «Лабрис». По-моему, совсем не плохо: до 90-х годов слово «лесбиянка» на просторах СССР официально не употреблялось, а в конце 90-х у нас уже есть сразу три издания и все открыто лесбийские. И все очень разные. «Лабрис» скромно именует себя информационным листком, и в его содержание «входят статьи феминистически-просветительского характера; информация о событиях в мире; рецензии на лесбийские фильмы и немногочисленные публикации на русском языке; сведения о клубах для лесбиянок в Петербурге и в Москве; стихи и рисунки»*. Главное преимущество «Лабриса» – он официально зарегистрирован. У этого петербургского издания были свои предшественники – журнал «Пробуждение», который издавался «основными силами и средствами Питерского поэта, художника и музыканта Ольги Краузе»** в 1993–96 гг. Это был первый лесбийский журнал России. Выходил он кустарным способом, так как не было ни компьютера, ни сканера, ни др. оргтехники. Можно только подивиться настойчивости этих первопроходцев, конкретнее – Ольги Краузе, которые в таких условиях выпустили несколько номеров журнала, включающего в свои рубрики и службу знакомств (надо заметить, географически богатую). Здесь публиковались статьи по теме «Лесбиянки в Российской истории», «Выход из подполья», по женской сексологии, много аннотаций фильмов гомосексуальной тематики, стихи Наты Григорович, Ольги Савчук, Любови Зиновьевой и др. Говорят, Ольга Краузе выпустила также альманах «Арабески», но он давно уже стал библиографической редкостью, и мы даже не можем рассказать о его содержании. «Органическая леди» издается Светланой Вольной и представляет собой в большей степени информационный журнал для лесбиянок, где можно прочитать, впрочем, и творческие работы. Вышло уже четыре номера этого журнала. До «Органической леди» информационным просвещением лесбиянок весьма успешно занимался бюллетень Информационного центра Ассоциации геев, лесбиянок и бисексуалов «Треугольник», который выходил с ноября 1993 г. Его целью было «информировать российские *Цитируется листовка самого «Лабриса». **См.: «Пробуждение» – №1(8), сентябрь 1996 г. – С. 23.

№1 и западные средства массовой информации о том, что из себя представляет гей-движение в России сегодня»*. Здесь печаталось много политических материалов, информация о геевских и лесбийских организациях, их печатных изданиях, взаимоотношениях гомосексуалов со средствами массовой информации, о культурных мероприятиях, так или иначе связанных с темой, материалы по проблеме СПИДа, международные гейновости. В 1996 г. «Треугольник» прекратил свое существование и с ним почил в бозе бюллетень, а жаль. «Софа Сафо» изначально мыслила себя как чисто литературное издание, где могли бы печататься лесбиянки. Может быть, поэтому оно именовалось «романом», хотя это и не было единым произведением. Главы его представляли собой работы различных авторов. За год вышло два выпуска и в скором будущем продолжение романа, увы, не предвидится. Это не значит, что лесбиянки перестали писать стихи и прозаические произведения, отнюдь нет. Просто кроме только литературы захотелось публиковать также интервью, письма, статьи, любовные истории и т.п. – всё это в рамки романа не вписывается. Однако уходить в «никуда» не хочется, да и необходимости в этом нет, надо лишь измениться. Модифицированным продолжением «Софы Сафо» становится «Остров», который так же, как и «Адэлфе», как и «Софа Сафо» собирается публиковать творческие работы лесбиянок о нас и для нас. Но кроме этого в нем будут и интервью, и переводные работы, и отражение лесбийской темы в литературе нелесбийской, и наши статьи о нас, и любовные истории, и многое другое. Если нам удастся продержаться долго. Ну, а если не удастся, то выпавшее из рук знамя, я уверена, непременно подхватят более молодые и крепкие руки, которые продолжат публикацию произведений лесбиянок. Моя уверенность основана на том, что мы – талантливы и нам есть, что сказать о себе, и сказанное нами интересно не только нам. Поэтому издаваться лесбийские журналы будут, раз уж процесс пошел, и пусть их будет разнообразно много (или многообразно разно). Ольга Герт

*Бюллетень Информационного центра Ассоциации геев, лесбиянок и бисексуалов «Треугольник», выпуск 1.

№1

÷òî ýòî òàêîå?

Îëüãà Ãåðò

Что колечком своим так гордишься ты, дурочка? Наш журнал называется «радикально-феминистский», хотя проще было бы его назвать «лесбийский». Однако мы пошли более сложным путем, так как, во-первых, на наш взгляд, не следует ограничивать себя только проблемами сексуальной ориентации, когда можно выйти на социальнополитические и культурные проблемы, вызванные этой самой ориентацией, во-вторых, не хочется отпугивать потенциальных читателей, потому что для подавляющего большинства термин «лесбиянка» звучит как ругательство. Ну, а раз уж мы назвали себя «радикальными феминистками», то надо объяснить, что мы под этим понимаем. И начать следует с феминизма как такового: какие проблемы он поднимает, какие воззрения ему присущи, какую субкультуру отражает, когда и почему он появился, какие противоречия в нем проявляются, и т.п. «Феминизм» (фр. feminisme, от лат. femina – женщина) – общее название широкого движения женщин за свои права, а вернее за то, чтобы женщины имели равные права с мужчинами. В первую очередь ставилась задача добиться предоставления женщинам избирательных прав. Поэтому участницы движения именовались суфражистками (от английского suffrage – право голоса). Суфражизм возник в Англии во второй половине XIX в., и позднее получил распространение в США, Германии, Франции и многих других странах. Первыми добились успеха в обретении избирательных прав финские женщины (1905 г.), а затем норвежки и датчанки. Серьезный прорыв произошел в 1918–1920 гг., когда право голоса было предоставлено женщинам Бельгии, Германии, Польши, Канады, США и некоторых других стран. После успеха суфражизма женское политическое движение приостановило свое развитие почти на четыре десятилетия. Пробуждение, или «женское возрождение», началось в 60-е годы. Его эпицентром стали США, где именно в эти годы активизировались процессы, направленные на ликвидацию различных форм дискриминации, и прежде всего расизма. Феминистское движение 60-х – начала 70-х годов получило несколько экстравагантную окраску, проявляясь в вызывающих, даже шокирующих традиционно настроенную общественность непривычных лозунгах, формах выражения протеста. Стремясь к пробуждению женского самосознания, освобождению общественного мнения от инерции патриархально ориентированных нравственных установок, феминистки использовали, например, приемы «площадного театра». В листовках возникшей в 1968 г. американской организации под скандальным названием «Ведьма» говорилось: «Всё, что репрессивно, имеет исключительно мужскую ориентацию, завистливо, отмечено пуританством и авторитарностью, должно стать мишенью

№1 вашей критики. Ваше оружие – театр, сатира, фейерверк, магия, зелье, музыка, костюмы, маски, песнопения, плакаты, рисунки и трафареты, фильмы, бубны, кирпичи, метлы, мушкеты, заколдованные куклы, кошки. Свечи, колокола, мелки, вырезки из газет, ручные гранаты, кольца с отравой, запалы, магнитофонные записи… – ваше безгранично прекрасное воображение. Ваша сила исходит от вас самих как от женщин, и она многократно усиливается от совместной работы с вашими сестрами… Ваш долг освободить ваших братьев (хотят они этого или нет) и самих себя от стереотипов половых ролей».* Таким образом, женское движение обрело новые зачастую радикальные формы, что нашло отражение в его названии – «женское освободительное движение». Феминизм – это реакция женщин на ту социальную роль, которую заставляет их играть патриархатное общество, на те представления о женщинах, которые в этом обществе укоренились. «В детстве женщина должна подчиняться отцу, в юности – мужу, после смерти мужа – сыновьям… Женщина никогда не должна быть свободна от подчинения», – гласят индийские «Законы Ману». «Благодарю тебя, Господи, что ты не сотворил меня женщиной!» – повторяет в молитве ортодоксальный иудей. «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому, что муж есть глава жены, как и Христос глава церкви!», – настаивает Библия (Послание к Ефесянам, V: 23-24). «Мужья стоят над женами за то, что Аллах дал одним преимущество перед другими», – увещевает Коран (сура IV, аят 38). Согласно традиционным представлениям, сущность женщины характеризуется следующими особенностями: 1) женщина неполноценна и зависима; 2) женщина низшее, по сравнению с мужчиной, существо, т.к. ей присущи крайняя ограниченность и слабость; 3) она не представляет собой ценности вне зависимости от мужчины, т.к. вне сексуального партнерства и материнства ее существование бессмысленно и имеет второстепенное значение; 4) ее главное предназначение – служить мужчине и быть ему полезной; 5) по своему темпераменту она самоотверженна, любяща, терпима, нежна и сентиментальна; 6) самоотверженность, сентиментальность, терпимость и т.д. – ее высшие добродетели. Женщина в культуре патриархатного общества всегда проявляется через Другого. Ее интересы непосредственно сами по себе не имеют законных способов проявления, так как все они представлены мужчиной. Виднейший западный психоаналитик Ж. Лакан в одном из своих интервью сказал: «Женщина не существует». Имелось в виду, конечно, не физическое существование женщины, а ее жизнь как одной из законных составляющих современного мира, на которую были бы рассчитаны его нормы и правила. Женщина существует только в качестве воплощенного «ходячего отклонения» от закономерностей маскулинного общества. Западная культура следит за женщиной мужским оком, чтобы обвинить в отклонении от тех норм и правил, которые заданы патриархатным обществом, чтобы наказать ее в любой момент. В отношении женщин существует презумпция виновности, которая может реализоваться на всяком материале. Если мужчина не прав в чем-то, то этому находят различные конкретные причины, если же не права женщина, то объяснение дается стереотипное: «все они таковы», «они всегда поступают так». В маскулинном типе культуры укоренился взгляд, в соответствии с которым женщине «вменяется» некоторая ущербность именно в силу того, что она женщина, поэтому она постоянно живет в атмосфере нечестности и унижения со стороны общества. Издавна в обществе произошло деление этики на «мужскую» и «женскую»: что является добродетелью для мужчин, то может выглядеть безнравственным в поведении женщин. Представление о покорной жене и матери, чьи специфические женские добродетели определяли и скрепляли частную сферу жизни, стало преобладать в этике XVIII и XIX вв. Ж.-Ж. Руссо в «Эмиле» дает подробное описание женской природы и ее добродетелей: женщине, прежде всего, надо научиться быть послушной, исполненной долга, скромной и целомудренной, угождать мужчинам и покоряться их воле. Если она попытается подражать мужским добродетелям, то превратится просто в низкую, падшую женщину и потеряет те качества, которые делают ее желанной и достойной уважения. При этом обычно имелось в виду, что чисто женские добродетели, которых недостает мужчинам: сочувствие, сострадание, *Цит. по: Феминизм: Восток. Запад. Россия. – М.,1993. – С. 4–5.

№1 скромность или очарование, – ниже мужских, и женщины рассматривались как низшие существа, так как их добродетели являлись следствием того, что у женщин нет мужской рассудочности, способности действовать на основе принципов. Женщин считали не способными к универсальному суждению, к разумным действиям. Они, как полагали, больше зависят от конкретики и чаще, чем мужчины, поддаются эмоциям. Однако во второй половине XIX в. многие феминистки, не отрицая инаковость женской сущности, именно в ней увидели женское преимущество: они считали, что влияние женщин может преобразовать общество. Участие женщин в социальной жизни внесет коррективы в мужские ценности, которые, преобладали в общественной сфере. Например, в работах Мери Дейли разрушение человеческой жизни и всей планеты представляется как следствие неизменной природы мужской психики. «Мужчина-убийца» с его неутолимой страстью господствовать и командовать и, в особенности, с его неизменным презрением и вожделением к подчиненным женщинам является «врагом». Феминистки верили в то, что женщины от природы менее агрессивны, более склонны к сотрудничеству, более нежны и заботливы, ближе к природе, чем мужчины, и поэтому именно они могут породить новый взгляд на жизнь, не разрушительный, а гармоничный. Дело в том, что «Я» женщины более родственно с другими, привязано к ним, тогда как мужчина ощущает свое «Я» прежде всего как «отдельность». Девочка приходит к осознанию того, что она «отдельна, но такая же», как мать, и тем создает фундамент преемственности. Мальчик осознает, что он «отделен и отличен» от матери, что неизбежно порождает подтексты контраста и даже конфликта. Женщины, в большей степени, чем мужчины, погруженные в межличностные отношения, способны выработать этику, в которой приоритетом является забота о других и поддержание отношений с ними. Деятельность, традиционно рассматриваемая как женская, особенно та, что связана с материнством и, более широко, – с заботой о других, несомненно, порождает такие этические приоритеты и концепции добродетели, которые способны исправить разрушительные ценности и приоритеты сфер деятельности, где преобладают мужчины. Поступки женщины могут дать этическую модель совместной самореализации людей, а не индивидуалистическую модель, которая преобладает в современном обществе маскулинного типа. Материнские добродетели: готовность к росту ребенка и переменам в нем; признание уникальности личности; спокойное добродушие и бодрость даже перед лицом опасностей и хрупкости жизни; внимательная любовь, которая позволяет ребенку расти, готовая выпустить его и смириться с отчуждением; самоотверженность; практический реализм, требующий понимания ребенка и уважения его как самостоятельной личности, – всё это предполагает изначальное видение ценности в другом человеке, уже не только в ребенке, но и в любом взрослом, будь то мужчина или женщина. Материнское мышление связано с заботой и сохранением уникальных индивидуальностей. Опыт женщин мог бы научить тому, что истинно автономная личность – это та, которая превращает зависимость в наполненные заботой отношения, при которых собственная автономность реализуется лишь вместе с поддержкой автономности другого существа. Автономность – межличностное понятие. В книге «Другим голосом» (1982) Кэрол Гиллиган выдвинула следующий тезис: индивидуалистическая этика, главными субъектами которой могли быть мужчины, будь она всеобщей, на практике привела бы к отчуждению и изоляции людей. Этого не произошло потому, что наряду с ней действовала «этика заботы», главные императивы которой – забота о других, чувство причастности, ответственности. Наиболее чутки к ней женщины, для которых забота о семье всегда была главной обязанностью. Любой человек, женщина или мужчина, в своем свершении становится любящим существом; в противном случае она или он прискорбно несовершенны. Когда человек вступает в отношения с другим человеком, он не только сохраняет собственную цельность, но и усиливает себя через отношения. Это хорошо видно в творчестве, которое по сути своей требует взаимности, признания внутренней связи между создателем и созданием, где оба обусловлены отношением. Это значит, что человек изменяется в процессе творчества. Творчество не требует насильственной власти над сопротивляющимся веществом, а, напротив, призывает к сотрудничеству с ним. Таким образом, творчество требует глубокой заботы

№1 и заинтересованности в правильности того, что сотворяется, культивирования его ценности для его же пользы. Это выражается не столько во «владении», сколько в «опекунстве». То, что создается, принадлежит человеку постольку, поскольку он заботится о своем творении, уважает его существование и стремится привести к полноте его собственной цельности. Все вышеизложенные воззрения можно встретить в работах западных и отечественных феминисток, которые много пишут о положении женщины в современном мире, о ее роли в сохранении этого мира и о том, какие женские ценности могут и должны привести мир к гармонии. Если попробовать выявить пути развития современного феминизма, то здесь можно увидеть различные направления, отличие которых друг от друга обусловлено противоречивыми взглядами на природу женщины и на перспективы общества в целом. 1. Некоторые женщины убеждены в фундаментальном различии между мужчиной и женщиной, но предпочитают не горевать о принадлежности к своему полу, а радоваться этому и поощрять творческое использование и выражение тех качеств, которые считаются квинтэссенцией женского или женственного. Эти качества, конечно, включают всё то, что основано на физиологических отличиях, но они также находят свое продолжение в эмоциональном и ритуальном аспектах. Такой взгляд послужил укреплению в женщине позитивной самооценки и дополняющего эту самооценку представления о «раздельной», но «равноправной» системе организации общества. 2. Пожалуй, наиболее крайняя позиция – сепаратистская, которая утверждает женское начало, не желая признавать существование мужского, или патриархатного, начала. Часто имея утопическую природу, она проявляет тенденцию к полной независимости от всех аспектов патриархатных традиций, отношений и условностей и создает новые модели организации общества, как правило, коллективные и неиерархичные по природе, и обычно поддерживает художественное творчество как выражение силы, свободной от любых навязанных кем бы то ни было оценочных критериев. 3. Инверсией сепаратистской позиции является отрицание различий, основанное не на отрицании существования мужского начала, а на желании преодолеть различие внутри более широкой категории человечества как такового. Различие между мужчиной и женщиной становится совершенно не важным, практически сводится к нулю, а главной ценностью объявляется все человечество в целом. 4. Преобразовательная позиция дает возможность маневрировать внутри патриархатной структуры, которую она, в отличие от других точек зрения, не признает чем-то непреходящим, чем-то, что следует оставить без изменений. Эта позиция может даже показаться разрушительной, судя по тому, как ею преподносятся альтернативы традиционным канонам теории, критики и практики. Каково же место радикального феминизма в этой структуре? Я выскажу сугубо свою точку зрения, с которой могут не согласиться, например, наши германские единомышленницы или американские феминистки. Думаю, что лесбийский радикализм предполагает признание абсолютности женских ценностей перед мужскими, во-первых. Во-вторых, преобразование патриархатного общества в матриархатное. И, наконец, в-третьих, установление толерантного отношения к лесбийской автономности. Многие феминистки считают, что следует идти к созданию нового типа культуры, отличающегося переходом от патриархатности к сбалансированной биархатности. Под «биархатностью» понимается гармоничное сочетание двух начал («архэ» с древнегреческого переводится как исток, начало) – мужского и женского. Но, я думаю, что патриархатное общество столь опасно запуталось в собственных противоречиях, порожденных развитием именно мужского архэ, что спасти его может только радикальный переход к приоритету женского архэ, то есть к матриархату. И в этом переходе лесбийская любовь призвана сыграть свою особую роль. Впрочем, об этом я уже говорила в своем интервью в первом выпуске журнала «Софа Сафо». Разговор о феминизме как таковом и радикальном феминизме в частности непременно будет продолжен на страницах нашего журнала. Если вам есть, что сказать по этому поводу, присылайте свои размышления в редакцию журнала. Нам будет интересно познакомиться с вашей точкой зрения и мы по возможности опубликуем ее.

№1 А пока мы хотим предложить вам несколько вопросов, ответы на которые помогли бы нам в самоопределении: есть ли вообще смысл выпускать «тематический» журнал? кто его будет читать? о чем в нем говорить? – вопросов много и без вашей ответной реакции мы с ними не справимся. Не могли бы вы для начала ответить на предлагаемую анкету, предварительно указав ваш возраст. Паспортные данные нас не интересуют, можете не подписываться.

1. Считаете ли Вы себя лесбиянкой, бисексуалкой, натуралкой или Вы принципиально не определяете себя в этих терминах? 2. Лесбиянка – это... продолжите, пожалуйста, предложение. 3. Чем, на Ваш взгляд, принципиально отличается лесбийская любовь от гетеросексуальной? 4. В чем Вы видите эстетику лесбийской любви? 5. Что и когда послужило Вам поводом для осознания нетрадиционности своей сексуальной ориентации? 6. Все ли Ваши друзья знают о Вашей сексуальной ориентации? 7. Хотели бы Вы заявить о ней публично, если бы это не повлекло никаких негативных последствий? 8. Как Вы полагаете, следует ли людям с нетрадиционной сексуальной ориентацией бороться за свои права? Если «да», то за какие? Чего не хватает сексменьшинствам для «нормальной» жизни в нашей стране? 9. Готовы ли Вы сами выступить в радикальных акциях борьбы за права? Какие акции Вы могли бы предложить? 10. Какие темы Вы бы хотели обсудить в нашем журнале?

И отца, и мать, и дитя родное – Всех она забыла, подпавши сердцем Чарам Киприды.

“Ò À É Í À Ï Å Ñ Í È...” èíòåðâüþ

Åëåíà Ôðîëîâà

…теперь прелестные эти песни Сладко буду петь я моим подругам.

№1 ♪ Ваши песни наполнены свободой. У тех, кто их слушает, создается впечатление, что именно любовью к ней они и рождены. Скажите, Лена, Вы по натуре своей свободный человек? Скорее – свободолюбивый. Согласитесь, ведь свобода – относительное понятие. А что для Вас свобода? Ощущение шири, связанной с горизонтом, морем, небом, русским полем, и внутренним пространством в том числе. ♪ Лена, как Вы в этой шири, в этом пространстве находите свои песни? Этот процесс до сих пор остается тайной для меня самой. И пока тайна песни не раскрыта, я буду находить их везде, где только возможно. Это трудно объяснить так же, как рождение новой жизни, ребенка – совершенно непонятно. Происходит некое движение души, какой-то импульс извне... Скорее это можно рассказать поэтическим языком, музыкой, образами, а словами очень сложно. Я думаю, каждому человеку, который что-то делает, такое знакомо. Я ощущаю себя проводником. Уверена, человек – не единственный творец своего творения. Обязательно участвует Высшая сила. ♪ Лена, Вы поете о себе, о ком-то или как дань тому, для кого Вы являетесь проводником? Нет, чувство долга тут не присутствует. Безусловно, песня – это то, что возникает в душе. Крик души. ♪ Крик души для того, чтобы быть услышанной или чтобы просто прокричать? Как ни странно, но когда появляется нечто материализованное после всех творческих мучений, возникает необходимость этим с кем-то поделиться. То есть получается, что пою для кого-то, хотя сама песня – это необходимость, рвущаяся наружу из меня, ее невозможно проигнорировать. Когда не реагируешь на внутренний зов, то случается всё, вплоть до физических болезней. А ведь всё это отчего-то возникает... Это не я придумываю. Значит, кто-то настойчиво указывает. ♪ Как Вы находите свою аудиторию, своих слушателей? Или люди приходят – и за то спасибо? Для меня не существует публики. Есть люди, которые приходят на концерт: сначала это был круг друзей, потом – круг друзей друзей, сейчас я почти всех своих слушателей знаю в лицо. Это близкие мне по духу люди.

№1 ♪ А у Вас не было такой мысли, что Ваши песни могут не дойти до всех тех, кто хотел бы их услышать? Я верю, что тот, кто должен дойти до меня, дойдет. Еще Е.А. Камбурова говорила о законе магнитного притяжения людей. Я против того, чтобы были случайные люди, против навязывания, против рекламных раскруток. ♪ Вы ощущаете между аудиторией и собой гармоничные отношения? Да, мне бы этого хотелось. Хотелось бы, чтобы на концерт приходили люди, которым это нужно, интересно, которые бы жили этим так же, как живу я. ♪ Как Вы определяете для себя слово «гармония»? Ведь оно применимо не только к взаимоотношениям между людьми, но и к песне? Безусловно, и к песне в том числе. Из ста песен остается одна, хотя все они из музыки и слов... Почему? Потому что в других нет гармонии, этой золотой середины, божественного зерна, что и есть сама гармония между словом, музыкой, голосом, личностью. Гармония – это целое явление. ♪ А как возникает эта гармония, каков ее источник? Ничего случайного не бывает... На случай я смотрю, как на что-то не случайное. Миг гармонии – это напоминание о том, что должно быть, в принципе, в душе человека. Мы же проходим эволюцию, и миг – это то, к чему стремится каждый, или то, откуда мы пришли. Для нас это закрыто; о том можно только догадываться или стремиться к нему. Вот, например, понимаешь, что есть ты, есть добро и зло, и почему-то мы стремимся к добру, есть тепло и холод – мы стремимся к теплу. Почему-то так человек устроен... А уж почему – никто не знает. Есть какая-то данность и наши ощущения... ♪ Лена, у Вас есть что-то, чего Вы боитесь? Жестокости, идущей от безразличия. Бездушия. ♪ Даже на уровне быта? Да, да, конечно. Я боюсь отсутствия любви в человеке. От этого возникает страх, от отсутствия любви и веры. Вера – это та же любовь.

Не покидай меня… Не покидай меня так быстро, Не тай, как прошлогодний снег, Пусть это чудо тайны чистой Перерождает сон в рассвет. Пусть это чудо закружится Над огоньком живых сердец, Заставит нас переродиться И перейти из тьмы на свет. И перейдя за грань безмолвья, За грань обид и бытия, Мы будем долго жить у моря Невыразимости себя. Невыразимости друг друга, Неодолимости тумана, Нас окружающего, будто Мы средь большого океана. И вырываясь в бесконечность На крыльях раненой души, Я слышу голос человечий В нечеловеческой глуши. Не покидай меня так быстро, Не догорай, не улетай, Моя любовь – живая искра, Не остывай, не умирай! Не покидай меня так быстро, Не тай, как прошлогодний снег, Пусть это чудо тайны чистой Перерождает сон в рассвет.

№1 ♪ Лена, а Вы любви ждете? «Я живу с любовью» – это, конечно, красиво сказано, но все-таки? Мне без нее трудно; практически, невозможно. ♪ Как она приходит к Вам? Как Вы ее в себе сохраняете? Не знаю. Намеренно сохранить ее невозможно. Либо она есть, либо ее нет. А что может не убить любовь? Надо, по крайней мере, стараться самому ее не убивать! Но жизнь течет так, как она течет, у каждого свой путь, своя судьба. ♪ Глядя на Вас из зрительного зала, невольно отмечаешь для себя Вашу страстность, энергетическую страстность. Это связано как-то с Вашим внутренним состоянием, состоянием влюбленности, к примеру? Спасибо. Ну, я думаю, конечно, связано отчасти. Хотя иногда и не связано. Вообще мои концерты возникают стихийно, и непонятно, отчего зависит успех или неуспех. Здесь играет роль не только мое внутреннее состояние... ♪ Но, тем не менее, Вы выходите одна на сцену, а зрителей много. Что Вам дает уверенность? Ничего. У меня не всегда есть уверенность. Возможно, это ее видимость. Когда я выхожу на сцену, включаются какие-то иные качества, иные состояния, которых нет в быту, в повседневной жизни; выходишь, будто на линию фронта, другим человеком. Это необъяснимо. Поэтому так меня тянет на сцену, там всё так не похоже на то, что происходит в жизни... ♪ А что именно не похоже? Сам момент, само состояние. ♪ Которого Вам не хватает в жизни? Да, и я стремлюсь к этому, несмотря на все неудобства, волнения и прочее.

За взглядом – вздох… За взглядом – вздох, за тишиной – страданье, Любой ответ – но нет тебя со мной… Не убивай меня напрасным ожиданьем, Не убивай меня любовью неземной… За каждый миг своей любви отвечу Перед твоей смущенною душой… Не осуждай меня на новую невстречу, Не осуждай меня на призрачный покой… За стаей птиц потянется другая, В которой мне покинуть мир дано… Не забывай меня – я на пороге рая, Не забывай – земную – всё равно…

Вспомню тебя… Вспомню тебя – покачнется земля, Станет иным мироздание: Ты – беспокойная песня моя, Ты – мое древо желания. Нежность сожмется в упрямой горсти, Всё упованье – на Бога, Только бы вновь до тебя добрести По бесконечным дорогам. Так каждый миг – от тебя до тебя – Переживаю разлуку: Ты – бесконечная песня моя, Сердце отдавшая звуку.

№1 ♪ Есть такое поверье: если человеку запомнилась какая-то сказка из его детства, то именно так, по этой сказке, он и проживет свою жизнь. Есть ли у Вас своя сказка? Наверное, да – про Жар-птицу, про птицу мечты... ♪ Среди Ваших последних поэтических открытий встречаются имена многих неизвестных широкому читателю авторов, забытых ныне – иногда намеренно забываемых – поэтов: я имею в виду поэтессу Серебряного века Софию Парнок, на стихи которой Вы написали много своих песен. Сравнительно недавно стал приподниматься занавес, наброшенный на ее творчество еще при жизни, появилась возможность открыто говорить о темах, затрагиваемых ею в поэзии, о любви женщины к женщине. Как Вы нашли ее для себя еще тогда, когда это было сложно? К нам пришел из Америки сборник ее поэзии, включающий в себя не опубликованные ранее циклы «Большая медведица» и «Ненужное добро». Конечно, это было огромное открытие. Это величайшего уровня поэт. ♪ Нет ли у Вас каких-то пережитков страха открыто выносить на сцену ее интимную лирику? Нет. Это всё о любви... А Кузмин, Чайковский, Зинаида Гиппиус?.. Любовь открывает мир и любовь женщины к женщине, безусловно, тоже. ♪ Хотелось бы еще раз коснуться темы религии и любви. Как известно, Бог – это, в первую очередь, любовь. Скажите, Лена, для Вас – это любовь к мужчине или к женщине Я думаю, к человеку в принципе. Я люблю в другом человеке душу в первую очередь. А пол – это важно, конечно, но это – уже другая история...

Голова кружится… Голова кружится, день упал с дерева, Лишь одной музыке ты всегда верила, Об одной музыке ты в раю бредила, Бог держал день в руке – я тебя встретила… Протянусь радугой до твоей радости, Музыкой надо бы – до земной сладости. Загорчит вымысел, заворчит весело, Бог у тьмы выпросил – я тебя встретила. За живой жалостью, за чужой смелостью, Всё тебя звалось мне, всё тебе пелось мне… Потянусь шепотом, протянусь лепетом К небесам шелковым… «Я тебя встретила!..»

Я забыла о муке адовой… Я забыла о муке адовой, Ты мне свой подарила свет, Не расспрашивай, не разгадывай То, чего в моем сердце нет. Я люблю тебя тихо, преданно, Как соломинка тростника, Удержу твою жизнь неведомо Чьею силой – наверняка. Сам Господь за тебя боролся С силой темною, неживой. Кто же грубо так обошелся С твоей нежностью луговой? Я к тебе приникаю ласково, Как травинка к ноге босой, Я тебя осыпаю сказками, Окропляю живой росой Тихой песенки неумелой. Все слова позабыты в ней… И в тебе образ птицы белой Проступается всё ясней…

№1 Сестра моя «Сестра моя, звезда моя», – так тянется строка… Сказать тебе, что самая лучистая рука Не возвратит такой любви, которая ушла? Но всё равно душа горит, ведь ты меня нашла… Сестра моя, душа моя, я вижу свет в окне: В тот день – холодный – сентября ты улыбнулась мне… И снова за тобою вслед я посылаю звук Сквозь столько верст, обид и лет… Прости меня, мой друг… Звезда моя, душа моя, мы вырвемся туда, Откуда неустанная вниз падает вода. Не удивляясь ничему, в ответ судьбе и тьме Одну любовь я протяну и Богу и тебе… «Сестра моя, звезда моя», – так тянется строка… Сказать тебе, что самая лучистая рука Не возвратит такой любви, которая ушла? Но всё равно душа горит, ведь ты меня нашла…

На сегодняшний день Елена Фролова – одна из ведущих артистов театра музыки и поэзии Елены Камбуровой. Будучи постоянно в разъездах, на гастролях, она часто навещает Москву, где ее всегда ждут благодарные зрители и поклонники, которым она каждый раз дарует что-то новое, открывает свои иные грани. После личного общения с Леной и близкого знакомства с ее музыкой и поэзией, мы раскрыли для себя один из секретов ее творческого успеха у зрителей: Лена обладает колоссальной жизненной завораживающей энергией, которой наделяет каждого пришедшего на ее концерт. Зритель вместе с ней заново рождается и открывает себя, получает возможность иначе взглянуть на свое прошлое и по-другому почувствовать настоящее. Концерты Лены наполнены свободой, ощущением шири, пространства, воздуха, неба. Может быть, поэтому интерес к ней и к ее творчеству не только не угасает, но и стремительно растет?.. Интервью у Елены Фроловой взяли Полина Алексеева и Ольга Герт

Мне не кажется трудным до неба дотронуться.

…женщины, круг мне милый, До глубокой старости вспоминать вам Обо всем, что делали мы совместно В юности светлой…

Ñîôèÿ Ïàðíîê

Ë Å Ñ Á Î Ñ!

Ï Å Ñ Í Î Ï Å Í Ü ß Ê Î Ë Û Á Å Ë Ü...

№1 В августе 1999 г. поэтессе Серебряного века Софии Яковлевне Парнок исполнилось 114 лет со дня рождения и 66 лет со дня кончины. Родилась С. Парнок 12 августа (30 июля по ст. ст.) 1885 г. в Таганроге, скончалась 26 августа 1933 г. в селе Каринское под Москвой. При жизни поэтессы было опубликовано пять ее поэтических сборников: «Стихотворения» (1916 г.), «Розы Пиерии» (1922 г.), «Лоза» (1923 г.), «Музыка» (1926 г.) и «Вполголоса» (1928 г.). Многие произведения не вошли в эти сборники, а стихи, написанные с 1925 по 1933 гг., включая циклы «Большая медведица» и «Ненужное добро», обращенные к Н.Е. Веденеевой, последней глубокой привязанности С. Парнок, впервые стали доступны читателю только в 1979 г., благодаря работе С.В. Поляковой. Именно в 1979 г. в США вышло наиболее полное «Собрание стихотворений» поэтессы*. С.Я. Парнок была известна не только как поэт, но и как критик, переводчик, либреттист, литературный деятель. Однако Софию Парнок стали обходить стороной еще при жизни: ее поэзия не вписывалась в рамки советской действительности, не отвечала «культурным запросам» эпохи, была лишена активного пролетарского духа. К примеру, в годы гражданской войны, когда многие поэты и писатели оплакивали Россию, Парнок обратилась к античности. Критика так отозвалась на вышедший в 1922 г. сборник антологических стихов «Розы Пиерии»: «Нарождающейся рабочей интеллигенции читать эти милые безделушки не стоит». Между тем «Розы Пиерии» – это своеобразная стилизация под древнюю классическую поэзию, преимущественно под раннюю эолийскую лирику с ее витиеватостью и музыкальной словесностью. Яркими представителями эолийской лирики считаются Сафо и Алкей. Своеобразие сборника заключается в том, что Парнок, учитывая тонкости древнегреческой литературной традиции и стиля, отображает окружающую ее действительность и свой внутренний мир сквозь призму греческих мифов и легенд, обращаясь к истории, подчеркивая слияние своего «я» с лирическим образом Сафо. Таким образом, остров Сафо явился своеобразным прибежищем для поэтессы в условиях неприемлемой действительности, дарующим ей выживание среди зарождающегося НЭПа с его «революцией в искусстве» и пролетарским настроем, отвергавшим лирическую поэзию и внутренний мир человека. Книга долгое время оставалась трудно доступной российскому читателю, однако в 1998 г. в Санкт-Петербурге вышло ее переиздание.

№1 Избранные произведения С. Парнок из сборника антологических стихов «Розы Пиерии»

На персях подруги усни. На персях усни сладострастных… Сафо

Цвет вдохновения! Розы Пиерии! Сафо, сестра моя! Духов роднит Через столетия – единоверие. Пусть собирали мы в разные дни Наши кошницы, – те же они, Нас обольстившие розы Пиерии!

Ты дремлешь, подруга моя, – Дитя на груди материнской! – Как сладко: тебе – засыпать, А мне пробудиться не мочь, Затем, что не сон ли, скажи, И это блаженное ложе, И сумрак певучий, и ты, И ты в моих тихих руках?

Всю меня обвил воспоминаний хмель, Говорю, от счастия слабея: «Лесбос! Песнопенья колыбель На последней пристани Орфея!»

О, ласковые завитки На влажном виске!.. О, фиалки! Такие, бывало, цвели У нас на родимых лугах.

Дивной жадностью душа была жадна, Музам не давали мы досуга. В том краю была я не одна, О, великолепная подруга!

Венки мы свивали с тобой, А там, где венки, там и песни, Где песни – там неги… Ты спишь, Последний мой, сладостный сон?..

Под рукой моей, окрепшей не вполне, Ты прощала лиры звук неполный, Ты, чье имя томное во мне, Как луна, притягивает волны.

Плыви надо мною, плыви, Мое эолийское небо, Пылай, мой последний закат, Доигрывай, древний мой хмель!

Так на других берегах, у другого певучего моря, Тысячелетья спустя, юной такой же весной, Древнее детство свое эолийское припоминая, Дева в задумчивый день перебирала струну. Ветром из-за моря к ней доструилось дыханье Эллады, Ветер, неявный другим, сердце ее шевелит: Чудится деве – она домечтает мечты твои, Сафо, Недозвучавшие к нам песни твои допоет.

№1

Мудрая Венера I Гибели не призывай: нелюбезна богам безнадежность. Юноша мой! Встрепенись. Мудрой Венере внемли. – Друга милее иным несговорчивым девам – подруга. Женской рукой отопрешь то, что закрыто тебе. Поясом тесным стяни – гордость мужа – могучие чресла, Змеиным запястьем завей выпуклость славную мышц. Долго б Ахилл пребывал между дев Ионийских, не узнан, Если б при виде копья в нем не проснулся герой. Да не зажжется твой взор при знакомом воинственном кличе, – Только приметой одной выдать себя не страшись: Перед суровой твоей не утаивай томного вздоха, – Не на мужские сердца стрелы ей точит Эрот.

II Не всегда под ветром пылает ярче, О мой друг, подчас потухает факел. Не всегда волна кораблям попутней Тихого моря. Ты торопишь негу, нетерпеливец, Укоряешь деву в ленивой страсти, – Иль забыл, что многим милее молний Медленный пламень? Не того дарит дивной песней лира, Чья рука безумно цепляет струны, – Много правил есть (вот одно – запомни!) В нежной науке: С плавных плеч сползая лобзаньем длинным, Не спеши туда, где в дремотной лени Две голубки белых, два милых чуда Сладостно дышат.

№1 Стихотворения С. Парнок, обращенные к Сергею Эфрону и Марине Цветаевой Алкеевы строфы И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты: Два синих солнца под бахромой ресниц, И кудри темноструйным вихрем, Лавра славней, нежный лик венчают. Адонис сам предшественник юный мой! Ты начал кубок, ныне врученный мне, – К устам любимой приникая, Мыслью себя веселю печальной: Не ты, о юный, расколдовал ее. Дивясь на пламень этих любовных уст, О, первый, не твое ревниво, – Имя мое помянет любовник. 3 октября 1915

Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою. Сафо

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» – Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня! Ночью задумалась я над курчавой головкою, Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, – «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою, Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком… В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою: Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком, – «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». Но под ударом любви ты – что золото ковкое! Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени, Где словно смерть провела снеговою пуховкою… Благодарю и за то, сладостная, что в те дни «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». февраль 1915 (?)

Вступительное слово к публикации Полины Алексеевой

№1

Ñ.È.Ëèïêèí

“Ò À Ê Î Å

Âîñïîìèíàíèÿ î Ñîôèè Ïàðíîê

И не забудут об нас, говорю я, и в будущем.

Á Û Â À Ë Î...”

На сегодняшний день о Софии Парнок издано две книги, целиком посвященные жизни и творчеству поэтессы: наиболее полное «Собрание стихотворений», с подробной вступительной статьей С.В. Поляковой и комментариями к поэтическим произведениям, и книга американского биографа С. Парнок Дианы Л. Бургин «София Парнок: жизнь и творчество русской Сафо». Какие-то, зачастую отрывочные, сведения о поэтессе можно найти в работах, посвященных М.И. Цвета-евой, ее творчеству и жизненному пути. Иногда в чьих-либо письмах или мемуарах встречается ее имя. Сама поэтесса не оставила никаких мемуаров и дневников. Существует немного статей о Софии Парнок. Зачастую авторы этих работ весьма необоснованно берут на себя смелость воссоздавать образ Парнок, ее характер, манеру поведения и прочее. К сожалению, практически всегда их восприятие сугубо личностно и базируется оно, как ни странно, на лирико-поэтическом цикле М. Цветаевой «Подруга», обращенном к С. Парнок и по мере возможности раскрывающем отдельные эпизоды их любовных отношений. Таким образом, перед неискушенным читателем предстает трагико-демоническая особа со всей характерной атрибутикой: перманентными страстями, ореолом возлюбленных и отвергнутых, непокорностью, амбициозностью, властностью, агрессивностью и прочее. К счастью, этот по большей мере мистифицированный портрет не вызывает однозначной негативной оценки: в любом случае литературная интерпретация не лишена утонченно-изысканной привлекательности. Однако представить себе реальную С. Парнок, ее характер, внутренний мир, взаимоотношения с людьми можно, обратившись к ее поэтическому творчеству, литературнокритическим статьям, переписке с различными адресатами, одним словом, к реально дошедшим до нас источникам. Огромный вклад внесла С.В. Полякова, долгие годы занимавшаяся восстановлением биографии поэтессы. Она была знакома с людьми, лично знавшими Софию Яковлевну, которые устно передали ей некоторые недостающие факты и данные о жизни и деятельности Парнок. Многие представители той эпохи не дожили до наших дней. Тем самым, мы практически не имеем возможности пообщаться с современниками С. Парнок. Поэтому очень значимым событием стало наше знакомство с поэтом Семеном Израилевичем Липкиным, родившимся в 1911 году. В 1929 году он несколько раз встречался с С.Я. Парнок, будучи молодым поэтом. Близкого общения, к сожалению, между литературными деятелями не было, однако С.И. Липкин многое рассказал нам из увиденного. Надеемся, что публикация нашей беседы, состоявшейся 30 мая 1999 г. в Доме творчества в Переделкино, сделанная в виде воспоминаний, вызовет не только научный интерес, но и любопытство у почитателей таланта С.Я. Парнок. Вступительное слово, комментарии и публикация Полины Алексеевой

№1 Был вечер Шенгели1 в Доме Герцена в 1929 году. Пришли его друзья, но не все. Например, не было Тарковского2. Из молодежи пришел только я. Там я и встретил Софию Парнок. Она была не маленького, но и не большого роста, я бы сказал – выше среднего женского. У нее были довольно широкие плечи, очень хорошая улыбка, но глаза грустные, лицо – симпатичное; молчаливая. Я с ней встречался не часто. Главным образом, у Шенгели. Два-три раза. Я знал, что у нее был муж, фамилию которого я забыл. Еврейская фамилия. Он был ученый, филолог... Наверное, где-то в энциклопедии есть его фамилия3. Но при мне она уже мужа не имела4. Лично с ней я разговаривал, но мало, в основном на литературные темы. Она писала либретто к опере5. Рассказывала о возникавших трудностях. Вообще же близости в общении не было. Я уважал ее стихи, ценил ее. Не знаю, ценила ли она мои, потому что десять–двенадцать моих стихов были напечатаны в журналах, а потом меня прекратили печатать, и я стал переводчиком. Мне она никогда ничего не говорила. Я не знаю, как она относилась к Советской власти. Боялись на эти темы говорить... Но я понял, что она не ценила Маяковского, который только-только кончил самоубийством и о нем часто все говорили. Из поэтов очень ценила Ходасевича; без восторга, но ценила Ахматову; с большим восторгом, но с какойто печалью говорила о Цветаевой... Ценила Шенгели, который нас и познакомил. Вообще она была далека от советской поэзии, как и Шенгели. Печаталась мало при мне, в эти годы. У нее была сестра6. Она была поэтом, переводчицей и писала для детей. С ней я был в более близких отношениях, поскольку ремесло – одно. Та – пищала, а Парнок говорила очень спокойно. Ничего южного, ростовского, ведь она, кажется, из Ростова7, в ее речи не было. Чисто московский, простой акцент. На ее вечерах я не был. Однажды я встретил ее на «Субботниках» на Тверском бульваре8. Там она молчала. В те времена все в литературной среде одевались довольно скромно. Не скромно – либо богачи, либо те, которые уделяли этому огромное внимание, причем одевались в таком случае как-то странно: например, кто-нибудь мог быть в красивом платье, но пришел босиком. Такое бывало!.. Это было переходное время от НЭПа к жестокости. Парнок же одевалась в белую блузку и темную юбку. Вот, что мне запомнилось. Она не выделялась одеждой, но была аккуратная. 1

Шенгели Георгий Аркадьевич (1894–1956) – поэт, переводчик, стиховед. С 1909 г. начал публиковаться в печати. Первая книга «Розы с кладбища» вышла в 1914 г. 2 Тарковский Арсений Александрович (1907–1989) – поэт, переводчик, участник ВОВ. Публиковаться начал в 1927 г. Первая книга стихов «Перед снегом» вышла в 1962 г. 3 Волькенштейн Владимир Михайлович (1883–1975) – поэт, литературный критик, драматург и теоретик драмы. На этом поприще выступил в 1907 г. в альманахе «Шиповник». 4 Супружество С.Я. Парнок и В.М. Волькенштейна длилось с 1907 г. по 1909 г. 5 В 1929 г. С.Я. Парнок работает над постановкой оперы «Алмаст» на сцене Большого театра. Либретто к этой опере было написано ею в 1917 г. Премьера оперы «Алмаст» состоялась 23 июня 1930 г. в Большом театре. 6 Тараховская Елизавета Яковлевна (1891–1968) – поэтесса, переводчица, детская писательница. Окончила Бестужевские Высшие женские курсы в Петербурге. Первые книги «О том, как приехал шоколад в Моссельпром» и «Тит полетит» вышли в 1925 г. Последние поэтические сборники – «Скрипичный ключ» (1958 г.) и «Птица» (1965 г.) 7 С.Я. Парнок родилась в Таганроге (30 июля по ст.ст. (12 августа по н.ст.) 1885 г.). 8 Подразумеваются «Никитинские субботники».

№1

Ëèëÿíà Õàøèìîâà

Сердцем к вам, прекрасные, я останусь Ввек неизменной.

В предложенной вашему вниманию психологической повести, посвященной Ольге Николаевне Цубербиллер и, тем самым, отличающейся от предыдущих произведений на данную тематику, Лиляна Хашимова предстает мастером литературно-эстетической интерпретации: в настоящем произведении сохранены только достоверные реалии и по возможности лирико-поэтический стиль С. Парнок с характерным ему разговорным языком, простотой интонаций, фактуры, сочетанием прозаического словаря с синтаксисом фразы, т.е. приближенностью к живой, повседневной речи. Как и Парнок в творчестве, Л. Хашимова в своей повести практически не допускает так называемых литературных фикций, за исключением персонажей второго плана. Поскольку автор настоящего произведения обращается к реальным лицам и событиям, необходимо в преддверии сделать небольшой биографический комментарий. К осени 1924 г. относится знакомство С.Я. Парнок с О.Н. Цубербиллер, с которой она прожила около девяти лет, до последних своих дней, – едва ли не единственной опорой «в самые страшные», как писала Парнок, «мои годы». Ольга Николаевна Цубербиллер была профессором математики, преподавателем во 2-м МГУ. С.В. Полякова, лично знакомая с О.Н. Цубербиллер, писала: «Для Парнок Цубербиллер была образцом моральных достоинств, «благословенным» и «бесценным другом», которого она «недостойна» и к которому испытывает «вечную благодарность и любовь», очень близким человеком, хотя трудно себе представить более непохожих друг на друга людей, чем резервированная, даже суховатая <…>, чуждая юмора Цубербиллер и импульсивная, остроумная, во всем доходящая до крайностей Парнок». С декабря 1924 г. С. Парнок занималась переводческой деятельностью. Поскольку она владела французским языком, ее перу были доступны произведения Ж. Жироду, К. Ласвица, Ж. Жолиньона, П. Морана, М. Пруста, Марата, Ж. Ренара и др. Весной 1926 г. вышел поэтический сборник Парнок «Музыка». Летом 1927 г. Софья Парнок вместе с О.Н. Цубербиллер и Л.В. Эрарской – бывшей подругой Парнок, которую она ласково называла «Машенька», – отдыхали на Украине в селе Халепье. В марте 1928 г. был опубликован последний прижизненный сборник стихов С. Парнок «Вполголоса». В 1929 – самом начале 30-х годов С.Я. Парнок устраивала у себя на квартире

№1 небольшие литературные вечера и принимала активное участие в постановке оперы «Алмаст» (музыка – А. Спендиарова, стихи – С. Парнок) на сцене Большого театра, где главная женская партия принадлежала М.П. Максаковой. В январе 1932 г. С.Я. Парнок познакомилась с Н.Е. Веденеевой, коллегой О.Н. Цубербиллер по 2-му МГУ, где она тоже работала преподавателем. Нина Евгеньевна Веденеева (1882 – 31 дек. 1955 г.) была крупным ученым-физиком, впоследствии много лет стоявшим во главе лаборатории кристаллографии при московском НИИ. В 1932–1933 годах С.Я. Парнок написала циклы «Большая медведица» и «Ненужное добро», обращенные к Н.Е. Веденеевой, оставшиеся не опубликованными при жизни. Летом 1933 г. вместе с О.Н. Цубербиллер С.Я. Парнок уехала в село Каринское под Москвой, где ждала приезда Н.Е. Веденеевой. «В деревенской комнате посреди того гнетущего сумбура, который приносит с собой тяжелая болезнь – бутылочки с лекарствами, разлитая по столу вода, рецепты, смятые полотенца, что-то недоеденное на тарелке – Н.Е. Веденеева, не смеющая подняться с места и подойти к постели, скорбная и как бы одеревеневшая, приняла ее последний вздох…» В предисловии использованы цитаты из вступительной статьи С.В. Поляковой к книге С. Парнок «Собрание стихотворений», СПб., 1998. Предисловие Полины Алексеевой. 1

Ольга Николаевна опустила крышку рояля, сложила в аккуратную стопку растрепанные листки нот. Неожиданно погас свет. Подождав минуту, она подошла к буфету и долго искала там, передвигая рюмки, баночки с вареньем и медом. В коридоре зашумели. Что-то тяжелое упало на пол, и тут же мужской голос разразился грубой бранью. Ольга Николаевна прислушалась: ей показалось, что за потоком ругательств она улавливает знакомое сбивчиво-извиняющееся бормотание. Дверь в комнату распахнулась, быстрой тенью проскользнула крупная фигура. – Соня! Так я и знала, что это ты. Что опять случилось? Тебя прямо хоть не выпускай одну в коридор. Что еще? – Я, Олюшка, не нарочно. Просто вдруг погас свет. Я случайно зацепила ногой велосипед, а Агафонов выскочил и стал кричать. А зачем он всегда ставит его возле нашей двери? Тащил бы к себе в комнату! – Ты бы так и сказала ему. – Я и сказала. А он... он на меня... – Ну, понятно. Сколько раз я тебя просила, не броди без дела по коридору. – Да я по делу... я в уборную. – Ох, горе ты мое... – Олюшка, они, наверное, уже не дадут свет сегодня. Давай, хоть свечку что ли зажжем. – Нету у нас свечей – все кончились. Была в буфете припрятана последняя, но я что-то никак не найду. – В буфете? Я позавчера отдала Клавдии Ивановне, она попросила... Ты, пожалуйста, купи завтра. Не забудь. – Денег осталось только на хлеб. Кстати, и керосин весь вышел. – Ничего. Не расстраивайся. Вот 15-го получу за перевод, обойдется. Я ведь тебе говорила, не нужно было покупать пальто. Походила бы в старом – не невеста. – Старое твое – одни лохмотья. Весь ватин вылез. А зима на носу. – Я бы заштопала. – Соня, не говори глупостей. На кого б ты была похожа? Сейчас не 21-ый год. – Можно было бы купить на барахолке. – Не хватало еще ходить в обносках! И вообще, разговор пустой – пальто уже куплено.

№1 – Ты на него ухнула столько денег... – Ну, считай, что это мой подарок тебе к Рождеству... придет же оно когда-нибудь. – Я тебе тоже что-нибудь подарю, только тогда изволь не ворчать, что я – транжира. – Хорошо, купи мне пару толстых тетрадей, карандаш с ластиком и лекала, хотя нет... лекала не надо – ты не знаешь, какие мне нужны. Лучше я сама. – А что еще тебе хочется? – Носовой платок и булавку для галстука... попроще, подешевле. С каким-нибудь желтым стеклышком. – С янтарем? – Янтарь – дорого. С простым стеклышком. – А хочешь, я отдам переделать свое кольцо, то самое – с темным опалом? Из него выйдет хорошая булавка. – И не думай даже. Я не возьму! Незачем портить кольцо. – Олюшка, мне что-то жжет щиколотку. Велосипед прямо на ногу свалился. Я, кажется, сильно зашиблась. – Надо бы глянуть – может, большая ссадина. Сходить, что ли, попросить у кого свечку? – Нет уж, не надо. Не ходи. Бог с ней, с ногой. Сама заживет. – Но ведь тебе больно? – Нет, уже не больно. Ты не беспокойся. – Я все-таки принесу свечу. – Нет, Олюшка, не уходи, – она удержала ее за руку. – Садись. Посидим так. Так... хорошо. – Ты знаешь, я, пожалуй, поговорю завтра с этим Агафоновым. В последнее время он совсем распустился. – Стоит ли связываться? Не стоит. Пусть себе... – Пусть себе хамит, безобразничает, пьянствует? Ведет себя как хозяин? Третьего дня разбил раковину в кухне. Вчера толкнул тебя плечом, и ты пролила суп! Неделю назад привел целую компанию идиотов, и они чуть ли не до утра горланили песни! – Олюшка, а ты вспомни, он ведь нам стул чинил и за керосином в лавку бегал пару раз. – Да когда это было! Он еще так не пил. – Может, он бросит... Он еще молодой, у него есть время остепениться и поумнеть. – Да как же поумнеешь, когда дураком родился?! Зато гонору, гонору-то сколько! – Ему так положено – он же пролетарий. Хозяин жизни. – А жене его тоже положено? Видите ли, рояль ей мешает спать! Это в два часа дня! Добро бы работала, уставала, а то всё время сидит дома! – Она по болезни. – Да на ней воду возить, на этой кобылице. Видела я ее как-то на рынке... эту болящую... – Олюшка... давай я тебе что-нибудь почитаю... хочешь? Сейчас что-нибудь... Тютчева хочешь? – Ну, почитай. – Вот это: Когда дряхлеющие силы Нам начинают изменять, И мы должны, как старожилы, Пришельцам новым место дать, – Спаси тогда нас, добрый гений, От малодушных укоризн, От клеветы, от озлоблений, На изменяющую жизнь... Ольга Николаевна вслушивалась в тихий тоскующий голос, радуясь, что в темноте ей не разглядеть выражения лица Софьи. Та кончила читать и вздохнула: – Погрустим, Олюшка. Погрустим. – Соня, я давно хотела спросить... быть может, я не имею права вмешиваться, но... почему бы тебе снова не начать писать? По-моему, ты должна! Нельзя же вот так взять – и бросить! За два года ты не написала ни строчки!

№1 – Оставим этот разговор. – Нет, я прошу – поговорим! Объясни мне, как себе объяснила – что тебе мешает, что не дает писать? – Олюшка, а как ты себе представляешь писание стихов? Их просто нет во мне, вот и всё. Писать то, чего нет – нельзя. – Но может, они есть? Ты просто не хочешь услышать. – Я слышу – там, внутри – пустота. Я слышу только ее. – Ты должна пробовать. Вдохновение – это, конечно, прекрасно, но ведь вдохновение – это еще не всё? Помнишь, Соллогуб составлял себе на день план: сколько сегодня стихов он напишет... Он боялся потерять навык и совершенствовал свое мастерство... Всегда надо иметь хорошую форму! – Да что ты, Олюшка! Могу и я, конечно, целый день сидеть и выдумывать, складывая рифмы – это вроде игры в кубики, даже забавно. Но рифмованные строчки – это еще не стихи. Я же не рифмовать вдруг разучилась. Соллогубу, наверное, было о чем сказать. А мне – нет. Всё, что могла, я уже сказала. Я исчерпала себя до дна. Исписалась вконец. Всё. – Тебе нечего сказать? – Совсем нечего. Как вот сейчас мы сидим в темноте, так и у меня внутри: тихо, темно, тошно. И всё хочется идти куда-то, далеко-далеко... Ты знаешь, мне иногда кажется, где-то очень далеко меня ждут, а кто ждет, где, зачем – не знаю. Вот мне и хочется бежать туда, где ждут... знать бы только! – и побежала б... А стихи?.. Ну что же – я и не хочу. Не хочу их писать. Я однажды ошиблась, внушив себе, что н е м о г у не писать стихов. Как выясняется, могу и не писать. Раз я так ставлю вопрос – могу или не могу? – пусть даже втихомолку, полуспрашивая себя, – значит, я не поэт. Для поэта никогда не стоит этот вопрос. Поэт просто пишет, а если вдруг перестает писать – он умер. Как Блок... Я или не поэт больше, или я умерла. – Соня... – Мне вчера вдруг подумалось: как я по радости соскучилась! И я начала соображать, что же могло бы обрадовать меня глубоко, по-настоящему, так, чтоб всю душу залило солнцем, чтоб, наконец, там растаяло, просветлело... Я долго думала... и поняла – ничего... Куда-то оно совсем пропало, это самое чувство радости. – Ничего, родная... радость еще будет. Пережить бы эту зиму, а там... – Зима и не началась еще. И всего-то октябрь... Я уверена, весна никогда не наступит! Я не доживу... – Доживешь, доживешь! Летом поедем снова в деревню, да куда захочется! Там ты у меня расцветешь, опять развеселишься... Еще посмеемся, порадуемся! Может, и Людмила Владимировна снова с нами поедет. Хочешь? – Машеньки не нужно... не хочу. – Что так? Она вздохнула и ничего не ответила. – Соня, давай-ка спать собираться, дружочек. Что мы будем рассиживаться в темноте? Тебе надо больше отдыхать. – Посидим еще. Я не усну, буду лежать и думать. – А ты не думай. – И мысли-то все как мотыльки: мельтешат, мельтешат – такие пустые, бестолковые. Ни о чем. Абраша Эфрос, Лидочка Гуревич, березы в Халепье, и бесконечные французские буквы – чужие слова, чужие мысли... – Ты просто устала. Тебе бы поменьше возиться с этими переводами. Невеликие деньги – сто рублей, а ты совсем измучилась. – Что ты! Сто рублей разве лишние? Спасибо нашим, хоть подбрасывают эти переводы, а то как бы я крутилась? Жаль, английского не знаю. Попробовала бы поэтов, как Пастернак... Шелли мне нравится. – Хочешь, я сделаю тебе подстрочник? Сама сделаю, как следует. Я давно хотела предложить... давай, Сонюшка... У Шелли совершенные стихи, Бальмонт много там напортил. А у тебя должно всё хорошо получиться, ты сумеешь. – Шелли – дуновенье ветра... Ладно, Олюшка... Как-нибудь... потом.

№1 – А что же не сейчас? – Тебе, наверное, некогда возиться с этим подстрочником. Учебный год только начался, ты все дни в университете. – Да нашла бы я время. – Ладно, посмотрим. Может, и получится что-нибудь. – Ну конечно, получится. Всё получится, если станешь больше отдыхать. Давайка ложись. Я постелю сейчас. Может, тебе на ночь немножко чайку? Выпьешь с булочкой? – Что же ты будешь возиться в темноте с примусом... Не надо. Не беспокойся. Да и керосин же вышел. – Нет уж, побеспокоюсь. Сейчас придумаем что-нибудь, посиди. Ольга Николаевна вышла из комнаты в темный длинный коридор и осторожно постучала в соседнюю дверь. Ей отворила маленькая сухонькая старушонка, сжимающая в жилистых цепких пальцах большую свечу. – Извините, что беспокою, Клавдия Ивановна. Я Вас не разбудила? – Да ничего. – Нельзя ли посветить мне в кухню, голубушка? – Пойдем, пойдем, Оленька, посветю. Свеча-то ведь ваша, мне надысь Софья Яковлевна одолжила, добрая душа. Я вот получу пенсию, рассчитаемся тогда. – Да что Вы, Клавдия Ивановна, какие могут быть счеты. – А как же? Свеча-то, поди, за деньги куплена. Чего тебе в кухне? Ночь ведь уже. – Чаю бы Софье. Кипяточку. – И-эх, пока у тебя вода закипит! До утра проволындаешься. Ступай к себе, а кипяточку-то я вам сейчас принесу. – Спасибо, Клавдия Ивановна. – Чего там спасибо. Нешто мне кипятку жалко. Софья, обхватив ладонями приятно горячую большую кружку, с удовольствием пила сладкий жиденький чай. – Я только когда стала пить, заметила, что озябла. Как холодно у нас! – Сейчас погреешься чайком – и в постель. – Тебе оставить? – Оставь глоточек, а булочку доедай, я маслом намазала. – Я не хочу. Съешь сама. – Ты же и в ужин ничего не ела! – Мне не хочется. – Не признаю больше никаких «не хочется»! Ешь! Она торопливо доела булку, запивая чаем. – Вот и молодец. А теперь ложись. Покойной ночи, моя хорошая. – Покойной ночи. Ольга Николаевна не спала, с напряжением прислушиваясь к едва уловимому дыханию в другом конце комнаты. Спустя какое-то время дыхание отяжелело, зазвучало чуть хрипло, неровно. Ольга Николаевна прислушивалась еще долго. Под окнами прополз последний трамвай, мирно отгромыхав в сонливой московской тишине; неожиданно где-то совсем близко зашуршал шинами автомобиль, и Ольга Николаевна невольно вздрогнула, когда две светлые полосы косыми лучами прочертили темный потолок и тут же угасли. Послышался уплывающий вдаль шум мотора. На какие-то минуты снова всё стихло. Тяжелое дыхание в другом конце комнаты сменилось тихим сонным посапыванием. Ольга Николаевна вздохнула, и, отвернувшись к стене, закрыла глаза. 2

Кто-то тронул ее за плечо. Ольга Николаевна не сразу открыла глаза, всё еще досыпая, уютно забившись в теплую норку сна, но руки теребили ее с настойчивой лаской, не отставали... – Ну что такое, Соня... – пробормотала она, не открывая глаз. – Сама ты соня! Заспалась, Олюшка... а ну, вставай! Комнату заливало зимнее солнце. Сразу захотелось вскочить и в беспричинном ликовании подпрыгнуть до потолка. Из открытой форточки лился острый мороз-

№1 ный воздух, пахучий и вкусный до головокружения. Софья стояла рядом и улыбалась, всё еще не отпуская ее плечо. Знакомое бледное лицо Софьи вдруг показалось Ольге Николаевне посвежевшим и совсем молодым. – Который теперь час? – С добрым утром. Одиннадцатый! Кажется, у тебя сегодня нет лекций, я ничего не перепутала? – Если б были, я бы с вечера завела будильник. А ты давно встала? – Завтрак успела приготовить. Вставай, моя хорошая. – В кухне всё спокойно? – Да. Эти спозаранку ушли куда-то, устроили такой тарарам, по-моему, что-то специально роняли в коридоре. Я тогда и проснулась, часов в восемь. – Просто безобразие... – Олюшка, погляди-ка лучше в окно – какая красота! Ольга Николаевна легко поднялась и, накинув халат, подошла к окну. – «Какой снежок повыпал за ночь!» Улица, пушисто-белая, выглядела не по-городскому девственно-чистой и молчаливой. Почему-то не было видно прохожих, несмотря на субботний день. – Сходим после завтрака погулять? Мне по такой погоде так легко дышится! – Извини, Сонюшка, дружок, но мне обязательно нужно поработать сегодня, Может, погуляем ближе к вечеру? – Нет, мне вот именно сейчас хочется. Но ничего. Я одна. Заодно и в магазин зайду. После завтрака Ольга Николаевна вымыла посуду, прибралась в комнате и... засомневалась – отпускать ли ее одну или пойти все-таки тоже. Работы действительно накопилось много: нужно было сосредоточиться и прорешать контрольные задачи для старшекурсников, составить расписание предэкзаменационных консультаций, позвонить Яновской, еще какая-то мелочь... Она поняла, что сделает всё очень быстро, если не придется отвлекаться ни на что постороннее. – Ну, так я пойду, Олюшка? – Пойди, только ненадолго. В магазине купишь литр молока и хлеба. Возьми в ящичке деньги, карточки и вот бидончик. Она надела новое пальто, а густые рыжеватые пряди, высветленные сединой, покрыла тонкой кружевной шалью из козьего пуха. – Давай-ка я тебе ботики застегну. – Ну что ты, Олюшка, я сама. – Давай, давай. Тебе в пальто неловко. Ольга Николаевна проворно наклонилась, чтобы справиться с неудобными застежками ботов. – Не застудишься? Надо было пододеть носки. – Да там не холодно. – Ну, иди с Богом. Смотри, недолго. – Хорошо, родная. Она поцеловала Софью в щеку и закрыла за ней дверь. Оставшись одна, тут же присела к любимому удобному столу старинной работы, оставшемуся еще от прежней обстановки, и разложила свои бумаги. Скоро чистый лист покрылся четкими крупными цифрами и плавными линиями интегралов. Неожиданно она углядела в своих вычислениях ошибку и нахмурилась. Сосредоточиться определенно не удавалось. Она перечеркнула написанное, начала всё снова и опять остановилась. Встала из-за стола и зачем-то подошла к окну. Полюбовалась на снежок. Неожиданно в тишину ворвались глуховатые тяжелые звуки отдаленных взрывов. Ольга Николаевна вздрогнула, не понимая, что это такое, напряглась. Звуки повторились. «Бывает разве средь зимы гроза?» – лукавой строчкой пронеслось у нее в голове. Громыхание смолкло, и она забыла о нем, вернувшись к интегралам. Наконец, удалось себя пересилить, она решала быстро, не задумываясь ни секунды, самое простое просчитывая в уме и записывая в тетрадь только конечный результат. В дверь постучали. – Да! – недовольно крикнула она, не переставая писать. – Это я, Оленька, здравствуй.

№1 – Клавдия Ивановна, голубушка, я занята. Простите, ради Бога. – Оленька, да ты послушай, что деется! Анчихристы-то эти чего учинили... ой, беда... – Потом, Клавдия Ивановна, потом. Мне надо работать. – А Софья Яковлевна дома ли? – В магазин пошла. – Что ты, Оленька, всё пишешь, пишешь – и не поглядела на меня даже. – Некогда, голубушка. Пока Софьи нет, я должна закончить. – Ну, пиши тогда, ладно. Я после зайду. С интегралами и прочим было, наконец, покончено. Ольга Николаевна позвонила Яновской и только тогда заметила, что стрелка часов давно перевалила за полдень и подбиралась к двум. Она забеспокоилась и даже подумала, не выйти ли самой на улицу. Решив подождать еще с полчаса, она пришла на кухню и порадовалась, что там не оказалось ни души. Удостоверившись, что с обедом у нее всё в порядке, Ольга Николаевна с наслаждением вдохнула вкусный запах из маленьких кастрюлек. Уже хотелось есть, но она снова закрыла крышки, отодвинув кастрюли в угол стола, и решила сварить компот. Поставила на свою конфорку кастрюлю с водой, разыскала на полке мешочек с сушеным черносливом, курагой и дольками яблок, замочила сухофрукты в эмалированной мисочке. Софья любит такой компот. В миске на поверхность воды всплыло несколько изюминок, и Ольга Николаевна подумала, что непременно надо где-то купить изюму и давать Софье на ночь с творогом – от сердца. Магазинному творогу она не доверяла и научилась делать его сама – из скисшего молока. По вкусу получалось совсем неплохо, и Софья ела с удовольствием. В дверь позвонили. Привернув газ, она пошла открывать. – Соня! Наконец-то. Что так долго? Извини, у меня там на плите... Она пошла было доваривать компот, но что-то заставило ее оглянуться на Софью. – Господи, что с тобой? На тебе лица нет! В огромных светло-серых глазах бился испуг – словно Софья ничего не видела, стоя в дверях и дыша с трудом. – Ох, Олюшка... – Что такое, Соня? Она сделала несколько нетвердых шагов и вдруг неловко, грузно осела на пол. – Соня!! Что ты?! Тебе плохо?! Страшное было в белках закатившихся глаз. Губы посинели, лицо залила жуткая бледность. Ольга Николаевна, не поддаваясь панике, расстегнула на ней пальто и ворот платья, сдернула с головы шаль. – Соня!! Соня... Она вдруг с ужасом поняла, что у нее не хватит сил придать бесчувственному телу сидячее положение. Она кликнула Клавдию Ивановну, но никто не отозвался. Все соседи как вымерли, и вереница дверей откликалась равнодушным молчанием. Оставив Софью лежать на полу в неловкой позе, Ольга Николаевна кинулась в комнату и вернулась бегом с флакончиком нашатырного спирта. Движения ее были точны и быстры. Она опустилась на колени, приподняла голову с разметавшимися прядями и поднесла флакончик к носу. Голова, придерживаемая ее ладонями, вздрогнула. Ожили мутно-серые зрачки, в которые медленно возвращалось сознание. – Сонюшка... Соня... – Всё... в порядке. – Сонюшка, давай-ка... привстань... Придерживая ее за плечи и спину, она помогла ей сесть. – Вот так... – Не беспокойся... это ничего... обморок... Я сейчас встану. – Как дышишь? – Нормально. Она нашарила в кармане ее пальто металлическую трубочку, вытащила оттуда таблетку и сунула ей в рот. – Под язык.

№1 Бледные щеки чуть ожили, с губ исчезла синюшность. Просветлевшие глаза неожиданно потупились. Опираясь рукой о стенку, Софья попыталась встать. – Осторожнее, Сонюшка... Я помогу. – Не надо, я сама. Она с трудом, но все-таки поднялась. Ольга Николаевна подставила ей плечо, но она, улыбнувшись, поплелась сама. – Сонюшка, позволь, я помогу. – Я сама. Ольга Николаевна замерла, наблюдая, как Софья идет по коридору до конца, до их двери, боясь каждую секунду, что она рухнет снова. У самой двери Ольга Николаевна догнала ее, обняв за плечи, завела в комнату. – Садись, садись скорее. – Прежде надо раздеться. Она помогла снять пальто, опустилась на колени расстегнуть Софьины боты и вдруг, сгорбившись, пряча лицо, ткнулась носом в теплые шерстяные чулки. – Олюшка, ну что ты... уже всё в порядке... – В порядке?.. – Это просто обморок... с кем не бывает... – Сонюшка... милая... – Наверное, это ужасно смешно выглядело со стороны – как я грохнулась ни с того, ни с сего... Мне страшно неловко за свою неуклюжесть. Не все умеют падать изящно... А при моей комплекции это довольно сложная задача. – Ну что ты бормочешь... Тебе действительно лучше? – Мне замечательно, я уже полностью пришла в себя. – Погоди, я дам капелек. Ой, да у меня же там, в кухне вся вода выкипела! Я сейчас... Ольга Николаевна стояла в кухне, прислонившись спиной к стене, и никак не могла справиться с противной дрожью во всем теле. Дверь в комнату она оставила открытой. – Олюшка!! – Иду, иду, голубчик, – крикнула она, поспешно вытирая слезы. Софья выпила из мензурки и сморщилась. В комнате резко запахло лекарством. – Какая горечь. – Никак не можешь привыкнуть к этому лекарству? Приляг, Соня. Может, всетаки вызвать врача? – Зачем? Уже всё прошло. – Ты, пожалуйста, полежи хоть полчасика, а я пойду на кухню, обед разогрею. Давно пора обедать. – Нет, ты не уходи! – Я скоренько. – Не уходи, никуда не уходи от меня! Я прошу. Пряча испуганные глаза, она крепко ухватилась за руку Ольги Николаевны. – Посиди со мной. – Ну что ты, Рыжик? Что такое? Тебе плохо дышать? – Обними меня, пожалуйста, Олюшка. – Что с тобой, Рыжик, что случилось? Ты кого-нибудь на улице встретила? Тебя обидели? – Нет. – Ну что же? – Ничего. Ничего. Ольга Николаевна обнимала ее, осторожно целуя в висок, чувствуя, как под губами бьется нервная напряженная жилка. В дверь несмело постучали. Они обе вздрогнули, невольно отстраняясь друг от друга. – Ну, кто там еще? Не открывай, Олюшка... нас дома нет. – Подожди, Соня. Я открою. На пороге стояла соседка – робкая молодая женщина, почти девочка, высокая и худенькая, как чахлый стебелечек. Она неловко теребила смешную манишку на шелковой блузочке, не решаясь ничего сказать. Софья ободряюще улыбнулась ей, приветливо кивнув.

№1 – Добрый день, Наташенька. Заходите, не стойте в дверях. – Здравствуйте. Извините меня за беспокойство... Нельзя ли мне немножко соли? Так смешно получилось – я готовлю и вдруг вижу – соли-то ни щепотки... И как это я забыла? Бежать в магазин боюсь, не успею с обедом к приходу мужа. Он вот-вот вернется... Ольгу Николаевну насторожило это длинное объяснение. Она отсыпала ей соли в бумажный пакетик. Наталья, поблагодарив, взяла и неловко затопталась у двери, будто хотела сказать что-то еще – и не смела. – Вы не слышали... сегодня в полдень взрывов? – Я слышала, – вспомнила Ольга Николаевна, замечая, как напряглось лицо Софьи. – Что это было? – Церковь взорвали. Храм Христа Спасителя. Ну, помните, еще писали в газетах, что на набережной собираются строить Дворец Советов, или как это называется, а церковь мешает. Ольга Николаевна невольно перекрестилась и пристально посмотрела на Софью. Та съежилась под ее взглядом, отворачиваясь. В комнате повисло неловкое молчание: эта Наталья была им мало знакома, и Ольга Николаевна не знала, что ей сказать. Софья бледнела и хмурилась. Гостья снова затеребила свою манишку, бросая на них тревожные и недоверчивые взгляды. – Но неужели никому не пришло в голову, что это не только культовое здание, но и ценный памятник архитектуры! – Очевидно, не пришло. – Но так поступают только вандалы! – Вы совершенно правы, Наташенька, – подала голос Софья. – Неужели вы еще не приучили себя к мысли, что далеко не всё, что делается т а м, – разумно. – Вы думаете, это от недомыслия? Ну конечно... конечно... Был бы Анатолий Васильевич, разве он допустил бы такое? Да ни за что!! Ольга Николаевна припомнила слышанное краем уха, будто бы Наталья работала секретаршей в канцелярии Музо Наркомпроса у Луначарского и, видимо, подпала под обаяние наркома-интеллигента. – Всё, что происходит, это ужасно... Я чувствую, что это ужасно, а мой Петя только смеется надо мной... Извините, я пойду, извините меня... Спасибо... Путаясь в словах, она попятилась к двери и неловко, бочком, вышла. Ольга Николаевна затворила за ней дверь и обернулась к Софье. – Значит, ты видела э т о? Да? – Издалека... Действительно, это было страшно... В багряно-черном зареве купола вдруг рванулись вверх, к выси, но тут же рассыпались на тысячи больших и маленьких обломков и низринулись в черноту. Я видела, как падал крест. Мне казалось, что он такой огромный и тяжелый, что, упав, попросту придавит всё живое вокруг, под его тяжестью земля расколется на куски, как купола. Он падал всего несколько секунд, но какими же долгими они казались... И все стояли, смотрели... молча. Только одна-единственная старуха – совсем древняя – упала в снег и заголосила: «Ратуйте, ой, ратуйте!» – как-то нехорошо заголосила, как на шабаше... Потом громыхнуло еще раз, и еще... Я совсем оглохла. Небо краснело и чернело, и эта красная чернота пожрала всю синеву... навеки, навсегда. Я вдруг подумала, что больше никогда не увижу тебя. Я была твердо уверена, я знала, что это моя самая последняя мысль... И я страдала... из-за тебя. Дальше – провал... Я как будто умерла на какое-то время, а когда снова очнулась, небо уже просветлело, и народ вокруг расходился. И я поспешила к тебе – скорее, скорее... но скорее не получалось... всё хотелось сесть в снег и не двигаться, замерзнуть... Но я думала о тебе – и шла. Как добралась, не знаю... Кажется, какой-то мужчина помог мне подняться, когда я упала, и отряхнул мое пальто от снега... Олюшка, я где-то потеряла бидончик... и деньги, наверное, тоже. Ты не сердись. Ольга Николаевна молча прижала к груди усталую голову Софьи, прислоняясь щекой к мягким волосам. – И никто не возмутился. Никто. Все стояли и просто смотрели. Будто так и надо. Будто никто не понимает, что творится. – Ты же слышала Наташу.

№1 – Она тоже не понимает, думает, всё дело в Луначарском, всё дело в конкретном человеке... Ах, наивная девочка... Скажи мне, как, как отвечать на зло? – Каждый должен отвечать за себя. За свое зло. – А за зло рядом? – Это философско-нравственный вопрос... сложный. – Я не могу, не буду отвечать за чужое зло! Олюшка, я так устала, будто живу вечно. Я очень устала. Я ничего не понимаю... Я ничего не хочу! Не хочу думать. Не хочу думать об этом. Мы всё равно ничего не в силах изменить. И только одно я знаю – нам нужно дожить, оставшись людьми. – Не смей говорить т а к. – Это я о себе. Жить уж не хватает сил. Просто доживать. – Не надо, Софья. Ты не должна чувствовать так... тем более теперь, когда ты снова пишешь, – живи этим! Твою музу-недотрогу не в чем упрекнуть. – Олюшка, ты... любишь меня? – неожиданно спросила Софья, будто усомнившись. Ольга Николаевна заглянула прямо в ее серые неспокойные глаза, и вдруг поняла, насколько Софье важно получить ответ, услышать – прозвучавшим словом – ожидаемое, возликовать тихонечко, приободряясь услышанным. Это был тот редкий случай, когда важно – до необходимости – само слово, его звучание. – Я люблю тебя, Софья. Они долго сидели, обнявшись. Ольга Николаевна думала с напряжением и испугом, что с ней произойдет, если однажды эта усталая располневшая женщина вот так вот просто отправится в магазин за хлебом – и больше никогда не вернется. Она думала об этом, как о конце всего сущего, и в испуге своем всё ближе, теснее льнула к мягкому полному плечу, холодея от беспомощности и страха. – Олюшка, – вдруг встрепенулась Софья, отстраняя ее от себя, – однако, любовью сыт не будешь. Давай-ка обедать! – Что, проголодалась? – Ужасно. Какие у нас виды на обед? – Заманчивые: куриный супчик, тефтели, и в проекте – компот. – Божественно. – Обещай мне не капризничать за столом. – Обещаю охотно! – Ну, тогда накрывай, а я иду разогревать. Соня, между прочим, у нас нет ни кусочка хлеба. 3 За окнами вьюжило. Мокрый снег залепил стекла толстым рыхлым слоем, и казалось, что ветру, рвущемуся в комнату, ни за что не одолеть двойной заслон. Однако сквозь какие-то невидимые щели поддувало, и Ольга Николаевна зябла, мимоходом думая, что надо бы отодвинуть письменный стол подальше от окна. Комнату заливал мягкий рассеянный свет двух ламп: настольной – под голубым абажуром – и изящного бра в изголовье дивана. Свет создавал уют и полную иллюзию тепла, хотя в такие вот зимние вечера приходилось надевать теплые кофты, чтоб не мерзнуть. Ольга Николаевна оторвалась от своих тетрадей и обернулась: – Соня, тебе не холодно? – Нет, Олюшка. Она полулежала на диване, укутав ноги клетчатым пледом, и делала вид, что читает, держа на коленях какую-то толстую книгу в темном переплете и рассеянно скользя скучающим взглядом по комнате. – А я что-то замерзла. – Тебе из окон дует. Перебирайся-ка ко мне на диван со всем своим хозяйством. – Я не буду тебе мешать? – Нет, конечно. Ольга Николаевна со стопкой тетрадей и учебником расположилась у нее в ногах. – Подержи-ка всё это. Она потянула часть пледа на свои колени, потом забрала у Софьи тетради и пристроила их на спинку дивана.

№1 – Олюшка, что ты там проверяешь? Много наставила «неудов»? – Порядком. У них пробная контрольная работа перед экзаменом, а как следует подготовиться никто не удосужился. То ли ленятся, то ли не понимают. – Не сердись... – Ну как же, Соня! Это ведь первый курс, они только начинают учиться – и уже такое пренебрежение к сложнейшей дисциплине. Что же будет дальше, если даже азы усваиваются с таким трудом? Хотя, что требовать со студентов... конечно, им сложно разбираться во всем самостоятельно. Лекции у меня отобрали, семинарские часы сокращают. Скоро окажется, что преподаватели в университете вообще никому не нужны! Выгонят нас всех на улицу... – У тебя ведь ученая степень – не выгонят. – Ты думаешь, это кого-то интересует? Что такое ученая степень? Кому это нужно, если я не могу втолковать своим ученикам самых элементарных вещей? Эта сессия – жду ее с внутренним содроганием. Я проверила уже половину тетрадок, и всего одна отличная отметка. – Кто же это так отличился, молодой человек или барышня? – Олег Доброхотов. Мое единственное утешение на всем курсе. Пожалуй, только из него выйдет толк. Каждый раз, когда пишу «отлично» на его работах, мне ужасно хочется приписать «спасибо». У него редкие способности. Хоть это и против наших правил, я его загружаю втрое больше остальных. – И он ничего не имеет против? – Ну, что ты, – доволен. Представляешь, как-то доказывал мне основную теорему алгебры своим собственным способом, не оригинальным, конечно, но всетаки он додумался до него сам, а не вычитал в книжке. Он так увлекся, что забыл про комсомольское собрание, а он ведь у них вожак... Здорово бы ему попало! Пришлось мне идти с ним и объяснять, что я сама попросила его задержаться. – И попало тебе? – Не очень. Все-таки какой-то пиетет по отношению к преподавателям еще сохранился. – Олюшка, какая ты счастливая – у тебя есть любимый ученик. – Да, Соня... Ты, голубчик, извини, мне надо закончить с этими тетрадями. – Хорошо, я не буду мешать, буду сидеть молча. Ольга Николаевна не могла сосредоточиться, чувствуя на себе ее взгляд. Она понимала, что Софье хочется поговорить – весь день она сидела дома одна, скучая, и даже теперь приходится делать вид, что читаешь какую-то книгу, лишь бы не мешать подруге возиться с этими ужасными тетрадями. А после тетрадей нужно планировать завтрашнюю консультацию... Ольга Николаевна взглянула на листок, где выписывала для себя наиболее характерные ошибки студентов, замеченные ею в контрольной работе. Список получился такой внушительный, что консультация грозила растянуться часа на три. Кое-что придется разъяснять заново, и она не была уверена, что в этом будет хоть какой-то толк. – Соня, что такое ты там читаешь? – Бальзака в оригинале. – Примеряешься переводить? – Он у меня не пойдет. Ты, Олюшка, не отвлекайся, а то до утра просидишь. Некоторое время Ольга Николаевна внимательно водила по строчкам красным карандашом и, наконец, сообщила радостно: – Еще «отлично»! – Поздравляю. Кто на сей раз? – ...Долгова. Вообще-то странно... довольно глуповатая девица. Через несколько минут она растерянно вывела «отлично» в тетрадях еще двух девушек, и вдруг, догадавшись в чем дело, разыскала в стопке тетрадь Доброхотова. – Ну, так и есть... – Что там, Олюшка? – Любимый ученик дал воспользоваться плодами своего труда трем бездельницам. Списано до цифирки. А я ведь предупредила, никаких бригад – работа самостоятельная. – А что за выгода им списывать?

№1 – Ну, так без положительной отметки за эту работу я не допущу к экзамену. Хоть бы догадались сделать пару ошибок для правдоподобия! Я бы, может, ничего не заметила, поставила «удики». Интересно, неужели они надеялись, что сойдет с рук? У Долговой, кажется, вообще задание другого варианта. – Ты поставишь этим девочкам «неуды»? – И мальчику тоже. – Олюшка, он просто хотел сделать тебе приятное – ты же так радуешься хорошим отметкам. – Мне очень обидно, что именно от него – желание меня обмануть. «Любимый ученик»! Должно же быть уважение ко мне! – Может, он влюблен в этих девушек. – Сразу в трех?! И вообще... любовь математике только мешает. – Как ты смешно сказала. – Что же тут смешного? – Я уверена, что твой ученик охотно забросил бы все теоремы и задачи, чтобы пойти погулять с девушкой. И правильно! – Соня, работай ты у нас – студенты бы тебя обожали. – А тебя, наверное, побаиваются? – Надеюсь. Но толку от этого всё равно мало. В дверь постучали, и тут же – не дожидаясь ответа – вошла Клавдия Ивановна. – Здравствуйте, голубушки. Там Оленьку к телефону просят. Иди, Оленька, а я посижу с Софьей Яковлевной, потолкую. Ольга Николаевна вернулась через несколько минут, чем-то озабоченная. – Там в коридоре, на полу – Агафонов. – Да он уж, почитай, часа два дрыхнет. Пьяный вусмерть. А Зинка-то его куда-то ушла. – Что же, у него нет своего ключа? – спросила Софья Яковлевна. – Какое там, Софонька. Разве можно этому ироду ключ доверять? Он же за неделю всё добро по вещичке спустит, да пропьет. – Как-то нехорошо, что он на полу... как бродяга. Может, его к нам пригласить, пока Зинаида не вернется? – Да ты, дева, рехнулась, что ли? Он, поди, грязный, как боров. Да ты его и не растолкаешь... если только волоком приволочешь. А Зинка-то потом тебе еще и глаза выцарапает. – Клавдия Ивановна! – укорила ее, вмешиваясь, Ольга Николаевна. – А что ж – правда. Дикие они ведь люди, эти Агафоновы. Старушка посидела еще минут пять и, пообещав «на ночь принесть Софоньке липового отвару», ушла. – Олюшка, кто там звонил? – Яновская. – Почему по общему телефону? – Не знаю. Забыла, что ли, наш номер или не привыкла еще. – Она чем-то расстроила тебя? – Да. Понимаешь, у наших ребят в ночь 31-ого новогодний бал в актовом зале, и начальство боится, как бы чего не вышло. Назначили дежурных преподавателей, по двое от каждого отделения – присматривать за порядком. Мне придется идти дежурить от физмата. – Почему именно тебе? – На сей вопрос нет аргументированного ответа. Приказали – иди. – И кто же второй счастливец? Сама Яновская? – Отнюдь нет. Веденеева с кафедры теоретической физики. По-моему, такая логика: подобрать людей, не обремененных семейными узами. Должно быть, считается, таким всё равно, где и как встречать Новый год. – Олюшка, а как же я? Буду одна сидеть дома? – Почему одна? Лёвушка, наверное, придет. Можешь пригласить Людмилу Владимировну. А хочешь, пойди к Звягинцевой или к Максаковой – девочки будут рады. – Я не хочу никуда идти без тебя и никого приглашать. – Значит, ты пойдешь со мной дежурить. – А это можно устроить? Меня впустят?

№1 – Я думаю, со мной впустят. Что же здесь такого? Будешь почетной гостьей. – Олюшка... а я тебя не скомпрометирую? Ольга Николаевна весело, как девочка, рассмеялась. – Соня... ты давно это сделала, посвятив мне две свои последние книжки, о чем оповестила читателя на первом же листе. И вообще, всё зависит оттого, как будешь себя вести. – Будем надеяться, что среди твоих коллег нет дотошных любителей поэзии, и весь куценький тиражик прошел мимо них. А вести я себя буду тихотихо. Никто не догадается, что я – это я. Все-таки приятно, когда тебя не знают в лицо. Вот Ахматова, наверное, не смогла бы вот так, запросто, выйти в массы. Поклонники не дали бы ей никакого прохода, и это при том, что ее не печатают уже лет семь. Ну, а я – другое дело. Я – личность абсолютно никому неизвестная, могу пойти куда угодно, и никто даже не обратит внимание. – Соня, у тебя, по-моему, мания величия начинается. – Ты хотела сказать, комплекс неполноценности? – Ну, так ведь это одно и то же. Честно говоря, я рада, что ты пойдешь со мной. Без тебя мне было б там совсем скучно, я бы непременно заснула где-нибудь на стульчике, и во сне свалилась бы. Представляешь, как бы все надо мной хохотали? – Иду во имя спасения твоего авторитета, Олюшка. В коридоре вдруг зашумели, послышался визгливый женский голос и сбивчивое пьяное бормотание. – Зинаида явилась. Сейчас будет концерт. – О Господи... как же женщина может так ругаться? Это невыносимо... не могу слышать. Олюшка, пойди, скажи им! Или нет... лучше не надо. Ольга Николаевна заметила в глазах Софьи тревогу и испуг. В коридоре продолжали нещадно ругаться и чем-то громыхать. Зинаида вдруг завизжала и завопила пронзительно, дурным голосом: «Караул! Помогите, убивают!!!» Софья по инерции вскочила, но Ольга Николаевна удержала ее на месте и вышла в коридор сама. – Что тут у вас происходит? Агафонов в рваной засаленной рубахе и мятых брюках, небритый, опустил кулак, занесенный над Зинаидой, и быком пошел на Ольгу Николаевну. На его опухшей красной физиономии с двумя дырками вместо носа нарисовался азарт. – Ну, а тебе чего? Чего лезешь? – Агафонов, прекратите хулиганить. Я буду жаловаться на вас в домком. – Е**ь твою мать, напугала! Давай, иди отсюда, скройся в свою конуру и не тявкай! Интеллигенция паршивая. Ольгу Николаевну замутило от отвращения. Агафонов стоял перед ней, нарочито покачиваясь, дыша перегаром, и в его мутных глазках угадывалась бессмысленная жгучая ярость, подпитываемая пьяным куражом. Она испугалась, что сейчас он ее ударит. Зинаида предусмотрительно отошла подальше, с интересом наблюдая за развитием событий. – Ну, кому я сказал?! Пошла вон. – Вы думаете, на вас нет управы? Если сейчас же не прекратите буянить, я вызову милицию. – Эта... прошмандовка будет мне еще грозить!! Да я ж тебя удавлю, зараза. Кто-то схватил ее сзади за руку, она оглянулась. – Соня... – Пойдем, пойдем к себе... он ведь тебя покалечит. – Я и тебя могу. Ишь, тоже выскочила! Агафонов подошел к ним угрожающе близко – видимо, появление Софьи подействовало на него, как красная тряпка на быка. Оттесняя плечом Ольгу Николаевну, стоявшую ближе, он явно намеревался ударить, но Софья быстро шагнула вперед, загораживая собой подругу, чем очень потешила Агафонова. На какое-то время он умерил свой воинственный пыл и весело заорал: – Ой, комедь! Ты, Зинка, глянь – они ж друг за дружку кому хочешь горло перегрызут!

№1 Софья стояла непоколебимой стеной, готовая принять удар на себя. Агафонов зло смеялся, хлопая себя по коленкам, но его бешеные глаза говорили и в пользу того, что драться он не раздумал. – Я вызываю милицию. Ольга Николаевна пошла было к телефону, но неожиданно подскочила Зинаида, встала у нее на дороге, не давая пройти. – Не дам звонить! Ишь ты, шустрая! Своего мужика сначала заведи, да и звони на него в милицию эту! А моего не тронь! – Он ведь Вас бил. – А и пусть! Может, мне очень даже нравится. – Что же Вы тогда кричали «помогите»? – И кричала, ну и что? Хочу – кричу, хочу – нет! Ты мне рот не заткнешь! Пойдем, Васенька, домой, от греха. Я тебя спать положу. – Врешь, не лягу! – Пойдем, родимый, пойдем. – Идите, Василий Акимович. Поздно уже. – А тебя тут не спрашивают! Ты мой велосипед свалила, вредительница, на нем подфарник так и раскололся. Где я теперь новый достану, а? Где, я тебя спрашиваю? Ты мне его дашь?! А-а-а. То-то. Продолжая ворчать и ругаться, он все-таки дал Зинаиде увести себя. – А за подфарник-то заплатите!! Я на вас в суд подам – за порчу чужого добра!! – крикнула Зинаида напоследок и скрылась, хлопнув дверью. В комнате Софья ткнулась носом в диванный пуф, пряча лицо. Ольга Николаевна присела рядом, тронула ее за плечо. – Не надо, Рыжик... не надо, пожалуйста... Тебе нельзя расстраиваться. Не плачь. – До каких же пор терпеть все эти оскорбления?.. Я не могу так больше, нет сил... За что нам, Олюшка? Я когда-нибудь сбегу отсюда... Лучше уж под кустом замерзнуть. – Ничего, Рыжечек, не плачь. Мы с тобой сами виноваты – зачем выскочили? Теперь – ни за что! Пусть хоть поубивают друг друга. Может, сказать Лёвушке, пусть поговорит с этим Агафоновым по-мужски. – Ну, что ты... Натравлять этого дикаря на Лёвушку... А Агафонову надо бы всыпать как следует! Тут Лёвушка не годится. Планы их мести Агафонову прервала Клавдия Ивановна, войдя по-хозяйски, без стука, с маленькой кастрюлькой в руках, из которой тут же по всей комнате поплыл густой, душисто-сладкий дух. Софья с наслаждением потянула носом. – Вот вам отвару, как обещано. – Где же Вы достали такое пахучее чудо, голубушка? – Липа-то у меня еще с лета припасена – сушеный цвет. От простуды хорошо помогает, и вообще, организму полезно. А тут и мятки, и малинового листа – всего понемногу, оттого он такой духовитый. Хорош! – Спасибо, Клавдия Ивановна. – Нешто мне для Софоньки жалко? А что ж это, дева, глаза у тебя заплаканы? Случилось что? – Вы разве не слышали? Агафонов тут опять скандал учинил. – Ну, паразит! Я к Марусе за мятой ходила, не слышала. Ох, жаль, что ушла! Я бы уж ему всыпала по первое число! Опять обидел он тебя, Софонька? – Обидел – и меня, и Ольгу Николаевну. – А ты плюнь. На дурака – оно грех обижаться. Ну, вот, скажем, корова б тебя обидела, ты бы стала ей пенять? Нет, потому как она – безмозглая скотина... что с нее взять-то? Так и Васька... ума-то Бог не дал, а как глаза зальет, и подавно себя не помнит. Плакать еще с него! Ишь ты! – И как только такую мразь земля носит. – И не говори, Оленька... Да, всё ж таки он тоже Божий человек, хоть и поганый совсем. Земля-то, она всех носит, до поры всё стерпит... Я вона как испужалась, когда ироды храм Божий взорвали. Думала – вот нам и кара за грехи наши. Свету конец... А ведь ничего – живем, однако. Пока еще живы, покамест легонько отделались. Мне вон что... Маруся сказывала – будто у ейной сродственницы в деревне один баламут, вроде нашего-то Васьки, залез на колокольню крест валить. Крест-то сшиб, да и сам

№1 свалился, окаянный, и башка – чисто вдребезги, башкойто на камень. Вон оно как! Бог, поди, не Тимошка – видит немножко! И этим иродам отольется. Да вот не больно они пужливы, таким сам черт – дедушка! Чего еще дальше будет, чего наворочают? Мне вас жалко – молодые вы еще... натерпитесь. И молиться-то за вас будет некому, и помощи в старости ждать неоткуда. Бобылки вы ведь обе. Чай, детушек не нажили? – Не нажили, Клавдия Ивановна. – Ой, беда-беда... Неужто и за мужиками не были? – Были. Детей вот... не случилось. – Иль ваши-то мужики померли уж? Непохоже – молоды вы обе. Небось, в гражданскую убило? Убивают-то самых лучших, Богу тоже хорошие люди нужны... А с такими вон баламутами, как Васька, ничего не делается. И он ведь на войне был, вроде и заслуги какие-то у него. Не сразу, видать, никудышным-то сделался. За эти заслуги его в домкоме и жалуют, трогать боятся. Он, чуть что – я, говорит, самому Буденному отпишу... Кто ж его знает, окаянного... он и впрямь отпишет. А ты, Софонька, бабку-то слушаешь, а отвар простывает. Пей, пока горяченький. – Спасибо, Клавдия Ивановна. – Ну, пойду я, голубушки мои. Заболталась, старая. А Ваське-то я завтра на трезвую голову всыплю, как полагается, чай, Буденного не испужаюсь. Софья стелила постель и улыбалась. – Старушка эта – как бальзам на душу. «Софонька!»... Надо бы ее позвать какнибудь... расспросить о жизни. Как ты думаешь, у нее самой дети есть? – Не знаю, Соня. По-моему сюда к ней никто в гости не ходит. – Позову ее как-нибудь днем... Мне днем без тебя так тоскливо бывает, минуты считаю до твоего прихода. – Скорей бы уж лето – чтобы никуда не надо было уходить от тебя. Ты ложись отдыхать, Сонюшка. Отвару выпей два глоточка, больше на ночь не нужно. А завтра с утра я тебе разогрею. – А ты еще не ложишься? – Нет. У меня не готов план консультации на завтра... Наверное, тебе свет будет мешать? Я лампу чем-нибудь прикрою. – Долго не засиживайся. У тебя глаза усталые. – Не буду. Ты бы выпела капелек, Сонечка. – Я лучше валидольчик. Покойной ночи, родная. – Покойной ночи. Ольга Николаевна просидела за столом час или больше, наконец, план был продуман и расписан в виде четкой схемы. Можно было со спокойной совестью отправляться спать. Она устало потянулась и аккуратно сложила в стопку учебники, тщательно вытерла золотое перо ручки и убрала ее в ящик стола. Встав, завела будильник на восемь часов, но, покосившись на диван, откуда доносилось неровное сонное дыхание, перевела стрелку, решив, что встанет и так, сама. Подойдя к дивану, где спала Софья, поправила сбившееся одеяло и ласково улыбнулась. Наконец, добралась до своей постели и, едва донесла голову до подушки – тут же провалилась в черную глухую яму сна. Среди ночи Ольга Николаевна вдруг открыла глаза, будто кто-то толкнул ее в плечо. Ей показалось, что Софья странно, с трудом дышит. Она с напряжением прислушалась, и минутой позже дыхание выровнялось снова. Ольга Николаевна задремала под ровный шумок вдохов и выдохов, но неожиданно сквозь дрему до нее донесся знакомый звук сухого захлебывающегося кашля. Ольга Николаевна тут же вскочила, угадывая в сумерках скрюченную в кашле фигуру на диване, бросилась к ней и зажгла лампу в изголовье. – Соня! Соня... На мертвенно-бледном лице, залитом холодным потом, глаза выскакивали из орбит. Из последних сил пытаясь продохнуть, Софья захлебывалась кашлем, жадно заглатывая воздух судорожными конвульсивными урывками; белая напряженная рука растопыренной пятерней давила на грудь, вены на полной шее набухли, стали синими узловатыми и, казалось, вот-вот лопнут. Ольга Николаевна быстро подложила под спину подушки, устраивая ее поудобнее в сидячем положении, нащупала на левом запястье учащенный аритмич-

№1 ный пульс. Цепкие ледяные пальцы клещами сдавили ей ладонь. Кашель на минуту прекратился, иссиня-бледные губы исторгли хрип и широко раскрылись, измученно втягивая внутрь воздух. Из расширенных зрачков катились слезы. – Я... сейчас... умру... нечем... дышать... помоги... – с трудом прохрипела она. – Ничего, Соня... всё будет хорошо... вдохни через нос... еще... вот так... еще... молодец... еще... дыши, дыши носом... сейчас будет легче. Софья шумно, часто-часто задышала. Ольга Николаевна почувствовала, как стальные клещи, сдавившие ей ладонь, постепенно ослабевают хватку, разжимаются. Снова начался кашель, но теперь терзал грудь не так мучительно, и скоро прекратился совсем. – Дыши, дыши глубже. Может, дать подушку? – Нет... не надо... Ольга Николаевна отошла от нее, приоткрыла форточку и достала из буфетного ящика широкие плотные бинты. – Оля... ты... где... не уходи... – Я здесь, любимая, здесь. Она села на край дивана, откинула одеяло с полных бледных ног и, затягивая как можно туже, перевязала бинтами рыхлые отечные икры. – Туго... – Ничего, любимая. Потерпи. Она поправила подушку и до подбородка укутала ее одеялом. Из форточки плыл холодный морозный воздух, наполняя комнату свежестью. – Ну, как ты? Лучше? Ее дыхание почти успокоилось, постепенно приходя в норму, только время от времени по телу проходила короткая судорога, и рот открывался как у выброшенной на песок рыбы, хватающей воздух. – Теснит в груди... я боюсь, что... опять начнется... – Дыши спокойно... носом. Всё прошло. Сейчас я сделаю укольчик. – Олюшка... халат... простудишься... Из форточки тянуло морозцем. Ольга Николаевна накинула халат, всунула босые ноги в тапочки и ушла на кухню готовить шприц. Пока он кипел в маленьком железном лоточке, она вернулась в комнату, достала ампулу морфина, вату и пузырек со спиртом. В коридоре за дверью Клавдии Ивановны послышалось шарканье подошв, старушка высунула заспанное маленькое личико и проворчала, не разобрав в потемках: – Васька, баламут, ты что среди ночи колобродишь? – Это я, Клавдия Ивановна. – Оленька? Случилось что? – У Софьи приступ. – Ах ты, Господи, беда какая... Неотложку-то вызвала? – Нет. Ее только легонько прихватило. Я думаю, обойдется. Сейчас сделаю укол... – А ты сумеешь ли? – Научилась. Голубушка, я вас очень попрошу, разбудите меня часиков в восемь – мне на работу. Я дверь оставлю открытой. И еще... если можно, присмотрите тут за Софьей, пока меня не будет. – Ладно, Оленька. Посижу с ней. – Я уйду ненадолго, после обеда вернусь. – Да не беспокойся, я сколько надо посижу. Иди, чего она там одна. Софья встретила ее подобием улыбки: – Ну... наконец-то... где ты там заплу... тала... – Дыши, дыши носом, не разговаривай. Ольга Николаевна закрыла форточку. Носовым платком осторожно вытерла влажное бледное лицо, перетянула жгутом предплечье. – Не смотри на иголку, лучше закрой глаза. Она без труда попала в вену и ввела лекарство. – Ну, вот. Сейчас всё пройдет... Пульс всё еще слишком учащенно отстукивал удары.

№1 – Сонюшка, что ты дрожишь? Успокойся. – Я боюсь... у меня опять начнется! – Ну, что ты, любимая, всё хорошо, ты нормально дышишь. Постарайся успокоиться и уснуть. – Сядь ко мне. Дай руку. Ольга Николаевна присела на постели с ней рядом и взяла ее руки в свои, чувствуя, как влажные холодные ладони начинают теплеть под ее ладонями. Пульс успокаивался. Зрачки глаз светлели, и агонизирующий ужас в них бесследно растворялся в лукавой сонливой теплоте. – Олюшка, ну что бы я без тебя делала? – Не разговаривай. Закрывай глаза, я погашу лампу. – Не гаси. Хочу видеть тебя. – Ну что ты, Рыжичек, что на меня смотреть? – Я люблю тебя. Не уходи. – Я не уйду... я здесь. Ты спи. Спи. Ольга Николаевна погасила свет и в темноте гладила ей руки, выпростанные изпод одеяла, внимательно следя за ее дыханием. Софья дышала глубоко, спокойно, перестав хватать ртом воздух. Ладони и ступни ног стали совсем теплыми, она както расслабилась, обмякла и откинула голову на стоящие подушки. Ольга Николаевна осторожными и быстрыми движениями освободила от жгутов ее икры – Олюшка... – пробормотала она совсем сонно. – Спи, Рыжичек. Ольга Николаевна озябла. В голове шумело и глаза закрывались сами собой, но она не решалась уйти и лечь. Она знала, что после укола сон должен быть крепок и спокоен, и всё равно боялась, что ровное дыхание собьют хрипы, кашель и агония удушья. Будильник невозмутимым тиканьем отсчитывал минуту за минутой. В какой-то полудреме ей привиделся огромный метроном в физической лаборатории, она вздрогнула, открыла глаза и наконец решилась встать. Но едва она выпустила теплую ладонь, голова на подушках тревожно дернулась, руки сонливо и беспокойно зашарили по одеялу. Ольга Николаевна уселась снова, лаской успокаивая ее руки. Ужасно хотелось спать. Сон всё-таки переупрямил ее. Привалившись виском и щекой к предплечью Софьи, она задремала. В забытьи голова обессилено склонилась на грудь, прямо ухом к сердцу, и гулкие ровные удары отчетливо зазвучали в ее сне – ей снова виделся огромный метроном, и его тонкая стрелка размеренно мельтешила в такт сердцебиению Софьи. (Продолжение повести – в Литературном приложении к № 1 и № 2 журнала)

Спи же близ подруги твоей Нежной, на груди у нее.

№1

Â Î Ï Ð Î Ñ

Îëüãà Ãåðò

Á Å Ç Î Ò Â Å Ò À

Ðàññêàç ìåæäó äåëîì çà ÷àøêîé ÷àÿ

Лишь тебя увижу, – уж я не в силах Вымолвить слова. «Было чертовски холодно, морозы в нашем уральском городке преодолели отметку в минус тридцать градусов и задержались за ее пределами недели на две. Народ по городу передвигался мелкими перебежками: от дома до остановки, от остановки до магазина, оттуда до работы и потом в обратном направлении. Случайные люди по улицам не шлялись, а не случайные спешили мимо театральных тумб, глаз на них не поднимая. Мой взгляд задержался на крупных буквах М А Р И Н А исключительно потому, что трамвая не было, всматриваться в даль трамвайных путей надоело, ресницы слипались от мороза и глаза требовали объектов близких и теплых. Тумба с театральными афишами, стоявшая на остановке, была как раз тем близким и пробуждающим «теплые» воспоминания предметом, на котором глаз мог отдохнуть. Буквы, сложившись в слово, не вызвали никаких ассоциаций. Подойдя поближе, прочитала состав действующих лиц и только тогда пришла в себя, выйдя из сомнамбулического состояния, в которое обычно ввергает мороз. Кое-что о любви Марины Цветаевой и Софии Парнок доходило и до наших провинциальных ушей. «Неужели?!» – весьма вразумительно подумала я. Этот вопрос вмещал в себя много эмоций: недоумение, надежду, радость, и, естественно, всё перевешивало сомнение. Чтобы его разрешить, пришлось пойти в театральную кассу и купить билет на спектакль: «А вдруг это и впрямь о любви Цветаевой и Парнок?». В то время я училась в аспирантуре и жила буквально впроголодь, в театре практически не бывала, так что решение о билете мне далось с большим трудом: стоило ли отдавать последние деньги, чтобы испытать разочарование, натолкнувшись на очередной непрофессионализм, который столь бурно процветал в нашей стране? Выбраться в мороз из теплого дома, чтобы прийти в незнакомое место к не нуждающимся в тебе людям и опять оказаться одной в толпе? А если это действительно пьеса о любви женщин, то снова всем телом чувствовать на себе насмешливо недоуменные взгляды, пытающиеся определить мой пол (надо заметить, я была очень похожа на мальчика, плюс к этому недоумение было бы вписано в контекст пьесы)?

№1 Как всегда размышлений и сомнений было больше, чем того требовало событие. Однако я пошла, стойко перенесла все косые взгляды и, поскольку билеты были без мест, села в первый ряд, чтобы не ставить между спектаклем и собой никого. В этот вечер, как мне казалось, я не испытала никакого потрясения, всё было обычно: любовь и смерть – а о чем же еще писать пьесы? И спектакль был поставлен профессионально: все мизансцены выверены до жеста, до взгляда, до вздоха; цвета костюмов и декораций читались, как текст; звук и паузы выстраивались в четкий ритм. И пьеса была написана добротно: автор прошел по лезвию ножа, не упав ни в «клубничку», ни в патетику адвоката. И актрисы играли мастерски, особенно та, которая исполняла роль Софии Парнок. Чего же боле? Посмотрела спектакль и уйди. Но я не могла выйти из него. Не из театра (его-то я покинула вместе со всеми остальными зрителями), а именно из спектакля: игра продолжалась во мне, я прокручивала его вновь и вновь. Чувствовалось, что в пьесе не всё последовательно увязано, что некоторые эпизоды не состыкуются друг с другом и разрывают логику всего спектакля, к тому же вопрос о том, почему всё-таки расстались Цветаева и Парнок, остался не разрешенным. И я до следующего вечера мысленно доказывала Юрию Волкову, автору пьесы, что он не прав, что спектакль следует выстроить по-другому. А вот сами любовные чувства меня вроде бы совсем и не затронули – здесь как бы всё ясно и понятно: кто же из нас не любил? Возникшие сомнения следовало прояснить. И я вновь пошла на спектакль следующим вечером. При этом мною двигала как бы одна мысль: утвердиться в своем мнении о неправоте Волкова и, удовлетворившись своей правотой, уже более к этому не возвращаться. О, sancta simplicities! Когда на сцену вышла Жанна Герасимова в роли Парнок, весь мой выдуманный домик из разума, логики и слов рухнул под напором эмоций. Увы, я не владею терминологией, чтобы рассказать, как она играла, ведь я не театрал и уж тем более не критик-театровед. Но она сама… Она была царственно игрива и насмешливо трагична. Она была прекрасна во всем – в словах, в жестах, в голосе. Слова из пьесы я уже практически все забыла. Но голос и рисунок движений помню до сих пор, хотя прошло пять лет. Рука, замершая возле груди, палец, падающий по щеке, изгиб приподымающейся ноги под балахоном платья, кончик языка, споткнувшийся о нёбо – всё это осталось в моей памяти, как картинки с выставки. И голос… Стоит только вспомнить первую фразу, которая была произнесена на сцене: «Да это – келья!» – как вся остальная мелодия голоса, то взлетающего в крике, то падающего в шепоте, то льющегося по плоскости, то ныряющего в глубину; голоса, постоянного в своей изменчивости и неизменного в своей притягательности – восстанавливается одномоментно во всей целостности. Я следила за ним с трепетом, как стерегут арию оперного певца: «Не ошибись! Не сорвись! Вытяни эту ноту!» – и он ни разу не сфальшивил. Этот голос проникал в самое сердце, и оно благоговело перед ним. Актриса в роли Парнок была божественна, но не как Бог христиан, а как богини древних греков, перед которыми преклонялись, на кого молились и кого понимали так же, как себя, потому что все чувства и страсти их были человеческими – они были божественны в своей слабости и человечны в своем величии. Я молилась на нее, и я желала ее. Из театра в тот вечер ушла радостная, так как назавтра спектакль должен был состояться вновь. На оставшиеся деньги я опять купила билет, слегка подмерз-

№1 шие гвоздики, и, чуть не подпрыгивая от нетерпения, помчалась в театр. Идти за кулисы с цветами было неловко: сказать всё – нереально, стоять столбом и молчать – предельно глупо, отделаться светскими фразами – невозможно. В общем, я отдала гвоздики кому-то из администрации театра, чтобы их передали Жанне Герасимовой, актрисе, играющей Софию Парнок. И опять же счастливая, что так ловко вывернулась из столь неловкой ситуации и в то же время, наверняка, доставила радость актрисе, я заняла свое уже привычное место в первом ряду. На сей раз мне было ясно, чего я жду от спектакля, и поэтому смотрела только на «Парнок». Это было как наваждение, морок – ее светлые крестообразные одежды, блестящие глаза, латунные волосы, а всё остальное – во тьме, всё другое – чернота и немота. «Марина», решенная в темных тонах и явно не столь искусная в игре, терялась, и только Парнок своими обращенными к ней репликами вырывала ее из мрака... К Марине обращались ее слова, к ней тянулись руки, ей отдавались чувства. Спектакль закончился. «И всё? – Всё». «And nevermore? – Никогда». Сознание конца ударило как обухом по голове. Всё еще не веря тому, я сидела в зале не в силах встать и уйти. Голова была опущена, взгляд тупо вперился в колени и только слух еще воспринимал реальность, которая возвращала меня к будничному существованию. Через проход, тоже на первом ряду, сидели какие-то тетки, весело обсуждая спектакль. Внезапно я уловила в их разговоре мгновенное замешательство и вопрос: «Это кого она зовет?» Смысл фразы дошел до меня не сразу – в эти минуты я всё воспринимала, как сквозь вату. Когда же подняла голову в сторону прозвучавшего вопроса, тетки смотрели на меня. Я взглянула на сцену и увидела только спину Герасимовой, скрывающуюся за занавесом. Я вышла на мороз и простояла два часа под окнами театра в надежде, что когда она выйдет… И что тогда? Не найдя ответа на этот вопрос, замерзнув до онемения конечностей и убедившись в том, что покидать театр «театральные круги» не собираются, я побрела домой. Кое-как отогревшись чаем, полночи писала письмо Жанне Герасимовой и даже отправила его наутро. До адресата оно наверняка не дошло, так как было практически отправлено «на деревню, дедушке». Его дальнейшая судьба меня не волнует. А вот вопрос «Кого она звала?» до сих пор мучает. Может быть, всё-таки меня? Может быть, я пропустила лучшее приключение своей жизни? Возможно, оно бы стало судьбой? Как знать...» Рассказчица иронично усмехнулась и весело взглянула на нас, приглашая посмеяться вместе с ней над ее нелепыми предположениями. О, это робкое, застенчивое, не умеющее жить поколение 70-х, «дети цветов», из которых так и не получились яппи. Конечно, многие их сверстники сейчас являются «новыми русскими», но вышли они из тех, кто никогда не был хиппи, не жил в коммунах, не читал Блаватскую, отксерокопированную с американского издания, не играл на флейте и не заплетал косички своему другу, лежа на берегу Клязьмы. Да и тем «новым русским», кто вышел из урлы 70-х, сейчас наступает на пятки следующее поколение, которое уже не ждет, когда их позовут, а зовет само. Вот только куда?

№1

Ты казалась мне девочкой малой, незрелою. *** Иногда бывает так, что молнии обрушиваются на тебя брызгающим фейерверком, но ты не замечаешь их. Всё, что происходит, тебе знакомо, заранее известно, фатально, но вовсе не радует.

Ï.Áåëîïîëüñêàÿ

*** Когда я вошла в темноту, разбавленную запахом свеч и огоньками сигарет, я узнала, что всё происходящее уже было, а я только должна сыграть в этом маленьком театрике, на этой крошечной сцене свою плохо заученную роль. *** Она обернулась в мою сторону, я увидела два удивленных глаза, обращенных ко мне заранее. Я тут же забыла эти глаза, мои мысли были заняты вопросом не очень важным, но именно тем, ради которого я пришла в эту холодную нишу человеческих судеб. Здесь я встретила знакомую девушку, к которой подошла, чтобы не потеряться в атмосфере, хотя и отрешенной, но вообще-то приводившей меня в волнение. Когда-то я думала, что попаду в окружение своих сестер, но всё оказалось иначе. Я осознала, что так должно быть. *** Под конец вечера глаза, забытые мною в начале, все-таки достигли внимания рассеянной души. Я поймалась. Мы напились....... Банально конечно. Мы поехали на квартиру той самой «знакомой девушки». Мы оказались в одной постели. Мы тянулись друг к другу, потому что так должно было быть – это сценарий. Я играла саму себя (слава богу), не надо было искажать смысл событий, в которые невольно приходилось падать, иначе игра была бы очень дурная, а я – профессионал.

№1 *** Мы не спали всю ночь, не помню о чем болтали, единственное складно: «Как жаль, что через два часа будет утро»....... Полнейший сценарий, даже никаких импровизаций. *** Наутро мы стали говорить об искусстве, о музыке....... Она сказала: «Как здорово! Никогда со мной ничего подобного не было. Заниматься любовью, а после говорить об опере!?»....... Но я забыла эту роль, что там дальше? ....... Ах, да, дальше мы встали, завтракали, надо было ехать домой. Ей хорошо, ей близко, а мне пилить и пилить в даль....... даль....... *** Я оглядела ее при свете. Боже, какое несовпадение. Совсем другой человек. Ну, я и вляпалась. Девочка какого-то бомжового вида. Боже, ну и угораздило....... но откуда она столько знает об искусстве? Оказалось – фантик не сложный – просто она закончила ГИТИС, а я – самородок-испытатель Кулибин. А, впрочем, я ничего не смыслю в высоком. Я темная-претемная....... .......Боже, да она, по-моему, влюбилась. Неужели бывает любовь с первого взгляда? ....... Наверное....... Заглянем-ка в сценарий....... Да, точно, она влюбилась. Седина в голову – бес в ребро. Сколько же ей лет? Я, по наивности, думала – ровесница. Вот к чему приводит невнимательное прочтение предстоящих ролей. Впервые я – жертва чужой любви. Хорошо это или плохо? Не то и не другое. Это просто бред. *** Мне жарко, я хочу ее, почему? Наверное, вживаюсь в роль..... Ведь не совсем же я полная бездарность. Борется всё внутри, ведь я люблю другую. Как посметь изменить ей? Я в поисках совершенной, идеальной пары совершенно забываю о той, которую поклялась любить вечно (перед собой, конечно, какие могут быть клятвы в вечной любви на пороге XXI века.......) ....... Или это автор сценария, сентиментальный старец, забыл, что нынче время-то другое, другое совсем?

№1 Были ли минуты радости и кайфа? ....... Я всё равно всё опошлю. Я не умею радоваться и наслаждаться по полной программе. Я невольно найду какойнибудь изъян. Я – циник. Где там до счастья, не умереть бы от скуки, вот и всё. *** Вчера я подумала, что она, наверное, заставит меня перемениться. Сердце мое теплеет с каждым днем. Ни один еще человек на свете не стерпел от меня столько гадостей, укоров, обвинений, унижений, оскорблений, и прочей желчи. Впервые задумалась: «Что заставляет человека подумать о том, что он влюбился, ведь это же еще осознать надо»....... Если ты не осознал, это не любовь, а просто желание, обычное скотское желание. А мне кажется, я начинаю любить ее. Может, это начало новой истории? Что из этого получится? Бог его знает, придет ...... Что надо делать? .......Влюбиться? ..... Может быть..... Если повезет..... г. Москва, февраль 1996 г.

Но терпи, терпи: чересчур далеко Всё зашло...

В следующем номере журнала, который мы планируем выпустить в марте, будут напечатаны:

• глава «Приключения “сексуального шпиона” на даче» из книги Дэйвида Туллера «Трещина в “железном занавесе”» (David Tuller «Cracks in the iron closet») о гомосексуализме в России, • • • •

окончание повести Лиляны Хашимовой «Вполголоса», письма С. Парнок к Н. Веденеевой, стихи М. Кулаковой, и другие материалы.

Заявки на второй номер журнала присылайте на наш почтовый адрес, а также по e-mail, и редакция вышлет вам журнал наложенным платежом. Наш адрес: 121099, Москва, а/я 10, Харитоновой (в случае предполагаемого ответа со стороны редакции высылайте, пожалуйста, конверт с Вашим адресом). E-mail: island_ostrov@inbox.ru Адрес в Интернете – http://gay.ru/lesbi/ostrov/

Издание не коммерческое. Редакция с благодарностью примет любую финансовую и информационную помощь.

Над номером работали: Ольга Герт и Полина Алексеева. Верстка и рисунки: Ольга Герт.