Литературное приложение "Феминизм и его корни", 2013 г. by журнал "Остров"

Я родилась в Ленинграде в 1947 году. Стихи пишу с шести лет, в шестнадцать лет начала работу над своей первой повестью. Окончила филфак ЛГУ. Когда мне было 22 года, у меня родился сын, растить которого пришлось в крайне тяжелых условиях. В 1978 году удалось опубликовать мою первую повесть в самиздатском журнале «37». В 1979 году я стала одной из инициаторш и издательниц самиздатского женского альманаха «Женщина и Россия», а затем и журнала «Мария». Летом 1980 года была вынуждена вместе с подругами и сотрудницами по феминистской работе покинуть СССР. Очутившись в Австрии, я встретилась с феминистками, которые настоятельно советовали мне прочесть книги о Богинях матриархата («Богиня и ее герос» Хайде Гёттнер-Абендрот и «Богини» Йозефины Шрайер). На английский эти книги переведены не были, а немецким я не владела, читать пришлось с большим трудом, но, когда я это чтение осилила, я поняла, что не всё на свете так безнадежно, как это мне до тех пор казалось: засилье патриархата не вечно, не всегда так было, а значит, не всегда так тому и быть. К тому же я обнаружила множество следов того матриархального общества, о котором писали эти исследовательницы, в русских сказках и в русской литературе. В 1986 году я написала «Апологию Бабы-Яги», которую в 1994 году удалось опубликовать в московском журнале «Преображение» (в 1995 году мне дали за эту работу премию за лучшее выражение феминистских идей). В 1993 году было опубликовано первое издание моего романа «Возвращение к Бабе-Яге». В 1995 году я защитила диссертацию «Наследие Бабы-Яги» в университете Зальцбурга, где я в те годы вела семинары по своей собственной теории. Эта диссертация была опубликована в виде книги в 2006 году, а второе издание романа в новой редакции – в 2004 году. Затем были опубликованы книги с моими стихами и рассказами, и в 2012 летом – книга «Апология на краю: прикладная мифология», в которой я описываю свои попытки разгадать совет Бабы-Яги о том, как убить Кащея.

Феминизм в России в конце 1970-х годов в сравнении с западным феминизмом: различие и сходство ВОЗНИКНОВЕНИЕ АЛЬМАНАХА «ЖЕНЩИНА И РОССИЯ» Меня попросили рассказать о том, как возникли издания для женщин – сначала альманах, а потом и журнал. Но сначала я хочу сказать пару слов о том, в какой обстановке эти издания появились. Как ни странно, но надо отметить, что 1979 год был годом какого-то небывалого для меня подъема на всех этажах того, что тогда называлось второй культурой. Для меня всё началось с того, что 2 января ко мне пришли Наташа Лесниченко со своим другом Лёвой. У них было две просьбы: помочь им спрятать архивы самиздата и организовать нелегальную выставку на дому. Помню эту выставку в моей комнатушке в коммуналке и там же музыкальный вечер, на котором подпольный композитор пел замечательные антисоветские песни. Это было еще зимой, а весной мне удалось организовать поэтический вечер, на котором читались стихи Володи Комарова и сидевшей тогда в тюрьме Юлии Вознесенской. Это происходило уже не в моей тесной комнатушке, а в большой и светлой комнате Вали Лупановой с видом на парк, пришло много людей. Там же примерно через месяц я читала перед собравшейся публикой и свой доклад о советских песнях, написанный по настоятельным просьбам моих читателей. Всё это приподнимало и давало силы выжить в тех условиях, о которых лучше не вспоминать, чтобы не растравлять душу. И вот на фоне всего этого подъема и просветления как-то раз на стрелке Васильевского острова ко мне подошла моя подруга Хильда (по паспорту она числилась как Татьяна Горичева) и протянула мне пару листков, отпечатанных на машинке, и сказала, что художница Татьяна Мамонова приглашает меня принять участие в создании журнала для женщин. Я уже много раз рассказывала о том, как я восприняла это предложение, какие психологические механизмы (вытеснение) мешали мне до тех пор осознать себя как существо некоего пола, а не просто как человека (хотелось звучать гордо!). Поэтому перехожу прямо к техническим деталям: встреча на стрелке Васильевского острова произошла в конце июля 1979 года, а к первому сентября альманах в количестве 10 экземпляров был написан, собран, отредактирован, перепечатан и переплетен (всё это делали мы с Мамоновой). Что касается меня, то я написала для этого альманаха статью «Материнская семья», нашла у какой-то знакомой письмо Юлии Вознесенской из тюрьмы, отредактировала его и перепечатала, то же самое сделала с сочинением моего сына, со статьей Горичевой и с рассказом Сони Соколовой. Остальные материалы перепечатывала и редактировала сама Мамонова, то есть свои собственные статьи и стихи, статью Наталии Мальцевой «Обратная сторо2

на медали», рассказ Ирины Тищенко «Расклейщица афиш» и статью Жанны Ивиной «С гомеровским величием и сапфической чистотой». А Горичева кроме черновика своего текста принесла еще и чудесный перевод из индийской поэзии, сделанный Леной Шварц. Мы с Мамоновой обменялись этими материалами. Я переплела альманах таким же образом, как я переплетала до этого и журнал «37», то есть при помощи гвоздя (держалось крепко), а у Мамоновой была особая машинка для переплета, поэтому те шесть экземпляров, что сделала она, выглядели изящнее, чем мои четыре. Надо сказать, что все тексты перепечатывались на листы размера А5, поэтому в результате альманах вышел в книжном формате. Обложка была темно-зеленая. В обсуждении того, какие материалы брать в номер, а какие отложить на потом, принимали участие все трое, так и договорились, что у альманаха будет три редактора, в этом смысле мы были равноправны, однако литературным редактированием занимались только мы с Мамоновой. Названия у сборника не было – он возник настолько быстро, что название придумать не успели, и Мамоновой пришлось самой на свой страх и риск, не обсудив с другими, назвать его «Женщина и Россия» (надо было использовать возможность немедленно переслать этот альманах во Францию). Но возражений против этого названия ни у кого не возникло. Сами эти сроки – пять недель – уже что-то небывалое в среде самиздата. Поэтому закономерен вопрос: почему до такой степени скоропалительно? От инициальной искры, от зачатия и до готового продукта – всего чуть больше месяца. Стало быть, вынашивать этот альманах не требовалось, всё было уже готово – в подполье, да, именно в подполье, но теперь я уже имею в виду подполье не в политическом, а в психологическом смысле – это возмущение накопилось и клокотало там, внизу, внутри подсознания, и как только приподнялась дверь, ведущая в подпол, возмущение выплеснулось наружу. АНАЛИЗ АЛЬМАНАХА Структура очень необычная – у этого альманаха три вводные статьи, что говорит само за себя (о подходе к реальности и ее освещению с точки зрения плюрализма). Кто-то из читателей назвал альманах «воем», но на самом деле это не столько неразборчивый «вой», сколько вполне разборчивое вскрытие гнойных ран и нарывов. Поэтому справедливее было бы назвать альманах в целом обвинительным актом, предъявленным тогдашнему советскому обществу. Сначала я хочу сказать обо всех остальных материалах, а потом вернуться к трем вводным статьям. Самым обобщающим из обвинительных актов следует назвать статью Наталии Мальцевой из Архангельска (писала под псевдонимом Вера Голубева) «Обратная сторона медали», в которой автор раскрывает такие темы: невозможность существования материодиночки, ужасное состояние яслей и детских садов, и рассказывает про страшную мясорубку – абортарии, куда женщинам поневоле приходится об3

ращаться, потому что прокормить больше, чем одного ребенка, абсолютно невозможно. В остальных обвинительных статьях раскрывается в основном только одна сторона, один аспект невыносимости существования: в тексте «Роды человеческие» – ситуация в родильном доме, в сочинении девятилетнего ребенка «Золотое детство» – то, что происходит в пионерском концлагере, как он назвал то заведение, предназначенное якобы для оздоровления и летнего отдыха, куда он попал летом 1979 года. В письме Юлии Вознесенской из тюрьмы рассказывается о том, что происходит с молодыми девушками в советских тюрьмах под руководством матерых садистов и садисток. «Если об этой истории не узнают все – чего мы будем тогда стоить!» – так заканчивает она свое письмо из тюрьмы, и по сути этот порыв можно назвать лейтмотивом всех четырех обвинительных заключений. Интересно, что этим четырем беспощадным разоблачениям в теле альманаха противопоставлены четыре довольно светлых текста – не то чтобы безоблачных, но полных описаний яркой и противоречивой жизни. Это рассказ Ирины Тищенко «Расклейщица афиш» – о необыкновенной художнице, рассказ-сказка Сони Соколовой «Летающие ящеры», в котором она создает альтернативный замысел (Gegenentwurf) господствующему скудному способу существования, и поэтическая статья Жанны Ивиной, которая сравнивает поэзию Уолта Уитмена и Марины Цветаевой – статья совершенно необычная для того времени, потому что намекает на бисексуальность обоих поэтов. И четвертым в этой упряжке разноцветных текстов следует назвать гениальный перевод индийской поэзии Махадеви, сделанный Леной Шварц. Может быть, на фоне четырех «черных» обвинительных актов эти светлые вкрапления звучат особенно ярко – как самоцветы. Подкреплен этот «положительный полюс» альманаха еще и стихами самой Мамоновой. Вернемся к трем вводным статьям, которые справедливо назвать программными: первая из них подписана «редакция альманаха», но написана самой Мамоновой, вторая в форме письма к подруге написана Горичевой, и третью статью – «Материнская семья» – написала я. Что в них общего – казалось бы, они очень разные и даже противоречат друг другу, но для всех трех характерно то, что пишет в своем тексте Мамонова – «Женщина не видит истинного своего врага и, убегая от самой себя, тычется в темные углы чуждой ей "культуры"». А куда же и тыкаться было, если никакой другой культуры, кроме чуждой, мы тогда не знали и знать не могли, она была от нас скрыта за семью замками! Сама Мамонова тыкалась в темные углы политического устройства своей родины, Горичева тыкалась в темные углы той религии, которую ей преподнесли (а она не усомнилась и проглотила то, что ей протягивали в качестве религиозной благой вести, поэтому наряду с очень тонким анализом психологической ущербности советского человека в тексте Горичевой находим огульное осуждение религиозных корней, таящихся в прошлом). А я тыкалась в темные, неосвещенные углы истории – мало про нее знала, да и узнать было неоткуда. 4

Надо сказать, что все три программные текста не просто констатируют невыносимость существования женщины, но и предлагают какой-то если не выход, то светлый полюс, какую-то твердую основу, на которую предположительно можно было бы и опереться. Грубо говоря, Мамонова кричит: да вы что, опомнитесь, вы же называете себя последователями Ленина, а Ленин был против угнетения женщины – это вы свернули на топкую дорогу, а я вас призываю вернуться к тому исконному учению, которое провозглашал Ленин! А Горичева решила возложить все свои надежды на поклонение Богоматери, не разобравшись в том, откуда это поклонение взялось, кто и когда его ввел – если бы не поленилась узнать, то пелена с ее глаз, как мне думается, свалилась бы (о том, что поклонение матери Иисуса ввел в 432 году архиепископ Кирилл, тот самый, который за шестнадцать лет до этого, в 416 году, подбил свою паству в Александрии ворваться в здание академии наук и заживо разорвать на клочки великого философа древности Гипатию, которая, как и «наша» Василиса Премудрая, мудрее своего отца родилась и славилась невероятной красотой, и я узнала сравнительно недавно). Два полюса защиты и прибежища выдвинули эти две женщины – один полюс в политическом прошлом, другой – в прошлом религиозном. Положительный полюс, который в своей статье выдвинула я, находился не в прошлом, а скорее в будущем, в той потенции, которая, как мне тогда казалось, скрывается чуть ли не в каждой женщине. То есть искать спасения не в Ленине и не в Богоматери, а в самой себе. Если кому-то вспомнился текст «Интернационала», то это не случайно: «Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и не герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой». Не случайно, и в то же время я сознательно эти слова не вспоминала, более того, я не понимала, в каком жанре я пишу то, что пишу (ту статью), и только уже гораздо позже до меня дошло, что статьято была написана в жанре манифеста; через два года, когда мы в Париже сочиняли шуточную песню про антифеминистов, у меня вдруг вырвалась (не сочинилась!) такая строчка, которою эта песня и кончается: «Призрак феминизма очищает мир». На этом-то месте и удалось понять, что жанр, в котором писалась и та моя статья и все последующие для журнала «Мария», был жанром манифеста, что я прямо сравнивала (может быть, в подсознании, не на словах) призрак феминизма с призраком коммунизма. Отсюда и приподнятый над реальностью, ритмизированный стиль последних абзацев той статьи – думаю, что никто не стал бы опровергать того факта, что и коммунистический манифест написан не будничной прозой, даже и сама эта фраза про призрак коммунизма, который бродит по Европе, уже звучит как стихотворение в прозе. Надо сказать, что в то время, когда статья была написана, она ни у кого не вызывала ни удивления, ни нареканий, неудобной она стала в последнее время, через тридцать лет после своего появления. Теперь она у некоторых 5

вызывает вопросы, например, как это может быть, что я считаю женщину и жертвой, и сверхчеловеком. А механика та же самая, как в истории с пролетариатом: Маркс видел угнетенных и подавленных, униженных и оскорбленных, и предчувствовал, что в них скрыта огромная сила перевернуть и свое положение, и весь мир впридачу. То, что касается униженности и угнетенности, он мог подсчитать и доказать, и обмозговать, а то, что касается потенциала, он мог только предчувствовать. Так же и в этой статье – «Материнская семья» – угнетенность женщины я могла доказать на множестве фактов, а то, что женщина может превратить свои неподъемные обязанности в неотъемлемые права и стать не только физическим, но и духовным творцом будущего мира – это было предчувствие и благое пожелание. Если говорить о том, можно ли найти сходство между материалами альманаха и западным феминизмом, то это последнее из трех программных заявлений по сути мало чем отличалось от того, чем занимались западные феминистки – в нем было прямое empowering 1, Ermutigung 2 – это текст, направленный на то, чтобы сдернуть пелену с глаз и с души, вдохновить и придать силы. Если чем и отличалось, то поэтической формой (ритмизованная проза). Но и остальные два программные выступления можно напрямую сравнить с феминизмом француженок, в особенности тех, которые нас защищали и спасали от преследований со стороны властей. Эти женщины утверждали, что они в своей работе опираются на марксизм и психоанализ Фрейда, а в нашем альманахе мы видим ссылки на политику Ленина у Мамоновой и на психоанализ Юнга у Горичевой. Казалось бы, всё на месте. Конечно, понятно, что для западных женщин обращение к Богоматери оказалось неприемлемым (на Западе такое обращение характерно для ультраконсервативных слоев) и в особенности употребление слова «ведьма» в негативном смысле (я имею в виду название доклада Горичевой «Ведьмы в космосе» в первом номере журнала «Мария») – такое употребление выводит из себя, загоняет на пальму любую женщину в тех странах, где церковь в течение пяти веков занималась систематическим сожжением заживо женщин под предлогом, что они – ведьмы. Но даже если бы эти две красные тряпки, введенные и в альманах и в последовавший за ним журнал «Мария» Горичевой, в этих изданиях не присутствовали, тем не менее и всё-таки оба эти издания были бы восприняты с недоумением, если не с негодованием, потому что не на поверхности, а в своей сути, в своем инициальном ядре они описывали тот феномен, который для западных феминисток оказался невместимым – я имею в виду угнетение женщин женщинами – и на этом месте придется вернуться к моменту инициального зачатия альманаха.

Расширение прав и возможностей, увеличение силы и вдохновение (англ.).

Придание мужества (смелости), от слова Mut (нем.) – мужество. Приободрение.

ОТЛИЧИЕ ОТ ЗАПАДНОГО ФЕМИНИЗМА Как я уже говорила, альманах начался с того, что я прочла статью Мамоновой «Роды человеческие». Наверное, многие не обратили внимания на название этой статьи. А ведь без нее никакого прозрения и никакого альманаха не возникло бы. Статья описывает те пытки и ужасы, то глумливое отношение и цинизм медперсонала, которое ни в каком другом заведении не встретишь. Эта статья оказалась на самом деле рычагом, приподнявшим дверь в полу, дверь, ведущую вниз, в подполье, о котором я вроде бы и не подозревала, – то есть она победила процесс психологического вытеснения всего того неподъемного и невыносимого, что связано с принадлежностью к не привилегированному полу. Прозревшая после прочтения этой статьи, я смогла рассмотреть и многие другие аспекты угнетения и дискриминации женщин. Но как же это может быть, – спросила меня уже в Копенгагене (во время пресс-конференции) одна западная журналистка, – что с женщинами в роддомах обращаются так плохо, если там работают в основном женщины? Этой журналистке, как я помню, тогда показалось, что она уличила меня во лжи – меня, клевещущую так подло на такую прекрасную страну, в которой царит такое замечательное равноправие. Но если задуматься над этим вопросом всерьез – как же это может быть, на самом деле, что женщин мучают сами же женщины? ЖЕНОНЕНАВИСТНИЧЕСТВО В СССР: ПРИЧИНЫ Презрение ко всему женскому, или, как его позднее во вступительной статье к альманаху определила Мамонова, женоненавистничество, было разлито по всему обществу таким густым слоем, что первыми его наглотались сами женщины. Вот какую причину этого женоненавистничества (запрятанного в новые формы) в СССР выдвигаю я в качестве гипотезы: Чтобы скинуть ярмо векового угнетения, этот «гнет вековой навсегда», было решено выгнать с глаз долой, из сердца вон причину угнетения, то есть человеческий пол, но не всякий пол: мужской пол никто не уничтожал, уничтожали и топтали еще в зародыше, в раннем детстве представление о том, что девочка обладает каким-то не тем, другим полом. В послереволюционные годы (двадцатые и тридцатые), по воспоминаниям современниц, всё женское, все проявления женственности высмеивались как проявления сентиментальности – «мы ржали над любыми проявлениями женственности», по словам сестры моей матери (родившейся в 1928 году). Никто не знает и никогда не узнает, на самом ли деле любовь и забота являются принадлежностью женского пола в его биологическом воплощении, но в ту пору, когда родители тех, кто позднее стали нашими угнетателями, были детьми, процветало именно это представление: любовь и забота были отнесены к той сфере пола, которую надо было высмеивать – и высмеяли до конца. Об этой механике, связанной с такими психологическими 7

орудиями, как перенос и проекция, я сказала в другом докладе («От гермафродитизированной девочки до беспощадной матери», – доклад, прочитанный 19 декабря 2012 г. в Центре независимых социологических исследований – публикуется ниже, с. 26–47), а сейчас хочу заострить внимание на следующем аспекте: деформированные личности с бесчеловечными лицами возникли не сами по себе в таком подавляющем количестве, и не случайно угнетателями зачастую оказывались женщины. Но угнетателями кого? Всех, можно сказать. Да, они угнетали всех, но прежде всего – самих себя и то, что в них еще оставалось от нежности и доброты, от тех качеств, которые не успели высмеять до конца. Поэтому, когда они видели беспомощное существо, запутавшееся в бюрократических дебрях, они должны были его лягнуть посильнее, чтобы заткнуть глотку собственной беспомощности. Поэтому весь наш быт состоял из постоянных унижений, из столкновений с недобрыми личностями, более всего на свете боящимися недорезанного голоса собственной доброты. Это было тем покрывалом, что распространялось на всех. Но в одном аспекте нашей жизни уже привычное это покрывало оказалось абсолютно невыносимым – и почему? – потому что из этого места было невозможно убежать. Убежать можно не только из жилконторы, убежать можно даже и из университета, если невмочь терпеть издевательства со стороны такой секретарши, какою была наша Зинка (см. в романе «Возвращение к Бабе-Яге»). Теоретически убежать можно отовсюду – но из роддома не убежишь. В этом вся разница, и в этом – непосредственная причина того, почему возник альманах «Женщина и Россия». Наслушавшись уже теперь о причинах унижений в немецких концлагерях, где тоже женщины мучали женщин, я поняла, что советские роддома были своего рода отделениями концлагеря, где фрустрированные женщины определенного возраста могли, имели, получили возможность поиздеваться вволю и всласть над роженицами в точности по той же психологической схеме, по которой бывшая проститутка Лиза в Освенциме издевалась над заключенными женщинами, может быть, из более благополучных слоев общества – ей это было всласть. И им, нашим ленинградским, советским, это было всласть. Я говорю о женщинах определенного возраста не случайно: потому что выпавшие из этого возраста, родившиеся до революции и задолго до нее старушки, которым в 1970-м было далеко за 70 лет, этим комплексом, этим набором садистских черт, насколько я помню, не обладали (не помню ни одной садистки этого возраста). СХОДСТВО С ЗАПАДНЫМ ФЕМИНИЗМОМ Итак, статья Мамоновой о родах явилась своего рода рычагом, который приподнял дверь, ведущую в подполье. Но когда мои глаза разглядели, что там, внизу, творится, я осознала, наконец, на каком я свете нахожусь, с какими преградами сталкивалась, и почему. Я поняла, что это угнетение женщин женщинами в роддоме, как 8

и в абортарии, как и в яслях и в детских садах, куда женщинам приходится отдавать своих детей – так вот, я поняла, что оно идет из другого угла и тесными нитями, кровеносными сосудами связано с угнетением другого рода, которому я подверглась, как ни странно, в среде ленинградского самиздата. То есть опять та же механика: угнетение со стороны угнетенных, казалось бы, по всем статьям таких же угнетенных, как я сама – по всем статьям, за исключением одной. В среде самиздата я нарвалась на то угнетение, которому женщины подвергались веками – до наступления социализма или того строя, что тогда называли таким именем. На угнетение со стороны того самого «гнета рокового навсегда», с которым боролась еще моя бабушка со своими подругами (одной из ее близких подруг была Александра Коллонтай). Можно ли назвать феминизмом борьбу за улучшение условий жизни женщины? Я думаю, что да – это была борьба за право давать жизнь своим детям в достойных условиях и воспитывать их в таких условиях, которые не разрывают душу. Но можно ли эту борьбу назвать борьбой именно за равноправие? Я думаю, что нет – потому что эти права мужчинам не нужны – по крайней мере, тому большинству, у кого душа не болит из-за всех тех пыток, которым подвергают их жен и подруг в этих родильных заведениях. В природе обязанности распределены неравным образом. Об этом можно постараться забыть, и тогда мы получим во втором поколении то, что уже имели – то ли социализм, то ли капитализм, но непременно с бесчеловечным лицом. Обязанности распределены неравным образом, поэтому права должны неравенство уравновешивать. Но в СССР этого не происходило, и равноправие понималось как уравнивание неравного при помощи вытеснения на психологическом уровне, что распространялось затем на все сферы жизни. Поэтому в своем альманахе, как и в последующих журналах мы вскрывали нарывы и язвы тогдашнего общества: вот что происходит в роддомах, в абортариях и в тюрьмах, вот как обращаются с нашими детьми. Но о том, как обращались с нами конкретно в самиздатовских журналах, об этом мы почему-то не писали. Угнетенные строем, решившим не замечать тех особых потребностей, которые невозможно отнять у половины человечества, то есть обреченные на тяжелейшую работу в болезнях и в голоде, как бы опущенные крылом в какую-то грязную жидкость, – нас одно это уже тормозило в развитии, уже это не давало расправить крылья – мы в то же время получали пинки со стороны своих коллег, которым ни в роддомах, ни в абортариях страдать не приходилось. Не приходилось болеть всеми теми болезнями, которыми болеют после таких родов, и голодать, чтобы накормить детей. Вот тут уже начиналось то простое и совсем не природное и даже не идеологией социализма обусловленное неравноправие – которое роднило нас с феминистками из других стран.

РЫЧАГ Как я уже много раз рассказывала по другим случаям, для меня участие в этом альманахе началось с того, что я прочла статью Татьяны Мамоновой «Роды человеческие». Татьяна Горичева, которая была как бы курьером в нашей среде, в июле 1979 года передала мне эту статью вместе с предложением участвовать в создании женского журнала (тогда это издание еще не называли альманахом). Надо подчеркнуть, что пока никакого альманаха не существовало, что существовало – так это только мечта самой Мамоновой женский журнал издать. Но этой мечте к тому времени исполнилось уже четыре года, и сколько она ни искала соратниц, тех, кто с нею вместе решился бы создать такое издание, она никого найти не могла. Не знаю, есть ли смысл рассказывать о том, что происходило дальше с альманахом и с его авторами и создательницами, думаю, что информации об этом достаточно, хотя ее и постарались выкинуть из Википедии 3, но о том, как и почему происходило это вытеснение, и не при советской власти, а год назад, разговор отдельный. Всю эту историю я рассказывала летом, и эти мои выступления еще не ушли из интернета. А сегодня я попыталась рассказать ту же историю с другой стороны, в другом ракурсе, в надежде, что эта многогранная история станет понятнее.

Татьяна Горичева, Татьяна Беляева и Наталия Малаховская

Ленинградский феминизм 1970-х годов: статья, удаленная из Википедии http://ravnopravka.ru/2013/05/leningrad_feminism/ 10

Доклад «Мифологические аспекты

в русской женской прозе последних лет», прочитанный в апреле 2005 года на конференции в университете в английском городе Bath В русской литературе можно найти отражение мифологических аспектов – как парадигм, так и синтагм. Когда я говорю о парадигмах, я имею в виду прежде всего отражение ипостасей богини, как они представлены в русских сказках, а кроме того, отражение образа сказочных героев и героинь. Из методологических соображений я выбираю ту схему ипостасей богини, которая представлена в работах Хайде Гёттнер-Абендрот 4. Абендрот говорит о богине периода простого матриархата – о хтонической богине, богине прежде всего земли, единой в двух лицах (богине любви и богине смерти), и о богине периода развитого матриархата, единой уже в трех лицах: богине–испытательнице, воинственной деве, обитающей в небесном царстве, богине наземного царства – богине любви и плодородия, и о богине подземного и подводного царства – богине мудрости, смерти и воскресения 5. В мифологических повествованиях разных стран и народов Абендрот находит отражения различных ипостасей этой исходно единой богини. Замечательно то, что в русских сказках эта богиня предстает действительно как единая в трех лицах, что я подробно доказываю в своей диссертации «Наследие Бабы-Яги» 6. В русской литературе XIX–XX веков удивительно отчетливо, порой до мельчайших подробностей отражаются все ипостаси этой богини, а также образы сказочных героев и героинь. Но не только парадигмы сказочной мифологии отражаются в русской литературе, но и ее синтагмы, то есть показанная в сказках цепочка избавления от беды и третий путь – тот путь, которым должны идти герои сказок, если они хотят, чтобы богиня им помогла. («Цепочка избавления» и «третий путь» – это мои термины, которые я использую в своей диссертации). В этом докладе я хочу показать, как эти парадигмы и синтагмы отражаются – или не отражаются – в русской женской прозе двух последних десятилетий. 4

Abendroth Heide Göttner. Die Göttin und ihr Heros. München, Frauenoffensive, Auflage 5, 1984 (далее – Абендрот).

Там же, с. 17–18.

Малаховская Н. Наследие Бабы-Яги. Диссертация. Университет Зальцбурга, Институт славистики, 1995. 11

Очень интересное отражение хтонической богини, то есть богини матери-земли, находим в одном из совсем недавно появившихся произведений – в романе Татьяны Москвиной «Смерть – это все мужчины» 7. И в русской литературе XIX–XX веков есть упоминание об этой богине: так, Соня Мармеладова в романе Ф. Достоевского «Преступление и наказание» советует несчастному убийце Раскольникову поклониться на все четыре стороны, а потом поцеловать землю, потому что своим убийством он осквернил саму землю: «Тогда Бог тебе жизни пошлет», – говорит Соня. Но из контекста становится понятным, что тот бог, который пошлет ему жизни, и есть сама земля 8. Еще отчетливее та же мысль высказывается другой «святой женщиной» в романе того же автора, «Бесы» – Богородица и есть сама мать-земля 9. Если западные исследователи привыкли считать, что христианская религия, присвоив себе некоторые черты матриархальных религий, использует только «положительный» аспект богини, перенося его на образ Богоматери, то в русской народной традиции, которую передает Достоевский, на образ Богоматери переносятся черты богини именно хтонической – поэтому целовать Раскольникову надо не образ богини (например, икону с изображением черной богоматери, что казалось бы естественным), а саму «грязную, заплеванную землю». Почитание земли как плодородной почвы находим и у В. Распутина в повести «Последний срок» – там речь идет о той земле, которую одна из героинь его повести пахала, то есть именно о почве 10. Татьяна Москвина совсем не так отражает почитание земли. Может быть, потому что она уже давно порвала с деревенскими традициями, а может быть, потому что она росла в период покорения космоса, она выбирает почитание земли как космического тела, как планеты. Причем ее героиня поступает на удивление просто – для своих магических действий она покупает глобус – символическое воплощение нашей планеты, и поступает с этим символом так же, как она до этого поступила с фотографией своего возлюбленного – она протыкает этот предмет 11. В произведениях женщин-писательниц последних десятилетий отражается не только хтоническая богиня – богиня земли, но и богиня

Москвина Т. Смерть – это все мужчины. C-Пб.: Амфора, 2005.

Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. Минск: Юнацтва, 1983. С. 438.

Достоевский Ф.М. Бесы. Лениздат, 1990. С. 127–128.

Распутин В. Повести. М.: Молодая гвардия, 1978. С. 469–474.

Москвина Т. Указ. соч. С. 296–299.

периода развитого матриархата, причем в отличие от сказок, где богиня Баба-Яга действительно едина в трех лицах, в этих произведениях каждая ипостась богини отражается по-отдельности. Первая ипостась этой богини – царица небесного царства – в сказках отражается в двух вариантах. Во-первых, это – Баба-Яга – испытательница, а во вторых, это – воинственная дева, которая в одиночку побеждает целые армии. Те же самые два варианта находим и в современной русской женской литературе, но если второй вариант – воинственная дева – в произведениях женщин-писательниц отражен на редкость хорошо и крайне широко, то первый вариант, насколько мне известно, в современной женской прозе появился только дважды в начале 1990-х годов – так, как если бы именно тогда возникла потребность в именно таком отражении образа богини. Какова же сама Баба-Яга, когда она является в своей первой ипостаси? В ее образе совершенно точно воплощаются черты богини небесного царства: день, ночь и красное солнце – ее «верные слуги» (в сказке «Василиса Прекрасная», где она испытывает и инициирует двенадцатилетнюю девочку) 12. Баба-Яга не лежит на печи, как в сказках, где она выступает в других ипостасях, а облетает каждый день вокруг земли на своей священной кобылице, как египетский бог Ра оплывал вокруг земли на своей барке (см. сказку «Марья Моревна») 13. И вообще в сказках этого рода она находится в полете – пролетает над лесом, но не на метле, как западно-европейские ведьмы, а в ступе. Когда звучат эти слова – «царица небесного царства», – те из нас, кто был воспитан в религиозной традиции, невольно представляют себе мягкую и нежную красавицу – именно, Богоматерь. Но Богоматерь – это отражение не первой, а второй ипостаси богини – богини любви и красоты или Бабы-Яги – дарительницы. А Баба-Яга в роли первой ипостаси обладает очень непривлекательными чертами характера: теми, которые принято называть «неженскими». Особенно наглядно это проявляется в сказке «Василиса Прекрасная», где она груба, беспардонна, провоцирует героиню и во всем ведет себя, как сказал бы современный человек, вульгарно: храпит, свистит, наедается за десятерых, говорит резко и отнюдь не ласково, в отличие от тех сказок, где она выступает в роли дарительницы, то есть богини любви и плодородия. От второй ипостаси в этой сказке остался только один 12

Василиса Прекрасная // Народные Русские сказки А.Н. Афанасьева в трех томах. М.: Художественная литература, 1957. Т. 1, №104. С. 163.

Марья Моревна // Народные Русские сказки А.Н. Афанасьева в трех томах. М.: Художественная литература, 1957. Т. 1, № 159. С. 379–380. 13

рудиментарный признак: пройдя по дому Бабы-Яги, Василиса «подивилась изобилию во всем» 14. Надо признать, что в произведениях русской литературы XIX–XX веков, хорошо сохранивших следы всех ипостасей богини, отражения именно этой стороны первой ипостаси богини не встречается. Оно появляется неожиданно и независимо друг от друга у героинь двух женских прозаических произведений: у Шамары, героини одноименной повести Светланы Василенко 15, и у Нади, героини моего романа «Возвращение к Бабе-Яге» 16. Обе эти героини перешагивают границы того, что считается хорошим тоном, и даже границы политической корректности. Шамара – наглая до крайности, бегает по городку, где она живет и работает, с петлей на шее в знак того, что хочет повеситься, унижает других людей, нагло грабит их и разве что не убивает свою соперницу и мужа – идет за ними с ножом в руке, с которого капает кровь 17. Нет сомнения в том, что это – сильная женщина, но это еще и женщина, которая наслаждается своим превосходством над другими, разнузданная, рассвирепевшая; женщина, которая сбросила с себя все вековые наслоения цивилизации и провалилась в пекло доисторических яростных стихий, превратилась в доисторического зверя. В такую же хищницу превращается и героиня моего романа, Надя, которая прямо сравнивает себя с тигрицей и чувствует, как на ее спине загораются рыжие тигриные полоски, чувствует, что она ходит на тигриных лапах и готова в клочки разорвать любого, кто окажется за дверью 18. И в том, и в другом произведении героинь доводит до этого состояния несчастная любовь – тот повод, который заставлял героинь других эпох кидаться в воду (например в повести «Бедная Лиза» Карамзина) или под поезд (в романе «Анна Каренина» Л. Толстого). Вместо агрессии, направленной против самой себя, эти две героини выбирают неженский или даже анти-женский вариант поведения – откровенную агрессию против окружающих, причем агрессию такого рода, для определения которого лучше всего подойдет распространившееся в России в последние пятнадцать лет словечко «беспредел» – в поведении этих двух героинь нет никаких границ. Но вернемся к первой ипостаси богини. Как я уже говорила, второй вариант отражения образа этой ипостаси в сказках – 14

Василиса Прекрасная. С. 161–162.

Василенко С. Шамара. М.: Столица, 1991.

Малаховская А.Н. Возвращение к Бабе-Яге. С.-Пб.: Фарн, 1993.

Шамара. С. 29.

Возвращение к Бабе-Яге. С. 38.

это волшебная героиня, т.е. молодая воинственная богиня. Она побеждает в одиночку целые армии, как Марья Моревна, она владеет заветным райским садом, в котором растут молодильные яблоки и находится колодец с живой водой (во многих вариантах сказки о молодильных яблоках сама юная богиня, называющаяся царь-девицей, является источником живой воды). В русской литературе XIX века дается на удивление точное описание образа этой ипостаси богини – так, как если бы русские писатели могли каким-нибудь образом узнать о схеме ипостасей богини, приведенной в книге Абендрот. Описывая свою ЦаревнуЛебедь, Пушкин употребляет буквально такие слова: Месяц под косой блестит А во лбу звезда горит 19. Такой же полумесяц – атрибут первой ипостаси богини, по схеме Абендрот – надевает себе на голову «заместо венка» в вещем сне Лукерья, героиня рассказа Тургенева «Живые мощи», которая к тому же сравнивает свой подвиг терпения с подвигом Жанны д'Арк – воинственной девыспасительницы, воплотившей первую ипостась богини в исторической реальности 20. Абендрот пишет о том, что именно потому, что Богородицу в католической религии называют царицей небесного царства, она изображается стоящей на полумесяце 21. Отражение сказочно могучей женщины находим и в широко известных в России строфах поэмы Некрасова «Мороз Красный нос»: «В игре ее конный не словит, /В беде не сробеет – спасет: /Коня на скаку остановит, /В горящую избу войдет» 22. Замечательно, что в последние пятнадцать лет в женской русской прозе потребность в отражении именно этой ипостаси богини достигла такой степени, что появился даже целый новый жанр – женский детектив. Известно высказывание Елены Гощило о том, что «Маринина со своей Настей Каменской сделали для изменения патриархатного менталитета в России много больше, чем все феминистские движения и научные работы» 23. 19

Пушкин А.С. Сказка о царе Салтане. М.: Малыш, 1978. С. 64.

Тургенев И.С. Записки охотника // Собр. соч. М.: Художественная литература, 1953. Т. 1. С. 424–425, 427.

Абендрот. С. 129.

Некрасов Н. Стихотворения. Л.: Советский писатель, Библиотека поэта, 1950. Т. 1. С. 70.

Трофимова Е. Феномен романов Александры Марининой в контексте современной русской культуры // Общественные науки и современность. РАН, 2001. №4., С. 171). (Далее – Трофимова Е.). 15

Героиня Марининой, Настя Каменская, побеждает в одиночку целые армии – преступные организации, но не с помощью физической силы, а при помощи своего интеллекта: «У Марининой происходит любопытная подмена: главным интеллектуальным центром становится женщина» 24, – причем «"женский" образ мыслей героини зачастую оказывается плодотворнее в раскрытии криминальных интриг, нежели логические схемы мужчин, ее коллег» 25 (в этом пункте приходится заметить прогресс по сравнению с 1970-ми годами, когда женщин хвалили за «мужской» ум 26). Но если и в сказках, и в перечисленных выше произведениях русской литературы XIX века молодые волшебные героини этого типа, то есть наследницы богини (дочери или племянницы Бабы-Яги) никогда не выступают в роли одной только первой ипостаси – воинственной девы, проводящей испытания, – а являются соединением первой и второй ипостаси, то есть в них воплощается и невероятная сила, и безмерная красота, и такая эротическая привлекательность, что мужчиныгерои готовы на смерть, лишь бы побыть час-другой с такой богиней, то в произведениях современных женщин-авторов детективов проскальзывает потребность отделить свою героиню от любых воспоминаний о традиционных женских качествах – о тех, что соотносятся со второй ипостасью богини, богиней любви, красоты и плодородия. Ирина Прохорова пишет о Марининой, что она «недаром... педалирует некрасивость (своей) героини» 27. Критики подчеркивают и то, что героиня Марининой «не умеет готовить и не хочет иметь детей» 28. По словам Ирины Савкиной, в романах Марининой показываются такие «модели женственности, которые не соответствуют патриархатному стереотипу» мышления 29. 24

Прохорова И., Дашевский Г., Дубин Б., Козлов С., Носов А. На Rendes-vous с Марининой. «Круглый стол», состоявшийся 17 апреля 1998 года // Неприкосновенный запас. 1998. №1. С. 39 (далее – Прохорова и др.). 25 Трофимова Е. Феномен детективных романов Александры Марининой в культуре современной России // Творчество Александры Марининой как отражение современной российской ментальности. Москва: РАН, МГУ, 2002. С. 30. 26 см. TRIVIA, P.O. Box 606. N.Amherst, MMA 01059, «Terra incognita» by Natalia Malachowskaja, p.29. См. также Нина Габриэлян, с. 40. 27 Прохорова и др. С. 39. 28

Наринская А. Кровь и любовь в одном флаконе: Александра Маринина как предмет российского экспорта // Эксперт, 1998. № 10. С. 65.

Савкина И. Гляжусь в тебя, как в зеркало... // Творчество Александры Марининой как отражение современной российской ментальности. С. 11.

По моему мнению, это разделение отражения образа первой и второй ипостасей богини в современной женской прозе неслучайно: о том, что так называемые традиционные женские качества не имеют в себе ничего позорного, а просто соотносятся со второй ипостасью богини – богини любви и красоты или Бабы-Яги – дарительницы, все давным-давно забыли. Патриархальное общество настолько бесстыдно эксплуатировало эти качества в течение веков, что они вызывают у читателей – и особенно у читательниц – подозрение. Видимо, поэтому в современной женской прозе так трудно встретить адекватное воплощение именно второй ипостаси богини. В русской литературе XIX века встречаем намеки на такое воплощение этой ипостаси богини: герои Достоевского говорят о том, что красота спасет мир 30, герой рассказа Лескова считает, что его возлюбленная – цыганка Груша – создала и небо, и землю 31, а Хвощинский, герой рассказа Бунина «Грамматика любви», уверен в том, что его возлюбленная управляет всем в мире, в том числе и погодой 32 (как «госпожа Холле» в одноименной немецкой сказке 33). Но современная женская проза от любви зачастую открещивается. Особенно это заметно в рассказах Татьяны Толстой, которая (если использовать ее собственные слова из рассказа «Пламень небесный» 34) «стремится превратить в какашку» любое проявление любви, от легкой симпатии к больному человеку, от восхищения певицей и нежной привязанности к нянечке до любви эротической 35. О том, как она это делает в рассказе «Поэт и муза», я хочу сказать отдельно в рамках синтагматического анализа. Для богини Бабы-Яги именно поиски любви были настоящим «делом»: когда к ней приходил герой или героиня, Баба-Яга первым делом спрашивала: «Дело делаешь или от дела бегаешь», и если в ответ слышала, что герой или героиня ищет возлюбленного, она начинала тут же им помогать. Для Татьяны Толстой любовь – это откровенно «не-дело», и поэтому о любви она пишет цинично. 30

Достоевский Ф.М. Идиот. Лениздат, 1987. С 82, 545. Лесков Н.С. Очарованный странник // Повести и рассказы. М.: Художественная литература, 1983. С. 81. 32 Бунин И.А. Поэзия и проза. М.: Просвещение, 1986. С. 259. 31

Brüder Grimm. Kinder und Hausmärchen. Auswahl, Verlag Philipp Reclam jun. Leipzig, 1984. S. 84.

Толстая Т. Ночь // Рассказы. М.: Подкова, 2001. С. 146: «...вечно он сводит мечту всего прогрессивного человечества к какой-нибудь какашке».

Там же, особенно рассказы «Поэт и муза», «Самая любимая», «Пламень небесный», «Река Оккервиль», «Охота на мамонта». 17

Враждебное отношение к любви находим не только у Толстой. У героини Александры Марининой вместе с отсутствием красоты и неумением/нежеланием вести домашнее хозяйство обнаруживается и менее безвредное качество – бессердечие, которое автор провозглашает как некую новую добродетель: показателен в этом отношении один короткий Настин разговор со своим отчимом, который, узнав, что Лёша – муж Насти – уезжает на три месяца в командировку, спрашивает, не соскучится ли она одна, но «Настя вскинула на отчима удивленные глаза. – Пап, ты ж меня знаешь. – Знаю, знаю, – вздохнул Леонид Петрович, – (...) Ты даже по маме не скучала, пока она за границей жила» 36. Создается впечатление, что в своих усилиях откреститься от традиционного (=патриархатного) набора «женских добродетелей» Маринина вместе с водой выливает и ребенка. И критик Елена Трофимова пишет об этом с сочувствием, называя этот душевный холод или неспособность любить даже родную мать «отсутствием заботы» и традиционной добродетели «обслуживания женщиной своих близких» 37. Но, по-моему, отсутствие привязанности к матери и к любимому человеку («не скучала») с обслуживанием ничего общего не имеет – и близко не лежало. Надо признать, что героиня Марининой не только не любит свою мать, но и испытывает к ней отвращение, как и – между прочим – ко всему «женскому». «Женское» для нее оказывается равным лицемерному, стремлению к показухе 38 – как будто в мире нет лицемерных мужчин! Так что гендерный аспект феномена успеха Марининой амбивалентен. Женоненавистничество среди женщин в современной России распространено достаточно широко, особенно среди так называемой «образованщины», среди тех, кто стремится любой ценой быть «in». А в среде интеллигенции всё еще превалирует желание сгладить все различия между полами – так, словно бы их никогда и не было, как и угнетения женщины, и всей патриархальной системы, уродующей и мужчин, и женщин. Воплощение второй ипостаси богини – богини любви и красоты или Бабы-Яги – дарительницы находим у Татьяны Москвиной в уже рассмотренном романе «Смерть – это все мужчины», где богиня любви 36

Маринина А. Мужские игры. М.: ЭКСМО-Пресс, 1998. Т. 1. С. 23.

Трофимова Е. С. 28. 38 Маринина А. Смерть и немного любви. М.: ЭКСМО, 2001. С. 255-257: «Настю как током ударило. Она внезапно поняла, что мать порвала со своим шведским возлюбленным. И теперь хочет показать людям, которые знали о ее романе, что у нее всё в порядке и замечательная семья, которую она и не думала бросать. "Господи, как по-женски", – засмеялась про себя Настя». 18

приходит к героине в образе «Красной женщины» 39, и во второй редакции моего романа «Возвращение к Бабе-Яге», где одна из трех героинь, Арфа, совершает символический акт, вынося красный мак из дома людоедки, и таким образом «принимает огонь на себя» и сама постепенно превращается во вторую ипостась богини 40. Третья ипостась богини – богиня мудрости и смерти – отражается в русской литературе особенно хорошо. Замечательное описание богини смерти как прекрасной женщины, приносящей возвышенную радость, дает В. Распутин в своей повести «Последний срок» 41. А. Платонов воплощает в своих повестях и рассказах все «положительные» качества смерти 42, некоторые из них были замечены еще Львом Толстым в его рассказе «Смерть Ивана Ильича» («Вместо смерти был свет»). Женщины-писательницы подходят к воплощению богини смерти с другой стороны, я бы сказала, с изнанки: они не любуются тем, как красиво она выглядит снаружи и сколько радостей им несет, а ощущают ее в себе, с точки зрения женщины, которая сама становится воплощением этой ипостаси. И это ощущение, надо сказать, не из приятных. Интересно, что две писательницы – Лариса Фоменко 43 и я – независимо друг от друга, использовали один и тот же путь распознавания этой ипостаси богини в себе: героини обеих писательниц превращаются в акулу и ранят этим превращением самих себя-женщин. Акула – одно из священных животных богини смерти, которая царствует в подводном и в подземном мире 44. Сходство этих двух произведений удивительно. В обоих случаях превращение в акулу начинается с разговора со священным животным (у Ларисы Фоменко это рыба Теренция, у меня – мудрая лошадь). В обоих случаях эти животные дают девушкам мудрые советы, и в обоих случаях героини не принимают эти советы всерьез и не следуют им. Поэтому они обе неумолимо оказываются на другом берегу той же ипостаси: не захотели стать воплощением мудрости – приходится стать 39

Москвина Т. С. 277.

Малаховская Н. Возвращение к Бабе-Яге. С.-Петербург: Алетейя, 2004. С. 32–37. 41

Распутин В. Повести. М.: Молодая гвардия, 1978. С. 529–530.

Платонов А. Избранное. М.: Современник, 1977. С. 210–213, 229, 238, 244, 255, 425–426.

Фоменко Л., Габриэлян Н., Аллавердонц Э. Миля смерти. Тверь: Книжный клуб, 1992.

Абендрот. С. 18. 19

воплощением богини смерти, причем не только умирающей («богиня смерти сама есть труп» – как писал Гюнтерт 45), но и убивающей. Другие парадигмы мифологического повествования в произведениях современных писательниц отражены слабо. Можно отметить попытку Толстой воплотить образ активного сказочного героя (Иванушки-дурачка) в романе «Кысь» 46. В моем романе «Возвращение к Бабе-Яге» я пытаюсь воплотить такие парадигмы, как образ активной сказочной героини (такая героиня в русской литературе – это, например, Булгаковская Маргарита) и образ пассивного сказочного героя (героя, который так же неспособен сам избавиться от беды, как Финист в сказке «Финист – ясный сокол» или мастер в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» 47. Синтагматический анализ Сказка «Финист – ясный сокол» оказалась тем сюжетом, который привлек трех писательниц последних десятилетий. Этот сюжет по-разному отражен в рассказе Т. Толстой «Поэт и муза» 48, в повести Нины Садур «Немец» 49 и в уже упомянутом моем романе, первая часть которого так и называется – «Финист – ясный сокол». И вот в этом пункте ясно расхождение между мифологией и современной литературой. Уже в произведениях русской литературы XIX–XX веков сказочные синтагмы – сюжеты – то, что я называю цепочкой избавления – отражены намного хуже, чем сказочные парадигмы. Исключение – роман Достоевского «Преступление и наказание», где отражаются или преломляются четыре сказочных сюжета, и роман Булгакова «Мастер и Маргарита», полностью отражающий сказочную цепочку избавления, все ее этапы или звенья: беда – обращение к волшебному избавителю/испытателю – испытание – избавление от беды. Поразительно то, что Толстая и Садур, обращаясь к сюжету сказки о Финисте, просто не замечают фигуры избавительницы – Бабы-Яги – стоящей в центре этого повествования, и в своих произведениях обходятся без нее. Поэтому эти повествования со сказочным уже ничего общего, кроме имени, не имеют, и никакого избавления от беды в них не происходит. Рассказ Толстой – это циничное издевательство над эротической любовью – над тем самым видом любви, который больше всего ценила Баба-Яга (как уже говорилось выше). Героиня 45

Güntert H. Kalypso. Halle, 1919. S. 74.

Толстая Т. Кысь. М., 2000.

Булгаков М.А. Избранное. М.: Художественная литература, 1980.

Толстая Т. Ночь // Рассказы. М.: Подкова, 2001. С. 253.

Садур Н. Немец. М., 1997.

рассказа, «прекрасная, обычная» женщина Нина полюбила поэта и дворника Гришуню – и замучила его до смерти, причем в стремлении убежать от ее опеки он не только пожелал умереть, но даже продал свой скелет Академии наук. В повести Садур никакого издевательства над любовью нет, но нет и ничего похожего на цепочку избавления: многослойное повествование движется одновременно во многих смысловых пластах, повторы, подобные музыкальным, усугубляют ощущение безнадежности происходящего. Вместо смелой девушки из сказки, которая бросает перо Финиста на пол, чтобы вызвать волшебного возлюбленного – и ясно, что она знает, что и зачем делает, – появляется другой мифологический мотив, тоже связанный с пером, но по-другому: у Садур это монашек, который дует на перышко, чтобы понять, в какую сторону ему идти – такой обычай существовал, и он отражается в сказке – но в другой сказке, к тому же нерусской 50. Монашек никак не связан по сюжету с повествованием о влюбленной девушке, напоминания о его бесконечном движении только оттеняют происходящее и придают ему особенно тоскливую ноту. Всё повествование романа повисает в неопределенности, даже как бы в бесцельности, – впрочем, саму по себе бесцельность можно видеть как положительную ценность, как это делает Нина Габриэлян, которая в связи с уже цитировавшимся рассказом Ларисы Фоменко пишет, что «отсутствие целеполагания» – это одно из условий выхода из «закрытого сознания» 51. Интересно, что Ева Хаузбахер, анализируя упомянутый роман Нины Садур, в подробном пересказе сказки о Финисте даже не упоминает стоящей в центре этой сказки фигуры избавительницы Бабы-Яги 52 – не замечает ее и ее помощи, как и сама писательница. Нет не только Бабы-Яги, но и никакого другого персонажа, который мог бы занять ее место, как это делает Воланд в романе Булгакова. Поскольку нет избавителя, нет и избавления – сказка с очень оптимистической благой вестью о том, что вернуть себе любимого можно, если пройти обряд инициации и обратиться к богине, превращается 50

«In dem Grimm’schen Märchen von den drei Federn z.B. (KHM 63) wird ein Orakelbrauch geschildert, der auch sonst nachgewiesen werden kann: Einer, der unschlüssig ist, wohin er gehen soll, bläst eine Feder in der Luft und folgt ihre Richtung». Lutz Röhrich. Märchen und Wirklichkeit. Franz Steiner Verlag GmbHWiesbaden, 1964. S.104

Габриэлян Н. Ева – это значит жизнь // Вопросы литературы. М., июль–август 1996. №4. С. 46–47.

Eva Hausbacher. Zum Verfahren der De/Komposition in Nina Sadurs Roman Nemec. Anzeiger für Slavische Philologie (XXVIII-XXIX). Sondernummer zur 3. JFSL. Tagung, Salzburg, 1999. S. 472–473. 21

в безысходную тоску у Садур и в уродливую гримасу у Толстой. В своем романе, как говорит уже само его название, я попыталась обнаружить те пути, которыми можно обратиться к богине в наше время – и получить у нее помощь. Заключение Российская женская литература последних десятилетий отражает многие мифологические парадигмы, и прежде всего – первую ипостась богини, воинственную деву, в одиночку побеждающую целые армии (=преступные организации) и обладающую чертами, которые принято считать «неженскими». Интересно и необычно для «мужской» русской литературы и то отражение третьей ипостаси богини – богини мудрости и смерти – которое можно обнаружить в некоторых произведениях этого периода. Вместе с тем с богиней любви дело обстоит довольно печально: многие писательницы не просто «забывают» отразить ее образ, а словно бы вполне осознанно бросают этой богине вызов, принимая ее качества (любовь, плодородие, доброту, красоту) за навязанные патриархатным сознанием и открещиваясь от этого образа – выливая вместе с водой и ребенка. А ведь для богини Бабы-Яги именно поиски любви были настоящим «делом».

Богиня

Отражение в фольклоре

Хтоническая – Богиня периода первоначального матриархата

Песни и заклинания – упоминается как «Матьсыра-земля»

Отражение или преломление в русской литературе XIX-XX веков Достоевский, роман «Преступление и наказание»: «поцелуй землю»; роман «Бесы»: «Богородица и есть мать-сыра-земля»

Отражение или преломление в современных произведениях женщин-писательниц Т. Москвина, роман «Смерть – это все мужчины»: называет богиню «мать-сыраземля», магические действия с глобусом

Первая ипостась – «Василиса А. Баба-Яга – Прекрасная», Испытательница «Марья Моревна» (Баба-Яга)

С. Василенко «Шамара» – гл. героиня, Н. Малаховская «Возвращение к БабеЯге» – Надя (тигрица).

Б. Воинственная Дева Атрибуты: полумесяц Цвет: белый

«Сказка о молодильных яблоках» – Царь-девица; «Марья Моревна» – главная героиня

А. Пушкин «Сказка А. Маринина: о царе Салтане» – Настя Каменская Царевна-лебедь, в десятках романов («месяц под косой»); И. Тургенев «Живые мощи» – Лукерья; А. Платонов «Мусорный ветер»: Хедвига, Вотман

Вторая ипостась: Баба-Яга – дарительница, Богиня любви и красоты. Атрибуты: полная луна. Цвет: алый.

Баба-Яга в сказках «Финистясный сокол», «Царевналягушка»; Василиса Премудрая, Марья Моревна, Царьдевица

Ф. Достоевский, роман «Идиот»: «Красота спасет мир»; А. Лесков «Очарованный странник»: возлюбленная создала «и небо и землю»; И. Бунин «Грамматика любви»: возлюбленная управляет всем в мире

Т. Москвина «Смерть – это все мужчины»: «Красная женщина» – помощница; Н. Малаховская «Возвращение к Бабе-Яге»: Арфа выносит алый мак из дома людоедки

Третья ипостась: похитительница Богиня мудрости и смерти. Атрибуты: новомесячье. Цвет: черный.

Баба-Яга в сказках «Гуси-лебеди», «Царь-девица»

В. Распутин «Последний срок»: смерть как прекрасная женщина; А. Платонов «Происхождение мастера», «Седьмой человек»: смерть как детская родина, как укромное убежище, как «такое же добро, как и жизнь»

Л. Фоменко «Акула»; Н. Малаховская «Возвращение к БабеЯге» – Ася: героиня отказывается следовать совету богини мудрости, превращается в акулу и ранит самое себя-женщину

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Abendroth Heide Göttner. Die Göttin und ihr Heros. München, Frauenoffensive, 1980, Auflage 5, 1984. 2. Brüder Grimm. Kinder und Hausmärchen. Auswahl, Verlag Philipp Reclam jun. Leipzig, 1984. 3. Булгаков М.А. Избранное. М.: Художественная литература, 1980. 4. Бунин И.А. Поэзия и проза. М.: Просвещение, 1986. 5. Güntert H. Kalypso. Halle, 1919. 6. Василенко С. Шамара. М.: Столица, 1991. 7. Габриэлян Н. Ева – это значит жизнь // Вопросы литературы. Москва, июль–август 1996. №4. 8. Достоевский Ф.М. Бесы. Лениздат, 1990. 9. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. Минск: Юнацтва, 1983. 10. Достоевский Ф.М. Идиот. Лениздат, 1987. 11. Лесков Н.С. Очарованный странник // Повести и рассказы. М.: Художественная литература, 1983. 12. Малаховская Н. Возвращение к Бабе-Яге. Первая редакция. С.-Петербург: Фарн, 1993; Возвращение к Бабе-Яге. Вторая редакция. С.-Петербург: Алетейя, 2004. 13. Малаховская Н. Наследие Бабы-Яги. Диссертация. Университет Зальцбурга, Институт славистики, 1995. 14. Маринина А. Мужские игры. М.: ЭКСМО-Пресс, 1998. Т. 1. 15. Маринина А. Смерть и немного любви. М.: ЭКСМО, 2001. 16. Москвина Т. Смерть – это все мужчины. C-Петербург: Амфора, 2005. 17. Наринская А. Кровь и любовь в одном флаконе: Александра Маринина как предмет российского экспорта // Эксперт, № 10, 1998). 18. Народные русские сказки А.Н. Афанасьева в трех томах. М.: Художественная литература, 1957, т. 1. 19. Некрасов Н. Стихотворения. М.: Советский писатель, Библиотека поэта. 1950. Т. 2. 20. Платонов А. Избранное. М.: Современник, 1977. С. 210–213, 229, 238, 244, 255, 425–426. 21. Прохорова И., Дашевский Г., Дубин Б., Козлов С., Носов А. На Rendes-vous с Марининой. «Круглый стол», состоявшийся 17 апреля 1998 года // Неприкосновенный запас, 1998. №1. 22. Пушкин А.С. Сказка о царе Салтане. М.: Малыш, 1978. 23. Распутин В. Повести. М.: Молодая гвардия, 1978. 24

24. Röhrich Lutz. Märchen und Wirklichkeit. Franz Steiner Verlag GmbH, Wiesbaden, 1964. 25. Садур Н. Немец. Москва, 1997. 26. Савкина И. Гляжусь в тебя, как в зеркало... // Творчество Александры Марининой как отражение современной российской ментальности. М.: РАН, МГУ, 2002. 27. Толстая Т. Ночь. // Рассказы. М.: Подкова, 2001. 28. Толстая Т. Кысь. М., 2000. 29. TRIVIA, P.O. Box 606. N.Amherst, MMA 01059, «Terra incognita» by Natalia Malachowskaja. 30. Трофимова Е. Феномен романов Александры Марининой в контексте современной русской культуры // Общественные науки и современность. М.: РАН, 2001. №4. 31. Трофимова Е. Феномен детективных романов Александры Марининой в культуре современной России // Творчество Александры Марининой как отражение современной российской ментальности. М.: РАН, МГУ, 2002. 32. Тургенев И.С. Записки охотника // Собр. соч. М.: Художественная литература, 1953. Т. 1. 33. Фоменко Л., Габриэлян Н., Аллавердонц Э. Миля смерти. Тверь: Книжный клуб, 1992. 34. Hausbacher Eva. Zum Verfahren der De/Komposition in Nina Sadurs Roman Nemec. Anzeiger für Slavische Philologie (XXVIII–XXIX), Sondernummer zur 3. JFSL-Tagung, Salzburg, 1999.

ОТ ГЕРМАФРОДИТИЗИРОВАННОЙ ДЕВОЧКИ ДО БЕСПОЩАДНОЙ МАТЕРИ, или ВОЗМОЖЕН ЛИ СОЦИАЛИЗМ С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ Нужно ли подчеркивать различия между полами в том возрасте, когда эти различия самими детьми еще не воспринимаются как что-то само собой разумеющееся и основополагающее? 3 января 2013 года в передаче петербургского радио о том, как готовить детей к праздникам, мне довелось услышать совершенно сногсшибающую рекомендацию профессора Герценовского университета: объясняйте даже самым маленьким девочкам, что праздник 8 марта – это и их праздник, объясняйте им, что главная задача как женщины, так и девочки – это нравиться окружающим, быть привлекательной. Кажется, маятник здорово откачнулся в сторону, противоположную всему, чему учили в прошлом веке, и уважаемые профессора заботятся о том, чтобы превратить женскую половину населения страны в «гламурненьких» девочек, в «стильных» зверьков с намазанными лапками и остальными частями тела, словом – в безвольные объекты. В письме, продолжившим наш разговор на эту тему, сокрушаясь о том, что в наше время «редко удается купить какую-нибудь развивающую игру просто для детей, а не отдельно для детей женского или мужского пола», Вероника Беркутова пишет: «С одной стороны, я не против различий, но когда они вдобавок ко всему начинают маркироваться, например, по цветам, да к тому же навязываются в качестве основополагающих и само собой разумеющихся – вот это уже удивляет и заставляет задуматься». Под конец этого размышления Вероника отмечает такую интересную деталь: «и, кстати, девочкам тут гораздо легче (может, здесь на руку как раз играет общественное легкомысленное отношение к женскому полу) – если они вдруг захотят бросить кукол и поиграть в машинки, особо их никто осуждать не будет, просто спишут на какойнибудь каприз или "странности в развитии", а вот мальчикам гораздо сложнее – с ними общественные стереотипы обходятся жестче. Тут уже не до кукол или розовых грамот». Девочкам легче – и до сих пор, несмотря на засилье всего этого розоватого подслащенного дерьма, навязываемого торговыми точками в качестве безальтернативного выбора. Почему-то и до сих пор девочкам в этом отношении гораздо легче. Но как ощущали себя девочки в двадцатые и тридцатые годы прошлого века? Вопрос отнюдь не 26

праздный – ведь эти девочки стали матерьми всех тех личностей, с которыми нам пришлось столкнуться в течение нашей жизни. Когда подруга моей матери Лаура Виролайнен как-то обмолвилась, что в возрасте 14 лет (в 1935 году) моя мать была «очень мальчиковой девочкой», это прозвучало почти умилительно. Но в записанном по телефону разговоре с маминой сестрой Лилей (Елизаветой Борисовной Хотиной) эта «мальчиковость» выступает в ином свете, так что ни для какой умильности места уже не остается. Вот отрывки из этого разговора: «Родители ждали мальчика. Мое первое воспоминание – меня, одетую в мальчиковый костюмчик. Помню, мы ехали в Детское Село, я сидела у окна. Меня спросили: "Ты кто?" Я ответила: "Я – мальчик Вова", – и я себя очень долго воспринимала как мальчика. В трудных случаях сама себе внутренне говорила: "Ну, Вовка, держись!" Сестра ехидно смеялась надо мной, когда заставала глядящейся в зеркало. Волосы были густые и длинные, ужасное деяние – расчесывать. Я ненавидела косички. Если платье было с рюшечкой, то сестра – а она была главным авторитетом – относилась к этому презрительно. Когда я стояла перед зеркалом, рожи корчила, она говорила: "Ну, ты – мещанка, ты барышня. Хочешь из себя кисейную барышню изображать". Слово "барышня" или "кисейная барышня" – это было в кругу пионеров или даже октябрят позорно. Мне внушали, что быть барышней – это буржуазные отрыжки. Когда папин коллега Иофик (в 1941 году, – Лиле тогда было 13 лет – Н.М.) назвал меня барышней, это было как удар под дых, как самое последнее унижение. Я ответила: "Я не барышня, я – товарищ", – чем очень его обескуражила. Меня и других девчонок и мальчишек воспитывали в духе героев Гайдара. Когда я приехала на работу в тайгу, мы разговорились с товарищами из Таллинна. Какая у кого семья была. Меня в семье воспитывали по книжкам Гайдара. Я общаюсь со своими бывшими одноклассницами из седьмого класса – мы ржали над всякими проявлениями сентиментальности, женственности. Мама меня учила зашивать и делать швы стежками. Я до сих пор зашиваю с трудом. С 1943 года все эти понятия очень видоизменились, я помню, я ждала на лестнице ребят (сестру и ее мужа – Н.М.), пришел Женя Маймин, и мы стали обсуждать изменения в обществе. Появились офицерские погоны, фифы, плечи, прически – мы всё это осуждали. До этого говорили "золотопогонщики" – с осуждением. Это начало сталинской эпохи больно хлестнуло, как кнутом по морде, таких ребят, как мы. У нас в классе была девочка очень красивая, красилась, забеременела. 27

Это был 9-ый класс после блокады. Презрение к революционным поэтам, к Маяковскому, появилось после войны в 1945–46 году. После эвакуации, вернувшись в Ленинград, я стала учиться в школе на Кирочной, где кинотеатр "Спартак". Это была уже не шибко школа, а гимназия буржуазного типа, очень почитали интеллектуальную элиту (из профессоров). Там еще были старые учителя, которые преподавали в гимназии. Литературу вела старая дама, ей было лет 60, она меня терпеть не могла за то, что я любила и цитировала Маяковского: "я – ассенизатор и водовоз" – так меня и обзывали. Я огрела кого-то томом Маяковского. С 1943 года, когда офицеры стали носить погоны, Сталин дал понять, что у нас не просто страна, а империя. После войны, после того как девочки стали носить форму, ввели раздельное обучение. Объяснили девочкам, что они – девочки, а мальчикам, что они – мальчики. А до этого – "Военная тайна", все одинаковые». Все одинаковые – так ли? Уничтожение половых различий шло по линии превращения девочки в мальчика. А не наоборот. Унисекс не переставал быть всё-таки неким полом, только этот пол шел вразрез с тем, что до этого времени считалось принадлежностью пола женского. «Да, мы были мужчинами», – сказала мне моя тетя пару дней назад. Она была мужчиной, то есть выполняла тяжелейшие геологические работы наравне с мужчинами, но, возвращаясь из экспедиций, она превращалась в мужчину с продуктовой сумкой в зубах, то есть выполнение «женских» обязанностей (трудной работы по хозяйству) для нее, как и для подавляющего большинства советских женщин, никто не отменял. Она была своего рода тянитолкаем (из сказки К. Чуковского), и мужчиной, и женщиной одновременно, но и от одного и от другого звания ей приходилось брать на себя не почетные и не приятные, а самые трудно выносимые обязанности. Вот как она сама воспринимала себя (привожу ее стихотворение «Лошадь», опубликованное в сборнике рассказов «Перекличка в тумане времен») 53: Не верю я больше Ни Богу, ни другу, Я – шахтная лошадь, По кругу, по кругу. Тащу свою ношу, Пощады не зная, 53

Малаховская Н., Хотина Е. Перекличка в тумане времён. СПб: Алетейя, 2010. С. 221.

Я – шахтная лошадь, Слепая, немая. Я путь свой несложный Без пут не приемлю. Я – шахтная лошадь, Глядящая в землю. И кожа и рожа Пропитаны потом, Я – шахтная лошадь, Рабыня работы. Всё комом – потомки, Любовное ложе На круге законном. Я – шахтная лошадь. Надвинуты шоры, Натянуты вожжи. Засажены шпоры. Я – шахтная лошадь. И в день непогожий Свалюсь я. Быть может, Накроют рогожей, Как шахтную лошадь! «Как ты могла такое написать! – возмущались ее подруги, – разве тебе не нравится твоя работа?» Работа нравилась, не то слово, работа была любимой до самозабвения, и всё же... Но вернемся к перечислению тех «опасных» качеств или способностей, которые в вышеприведенном разговоре она относит к «женским», к тем, от которых надо шарахаться, как от огня: рюшечки и косички попадают в один раздел с красотой (красота как особенно опасное качество – можно забеременеть!), с умением шить и, в целом, с таким не совсем определенным понятием, как женственность. Сентиментальность, как раз наоборот, понятие уже более приближающееся к тому, что можно осознать и на что можно показать пальцем. Из девочки гермафродитизированной, из которой воспитание вытравляло всё женственное под предлогом, что оно сентиментальное, не могла не вырасти бескомпромиссно-беспощадная мать – мать, которая боится или якобы боится проявить нормальную (или кажущуюся естественной) заботу о ребенке. Ей ничего не стоит «поржать» над малюткой, если он заплачет или другим образом покажет, что поранился душой или 29

телом. У нее не возникает желания взять на ручки и приласкать даже совсем маленького ребенка, а возникает желание недобрым словом ударить, и побольнее. Тут не было преодоления себя и своей жалостливой заботливости, заботливость была вытравлена еще на заре, в том возрасте, когда ее саму пугали наименованием «барышня», когда это слово, связанное не только с рюшечками, но, между прочим, и с нежностью, было, «как удар под дых». В этом возрасте ребенок еще не понимает толком, «кто он будет такой», но это не разъясняется, а сразу же запрещается быть не таким, как надо; на некоторые двери навешиваются ярлыки и запреты – «вход запрещен», туда ходить стыдно. И, как приходится признать, этих запретов до революции, как видно, не было. Поэтому феминистка, чье взросление пришлось на начало ХХ века, могла быть и первой красавицей, и борцом за свободу, и доброй и нежной матерью (а потом и бабушкой – я говорю о своей собственной бабушке Лие) – она могла совмещать в себе одной все эти качества (или ипостаси), чего не скажешь о следующем поколении, родившемся после революции. И нельзя говорить о гермафродитизации всех, а надо отметить гермафродитизацию только девочек, потому что не было и не возникало презрения ко всему мужскому – не было попыток превратить мальчиков в девочек. Если девочке было противно уметь шить (девчоночье занятие), это не значит, что мальчикам прививалось это умение или другие умения, относившиеся, по тогдашним представлениям, к разделу женственных. Граница между полами разрушалась только в одном направлении: из девочек надо было вытравить женственное, но из мальчиков мужское никто не изгонял, девочек надо было превратить в мальчиков, но мальчиков в девочек никто не превращал. Это было антиженское общество, и отсюда и вопрос, кто это установил, кто произвел такую установку, что всё женское громить при помощи остракизма или «легкого сарказма» – было ли дано такое указание, было ли оно спущено «сверху» или вырастало «снизу», по зову духа времени? Конечно, следует не упускать из виду, что представление о том, что такое женское и что такое мужское, связано с историческими условностями, и что на самом деле и до сих пор никто не может с точностью определить эти два полюса. Научные открытия нашего времени в области нейропсихологических исследований показывают только отдельные пункты, которые могли бы навести на нужную дорогу 54, но, думается, что 54

Prekop J. Der kleine Tyrann. Mosail bei Golomann, 2006. C. 204: «От "тиранизма" страдают значительно больше мальчиков, чем девочек. По грубому статистическому подсчету среди мальчиков в пять раз больше "маленьких тиранов", чем среди девочек».

не так уж скоро это определение будет произведено и что ясным и неколебимым оно не будет никогда. Напротив: если приписывать такие качества, как любовь и заботливость, именно женскому (в биологическом смысле этого слова) полу, то не избежать лютой несправедливости по отношению к тем женщинам, которые от природы лишены этих качеств (выдвигаю предположение, что некоторые женщины лишены этих качеств от природы, а не благодаря вытаптывавшему душу воспитанию). ПРЕВРАЩЕНИЕ МАЛЬЧИКА В ДЕВОЧКУ Попыток превратить мальчиков в девочек, насколько мне известно, не было – на самом деле, в реальности. Но в одном литературном произведении – в рассказе Андрея Платонова «Семён» – такая попытка совершается, и вполне успешно. Поэтому стóит как следует приглядеться к происходящему в этом рассказе. Семен — это мальчик, которому исполнилось семь лет. В начале рассказа сообщается о том, что в ту пору, когда ему было года четыре, «мать велела Семену катать по двору маленького брата, пока она стряпает обед». Сюжет рассказа прост: к семи годам у Семена оказалось двое младших братьев и младшая сестра, которых он катает по двору, замирая от тоски, потому что в избе мать мучается родами. После родов мать чувствует, что может умереть, и говорит Семену: «Если я умру, ты вы’ ходи детей за меня… Ты самый старший, ты береги своих братьев и сестер». Произнеся эти слова, «мать подержала голову Семена в своих руках». Значительность этих слов обнаруживается наутро, когда Семен, проснувшись, узнает, что мать действительно умерла, и отец, не в силах справиться с отчаянием, предлагает похоронить вместе с матерью и новорожденную сестру. Семен задает практический вопрос – сколько стоит коза – и предлагает выкормить новорожденную козьим молоком. Но отец, в тоске глядя на своих детей, говорит: «Им мать нужна, а не коза». В ответ на эти безысходные слова Семен, который еще «не успел надеть штанов с тех пор, как проснулся», говорит отцу: «Давай я им буду матерью, больше некому», – и надевает на себя платье умершей матери. Происходит преображение: Семен, который, «одетый в платье, с детским грустным лицом, походил столько же на мальчика, сколько и на девочку, – одинаково», – начинает распоряжаться по хозяйству. Теперь он уже не просто Семен, а «Семен в материнском капоте», и это 31

новое существо говорит своему пятилетнему братцу Захарке те же слова, которые в начале повествования говорила ему самому его мать: «Захарка, ступай на двор, покатай в тележке Петьку с Нюшкой, чтоб они есть не просили». То, что Семена за это превращение «ребята на улице девчонкой дразнить будут», Семена не трогает: «Пускай дразнят… им надоест дразнить, а я девочкой всё равно привыкну быть». Девочкой ему надо стать потому, что только таким образом, в его представлении, он сможет заменить мать: «…если б он немного подрос, то его можно принять даже за девушку, а девушка – это всё равно что женщина, это – почти мать». В ситуации смертельной опасности, когда отец – кормилец и опора семьи – только «бесшумно плакал», семилетний ребенок начинает распоряжаться по хозяйству «как власть имеющий», твердостью и спокойствием духа поддерживая других детей – и даже отца. Трудно избавиться от ощущения, что с ним действительно произошло коренное изменение: Семен-в-материнском-капоте – это уже не маленький испуганный мальчик, страдающий от горя своего собственного сиротства. С ним исполняется то, о чем его просила перед смертью мать: он старается вы’ ходить детей за нее, вкладывает в это все свои силы – и, очевидно, не только свои. Кто-то еще помогает ему – не впасть в отчаяние, не позволить зарыть в могилу только что родившуюся девочку. Кто-то начинает распоряжаться по хозяйству – это новое существо в материнском капоте, этот почти Семен, но уже не Семен. Вопрос о том, кто совершает дело сохранения жизни детей в этой семье, прямо не ставится в рассказе. Ответ на него можно найти в словах героя другого платоновского рассказа – «Полотняная рубаха»: «Мертвые матери тоже любят нас». Мать Семена, умирая, передала ему вместе со своим благословением и силу воспитать оставшихся на его попечение братьев и сестер. Однако эта сила не срабатывает до тех пор, пока Семен не прибегает к волшебному средству. Этим средством (средством, при помощи которого мальчик до какой-то степени превращается в мать) оказывается ее собственная одежда. Надев материнский капот, Семен перестает быть ребенком. Более того – он перестает быть мальчиком. Теперь он – волшебное существо, дух-охранитель, почти мать, или – дух матери, помогающей своим детям из-за гроба. Он сам становится подобием той волшебной куколки или коровы, которая помогала детям-сиротам в сказках. Люсьен Леви-Брюль называет эту особенность мифологизирующего мышления «партиципацией»: раз мать носила платье, платье становится частью матери. То, что для этого превращения понадобился трансвестизм, указывает на глубокие религиозные корни, просвечивающие 32

в рассказе: как указывает в своей книге «Богини» Йозефина Шрайер, переодевание мужчины в женское платье было одним из обычаев периода перехода от матриархата к патриархату, когда мужчина считал, что только идентификация с богиней может принести ему счастье и освятить его. В этом рассказе можно обнаружить такую схему избавления: 1. Беда: смерть матери; детям грозит гибель. 2. Как избыть беду: а. сознательное обращение за помощью к одежде матери; б. переодевание и переход сына в область женского пола. 3. Волшебное средство: платье матери. 4. Избавительница: умершая мать? 5. Испытание: Семен знает, что его будут дразнить – испытание предстоит впереди. 6. Избавление: в будущем 55. Присмотревшись к этому рассказу, нетрудно ответить на вопрос о том, зачем Семёну понадобилось переодеться в женское платье и превратиться в существо женского пола: чтобы сохранить жизнь новорожденной сестры. Но зачем понадобилось целое поколение девочек если не переодевать в мальчиковую одежду (как это сделали с сестрой моей матери), то насмешками вытравить из них любые воспоминания о том, что они каким-то образом имеют отношение к женскому полу? Трудно избавиться от подозрения, что ответ на этот (не такой простой) вопрос тоже как-то связан с проблемой сохранения или не сохранения жизни детей, и особенно новорожденных (см. ниже в рассказе про ясли). МАЛЬЧИКОВАЯ ДЕВОЧКА? Существует и еще одна колокольня, с которой можно посмотреть на ту же самую проблему. Девочкам совсем необязательно становиться «мальчиковыми», чтобы их не записали в кисейные барышни. Жанне д’Арк удалось выгнать врагов из Орлеана несмотря на то, что она была девушкой! Как и нашей Марье Моревне, которая в одиночку целые армии побеждала. Жанна побеждала именно потому, что в народе в те времена еще не угасли представления о том, что спасения следует ждать как раз от божественной Девы, что как только во главе армии станет Дева, эта армия окажется непобедимой. Существуют сведения о том, что Жанна была членом сообщества Дианы 56. Диана – это римский вариант 55

Цит. по книге Малаховская Н. Наследие Бабы-Яги. СПб: Алетейя, 2006. С. 305–308. 56

Жанна д’Арк: «Иоханна с луком», охотница – ее называли также La Purcelle или Дева, традиционное имя в религии Фей (Daly, 148). Сама Иоханна утверждала, что получила весть о своей миссии «под деревом фей», которое было центром 33

Артемиды, – а она была первой ипостасью юной Богини-Девы, Богинииспытательницы с лабрисом – обоюдоострым топориком, которым она вызывала громы и молнии. Те святые, голоса которых Жанна услышала и решила, что это – католические святые Маргарита и Катерина, может быть, просто переименовали себя в конспиративных целях (как Богиню в сказках переименовывали в царицу и пр.) или взяли себе соответствующие псевдонимы. Как и Жанна д’Арк, реальное воплощение этой ипостаси Богини, современная героиня, пусть не совсем реальная, но всё же (я имею в виду героиню романов А. Марининой Асю Каменскую) побеждает целые армии – преступные организации – несмотря на то, что она женщина. Но можно ли ее действительно назвать женщиной? Ведь, как я писала в докладе о мифологических аспектах женского творчества, Ася Каменская испытывает нескрываемое отвращение ко всему «женскому», в том числе и к любви и заботе. «Женское» для нее оказывается равным лицемерному, стремлению к показухе 57. C этой «колокольни» оказывается возможным разглядеть и понять, почему в современном быту приходится слышать неодобрительное выражение «ну, эта – из тех, кто коня на скаку остановит». Казалось бы, что в этом плохого? Но если у Некрасова в поэме «Мороз, Красный нос» (откуда взята эта цитата) его героиня Дарья соединяет в себе качества всех трех ипостасей Богини допатриархальной религии: она не только «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», но она к тому же идеальная мать и непревзойденная танцовщица и певица (владение искусствами относится к сфере Богини мудрости и смерти – третьей ипостаси), – то в романах Марининой героизм и бесстрашие на деле оказались оторваны от таких качеств, как любовь и забота, и не только оторваны, но даже и противопоставлены этим качествам. Так вот какой идеал воспевает гений наших дней! Гением я не постыдилась назвать Маринину, имея в виду исходное значение слова «гений» – дух или тот человек, который уловил дух своего времени и сумел передать его другим. Так вот какой идеал женщины – в отличие от Некрасова – воспела на страницах своих романов замечательная писательница Маринина! культа Дианы в Домреми» (Cohen, N.H.U.T., 109). В книге: Walker Barbara G. Das geheime Wissen der Frauen (Тайное знание женщин) // Ein Lexikon. Frankfurt am Main: Zweitausendeins, 1993. S. 474. 57 Malakhovskaja N. Mythological aspects of contemporary Russian women’s Literature (2005) (доклад «Мифологические аспекты в русской женской прозе последних лет») // Labyrint ženskeho literarniho sveta. Praha: Literarni akademie, 2007. S. 7–8.

Любовь и заботливость как ценности, без которых невозможно вырастить человека (если мы хотим, чтобы он превратился в результате воспитания в человека) относятся не к женскому полу в его биологическом воплощении, а к допатриархальной системе ценностей, в которой Любовь занимает самое главное место. Надо оторвать систему ценностей от представления о том, что допатриархальные ценности присоединены или приобщены к самим конкретным женщинам, потому что иначе из этого болота всеядности и грязи не выбраться. К тому же, пока мы не очистим систему ценностей от глупого биологизма, куда деваться тем мужчинам, у которых эти качества – любовь и заботливость – как раз наоборот очень сильно развиты, не то от природы, не то благодаря прекрасному (феминистическому) воспитанию? В течение веков те качества, которые необходимы для того, чтобы вырастить «незверя», то выдвигались на первый план, то засыпались песком. А для того, чтобы человек стал человеком, младенца надо поднимать и брать на ручки и носить, недаром в психологической науке человека называют Tragling от немецкого слова tragen, то есть носить (у многих народов этот обычай постоянно носить ребенка за спиной сохранился и по сей день) 58. Это качество заботы приписывалось, как нам кажется, матерям, но не везде и не всегда, а из истории нам известно, что, например, в XVIII–XIX веках в России не матери аристократов воспитывали своих детей (мы много знаем о няне Пушкина – даже школьникам известно, как ее звали и какие стихи ей посвящены, – а о его матери не сохранилось общеизвестных воспоминаний). В романе Пушкина «Евгений Онегин» главной советчицей, к которой в рискованной ситуации прибегает героиня, (Bezugsperson) оказывается не мать, а няня. У Лермонтова такой Bezugsperson оказалась его бабушка, и у Горького самым важным воспитателем тоже была бабушка (вспомним его трогательные рассказы об этой незаурядной личности). Значит, сама конкретная индивидуальная мать – это не мерило того, каким станет ребенок, а мерило – это качество заботливости, которая обществом ценится или по крайней мере не втаптывается в грязь. ЛЮБОВЬ И ЗАБОТА: ЯСЛИ И ДЕТСКИЕ САДЫ В самом начале песни «Марш женских бригад» (1937) объясняется, почему «страна, как мать, зовет и любит нас»: «везде нужны заботливые руки и наш хозяйский теплый женский глаз». Так значит, качество заботливости в эти годы в нашей стране приписывалась женщинам и даже вполне ценилось? Поверим? 58

Prekop J. Der kleine Tyrann. Mosail bei Golomann, 2006. S. 84, 86, 104, 121. 35

Обращаюсь опять к раскопкам в семейных архивах: в первые дни войны (в июне 1941 года) той самой сестре моей матери, о которой уже шла речь (в ту пору она жила с родителями в трех километрах от Новгорода, в Колмово), вместе с другими ребятами «однажды поручили помочь нянечке – молодой девице в грязном, как у продавца овощей, бывшем белом халате – переносить ясельных детей из деревянного одноэтажного домика в подвальное помещение каменного мужского корпуса». Вот как она писала об этом в рассказе «Ясли»: «С тех пор прошло уже шестьдесят четыре года. Из тринадцатилетней девочки-подростка я превратилась в старого человека, прожившего большую нелегкую жизнь, но то впечатление, тот ужас, та ни с чем не сравнимая вонь остались при мне до сего дня! Мы с ребятами вошли в помещение и сразу заткнули носы. Дышать было невозможно. Освещенное ярким июльским солнцем, на низких нарах колыхалось лежбище, состоящее из существ, в которых вряд ли можно было признать человеческих детенышей. Они все были настолько худыми, что практически представляли собой слабо шевелящиеся скелетики. Их попки, спинки и личики были багрово-красными. Глазки были мутными, ничего не выражающими. Ротики некоторых из них были заткнуты сосками, те же, у которых не было сосок, лежали с широко открытыми ртами. Некоторые, что были посильнее, негромко орали, остальные (большинство) хрипели. Они лежали мокрые, в моче и в кале. Нашим заданием было обтереть каждого из них чистой сухой пеленкой и, завернув в другую «чистую» – застиранную желто-серую пеленку, – перенести в «безопасное место» – в подвал мужского корпуса, где их уже ждали аналогичные маленькие нары» 59. Это – свидетельство 1941 года. А вот другое – опубликованное в альманахе «Женщина и Россия» в сентябре 1979 года. Автор – Наталия Мальцева (Вера Голубева – псевдоним) из Архангельска – в своей статье «ОБРАТНАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ» рассказывает об ужасных условиях в яслях и детских садах, вызванных тем, что в этих заведениях работают люди определенного склада. Она пишет: «...мне довелось общаться с этими людьми. Нигде и никогда я не встречала более жестоких и склочных людей. Они идут сюда с определенной целью. Они идут сюда воровать. Они отнимают у детей пищу – основу их жизни». 59

Малаховская Н., Хотина Е. Перекличка в тумане времён. СПб: Алетейя, 2010. C. 50.

Если как следует покопаться в семейных архивах, найдешь и не то еще: я сама помню, с каким ужасом я шла в детский сад (запах у дверей этого заведения приводит меня в содрогание до сих пор). О воспитательнице-садистке, которая «воспитывала» меня в этом детском саду, я писала в «Апологии Бабы-Яги» 60. Но из писем моей матери узнала, кроме того, что воспитательница грозила мне – четырехлетней – что не отдаст меня моей маме, если я не съем чего-то, что она меня заставляла есть. «С тех пор она плачет не только когда ее ведут в детский сад, но и когда ее оттуда забирают», – писала мама. Плач моего маленького сына, когда я его оставляла в детском саду, до сих пор раной у меня на душе. И я никак не могу понять, почему мой внук так рвется в детский сад и с блестящими глазами рассказывает мне о том, как ему там хорошо: но это не тот детский сад, в который водили меня, и не тот, в который я водила своего сына. И рассказывает мне мой трехлетний внук об этом таком замечательном заведении не по-русски... ИСТОРИЧЕСКИЕ КОРНИ УНИЧТОЖЕНИЯ ЛЮБВИ И ЗАБОТЫ В ТРАГЕДИЯХ СОФОКЛА В какой момент человеческой истории эти ценности – любовь и заботу – сначала поставили под вопрос, а потом замуровали в каменной пещере, рассказал еще Софокл в своей трилогии о царе Эдипе, но этого ухитрились просто не заметить или не осознать. В своей книге «Сказки, мифы, сны» знаменитый автор Эрих Фромм пытается вернуть нам это осознание. В трагедии Софокла «Антигона» героиня борется за право похоронить своих погибших братьев (право, освященное исконной религией), ее дядя Креон оспаривает это право и казнит Антигону за попытку исполнить то, что она считает волей богов. Фромм пишет: «Хаймон, сын Креона, представляет те принципы, за которые борется Антигона. Он ссылается на разум как на "высочайшее из благ" и на волю народа. Когда Креон обвиняет Антигону в болезни безнравственности и непослушания, Хаймон отвечает: "Весь народ Фив опровергает это". Креон возражает: "Что, народ будет мне приказывать, как мне господствовать? Для кого еще, как не для меня самого, я должен править этой страной? Этот человек (показывая на своего сына), смотри-ка, на стороне баб! Кому же ты служишь?" И Хаймон ссылается на матриархальных Богинь, когда он в заключение отвечает: "И тебе, как и мне, и Богам там внизу". 60

Малаховская Н. Апология на краю: прикладная мифология. СПб: Своё издательство, 2012. C. 5. 37

Оба принципа высказаны теперь со всей четкостью. Креон замуровал Антигону в пещере – опять же символическое выражение ее связи с Богинями земли. Провидец Тезей, чьей задачей в трагедии "Царь Эдип" было показать Эдипу его преступление, выходит вновь на сцену, теперь чтобы показать Креону, какое преступление совершил он сам. Охваченный паническим страхом, Креон сдается и пытается всё-таки спасти Антигону от смерти. Он бросается к той пещере, где он похоронил девушку, но она уже мертва. Хаймон пытается убить своего отца и, когда ему это не удается, кончает с собой. Супруга Креона Эвридика, узнав о смерти сына, совершает самоубийство и проклинает своего мужа как убийцу ее детей. Креон осознает, что его мир рухнул и что все его принципы не выдержали испытания, и признает свое моральное банкротство. Драма кончается тем, что он признает свою вину: "Сметите меня с пути, меня, тщеславного мужа, который невольно убил тебя, мой сын, и тебя тоже, о я, несчастный, я не знаю, как мне на тебя взглянуть? Всё распадается, что я держу в руках" (Sofokles, 1968, S. 116f)». И далее Фромм утверждает: «...Не Эдип под конец побежден, а Креон и с ним принцип авторитарного, принцип господства человека над людьми, господства отца над сыном и господства диктатора над народом. Если мы соглашаемся с теорией о матриархальных формах общества и религии, тогда нет сомнения, что Эдип, Хаймон и Антигона представители старых принципов матриархата, принципов равенства и демократии, в то время как Креон представляет патриархальное господство и принцип послушания. Не мало не много как Гегель за много лет до Бахофена интерпретировал показанный в "Антигоне" конфликт таким же образом: "Те Боги, которых она почитает, это нижние Боги Гадеса..., внутренние Боги переживания любви, связи кровного родства, а не дневные Боги свободной и самоосознанной народной и государственной жизни". Гегель в этом утверждении стоит до того на стороне государства и его законов, что он определяет взгляды Креона как "взгляды свободной и самоосознанной народной и государственной жизни", и это – несмотря на неопровержимый факт, что Креон представляет не свободу, а диктатуру. Перед лицом этой односторонней симпатии Гегеля тем значительнее, что он признает, что Антигона представляет принципы любви, связей кровного родства и чувств, которые Бахофен позже определил как характерные принципы матриархального мира» 61. 61

Fromm E. Märchen, Mythen, Träume. Stuttgart: Deutsche Verlags-Anstalt, 1980.

Вот он, корень той «абсолютной бесчувственности», против которой боролась Софи Шолль, ужасаясь тому, что совершали немецкие захватчики в Советской России, и о которой позже писала Криста Вольф, критикуя принципы современной науки! 62 Нетрудно заметить, что оказалось общим в той модели государства, которую воспевает Креон у Софокла, и в той, которую построили в России, мечтая о социализме. Та же самая модель и то же самое возражение – не учитывается любовь и забота – и поэтому, по словам Татьяны Горичевой из ее доклада «Ведьмы в космосе» (1 марта 1980), «появляется новый тип женщины – фемина совьетика, – которая смотрит на нас с обложки журнала "Советская женщина": животно-самодовольное, грубое лицо с соломой вместо волос и стеклышками вместо глаз, женщины-судьи, женщиныадминистративного работника, женщины-надзирательницы, жестокой и фанатичной, слепо исполняющей чужую волю и беззастенчиво попирающей тех, кто слабее. Тип новой валькирии, но уже лишенный всех эстетических черт и какого-либо романтического ореола. В ее бешеной активности – всё то же экзистенциальное бессилие, то же рабство» 63. Думаю, что этот «тип» в совершенстве воплотился во вполне конкретной личности по прозвищу Зинка (так звали секретаршу филфака ЛГУ Зинаиду Александровну Черненко, царившую в этом заведении в 60–70-х годах прошлого века), которую я описала в своем романе «Возвращение к Бабе-Яге»: «Она подняла на меня свои злобные глаза. Они были бесцветные, а точнее – цвета гвоздей. Она гвозди в меня вбивала своим взглядом, как и во всякого, кто к ней обращался. Вбивать гвозди в живых людей входило в ее служебные обязанности, и она променяла свои глаза, нормальные, может быть, в детстве, на эти дыркоделы» 64. Кто же такая та Валькирия, о которой упоминала Горичева? Валькирия – это еще одно из наименований первой ипостаси древней Богини – воинственной Девы (Артемиды, Дианы, Марьи Моревны). В русских сказках юная Богиня всегда выступает в двух ипостасях, к ипостаси могучей испытательницы или Богини мудрости присоединяется ипостась Богини Любви и Красоты: как Марья Моревна, так и Василиса Премудрая обладают (Э. Фромм «Сны, сказки, мифы»). S. 171–173. 62

Малаховская Н. Апология на краю: прикладная мифология. СПб: Своё издательство, 2012. C. 376.

Горичева Т. Ведьмы в космосе // Мария. Франкфурт на Майне, 1981. №1. С. 8.

Малаховская Н. Возвращение к Бабе-Яге. СПб: Алетейя, 2004. C. 154–155. 39

качествами, не только причитающимися Мудрости и Силе, но и поистине божественной красотой (родственники Ивана-царевича из сказки «Марья Моревна» говорили, что за такую красоту не жаль и жизнь отдать). Поскольку в системе ценностей допатриархальной религии Красота есть неотторжимая принадлежность Любви, с этой точки зрения становится понятной фраза из романа Достоевского «Идиот» о том, что «Красота спасет мир». Но почему не сказать прямо, что мир спасет любовь? Думается, что Красота в данном случае – это еще один из тех псевдонимов или подпольных кличек, которым в патриархальном мире приходилось и приходится пользоваться Богине: никакая исковерканная патриархатом любовь (та же бескровная агапе) мир спасти не сможет! Никакой кастрированной, подвергшейся обрезанию Богородице это не под силу 65. Если кто мир и спасет, то это, действительно, БогиняМать, та самая, с алым плодом в руках, та Мать, от которой не оторвано ее главное качество материнской любви и заботы. ФЕМИНИЗМ И МАРКСИЗМ: ДИСКУССИЯ 1980 ГОДА О чем Карл Маркс и его приятель Фридрих Энгельс не помышляли, так это о той личности, которая в результате получится, когда их планы построения нового общества приведут в жизнь. И они очень удивились бы, если бы им показали обложку того журнала, о котором говорила 65 Одной из первопричин такого повального безумия (длившейся пять веков охоты за так называемыми ведьмами) Джек Холланд считает создание идеала полностью пассивной и обожествленной в своей асексуальности женской персоны, которая, не будучи вполне человеком, вполне божеством тоже не является – Богоматери. Он пишет о том, как создание образа Марии послужило упреком каждой живой женщине, и очень подробно описывает автора этого создания – епископа Александрийского Кирилла. Очевидно неслучайно это и есть тот самый Кирилл, что в 416 году натравил толпу озверелых христиан заживо разорвать на куски мудрейшую из философов своего времени – Гипатию, которая прославилась тем, что, как русская Василиса Премудрая, «мудрее своего отца родилась». Вина этой невероятной красавицы была в том, что городской голова в этом городе возмутился еврейскими погромами, устроенными христианами. Как же это могло кому бы то ни было не понравиться? Почему бы это? Кто виноват? Да конечно же, умная женщина! Только она могла околдовать начальника! Через шестнадцать лет после этого «подвига» Кирилл вдохновил другую толпу христиан в Эфесе потребовать ввести культ Богородицы, сделать из простой неученой крестьянки некий идеал, которому никакая живая женщина следовать не могла. «В обожении женщину в равной мере, как и в одьяволении (отождествлении с дьяволом), лишают статуса человека. И то, и другое отрицает человеческую природу женщины». (Holland J. Mysogyny. London: The World’s Oldest Prejudice bei Robinson, an Imprint of Constable & Robinson Ltd. 2006. P. 148).

Горичева – откуда такие повылезали и кто таких нарожал, а мы тут совсем ни при чем! Это – мое сегодняшнее предположение. А в 1980 году, в разгар периода, который в ту пору казался махровым социализмом (позже его стали называть застоем), марксизм воспринимался иначе, и именно – теми женщинами, которые решились признаться в том, что они это позорное звание (женщины) принимают всерьез, а не прячутся от него и не загоняют его в подсознание. Интересно еще раз внимательно проследить, по каким именно параметрам они в ту пору отвергали марксизм. Привожу некоторые высказывания из дискуссии «феминизм и марксизм», проведенной на первой (подпольной) конференции клуба «Мария» 1 марта 1980 года: «Соня Соколова: отношение к марксизму у меня самое отрицательное. У марксизма нет духовной основы, нет принципа любви, нет поиска духовных истин, красоты искусства, – есть принцип живота, всё поровну, жратвы вдоволь, вот его идеал. Только прислушайтесь к его словам: класс, партия, идем, бьем, победим. Если на Западе феминистские движения часто соединены с марксизмом, то у нас это невозможно. М. Челнокова: у западных людей нет опыта марксизма, а для нас он – жизненный опыт. В марксизме нет ни морали, ни нравственности. Ленин говорил «С противниками надо не бороться – их надо уничтожать». Юлия Вознесенская: Ленин проповедовал не марксизм, а бандитский большевизм. Я не против марксизма, но против большевизма, т. к. он – бандитизм. У меня при последнем обыске была изъята книга воспоминаний о фашистских лагерях в Испании и альбом итальянского художника – авангардиста и коммуниста Пьетро Нинкери, я добровольно отдала им эту книгу, надеясь, что после этого Нинкери покинет ряды компартии. Широк круг врагов КГБ, в который раз они изъяли и Ахматову. Татьяна Горичева: в России марксизм не может быть чем-то живым и вдохновляющим. Он успел себя похоронить, и на его могиле возвышается мощный ГУЛАГ, который не сдвинет ничто. У нас в России марксизм проповедуют только продажные карьеристы и подлецы. Но я не верю также и в марксизм с человеческим лицом, проповедуемый на Западе, потому что основа марксизма – это цинизм, откровенная ненависть к человеку. В нашем государстве марксизм стал силой явно сатанинской. Вместе с тем мне кажется, что наш журнал и наше движение не должно быть большевистски нетерпимыми. Главные принципы нашей роботы – это терпимость и любовь. И всё то, что живо и выстрадано, 41

должно быть на наших страницах, даже если оно принимает форму, идеологически нам чуждую. Л. Васильева: марксизм – тяжелая болезнь сознания, карма, которую выстрадали миллионы – и возвращения к нему не будет. Пускай реальность бросается на нас с законами, лозунгами, бытом марксизма, давит и рушит – это бессмысленно. Сознание многих свободно от этой лжи и открыто духовным ценностям. Очень жаль, что на Западе еще существует иллюзия марксизма, несмотря на наш страшный опыт, на принципы Солженицына и других подвижников. Не хотелось бы, чтобы Европа выстрадала всё это на своем опыте. Н. Лукина: Марксистская теория выходит из абстрактных объективных задач, не имеющих никакого отношения к реальности: в этом ее страх и ужас. Самая противоположная ей точка – феминизм, т. к. женщины всегда конкретны, они всегда стоят на материальной почве, впитывая духовные начала жизни. Если говорить о структуре: наше движение – тонкое и узкое, в то время как движение марксистов строится на индустриальной основе, на решении глобальных проблем, которые в жизни не существуют. Они существуют в абстракции, а нас объединяет сфера жизни. Кто-то из нас – призрак, и жизнь должна решить, кто». Принципу любви и духовным началам жизни, которые эти феминистки считают женскими, противопоставляется принцип живота, цинизм, откровенная ненависть; тонкости и нюансировке, конкретности и материальной почве – абстрактные объективные задачи, индустриальная основа и глобальные проблемы. Характерны именно те слова, которые выбирают женщины для описания того, как они воспринимают марксизм: он «давит и рушит», говорит Васильева, а Соколова прямо указывает на слова: «класс, партия, идем, бьем, победим». Марксизм ли это – то, что давило и рушило в то время человеческие личности? Справедливо ли называть тот строй, в когтях и лапах которого изнывали эти женщины, именно марксизмом? Или же обидеться за наш милый хороший марксизм, который на глазах входит в моду, и решить, что феминистки сваливают на него все грехи тогдашнего строя? Ну, во-первых, странно было бы упрекать этих женщин за то, что они поверили тому, чему их учили со школьной скамьи: что окружающее их общество построено по модели, разработанной Марксом. Говорить, что они сваливают на марксизм вину за то, что их угнетает, было бы так же нелепо, как обвинять женщин средневековья за то, что они сваливают вину за то, что их сотнями и тысячами сжигают, на христи42

анство: как то, так и другое учение позволило инструментализировать себя в целях массового уничтожизма. И это следует зарубить себе на носу, чтобы не создать еще одно учение, которое не будет застраховано от опасности превратиться в такого рода инструмент. Является ли сам по себе марксизм, то есть учение Маркса, антиженским, направленным против тех качеств и сторон жизни, которые советские или, точнее, антисоветские феминистки называли в своей дискуссии женскими? Снимать ли с марксизма выдвинутые в его адрес обвинения – не в том суть, очистим нашу проблему от желания сам по себе марксизм как-нибудь обелить и оправдать, а постараемся осознать, что именно и почему давило и разрушало, и какие именно качества и ценности феминистки считали противопоставленными этому давлению и разрушению. А называть ли эти параметры разрушения марксистскими – не суть важно. Пусть Маркс ворочается в гробу, если эти параметры к его учению прямого отношения не имеют. Известно, кстати, что сам Маркс – не как учение, а как личность – был дремучим патриархом, который действительно давил на подчиненных ему женщин (родственниц), а его товарищ Энгельс подбирался в своих размышлениях даже и к рассмотрению допатриархальных корней человеческого общества – но как-то не добрался, стройного учения, которое могло бы уравновесить политэкономическую сторону «призрака коммунизма», не построил, и поэтому мы в школах и в институтах «проходили» не марксизм-энгелизм, а марксизм-ленинизм. Потому-то высказывания женщин на этой дискуссии и адресованы марксизму. На мой взгляд, интересно прежде всего выделить и рассмотреть, какие стороны они называют женскими и к чему хотят причалить. Вполне возможно было бы ограничиться этим рассмотрением и не вдаваться в подробности анализа самого марксизма. Но раз уж речь зашла о самом по себе марксизме, то приходится сказать – да, то, что угнетало женщин в советской стране, называть марксизмом смешно: я сама присутствовала на суде над молодыми марксистами, которых в Ленинграде (где-то на Петроградской стороне, недалеко от Кировского проспекта, как мне кажется, весной или летом 1979 года) судили за то, что они пытались читать и обсуждать тексты Маркса. По словам моего отца, тот строй, который царил в те времена в нашей стране, был простонапросто феодализмом, в нем не было ничего «левого», кроме риторики, но на эту риторику я хочу обратить особое внимание. Историк Йорг Баберовский в своей книге «Сожжённая земля» (2011) приводит цитату из речи знаменитого венгерского писателя Имре Кертежа 66, пережившего и Освенцим, и ГУЛАГ: 66

О том, как этот человек в возрасте 16 лет попал в Освенцим, я подробно писала в книге «Апология на краю: прикладная мифология», с.393–394. 43

«Между тем мы пережили, что царства управляются такими идеологиями, которые на практике оказываются игрой слов, причем именно это сделало их пригодными для того, чтобы стать действенными инструментами террора. Мы испытали, что жертвы и палачи одинаково ясно сознавали пустоту и бессмысленность таких идеологических приказов; и именно это сознание придало ужасным преступлениям, совершенным во имя таких идеологий, ту особенную, несравнимую позорность, и извратило общество, управляемое такими идеологиями, до корней. Смертельные залпы, еще больше – приносящие смерть кулаки, смертельные удары с одновременными криками брани воистину убийственной бессмыслицы оказались теми средствами, что дают наибольшее наслаждение от ощущения власти. Убийства, повреждающие разум, порождали такое оргиастическое чувство счастья, что это открывает поистине апокалиптические перспективы перед человечеством и его будущим» 67 (пер. с нем. Н.М.). Итак, для узника концлагерей какая бы то ни было идеологическая установка оказывается игрой слов, позволяющей разгуляться стремящемуся к оргиастическому счастью чудовищу. То есть сама по себе идеология, по его мысли, к преступлениям имеет только самое косвенное отношение. Так ли это? И если не марксизм был виновен в том, что человек в СССР подвергался угнетению, то, может быть, следует определить виновника как-нибудь по-другому? В своей первой повести «Темница без оков» (1964–1977) я сравнивала воспитание человека в советской России с методами, которыми пользовался царь (!) Петр I при возведении Петербурга: «...В самом деле: зачем сомневаться и мучиться, выращивая город любовно и со вниманием, как садовник – свой сад? Если у человека есть железная воля и к тому же очередные стратегические задачи, ему это вовсе ни к чему. Место можно выбрать самое отвратительное – хоть прямо посреди болота; климат – пожалуй, пусть и вовсе невозможный для жизни, – лишь бы только они соответствовали тем назначенным задачам. Жертвы? О жертвах человеку с железной волей думать не приходится, на то ему и воля, чтоб считать их на тысячи, на миллионы, – и тут же сбрасывать со счетов. Изучить все науки, объездить все города, чтоб не заме67

Baberowski J. Verbrannte Erde. 2011. S. 33–34.

тить самого главного и самому не вырастить, а выбить из умирающего камня, не с любовью, а с ликованьем всевластной подавляющей воли. Ровно, по линейке, навсегда. ...Вот перед нами душа человека. Если б мы вспомнили, что она – живая, не менее живая, чем цветок, мы бы не стали кромсать ее для придания ей более симметричной формы. Но к чему так долго сомневаться и мудрить? Метод есть, он ясный и проверенный. Есть и очередные стратегические задачи: сделать из человека то, с чем нам удобно будет жить. Ласковость? Это хорошо; но не слишком: вот до сих. Отрезать. Это – что? Это ладно. А вот это что тут? Это нам не подходит. Яркая краска, сильный звук, неудержимое чувство? "Вот именно это в тебе мы не любим, а не тебя не любим". Где там линейка и ножницы? Спрямим линию. Вот так, блестяще. Что, завянет? Ничего, не завянет! А сильная воля на что? "Смотри, какая у тебя сила воли, как хорошо ты выполняешь свое решение!" И вот появляется человек с сильной волей. Нравственное совершенство. Он знает всё, от сих и до сих. Ходит только по прямой, по-другому не умеет. А сильная воля поможет не заметить, чего же хочет он сам, поможет выполнить стратегические задачи ведущей руки» 68. Раскладка примерно та же самая, как и в дискуссии 1980 года о разнице между феминизмом и марксизмом: конкретность уточняется (место, климат, жертвы), подавляющая воля оснащается определением «всевластная» и украшается словом «ликование» – и оказывается, в результате, что доведенное до своего окончательного воплощения самодержавие от того, что в те годы воспринималось как марксизм в его реальном осуществлении, не отличается вообще ничем! Перед нами лексика окончательно победившего всякую любовь и заботливость, всякое отношение «со вниманием» – не марксизма и не абсолютизма, а маскулинизма! Всё та же ненавистная модель государства, с которой в своих трагедиях боролся Софокл и которая погубила Антигону. ПЕРЕНОС И ПРОЕКЦИЯ Но в Советском Союзе, в отличие от России эпохи самодержавия, этот маскулинизм (язык как-то не поворачивается назвать его патриархализмом) был перенесен внутрь человеческого сознания – и даже подсознания. И – особенно – внутрь подсознания женщины, которая постоянно жила в страхе опозориться и оказаться – всё-таки, 68

Малаховская Н. Темница без оков // Новый журнал. CПб, 1997. №3. C. 127–128. 45

несмотря на все свои усилия – той самой барышней, той самой сентиментальной «бабой». Которой требовалось оправдываться, и прежде всего перед самой собой, что она – совсем не такая, какими были женщины в прежние эпохи, что она – «товарищ» и «не обабилась» даже и после того, как родила ребенка! И страх оказаться сентиментальной и слабой вспыхивает в ней с новой силой в тот момент, когда этот ребенок проявляет свою потребность в нежности, показывает, что он – нуждающийся и слабый. В таких условиях детская слабость воспринимается матерью как проекция: это – моя слабость, – не думает, а подсознанием, которое в такие моменты начинает чесаться, догадывается мать. И, поскольку ребенок не ощущается и не принимается как отдельная личность, а как мое нечто, кусок меня, почти как мои выкинутые на свет, показанные миру внутренние слабости; вот так: не оно, то, другое, что можно было бы уважать, а как материал, из которого мы свой, мы новый мир построим, из этой вот слабости ребенка; вот поэтому-то и перечисление «грехов» ребенка перед первым встречным напоминает публичное покаяние: личное становится общественным, и поэтому всем надо узнать о том, что ребенок не доел кашу или долго валандался, вместо того, чтобы как штык выскочить из постели и с радостными криками побежать в детский сад. Тут упрек ребенку сталкивался и сливался с упреком себе: я произвела на свет недостаточно идеальный продукт. И в этом случае, вот с этой стороны, представление о человеке как о субъекте, который не готов и не идентичен себе (см. спор Ленина с Каутским), а является сырьем, набором качеств, которые можно и нужно изменять в соответствии с идеалом – с этой стороны человек социализма – он более подвержен влиянию патриархального или маскулинного, одержимого бешенством, божка, идола прогресса. В этом смысле социализм (или тот строй, который царил в те времена на этой земле, каким бы словом его ни обозвать) более патриархален, чем даже капитализм, потому что в проклятом бесчеловечном капитализме всётаки остаются ниши, где можно спрятаться и переждать, пока ребенок вырастет и выйдет из самого беззащитного возраста, и не плевать в еще недосформировавшуюся душу, и не вытаптывать, как сорняки, то, что ни в трехлетнем, ни в пятилетнем возрасте еще не устоялось и неизвестно, в какую сторону пойдет развитие. А представление о том, что ребенок с самого рождения должен функционировать без передышки и без промаха, как идеально смазанный автомат, и на пренебрежение со стороны взрослых отвечать восторженной улыбкой, ведет к тому – и привело уже к тому, что во втором поколении, как раз в том, что появилось на свет после войны, и произошла эта деформация личности 46

и народились эти психологические уроды, которых так метко описала в своем докладе Горичева. Парадоксально и в тоже время логично, что «настоящему» мужчине, то есть мужчине биологическому, было легче не терять свою доброту и нежность по отношению к маленькому ребенку: ему не приходилось вечно оправдываться, и прежде всего перед самим собой, не приходилось доказывать, что он – не барышня, он не находился в состоянии вечной и постоянной обороны, не жил под угрозой этого дамоклова меча. Поэтому ему не угрожало втянуться в ту механику переноса, под влиянием которой матери приходилось высмеивать и уничтожать в собственном ребенке всё то, что она боялась обнаружить в самой себе. Вопрос о том, почему в результате такого воспитания во втором поколении в стране осуществленного социализма среди женщин появилось немало таких пробивных сволочей вроде Зинки, а среди мужчин – немало безвольных тряпок, придется отложить на будущее (нельзя объять необъятное!). Ясно только, что говорить о феминизации мужчин в этом смысле нелепо: ведь уже сам этот контекст показывает, что мы не знаем, какие качества действительно являются присущими (от природы) женщинам, и не надо притворяться, что будто бы знаем. ЛИТЕРАТУРА: 1. Baberowski J. Verbrannte Erde. 2011. 2. Горичева Т. Ведьмы в космосе // Мария. Франкфурт на Майне, 1981. №1. 3. Fromm E. Märchen, Mythen, Träume. Stuttgart: Deutsche Verlags-Anstalt, 1980. (В оригинале: The forgotten Language. An Introduction to the Understanding of Dreams, Fairy Tales and Myths. New York: Rinehart and Co., Inc. 1951.) 4. Holland J. Mysogyny (Женоненавистничество). London: The World’s Oldest Prejudice bei Robinson, an Imprint of Constable & Robinson Ltd. 2006. 5. Малаховская Н. Апология на краю: прикладная мифология. СПб: Своё издательство, 2012. 6. Малаховская Н. Возвращение к Бабе-Яге. СПб: Алетейя, 2004. 7. Malakhovskaja N. Mythological aspects of contemporary Russian women’s Literature (2005) // Labyrint ženskeho literarniho sveta. Praha: Literarni akademie, 2007. 8. Малаховская Н. Наследие Бабы-Яги. СПб: Алетейя, 2006. 9. Малаховская Н., Хотина Е. Перекличка в тумане времён. СПб: Алетейя, 2010. 10. Малаховская Н. Темница без оков // Новый журнал. CПб, 1997. №3. 11. Prekop J. Der kleine Tyrann. Mosail bei Golomann, 2006. 12. Walker Barbara G. Das geheime Wissen der Frauen (Тайное знание женщин) // Ein Lexicon. Frankfurt am Main: Zweitausendeins, 1993. 47

СОДЕРЖАНИЕ: Об авторе. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1 Феминизм в России в конце 1970-х годов ХХ века в сравнении с западным феминизмом: различие и сходство. . . . . . . . 2 Доклад «Мифологические аспекты в русской женской прозе последних лет», прочитанный в апреле 2005 года на конференции в университете в английском городе Bath . . . . . . . . 11 От гермафродитизированной девочки до беспощадной матери, или возможен ли социализм с человеческим лицом. . . . . . . . . . . . . . . . 26

Над Литературным приложением работали: Ольга Герт, Лиза Королева, Харитонова О.В.

Адрес редакции журнала «Остров»:

e-mail island_ostrov@inbox.ru Наш сайт: www.journal-ostrov.info Наш блог: journal-ostrov.livejournal.com Группа vkontakte (вступление по заявкам администраторам): vk.com/journal_ostrov

Купить журнал «Остров» и его Литературные приложения можно: в интернет-магазине – http://shop.gay.ru/lesbi/ostrov/ в магазине «Индиго» в Москве ул. Петровка, д. 17, стр. 2, тел.: (495) 783-0055, 507-4623

Журнал выходит 4 раза в год. Литературное приложение к нему – 2–4 раза в год.

ISSN 2224-0748

Подписано в печать 7.10.2013 Формат А5. Печать на принтере. Бумага белая, 80 г/м2. Тираж 300 экз. Литературное приложение № 32 к журналу «Остров»

Анна Наталия Малаховская

Корни феминизма «Остров», 2013