Khu Li 4`2010

“Своими руками“ Упырь Лихой Геннадий Легостаев Тамара Островская Вадим Левентик КоКа Космопес Дмитрий Передний Влад Резников Гнилые Буратино Тихон Макаров Роман Радченко Стихи by Алексей Сомов Саша Бес Анастасия Пурдыч Обложка by Константин Ковырялкин

Художественная литература. Хроники нашего времени.

11, или одиннадцать раз ДА

Скрудж — не селезень,

Ответы учредителя газеты на вопросы из зала

или Рождественский рассказ как жанр

Да, 11 (одиннадцатый) выпуск газеты «Художественная литература. Хроники нашего времени», именуемой иногда Ху Ли, будет открывать 2011 год и одновременно второй сезон издания. Мы умудрились растянуть первый на два года (о чем ничуть не жалеем). Да, газета действительно основана воспитанниками приюта для талантливой молодежи «Неоновая литература» и существовала в указанный период на их деньги. Мы ни у кого ничего не просили и, даст Бог, не будем. Все, что понадобилось — оказалось в наших же головах. А все остальное — можно сделать своими руками. Да, мы немножко пеарились, немножко семенили, разносили газетку по богемным мероприятиям, возили по стране в пакетах, на сапсанах и в плацкартах, даже залезли хитростью (выдав нашу руссийскую лицензию за лицензию общеславянскую) на территорию независимой Украины. Пользуясь случаем, приносим извинения суверенным соседям. Да, нас за это подкололи наши же законы — когда я в качестве учредителя этой копеечной газетки, выматывающей, однако, все доходы до дна, скромно попытался получить регистрацию в качестве безработного (что бы потом, уже в качестве безработного, иметь право на дотацию для создания юридического лица), получил в ответ абсурднейшее с точки зрения банальной и кухонной государственно-правовой юриспруденции заявление — мол, учредитель СМИ— это уже не безработный… Да, редакция сходилась и расходилась, росла слоном и сжималась до сверчка. Объем газеты, однако, постоянно рос — от 4 лаконичных полос два года назад до 48 не менее лаконичных сейчас (зато как она теперь лежит в руках, эта толстушечка). Да, мы все перессорились, некоторые перетрахались; кто-то и видеть теперь остальных не хочет; а ктото — и слышать. Уже есть семьи, сформировавшиеся в редакции — стоит ли упоминать о том, что совпав друг с другом, люди забывали обо всем, в том числе и о совместной работе (мы не разучились отдыхать)… Да, редакция продолжает считать свободное русское слово превыше иных благ и наслаждений (одного из коллег удалось заставить протрезветь, или удастся заставить в 2011 году, что одно и то же). Мы тщательно отбирали авторов и намерены и дальше сердито молчать над плохими текстами, громко смеяться над полным унитазом, и таинственно и мерцающе замирать, решив впустить в свет еще одно молодое или неизвестное имя. Да, мы начали несколько сериалов, и некоторые даже продолжаются. Главным сериалом, конечно же, был пронос Пня Ху Ли на разномастные мероприятия. Бесплатный Пень на платных книжных фестивалях настолько удивлял охранников, что иногда можно было даже заявлять об участии газеты в радиоэфире – так много говорили они о нас через свои портативные рации… А уж подвиг наших тюменских товарищей, рисковавших своей репутацией на Пне Ху Ли в ходе вручения Книги года…. А владивостокские пацики, приехавшие в Москву специально, чтобы украсить Газетное дерево… Да, мы даже поселились в ынтернете, завели кучу групп в соцсетях и фанатов вконтакте. Продолжили наполнять своими рукописными откровениями Неонку (neo-lit.ru) и актуальным видеоконтентом Ху Ли пагу (xy-li.ru). Стали, может быть, чуть пафоснее (не каждому мальчику в понедельник ночью доверяют писать передовицу)… Да: честность, патриотизм, совесть, свобода – остались для редакции не просто бессмысленным набором образов, а палитрой, пользуя которую и проверяются друзья. Да, мы есть — и мы говорим на одном с вами языке. Пробуйте, и нечего стеснительно мять этот лист в закрытой комнате. Читайте в общественном транспорте. Только здесь с самого начала мы честно заявили: ЦЕНЗУРА ЕСТЬ. Так и становятся нищими и/или легендами. Так и учатся любить. Ни в чем себе не отказывайте. С наступающим! С уважением, Николай Зырянов

P.S. УВЕДОМЛЕНИЕ (ПО ПРОСЬБЕ РЕДАКЦИИ) Не секрет, что многие тексты пишутся наполовину молодым автором, наполовину редактором. Газета Ху Ли заботится о сохранении индивидуального авторского стиля и в точности передает неповторимую орфографию и пунктуацию молодых пейсателей России.

2

Всем, кто смотрит зомбоящик, известна стандартная новогодняя телепрограмма. Это поздравления Президента РФ плюс неуклюжие песни и пляски отечественного бомонда, которые снимались задолго до часа икс. До и после этого транслируют обычно семейные фильмы, в которых непременно ведется борьба добра со злом. Зло принимает разные обличья и всячески пугает детей в начале фильма, но ушлое добро к концу фильма его триумфально искореняет. Все семейные фильмы легко и охотно раскладываются на Пропповом ложе, т. к. содержат стандартный набор мотивов и амплуа. Новогоднее зло подразделяется на несколько типов: • зло вселенского масштаба, угрожающее всему человечеству (дьявольские силы, армия Мордора, злая планета и т. п.)

• локальное зло (плохие пираты Карибского моря, плохие одноклассники, плохие вампиры) • индивидуальное зло (плохой Санта, плохой Джек Николсон, плохая ведьма, плохой сотрудник, плохой грабитель, плохой сосед и пр.) Зло побеждается обычно тремя путями: • физическое искоренение • искоренение силой духа/магии • перевоспитание злого героя. Если в помпезных киносагах вселенское зло побеждают мечами, топорами и белым вколдунством, то индивидуальное зло требует большой педагогической работы. Мотив перевоспитания злого героя, хорошо известный современным детям по «Плохому Санте», родил не кто иной как Чарльз Диккенс, виртуоз выживания семейных соплей. Именно он считается отцом жанра европейского рождественского рассказа (ведь телевизора и компьютера тогда не было, сентиментальному населению Европы поневоле приходилось читать, чтобы не скучать во время праздников). Его герой Скрудж (не селезень!) подвергается тройной психоатаке Духов Рождества, после чего перестает быть старым скрягой и изо всех сил занимается благотворительностью. На бледных от голода лицах клерков появляется румянец, а хромой малютка Форрест Гамп, то есть, простите, Тим начинает ходить. Большое внимание в тексте уделяется милым семейным развлечениям — ведь это предназначено для семейного чтения, как правило вслух, у камина, в присутствии всех родственников. Когда у чтеца пересохнет горло, можно сыграть на фортепьяно пару пьес и вернуться к чтению. Филологи, разумеется, возразят, что рождественский рассказ восходит к средневековой рождественской мистерии. Рудименты этого действа можно и поныне застать в школьных спектаклях европейцев и американцев. Рождественская мистерия обладает такой целительной силой, что спасает даже Кенни из Саут Парка. Она имеет трехуровневую структуру (адземля-рай), и герой преодолевает два нижних уровня, чтобы получить экспу. Спасает героя чудо. В качестве волшебных помощников могут выступать Господь, добрая фея/дух, но чудо может и не персонифицироваться, герой получает некие блага по счастливому стечению обстоятельств. Этот тип повествования использовали Жуковский («Светлана») и Гоголь («Ночь перед Рождеством»). А. С. Пушкин не раз обращался к этому типу сюжетов (сон Татьяны, «Гробовщик», «Метель»). Одним словом, в русской классической литературе первой половины 19 века преобладала более древняя разновидность рождественского повествования, где приоритетным было описание собственно чуда, а не развитие характеров, причем Жуковский и Пушкин испытывали явное влияние западной повествовательной традиции. Но свою тошнотворную педагогическую социально-благотворительную сущность рождественский рассказ обретает только в середине 19 века благодаря Диккенсу. Появляются многочисленные клоны рождественских рассказов, в которых нехороший герой перевоспитывается благодаря каким-то добрым людям, лучше всего детям. Взять хотя бы истасканный сюжет о грабителе, которого учит жить маленькая смелая девочка или мальчик. Перевоспитанный грабитель плавно перетек из рассказов в рождественские фильмы. Даже Билли Боб Торнтон не избежал этой участи, а в одной из рождественских серий Саут Парка транслируется мюзикл про Злобного Кала и маленькую добрую Какашку Синди. В русской рождественской литературе начиная со второй половины 19 века собственно «чудесный» и социальный сюжеты конкурируют, к первому типу тяготеют, например, Лесков и Ремизов, ко второму — Достоевский и Чехов (при этом Чехов безжалостно издевается над первым типом в рассказах «Страшная ночь» и «Ночь на кладбище»). Эти два типа повествования в мировой литературе и кинематографии сосуществуют до сих пор.

Журналы и альманахи рождественских рассказов готовились загодя, тексты для них писали еще летом. Особенно популярны они были на родине Диккенса. В рассказе Джерома К. Джерома «Трогательная история» говорится о подготовке такого рождественского номера: « — А, это вы? Идите-ка сюда! Я хочу заказать вам чтонибудь этакое трогательное для рождественского номера. Согласны, дружище? Так обратился ко мне редактор Н-ского еженедельника, когда я, несколько лет назад, в одно солнечное июльское утро просунул голову в его берлогу.

— Юмористическую страницу жаждет написать Томас, — продолжал редактор.

— Он говорит, что на прошлой неделе подслушал остроумный анекдот и надеется состряпать из него рассказ. А историю о счастливых возлюбленных, очевидно, придется делать мне самому. Что-нибудь вроде того, что человека давно считали погибшим, а он сваливается в самый сочельник, как снег на голову, и женится на героине. Я-то надеялся хоть в этом году спихнуть с себя эту преснятину, но, делать нечего, придется писать. Мигза я решил приспособить к благотворительному воззванию в пользу бедных. Из всех нас он самый опытный по этой части. А Кегля настрочит едкую статейку о рождественских расходах и о несварении желудка от чрезмерного обжорства. Кегле отлично удаются язвительные интонации, он умеет внести в свой цинизм ровно столько простодушия, сколько требуется, не правда ли?» Редакция Ху Ли решила не отступать от этой славной традиции и тоже начала составлять рождественский номер в июле, но об этом позже. В России второй половины 19 — начала 20 века «рождественские» номера составлялись с особым тщанием, и только Великая Октябрьская революция остановила поток рождественской развлекательной прозы. Художественная ценность рождественской писанины, если судить по рассказу Джерома, была невысока. Единственным, что по-настоящему трогало в ней сердце, была участь самого писателя, который вынужден строчить однотипные слезливые рассказы со счастливым концом. Отчаявшись выдумать что-то оригинальное, герой Джерома привычно строчит рассказ «о девушке с разбитым сердцем». Стоит ли говорить, что вирус «девушки с разбитым сердцем» в британскую литературу запустил все тот же зловредный Диккенс? Разумеется, в конце повествования с девушкой уже все в порядке: либо ее утешает какая-нибудь заботливая семья, либо она выходит замуж, либо ее несчастья просто приснились какому-то доброму старичку. Подсунуть деткам на рождество девушку-самоубийцу было бы некрасиво и недостойно джентльмена. Правда, в рассказах для более взрослой аудитории авторы под шумок убивали девиц. Во времена Джерома девицы-самоубийцы или просто зачахшие девицы пользовались на Рождество большим спросом. Однако, Диккенс в этом не виноват — мотив «зачахшей от горя девицы» в британский ширпотреб ввел С. Ричардсон. Не менее популярен был в рождественских историях мотив голодного, дрожащего от холода мальчика, которого в конце, разумеется, кормят и согревают. Ф. М. Достоевский основательно подпортил сахарный сюжет о голодном ребенке, написав рассказ «Мальчик у Христа на елке». Замерзший мальчик растрогал публику. Вслед за ним начали умирать от холода, болезней и недоедания юные персонажи Чехова, Короленко и многих сотен писателей третьего ряда. Только Бунин оказался не таким извергом и в рассказе «Красные лапти» заморозил мужика Нефеда, чтобы вылечить больного ребенка (правда, у Бунина был слишком хороший вкус, чтобы допускать описание триумфального выздоровления мальца). То же самое происходит в рассказе О. Генри «Последний лист». Правда, болеет там юная художница и действие происходит в ноябре, но не беда, это можно читать и в декабре. Итальянский социалист Джанни Родари в «Путешествии Голубой Стрелы» возвращается к истокам и снова замораживает маленькую девочку в рождественскую ночь. Родари не может допустить полностью счастливого финала. Он соблюдает золотое правило детской литературы эпохи соцреализма: в бочке меда должна быть ложка дегтя, чтобы у прозы был хороший вкус. Родари привносит в сюжет реалии потребительского общества: рождественская фея дарит подарки только за деньги. Она бы и рада делать это бесплатно, но что поделать, это бизнес. Разумеется, и она становится немного добрее, но не перестает торговать. Редакция Ху Ли решила последовать примеру Джанни Родари и соединить две традиции рождественского повествования. А именно: подарить вам эти тексты, но заморозить, зарезать, загрызть или отравить в них несколько персонажей. Упырь Лихой

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Д. Передний

Личинка (Продолжение. Начало в №2, 2010)

О

громное окно, пасмурный день, как плесенью, облеплены снегом деревья. Снег валит хлопьями и не закончится до глубокой ночи. Я стою возле окна и угадываю сквозь метель башни Кремля. Глухо бьют куранты. Менторским тоном Валентин втолковывает что-то трем солдатам. Я к ним спиной и слышу обрывками: — Это старайтесь не потерять. Работа не для белоручек. Это намного важнее. Все, ребята, удачи. Солдаты громко его благодарят и обращаются ко мне: — Ну видите, мы вам все-таки помогли. Желание не быть обязанным опять сыграло со мной шутку. Еще не успев обернуться, я представляю, как мне приходится делать всем троим фирменный минет. Взвод, стройсь! Но они сами меня спасли: — Вы помогли нам, а мы — вам.

— Ах! Вот оно что! Да-да, спасибо.

— Все, вы в расчете, — поставил точку Валентин и необидным жестом указал на дверь. Мы остались вдвоем. Мы вдвоем уже целый день. Болтаем, едим, находимся друг от друга на почтительном расстоянии. Никакой искры не пробегает, я уже боюсь потерять его навечно. Мне хватило нескольких часов, чтобы привязаться к совершенно незнакомому человеку. Потому что я влюблен. Впервые за десять лет. Валентину все это может показаться скучным, а мне хватает воспитания, чтобы даже не заикнуться. Хотя он удивительно предупредителен и добр. Я, может быть, даже разочаруюсь, если все это он делает ради перепихона. Совершенно точно разочаруюсь. Но я до смешного влюблен. На моих глазах Валентин разбил чашку, два раза обжегся, несколько раз споткнулся. Такая неуклюжесть в других вызвала бы во мне только презрение, а в Валентине она почти очаровывает. Ведь я требователен к мужчинам, и в этой требовательности есть увесистая доля обыкновенной злобности. Мужчина не имеет право споткнуться в моем присутствии, если споткнется — он падает в моих глазах. К женщинам это не относится, я никогда не чувствую себя совершенней в присутствии обжегшейся или порезавшейся женщины. Валентин произвел на меня впечатление своей солидностью. Своей — это просто исходит от него — важностью. А я достаточно романтичен, чтобы влюбиться в кого-то подобного. В человека, за которым мне хотелось бы тянуться. Это большая редкость, если честно. Я считаю себя умным, и от этого моя разборчивость становится только циничней. Валентин, по крайней мере, загадочен. Но подождем, когда он положит мне руку на коленку — и эта блажь исчезнет без следа. Слабость — вот, за что я презираю человечество. Когда я сосу у мужика, я наиболее явственно вижу его слабость. Он не способен меня остановить, потому что не хочет. И в этом его ничтожество. А потом я смотрю на его член, заглатываю поглубже и презираю самого себя. Потому что и я не горазд сдерживаться. Валентин взглянул на меня, пока я думал обо всем этом, и широко улыбнулся.

— К сожалению, вам нельзя здесь ночевать, — сказал он.

— Я и так уже злоупотребил вашим временем.

— Это неважно. Сейчас, я сделаю несколько звонков, и мы подыщем вам пристанище.

— Желательно, чтобы из окон там открывался хороший вид.

— Хм, боюсь, этого я как раз не могу гарантировать.

— Надеюсь, хотя бы окна там будут.

— Сейчас узнаем. Валентин набрал несколько номеров. Везде не отвечали. Где-то на четвертый раз, он заговорил удивительно официальным и властным тоном.

— Нина Владимировна, мне необходимо поместить человека на ночь, — заявил он с ходу, даже не поздоровался. Поместить меня. Докатились. Даже если он не будет ко мне приставать — а он не будет, похоже, все-таки вышла ошибка. Этот человек выполняет что-то вроде долга.

— Нет, это не солдат... Нет-нет... Что за вариант?.. Подойдет. Я записываю.

На клочке бумаги Валентин написал продиктованный адрес. Не попрощавшись, бросил трубку и протянул ошметок мне. Площадь Маяковского. Дом за гостиницей «Пекин». Центр — вполне пафосно.

— А вы занимаетесь благотворительностью? — спросил я ехидно. Валентин не понял, о чем я.

— Вы помогаете солдатам, распределяете, помещаете. Это ведь похоже на благотворительность. Хотя бы на ее изнанку. Я начал дерзить. Грустный признак. Я понимаю, что вот сейчас мы распрощаемся. Я понимаю, что его гостеприимство — знак благородства, но не внимания непосредственно к моей персоне. Он знает о моем грустном положении и помогает, потому что это в порядке вещей. Я очень поспешил влюбиться. Валентин весело улыбается и молчит. Мне даже не удалось задеть его напоследок.

— Дайте-ка бумажку. Он взял протянутый мной клочок и что-то нацарапал.

— Звоните, если будут какие-то проблемы. Я с удовольствием помогу. У меня есть его телефон. У меня есть жалкая надежда. Из учебника акушеров: пуповину лучше обрубать, а не отрезать медленно. Я добрался до дома за «Пекином» пешком. Было где-то около полуночи. Я брел по московским улицам с частыми передышками — торс Венеры, как верный пес, со мной. Одинокий мальчик в зимнем городе с безрукой, безногой, безголовой женщиной в слабых объятьях. Снег меня не любит. Конечная цель. Не менее жалкое зрелище. Темнотой и холодом оно только заострялось. Пятиэтажный дом с двумя подъездами, из которых один полностью выгорел и одичало вонял кошачьей мочой. Окна второго уютно светились сквозь снег, но светились как-то бедно — вот-вот вышибет пробки. Из грязного дворика по соседству со стройкой я поднялся на пятый этаж, в квартиру N44. Лифт не работал. Дверь открыла смазанная алкоголичка. Такая типичная тридцатилетняя московская бомжиха, с синяком под глазом и паклей волос. Красная ткань в белый горошек заместо юбки. Она старалась не смотреть на меня, то ли смущенно, то ли по пьяни отводила глаза и косилась куда-то в пол.

— Мне сказали, здесь можно переночевать.

— Ага, — хрипло признала тетя и углубилась в самосозерцание.

— Валентин сказал, — уточнил я недоверчиво.

— Какой еще Валентин?

— Так вы не хозяйка квартиры?

— Не-а, я здесь живу.

— И много народа здесь живет?

— Четыре комнаты — три заселены. Я на самом дне. Поздравляю.

— Где моя комната, простите?

— Вот, — женщина махнула в сторону закрытой двери. Строить из себя сноба в данный момент просто неуместно. Я вспомнил, в каком положении нахожусь с недавних пор и во что одет благодаря Коле. Одежда висела на мне и смердела пылью. По своему виду я скорее в родной стихии, нежели на задворках буржуазного мира. Еще чуть-чуть и эта алкоголичка дружественно шлепнет меня по плечу. Дверь оказалась запертой.

— Она заперта.

— Да-а?

— Да. Ключ у вас есть? Я очень устал и упрашивал себя не раздражаться.

— Как вас зовут? — спросил я, видя, что о ключе тетя уже забыла.

— Вашингтон. Я еще раз попросил себя не раздражаться.

— Вашингтон, мне нужно попасть в свою комнату. Где ключ?

— Эта девчонка обещала убраться сегодня.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ЛИЧИНКА

роман

— Какая девчонка?

— Что жила в этой комнате. Она сказала, что съезжает.

— Теперь она просто обязана сдержать обещание.

— Ничего не знаю. Нелли приходила вчера вечером, сказала, что оставит комнату открытой. Она всю ночь собиралась. Кстати, я не слышала, как она уходила.

— Так, может быть, эта Нелли все еще там? Я закурил сигарету и по голодному взгляду Вашингтон понял, что надо делиться. Мы стояли около запертой двери и тупо курили. Ситуация начала меня развлекать, хотя ноги подкашивались от усталости.

— Вашингтон, — сказал я, обождав минуту.

— Что?

— Я задал вопрос, дорогая. Нелли все еще там?

— Сомневаюсь, она никогда не встает позже 12. Как камень в пустой колодец кидать — так же гулко.

— Мало ли что случилось. В неожиданном порыве ярости Вашингтон отдубасила дверь ногой и хрипло проорала: — Нелли, если ты там, просыпайся! Жилец приехал. Я не жилец. Конечно же, тишина. Входная дверь открылась, и в квартиру грянул высокий молодой человек. Не заметив нас, стал отряхиваться, и на пол полетела его моднявая шапка-ушанка.

— Дэн, — обратилась к нему Вашингтон, — Не знаешь, Нелли съехала?

— Не знаю, а она должна была съезжать? Я закатил глаза и тихо выругался. Дэн плотоядно мне улыбнулся и удалился в свою комнату, где его встретил целый хор пьяных голосов. Вечеринка в самом разгаре. Очень по-театральному из другой комнаты выплыл пухлый юноша, с прической под Будду и экзальтированной улыбкой. Это все, действительно, смахивало на пьесу с продуманной системой явлений. Я поприветствовал нового героя скептическим кивком.

— Что случилось, любимая? — это он не ко мне обратился.

— Меня зовут Борщик, — а это ко мне.

— Настоящих имен у вас нет? Молчание.

— Понятно. Я просто так спросил. Некоторые мои вопросы вовсе не нуждаются в ответах. Вашингтон обратилась к своему любовнику: — Ты слышал, как Нелли уходила?

— Нет. Я спал.

— Я тоже спала, это я помню.

— Видимо, вы спали в объятьях друг друга. Вышибайте дверь, Борщик. Юноша покорно и радостно налег на дверь. Вашингтон вскрикнула, я стряхнул пепел сигареты на пол. Путь открыт. Но проблемы только начались. В комнате царил страшный беспорядок: шторы сорваны с петель, повсюду разбросанные вещи и перевернутая мебель. А на раскладушке — японский флаг. Вернее, я принял это сперва за японский флаг. На самом деле на раскладушке лежало неподвижное тело, покрытое простыней. Огромное красное пятно посередине.

— Дорогие мои, напрягите мозги и вспомните, что делают в таких случаях, — пролепетал я, думая, куда ставить торс Венеры.

— Я вызову скорую и милицию, — предложила Вашингтон.

— Вполне резонно. Мне не спать сегодня. Комната мне сразу не понравилась. Размером она соответствовала кухне на моей настоящей квартире. Радовали только два арочных окна и салатовый с пожухшим серебряным узором цвет стен. Как выяснилось позже, дом построили в 20-х годах, и краска на стенах, видимо, осталась с тех времен. Если установить где-нибудь в углу куст папоротника, получится вполне сносно.

Продолжение читайте на стр. 8 3

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Тамара Островская

«Н

ациональный бестселлер» по праву может считаться самой загадочной литературной премией в России. Не совсем понятно, каким образом понятие «бестселлер» сочетается с тем фактом, что книги финалистов не пользуются бешеной популярностью у публики. Вряд ли бестселлером может считаться то, что пришлось по душе паре-тройке членов жюри, но, как говорится, кто платит, тот и заказывает музыку.

Лимонов — главный герой нацбеста

4

люблю книжные фестивали, чувствую себя на них комфортно. И особенно хорошо, что Центральный дом художника не разрушили.

Вопли на сопли: инсталляция Пня Ху Ли на ММОКФ-5

Выманив себе удобный, мягкий икеевский мат и устроившись в тень под деревом сейчас жалею только об одном — отсюда не видно инсталлированного и впервые на этом фестивале легального Пня Ху Ли (зато видно стенд другого журнала, который издатели тоже вытащили на улицу вслед за нами). Так приятно начинать. Московский международный открытый книжный фестиваль проводится в пятый раз. Усилиями компании Экспопарк и литературной богемы посетители могут знакомиться с книгами внутри ЦДХ (где столики для издателей и издательств за деньги), и с их авторами во внутреннем дворике (где шатры для встреч и круглых столов, а также наш Пень). Программа богатая (более 100 уникальных мероприятий за 4 дня). Не знаю, так ли сильно повлияло на содержание фестиваля назначение программным директором гораздо более либерального Бориса Куприянова («Фаланстер») замест очевидно мейнстримового Александра Гаврилова («Книжное обозрение»), однако на вкус журналиста из наверное самого необычного издания Москвы пришлось несколько больше событий в этом году. Судите сами: на 4 фестивале (см. Ху Ли №5-2009) мы были шокированы отсутствием интересных действ, кроме проза-слема, в котором победили Неоновые авторы Кудрявцев и Саннина, чудной программы для детей и жлобских цен на все. Цены не поменялись, проза-слем отменили, но событий Куприянову удалось создать (да и детская программа осталась на уровне, что можно признать достижением и даже развитием — фестиваль продолжает оставаться семейным). Дабы не возвращаться к слишком уж дифирамбам, отмечу сразу: Борис крепко всех держал в организационном плане (ругался с хулиганами, успокаивал драчунов, вел встречи и презентации), но и, что придает его образу какой-то особенно добрый вид, самостоятельно совершал многие простые, честные и благородные действия — носил столы, раскладывал книги, заботливо поправлял шторки в шатрах и вообще вел себя как Александр Суворов в Альпах. Хочется надеяться, что его карьера после этого международного мероприятия будет прогрессировать (сам он скромно в одном из интервью упоминал, что позиция эта для него временная). Кажется, что с таким министром культуры страна не прогадала бы. Такая вот открытость программы позволила и нам уже не секретно, в стиле ранних большевиков, протаскивать всеми правдами и неправдами Пень в здание: совершенно официально, получив согласие директора, редакция Пень инсталлировала во внутренний двор, а затем снабдила на него №2 («Сопли и вопли») за этот год. Разошелся выпуск успешно — снова мы были в единственном числе бесплатной художественной литературы, и желающих ее оказалось достаточно. Да, мы и не имеем права его продавать здесь, не заручившись оплатой стендов за евро, собственно, и не стремимся к этому: гораздо приятнее в капиталистическом раю быть нищим, но не наварщиком-на-интересе. Странно, но название нашего выпуска как-то мистически повлияло на контент фестиваля: одновременно с распространением газеты на руки прибывали и Сопли, и Вопли. Сопли: лейтмотивом фестиваля можно признать заявление Михаила Котомина (Ад Маргинем), которое он упрямо повторил и в первый день фестиваля, и во второй, и в третий: «Издательское братство распадается». В самом деле, крупные издательства ЭКСМО и АСТ почти не почтили мероприятие своим присутствием (кроме, естественно, собственных книг с чужих лотков). По словам одного из их пиарщиков, это потому, что «этот фестиваль для тех, кто не добирается до магазинов». А по мнению того же Котомина, будущее нас (их) ждет мерзкое: рынок составляется таким образом, что даже крепкие издатели вроде того же Ад Маргинем страдают от капиталистического запала первых. Михаил, например, жаловался, что у них просто перекупили Букеровского лауреата, как сортового щенка, а необходимость договариваться с крупными дистрибьюторами усложняется их также строго капиталистическими идеями: пара секунд расчетов на калькуляторе, и уже оказывается, что это Ад Маргинем должен доплачивать за распространение их книг в сети 36,6... Мы сможем увидеть, сбудутся ли мрачные предсказания издателя, но то, что они сбываются, это факт. Купцы уже скупают целые команды талантливых гребцов себе на галеры — так, издательство «Иностранка» недавно не досчиталось целой группы редакторов, переводчиков и иллюстраторов, полным составом перешедших в

и я почти перешел к воплям. В самом деле, что же они, через видеокамеру за этой бездарностью наблюдают... Распадается газетное братство. Газетное братство распадается. Также отдельными мален ьк и м и с оп л я м и бы л и замечены Борис Немцов в белоснежной рубашке промотировавший свой доклад «10 лет с Путиным» (как будто он жил с ним 10 лет), и попытки какого-то журнала наладить обмен книгами (ха, ну конечно, наших не проведешь, уже в первый день обмен производился с совсем ненужных до абсолютно ненужных, вроде детектива 1984 г. Анатолия Степанова «Вечный шах» на журнал «Пушкин» №1 за 2008 год). Вопли: также усиливались. Сначала казалось: все будет аккуратно, форматно, в духе предыдущих фестивалей и вообще Книжного обозрения, возможно, несколько скучно. Но потом, усилившись купанием гопника в красных трусах в фонтанчике (перфоманс художника Копейкина), раздался вопль Посольства Бельгии, сбежавшего из близлежащего шатра (решили отменить мероприятие, от греха подальше, а то вдруг придет хозяин трусов, и художнику придется их снять). Затем феминистский поэт с популярной фамилией Медведев ни с того ни с сего начал ломать стулья и кричать по бумажке на презентации запрещенной литературы, да так истошно, что саму презентацию пришлось прекратить. Вопили и другие молодые поэты — Власов и Петров, которым выдали в углу внутреннего дворика серьезный такой микрофон с усилителем, однако не дали публики, кроме сопровождавшей их красотки, и они пытались своей громкостью привлечь слушателей, а может, просто переклеить таким образом девушку друг у друга. Ну а потом пришел Эдуард Лимонов, и, окруженный охраной, так тихо провел свою встречу с читателями, что стало ясно — эта тишь — от лукавого. И действительно: сопровождавшие его молодчики после уже выхода из ЦДХ, посадив шефа в лимузин, гадко, впятером на одного, побили парня с дорогим мобильным телефоном. Последнее, что было видно и слышно перед тем, как они скрылись — прыжок на блестящий Бёрберри за двадцать тысяч рублей и воинственный клич пролетариата. Для газеты это было уже через всякий чур. Мы никому не мешали, никого не злили, никому не мозолили глаза. Без всяких соплей и воплей газета вручена Петру Алешковскому, Андрею Родионову, Льву Рубинштейну, Нойзу МС и другим представителям богемы. Важно и приятно то, что газету никто не выбрасывал, а кто-то и вспоминал предыдущие номера (кое-кто даже признался, что до сих пор хранит полученный на предыдущем ММОКФе номер 3 «Гопники»). Приятно также, что появились и завистники-конкуренты, пытавшиеся уничтожить наклад. Так что Пень, видимо, придется охранять вахтенным методом. Завершая обзор, хотелось бы вручить несколько призов собственных симпатий, в порядке их появления на фестивале (несмотря на засилье крупной дичи и описанного почти-что-треша, были вот такие приятные встречи). Прежде всего, это Зинаида Мушинская, автор философской поэмы «Город Да и Город Нет»; затем два К — Котомин + Куприянов, угрожающие читателям забастовкой, если они продолжат покупать Донцову, а не высоколобый принт-он-деманд от Фаланстера; конечно, издательство «Жук», продолжающее свой собственный жуковый поход против скучных и плохо оформленных книжек (они, кстати, основали свою газетку и даже перетащили нашего старого знакомца Гусакова к себе на последнюю, 4 полосу); Анна Логвинова, получившая поэтическую премию «Московский счет» от обувной компании; и вольный издатель Чеслав, пригласивший в финале фестиваля Пень ХуЛи в свой «лучший в мире книжный магазин» «Гиперион» на постоянное поселение. Отдельного упоминания заслуживают верные Неоновые друзья Лав Сакс, Алексей Никодимов и Артем Явас, поддержавшие наш перфоманс и словом и делом, а также кормившие нас с Зыряновым едой и свежими мыслями. Большое вам спасибо, товарищи. Таким увидел 5 Московский международный открытый книжный фестиваль ваш обозреватель.

В. Левентик

Сумеречная зона «Нацбеста»

Церемония в целом прошла достаточно весело, хотя, судя по выкрикам из зала, не хватало взрывов и прочих интересных акций, которые так нравятся последователям Э. Лимонова. В немалой степени общему веселью способствовал алкоголь, который сотрудники «Астории» начали разливать еще за час до начала. Гости слонялись по холлу со стаканами и бокалами, часть пила на улице. Вокруг Эдуарда Лимонова тут же собралась толпа, его фотографировали, с ним обнимались и вообще всячески давали понять, кто на самом деле пишет «национальные бестселлеры». Рядом с конкурсантами поклонников не наблюдалось. Кто-то с мрачным видом глотал шампанское, ктото гадал, проголосуют ли за него «просвещенные читатели». Жюри в этом году подобралось странное, как, впрочем, и в предыдущие годы. Рядом с утонченной певицей Севарой Назархан сидела Валерия Гай-Германика с собачкой (видимо, собачка изображала коня в сенате), а тяжело больного космонавта Максима Сураева заменил не кто иной как Виктор Топоров, ответственный секретарь премии. Ведущий, Артемий Троицкий, не скупился на лесть, представляя этих «просвещенных читателей», и даже малость присочинил. Представлял он и книги конкурсантов — настолько обстоятельно, будто проводил ликбез для присутствующих в зале гламурных девиц и интеллигентных хипстеров, которые, похоже, ничего этого не читали и просто пришли пожрать. Книги финалистов были как на подбор мрачными и безысходными: роман Сенчина «Елтышевы» живописал вымирание русской деревни, роман Олега Лукошина напоминал об ужасах «лихих девяностых», а автобиографический роман Кочергина пугал призраками сталинского режима, послевоенной разрухи и голодного детства. Создается впечатление, будто авторы сознательно нашпиговывают безысходностью свои «бестселлеры» для придания им необходимого «национального» колорита. Книги Крусанова, Авченко и Аствацатурова оказались менее мрачными, а посему не получили достаточного количества голосов. Борьба разгорелась между «Капитализмом» Олега Лукошина и «Крещенными Крестами» Эдуарда Кочергина. Основатель премии Константин Тублин, огорчившись, что обошли его фаворита Романа Сенчина, отдал премию Кочергину. И это не удивительно: Кочергин страдал больше, и образ отечества в его романе вышел гораздо более мрачным и неприглядным. Неуместная веселость лукошинского романа-комикса, очевидно, претила почетному члену жюри. Наскоро поздравив Кочергина, публика ускакала в соседний зал, где лежали закуски: надо сказать, что выпивки было значительно больше, чем еды. Пресса жаловалась, что в этом году не наливают водки. По залу слонялась Гай-Германика с понурой собачкой и требовала шампанского, публика штурмовала стол с едой, обиженные жены конкурсантов доказывали, что премия досталась не тому претенденту, пресса жевала и обсуждала событие. Вся эта толпа как-то мало напоминала людей, которых действительно волнует вымирание русской деревни, трагедия послевоенных беспризорников или умученных кризисом провинциалов. Возможно, их волновал бы правый руль Авченко, живи они где-нибудь во Владивостоке, но в Санкт-Петербурге предпочитают машины с левым рулем.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Члены жюри развлекались как могли

Лимонов в тени Гальпера Омерика Атакуэ

Молодые писатели России угощаются шампанским

Павел Смоляк В. Топоров рубит правду-матку

Этим людям пришлось читать все конкурсные работы

Юлия Ауг

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Я

Куприянов Логвинова АСТ. И теперь вместо серии «За Иллюминатором» (давшей нам, между прочим, «Повесть о Платоне» Питера Акройда и «Я обслуживал английского короля» Богумила Грабала + еще около ста качественных переводных книг) интересующиеся вынуждены будут покупать серию от АСТ (что при том же объеме и формате дороже почти вдвое). Вот такие неприятные сопли, так сказать, глобальные. Локальные сопли тоже вдруг очутились. Сначала Роман Сенчин спорил с женой о том, какую книгу зачитывать на собственной презентации (надо утверждать, что сделал он это тактично, однако внутренний градус почувствовался), потом пошли отчеты издателей, купивших за деньги места на втором этаже и с жалкими лицами гулявших внизу, где посетителей было ощутимо больше, при этом все костерили цены на кофе и еду (грабительские). Девушки-промоутеры считали минуты до конца рабочего дня и жаловались на то, что стульев им не выдают. Отдельные уважаемые посетители приватно ругались и заявляли «С каждым разом все хуже и хуже». Закончилось все страшной простудой, которая постигла и меня, и учредителя газеты Ху Ли, поскольку наши дежурства у Пня были сильно усложнены нервной погодой — то жара-пекло, потеешь, течешь прямо на глаза этих самых девушек-промоутеров, то вдруг налетает шквальный ветер в стиле сдувшего когда-то Макондо, а то — ливень стеной. И — к нашим соплям добавились сопли представителей аляповатой газетки Акция, прибежавших точно через 10 минут после того, как я спас тираж от промокания на их стенд (конечно, жуткий железный каркас оранжевого цвета внутри здания, видимо, за немалые деньги) — вот, мол, кто вам разрешил. Дипломатичного учредителя рядом не было,

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

5

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Геннадий Легостаев

СВОИМИ РУКАМИ У

мение сделать что-то своими руками ценилось всегда, не потеряло оно своего значения и сейчас. Можно быть трижды интеллектуалом, но если при этом у человека есть еще и руки - кроме хорошего здесь ничего не будет. Дмитрий Иванович Менделеев своим умением делать чемоданы гордился гораздо больше разработанной им периодической системы химических элементов. Вот и наша газета решила внести свой вклад в популяризацию разного вида увлечений, в которых человек своими руками может создавать нужные и полезные вещи, получая при этом еще и удовольствие от творческого процесса созидания. Предлагаем всем читателям нашей газеты поделиться своим опытом в техническом творчестве, в рукоделии, в различных ремеслах. Сегодня же речь пойдет о самодеятельном конструировании техники.

Пройдет немного времени и эта бензопила «Урал» обретет вторую жизнь

К технике — с детства Многие отцы хотят, чтобы их сыновья как можно раньше приобщались к технике. Но если ребенку семь-восемь лет за руль своей машины его еще не посадишь — мал. Игрушку бы какую самоходную сделать — такие мысли приходят в голову многим. И делают, причем иногда настоящие шедевры — точные копии больших машин со всеми их функциями. Но это удел самодельщиков со стажем, имеющих большой опыт в конструировании, хорошую материальную базу по инструменту и материалам. А что же делать остальным? Неужели даже и попробовать себя в роли конструктора нельзя? Конечно же, можно. Если есть желание — все получится… Сначала нужно выбрать главное — двигатель. Вариантов только два — он может быть либо бензиновым (ДВС), либо электрическим. У каждого есть свои достоинства и недостатки, но сегодня мы остановимся на самоделке с двигателем внутреннего сгорания, так как автору эта тема ближе, а уж о том, как сделать самоделку с электросиловой установкой пусть расскажет тот, у кого здесь уже есть практический опыт. Итак — нужен небольшой, компактный, достаточно мощный двигатель с принудительным охлаждением. Первое, что приходит на ум — бензопила. И действительно, движки от бензопил практически идеально подходят для самодельной техники для детей. Неважно, что будете строить — мини-багги, квадрацикл или мини-трактор — запаса мощности двигателя хватит с многократным превышением. Тем более, что сейчас многие «Дружбы» и «Уралы» стоят без дела — им на смену пришли бензопилы нового поколения, более легкие и удобные в работе. Двигатель от бензопилы удобен еще и тем, что практически в нем не нужно ничего переделывать — берем и ставим. Очень большое достоинство в том, что редуктор бензопилы с выходной звездочкой вращается на 360 градусов. Это значит, что можно выбирать любую компоновочную схему — поставить движок можно будет хоть впереди ведущих колес, хоть сзади, при повороте редуктора в нужную сторону вращение на выходной звездочке всегда будет в нужном направлении. Кстати, о звездочке. Это единственная деталь в двигателе, что нуждается в переделке. Вместо звездочки под пильную цепь нужно будет поставить звездочку под цепь мотоциклетную с самым малым шагом — например, от мотоцикла «Минск» или «Восход». У бензопильного двигателя есть еще одно преимущество — центробежное сцепление. Достаточно маленькому водителю «дать газу» — машина поедет, снять ногу с педали — остановится. Конечно, коробки передач в бензопиле нет. При желании можно использовать коробку от мопеда или мотоцикла. Но это уже усложнит конструкцию — в принципе и одной передачи вполне для начала хватит, да и скорость для безопасности не должна быть выше скорости пешехода. Как рассчитать скорость? Это несложно. Максимальные обороты двигателя (по паспорту бензопилы) делим на передаточные числа в трансмиссии и умножаем на окружность ведущих колес. В обратном порядке рассчитываем эти самые передаточные числа. То есть если

6

скорость не должна превышать 5 км в час (примерно восемьдесят метров в минуту), а окружность ведущих колес равна, допустим, метру, то, значит, обороты на ведущих колесах не должны превышать восьмидесяти оборотов в минуту. Разделив максимальные обороты двигателя на эти 80 оборотов, получим передаточное число в трансмиссии, которого надо будет строго придерживаться при подборе всех её деталей. Причем, общее передаточное число получается путем умножения (а не сложения) всех передаточных чисел. Значит, если в конструкции одна цепная, одна ременная передача и, например, «червячный» редуктор плюс редуктор с дифференциалом от грузового мотороллера, то нужно вычислить отдельно передаточное число каждой передачи и перемножить их между собой. Только точно придерживаясь этого правила можно выйти на расчетную скорость самоделки. После того, как подобран двигатель и детали ходовой части, первая работа — изготовление рамы. Как и из чего её сделать? Сварки, как правило, у впервые начинающего конструировать человека, нет. Но это не проблема, все соединения силового каркаса можно сделать на болтах, благо сейчас в магазинах есть любой крепежный материал. А для того, чтобы работать было удобнее, раму лучше сделать не из круглых, а из профильных труб. При расчете рамы главное — не ошибиться с центром тяжести будущей машины. Чем ниже он будет, тем лучше для безопасности при эксплуатации — не будет склонности к опрокидыванию на склонах. Вообще, главное — именно, безопасность. При изготовлении любого узла, любой детали самодельной машины нужно учитывать и постараться предвидеть все нежелательные последствия при их работе. Ни в коем случае нельзя оставлять незакрытой кожухом ни одной движущейся детали! Ни одна цепная или ременная передача не должна быть доступной для прикосновения! Взявшись за изготовления техники для своего ребенка, всегда помните о той угрозе, что реально может возникнуть при конструктивно недоработанной и непродуманной до конца модели машины. Но если отнестись к делу ответственно, если все продумать и учесть — проблем не будет. И все трудности с изготовлением самоделки с лихвой окупятся той радостью, что испытает ваш ребенок, впервые сев за руль специально сделанной для него машины. А уж сколько авторитета прибавите себе в его глазах — этого не подсчитать…

послужит базой — нет, не для переделки, прицеп так и останется в своем основном качестве — а для небольшого усовершенствования, после которого этот прицеп и будет выполнять при поездках на природу роль полевого стана. Что же он из себя представляет? По приезду на место стоянки прицеп отсоединяется от машины и устанавливается на подставку, под колеса — упоры. На дышло к специально сделанным кронштейнам (приваренным или поставленным на «хомуты») крепится столешница — получается стол на несколько человек. Столешницу можно вырезать из листа ДСП или использовать дверцу какогонибудь вышедшего из употребления и разобранного за ненадобностью шкафа. По обеим сторонам стола — скамьи. Их можно сделать разборными, а можно и цельными — места в прицепе для перевозки хватит. Следующая операция — монтаж каркаса полога. Он натягивается так. Две стойки (составные) устанавливаются через сквозные кронштейны в специальные гнезда, приваренные к опорной пластине (на схеме они показаны). На эти стойки сверху одевается (через два штырька, вставляемых внутрь стоек) передняя поперечина тента. Затем он разматывается, под него подставляют еще две пары стоек, и тент плотно натягивают. Защита от солнца, ветра и осадков гарантирована. В глубь шатра, образованного тентом, ставят пару шезлонгов, можно и лежак туристский поставить — тоже лишним не будет. Чуть в стороне оборудуется место для приготовления пищи. Печь-мангал, газовая плитка с пятилитровым баллоном, небольшой столик под посуду и продукты. Осталось повесить на задний борт прицепа рукомойник — и полевой стан полностью оборудован. Кроме перечисленного. в его комплектацию входят еще палатка, костровое устройство, запас дров, сорокалитровая фляга с водой, костровая и обеденная посуда, сумка-холодильник, транзисторный приемник, фонарь, гамак, запасной аккумулятор и подвесной электрический светильник. Все это собирается и разбирается достаточно быстро — за пятнадцать–двадцать минут. А удобства, которые обеспечивает полевой стан — несравнимы с потерями на его обустройство. Теперь есть где вымыть руки, приготовить на большую компанию обед, соблюдая при этом все гигиенические нормы, отдохнуть в тенечке, посиживая за столом всей своей командой. Не обязательно повторять в точности показанную здесь конструкцию. Важен сам принцип, по которому любой прицеп можно легко превратить в передвижной полевой стан, не изменяя в нем практически ничего. Два кронштейна для столешницы да сквозные державки для стоек — вот и все, что нужно к нему приспособить. При желании и минимальном наборе инструмента все это можно сделать за несколько часов. Я изготовил эти комплектующие для полевого стана десять лет назад, несколько раз уже менял их, незначительно совершенствуя, но сама идея иметь под рукой быстро устанавливаемый уголок отдыха никаких изменений за эти годы не претерпела — и вот теперь я поделился ей и с вами…

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Мотолебедка вместо лопаты Многие горожане имеют дачные участки и хотя часть из этих участков давно уже засажена одной газонной травкой да украшена альпийскими горками, все же другая часть земли каждую весну аккуратно готовится к выполнению своего главного предназначения — дать урожай нужных человеку продуктов питания. И эта забота для многих людей — не только экономического свойства. Поработать на своем участке, повозиться с землей, попробовать какие-то новые способы в технологическом цикле личного земледелия — потребность и удовольствие одновременно. Человек так устроен, что созидание ему дороже потребления, праздность быстро надоедает, удовлетворение же от деятельного труда никогда не теряет своей притягательности. Труд на земле не легок, даже хоть и на таком маленьком участке, как дачном. Трактор для вспашки не загонишь — нет частенько для него ни заезда, ни места для разворота, да и нынешние трактористы на личных тракторах все больше сплошь любители, не каждый и вспахатьто сумеет, как положено. Выручают многих мотоблоки, но и они не у каждого есть. Так что же — кроме лопаты опять ничего не «светит»? А если что-нибудь попробовать самому смастерить? Самое простое здесь — мотолебедка. Мотоблок сделать тоже можно, но он в разы посложнее лебедки, не говоря уж о мини-тракторе. Я и сам начинал так — первым орудием в механизации процесса почвообработки стала именно мотолебедка. Потом со временем были изготовлены и мотоблок, и мини-трактор, но вот сейчас, имея даже и трактор «Беларусь» с полным набором орудий к нему, включая и различные фрезерные культиваторы и сажалки, вновь хочу для своего огородного небольшого участка сделать мотолебедку. В чем же преимущества этого небольшого и несложного агрегата? Да вот в этом самом — в простоте изготовления, в надежности, в качестве вспашки, гарантированном самой конструкцией, в том, что при её использовании не происходит переуплотнения почвы — бича нынешнего земледелия. Плюс в том, что при использовании лебедки не остается необработанных углов, что всегда бывает при вспашке трактором, а также и в том, что эту же лебедку можно использовать и на окучивании картофеля, и на междурядной обработке против сорняков. Её можно также применять и при перетаскивании тяжестей при строительных работах, причем там, где никакая другая техника не сможет быть использована. Как же устроен этот агрегат? Вариантов изготовления здесь множество, компоновать основные узлы можно повсякому, придерживаясь лишь основных принципов, но я расскажу о своей первой лебедке, поскольку проще, чем она устроена, вряд ли что может быть. А уж придерживаясь этой схемы в основном, начинающему самодельщику можно будет, что и изменить, и добавить своего. Вот только убавлять ничего не надо — тут каждая деталь незаменима и без неё работа уже не пойдет. За основу лебедки взят старый мотороллер «Турист». Сразу скажу, что пойдет на переделку мотороллер любой марки, также, как и мотоцикл. Вот только для двигателя мотоцикла нужно будет сделать принудительное охлаждение. У мотороллера же это предусмотрено конструкцией. Мотороллер разбираем, оставляя на раме только двигатель, снимаем колеса, руль разворачиваем в обратную

На природе — с комфортом… Что может летом быть лучше, чем провести деньдругой на берегу реки в компании друзей? Половить рыбы, поесть ухи, посидеть у костра в предзакатный час, покупаться жарким полднем в прохладной воде, послушать журчание звонких струй на быстром перекате, полюбоваться видом ночного неба, усыпанного мириадами звезд? Всё хорошо здесь, все замечательно, все доставляет удовольствие, все — кроме одного! Бытовых условий! Никаких удобств, даже минимальных, временная походная жизнь не предусматривает. Готовить на костре, обедать на расстеленном покрывале прямо на земле — вроде, так и надо, куда же деваться? А выход, между тем, есть и он достаточно прост — это сделать передвижной полевой стан. Условие одно и оно практически выполнимо для многих — надо иметь машину и прицеп к ней. Именно он и

сторону, управление газом и сцеплением оставляем, как было. На этом с мотороллером работа закончена, теперь надо браться за изготовление самодельных узлов. Их всего четыре. На схеме они показаны цифрами 1 — якорь-маятник, 6 — «салазки», 8 — барабан лебедки, 9 — направляющая троса. Как они устроены и для чего служат? Якорь-маятник крепится вместо переднего колеса штатной осью, представляет из себя металлическую пластину толщиной 3 мм формой и размерами напоминающий штыковую лопату. Его предназначение — удерживать лебедку на месте во время пахоты. Ведь если его не будет, то сопротивление почвы движению плуга просто сдернет лебедку с места и потащит вперед вместе с оператором. Но когда якорь (он подвешен на пружине, которая и держит его в подвешенном состоянии вне рабочего процесса) заглублен в землю, а для этого на него нужно всего лишь нажать ногой — то сопротивление его больше сопротивления плуга. Поэтому и происходит все, как и задумано — лебедка с оператором стоит на месте, а плуг, управляемый другим человеком, движется к ней, оставляя за собой ровную борозду. Салазки — для чего они нужны и как устроены. Это два отрезка трубы, сваренные между собой, имеющие, как у лыж, загнутые концы, и прикрепленные поперек рамы (на снимке видно, как они устроены). Они служат для облегчения поперечного передвижения лебедки. Ведь после каждого прохода её нужно перемещать по ходу направления пахоты на ширину пропаханной борозды. Агрегат весит немало, вот поэтому и нужны «салазки», чтобы легче было двигать всю конструкцию.

Передвижной полевой стан в разные годы

На схеме: передвижной полевой стан на базе автомобильного прицепа. Цифрами обозначены 1 — крюк натяжения полога (13 шт), 2, 4 — задняя и средняя поперечины (дерево), 3, 5 — задняя и средняя стойка (4 шт), 6 — полог шатра, 7 — передняя поперечина, 8 — передняя поперечина, 9 — прицеп, 10 — подвесной рукомойник, 11 — столешница, 12 — скамья (2 шт), 13 — растяжки.

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Барабан лебедки — самый трудоемкий в изготовлении узел. Потребуются и токарные, и сварочные работы. За основу барабана берем заднее колесо мотороллера, вернее, ступицу колеса. Понадобится еще отрезок трубы диаметром 120 мм и две толстостенные шайбы диаметром 155 мм — из них и будет изготовлен барабан. На схеме видно, как это сделать. Теперь барабан устанавливается вместо заднего колеса, цепь натягивается и… можно пахать? Нет, осталось последнее — сделать направляющую для троса. Это может быть любой отрезок трубы приваренный к раме таким образом, чтобы трос был отцентрован как раз на верхнюю плоскость барабана лебедки. Все, мотолебедка готова к работе. В принципе все можно сделать за один-два дня, работы здесь совсем немного. Но сама лебедка пахать не будет — нужны рабочие органы. И вот здесь поработать нужно не меньше, чем по самому агрегату. Без правильно спроектированного и качественно изготовленного плужного агрегата мотолебедке никакой цены нет. Плужный агрегат или попросту плуг состоит из следующих частей: 1 — рукоять, 2 — опора плуга, 3 — стойка отвала, 4 — стремянки крепления стойки, 5 — рама, 6 — отвал, 7 — опорное колесо, 8 — стойка колеса, 9 — кронштейн крепления колеса, 10 — регулировочная планка. Из схемы ясно, что представляет из себя плуг и как его изготовить. Коротко остановлюсь на наиболее его ответственных деталях. Рама — отрезок толстой (55–65 мм) трубы, к ней приварены две пластины толщиной 4 мм — опора стойки отвала и кронштейн крепления колеса. С торца приваривается регулировочная планка из уголка подходящего размера, с другого края — рукоять по типу мотоциклетного руля. Отвал сделать самому, да еще только начинающему — сложно. Лучше использовать или предплужник с тракторного плуга, или отвал плуга конного. Теперь о самом рабочем процессе. Участвуют в нем двое — один стоит за лебедкой, включает и выключает передачу, регулирует обороты, другой ходит за плугом. В специализированной литературе я встречал описания и чертежи плужных агрегатов с двумя опорными колесами разного диаметра — большее колесо катилось по предыдущей борозде, меньшее — по непаханой почве. За таким плугом ходить не надо, он никуда из борозды не выскочит, в сторону не вильнет. Но самому так работать еще не приходилось, поэтому и рекомендовать не могу. А вот имея только одно колесо, плугом надо управлять, но это умение приходит быстро. В начале плуг нужно отрегулировать. Глубина пахоты регулируется перемещением вверх-вниз стойки отвала, направление (чтоб не тянуло в сторону) — регулировочной планкой. Попеременно перецепляя трос к каждому из отверстий можно узнать, при каком положении троса пахота будет наиболее оптимальной. Производительность такого агрегата — полторы сотки в час, огрехов нет, глубина согласно регулировки — 22–25 см. Бензина уходит 0,6–0,7 л на сотку. Работать, конечно, приходиться физически — перемещать плуг в начало борозды, передвигать саму лебедку — но это вполне по силам, Зато чувство удовлетворения от хорошо произведенной работы, да еще и на самостоятельно изготовленной технике не только заставит забыть об усталости, но ещё долго будет греть душу. А если процесс изготовления техники своими руками понравится — то ведь можно и продолжить. Ведь это творчество. Техническое творчество, в котором результат всегда материален, всегда приносит пользу, а процесс — созидательный, и радость от участия в нем гарантирована, от результата она уже не зависит…

7

Художественная литература. Хроники нашего времени. До приезда следователя я сидел на кухне. Странная квартира. Я впервые видел коммуналку и впервые осознал, что в ней могут жить молодые люди. Казалось, пережитки прошлого лишь для стариков. Еще мне всегда казалось, что кто-то стережет меня, что где-то есть мой ангел-хранитель, наблюдающий за каждым шагом и не позволяющий вляпаться в дерьмо. Я действительно давно не наступал на собачье дерьмо, с самого отрочества, наверное. Но после пробуждения в лесу, я понял — ангела-хранителя у меня нет. Или больше нет. Скажем, если раньше я знал, что не попаду под машину или не слечу под поезд в метро, знал абсолютно точно, то теперь эта уверенность пропала. Я оказался раним. Я один на один, и какой-то защиты извне не последует. Это не о Боге. Я всегда был атеистом, и ангел-хранитель для меня — это не нечто метафизическое, а скорее ощущение связи с остальным миром. Так вот, эта связь утеряна. Может быть, навсегда. И теперь я вполне могу угодить и в собачьи какашки и под машину. Я как будто познакомился с собственной смертностью, как будто сам себе напророчествовал — ничего хорошего больше не случится. Кухня была темненькой и грязной, с блевотной закоптелостью на стенах и потолке. Кружевной абажурчик на настольной лампе — не по-мещански, но смешно. И все-таки уютно. Подоконник, на котором можно сидеть, забравшись с ногами, затертый до дыр фотопринт Джоконды, наклеенный на шкафчик. Тараканы и воняет. Пельменями воняет. Мое одиночество нарушила заметно повеселевшая Вашингтон.

— Видишь, не успел приехать, а приключения уже начались.

— Да, я в восторге.

— Не переживай, тебе досталась очень уютная комнатенка.

— Как ты думаешь, милиция согласится оставить труп мне? Я использую его в качестве элемента дизайна.

— Не рассчитывай.

— Жаль, это была очаровательная мысль. Вашингтон осклабилась, показав золотые зубы. Всетаки я романтик, я точно был уверен, что некоторые вещи, например, авоськи, больше не существуют. Существуют.

— Ты мне нравишься, — неожиданно призналась Вашингтон. Как ни смешно, но она мне тоже нравилась. Было в этой даме что-то глубоко ироничное и умное. Наверное, само собой вырабатывается после жизни в подобном месте. Или она знавала лучшие времена, имела красивые зубы и салон в Петербурге. Но пала, пала.

— Кто была эта мертвая?

— Нелли? Жила тут с нами. Она приходится дочерью кому-то из Архитектурного Совета Москвы, но это не помешало ей завалить экзамены при поступлении в МАРХИ. Я потом долго не мог сообразить, что такое в постояльцах квартиры N44 общее. Ответ пришел сам собой. Все они — Вашингтон, Борщик, Дэн, Шурик и Ваня — некогда учились в Архитектурном институте, и, хотя высшее образование получила только Вашингтон, все до одного считали себя полноценными, но, к сожалению, невостребованными зодчими. Это я потом узнал.

— Я никогда не любила эту Нелли, — доверительным тоном сообщила Вашингтон, угощая меня чаем.

— А ты мне нравишься, я рада, что теперь здесь будет жить кто-то молодой. Четвертую комнату недавно сняла милая девочка. Она еще не въехала. Но вы вместе однозначно вдохнете в квартиру новую жизнь.

— Я не собираюсь здесь задерживаться. Я только переночевать.

— Я тоже когда-то так думала. Шесть лет назад. А я все ждал, когда мне это скажут. Когда меня поспешат разочаровать и напомнят простую истину — настоящие проблемы редко решаются за одну ночь.

— Нелли была странной, — продолжила моя собеседница, — Она вечно на кого-то злилась. Еще любила воровать. Нагло так — спиздила у меня стул, выкрасила в черный цвет и заявила, что это ее мебель и что я обозналась. И кошка Нелли вечно гадила в чужих комнатах, в хозяйкиной — никогда, а в соседних просто потопы какие-то устраивала.

— Ее убили?

— Нелли?

— Да, нет. Кошка где? Ее убили?

— Не знаю. Пропала куда-то. Кошка вечно исчезала, когда у Нелли заводились мужики. Обычно Нелли обслуживала наших мальчиков.

— Дэна?

— И еще двоих, что живут с ним в комнате — Шурика и Ваню.

— А с кем Нелли водилась до смерти? Ведь кошка так и не появилась.

— Ни с кем. Месяц назад Нелли заболела чем-то заразным и осталась совершенно одна.

— Сифилис?

— Похоже на то. Перестала разговаривать, на кухне почти не появлялась, а из комнаты ее несло, как из пасти дохлой гиены.

8

— Картинно. Но я почему-то никаких запахов не учуял.

— Неделю назад Нелли вдруг как будто воскресла. Ходила такая сияющая, в комнате генеральную уборку провела, себя починила. Мальчики даже заигрывать с ней стали.

— Так, наверное, у нее и появился новый мужчина.

— Я чувствую, куда ты клонишь. Тот, с кем она водилась до смерти, ее и убил? Извини, но не тот теперь жанр. Нелли покончила жизнь самоубийством. Вот увидишь, экспертиза так и скажет. И это логично. Потерянные души, вроде нее, всегда так кончают. Вашингтон достала из холодильника бутылку водки и тут же к ней присосалась. А я понял, кто у нас на очереди. Да, это было самоубийство. Вашингтон оказалась права, а участковый оказался непроходимо жирным и откровенным параноиком. Видимо, насмотрелся дешевых американских фильмов. Он мысленно внес меня в список подозреваемых, когда узнал, что комнату Нелли собирался занять я. Но на следующий день экспертиза сообщила о самоубийстве.

— Почему вы решили здесь поселиться? — спросил следователь. Каким-то фантастическим образом он запамятовал спросить документы. Это и единственное, за что он мне понравился. Вашингтон позже предположила, что районный участковый вообще не считает жильцов и гостей квартиры N44 полноценными людьми с документами и судьбами, а по лености, свойственной людям его комплекции, к тому же не любит себя утруждать. И мараться. Ненавижу милиционеров. Они как символ социума, от которого я бесконечно далек. Я вне системы, меня так воспитали. Система этого не любит. И я начал врать. Я физически не мог рассказать о случае в лесу, как будто выгораживая своих обидчиков. Еще я выгораживал Валентина, не мог допустить, чтобы моего любимого затянули в историю какой-то сифилитички. Конечно, это было по-детски, наоборот, Валентин мог мне помочь — но я сжал в кулак записку с его телефоном и готовился к пыткам.

— Мне нужны деньги, — начал я, — Собираюсь сдавать свою трехкомнатную квартиру, отсиживаясь в этой дешевке. И плевать на последствия.

— Вы владеете трехкомнатной квартирой? Я оценил построение вопроса и обратился к своей коронной роли. Пустил слезу и признался: — Я — сирота. Мать от меня отказалась, а отец умер. Приходится выживать. И приходится пользоваться чужой жалостью — следователь смягчился и на время оставил меня в покое. Отец погиб, когда мне исполнилось семнадцать лет. Это было заказное убийство, он что-то не поделил с партнерами по нефтяному бизнесу и вскоре валялся нашпигованный пулями в коридоре нашей трехкомнатной квартиры. Я не видел лица киллера, но все-таки на некоторое время ко мне приставили телохранителя. Иронично, но приставили все те же коллеги по папиному бизнесу. Год до совершеннолетия я прожил с бабушкой, после чего непризнанная скульпторша отправилась за своим сыном. Мстить за смерть отца мне почему-то никогда не приходило в голову, а скульптуру бабушки любой может пронаблюдать на ВДНХа. Часть фонтана Дружбы Народов, если быть точнее. Какая-то краля с овечками. Если память не изменяет. Совсем никому я не рассказывал, что радовался вынужденному одиночеству. С определенного момента я престал нуждаться в людях, способных служить мне совестью или идейным ориентиром в этом мире. И с детства я искренне надеялся на самостоятельность и безнаказанность.

— Где вы были в момент убийства? Вашингтон подмигнула мне, услышав этот вопрос.

— В чем вы меня подозреваете?

— Вопросы здесь задаю я, — еще одна причина моей ненависти к правоохранительным органам.

— И все же во сколько произошло убийство?

— Еще не знаю, — участковый явно изображал из себя крутого спеца, но с ролью не справлялся, — Где-то утром.

— Утром я был на даче, — ответил тихо.

— Кто-нибудь может это подтвердить?

— Послушайте, господин следователь, а вы не думали, что вместо алиби вам в первую очередь надо интересоваться мотивами.

— На вашем месте я бы не умничал. Вы и на своем не очень стараетесь.

— У вас был мотив для убийства? — спросил так, будто я сейчас брошусь ему в ноги с признаниями.

— Нет. Не было.

— А с алиби, что у нас там?

— У меня крепкое алиби. Во время убийства я был на даче. Это может подтвердить мой сосед.

— Телефон. Я вспомнил.

— Он живет на даче. Там нет телефона. Он поссорился с родителями и живет на даче. Могу сказать адрес — всего-то 150км от Москвы.

— Дайте телефон его родителей. Следователь звонил из коридора. Я слышал.

— Позовите к телефону Колю... Что я не знаю? Я из милиции и хотел бы с ним поговорить... Прошу прощения... Давно?.. Очень жаль, извините. Следователь вернулся на кухню и огрел меня испепеляющим взглядом. Испепеляющим? Случайно сорвалось — это слово больше подходило к случаю с Колей. Как выяснил следователь, он заживо сгорел во время пожара на даче. Не смог выбраться из дома. Это произошло после того, как я вернулся в Москву. Кажется, у меня все-таки нет крепкого алиби.

— У вас проблемы, молодой человек.

— Я с ног валюсь от усталости. Я хочу спать. Он улыбнулся. Доброй улыбкой. Наверное, милиционеры относятся к преступникам, как строгие матери к непослушным детям — бьют, но любя. Я верну тебя на путь истинный! Он разрешил вселиться в комнату Нелли после того, как оттуда уберется следственная группа. Правда, от меня требовалось ничего особенно не трогать и быть под рукой на случай, если худшие подозрения все-таки оправдаются. Не оправдались. Дело закрыли утром, когда, наконец, выяснилось, что девочка покончила жизнь самоубийством. Наверное, надо очень обозлиться на жизнь, чтобы лежа на раскладушке, со всей дури всадить себе нож в живот, а потом аккуратно прикрыться простыней. Я избавляю себя от подобных размышлений.

— Если бы я не напилась вчера, все бы слышала, — сказала мне Вашингтон на ночь. Неужели это общее горе нас сплотило? Я посмотрел на Борщика и предположил его реплику. Если бы не прогероинился вчера, спас бы бедняжку. Кришнаитско-олигофреническое лицо этого персонажа говорило само за себя. Спокойной ночи, дорогие. Я спал прямо на полу, на матрасе, который вручили добрые соседи. Одежду не снял. Если уж ночлежка — постарайся придерживаться заданного стиля. Еще додумался перед сном заглянуть в зеркало. Кошмары обеспечены. Прыщи, пыльные волосы, лицом брат-близнец уже мертвой Нелли. Я погасил свет и выкурил сигарету. Пепел стряхивал на пол. Появилась возможность осмыслить все, что со мной произошло за день. Эту возможность я с радостью отверг. Проснулся разбитый и какой-то несочувствующий. Я не буду грустить по угоревшему Коле, тот факт, что прошлым вечером здесь лежал труп девушки, меня не волнует. Хочется есть, мыться и наконец переодеться. Как очаровательно, что в квартире N44 нет горячей воды, никогда не было и не будет. В 20-е годы ходили в баню — вряд ли я могу позволить себе нечто подобное. Кипятить воду для умываний — целое искусство. Искусство терпения — наблюдать чугунные ведра, не думающие закипать. Интересно, существует ли занятие созерцательней? Все у меня валилось из рук. Не хотел себе в этом признаваться, но я очень скучал по Валентину. И злился. Мне как-то приятней знать, что я имею право на претензию. Однако он не дал мне ни малейшего повода. Чем я могу утешиться? Квартира, заселенная придурками и тараканьим игом, невыносимый запах на кухне, полное отсутствие ванной, прогнившие трубы, навечно грязный пол. Я десять лет кирпичик за кирпичиком строил свое одиночество, перебиваясь редкими случками, ему же только появиться стоило, чтобы абсолютно все испортить. Я попросил у Вашингтон немного денег в долг и несколько дней питался только сладким форменным печеньем. Такие съедобные буквы русского алфавита — собирал из них имя Валентин и жадно ел. Надеюсь, меня никто не видел в тот момент. Буквы «в» и «а» попадались часто, «н» и «т» были в дефиците — по три-четыре штучки в каждом пакетике. Я ел Валентина, и в этом было что-то вудуистское. Только магия получилась нечестная — вместо полноценного «Валентина» я чаще питался «Валети», «Ваетом», «Валетом» и, что уж совсем неприлично, «Валенином». В ритуалах надо быть последовательным и посвященным, а у меня не было даже зубной щетки, чтобы хоть как-то походить на современного, уважающего себя адепта. Валентин не появится. Я знал, что общаться с ним в момент его отсутствия — более чем абсурдно. Такие лаконичные и почти гениальные мысли все-таки посещают меня время от времени. Какой смысл думать о чем-то, если ты этим не обладаешь, не слишком ли близки к шизофрении постоянные выяснения отношений с людьми, которые не присутствуют во время диалога? Может быть, Валентин уже умер, как Коля и Нелли, а я все еще жажду случайно столкнуться с ним на улице. Тем более что я почти не выхожу на улицу. По-моему, кто-то на Востоке сплавляет прах покойного по реке. Цветочки, свечки, и отрешенным жестом подталкиваешь плотик к ближайшему водовороту. А западная мудрость гласит, что по не ответившему взаимностью горевать перестаешь через сорок дней. Увидим. Следователь сказал, что если за вещами Нелли никто не придет, он заберет их в отделение. Во всяком случае, обнаружить родственников ему так и не удалось. Я решил, пока не поздно, выбрать из скромного наследства самоубийцы что-нибудь для себя.

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени. От моего внимания не ускользнула косолапая Вашингтон, интеллигентно заглянувшая в мою комнату, чтобы вынырнуть оттуда уже с кофеваркой. И я знаю, кому на самом деле принадлежит мексиканская трубка Борщика. И любимые наушники Шурика, и игральные карты Дэна. Стервятники. Теперь я имею на вас компромат. Из кучи барахла извлек тетрадку в бархатном переплете. «Дневник Нелли» школьным почерком на обложке — вот и чтиво на ночь. Первые несколько страниц неаккуратно вырваны. Следователь вошел без стука как раз в тот момент, когда я засовывал дневник под подушку.

— Что вы там прячете? — спросил он без интереса. Вообще этот участковый — плебей.

— Мой молитвенник. Захотелось смутиться, ведь молитвы такая интимная и личная вещь. Не получилось.

— Дело ведь закрыто, господин следователь, почему вы опять здесь?

— Хочу перевести вещи в отделение, чтобы вам не мешались.

— Да ладно. Так я и поверил.

— Зачем им без дела пропадать?..

— А какая вам выгода от вещей девицы не с самым хорошим вкусом?

— У меня дочка одинокая. Это ее развлечет, поможет скоротать время.

— Ей сорок лет, — добавил почему-то с гордостью.

— О! Бедненькая. Тогда ей поможет веревка, я видел, тут где-то в углу валяется.

— Простите? Я не жаждал объяснять. В комнате стало намного просторнее, когда все вынесли. Прощаясь, следователь указал на следующее: — Вы тут осторожней. Во всем районе проблемы только от этой квартиры. Настоящий вертеп. Если поселить по клону меня в каждой комнате моей собственной квартиры — получится не хуже. ***

Дневник Нелли: 16 августа. Вид из окна ужасный. Вернее, он отсутствует, только ровная стена соседнего здания. Есть, правда, свои удобства — прямо под нашим домом располагается огромный мусорный контейнер, и можно выбрасывать отходы через форточку. У меня небольшая квадратная комната. Я привыкла к ней очень быстро, хотя назвать ее уютной сложно. Но здесь можно запереться и чувствовать себя оторванным от всего мира. Все-таки это коммунальная квартира, а я совершенно не привыкла к большому скоплению людей. Соседи меня не любят. Хотя они хорошие. Наверное, я кажусь им слишком скрытной и озлобленной. Всего в квартире четыре комнаты. В ближайшей ко мне живут Вашингтон и Борщик, они любовники, познакомились, по-моему, еще до поступления в МАРХИ. Между ними по крайней мере десятилетняя разница. Вашингтон великолепно выглядит, она полная и роскошная, рафинированная. Вашингтон много читает, большей частью Флобера и Достоевского, она вообще образованная и с хорошим воспитанием. Приехала, если я не ошибаюсь, из Ленинграда. Конечно же, больше всех в этой квартире меня не любит она, наверное, потому что я здесь единственная вторая женщина. Думаю, мне никогда не представится реального случая в этом признаться, но я была бы счастлива стать ей подругой. Борщик очень милый. Он тоже полный, в поведении какой-то нежный. Очень веселый, постоянно смеется, рассказывает истории, призывает всех собираться на кухне для совместных чаепитий. Он хороший художник, и из него получится замечательный архитектор. Борщик похож на фавна-переростка: у него есть любимая дудочка, и он не танцует, а скорее скачет, заразительно, правда. Я его очень люблю, но опять же вряд ли когда-нибудь признаюсь. В третьей комнате живут неразлучные друзья: Дэн, Шурик и Ваня. За ними забавно наблюдать, за их жизненным укладом, я имею в виду. Они считают себя равноправными и всем об этом говорят, но я вижу, что в их компании есть определенная иерархия. Дэн — сильный, я сразу обратила на него внимание. Сильный не в физическом отношении, хотя с телом у него все в полном порядке — он силен духом. И это совершенно не означает, что Дэн благородный. Он знает, что пользуется популярностью у девушек и относится к ним как к легкой добыче, без уважения. Среди мужчин он предпочитает быть авторитетом. Но негласно, ребята в его компании сами чуют уровень Дэна и как бы поклоняются ему. Такой интересный образ. Высокий, с короткой бородкой, со смуглой кожей, к сожалению, он никогда не обратит на меня внимание. Шурик — что-то вроде противоположного начала Дэну. Они постоянно спорят и ссорятся. Шурик добрее Дэна, но при этом более мягкий, что не позволит ему добиться многого. В отличие от Дэна он предпочтет одну постоянную

девушку, скажем, четырем постоянным девушкам. Внешне они тоже разные. Шурик меньше ростом, не похож на крепыша и с веселым, чуть простоватым лицом. Ваня странный. Как он попал в их компанию не понятно, наверное, дружит с кем-то с детства. Я бы не сказала, что он не красив или не сексуален, но он очень болезненно относится к этой теме. Постоянно сравнивает себя с двумя друзьями — они для него кумиры. Я слышала эти разговоры и, честно говоря, прониклась к нему жалостью. Ваня хотел бы быть таким же волосатым, как Дэн, или таким же хорошим любовником, как Шурик. Бред, конечно, но он вечно говорит об этом и каждый раз находит новые темы для сравнений. Большей частью это касается его неуверенности в своих мужских силах. Он совершенно уверен, что смотрится уродом и импотентом. Странно, я нахожу его вполне привлекательным, а его постоянно опущенное в смущении лицо будит во мне материнские чувства. Может, он знает и пользуется этим? Четвертая комната несчастливая. Долго в ней никто не задерживается. Сейчас она пустует, но соседи говорят, что за последний год в этой комнате пытались прижиться девять человек. Я знаю, что это глупо, но все же с замиранием сердца жду нового постояльца. Я сделала так, чтобы отец узнал, где я живу, сбежав из дома. Может быть, он вселит туда кого-нибудь из своих людей, чтобы они следили за моей сохранностью. Как я буду счастлива, если вдруг обнаружу это. Значит, отец не отрекся от меня. Просто он очень гордый, чтобы говорить о своих чувствах. *** Ну и зануда была эта Нелли! Из-за того, что несколько первых страниц вырвано, трудно понять, по какой причине она попала в эту квартиру. Видимо, поссорилась со своим отцом — этой теме посвящена добрая половина всех записей. На его месте я бы тоже отрекся от такой слезливой дщери. Совершенно не известно, кто именно ее отец, так что найти его и сообщить о, видимо, долгожданной смерти Нелли не удастся. С чем, однако, не приходится спорить, так это с исторической важностью присвоенного мной документа. История падения и полной деградации группы людей в пределах одной квартиры. К сожалению, я не сторонний наблюдатель. Я вообще часто задаюсь вопросом, зачем продолжает существовать подавляющее большинство людей. Не нашлось на всех нас грандиозного физио-духовного фильтра, чтобы бесполезное очистить от действительно ценного. Правда, я совершенно не представляю, как должен был бы действовать подобный фильтр. Наверное, есть два варианта: или безжалостное уничтожение, или возвращение к кастовому делению. Меня бесконечно раздражает бестолковое мученичество по поводу человеческого предназначения. Зачем мы, черт побери, существуем? Если человек задается этим вопросом, его не интеллигентом надо провозглашать — его на том же месте необходимо уничтожить. Ему же во благо, потому что еще несколько десятков лет он будет задаваться тем же вопросом и так ни к чему не придет. Жизнь, в таком случае, не процесс достижения чего-то или создания чегото, жизнь — деградация с момента рождения. Именно это происходит с жителями квартиры N44. Смысл имеют только личности, способные что-то привнести в этот мир, особы, способные действовать. Но и здесь требуется участие фильтра — слишком многие оправдывают свое существование совершенно бессмысленной деятельностью, абсолютно неполезной для общества и несущей лишь благо самоутверждения. Но я понятия не имею, группа личностей какого масштаба должна принимать решение, кого уничтожить, а кого оставить и поддержать. Во мне до сих пор слишком много гуманности, чтобы рассуждать на эту тему достаточно полно и здраво. По крайней мере, мне хватает смелости и определенной доли наглости заявить, что я был бы одним из первых в списке «уничтожить без промедления». Все жители квартиры N44 ни на секунду не лучше меня. Я не могу оправдывать или жалеть их, как Нелли в своем дневнике, они-де заблудшие овечки, мучаются нереализованностью и неприкаянностью. Дневник Нелли — доказательство противоположного. Они гниль, и что еще хуже — самовлюбленная гниль. Слабаки. Закинув Достоевского подальше в угол, Вашингтон способна часами жаловаться на свою горькую судьбину, когда как единственный виновник ее злоключений — она сама. И сколько в этом пафоса: казалось бы, сиди и выдумывай план всемирного признания, наберись хотя бы смелости посвятить свою жизнь стопроцентной иллюзии. Нет. Зачем, если зря пропадает великолепный источник самолюбования? Самолюбования в дерьме — я так страдаю, вы представить себе не можете. Борщик больше не эльф с дудочкой — ему самое место в наркологической клинике. Вместе с дудочкой. С чего начинал Дэн? Распивал кефир, отличался скромностью и тихо верил в будущую профессиональную востребованность. Теперь же его любимый напиток — водка, со всеми вытекающими из этого последствиями. У Шурика есть одна постоянная девушка? Смешно! У него три постоянные девушки параллельно, потому что каждую из них он боится обидеть

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ЛИЧИНКА

отказом. Ваня вообще ходячий диагноз — его неуверенность в себе, если верить Нелли, переросла в нечто фантасмагорическое Молодость склонна к романтизации, а реальность на поверку оказывается чередой жестоких разочарований? В этом причинно-следственном звене никто уже не сомневается. Большее уважение, однако, вызывают те, кто признает: все мои иллюзии уничтожены реальностью, я должен начинать с нуля, а не перманентно воющие: почему судьба так жестока и несправедлива ко мне? Квартира N44 существует на автомате. Вчера я пил кефир, сегодня — водку, при чем тут рефлексия? Я соседствую с людьми, которые бездумно себя уничтожают. Никто по ним (как и по мне) не всплакнет, но до чего ужасно, что уже около тридцати они совершенно потеряны. И никогда они за собой этого не заметят. Я лежал на менструального цвета матрасе и наблюдал за тараканом, бездумно чесавшим в мою сторону. Раннее мрачное утро, я заснул и забыл погасить верхний свет. Какой-то уж больно резвый таракан на фоне общей трагической обстановки. Я закурил сигарету. Разразился громоподобным кашлем старого курильщика. Мой дедушка смолил всю жизнь и всегда так кашлял, а я глядел на него влюблено и ждал продолжения истории о сокровищах, пиратах или домах с призраками. Наверное, единственное приятное воспоминание из детства. Завернулся в пыльный плед. В коридоре брякнул телефонный звонок. Послышались широкие упругие шаги Вашингтон — она ложилась спать утром, а ночью бодрствовала. Бесконечно стирала белье — коммунальный вариант Данаид — и читала дешевые дамские романы.

— Алло! «Аллё» ее просто неподражаемо.

— Он спит... Приезжайте и сами стучите!.. Он незнакомый мне человек, я не собираюсь его будить, может, он не хочет вас слышать... Хотя бы и спросонья, но я быстро понял, что незнаком Вашингтон в этой квартире только я, и поспешил о себе заявить. Вывалился в коридор завернутый все в тот же плед.

— О, Господи! — вздрогнула Вашингтон.

— Вы мне льстите.

— Это тебя. Какая-то женщина.

— Спасибо. Уж кого я точно не ожидал услышать этим промозглым утром.

— Здравствуйте, говорит Нина Владимировна... Секретарша Валентина или кто-то там еще, уж не знаю, какие отношения их связывают. Мисс Манипенни даже не потрудилась напомнить, откуда я должен ее знать, с места в карьер вывалила на меня сообщение не самого приятного содержания: — Валентин попросил с вами связаться. В данный момент он за границей, так что не смог лично вам сообщить. Ваша квартира вам больше не принадлежит. Оптимистичный тон Нины Владимировны сбил меня с толку. Сообщение о потери квартиры прозвучало так, будто я сам это заказывал. Так я ее и спросил после продолжительной паузы: — А простите, я не догоняю, я, что, сам попросил Валентина избавиться от квартиры? Нина Владимировна нетерпеливо сопела.

— Что за дерьмо в шесть утра? — моя реплика.

— Я не знаю деталей, — дамочка решила снизойти, — Документы на владение квартирой перешли в чужие руки. Вам квартира больше не принадлежит, у нее новый хозяин.

— Речь не о собаке идет, вы понимаете? Моя квартира — это моя квартира, — я еле сдерживался, чтобы не сорваться на крик.

— Я вас прекрасно понимаю. Это такая равнодушная точка из четырех слов. Я почти ненавидел Нину Владимировну — ее неспособность чтолибо объяснить и ее абсолютную непричастность к происходящему. Она сейчас в полном праве положить трубку, и я останусь совершенно ни с чем. Правда, в клоповнике и с соседями-алкоголиками, но без денег, документов, одежды, квартиры — безо всего. Я перестану существовать. Потому что я слишком гордый, чтобы позвонить Валентину и спросить о помощи.

— Валентин лично с вами свяжется, как только вернется в Москву. Почему это не озарило мое сердце надеждой? Почему не прослышалось слабое биение оптимизма? Ведь все складывается удачно, у меня даже появился шанс встретиться с любимым. Что я безвозвратно утерял? Отсутствие чего не позволяет мне если не радоваться, то хотя бы вздохнуть с облегчением? Это осталось в лесу, отвергнутое даже лосем. Встреча с Валентином. Он позвонил мне утром через три дня, и мы договорились о вечерней встрече в кафе Концертного зала им. П.И. Чайковского. Себе на радость во время разговора я звучал вполне надменно. Весь день провел в эйфории. Носился по комнате, не находя себе места, чаще обычного наведывался на кухню и отвешивал незаслуженные комплименты соседям. Даже —

9

Художественная литература. Хроники нашего времени. о, боже! — напевал в полголоса песенки, услышанные по радио. В общем, за несколько часов до встречи я понял, что у меня истерика. Тогда я тут же угомонился, лег на матрас и разрыдался в подушку без наволочки. Именно потому, что на ней не было наволочки! В редкий момент захлестнувшей саможалости я расценивал свое положение как антигонистое, трагическое. Валентин не решит моих проблем. Еще в отрочестве я понял, что мои проблемы — это мои проблемы, и как бы порой не хотелось играть роль слабой девочки, судьба приберегла для меня совершенно иное амплуа. Лучшее, что мог дать Валентин — это совет. Но отсутствие наволочки — какой все-таки мощный символ — и факт, что в ближайшие месяцы она не появится, все-таки приводили меня в ярость, и я запросто мог разодрать лицо любому, кто осмелился бы пристать с советами. В дверь постучала Вашингтон. Она что-то хотела спросить, но мои распухшие от слез, красные глаза переменили ход ее мыслей: — Может быть, водки? Я тут же согласился. Изрядно налакавшись, расписал Вашингтон все злодеяния, приключившиеся со мной с момента пробуждения в лесу и до официальной потери квартиры. Помоему, она ничего не поняла. Она только хлопала меня по плечу и повторяла: — Прорвемся, товарищ. С минуту мы молчали. Вдруг вспомнив о встрече, я буркнул: — Мне даже одеть нечего.

— У меня есть одежда, — гордо призналась Вашингтон.

— Не сомневаюсь, только пореже об этом говори, а то я тебя убью.

— Не-а, одежда для тебя.

— С плеча Борщика ничего не приму.

— Мои вещи, — опять гордо растянула Вашингтон. Мы сидели на огромном сундуке. В нем хранилась целая коллекция одежды 30-х годов. Как потом объяснила Вашингтон, она нашла этот сундук в подсобке квартиры и решила присвоить, потому что хозяин все свои вещи забрал. Наверное, гардероб осталась от предыдущих владельцев квартиры N44. Может быть, именно тех, кто не брезговал походами в баню. Все это обсуждалось намного позже, после того, как мы отрезвели, а за два часа до встречи с Валентином, я сказал: «Эта имнно та, чта мне нжно» и стал копаться в древнем тряпье, как оказалось, исключительно дамском. В 30-х нашей квартирой владела богатая и, наверное, влиятельная, семья. Я мог судить только по женской ее половине — скорее всего это была жена какого-нибудь партийного руководителя, одежду она покупала в Париже и Лондоне и шила на заказ в московских ателье. Я выбрал приличный, приталенный жакет из каракуля, блекло красное платье и очаровательную шляпку-колокол. По живости все это походило на удачную покупку в секонд-хэнде, за бомжиху меня бы не приняли. Вашингтон, дико хохоча, навесила на меня несколько длинных ниток искусственного жемчуга и убедила взять из сундука смешную муфточку. Еще неверной рукой накрасила мне лицо под роковую даму и уложила волосы а-ля Джин Харлоу. С моим новым имиджем контрастировали только грубые мартенсовские ботинки, подаренные Колей. Когда же ко мне посватался Дэн, я уяснил, что это совершенно незаметная деталь. Естественно, я отказал! Неверной походкой дойдя до столика Валентина, мне не удалось его даже удивить. Все кафе порадовалось моему антикварному виду, некоторые даже аплодировали, а Валентин сказал только одно, хотя и дружелюбное: — Как погляжу, вы не привыкли унывать. Я моментально отрезвел и, источая запах нафталина, почувствовал себя скандально. Под ироничным и строговзрослым взглядом Валентина, как будто не допускавшим подобного ребячества в момент необходимой концентрации, я засмущался и разве что не покраснел. Я совершил самое глупое — дал повод презирать себя и, может быть, представил на всеобщее обозрение природу моего к Валентину отношения. До окружающих, если честно, мне не было дела — все равно они приняли меня за эксцентричную девушку — а вот Валентин теперь, скорее всего, догадывался, что я педик, да еще и склонный к трансвестизму, хотя вот это неправда. Я привык к выигрышному положению, когда гетеросексуальный мужчина вдруг обнаруживает тягу ко мне, миловидному пареньку, а обратная ситуация, действительно, делает меня совершенно уязвимым. Скажем так, я сам привык презирать, иные вариации меня раздражают. Валентину хватило такта не останавливаться на этом. Ведь он идеальный.

— Вы нашли работу в баре «Пекин»? — спросил он.

— Нет. Почему?

— Это бар в стиле film noir. Новый хозяин помешался на «Касабланке». Валентин помолчал.

10

— «Farewell, My Lovely», — добавил он просто и позвал официанта. — Хотите что-нибудь?

— Мышьяк — самое оно.

— Нет, так не пойдет. Вы сейчас в очень сложной ситуации, вы потеряли дом. Я прекрасно знаю, что жизнь в квартире N44 не сказка, и испытываю ответственность за вас. Не могу позволить вам опуститься и погибнуть. Я готов был стечь под стол, настолько меня тронули его слова. Я понял, что сделал правильный выбор, влюбившись в него, и даже если он сейчас исчезнет, я всю жизнь не устану повторять: «О! Это был прекрасный человек!». Меня тронули его благородство и великодушие. От Валентина шли тепло и уверенность в завтрашнем дне, и это вызывало восхищение. Хотя бы мне и не суждено войти с ним в завтрашний день рука об руку. Следующий час я попивал горячий шоколад, уютно расположившись на мягком диванчике, и ловил каждый жест любимого, каждое его слово. А он говорил вещи приятно-прагматичные: — Я подыщу вам квартиру, пристойную, каждый месяц вы будете получать пятьсот долларов, и я не прекращу выплаты после того, как вы найдете работу — для подстраховки. Вы всегда можете обратиться ко мне за помощью. Я...

— Валентин?

— Да?

— Что все-таки случилось с моей квартирой? Вы так и не объяснили.

— Я думал, Нина Владимировна с этим справилась.

— Нет, она ничего путного не сказала.

— Квартира безвозвратно потеряна, поверьте мне. Я наводил справки. Скажите, вы разбираетесь в юриспруденции?

— Темный лес.

— Тогда имеет ли смысл затевать получасовой монолог о деле, касающемся того, в чем вы совершенно не разбираетесь? Да и я не особенно компетентен. Своей простотой и искренностью он меня почти возбудил.

— Но Валентин...

— Я вас слушаю.

— Вы должны понимать, что я не в состоянии принять вашу заботу.

— Глупость.

— Нет, не глупость. Я буду чувствовать себя в постоянном и, скорее всего, неоплатном долгу. Это усложнит вам жизнь.

— Стал бы я сознательно усложнять себе жизнь, сами подумайте? Я трезво мыслю.

— И я пытаюсь. Я не смогу отплатить вам банальной благодарностью — вот, в чем проблема. Я не так воспитан. Я смотрел на Валентина влюбленными глазами, но от этого взгляда не ускользнула хитрая улыбка, которой он расценил мои последние слова. В ней было что-то фанатическое. Но такому новому и неуместному ощущению я просто не позволил развиться.

— Давайте договоримся. Мы придумаем, как вы меня отблагодарите потом, в будущем. От этих слов у меня случилась эрекция, а блекло красное платье слегка вздыбилось в районе паха. Я уставился в кружку с горячим шоколадом и тихо согласился, как маленькая девочка, которую грубый пекарь тащит в лес, похотливо лыбясь. Самая настоящая тупая влюбленность. Трезвости суждений след простыл — я ведь обещал себе никогда и ни с кем не соглашаться на подобное условие. Это как договор с дьяволом подписать. Ты отплатишь мне в будущем, и капкан захлопнулся. Но Валентин, к счастью, был слишком благороден, чтобы воспользоваться этим нечестно, а я, наивный, в такой постановке вопроса видел только эротический, безвредный подтекст. Валентин достал портмоне и отсчитал пятьсот долларов.

— Немедленно возьмите и купите себе подходящую одежду.

— Хотя... — он улыбнулся совсем уж игриво. — Вы, бесспорно, произвели фурор. Несколько мужчин за соседними столиками, действительно, смотрели на меня весь вечер. Безуспешно пытались перехватить взгляд. Я взял протянутые банкноты и сказал в ответ: — Многие женщины здесь готовы расцарапать мне лицо, так мне повезло с кавалером. А теперь возьми десертный нож и отрежь себе язык. Я явно сморозил очередную глупость, но Валентин только громко и добродушно рассмеялся. Он уже не переставал смеяться — в мельчайших подробностях я расписал ему быт в квартире N44 и всех ее жителей. Даже не думал, что это ТАК смешно.

— Валентин, все-таки объясните...

— Что?

— Почему вы мне помогаете?

— Потому что я обязан.

— Но я ни чем вас не обязывал.

— Не знаю. Вечер был слишком красив, я был слишком красив, а Валентин был слишком близок — сквозь весь этот сахарный туман до меня так и не дошло, что в лексиконе людей вроде Валентина отсутствует слово «не знаю», есть только «да» и «нет». Бар «Пекин», в который я зашел сразу после встречи с Валентином, чтобы окончательно напиться, действительно, походил на кабак из какого-нибудь «черного» фильма. Здесь забавно и совсем не натужно сочетались китайский и марокканский стиль. Наверное, удачная задумка какого-нибудь модного, московского дизайнера по интерьеру. Ширмы, неудобные на вид кресла, гравюры — все сплошь китайские и, видимо, антикварные соседствовали с арками, колоннами и узорами на стенах абсолютно в стиле ночного клуба «Американа», где хозяйничал герой Хамфри Богарта. Особенно о «Касабланке» напоминали марокканские люстры — и неудивительно, как я потом узнал у бармена, их купил на аукционе, посвященном фильму, сам хозяин заведения. Тяжело нависший табачный дым, приглушенный джаз, публика вся с темным прошлым. Фэйс-контроль, правда, не пускал сюда провинциальных шлюх и незначительную шпану. Мужчины здесь были при деньгах, а женщины с особенно темной помадой на губах. Примостившись у барной стойки, я стал изучать публику и мысленно разделил ее на две группы: богема и, как выражались некогда в «Бродячей собаке», «фармацевты». Обе команды обменивались редкими подозрительными и любопытными взглядами. На меня тоже смотрели. Даже с некоторой надеждой. А сосед по стойке пхнул локтем в бок и предложил угостить выпивкой. Иностранец? У меня проблемы с определением национальностей. Знаю, что в Москве теперь много югославов, но этот вроде другой. Американский еврей?

— Меня зовут Диего, — сказал сосед с милым акцентом. Ах, вот оно что. Испанец. Или аргентинец? Чилиец? Мексиканец? Нафиксатуаренные волосы, смуглая кожа, скуластое взрослое лицо. Я сразу не решился рассекретить свой пол, поэтому молчал и высокомерно кивал. А он рассказал мне все. Порядочно выпил и нес изуверский бред. Девушка бросила или проблемы на работе? Диего — обрусевший португалец. Он в Москве уже десять лет работает инженером-ядерщиком, а обрусел от количества выпитой заместо чая водки. Его не пускают обратно на родину, он там кому-то дорогу перебежал. Здесь я, правда, запутался. То ли он вызов португальской мафии бросил, то ли рассекретил какую-то террористическую организацию, то ли схлестнулся с влиятельной сектой. Так или иначе, коррупция в Португалии процветает.

— Диего, здесь достаточно красивых женщин, — сказал я, обнаружив его руку на своем колене. Наверное, он тут же протрезвел. Выпрямился и посмотрел на меня как-то одичало.

— Ты мальчик? Я добродушно кивнул. Может быть, внешне я и похож на женщину, но голос у меня, мягко говоря, разочаровывающий.

— А красивый, — заметил Диего.

— Спасибо. Диего понравился мне своим нежелание вникать в чужие биографии. «Мальчик переоделся девочкой, значит, так надо. Мне тут, во всяком случае, поживиться нечем». Это слегка мужланский подход к жизни, но добротный. А вот подвалившему к стойке московскому «быку» гордиться собой не стоило. Он что-то ревел, материл бармена, увидев же интеллигентную барышню, меня то есть, стыд потерял окончательно. Полез с вонючими поцелуями, попытался задрать юбку и бормотал вульгарное «потрогай, он у меня уже». К сожалению, я берегу свою честь.

— Отвали, сволочь.

— Ты чё?..

— Простите?

— Ты чё, пацан, что ли? Я не сдержался: — Развлеки меня, пожалуйста. Натяни себе трусы на голову и прыгни в таком виде с высокоэтажного дома. Рявкнув «пидор!», бандит размахнулся, чтобы ударить, но я вовремя нагнулся, и кулак пришелся в глаз Диего. И что тут началось! Я думал, такие драки бывают только в кино. Оказалось, Диего — благородный рыцарь. Обращение со мной «быка» привело его в бешенство, а синяк под глазом только добавил масла в огонь.

— Я сейчас научу его хорошим манерам, — шепнул мне португалец и наградил хулигана таким ударом, что тот отлетел на ресторанный столик. «Моментальная смерть», — подумал я, соображая, как бы выдать это за самоубийство, но противник быстро очухался и уже летел, чтобы дать сдачи, справа ему на помощь спешило остальное «бычье», слева поблескивали резиновыми дубинками секьюрити, а под потолком в краси-

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени. вом прыжке завис кто-то богемный и обученный восточным единоборствам. Все эти силы сошлись в равном бою, увлекая в пучину драки, наверное, все заведение. Джаз-банда на сцене заиграла громче, а вокалистка запела веселее, будто им только теперь удалось привлечь к себе всеобщее внимание. Дамочки с темными губами визжали и профессионально орудовали бутылками. Бармен вызванивал скорую. Секьюрити лупили дубинками всех подряд единственно в целях самозащиты, потому что обойтись здесь без внушительного отряда милиции было невозможно. Спасительная сирена, правда, уже сообщила о себе далеким застенным воем. На Диего градом падали удары моего обидчика. Я не мог этого так оставить и, хотя в жизни не участвовал в драках, бросился «быку» на спину, стал его душить, драть за волосы и кусать за уши. Еще каким-то образом бил гада «мартенсами» по почкам. Подействовало. Он забыл о португальце и пытался избавиться от меня. Я хоть и слабый противник, но живучий, вздернувшись у него на спине, вел себя, как дикая кошка, и только больнее кусал за уши. Может, и загрыз бы до смерти, если бы не пересекся взглядом с Диего. Он смеялся! Согнулся пополам, показывал на нас пальцем и смеялся! Представив себя со стороны, я грохнулся на пол от неожиданного приступа хохота, а рядом под пунктуальным ударом кого-то из секьюрити слег и мой противник. Пора бы и честь знать. Диего перебросил меня через плечо и, сбив с ног какого-то милиционера, бережно вынес на улицу. Тут уже я схватил спасителя за руку и потащил в квартиру N44, чтобы переждать самодурство правоохранительных органов в надежном укрытии.

— Черт! Я потерял муфточку. Вашингтон смеялась и не могла остановиться. Диего оказался замечательным рассказчиком, пока мы его бинтовали, он пересказывал бой в гомерически смешных подробностях.

— И тут он останавливает меня и говорит: «Черт! Я потерял муфточку». Я чуть в сугроб не упал. Зашел разбуженный Борщик, цыкнул злостно и побрел на кухню.

— Это еще что за субчик? — наивно спросил Диего. Вашингтон взревела, а я привалился к ней в судорогах уже беззвучного хохота. Наверное, мой организм не выдержал таких испытаний, и в следующий момент меня вывернуло на пол собственной комнаты. Пить я никогда не умел. Но на этот раз были особые причины, поделиться которыми ни с Диего, ни с Вашингтон я просто не мог. Свидание с Валентином стало довеском к тому состоянию на грани истерики, в котором я находился последнюю пару недель. С момента пробуждения в лесу, когда началась моя, так называемая, вторая жизнь. От этого дикого случая, от смерти на каждом шагу, от падения на социальное дно я привык за две недели отнекиваться циничными шутками. Что-то спонтанное появилось в моем поведении. Спонтанными стали и чувства. Раньше я никогда бы не позволил себе влюбиться в человека с первого взгляда, и я умел себя контролировать — это было не против воли, это само собой разумелось. Но вот появился Валентин, и моя былая рассудительность улетучилась. Пропала моя холодность. Я готов был идти за Валентином на край света, прощать ему невнимание, предательства и жестокость. Почему вдруг я стал нуждаться в неком дополнении? Может быть, Валентин — умный, развитый во всех отношениях мужчина, способный быть мне учителем, которого я ищу. Может быть. Но как я определил это за несколько часов поверхностного общения?! Я ведь уж набил шишек привычкой идеализировать людей и научился детально их анализировать, прежде чем пустить в свою жизнь. Я никак не мог понять, откуда во мне эта спонтанность, откуда неожиданно нахлынувшая преувеличенная женственность. Глядя на свою блевотину, абсолютно собачью, я вдруг все это осознал и чуть не расплакался от бессилья. Никакого желания думать, анализировать, расследовать — только трусливые отмашки от реальности. Я должен вытянуть себя из создавшегося положения, просто обязан, ведь самоуважение для меня не сказка. Никаких «Скажите, вы разбираетесь в юриспруденции?» — все это усыпляющие бредни для каких-нибудь девочек. А я не девочка! Поправил сползшее на плечо платье, вытер рукавом грязный рот. Веселье закончилось. Диего и Вашингтон о чем-то щебетали. Я — черт побери — уже трезвый. Вымыл пол, поправил пьяно намотанные на Диего бинты, переоделся, умылся и отдал Вашингтон ее вещи.

— Нет, оставь себе. На меня они все равно не налезают.

— Тебе шло это платье, — поддакнул Диего. Я вспомнил. Надо ведь как-то отблагодарить за помощь и защиту. Но сил нет даже на ласки. Вашингтон отправилась спать, а Диего все смотрел на меня и молча улыбался. Грудь сплошь в синяках и кровоподтеках. Похоже, у меня новый друг.

— Ладно, я пойду, — сказал Диего и стал натягивать рубашку.

— Куда? Метро давно закрыто. Можешь, переночевать у меня.

— Тебе надо отдохнуть.

— Надо.

— Ты заходи в «Пекин», буду рад опять с тобой пообщаться.

— Думаю, после сегодняшнего тебе там лучше не появляться.

— Во-первых, в «Пекине» такое часто случается, а, вовторых, хозяин бара — мой друг, так что я там на особых правах. Заходи. Правда. Диего говорил нежно. Мы долго целовались. Видимо, это одна из высших степеней доверия — целоваться с человеком, которого только что вырвало на твоих глазах. Он укутал меня одеялом, погасил свет и ушел, прикрыв недавно выломанную дверь. Я решил отказаться от благотворительности Валентина. Она меня только расслабляла, а сейчас необходимо сосредоточиться и воссоздать былую жизнь. Впредь я решил придерживаться этого плана и скорее ограничивать себя, нежели хоть сколько-то плыть по течению. Меня ожидали, наверное, годы испытаний и лишений, однако я твердо и, может быть, излишне поспешно решил строить свою жизнь самостоятельно. Потерянная квартира, какие-то признаки благополучия — все это были не мои достижения, а отцовские или бабушкины. Предстояло начать с нуля, но по праву принадлежавшего мне. Отказался от денег я через Нину Владимировну. Слава Богу, ей хватило мужества никак это не комментировать. Пятьсот долларов я планировал в скором времени вернуть, а поиски новой квартиры, естественно, челом бил остановить. Я сказал, что буду жить в квартире N44 до тех пор, пока не смогу обеспечить себя чем-то иным. По-моему, Нина Владимировна все это записывала. Она объяснила, что за мою комнату Валентин платит хозяину квартиры, некоему Сергею. Эти выплаты я тоже обещал взять на себя. Говорил и понимал, насколько это походит на бракоразводный процесс: за квартиру платишь ты, дети живут у меня, тебя навещают каждый последний четверг месяца, с аспарагусом я, вообще, не знаю, что делать. Валентин опять уехал за границу. Нина Владимировна сказала, что передаст все слово в слово. Хоть бы подбодрила, что ли: молодец, мальчик, так держать! Демимонденка, сухая корова. Я положил трубку и почувствовал себя совершенно свободным. Даже какой-то прилив бодрости и радости. Квартира N44 уже не казалась клоповником, она казалась квартирой «с различными насекомыми», и эта сентенция делала из меня буддиста. Вот тут я и убедился в очередной раз, что ждать от жизни чего-то хорошего мне с некоторых пор не стоит. За бодростью и радостью пришла страшная мигрень — у меня в жизни такой сильной не было. Я вообще не часто жаловался на головную боль, но подобный приступ заставил меня предположить худшее. А что худшее? В конце концов, я не герой Томаса Манна, чтобы страдать мигренями от потомственного сифилиса. Но мне хватило здравого рассудка обнаружить связь между моим здоровьем и частыми с некоторых пор провалами в памяти. Я не помнил, что произошло со мной до пробуждения в лесу, и как будто привык считать это в порядке вещей, однако очень скоро выяснилось, что я не помню и события годичной давности. Как не напрягал я память, получалось, что весь прошедший год абсолютно стерся. Я не мог вспомнить, где я был, что делал, с кем общался — никаких деталей, способных логически подвести меня ко дню «второго рождения». Очень странная частичная амнезия. А мигрень не проходила. Любое движение отзывалось в голове холодной режущей болью. Так продолжалось несколько дней — я старался не выходить из своей комнаты и ни с кем не общаться — и вот однажды мигрень прошла, как будто ее и не было. Магнитная буря, подумалось мне. Сколько, интересно, продвинутых бабушек оправдывают странности своего здоровья подобным аргументом? Но радовался я не долго, потому что приступы зарядили с подавляющей периодичностью, где-то раз в неделю, и, судя по всему, не собирались «рассасываться», как все мои остальные неопознанные заболевания. Я пришел к выводу, что мигрень напрямую связана с амнезией. Может быть, мой мозг мучительно старается восстановить цепочку событий, и это вызывает как раз необходимое для головной боли напряжение. Подсознательная работа мозга определенно шла — не раз во сне я возвращался в лес, видел лося, веревки на своих руках, лохмотья вместо одежды и посиневшие от холода ноги. Но совершенно ничего до того, как снял повязку. А в минуты праздных размышлений я представлял, что на мой мозг каким-то образом воздействовали, что и привело к моему сегодняшнему складу ума и поведению. До этого же я был праведным, чистым, спокойным, знал главную

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ЛИЧИНКА

цель в жизни, хотел завести семью, получить престижную работу и умереть в окружении десятка детей и внуков. Как аляповато. В тот день, когда случилась первая мигрень, в квартиру вселилась Крис. Она заняла комнату, где, по словам Нелли, долго никто не задерживался. Однако, судя по фантастическому количеству привезенных с собой вещей, быстро Крис сдаваться не планировала. Она не выглядела достаточно бедной, чтобы остановить выбор на квартире N44 с ее архаичным коммунальным устройством, но, видимо, этой девушке было присуще эксцентричное поведение. Эксцентричный стиль в одежде и манере себя держать — без всяких «видимо». Крис вошла в квартиру с двумя легкими сумками. На голове цветастый индийский платок. Увидела в дверном проеме меня.

— Хм-м, — произнесла она довольно отчетливо, скептически приподняв бровь.

— Хм-м, — произнесла она еще громче, заметив улыбчивого Борщика. Вдруг бросилась к себе в комнату, распахнула окно и прокричала кому-то на улице: — Мальчики, чем быстрее вы перетащите вещи, тем быстрее я решу, с кем провести сегодняшнюю ночь! Я вспомнил, как Вашингтон радовалась молодым постояльцам и «новой жизни», которую мы, по ее мнению, должны были вдохнуть в квартиру N44. В себе я очень сомневался, а вот Крис на вид обладала подходящим количеством сил и энергии. И если она не будет пользоваться презервативами — «новых жизней» скоро станет даже слишком много. Район Покровки. Так далеко от своего «нового дома» я забираюсь впервые. Выяснилось, что у Вашингтон есть знакомый в научном институте исследования мозга. Она настояла, чтобы я наведался к нему и рассказал о своих подозрительных мигренях. Думаю, Вашингтон преследовала личный интерес — я слишком быстро уставал от ее рассказов, полных иронии и горечи, и отпрашивался на боковую, так и не удовлетворив устрашавший меня исповедальный голод. Бедная женщина. Ей стоило родиться атеисткой, тогда бы она не считала все свои страдания божественной карой или испытанием веры и постаралась бы найти хоть какой-то выход из мертвого круга. Мы не разговаривали с ней о Боге, но, думаю, она и вправду считала, что у него на ее счет особые виды. Наверное, бородатому пора купить диоптрии посильнее. Я свернул с Покровки в странный угловой переулок. Здесь красовалась служившая мне направлением «стена Малевича», известная в народе под таким названием благодаря абстрактным росписям. Что-то вроде интеллектуального ответа «стене Цоя» на Арбате. По крайней мере, первая не вызывала у меня страстного желания оказаться в каком-нибудь кардинально другом месте и желательно за границей. Спускаясь вниз, я стал высматривать научный институт. На мне красовалась мешковатая одежда угоревшего Коли, которая после стирки придала моему облику какую-то хипхоповую беззащитность. Интересно, такое сочетание возможно? Если я правильно понял каракули Вашингтон, НИИ должен был находиться где-то поблизости. Так оно и было. Нужное здание вынырнуло бардовым кирпичом из-за соседствующего дома, и мне на обозрение предстала мрачная готическая постройка, с двориком иссохших деревьев и местами выбитыми окнами. Изящное зрелище, такое нездоровое. Я еще сомневался в своем открытии, но табличка около парадного входа все решила. «НИИ Мозга» значилось на ней. Ах, вот где, по слухам, хранятся заспиртованные извилины товарища Сталина. В какой-то отдельной комнате, типа под номером 13. Не случись новая мигрень, я бы выжал из этого факта максимум очарования и смехотворности. Взамен стоило подумать о скорейшей встрече со знакомым Вашингтон. Сей профессор однажды по ошибке зашел в квартиру N44 и, будучи фанатом своего дела да к тому же альтруистом, очень быстро превратился в личного консультанта моих соседей. Консультанта по психиатрическим вопросам, ясное дело. Бесконечно долго я ожидал его на стульчике около кабинета. Изредка проходившая мимо дама в белом халатике поблескивала фантастическим начесом и сострадательно уверяла, что профессор Рихтер объявился бы с минуты на минуту, не затянись совещание с коллегами. Скоро она перестала оправдываться и, по-моему, вообще обо мне забыла. Только на пятое дефиле нервно взметнулась и пролепетала нечленораздельное, в задумчивости избегая моего взгляда. Видимо, она хотела сообщить о приближении профессора. Через две минуты он затоптался в конце коридора, и я сразу определил его поведение как необычное. Профессор пыхтел, краснел, все не решался сойти с места, а когда, наконец, собрался с силами, чесанул в мою сторону широкими, громкими шагами. Он обратился ко мне на ходу:

11

Художественная литература. Хроники нашего времени.

— Вы? Какая удача! Вы? Что же случилось, куда вы пропали? Я ведь не закончил операцию. Это может плохо закончится. Послушайте! Странный человек. Просто я не рассчитывал, что он обращается ко мне и крутил головой в поисках его молчаливого собеседника. Но профессор Рихтер говорил именно со мной. Более того, судя по его словам, он меня знал и, встретив здесь, не собирался так просто отпускать. Все это не вязалось с его совершенно чуждой и незнакомой мне внешностью. Я совершенно точно не знал этого господина.

— Профессор Рихтер? — приподнялся я навстречу.

— Рихтер! Рихтер! — он комично выделил «е» в своей фамилии, и из благородного «Рихтэр» вылупилось что-то неприличное.

— Моя Нобелевская, — заорал профессор мне на ухо. — Вы об этом подумали? Молодежь! Все о себе да о себе. Ведь я умру скоро — дайте потешиться. Ты и так потешаешься, но желательно потише и в мое отсутствие. Рихтер схватил меня за локоть и подтащил к двери своего кабинета.

— Дядечка! — крикнул я от боли.

— Ах, правда, милый, никаких резких движений. Я совсем забыл. Извини. Он отпустил меня и стал искать что-то в кармане халата.

— Ключ. Без объяснений профессор удалился, оставив меня в полном замешательстве. На помощь спешила знакомая дама, готовая пролить свет на эти странности.

— Профессор Рихтер... Он в себе? Или нет? Я сделал ударение на вторую часть вопроса, и дама понимающе улыбнулась.

— Он своеобразный мужчина.

— Ах, вот оно что. А случалось ли ему путать людей? Знаете, принимать одних за других?

— Сколько угодно. Меня, например, он зовет дикобразиком. Странно, правда? Глядя на ее невообразимый начес, я решил воздержаться от комментариев и дождался возвращения профессора в одиночестве. Я думал в одиночестве. Правда в том, что рано или поздно я все равно бы оказался в том жалком положении, в котором меня вынудили оказаться. Менее стремительно, наверное. После смерти отца и бабушки я начал медленно скатываться на самое дно любого аспекта: и социального, и нравственного, и физического. Видимо, я с самого рождения туда сползал, но так явственно это проступило только в полном одиночестве. Что называется наедине с самим собой. У меня ведь не осталось судьей, ответственность за любой поступок и просчет ложилась целиком на меня. Стимулирует. Некоторых сильных личностей стимулирует на духовное развитие. А я забочусь только о том, чтобы вовремя покупать сигареты. Я никогда не работал, не ставил целей, способных добавить в мою жизнь хоть чуточку смысла, я ни на что особенное не претендовал, постепенно прожигая наследство и изначально лишив свое существование основного стержня. В любом случае рано или поздно я бы оказался в квартире N44 — в этом сценарии мне просто немного подсобили неизвестные силы. Они ускорили мое разложение, и — черт побери! — я не кляну и не благодарю их за это. С какой стати? Стоит смириться — мое падение естественного происхождения. Не насильственного, никто не подталкивал и не ставил подножки. И что хуже всего, я самолично загубил в себе последние остатки ангелоподобности. С раннего детства окружающие говорили, что меня ждет особенная жизнь. Что я слишком красив и тонок, чтобы эта жизнь была легкой, но обязательно найдутся благодетели, впечатленные моей красотой и тонкостью, и они помогут мне. Естественно, я поверил в это. Почему нет? Вполне симпатичная перспектива. Но мне забыли сказать, что пророчество сработает только при условии моей праведности. Пару лет назад один случайный встречный сказал, что я похож на ангела. Помню свою реакцию. Сперва привычная ирония, затем что-то вроде тщеславия. Я осознал, что внешне многим кажусь ангелом в мире быта и жестокости, и вспомнил, что в детстве меня воспринимали точно также. А в последнюю очередь понял, что осталась только внешняя оболочка. Еще не обезображенная внутренними наворотами, которыми я так щедро одариваю свою душеньку с первого дня полноценного мышления, еще сохранившая красивую, сейчас почти фантастическую невинность детства, еще живая и светлая местами. Но пройдет, наверное, десятилетие, и все, что я накопил внутри, а прекрасное и вечное там почти не задерживается, все это изъест мою внешность и превратит меня в урода и с этой, такой показательной стороны. Мне однажды приснился сон. В шестнадцать лет. Я тогда мучился поиском равноценной мне личности, которой хотел посвятить всего себя целиком. Такого человека я не нашел, а увидел его во сне. Очень болезненного вида мужчина, с какими-то истосковавшимися, диковатыми глазами. Он нежно обнял меня на фоне бежевого кафеля. А, проснувшись, я понял, что встретил себя в будущем, и только я-будущий действительно был способен полюбить и полностью постичь меня тогдашнего. Я не стал додумывать этот

12

сон. Но сейчас, видимо, у него появилась иная вариация. Тот, в кого я превращусь условно через десять лет, будет страстно любить и тосковать по тому, кем я был в детстве, еще только на пороге взрослой, циничной жизни с ее иными ценностями. А я-сегодняшний, ожидающий профессора Рихтера, чтобы разобраться с мучительными мигренями, не у дел, где-то посередине. Умненький и красивый мальчик-ангел из детства уже не кажется родным, он совершенно чужд мне, а себя будущего я только начал чуять, но не захочу анализировать, чтобы предотвратить. Отмахнусь как-нибудь, все равно не хватит серьезности. Я так и не нашел обещанного благодетеля, который решал бы за меня проблемы чисто социального толка. Он не позволил бы мне замараться. Так изначально было задумано. Может быть, я смутно узнал его в Валентине, но поздно. Когда умер отец, а за ним бабушка, я остался один, и восторжествовали новые ценности. Материальные, как ни смешно. Главной ценностью был мой дом — гарант непотопляемости, своеобразной конкурентоспособности. Я стал думать о том, чего в любую минуту мог лишиться. Одежда, обожаю хорошие шмотки, деньги, еда, всякие мелочи. Все это я возвел в тихий культ, наблюдая, как постепенно оно ускользает. Так чувствовали себя пещерные люди, глядя на потухающий огонь: они обожали этот огонь в первую очередь, потому что он не был бытовым, в любую минуту мог исчезнуть, а они не знали, как его воспроизвести. Так и я. Я прекрасно понимал мелочность своих новых ценностей, но не умел самостоятельно их добывать. Всю жизнь я был вне социума, меня оберегали, готовя к «особенной» жизни, меня так и не научили элементарно зарабатывать деньги, а главное — правильно к этому относиться. Говорили: «Тебе не зачем думать о суетном, все придет само собой. Ты лишь посвяти себя прекрасному, а добрые люди сделают твою жизнь удобной». Отец верил, что я стану великим художником, как его отец, а бабушка — великим скульптором, как она сама. После их смерти я оказался перед замечательным противоречием: воспитанный для великих дел, я должен был самостоятельно добывать пропитание. Но не знал как. Прощай, красивая жизнь. Я засел в своей квартире, за несколько лет превратился в прожженного циника, видимо, готовя себя к будущим лишениям и бедствиям, но я никак не мог стать продавцом, официантом или дворником. Из гипертрофированного честолюбия. Из высокомерия. Чтобы я, потенциальный некогда великий художник и скульптор? С ума сошли, что ли? Во мне без сомнения были задатки для прекрасных свершений, но никто не научил меня, в первую очередь, правильно относится к вынужденным социальным ограничениям, к бедности, к голоду и холоду. Меня забыли предупредить, что такое вообще существует. Немудрено, что я запаниковал и сошел с правильной дорожки. И ангел бежал. Просто не выдержал. У меня было не самое дружелюбное выражение лица, когда профессор наконец вернулся. Я наблюдал за его сухими в пигментных пятнах руками, и настроение окончательно испортилось. Как они заскребывали ключ в замочное отверстие — похотливо, будто за дверью ждала покорная напуганная девочка, совершенно голая. Ну, или Нобелевская премия. Я поднялся, чтобы последовать за профессором в кабинет, но он грубо вытолкнул меня из дверного проема.

— Вам здесь нечего делать! Забыли, что ли? Все нужное оборудование в соседнем кабинете. И, вообще, почему вы еще не там?

— Профессор Рихтер, — не сдержался я. — Бросьте этот фривольный тон. Я, конечно, понимаю, что все гении слегка не в себе, но мне очень плохо. От этих мигреней выворачивает наизнанку.

— Вас тошнит?

— Это... образно.

— Это важно, молодой человек! Если бы не ваша самодеятельность, все бы шло гладко. Предварительные исследования позволяют избежать подобных ситуаций, знаете ли. Вы ведь и погибнуть можете.

— Мне туда? — спросил я ехидным тоном и указал на соседнюю дверь.

— Туда. И не думайте. Мыслительный процесс только усугубит положение.

— Не думать? Запросто. Сейчас щелкну пальцами, и здравствуй, лоботомия.

— Немедленно в кабинет! — прикрикнул профессор Рихтер, заметно выходя из себя.

— Молодежь, — прошипел он и отвернулся.

— Я, по крайней мере, молодой и красивый, а вам только и остается ждать встречи со шведским королем. Наверное, стоило быть с ним вежливее. Твоя дерзость может стать последними словами в жизни человека. Я сидел на кушетке в темном кабинете и даже не пытался остановить поток мыслей. Надо раздеваться или нет? Сейчас войдет, наорет, что такой медлительный. А если не надо? Тоже глупость выйдет. Спасибо, Вашингтон, большое. Тебе ли не знать, как скрасить другим жизнь? А с кем он, интересно, меня путает? Из-за двери послышался истерический крик женщины. Кто-то забегал. Женщина опять заорала. Почему бы не про-

кричать что-нибудь более вразумительное? Она окончательно дала себе волю и орала уже без передыха, то удаляясь, то приближаясь. Я выглянул в коридор и увидел шикарные языки пламени, вырывающиеся из кабинета профессора. А вниз по коридору бежала знакомая мне дама. Ее белый халатик тоже горел, видимо, она резко открыла дверь, и пламя на нее просто выплюнуло. Нечто подобное было в какомто фильме. Воображаю, как пыхнула ее челка. Из кабинета доносился крик. Совсем глухой сквозь треск и ухабный гул огня. Кричал скорее всего профессор. Но мне не удалось даже заглянуть в кабинет, такой был жар, что уж говорить о помощи. Пусть горит, а я делаю ноги — встреча с милицией мне сейчас совсем ни к чему. Я выбежал из здания и помчался в сторону Садового кольца. Жаром высадило окно, и осколки дружно загремели о проезжую часть. Я уже был далеко, на бегу оглянулся и увидел тлевшее около института тело. Это профессор, бедняжка, он упал с третьего этажа. Но обгорел, наверное, до неузнаваемости. Вашингтон посоветовала мне не выходить из квартиры до поры до времени.

— Ты хотел детектив, да? — спросила она. — Почему везде, где ты появляешься, обнаруживают трупы? Уже три трупа, если быть точнее. Об этом я как-то не подумал.

— Мне надо оправдаться?

— Передо мной? Сдурел, что ли? По мне, чем меньше будет в этом мире людей, тем логичней. Хотя Рихтера жалко.

— Он псих?

— Нет. Эмоциональный — да, не спорю. Но отклонений я у него никогда не замечала. А что?

— Упорно меня за кого-то принимал. Я видел его первый раз в жизни, а он будто с внуком разговаривал. Вашингтон задумалась.

— Странно. Может быть, шутил, развлекался. Ты к этому располагаешь. А вот это просто наглость. Моя аристократическая внешность настраивает на шутливый лад. Кругом одни плебеи, что они разумеют?

— Спасибо, дорогая, ты знаешь, как польстить. Наработала этот талант десятилетиями аутотренинга? Вашингтон думала над этим с полминуты, наконец, вполне оправданно заявила: — Хам.

— Я старался.

— Так или иначе, я серьезно. Не светись на улице, ведь они будут расследовать причины пожара. А тебя там видели. И, наверное, удивились, что, засверкав пятками, ты забыл попрощаться.

— С чего ты решила, что это поджог?

— Ничего подобного я не говорила. Хотя все может быть. Я сейчас много дешевых детективов читаю, там вечно все не так, как кажется.

— Почаще мне об этом напоминай.

— Что ты герой дешевого детектива?

— Очень смешно. Ты себе это представляешь? Чем я буду заниматься круглый день, сидя здесь взаперти? Переставлять мебель в комнате?

— А прежде жизнь казалась насыщенней?

— Ты права, я мало что теряю. И трезво рассуждая, мне, действительно, стоит залечь на дно. Тут, конечно, не Лазурный берег, чтобы получать удовольствие, но пока существенных претензий я не имею.

— Фантастика. Вашингтон докурила сигарету до фильтра и бросила окурок в дальний угол кухни. А я о своей безропотности пожалел уже ночью. Вашингтон напилась, и с виду заторможенный Борщик устроил ей настоящую сцену. Не на манер Барбары Картленд, естественно, а в самом концентрированном советско-коммунальном стиле. С битьем посуды, дикими криками и побоями. Ради Бога, конечно, но почему в тот момент, когда я пытаюсь заснуть? Почему это всегда происходит именно в тот момент, когда я пытаюсь заснуть? Крис была очень мила и поделилась со мной широкой кроватью из своей комнаты — сама она предпочла спать на полу, создав из матраса и бесчисленного количества подушек царское ложе. Моя комната вообще как-то ожила, приобрела человеческий вид и очарование (не в последнюю очередь благодаря россыпи трещинок на богатом теле Венеры). Мне все реже приходилось морщиться от брезгливости наедине с собой, хотя в зеркало я смотрел с прежней неохотой. Аллергические прыщи на лбу и подбородке дилетантски маскировал крем-пудрой, а с некоторых пор привычные синяки под глазами, наоборот, выделял темными тенями. Я мог позволить себе некоторые косметические радости на остаток денег Валентина. Он кстати так и не соизволил позвонить и хотя бы из приличия шаркнуть попыткой меня переубедить. Его благотворительности хватило очень не надолго. Я лежал, забившись в угол кровати, стараясь не соприкасаться с шероховатостью ободранных обоев, а где-то за стеной, на кухне, или прямо в батареях гремели сковородки и кастрюли. Борщик щедро расшвыривал их, и меня удив-

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени. ляло, почему Дэн или Шурик не остановят его, почему они позволяют ему устраивать погром даже на общей кухне. На грани сна, когда чувствуешь себя особенно беззащитным, мне стало страшно. Если он вздумает ворваться и в мою комнату, никто ему не помешает, а я слишком слаб, чтобы сопротивляться или хотя бы остудить его хладнокровным взглядом. Падала мебель и взрывалась в моей больной голове. Я не выдержал и заплакал, а за стеной сквозь шум слышался истерический, пьяный смех Вашингтон.

— Жизнь — сука, — сказал я на следующее утро, столкнувшись в коридоре с Крис. Она посмотрела на меня с любопытством и предложила дружить. Я бы не назвал это полноценной дружбой, но мы, как самые молодые в квартире N44 и еще не добитые жизнью, должны были объединиться в своего рода команду. Вымирающий вид, с позволения сказать. Я сидел в комнате Крис и листал бесконечные гламурные журналы — именно то, чего мне больше всего не доставало, а Крис тем временем пересказывала свою жизнь. Я вообще благодарен таким людям. Когда я был отроком, моя замкнутость и нежелание общаться с людьми казались мне признаком углубленной во внутреннюю жизнь личности, каковой я себя, в сущности, и мнил. Но уже с годами я взглянул на свои претензии со скепсисом и понял, что просто не научился контактировать с двуногими. Отсутствие такого таланта легко спутать с самодостаточностью, и, что еще забавнее, если его наработать — самодостаточность приходит сама собой. Но это мне кажется смешным — мои же соседи, например, стушевавшиеся при надменном жесте или взгляде с моей стороны даже предположить не могли, что это свидетельство не непосредственно брезгливости, а неумения строить отношения. Хотя брезгливости там тоже было предостаточно. Крис мое молчание и редкие ехидные замечания определила как затаенную на людей злобу.

— Почему ты не можешь просто жить? Жить просто. Ты все чего-то думаешь, анализируешь. Я так никогда не пыталась, и, судя по тебе, это не очень полезно. Может быть, предрасположенность человека к подобному вопросу как раз и вызывает во мне презрение? Чтобы было неполезно. У меня такое ощущение, что мозги человеку даны именно для этого. Чтобы было неполезно. По крайней мере, до того момента, пока ты не сделаешь некое открытие или ряд открытий — результат твоих размышлений, и жизнь кардинально изменится. Идеалистический такой взгляд. Хотя лично я свое открытие еще не сделал, и это во многом объясняет, почему мне так неуютно. Жить в квартире N44 было смешно. Обхохочешься, на какое дно тебя снесла жизнь, а несмелые оправдания постояльцев (Дэн сказал, что у него здесь студия, а живет он совершенно в другом месте) на общем фоне казались еще более уморительными. Я тоже отличился. Твердо решив, ни с кем не делиться своей странной историей, я придерживался версии, которая отлично сработала со следователем. Но сам же все испортил.

— Где ты раньше обитал? — спросила как-то Вашингтон.

— У меня квартира в Брюсовом переулке.

— А здесь зачем снимаешь?

— Маяковская. Центр, знаешь ли. Очень удобно.

— Брюсов... Брюсов переулок... Что-то очень знакомое.

— Бывшая улица Неждановой.

— ?.. Но это и есть самый центр.

— Да?.. То-то и оно. Самый центр — это куда скучнее, чем просто центр. В просто центре больше возможностей.

— Оставим это.

— Хорошая идея. С тех пор Вашингтон не стеснялась заговорщически мне подмигивать и со всей дури хлопать по плечу. Типа мы в одной узде, и я не такой белоручка, каким стараюсь казаться. Представляю, что она себе надумала, начитавшись дешевых дамских романов и пошлых детективов. Но за свою репутацию я не очень беспокоился. Во-первых, потому, что в квартире N44 это понятие не актуально, и, вовторых, потому, что, единожды уйдя в запой, Вашингтон так из него и не вернулась — со времен погрома, который устроил Борщик, трезвой я ее больше никогда не видел. Оказалось, что Борщик разгромил только свою комнату, а на кухню в ту ночь даже не заходил. Звуки погрома распространялись по батареям. Я пришел к выводу, что изначально у нашей квартиры была другая планировка — это подтверждали попеременно бетонные и фанерные стены, легко пропускавшие малейший шум. Порадовавшись своему открытию, я тут же разочаровался, потому что Борщик решил загладить свою вину перед любимой страстными ласками и не менее страстным соитием, а получилось так, что пыхтели они всю ночь у меня над самым ухом. А самые большие проблемы, как ни странно, возникали с ритуалом приема пищи. На кухне стоял общий холодильник, и его использование приравнивалось к военным действиям. Все, кроме нас с Крис, видимо, ностальгируя по хипповской юности, использовали чужие запасы без спроса, и через некоторое время Крис отказалась от скоропортящихся про-

дуктов, а я — от буржуйской привычки пить холодный апельсиновый сок по утрам — кто-то выпивал его еще ночью. Крис не сразу сдалась, сначала она придумала оригинальную систему борьбы с подобной наглостью. Заворачивала продукты в отдельные пакетики и прикрепляла к ним бирку с собственным именем. По первоначальному замыслу это должно было эффективно влиять на совесть голодавших или, по крайней мере, отпугивать их множеством узелков и тем, что при легчайшем прикосновении пакеты громко шуршали. Не стоит уточнять, что это не сработало, а о полном фиаско свидетельствовала возникшая на холодильнике записка: «Кто не понял: где написано «Крис» — это мое. Руками не трогать!» За ней последовала еще одна записка: «Я сказала! Мудаки, руки выверну, если засеку!», потом еще: «Майонез мой. Прошу не использовать. Дэн», «Вот и жри свой майонез. Борщик», «Пошли все на хуй. Больше я ничего в этот холодильник не положу. Крис». Вполне в традициях Генри Миллера Крис забыла достать из холодильника кусок сливочного масла. Он так и поселился в уголке и омерзительно пованивал сквозь несколько слоев пакета с биркой «Мое!». А кто же воровал, навсегда осталось загадкой, хотя однажды Вашингтон в порыве ярости сорвала с пустого холодильника историческую переписку, и заслужила всеобщее расслабленное подозрение. Красивый жест Вашингтон сопроводила словами: «Развели тут бардак!». Продолжением этого конфликта стала проблема мытья посуды. С пеной у рта, Крис доказывала, что использовать ее посуду и не мыть за собой — нечестно. Дебаты она вела с Дэном, авторитетом группы молодых людей из третьей комнаты, как раз и злоупотреблявших чистой посудой, и в этом к ней присоединился Борщик — еще одна жертва. Крики продолжались часами с привлечением самых неожиданных аргументов и большей частью в ночное время. Таким образом квартира N44 ни чем не отличалась от любой коммуналки, и я готов был сойти с ума или моментально поседеть при одной мысли, что меня заставят в этом участвовать. Наивное предположение Вашингтон, что молодая энергия освежит жизнь в квартире, обернулось не тем боком. Крика и шума стало больше — это бесспорно. В Крис содержались бесконечные запасы конфликтной энергии, и она не заставляла себя ждать. Скандалы вроде кухонного привели к абсолютному разобщению, когда каждый забивался в свою комнату с куском колбасы и собственной посудой. Мне была противна мысль, что уже в таком молодом возрасте все постояльцы не способны существовать без выяснения отношений, говорившем как раз о недостатке энергии и потребности вытрясти ее из кого-нибудь другого. Внутренне все друг друга ненавидели, хотя, казалось бы, начинали с дружной жизни студенческой коммуны. И уж точно ни я со своей замкнутостью, ни импульсивная Крис не могли изменить ситуацию. Разве что усугубить ее. К некоторому сожалению, я заселился в квартиру N44 на последней стадии ее деградации. В сущности, мои соседи не были такими уж плохими людьми. Наоборот, они заслуживали искреннего сострадания за вдребезги разбитые иллюзии и отказ от борьбы. Это бросалось в глаза, стоило кому-нибудь устроить алкогольную вечеринку, а со временем они только учащались. Я уже не заходил на кухню без рвотных позывов от смешанного запаха чеснока, пельменей и перегара, и, в отличие от Венечки Ерофеева, воспитание и вкусы не позволяли мне считать это эстетикой. Ведь я даже не замечать этого не мог. Крис тоже была из другого теста. Ее отец, хотя и благополучный социально человек, часто прикладывался и вызвал этим в дочке неослабевающий протест. Она никогда не пила и раздражалась на тех, кто прикладывался. Я же не мог позволить себе запои от трепетного отношения к тому, как выгляжу со стороны. Но, видимо, мне прощали все снобистские закидоны. В какой-то момент я с ужасом понял, что мои соседи считают меня очень милым мальчиком. Может быть, чуть высокомерным, но все-таки добрым и отзывчивым. Скорее всего, на эту мысль их навело мое терпеливое общение с вечно пьяной Вашингтон. Борщик (из благодарности, что ли?) залавливал меня на кухне и рассказывал о своих наркотических переживаниях, троица из третьей комнаты внимание проявляла по-разному. Я долго не мог понять, что внимание они проявляют вполне определенного характера. А когда увидел щенячий, призывный взгляд Вани — лицо как всегда опущено, руки что-то нервно теребят — окончательно решил поставить на своей репутации крест. Похоть взяла свое. Я больше не

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ЛИЧИНКА

хотел оставаться в одиночестве и страстно желал вновь почувствовать в своем рту мужской член. Поразмыслив, я решил, что лучшей кандидатурой на место любовника был все-таки Дэн. Я бы его даже уважал, не будь он алкоголиком. В этом человека чувствовалась сила, о которой писала покойная Нелли, и если он меня не заинтриговывал, то, по крайней мере, больше всех возбуждал. Однако контакт с ним не ладился. Дэна поочередно ублажали две субтильные девицы, видимо, и не подозревавшие о существовании друг друга, а наше с ним общение ограничивалось довольно глупым, но повторяющимся диалогом. Каждый раз, когда я заходил на кухню и становился свидетелем веселого распития горячительного, Дэн поворачивался ко мне и добродушно спрашивал: — Дорогой сосед, не хотите ли водки? На первых порах по врожденной наивности я принимал это за кокетство и отвечал не менее добродушным отказом, но когда вдруг понял, что эта сцена повторяется из раза в раз вот уже месяц и Дэн не отстает от меня именно потому, что хочет напоить меня водкой, я тихо запаниковал и интересничать бросил. Я, что, должен это терпеть? Он, что, с первого раза не понял? И понеслось. Тренируясь в искусстве парирования, я старался каждый раз отвечать по-новому и желательно оригинально. Не совсем понимаю, кого я хотел этим впечатлить, но оригинальность вскоре сменилась наспех замаскированной озлобленностью.

— Дорогой сосед, не хотите ли водки? На выбор: — Хочу, но только в другой компании.

— Нет, я предпочитаю дорогие напитки.

— Чтобы походить на вас? Боже упаси.

— Я... Я ухожу отсюда.

— Спрашивайте позволенья, прежде чем со мной заговорить.

— Я не задерживаюсь в людской.

— Черт, пора показаться врачу, у меня начались слуховые галлюцинации. Но настоящих вершин я достиг не в этом искусстве (хотя, к великому счастью, импровизировал, а не заготавливал ответы заранее, нервно сгрызая ногти) — потрясающего мастерства я добился в искусстве игнорирования, когда понял, что источник остроумия не бесконечен и что благоразумнее на все вопросы, вернее на один-единственный отвечать величественным молчанием. Так и повелось. Этим поступком я окончательно оградил себя от быта квартиры N44 и от симпатичного мне потенциального любовника. Свято место пусто не бывает. Личная жизнь Крис сложилась быстрее моей — вскоре на ее ложе стал задерживаться Шурик. Минуя тот факт, что у него уже было три девушки, к каждой из которых он относился очень серьезно. Я искренне порадовался за подругу и почти завидовал, когда она пересказывала их сексуальные игры. Видимо, мальчик был изощренным любовником, потому что иногда я даже визуально не мог представить себе некоторые из его придумок. Но безусловный талант не уберег Шурика от удара пяткой в лицо, которым наградила его Крис в очень женском приступе ревности. Она не захотела мириться с его похождениями на стороне и указала бедняжке на дверь. А через пару дней мягкостью подушек и перин страстной Крис наслаждался уже Ваня. Забавный все-таки парень. Крис утверждала, что по энергетике он идеальный любовник. Член у него был большой, и источник Ваниной закомплексованности опять остался непознанным. А комплексовал он сильно. Мог, например, час шумно и с азартом трахать Крис, а, кончив, потупить глазки, обиженно повернуться к стене и только огрызаться на все вопросы и ласки. Надо отдать должное Крис, на подобное поведение она реагировала по-матерински нежно и внимательно, и старалась не обижаться, когда Ваня вдруг трусливо сбегал из ее постели и прятался в комнате своих друзей. Но он всегда возвращался, хотя и не скоро. В то время, как Крис разбиралась со своими любовниками, я предавался отчаянной мастурбации. Купил фаллоимитатор и подобно свихнувшейся старой деве вгонял его в себя по ночам. Сосать резиновый член было неинтересно и невкусно. Когда же он был во мне, я представлял, как все мужчины этой квартиры по очереди меня пялят. Пожалуй, все кроме Борщика — даже в фантазиях не хотелось конкурировать с его вечно пьяной музой. Но другим я позволял делать со мной все, что угодно. Иной раз я даже представлял, как сразу двое из них одновременно вводят в меня члены — один лежа подо мной, а другой, навалившись сверху. Наверное, в реальности это было бы нестерпимо больно. Когда я кончал, я очень громко стонал, за дверью точно было слышно и в определенных углах квартиры, куда доносилось эхо. Этот бесстыдный громкий стон только больше меня возбуждал, ведь я хотел, чтобы его слышали. Так животные зовут друг друга в период спариваний, и так я без особой надежды звал любовника. Мне приходилось наслаждаться этими быстрыми секундами оргазма и свободных стонов, потому что незамедлительно после них являлось презрение. Не апатия, а глухое, утомительное презрение. Я презирал себя за слабость. И вот началась эпопея с кроватью. В квартире N44 постоянно появлялись какие-то люди, знакомые постояльцев,

13

Художественная литература. Хроники нашего времени. знакомые этих знакомых и так до бесконечности, ведь шесть лет назад это место считалось очень модным в столице и добрую славу, хотя и незаслуженно, сохранило до сих пор. Так называемых посадочных мест во время вечеринок всегда не хватало, и вскоре соседи позарились на мою широкую кровать. Там хватило бы места для второго человека, и мне благородно предоставили право выбора. Воображаю, каким изощренным матерным выражением я сопроводил бы подобную наглость в былые времена, то есть до моего падения. А теперь я мог воплотить некоторые из своих фантазий в реальность и предполагал, что ребята, клянчившие место на моем ложе, заранее знали, на что идут. При женственной внешности, реявшей словно знамя, и болезненно-похотливом блеске в глазах можно было предположить, что мое гостеприимство не имеет ни малейшего отношения к принципам мужского братства. Решив пресечь молящие взгляды Вани, я выбрал его в качестве первого испытуемого. На самом деле в этом выборе не было ничего поспешного и легкомысленного, я успел привыкнуть к этому несколько инфантильному мужчине и оказывался очень близко от него, каждый раз, когда навещал Крис. Это почти отсутствующее между нами расстояние на удобном ложе моей подруги, естественное тепло, которое шло от Вани, но по которому я уже успел истосковаться, а еще его запах, смущенный профиль, волосы на груди, выбившиеся из расстегнутого ворота рубашки — все это как будто гипнотизировало меня и неудержимо влекло. Может быть, сыграла свою роль и зависть. Каждый раз, наблюдая, как Крис целует Ваню, гладит его, а иногда и бесстыдно ласкает (в моем присутствии он не смущался), я испытывал зависть, но не с примесью ревности, когда хочется отбить, а ту, которую испытываешь, лишившись возможности доставлять кому-то удовольствие. Я видел, что Ване приятно, и сам хотел быть причиной его стонов и легкой дрожи — для этого совершенно не нужно быть безраздельным хозяином. Во время очередной вечеринки, которая к тому же совпала с незначительной ссорой, возникшей между Ваней и Крис, я предложил ему переночевать у меня. Потупив взор, он, естественно, согласился, а я понял, что ненавязчивое совращение гетеросексуального мужчины намного интереснее, чем секс без предварительных побед с любым геем. Сдается мне, что секс с натуралами, у которых это первый опыт сближения со своим полом, вообще занимательнее. Может быть, я обнаружил в нем элемент какого-то унижения — что-то меня точно раззадоривало — это как секс с девственниками, что ли. Обе стороны хотят одного и того же, но одна чувствует себя слабее и любопытнее. И это так жестоко и между тем трогательно удовлетворять подобное любопытство. В первую ночь ничего не получилось. Я предполагал, что Ване будет легко, окажись мы вдвоем в полной темноте, и сначала все шло хорошо. Я стал целовать Ваню в шею, снял с него рубашку, целовал плечи и грудь. Дыхание у нас у обоих участилось, и когда я провел языком по его губам, он с удовольствием разомкнул их и высунул язык. Целовался Ваня искренне. Почему-то этот момент отталкивает большинство мужчин. Видимо, и это парадоксально, именно поцелуй считается наиболее интимной частью сближения — на анальный секс идут даже охотнее. А Ваня целовался искренне и увлеченно. Когда я наконец дотронулся до его взбухшего члена, он меня остановил. На этом все и закончилось, хотя я чувствовал себя праздно разогретым и надеялся на скорое продолжение. Но стоило понять Ваню. То, что он так смирно лег со мной в постель, — вообще геройство с его стороны, и рассчитывать на совершенную расслабленность и подчиненность было как-то глупо. Тараканы разбежались по его извилинам, Ваня встал, сказал, что пойдет, покурит на кухне, хотя в моей комнате мог курить любой и в неограниченных количествах. Я думал, что он больше не вернется, но через пять минут он опять был около. По моей просьбе, Ваня обнял меня, и это было особенно приятно. Я лежал к нему спиной и как будто завернулся в его тело, как в одеяло. Он чмокнул меня в ухо, и я почувствовал то, о чем говорила Крис. У Вани, действительно, было замечательная энергетика. Очень теплая, успокаивающая, в которую можно было именно что укутаться. Наверное, энергетика сильного, уверенного в себе и нежного мужчины, но Ваня так лишь ощущался. Нежность, конечно, была ему присуща, однако все остальное легко ставилось под сомнение. Так что в этом чудесном, таком осязаемом потоке энергии было чтото одновременно рискованное и усыпляющее. Хотя у меня не было ни полноценного секса, ни завалящего минета, неожиданный прилив сил я все-таки испытал. Редкий подарок судьбы — необходимо было разумно им распорядиться. Я решил наконец-то вернуть долг Валентину и попытаться обнаружить стабильный источник дохода. Совершенно мифический персонаж в квартире N44 — хозяин Сергей — никогда не бил в тревогу, если выплаты за койку-место задерживались, хотя бы потому, что они по-

14

стоянно задерживались, и можно было не спешить. Но я истосковался по нормальной пище, серьезному гардеробу, да и вообще не привык себя в чем-то ограничивать. Недавно утвержденный план строить жизнь заново, начав с нуля, както поистерся. Так всегда бывает, когда ты обещаешь себе с завтрашнего дня делать утреннюю зарядку или бросить курить — желание остается, а просыпаешься ты глубоко за полдень единственно с целью выйти купить пачку сигарет. Разумнее было начать с малого, а не с нуля, поэтому мне всего лишь был нужен стабильный такой источник дохода. Проблему я решил нестандартным образом. После пожара в «НИИ Мозга» я не высовывался на улицу где-то около месяца, а когда наконец не выдержал, жмясь по стенам, первым делом наведался в бар «Пекин». Чтобы найти там милого Диего и, естественно, чтобы он угостил меня дорогой выпивкой. Была еще одна причина. Оправдались самые несмелые надежды — Диего я обнаружил прямо около входа, с широчайшей улыбкой и предложением незамедлительно глотнуть виски с содовой. Хороший мальчик. Он очень по мне соскучился, и я от него в этом не отстал, в конце концов, после той горячей ночки я действительно считал его своим другом. В «Пекине» мы заняли отдельную кабинку, очень удобно расположенную — в этом заведении всегда было полно народу, ютящегося за небольшими круглыми столами, а персональные кабинки располагались по стене как бы в тени. Можно было спокойно пообщаться и при этом видеть все, что происходит в зале и на сцене.

— Эта кабинка всегда за мной, — с очаровательной гордостью сообщил Диего.

— А я всегда знакомлюсь с нужными людьми. Если бы Диего знал, с кем я на самом деле знакомлюсь в последнее время, он бы понял, что мое утверждение — чистейшее кокетство, достойное жалости. А так он просто громко рассмеялся.

— Ну и где ты пропадал все это время?

— Повторил одну из сюжетных линий несуществующего романа «Бездомье».

— Это плохо или хорошо?

— Скорее сомнительно. Диего заказал по второму бокалу виски, и уже на его половине я решился говорить о том, что меня волновало. А еще раньше выяснилось, что Диего с недавних пор совладелец «Пекина» — сей факт тоже стимулировал.

— Вот ты мне скажи, кто у вас сегодня поет? — язык заплетался, а вопрос я сопроводил несвоевременным жестом — махал кистью от себя, якобы что-то доказывая.

— Горбушевская, если знаешь такую. Я давно не пил, и мои интонации стали совсем разухабистыми. Диего это только развлекло.

— Ууволль ё.

— Прости?

— Говорю, избавься от нее. Во-первых, это накладно для заведения — она каждую песню поет так, будто во время инструментального проигрыша отойдет в сторонку и тихо погибнет. Это ведь большой риск! Во-вторых...

— Она просто поет с надрывом.

— Спокойно. Вот Жэнис Жоплин пела с надрывом, и Билли Холидей. И, заметь, обе взаправду представились.

— A.k.a умерли от передоза.

— Имей уважение к покойным, это называется «уйти достойно».

— Понятно, а что во-вторых?

— Во-вторых, вместо Горбушевской петь буду я.

— А ты умеешь?

— Нет.

— Но ты думаешь, что это хорошая реклама?

— Нет.

— И в чем же дело?

— Верь мне. Потом, лично меня ведь никогда ниоткуда не увольняли... правда, я никогда нигде не работал.

— О'кей, в таком случае, если что-то пойдет не так, честь уволить тебя ты предоставишь мне.

— Заметано. Мы чокнулись. Смешно, но уже через неделю состоялось мое премьерное выступление. Диего сложился пополам, как только меня заметил. Вернее, как только опознал — я вновь воспользовался содержимым спасительного сундука, и это стало походить на наркотическую зависимость. Выглядел я, правда, отменно. На случай знакомства с хозяином заведения, тем, что помешался на «Касабланке», я оделся и уложил волосы в стиле Ингрид Бергман из прославленного фильма и заслужил таким образом несколько щипков за задницу со стороны совершенно невыгодных мне людей. Одного я все-таки огрел сумочкой по башке. За всех миловидных женщин и за синяки на их задницах! Сцена меня не смутила. В подобных заведениях музыка всегда служит фоном, и я совершенно не рассчитывал на

моментальное признание, а тем более уж на внимание. Однако стоило мне запеть глубоким, совершенно не женским голосом, все на меня тут же пооборачивались. Как если бы незаконнорожденная дочь Натальи Медведевой снималась в римейке старого доброго фильма «Виктор/Виктория» — слишком дерзко, чтобы даже предполагать. Пел я при этом нормально, чем сам себя удивил. Главное было не делать лишних движений, точнее вообще их не производить — слишком велик оказался риск сорваться на ноту выше, а это, простите, непрофессионально. Репертуар у меня был «мрачничок»: все больше песни Marianne Faithful, Cat Power и Beth Orton, не обошлось и без любимой мной Билли Холидей. Публика воспринимала это очень миролюбиво, а по вздернутому большому пальцу Диего, который чудом мелькнул сквозь лучи софитов, я понял, что увольнение мне не грозит. Три раза я даже заслужил всеобщие громкие аплодисменты. После исполненного по-немецки опуса группы Rosenstolz «Nur Einmal Noh» (если бы я хоть слово из него понимал) и «Love Is A Drug» Roxy Music. А овация следом за «Glory Box» ансамбля Portishead сама собой разумелась. Молодые джазисты создали всему этому разнообразию замечательное, а главное — импровизированное сопровождение. Я давно так не веселился. Горло смачивал вискарем. Величественно сойдя со сцены, я наткнулся на сюрприз. Только много позже можно было назвать его приятным, а в тот миг я смутился. За столиком около сцены в полном одиночестве сидела моя старая подруга, с которой я глупейшим образом разошелся пару лет назад. Сохраняя хорошую мину при плохой игре (плохую мину при хорошей игре можно сохранять только во время орального секса), я прямиком направился к ее столику и молча сел, манерно прижав к плечу свой полупустой бокал. Лена посмотрела на меня оценивающе, без улыбки, чуть склонив голову набок. Потом откинулась на спинку стула и беззлобно сообщила: — Я всегда знала, что ты так кончишь. Ответ уже был готов: — Могла бы и предупредить. Она все-таки улыбнулась.

— Виски будешь?

— А то. Мне другого и не остается. Если я за месяц соскучился по Диего, с которым общался не больше трех часов, то уж что говорить о девушке, пребывавшей моей лучшей подругой восемь лет подряд. Как и раньше мы без умолку болтали, обменивались циничными замечаниями по поводу окружающих и без передыху курили.

— Слушай, — спросил я в какой-то момент, — а почему мы с тобой разбежались?

— Не помнишь?

— У меня частичная амнезия.

— За подобное оправдание я готова убить любого из своих бывших любовников.

— Я твой бывший любовник?

— У тебя определенно амнезия. Естественно — нет. И мы с тобой не разбегались, просто я потеряла тебя из виду.

— Такое бывает?

— Мы могли бы избежать этого, не свяжись ты с теми людьми.

— С какими людьми?

— Скажи, а ты, действительно, ничего не помнишь?

— Не помню события годичной давности.

— А двухгодичной?

— Помню... Наверное.

— Боюсь, все-таки нет. Это привело меня в тупик. После школы годы понеслись быстрее, и они были какими-то однотипными, что ли. Как у всех на пороге взрослой жизни — запоминались только важные, этапные моменты, а после двадцати пяти все это вообще предполагало слиться в единый, однотонный поток.

— Ты очень поможешь мне, если напомнишь, что тогда происходило. Такое ощущение, что в голове зияет дыра, а мозги мучительно пытаются что-то туда пристроить.

— Именно поэтому ничего я говорить не буду. Если ты не шутишь, я как некогда лучшая подруга предпочту уберечь тебя от прошлого.

— Глупости какие-то.

— Давай оставим это. Ты и раньше отказывался говорить на эту тему, зачем же менять правила? Уже во второй раз я дал отвлечь себя сомнительным аргументом. Первый раз во время беседы с Валентином, теперь — с человеком, которому я действительно был не безразличен. Подошел Диего. Он сразу обратил внимание на Лену и даже забыл о моей успешной премьере. Это меня больно укололо, хотя тот факт, что на мне женские шмотки, вовсе не давал права на что-то претендовать. Особенно в присутствии по-настоящему красивой женщины. Меня другое задело. Вот успешные, достойные люди. Их жизнь идет удачным чередом. Они умные, но не страдают рефлексией. Они знают себе цену. И им — черт побери! — не нужно выпрашивать у судьбы ночку любви хотя бы с закомплексованной бездарью, не нужно вкушать вездесущий аромат пельменей с чесночным соусом и закрашивать прыщи дешевым тональным кремом в грязной комнатенке, где месяц назад

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени. обнаружили труп сифилитички; им не засыпать под пьяный вой соседей, любителей ксп-шных серенад под гитару, и под сладострастные крики соседки-нимфомаки, не мучиться дикими мигренями и провалами в памяти, и они, в конце концов, никогда не обнаружат себя в лесу с повязкой на глазах, недобитыми и обобранными, так что даже лось воротит нос, потому что он не плотоядное, а травоядное животное!!!

— О чем ты думаешь? — спросил Диего.

— Да так, ничего примечательного.

— Ты очень понравился Магометову.

— Это еще кто?

— Хозяин «Пекина».

— Приятно.

— И он направляется сюда, чтобы с тобой познакомиться. Ну, конечно, я знаю Гайто Магометова. Это именно он пару-тройку лет назад (после разговора с Леной я стал осторожен в летоисчислении) претендовал на кресло мэра Москвы, а, удачно пролетев, взял столицу с тыла. Превратил десяток особняков XVIII века в серию фешенебельных отелей и открыл несколько развлекательных заведений (вроде клуба «Пусто» и кафе «Совсем больные»), все без исключения становились наимоднейшими точками города. Интересно, что он мне скажет? Его очаровательная улыбка предвещала, по крайней мере, высокую зарплату. Магометов пожал мне руку и хотел было говорить, но вдруг нагрянувший шум все испортил — в «Пекине» опять затеяли драку, и опять поучаствовать бросилась половина заведения.

— Очень... — начал было Магометов, но, обернувшись на звон быстро распространявшегося побоища, флегматично изрек совершенно не по моему поводу: — Ебаны... Магометов выпустил мою руку и побежал раздавать распоряжения.

— Следуйте за мной, — крикнул Диего нам с Леной. — Я расчищу вам путь. Не тут-то было, кто-то схватил незадачливого спасителя за шкирку, и он быстро потонул в гуще событий. Лена разбила о чью-то голову бутылку шампанского, выдав в себе, таким образом, завсегдатая «Пекина», а я мужественно решился спасать Диего. Но как его найти? Я залез на стул и попытался разглядеть друга с высоты. Да, вон он, как всегда чему-то смеется.

— Лена, пошли ко мне домой?

— Ага, давай только Диего вызволим — он мне нравится.

— В таком случае... вставай на четвереньки. Мы встали на четвереньки и поползли среди бушующей толпы к тому месту, где я в последний раз видел Диего. Было удобно и весело. Несколько раз я послужил «подножкой» для пьяных драчунов, но до Диего все-таки дополз. Он валялся на полу и содрогался в приступе хохота.

— Что на это раз? — спросил я. Чтобы он обратил внимание, пришлось дернуть его за рукав, просунув руку между чьими-то ногами.

— Что на этот раз смешного? Увидев меня в сомнительной позе, Диего засмеялся громче.

— Я дал какому-то кренделю в пах, а ему хоть бы хны — задумался так на секунду, выпучил глаза и блеванул мне прямо на брюки.

— Это бесспорно смешно, милый, но мы с Леной решили уйти. Сзади послышался вопль Лены: — Слезь, козел! Это тебе не «Голодная утка», это приличное заведение!! Кто-то позарился на ее чудную попку и пристроился сзади, пока она с достоинством ползла к выходу на четвереньках. Лена раскровавила ему лицо точным ударом в лоб перстнем с острым камушком и присоединилась к нам. Уже вместе мы продолжили путешествие, кусая преграды за ноги и дружно матерясь, когда на нас кто-то наступал. У выхода Диего сказал, что должен помочь Магометову, но обещался заглянуть ко мне, как только справится. Я же повел Лену в квартиру N44.

— Ты куда? — удивилась она, остановившись около новенького Порше Бокстер. — Я тебя довезу.

— Нет. Тут по соседству. Ты будешь... поражена. Удар ниже пояса. Пока я подрабатываю певичкой в баре, мои бывшие друзья разъезжают на Порше. Что еще ждать от жизни, в которой даже влиятельный и вылизанный предприниматель Магометов вместо того, чтобы наградить тебя россыпью комплиментов, говорит всего-то: «Очень... ебаны»? Странно, но Лена не упала в обморок, увидев мое логово.

— Я жила в чем-то подобном с одним художником в Лиссабоне...

— Дорогая, это называется комнатой.

— ... там был вид на море.

— В таком случае, к окнам не подходи.

— Как это возможно, если, зайдя в комнату, ты тут же на них натыкаешься?

— Это обман зрения. Комната не такая уж маленькая. Между входной дверью и окнами помещается даже дву-

спальная кровать — свидетельница моего затяжного падения на Хэ...

— С попутными жалкими интрижками.

— Школа злословия.

— Дороти Паркер.

— Прекрати шевелить губами. Выдержав эту словесную дуэль, мы окончательно друг друга признали.

— Подожди, а ты, действительно, жила в Лиссабоне?

— Угу.

— Тогда не забудь сказать об этом Диего — он обрусевший португалец.

— Для меня он просто мужчина, которого я хочу.

— Об этом тоже можно сказать. Лена улеглась в красивой позе на моей кровати и с энтузиазмом изрекла: — Ну, рассказывай. Как ты попал в эту дыру? На этот вопрос я даже себе не мог дать вразумительный ответ. Чуточку амнезии, чуточку глупого, непродуманного поведения, чуточку затуманенных мозгов. Гремучая смесь.

— Ого! — вскричала Лена в приступе экзальтации. — Да ведь в соседних комнатах тоже люди живут!

— Выживают, дорогая.

— Потрясающе. Лена посмотрела на меня выжидательно.

— Так ты объяснишь мне или нет?

— Как я, любитель шампанского по утрам и ванн с пеной, могу добровольно здесь существовать?

— Вроде того.

— Не хочу тебя шокировать, но запросто.

— Аскет, — в Лениных устах это прозвучало как «интриган». Меня вдруг прорвало, и я рассказал ей все, что со мной произошло с пробуждения в лесу. Все без утайки. Упомянув и ужасы той ночи, и мучения с Валентином, и неудачный осмотр у врача. Я как будто самому себе все это пересказывал. Не только Лена была первым слушателем моих странных приключений, но и я сам как будто впервые нашел в себе силы признать, что все это, действительно, было. Я проверял, какой эффект это произведет на мое ослабевшее после череды ударов сознание. Ничего, съел. Более того, начал кое-что постигать. А вот Лена мне, наверное, не поверила. В некоторых местах она начинала смеяться, как зритель, который вместо обещанного комедийного фильма попал на триллер, — первые полчаса он смеется по инерции. Но потом, видимо, смущенная моим усталым голосом и сомкнутыми на переносице бровями, стала слушать тихо и даже невнимательно. Я закончил рассказ и решил, что с психологической точки зрения он вполне правдоподобен.

— Ладно, а ты-то как? — спросил я у подруги.

— Нормально. Вот послезавтра уезжаю в Марокко.

— Надолго?

— Да, пожалуй, на пару лет. Разбежались об забор. Я ведь был уверен, что появление Лены — это как начало нового этапа. Может быть, моего возрождения. Или возвращения. И вот такая грубая деталь.

— Серьезно?

— Да, милый, я ведь очень устала. Здесь ничего не происходит. Мне необходимо развеяться, и, наверное, долгое путешествие — лучший вариант.

— Но ты с ума сойдешь от скуки.

— Почему? Год я покочую по Европе, буду оседать то тут, то там, потом зависну в Марокко.

— И чем ты будешь заниматься?

— Ничем. Отдыхать. Знаешь, есть такие вещи... море, например. В Марокко даже горнолыжный курорт есть.

— Лена, это праздная жизнь. От нее быстро устают и вешаются. Ты так долго не выдержишь, тебе понадобиться какое-то серьезное, осмысленное занятие.

— Влюблюсь в марокканца.

— Приехали. Это ты считаешь осмысленным занятием?

— Об этом все человечество мечтает, милый, о праздности и счастливой любви.

— Ну уж нет. Не все человечество — это точно. Бредни, бабские бредни. Есть люди, которых этим даже не заинтересуешь.

— Ты всегда так. Ты как будто с детства верил в какуюто мифическую касту людей, живущих идеями и действиями, все дети верили в гномов и привидений, а ты со своими сказками носился. Они-де считают любовь, отношения между людьми, различные состояния уделом примитивов — сами же формируют концепции, конструируют, правят и т.д. Ты ведь не далеко ушел от этой мысли, признайся.

— Я давно об этом не вспоминал. Но, по-моему, это похоже на правду. Лена закурила сигарету и задумалась о чем-то своем. Раздался звонок в дверь — пришел Диего. Он последовал за мной в комнату и на пороге вручил две тысячи долларов.

— Гонорар.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ЛИЧИНКА

Я скептически вздернул бровь. Совсем неплохо за целый час исполненных на одной ноте неизвестных песен, с неменяющимся выражением лица и в бездвижной позе, напоминающей скорее о жестоком приступе геморроя.

— Он что-нибудь просил передать? Я имею в виду словесно.

— Просил, но это отменяется, так как сначала он принял тебя за девушку.

— Бедняжка. Как мне вас всегда жалко в таких ситуациях.

— Но я-то быстро просек, стоило тебе только заговорить. А вот Магометов оказался под чарами. Когда он узнал — помрачнел, протянул деньги и сказал, чтобы ты у нас работал.

— Думаю, будь ты девушкой, он бы заплатил намного меньше, — вставила Лена. Диего и так на нее косился, а стоило Лене заговорить, вообще забыл о моем присутствии. Они пожирали друг друга глазами, я же чувствовал себя полным идиотом. Обождав минуту, я не выдержал и твердо, хотя добродушно, заявил: — Убирайтесь-ка с глаз моих долой. Оба. Немедленно. Собравшись, Лена сказала на прощание то, что и подвигло меня к активным действиям.

— Бросай все к чертовой матери, и поехали в Марокко вместе со мной. Вдвоем нам будет так весело. И я представил. Во всех красках. Это реально — Диего может достать мне документы, а в «Пекине» я заработаю достаточно денег на путешествие. Потом догоню Лену. Ведь мне нужен билет в один конец. А в Касабланке можно найти работу, например, петь в портовом баре тоскливые песни о родине. Все-таки первоисточник.

— Что за глупости, Лена? Мне и в Москве весело. Лучше ты поскорее возвращайся. Я наконец-то придумал первый ход. Мы расцеловались на прощание, а, пожимая руку Диего, я гадко заметил: — Ты не рассчитывай попасть к ней в постель с первого раза. Лена не из таких. Лена рассмеялась.

— О чем ты, милый? Послезавтра меня уже не будет в Москве, и время осталось слишком мало. Потом... Я всегда полагалась на милость незнакомцев. И она совсем исчезла. На следующее утро меня ожидало редкой мерзости похмелье. Обычно я просто страдаю бессонницей и сухостью во рту, но это было что-то новенькое. Продираясь сквозь прилипший сон и гул в башке, я поприветствовал новый день отборным матом, тут же отдавшимся во всех самых потаенных уголках мозга. Только через несколько минут пришлось осознать, что на обычное невинное похмелье наложился очередной приступ мигрени. Знаю, что там наверху никого нет, но если они все-таки существуют — меня совершенно не любят и ни во что не ставят. Раздался стук в дверь, и это было новое испытание. Шурик починил замок, и хотя дверь замечательно запиралась, теперь мне пришлось ползти и открывать ее. Даже счастливая рожа Диего не вселила в меня оптимизма. Правда, он трогательно принес мне бутылку текиллы, к которой я тут же присосался, как младенец к груди матери. Ямочки на пальцах, беззубый ротик, хрюнячьи глазки. Ненавижу детей.

— Чего-то ты рано. Испугался и сбежал из постели ненасытной Лены? — спросил как-то слишком злобно.

— Рано? Сейчас пять вечера.

— Темнеет позже. Каждый год путаюсь. Сумерки путают. Диего приложил руку к моему лбу. Я покачнулся и закрыл глаза.

— Нет, температуры у тебя нет. Но выглядишь на пять долларов.

— Спасибо, дорогой, это как раз то, что я хотел услышать в начале нового многообещающего дня... то есть вечера... Да кого это к черту волнует. Сжал текиллу в объятьях и забрался обратно в кровать. Диего, не раздеваясь, присел около меня с краю. Запрокинув голову для внушительного глотка, следом я улыбнулся своему сто раз спасителю и только после этого заметил проникшую в комнату кошку. Она была коричнево-черной. Видимо, с рожденья. Диего проследил за моим взглядом и объяснил: — Это я ее впустил. Она сидела около двери в квартиру. Соседей, да?

— Нет, наверное, все-таки моя. Кошка не обращала на нас ни малейшего внимания, только все к чему-то принюхивалась.

— Твоя? — спросил Диего.

15

Художественная литература. Хроники нашего времени.

— Покойной Нелли. Тут девушка ножом зарезалась, кошка ей принадлежала.

— Знаешь, мне Лена рассказала.

— Что?

— О твоих приключениях, в частности об этой Нелли.

— Надо же, оказывается, она все-таки меня слушает.

— Лена очень хороший человек. И она о тебе беспокоится. Думает, что ты...

— Не в себе?

— Да, но она это не цинично сказала, она, действительно, волновалась.

— Как благородно.

— И попросила, чтобы в ее отсутствие я за тобой присмотрел.

— А ты, наивная душа, с порога выложил все карты.

— Понимаешь, я, конечно, с Леной согласился, но сам не очень верю, что ты тронулся.

— Диего, ты великолепно подбираешь слова. Тебе надо работать в психологической помощи тем, кто неожиданно потерял близких.

— Меня тоже считали сумасшедшим. Еще в Португалии. Я поэтому и уехал в Россию, получил здесь замечательное образование, а главное избежал смирительной рубашки.

— А что случилось?

— В конце 80-х в Лиссабоне получила широкое признание одна политическая партия, я тогда подрабатывал журналистом и интуитивно прочувствовал в этом сенсационный материал. Дело в том, что костяк партии составляли бывшие богословы и такие же бывшие агностики, эта тенденция показалось мне интригующей, и незаметно я влился в их ряды, чтобы чего-нибудь разнюхать. Втерся в доверие, стал участвовать в редких закрытых собраниях, содержание которых они вряд ли хотели сделать предметом гласности.

— Ягненочек, смилуйся, пожалуйста, — говори медленнее и тише...

— О'кей. Я так и не понял до конца, что это были за люди, то ли сумасшедшие, то ли какие-то сектанты. По наведенным справкам все они были образованными, уважаемыми в своих областях людьми, богословами, философами, но почему-то резко свернули со своей дорожки и решили уйти в политику. Их коллеги считали это неразумным и даже подозрительным. Они несли полный бред на своих собраниях. Говорили о каких-то отвернувшихся богах, будто атеизм получил распространение не из-за торжества разума и того, что бога действительно нет, а из-за того, что все известные и почитаемые боги сами отвернулись от людей и ушли в другие, более высокие миры, предоставив землян самим себе. Еще помню какую-то чушь о том, что человеческая душа с тех пор перестала быть бессмертной. В общем, не долго думая, а я тогда был честолюбивым, нетерпимым и чересчур поспешным, я решил все-таки просветить общество на счет тех, за кого оно хочет голосовать. Разразился жуткий скандал. Скажем так, программа партии совершенно не имела отношения к их бредовым разговорам, и это многих возмутило. И все же ребята смогли оправдаться, они хорошенько меня подставили, и я лишился и должности, и вменяемой репутации.

— А почему тебя объявили сумасшедшим? Многие журналисты рано или поздно ошибаются в погоне за сенсацией.

— Это партия распалась вслед за скандалом. Мне всетаки удалось пошатнуть доверие к ним, и лучше они выдумать не могли. Однако все это не давало мне покоя, и я решил неофициально проследить за их дальнейшей судьбой. Через пару, тройку, пять лет почти все из них вернулись в большую политику, но рассредоточившись по другим партиям, иногда даже не имевшим отношения к их изначальному профилю. Как вирус, понимаешь? Проникли с совершенно никому неизвестными планами. Это реально сбило меня с толку, может быть, я и напридумывал себе всяких ужасов. Закончилось тем, что я сколотил движение против коррупции в высших эшелонах власти и наделал много шуму. Дошло до суда, где я с пеной у рта доказывал, что в политику идут сектанты и мистики, что однажды нами будут править психи...

— И тебя попросили из страны?

— Вроде того. На самом деле я сам уехал. И во многом из-за страха. Эта история, а я расписывал ее себе в самых фантастических красках, чуть взаправду не сшибла меня с колесиков.

— Ты мне что-то пытался рассказать в нашу первую встречу, но я принял это за пьяный бред. Извини.

— Прекрати. Теперь ты понимаешь, почему я не собираюсь считать тебя за дурика?

— Да, я благодарен.

— Однако мне приходится признать другой вариант, что вся твоя история — правда.

— Вся моя история — правда, — я усмехнулся.

— И что ты собираешься делать?

— После вчерашней встречи с Леной, я твердо решил познакомиться со своими обидчиками.

— Не опасно?

— Ну, они все-таки оставили мне жизнь в первый раз. Любой идиот догадается, что теперь мне не даст покоя обыкновенное любопытство.

— В таком случае, я скажу то, зачем сюда пришел. Ты во всем можешь на меня положиться.

16

— Черт тебя дери, Диего, какой же ты все-таки милый.

— Я действую с расчетом. Понимаешь, я очень люблю Лену, она та самая женщина, которую я даже не надеялся встретить. Было достаточно одной ночи... Но она взяла с меня слово, что я не уеду из России, пока не убежусь, что с тобой все в порядке. Только после того, как я тебе помогу, я смогу поехать за ней в Марокко. Она в свою очередь обещала ждать.

— Ты все-таки переспал с ней?

— Нет. Я болезненно поморщился и сделал несколько длинных глотков, чуть не захлебнувшись на последнем. От невыносимой грусти.

— Знаешь, — сказал я, целиком веря в свою мысль. — Все лучшие мужики все равно рано или поздно достаются женщинам.

— Есть еще все остальные, — куцо подбодрил Диего.

— Это что-то настолько аморфное, что даже язык не поворачивается назвать их людьми.

— Не грусти. Диего наклонился и поцеловал меня в губы. Больше я никогда не почувствую его запах безнаказанно.

— Тебя там внизу подарок ждет. От Лены.

— Я никуда не пойду. Издеваетесь, что ли?

— Почти представитель семейства кошачьих. Только через несколько секунд понял, о чем он. И хотя мигрень не прошла, я готов был прыгать от счастья.

— Йес! Йес! Йес! Порше!

— Даже подсказывать не понадобилось, — рассмеялся Диего.

— И даже не жди, что я буду интеллигентно отказываться от столь дорого подарка. Меня долго уговаривать не надо.

— Лена решила, что рассекать на нем марокканские пустыни глупо.

— Правильно решила. Я целиком с ней согласен. К кровати подошла кошка Нелли. Вернее, моя кошка.

— Вот и замечательно, не придется идти за Вискасом пешком. Думаю, киска проголодалась, а мне надо смириться с неожиданными обязанностями хозяина.

— Я тебя подвезу.

— Смеешься? Я жизнь начал заново. У меня есть торс Венеры, кошка и Порше. Я почти остепенился, теперь осталось узнать, кто хотел этому помешать.

— Ты только что выдул на моих глазах полбутылки текиллы.

— А, — я отмахнулся, — все равно в мозги впиталось. Потом, знаешь, мне уже не престало осторожничать. Мне необходимо идти прямиком к цели, и чем крепче окажется мой лоб, тем вернее я до нее дойду. Одно из двух: или дойду, или все равно завалюсь где-нибудь по пути.

— Делай, как знаешь, в конце концов, вмазаться куда-нибудь на последней модели Порше не самая плохая смерть.

— Почти красивая. Я нарезал колбасы и запер кошку в комнате, чтобы она не гадила у соседей. Видимо, как в «Завтраке у Тиффани», ее будут звать просто Кошка. Моя самооценка заметно возросла. Надо же, мало того, что я не хотел с ходу выяснить, что со мной приключилось и кому за это морду бить, я даже делал жалкие попытки притвориться, будто ничего существенного не произошло, отмахивался от любых активных действий и готов был смириться с ничтожным и противным положением, в котором неожиданно очутился. Конечно, не разговор с Леной оказал на меня такое благотворное влияние и тем более не жизнеутверждающий подарок в виде Порше. Притом, что моя самооценка пробудилась от долгого сна, снова уважать я себя не стал, и вряд ли это вообще когда-нибудь должно было случиться. Я просто признал, что строить жизнь заново, даже начав с малого, — это не по мне. Сделав такой выбор, я бы повторил судьбу навеки сгинувшей Нелли — девочка попыталась кому-то чего-то доказать, но первое же препятствие выбило ее из колеи, и она тут же предпочла борьбе медленную деградацию и жалкое смирение. Я не вижу смысла в борьбе за себя. Если ты себя в грош не ставишь, какие права тут можно качать, чтобы не противоречить изначальной установке? Мне другое нужно было при отсутствии чувства собственного достоинства и хоть какого-то смысла жизни — мне хотелось умереть не в клоповнике, а в своей любимой квартире, где все устраивает и ничто не раздражает. Я вовсе не планировал вывести на чистую воду своих обидчиков, просто предположил, что встреча с ними неизбежна, коли я решил выбивать фамильный склеп в центре Москвы. А там уж, будь что будет, у меня только одна настырная картинка в голове: восьмидесятилетний, весь облепленный раковыми заболеваниями, на вид эдакое мужское воплощение престарелой Элизабет Тейлор, я медленно угасаю в своей любимой кровати с триллионной сигаретой в зубах. Что еще нужно для полного счастья человеку, который понял, что жизнь — дерьмо без конца и края еще в двенадцать лет, и ни разу на это не жаловался? Диего я бросил по дороге, заверив, что сторонняя помощь на этот раз не понадобится, а сам за пару минут добрался до своего дома. В окнах моей квартиры свет не

горел. Припарковав машину, я зашел в подъезд и быстро поднялся на свой этаж. Дверь не заменили, замки тоже. Я прижался ухом к двери, как тогда, когда только начал постигать всю мерзость своего положения, и попытался услышать какие-нибудь чуждые звуки. Тишина. Только уличный шум сквозь открытую форточку. Ничего не изменилось. На всякий случай я позвонил, заготовив стандартную историю о пожертвованиях Церкви Христа, но никто даже после третьего, самого нетерпеливого звонка не открыл. Я опять прислушался и с прежним результатом. Ладно, буду делать, что планировал. Перед активными действиями без особой надежды наведался к соседке, у которой хранился дубликат ключей. Естественно, она в Италии. Вот это жизнь. Со стороны двора в каждой квартире дома был просторный балкон. Некоторые из них соприкасались. Это как раз мой случай. Я зашел в соседний подъезд и позвонил в нужную дверь. Через некоторое время затараторил детский топот, и на пороге появился веселый пупс семи лет. Вот это нравы. Помню, как отец часами внушал мне, что дверь нельзя открывать даже ему, если он забудет ключи. Впоследствии он об этом очень пожалел. И еще это не уберегло его от собственной глупости, когда он без вопросов открыл дверь и встретил профессионального киллера и шесть смертельных выстрелов. Ну да ладно, с кем не бывает.

— Родители дома? — спросил я улыбчивого мальчонку.

— Нет, а что?

— Я потерял ключи от квартиры, но могу попасть туда с вашего балкона. Ты мне поможешь?

— Ага! Мы прошли на балкон, и, перегнувшись, я попытался разглядеть, что творится на моей территории. Сюрприз. Форточка оказалась открытой. При минусовой температуре. Сомневаюсь, что новые хозяева — йоги или потомственные моржи, дело в том, что это я, любитель свежего воздуха, имею привычку оставлять форточку открытой, когда куда-нибудь ухожу. Вернее, надолго уезжаю. Только в этом случае. Как всегда одно из двух: или мои притеснители тоже фанаты сквозняков, или в квартиру так никто и не заходил с моего последнего «чао, милая, никого в себя не пускай». То есть по идее я куда-то надолго уехал. Ни хрена об этом не помню. История все еще очень странная.

— Если ты упадешь — разобьешься насмерть, — добродушно предупредил мальчик. Я взглянул на голые, острые ветки сирени.

— Все, что угодно, дорогой, чтобы тебя развеселить. О'кей, жди меня, надеюсь, скоро вернусь. И не разочаровывай меня, пожалуйста, логическими рассуждениями, не свойственными твоему возрасту — я уберусь отсюда именно через твою квартиру, а не через свою. Пожелай мне удачи. Ах, а вот и утренняя зарядка в семь вечера. Текилла мило булькала в извилинах и призывала покончить со всеми глупостями на промерзших ветках сирени. Ребенок громко засмеялся, когда я, кряхтя и выставив по-утиному задницу, перелез на свой балкон. Просунув руку в форточку, можно было спокойно открыть окно и проникнуть в квартиру, что я незамедлительно и предпринял. Не будь я в фильме ранга «арт-хаус», заготовил бы сейчас пистолет. Кстати о фильмах. В квартире они встретили меня первыми. Выстроились на полке ироничным рядком: «Дилетанты», «Сиеста» и «На следующее утро» — все про потерявших память героев. Но я почему-то свято верю, что в прошлом не был связан с порно бизнесом, что в будущем не окажусь привидением и что на самом деле я не алкоголичка-актриса в исполнении Джейн Фонды. Кто бы мог подумать! Осталась еще какая-то надежда. Наверное, я ни на шутку бы испугался своей смелости, не выпей предварительно полбутылки алкоголя. Сейчас же ходил по квартире, как и должен был, — как хозяин, и никого в ней не встретил. И главное — здесь никого не было после меня. Все стояло на своих привычных местах, антикварная мебель в стиле ар-деко поскрипывала от мороза, под форточкой намело красивый сугроб, вода в кувшине на кухне покрылась коркой льда. Видимо, я все-таки не рассчитывал уезжать так надолго. Ну и? Что это дает? Квартира готова к заселению. Я, конечно, гнал от себя одну назойливую мысль, но она сама собой разумелась. Ведь это Валентин убедил меня, что апартаменты мне больше не принадлежат, это он настаивал, чтобы я не надеялся на восстановление справедливости. Так, может быть, он присвоил квартиру? Должен же я наконец в нем разочароваться. Только какая ему от этого выгода? Если бы я, положим, жил в старом особняке — по правилам дешевого авантюрного романа под ним бы хранились сокровища, и в таком случае никаких претензий к завистникам я бы не имел. Но обычная трехкомнатная квартира, в обычном кирпичном доме времен Брежнева — по совместительству кооперативе художников, кому она к черту нужна? Знающему себе цену, умиротворенному Валентину при деньгах и постоянном пребывании за границей? Да, в этом что-то есть. Я бы сказал, что-то извращенное. Ладно, раз уж я здесь, попытаюсь найти свидетельство о рождении, чтобы восстановить паспорт законным путем, не привлекая Диего с его темным прошлым. Свидетельство лежало в коробке, где я хранил все документы, а прямо под ним мое внимание привлек листок свежей бежевой бумаги.

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени. Договор о передаче квартиры, подписанный мной же. Славно. Вот что утаил Валентин. Я, конечно, профан в юриспруденции, как мы уже успели выяснить, но все-таки не полный даун, чтобы кое-чего не уловить. Если договор о передаче квартиры подписан моей рукой, то это Я ЕГО ПОДПИСЫВАЛ. Моментально протрезвев, я вернулся в соседнюю квартиру и распрощался с гостеприимным мальчуганом. Когда-то через стену я был неблагодарным слушателем его постепенного взросления и эксцентрично предполагал, что, превратившись в старого пидораса, сделаю его, уже красивого молодого человека, своим любовником. Лучше повременив с этим. Перед уходом я все-таки не выдержал и оставил родителям-растяпам милую записку: «Научите сына спрашивать "Кто там?"». Хотя мне это все же помогло.

вязать со своей персоной вот, например, очень выгодной, сыгравшей мне на руку историей его злодейства. На время я потерял с ним связь, сделал это, правда, по собственному желанию, но теперь мог красиво и победоносно вернуться, как ни в чем ни бывало. Паскуда ты, Валентин, я ведь честно рассчитывал ни в кого не влюбляться до скончания дней. Ладно, оставим, эмоции. Что я все-таки имею? Расследование можно продолжать. Просто жизненно необходимо выяснить, кому я на самом деле передал свою квартиру — в договоре представителем этих тайных сил выступал вполне земной юрист по фамилии Тобольцев, его подпись с девичьими завитушками красовалась по соседству с моей. Ничего мне эта фамилия не говорит. Но сперва я все-таки встречусь с Валентином и порасспрашиваю его. Держись, любимый.

Перед тем, как возвращаться на Маяковскую, я решил прикупить одежды, еды и просто проехаться по Москве на дружелюбном Порше. Ментам можно и взятку дать, если что, — всегда мечтал о чем-то подобном. А вообще мне стоило сконцентрироваться и обдумать свое якобы изменившееся положение. Проблема заключалась в том, что я ни на шаг не продвинулся в своем отмщении, не говоря уже о расследовании, и, предполагая выйти на неизвестные доселе силы, только пришел к выводу, что список действующих лиц так и не изменился. Все со мной, и отныне Валентин — главный противник. Но разве это не бред? Валентин ведь никак не вязался с образом афериста, воспользовавшегося наивностью и затянувшейся слабостью миловидного мальчика. А если это он, то от него же исходил указ кинуть меня в зимнем лесу. Уф, полноценный злодей. Интересно, я его все еще люблю? Получается, что лишь по ироничному стечению судьбы тот лес оказался соседним к моей даче и что изначально вовсе не предполагалось сохранять мне жизнь. Все вроде складывается: я подписал договор (уж не знаю как, видимо, под действием наркотиков, а они всегда неправильно влияли на мое сознание, так что амнезии удивляться не стоит), подручные Валентина (типа обязанных найденным жилищем солдат) бросили меня в лесу подальше от города и понадеялись, что я быстренько закачу глазки. А дабы убийство выглядело, скажем, смертью наркомана, мне оставили как раз столько сил, чтобы скинуть с рук веревку, погулять часик по лесу и завалиться под каким-нибудь кустом. Идеально — на Валентина никто бы и не подумал. Может быть, меня оставили по соседству с дачей даже намеренно — парень нанюхался кокаина и вместо того, чтобы ехать в Москву, забрел в лес по грибы по ягоды — ох, уж эта современная безалаберная молодежь, совсем жизнь не ценит, а виновато во всем правительство. Я готов был расплакаться, в какой пошлой истории оказался, несколько подбадривал только внушительный реестр неразрешенных вопросов. Даже загадки какие-то. Почему после моего воскрешения Валентин не избавился от меня повторно, а, наоборот, решил мне поспособствовать? Почему он не подстраховался на случай, который мы имеем — я даже собственную персону удивил показательной причастностью к закону естественного отбора. Почему из-за дерева показался лось, а не увалень какой-нибудь с киллерским арбалетом? А с какой такой фантастической стати вокруг места моего пробуждения в снегу не осталось ни одного человеческого следа? И главное, наконец, — зачем кому-то, хотя бы и Валентину, понадобилась моя квартира? И если не она, а что-то совершенно другое, то какая в действительности выгода от моей смерти и от этого бредового насильственного договора? Из магнитофона неслось одновременно пафосное и непрестанно кривляющееся творчество Владивостокской группы «Пеппи, Длинный Чулок». Лена оставила мне свою музыкальную коллекцию вместе с машиной. С трудом верилось, что она взаправду слушала эту россыпь надуманной русской попсы, стекшейся в звукозаписывающую столицу со всех концов бывшего СССР. Какие ценности они с собой прихватили? Наверное, я всего лишь московско-питерский сноб, брезгливо игнорирующий извращенные представления, например, Дальнего Востока о том, «как это бывает на Западе». Бедные, даже не подозревают, что на Западе есть только СПИД и поклонение Золотому Тельцу, и что своим творчеством они пропагандируют как раз эти две напасти. Я нервно отыскал среди дисков альбом афро-американской красавицы Erykah Badu и мгновенно успокоился под слова: «Most intellects do not believe in God, but they fear us just the same». Конечно, она поет всего-то о любви и о своей странной вере, полу христианской, полу какой-то племенной, но эти темы хотя бы проверены десятками поколений и имеют крепкую основу в отличие от праздных экзерсисов молодой русской сцены. О чем это я, интересно? Можно подумать мне ближе какие-нибудь «Воскресенье», «Ария» и иже с ними. Я взглянул на странную бежевую бумагу. Имя Валентина здесь, естественно, не значилось. Есть еще надежда, что он ни в чем не виноват, — просто это утомленное воображение не знало, как понадежней и надолго присобачить его к моей жизни. Я не терпел самообмана и очень скоро понял, что занялся восстановлением истины вовсе не ради спокойной смерти в привычном месте, хотя это была довольно интересная теория с психологической точки зрения. Мне необходимо было вернуть любимого, исподтишка по-

Я открыл дверь в свою комнату и смазал по полу приличную кучу кошачьего дерьма.

— Дорогая, видимо, тебе все-таки придется вспомнить, как замечательно ты это делала в соседних комнатах. Своим равнодушным видом кошка показала, что никуда уходить не собирается и за конфуз не ответственна. Правда, она тут же преобразилась, заметив в моих руках банки Вискаса. Пока уже всецело симпатичное мне животное громко чавкало и приуркивало от удовольствия, я набрал телефон Валентина и морально приготовился к стычке с его секретаршей. Ответила именно она. Нина Владимировна пропела веселое «алло», чем, по правде говоря, меня удивила — обычно секретарши спешат сообщить название фирмы, которой добиваются. Еще ее голос что-то неуловимо напомнил.

— Послушайте, мне нужен Валентин, — потребовал я без приветствий.

— А кто его спрашивает? Я вкратце напомнил Нине Владимировне о своей персоне и изысканной судьбе и приготовился к какой-нибудь шпильке. Видимо, я мнительный, привык ждать от людей злобные, но меткие замечания по моему поводу, когда в действительности они скорее всего ничего обо мне и не думают. Или, что еще удивительнее, относятся ко мне с симпатией. Так или иначе, секретарша Валентина ничегошеньки не сказала, а только покорно исчезла, чтобы через пару секунд вместо нее в трубке появился мой любимый. Опять же странно, никакой типичной для уважающих себя фирм музыки в паузе не прозвучало. Может быть, Нина Владимировна никакая не секретарша, а рядовая любовница? Или мать? От последнего предположения по спине забегали мурашки. Все-таки я бесконечно идеализирую Валентина: я бы никогда не предположил, что у него вообще когда-либо были родители и тем более жены или постоянные любовницы. Последнее утверждение в любом случае не в мою пользу.

— Я слушаю, — сказал Валентин, и мне стало грустно. Как и прежде, между нами совершенно никакой связи.

— Валентин, мне необходимо с вами встретиться и коечто обговорить.

— Да я вообще удивляюсь, почему вы исчезли. Как жаль, что между нами такое расстояние, и мой кулак не дотягивается до твоего глаза.

— Надеюсь, Нина Владимировна передала мои последние слова.

— Да-да. Помню. Вы что же, не можете вернуть обещанные деньги? Нет, тебя положительно надо уничтожить.

— Именно по этому поводу я и звоню — необходимо встретиться, чтобы вы их получили.

— Не стоит, дружок. Я ведь не в долг давал, а во вневременное пользование. А за «дружка» тебя не пустят даже в чистилище.

— Валентин, мы встретимся или нет?

— Ладно, раз настаиваете. Кабы ты на все мои требования так отвечал. Я был бы счастливейшим человеком. Мы договорились о встрече на завтра, и я положил трубку. Кошка бросила умываться и посмотрела на меня вопросительно.

— Да, я идиот, дорогая. Можно и не приглядываться. В комнате мальчиков раздавались веселые, пьяные крики. Похоже, сегодня как раз та ночь, когда на вечный вопрос Дэна я отвечу улыбкой и согласием. И меня встретили очень добродушно. Так наркоманы любят совращать молодежь с неколотыми венами. Люблю ли я людей? Сомневаюсь. Я, конечно, не могу назвать себя ярым мизантропом, но, оказываясь в обществе, всегда испытываю затаенную досаду. Будто у меня отняли что-то или планируют. Я вижу свои недостатки и не собираюсь идеализировать окружающих: ни мне, ни им гордиться нечем. И вот здесь кроется моя главная претензия к собственной судьбе, даже озлобленность на оную — я в жизни не встречал «великих людей». Масштабных или хотя бы незаурядных личностей, сильных, мудрых, властных. Будто такие только в кино существуют, а мне пока приходится тешить себя общением с обывателями или по крайней мере с банальными эксцентриками. Видимо, я просто не заслужил большего и верчусь в свойственной мне среде. Обидно. Это тоже из области самообмана — контактируй я с талантами и гениями, быть может, и сам бы реализовался на все

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ЛИЧИНКА

сто. Только есть ли что реализовывать? Ладно, я, конечно, всегда присмиряю себя этим циничным вопросом, но сам все же верю, что во мне есть многое, нуждающееся лишь в качественной огранке. К Валентину меня тянуло именно по этой причине, хотя, к счастью, обсуждать тему моего к нему влечения ни с кем не приходилось. Тем же обывателям заметно только извращенное сексуальное влечение, потому что они думают топорно и реагируют исключительно на яркий свет, любую форму шока и громкие заголовки, и мне просто-напросто не хватит аргументов, чтобы доказать совершенную невинность моей тяги. Они даже не услышат, что Валентин не мой сексуальный тип, что я не представляю себя с ним в постели и что секс в этом случае мне вообще глубоко безынтересен. И они никогда не поверят, что, окажись на месте Валентина женщина, я бы влюбился в нее с той же силой. Не пол и секс здесь играли главную роль, они вообще не имели значения — я влюбился в мышление Валентина, в его ум, по наличию которого в окружающих людях так истосковался. На данном этапе я считал для себя идеальной позицию ученика, ожидающего знаний — и Валентин мог мне их передать, я это чувствовал отчетливо. Другое дело, что неожиданно нахлынувшая сентиментальность, которая вызывала только раздражение, острое желание помимо знаний получить душевное тепло, не позволяли мне добиться расположения Валентина чисто, без запинок. Видимо, обычно несвойственная мне «любвеобильность» была связана с экстремальной жизненной ситуацией, в которой я оказался — мозг пытался обезвредить состояние аффекта иллюзией любви, тепла, исходящей от чужой силы, которая и обнаружилась в Валентине. То есть даже если бы я встретился с Валентином один раз в жизни, впечатления от него вдоволь хватило бы на полноценную самотерапию. Но мне требовалось большее. Проснувшись глубоко за полдень, первым делом я увидел около двери новую кучку дерьма, присоединившуюся к пятну, которое я так и не удосужился убрать вчера. Кошка спала у меня под боком. Интересно, а куда она писает? Сделав движение, я тихо завыл от головной боли. Подозреваю, что на этот раз это не мигрень, а все-таки последствия выпитого. Не успеешь оглянуться, а ты уже в запое — сегодня надо соригинальничать и шокировать Валентина выбором зеленого чая. До встречи оставалось достаточно времени и для библейских омовений с кувшином и тазиком, и для отчаянной уборки, и для воспитания моей новой сожительницы. Головная боль постепенно улетучивалась, а в остальном я чувствовал себя преотлично — даже отражение в зеркале порадовало. Прыщи недавно прошли, синяки под глазами почему-то исчезли, на меня смотрел худенький, миловидный мальчик с тонкими чертами лица, совсем уж похожий на девушку из-за длинных волос, локонами спадавших на плечи. С виду я вполне благополучен. Я улыбался. Неужели это мои приключения так на меня подействовали? Типа я вновь на коне, и впереди ждут открытия. Как же всетаки убог человек, окрыленный жалкой надеждой, что его жизнь наконец обрела смысл. А мне такое только сервируй. Есть разные поколения. Вот я, например, отношусь к поколению, выращенному на кино и видео. Мои ровесники воспринимают жизнь как очередной фильм и очень разочаровываются, если что-то не соответствует их сценарию. Ведь все должно быть красиво, как в кино, и ты всегда должен быть на высоте, как главный герой, который в конце остается жив, с девушкой и чемоданом денег. Но жизнь не кино, и Бог, он не продюсер, который требует, чтобы главный герой был симпатичен зрителям. И зрителей не существует. А мои ровесники, и я вместе с ними никак не можем усвоить, что на экране идеальная, нереальная жизнь и испытываем стресс, каждый раз, когда обнаруживаем на лице прыщ, когда нас вдруг застают в некрасивой позе или когда мы произносим шутку, а за кадром, как и в действительности никто не смеется. Мой образ, который я выстраиваю с момента полового созревания с периодическими обновлениями и усовершенствованиями, насквозь синтетичен. Он состоит из заимствованных кино-деталей, типа: курю как герои Дэвида Финчера, говорю как кино-образ Дороти Паркер, хожу как та надломленная маникюрша — не помню название фильма. Заимствования происходят не оттого, что у меня нет ничего своего — просто я не доволен серостью внешней жизни и пытаюсь изваять себя героем фильма, где красиво пьют, красиво говорят, красиво страдают и ввязываются в красивые истории. Этим занимается почти все мое поколение, так же как предыдущее воспитывалось на «Иностранке», а следующее с головой ушло в компьютерный, виртуальный мир. Поэтому вот теперь, когда мне необходимо было вычислить своих врагов, я учуял типичный киношный экшн и как всегда начал представлять себя со стороны. Настроение поднялось, и камеры заработали. За рулем Порше я чувствовал себя до неприличия хорошо. В Москве установились теплые, влажные дни — почти европейская зима, если бы не грязные корки снега то тут, то там — верх машины можно было откинуть, и некоторым представилась возможность лицезреть меня в каракулевом жакете 30-х годов, в грязно-алебастровом свитере с

17

Художественная литература. Хроники нашего времени. высоким горлом от Roberto Cavalli и темно-серых в черную крапинку твидовых брюках от D&G. Ни Валентина, ни посетителей кафе «Совсем больные», где мы условились встретиться, я на этот раз не шокирую. Одно из популярных заведений Магометова расположилось в переулке поблизости от моего первоначального дома. Я еще раньше любил в него захаживать и не только из-за названия. Сквозь сумерки или темень огромные окна кафе горели очень уютно и призывно. Все начиналось именно с этих от пола до потолка гигантского размера окон — случайные прохожие вглядывались в домашнюю обстановку, окутанную мягким спокойным светом, безуспешно пытались узнать кого-ибудь из посетителей. Помещение кафе находилось ниже уровня улицы, как бы в бывшем подвале, и окна таким образом нависали над сидящими за круглыми столиками. Но ни прохожие, ни посетители не могли точно рассмотреть, что происходит на той или иной территории. Название «Совсем больные» отображало нередкое в мегаполисе состояние, когда хочется ото всех скрыться и производить минимум движений. Будь ты зашуганной домохозяйкой или звездой, утомленной чрезмерным поклонением, спокойствие и понимание можно было обнаружить именно в этом месте с приглушенным светом, обитыми панелями из красного дерева стенами и специально смоделированной мебелью, обеспечивающей максимум комфорта и линиями, и темными атласными подушками. Это действительно напоминало лечебницу, дорогую альпийскую лечебницу. Над главным залом располагался балкон (он находился как раз напротив окон, полу занавешенных длинными бархатными портьерами), где по вечерам играл тихий трип-хоп в исполнении лучших московских ди-джеев. Еще заведение славилось единственными на всю Москву столиками «на одного», за которыми почти всегда восседали экзальтированные студентки, строчившие романы и интимные дневники, или просто уставшие от общения меланхолики. В кафе была и vip-зона (с настоящим камином), но Валентин поджидал меня за столиком в углу, на первом этаже. А ты чего хотел? Правда, столик оказался одним из лучших — совершенно скрытый от посторонних взглядов ширмой и каким-то буйным растением, он, по крайней мере, гарантировал мне спокойную, размеренную беседу. К сожалению, я возлагал на этот разговор слишком большую надежду.

— Хорошо выглядите, — сообщил Валентин вместо приветствия. Я почему-то почувствовал в этом подвох и ответил строгим молчанием. Валентин между тем медленно закурил сигарету и, хитро улыбаясь, предпринял удар ниже пояса. Он сказал: — Если вы чем-то недовольны, а вы чем-то недовольны и, видимо, мной — стоит сразу об этом сказать. Я ведь не стану с вами возиться, как с маленьким. Не удивлюсь, если ты способствовал процессу разоружения в какой-нибудь мусульманской стране — дипломатических способностей не занимать.

— Все в порядке, просто у меня сильные мигрени в последнее время, — прямолинейность Валентина я вынес стоически. Он, конечно, все понял, но добивать не стал. Какое великодушие.

— Валентин, я лучше сразу перейду к делу, — я извлек из кармана скрученные наподобие рулета деньги и отсчитал пять сто долларовых банкнот. — Это мой долг. Но можно поступить чуточку нечестно и купить у вас на эти деньги... полезную информацию?

— Если я буду в силах ответить.

— О, на это не потребуется особых усилий, просто двигайте челюстью и языком и одновременно как бы выдыхайте из себя слова.

— Я вообще-то знаю, как это происходит.

— Значит, милый мой, все у нас получится.

— Какие мы недобрые. Валентин непрестанно улыбался, и если раньше меня это очаровывало, то теперь начало раздражать, ведь нельзя было точно определить, что он там испытывает к тебе и как относится к ситуации. То ли я что-то надумывал, то ли так дела и обстояли, но чувствовать себя в его присутствии мирно уже не представлялось возможным. А о какой любви может идти речь, если ты не защищен в присутствии своей пассии самим этим присутствием? Даже в случае не типичной любви, а серьезного увлечения менталитетом какого-то человека это совершенная бессмыслица.

— Итак, я вас слушаю, — подтолкнул меня Валентин.

— Итак, объясните мне, пожалуйста, что за хрень творится с моей квартирой? Улыбка сошла с лица Валентина, он заметно помрачнел, а мое сердце екнуло, потому что вполне реальной стала версия его причастности к моим неурядицам.

— Мы же вроде договорились? — в его голосе не слышалось уверенности.

— О чем? О том, что это закрытая тема, и теперь я, не ведая истинной тому причины, должен начинать жизнь сначала? Валентин, легко было запудрить мне мозги в прошлый раз, когда я был пьян, и вы этим бесстыдно воспользовались. Но теперь я не отступлю.

— А что, простите, от меня требуется?

18

— В прошлый раз вы посоветовали мне забыть о квартире. Я смею предположить, что вы в курсе того, что с ней произошло. Так что же?

— Я... Нет, я. Я загнал пупсика в угол. Его глазки бегали, пепел сигареты, незамеченный, упал на скатерть. В нашу сторону направилась официантка, но властным, коротким жестом Валентин приказал ей не приближаться. Самое время использовать тяжелую артиллерию. Я вынул из кармана брюк договор о передаче квартиры и положил его перед собеседником. Быстро просмотрев бумажку, Валентин неожиданно успокоился. Он опять непринужденно улыбался.

— Именно этот документ и заставил меня предостеречь вас.

— Прекратите сюсюкаться, — я перешел на злой шепот. — Этот документ сам по себе ничего не проясняет, и, ознакомившись с ним, но не зная всей ситуации, вы бы не взяли на себя смелость предостерегать меня да еще заводить разговоры о странностях юриспруденции. Валентин молчал.

— Где вы видели этот документ? — этот вопрос был для меня прозрением. Валентин несколько раз утвердительно покачал головой.

— Вы отчаянно не хотите остаться без своего прошлого, — сказал он.

— Это уж мне решать. А вообще я не хочу оставаться бездомным.

— Вы лжете. Я прекрасно все вижу — вы ленивый и не стали бы без особой причины за себя бороться. Вы уже давно поставили на себе крест. Но только если поблизости нет достойного зрителя.

— О чем вы?

— Вы сюда с этой бумажонкой не ради правды пришли. А ради встречи со мной. Ведь правда? А если горячий кофе сейчас окажется на твоих гениталиях, тебе будет очень больно. Ведь правда? Валентин заметил, что я медлю с ответом. Он воспользовался паузой, чтобы восстановить силы и подозвал официанта.

— Что-нибудь хотите? Зеленый чай, зеленый чай, зеленый чай, я ведь себе обещал: — Кофе с коньяком.

— А я, пожалуй, выпью красного вина.

— Празднуете что?

— Просто рад вашему милому обществу. Но вы не ответили на мой вопрос.

— Вы тоже не ответили на мой вопрос. И вы тоже лжете, раз на то пошло.

— Нет, я не лгу. Я просто не говорю всю правду.

— Приберегите эти дешевые сентенции для провинциальных барышень.

— Опять вы злой. Я вскинул брови, что-то хотел сказать, но с медленным выдохом все-таки решил успокоиться. Сейчас выкурю сигарету и обдумаю ответ. Валентин с любопытством за мной следил.

— Валентин, обсуждать причину моего прихода нетактично с вашей стороны — во-первых, — я говорил спокойно и даже учтиво. — А, во-вторых, невыгодно. Потому что вы никак не сможете мне помочь. Во всяком случае в этом вопросе. Так что оставьте за мной право решать, о чем именно мы будем говорить.

— А разве вам не терпится признаться мне в любви?

— Я привык, что это происходит более естественным путем. И никогда не причислял себя к тем, кому в первую очередь важно выговориться.

— А зря. Копить все в себе тоже неполезно.

— Как вы ловко рассеяли мое внимание, — я помахал перед лицом Валентина договором. — Давайте, потешьте меня историей, не копите все в себе. Дерзну предположить, что услышать ваш рассказ мне будет куда интереснее, чем вам терпеть признания в любви. Лицо Валентина опять стало серьезным.

— Ладно, вы напросились. До смерти вашего отца, я был его деловым партнером. Наверное, я побледнел. Во всяком случае такой поворот никак не ожидался.

— Получается, это вы его убили?

— Нет. Я вышел из дела незадолго до его смерти, но прекрасно осведомлен, кто нанял киллера.

— Я никогда не знал отцовских партнеров по бизнесу, после смерти папы с ними общалась бабушка. Имена мне вряд ли что скажут, а мстить я не собираюсь.

— Вам больно?

— Нет-нет, все в порядке. Я, правда, несколько обескуражен... Было от чего.

— А теперь слушайте внимательно, раз уж вы такой настойчивый. Неизвестная сторона в этом договоре о передаче квартиры — как раз новая организация людей, убивших вашего отца. Ух! Я прямо как на санках катаюсь. Необходимо переварить.

В молчании я выкурил еще одну сигарету и отпил принесенный кофе.

— Но зачем им все-таки моя квартира? Ну, убили партнера, такие времена были дикарские, а теперь они, что, хотят сгноить весь его род?

— Положа руку на сердце — делайте со мной, что хотите, но про квартиру я ничегошеньки не знаю. Кроме того, что вы сами подписали договор.

— Вы, видимо, кое-чего, действительно, не знаете, Валентин. Добровольно этот договор я не подписывал. Вкратце я пересказал ему свою историю, высказал также версии, как меня вынудили подписать контракт и как хотели потом от меня избавиться.

— Все, это похоже на правду.

— Единственно не понятно, зачем им эта квартира. Она сама по себе не представляет ценности.

— Ну, у них должны были быть веские причины, чтобы все это затевать.

— Валентин, вы не на их стороне?

— У меня есть с этими людьми общие дела, законные, естественно, а копию договора я увидел совершенно случайно после того, как познакомился с вами. Видимо, я просто неправильно вас понял. Мне показалось, что вы, подписав документ, решили вернуть квартиру и обратились ко мне за советом. Но по договору это не представляется возможным, о чем я вам и сообщил. Вы выглядели растерянным, я никак не мог сообразить почему, и решил взять вас под свою опеку. Но вы закапризничали, а потом позвонили и отказались даже от материальной помощи. Я никак не предполагал, что у всей этой истории такая изнанка.

— Какая изнанка? Все шито белыми нитками — мной попользовались. Наверное, еще и к гипнозу прибегли. И пытались убить.

— Откуда мне было об этом знать? Я вообще не понял, зачем вам возвращать квартиру, если договор подписан на очень выгодных для вас условиях.

— Что вы, интересно, называете выгодными для меня условиями?

— А вы внимательно читали договор? Валентин объяснил, что у меня есть только одна страница документа из трех, в остальных обговаривались условия о передаче, по которым я, кстати, и отказывался от дальнейших претензий на эту жилплощадь. По договору я также получал сумму в двести семьдесят тысяч зелененьких — даже слишком много за трехкомнатную квартиру в центре. Где деньги, спрашивается?

— Ну, и где они? — спросил я нетерпеливо, почти изголодавшись. Валентин посмотрел на меня с предубеждением.

— Обнаружив себя голышом в лесу, вы так и не поняли, что ввязались в плохую историю? Видимо, ваши деньги там же, где ваша квартира...

— Так поехали и заберем их!

— ... принадлежат не вам.

— Вы хотите сказать «в жопе»?

— Боюсь, что да.

— Но ведь по этому договору я могу потребовать деньги через суд. Просто мои обидчики никак не предполагали, что я выживу.

— Хотите мой совет?

— Весь изнемогаю.

— Собирайте свою коллекцию дамского белья и бегите из страны.

— ?..

— Я вспомнил вашу фамилию, когда впервые увидел договор. Вспомнил, что мои партнеры убили вашего отца. Я наивно уверился, что они решили загладить свою вину и предложили вам выгодный контракт, как некогда приставили к вам телохранителей, только на этот раз — от чистого сердца. И я ошибся. Видимо, все-таки некоторые люди неисправимы. А эти к тому же крайне опасны и уничтожить вас окончательно не составит для них труда.

— Не запугивайте меня, пожалуйста.

— Только не говорите, что вам нечего терять. У вас осталось всего ничего — ваша жизнь. И вы в опасности, в очень большой опасности.

— Видимо, мне все-таки придется начинать с нуля. Меня в любом случае уничтожат или только при условии, что я перебегу им дорогу?

— Черт, если бы я мог в этом покопаться... У меня нет доступа к их документам, мы как бы по разные стороны баррикад. Но у меня есть четкое ощущение, что ваш отец даже мертвый представляет им какую-то выгоду.

— Они убили его потому, что папочка имел глупость потребовать назад какой-то долг. Это с нефтью было связано.

— И кто выдвинул данную версию?

— Ага. Вы правы. Они меня в этом и убедили. А официальные версии, как известно, не в счет.

— Вот именно. Послушайте, я попытаюсь что-нибудь разузнать.

— Узнайте лучше, куда делись мои деньги.

— Хорошо, хорошо. А вы пока не высовывайтесь. Опять? Опять сидеть в квартире N44, как будто это мое самое любимое на свете место и мне с ним даже расстаться страшно? Валентин обещал позвонить в скором времени.

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени. На Маяковскую я вернулся в хорошем расположении духа. Меня подбадривала мысль, что, может быть, скоро я найду объяснение своим злоключениям и что союзником мне в этом служит любимый человек. Тот факт, что Валентин фактически отказался отвечать на мое чувство взаимностью, нисколечко не печалил — я изначально считал свое положение невыгодным, знал, куда это приведет, и еще давно намерился довольствоваться малым. То есть ролью ученика, а не любовника и не любимого. Видимо, все в тот день складывалось удачно. Кошка в мое отсутствие научилась гадить на постеленные газеты, и я окончательно решил ее оставить. Вернее, я бы и так и так ее оставил, но теперь без лишних хлопот. Она очень быстро ко мне привыкла, может быть, даже принимала за Нелли — хотелось бы в это не верить. Очень любила ласкаться, как все животные, долгое время проведшие на улице; урчала громко, на всю комнату при малейшем к ней прикосновении, да и вообще при любом моем движении. Кошка особенно любила, когда ей гладили живот. И тут творилось чтото невообразимое — она как будто урчала в полный голос, примуркивая, от удовольствия распускала когти и нежно кусала мою руку. В общем, кошка. Я зашел на кухню, чтобы приготовить чай, а когда вернулся в комнату, обнаружил на кровати Ваню. Это выглядело смешно. Он как будто случайно проходил мимо, споткнулся и завалился на мою постель. Кошка, брезгуя таким соседством, перебралась на письменный стол. Ладно, как говорит Валентин, сам напросился. Я запер дверь, погасил свет и лег рядом с ним. Сомневаюсь, что он влюблен, просто постигает свою сексуальность, а я вряд ли буду ему перечить. Мы начали с того, на чем остановились в прошлый раз. Разделись и стали обниматься и целоваться под одеялом — Ваню смущала его нагота, хотя я специально погасил свет. Еще он включил радиоприемник, оставшийся от Нелли, чтобы мы могли стонать и разговаривать, не рискуя быть услышанными. Без особой надежды я дотронулся до его члена, но никакого противодействия не последовало. Наоборот, Ваня встал на колени так, что я оказался между его ног, и провел членом по моему лицу. Я высунул язык и почувствовал, как по всему телу любовника пробежала легкая дрожь. От осторожных ласок кончиком языка я перешел к легким поцелуям, рисовал языком замысловатые узоры и засовывал его под кожу на члене, затем стянул крайнюю плоть и всосал головку в рот. Ваня запустил руку в мои волосы и нежно принудил заглотнуть член целиком. Он двигал тазом, будто трахая меня в рот, а я массировал его ягодицы и показывал все искусство, на которое был способен. В конце концов, у него впервые сосет мужчина, а у меня первый мужчина за месяц. Потом он окончательно меня покорил. На самом деле я редко занимаюсь оральным сексом — несколько раз в год и всегда почему-то с полными ублюдками. Где я их только нахожу? Это бывает быстро и скучно, никакой отдачи не чувствуется, кроме разного напора семяизвержений, и ситуация каждый раз складывается так, что приходится кого-то ублажать, а ответной ласки фиг дождешься. Поэтому когда Ваня смущенно попросил разрешения взять мой член в рот, я в первую очередь удивился и только потом понял, что вообще происходит. Не говорить же ему, что это первый раз, когда кто-то делает минет мне, и что доселе я чувствовал себя скорее ущемленной в правах женщиной, которая, к сожалению, не может обходиться без секса, но с отвращением вспоминает о каждом разе, чем мужчиной, наслаждающимся жизнью в полном ее многообразии. Правда, Ваню все равно надолго не хватило.

— Ничего особенного, — сказал он чрез полминуты, пришибленно улыбаясь.

— А ты чего ожидал? Это, правда, как сигареты: после самой первой ты говоришь, что привычка не про тебя, но уже на следующий день идешь и покупаешь пачку. Ваня всем весом навалился поверх меня. Мы целовались, наши члены соприкасались. Потом я перевалил Ваню на спину, стал вылизывать его подмышки, посасывать соски и играться с членом. Он тихо постанывал и дрожал, когда я сжимал его ягодицы или дотрагивался до ануса.

— Что это? Пистолет? — спросил Ваня, доставая из-под подушки фаллоимитатор.

— Почти. Только не стреляет. Сейчас покажу, как это работает. Я лег у него под боком и сунул под зад подушку, чтобы было легче подтянуть колени к груди. Мой член шлепнулся о живот. Ваня оперся на локоть и наблюдал за моими действиями, мастурбируя. Я раздвинул запрокинутые и согнутые в коленях ноги, сплюнул на пальцы побольше слюны и стал массировать свой анус, иногда засовывая пальцы внутрь. Ване понравилась эта игра, он наблюдал за происходящим неотрывно и посасывал фаллоимитатор. Когда анус достаточно расслабился, я взял у него резиновый член и медленно вставил в задницу. С непривычки было больно. Пришлось двигать фаллоимитатором очень медленно, то и дело смачивать его и анус слюной. Ваня раздвинул мои ноги пошире, отнял игрушку и стал меня ею трахать. Свободной рукой он мастурбировал мой член или ласкал свой. Потом он отложил фаллос и, стоя

на четвереньках, вылизал мою задницу. Анус полностью расслабился, и Ваня уходил в меня языком очень глубоко. Ему явно доставляло удовольствие ласкать меня там, где он только в фантазиях мог позволить себе кого-то ласкать. Мне, наверное, были понятны его ощущения: такие действия по идее вызывают брезгливость, но если ты, действительно, этого хочешь, уже ничто тебя не остановит. Удовольствие здесь соединялось с чисто физиологическими деталями — сочетание, только распалявшее похоть. Мне даже не пришлось его просить. Я доверял Ване, и очень хотелось ощутить его в себе. Он совсем осмелел, уже не спрашивал у меня позволения, осторожно ввел свой член и опять лег на меня всем весом, быстро двигая тазом. Мои ноги подрагивали на его плечах. Мы целовались, как будто забивали громкие стоны борющимися языками, закатывали глаза. У меня давно не было так, чтобы от страсти я себя совершенно забывал, совершенно ни о чем не думал и только концентрировался на всех ощущениях от боли до теплящегося оргазма. И громкие стоны, почти крики. Я кончил очень быстро. Ваня трахал меня, сев на пятки, вводил член полностью и наблюдал, как я мастурбирую и щиплю себя за соски. По всему телу побежала холодная дрожь, я застонал особенно громко, и из моего члена вырвался поток совсем жидкой спермы, забрызгивая всю грудь, грудь Вани и мое лицо. Ваня стал слизывать с меня сперму. Он никак не мог кончить, сказал, что это из-за алкоголя. Безумное удовольствие. У меня не было анального секса около десяти лет. Ожидание во всех отношениях дорогого человека постоянно останавливало меня и приходилось довольствоваться ни к чему не обязывающими минетами. Ваню я вроде не любил, но полностью доверился ему в постели, хотя и у меня за время воздержания поднакопились легкие комплексы. Теперь мне хотелось исполнить его желания. Я точно догадывался, о чем Ваня мечтает в тайне. Вытерев сперму простыней, я приказал ему встать на четвереньки, раздвинул волосатые ягодицы и тоже начал ласкать его анус. Иногда я отвлекался и посасывал Ванин член, просовывая его между ног, брал в рот мошонку или засовывал ему в задницу мокрые от слюны пальцы. Я все правильно понял.

— Не останавливайся, может быть, я все-таки кончу, — Ваня остервенело мастурбировал, пока я лизал его ягодицы.

— У меня другие планы. Иди-ка сюда. Я подвел голого, но уже начисто забывшего об этом Ваню к письменному столу. Сказал чтобы он лег на него спиной и раздвинул ноги. Кошка в страхе бежала. Я впервые в жизни трахал мужчину. В этом было чтото особенно извращенное — миловидный юноша, привыкший к пассивной роли, пялил большого волосатого мужика, даже стонавшего по-женски.

— Да, да, еще, я сейчас кончу!.. — простонал Ваня.

— Смотри. За моей спиной стоял шкаф с зеркалом в одной из створок. Ваня посмотрел в ту сторону и увидел свои ступни у меня на плечах, свои похабно раздвинутые ноги. Он тоже впервые видел, как его имеют. В моем случае вслед за сексом всегда приходит отчуждение. Ты слишком открываешься, слишком многое себе позволяешь, чтобы после секса не видеть в партнере опасность. Естественно, в случайном партнере. Если даже в разговорах я не позволяю себе сказать лишнее, то есть чтото, касающееся лично меня и моей внутренней жизни, а не очередное общее место, что же говорить о сексе, изначально подразумевающем под собой физическую исповедь? А быть закрытым во время полового акта я не умею — лучше уж вообще избегать сближения. Однако доверие, которое вызвал Ваня, не ушло и после того, как я отдышался и заново начал себя контролировать. Очень часто получалось так, что после секса меня бросали, потому что это был случайный секс, а я своей моральной структурой оказывался неадекватен. С детства будучи очень чувствительным и чувствующим мальчиком, интимность сексуального контакта казалась мне изначально связанной с дальнейшим чувственным сближением. Не от романтизма, а от душевного воспитания, благодаря которому все мои эмоции следом за половым актом и становились несвоевременными, даже лишними. Ваня же был человеком благодарным. Пережив со мной неожиданное удовольствие, он, хотя и не был в меня влюблен, все же испытывал благодарность за подаренную свободу. При чем это не имело никакого отношения к моей проблематичной благодарности за оказанную сторонними людьми помощь, в сущности своей абсолютно неискреннюю. Большинство людей устроено очень странно — искренность из них плоскогубцами не вырвешь, но вот лицемерное чувство долга они испытывают с поводом и без повода. Новогодние подарки, например, делаются чаще всего из-за того, что мало кто хочет оказаться в глупом положении, заранее не заготовив сюрприз человеку, который тоже что-то может подарить. И вся канитель строится не на красивом желании порадовать близкого человека, искренне порадовать, а на вездесущем чувстве долга. Я должен радовать, я должен помогать, потому что меня радовали, потому что

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ЛИЧИНКА

мне помогали, иначе, что же обо мне подумают, как я буду выглядеть со стороны? Чувство долга у большинства в крови, оно нам дается с родительским воспитанием, которое в свою очередь строится на расчете, что дети будут всю жизнь обязаны своим родителям и также будут возиться с ними, повзрослев. Может быть, именно так все и должно происходить, но ведь не по обязаловке же; предполагается, что такие намерения идут от чистого сердца, от любви. Однако стоит покопаться, и все искреннее оказывается построено на долженствовании, что пошло, мерзко и, к сожалению, давно заведено. Когда меня, например, спас от смерти Коля, я на самом деле не почувствовал к нему благодарности, я только знал, что должен был как-то его отблагодарить и цинично отделался минетом. Глупо было бы предполагать, что оральный секс для меня сродни альтруизму. Я банально избавлялся от навязанного мне чувства долга, и не Колей навязанного, но мной самим же. Чтобы по-настоящему испытывать благодарность, надо человеком быть соответствующим, совершенно чистым в своих помыслах и действиях, удивительно открытым и искренним, и главное — любящим. Любящим не в межличностном отношении, а вообще в своей сущности. Лично я не такой и не побоюсь утверждать, что все человечество за исключением, наверно, двух-трех великих личностей — дерьмецо не чище. Правда, бывают случаи, когда даже самых прожженных циников можно заставить быть искренними. Так, иногда всеми пинаемые, игнорируемые и презираемые люди переживают приступы любви к тем, кто всего лишь обратил на них внимание, словом или поступком дал им вновь почувствовать себя нормальными. Это эффект неожиданности, когда ты вроде бы ставишь на себе крест, а кто—то переворачивает все твои представления о том, или ином предмете. Нечто подобное я наблюдал как раз на примере Вани. Он оказался в нетипичной, неожиданной ситуации и спонтанно отреагировал на оказанное мной внимание благодарностью. К тому же он был несколько инфантилен, чтобы сделать это с простотой. Именно так в дальнейшем я объяснил себе причину, по которой рассказал Ване то, что до него никому рассказать не мог. Наверное, именно острота ощущений во время секса с Ваней и напомнила ту сцену из прошлого, оказавшую на меня столь пагубное влияние. Никогда с тех пор я не уважал и не ценил себя, никогда не верил в окружающих. Произошло неожиданное столкновение с вседозволенностью, которая по мнению глупцов наделяет человека силой и могуществом, а на самом деле только подводит его к полной моральной деградации.

— Тебе понравилось? — осторожно спросил Ваня, когда мы вновь забрались под одеяло, и наивность этого вопроса заставила меня хихикнуть.

— Мне было очень приятно. Ты не поверишь, но до тебя мне так приятно ни с кем не было.

— Да ладно, ты так говоришь, чтобы угодить.

— Но тебе же в радость.

— Не стоило только ради этого.

— Я говорю правду, но попытайся понять такую вещь, я не люблю секс, он у меня ассоциируется с собственным ничтожеством. Я трахаюсь и осознаю свою слабость.

— Ну и не трахайся в таком случае.

— И рад бы, только не забывай о похоти. Она-то и есть слабость, а контролировать ее или хотя бы превращать во что-нибудь другое научились очень немногие.

— Кто, например? Мы лежали обнявшись. Я положил голову Ване на грудь, а он время от времени, как будто успокаивая, чмокал меня в затылок.

— Витгенштейн, например.

— Кто-кто?

— Философ один. Неважно. Его, кстати, тоже тянуло к мужчинам, и он тоже считал это мучительным пороком. Но ему хватило сил преобразовать свою похоть в нечто большее. Некоторые считают, что, сублимировав тягу к мужчинам, он и стал великим мыслителем.

— Сублимировав?

— Ну да, преобразовав низменное в нечто высокое, это психологический термин. Видишь, разницу? Он не подавил свою похоть, а преобразовал ее, то есть не просто задвинул подальше, а нейтрализовал и стимулировал таким образом мыслительные функции.

— То есть ты утверждаешь, что стать гением можно «нейтрализовав» похоть?

— Видимо, надо изначально быть гением, чтобы совершить нечто подобное.

— А твоя проблема в чем? Ты ведь не гений. Расслабься и получай удовольствие.

— Ба! Какая мысль! Что бы я без тебя делал, Ваня? Ты просто возродил мою веру в жизнь.

— Не издевайся.

— Наверное, у меня есть веская причина не мыслить просто.

— И в чем же она?

— Об этом не так уж просто говорить, как ты предполагаешь. Дело в том, что я соврал — мне уже было однажды хорошо в постели.

19

Художественная литература. Хроники нашего времени.

— Я так и знал...

— Не гони лошадей. Этим доставившим мне наслаждение человеком был не кто-нибудь, а мой отец.

— Отец?!

— Не ори.

— Отец? Ты спятил? Черт... Не знаю, что и сказать.

— А ничего и не надо говорить, я уже все возможное себе сказал.

— Он изнасиловал тебя?

— Нет, наверное, наоборот.

— Ты точно спятил.

— Это не смешно, Ваня. Ведь этот случай в моей жизни был определяющим.

— Ты зол на отца?

— Я его ненавижу... Понимаешь, такое можно и простить, но я не в состоянии.

— Может, все-таки расскажешь, как это произошло?

— Мы жили с отцом вдвоем, мама ушла, когда я еще был маленьким. Она никогда не искала встреч со мной, а я никогда ее не винил, потому что вдоволь насладился невыносимым нравом отца и прекрасно понимал, почему мама сбежала.

— Он тебя бил?

— До этого редко доходило, но он был крайне вспыльчивым. Выходил из себя по каким-то глупейшим поводам. Еще он был очень строг и мало что мне позволял, хотя и любил очень. Побивал он, кстати, свою мать. Наблюдая за их отношениями, я и понял, что папа не очень уравновешенный человек... В общем, однажды, это случилось, когда мне было тринадцать лет, мы с отцом ночевали на даче, и к нам в дом забрался вор. Папа припугнул его холостым выстрелом и, так как я еще очень долго не мог успокоиться, положил меня спать с собой. Я терпеть не мог наш загородный дом. У отца была странная мания максимально его благоустроить и окончательно переехать туда жить. Он не жаловал людей, был очень закрытым, поэтому и мечтал засесть в своей крепости, но своим единомышленником, к несчастью, считал именно меня. Отец планировал воспитать меня крепким, грубым мужиком, что совершенно не вязалось с моей мягкой, с детства женственной натурой. Представляешь, как он негодовал, когда понимал, что куклы для меня куда интереснее, чем забивать гвозди и орудовать рубанком?

— Не представляю тебя с рубанком.

— Тем не менее, все дни, проведенные на даче, я держал в руках только инструменты. Безумная скука. Была еще одна причина, по которой задерживаться на даче я не любил. В городе папа целыми днями пропадал на работе, и мы виделись только по вечерам, а за городом он был везде и всегда. Никакой личной жизни.

— Ты же был маленький.

— После одиннадцати я начал задаваться соответствующими возрасту вопросами.

— А что у меня такое между ног?

— Угу. Этим вопросом я впервые задался именно на даче, и соседские мальчишки объяснили мне, что это такое, как это работает и какими альтернативными способами можно от этого получить удовольствие. Отец ведь не занимался моим половым воспитанием. Правда, я с трудом себе это представляю. Где-то в двенадцать я уже начал заниматься онанизмом и, естественно, очень боялся, что отец меня рассекретит. Еще хуже было то, что в своих сексуальных фантазиях я видел по большей части мальчиков.

— Ты считал себя ненормальным?

— Нет, совершенно не так. Я боялся отца, а свои фантазии и предпочтения считал вполне естественными.

— Ты начал рассказывать о случае на даче.

— Да-да. Отец положил меня с собой и очень скоро заснул. А я не умею спать с кем-то, сам по себе тяжело засыпаю, да еще боюсь потревожить чужой сон. Отец нестерпимо храпел, постоянно ворочался, я же на краю кровати призывал утро. И тут началось глупое. Я не мог справиться с возбуждением и начал дрочить прямо под боком у отца...

— Сумасшедший.

— У меня, наверное, было помутнение в мозгах. Знаешь, я попкой терся о его бедро, и страх, что он проснется меня только раззадорил. Потом он повернулся на бок и навалился на меня. Я, естественно, затих и через несколько минут тоже повернулся к нему. Папа спал. Я совсем перестал себя контролировать, скользнул рукой по его волосатому животу, и он не шелохнулся. Я дотронулся до его члена, тем временем мастурбируя свой.

— Боже.

— Отец перевалился на спину, но опять не проснулся, и тогда я стянул одеяло и стал изучать его тело. Потом перебрался к нему в ноги и дотронулся до его члена языком.

— Нет, ты меня разыгрываешь.

— Если бы. Дома я пересмотрел папину коллекцию порнографии и знал, что делать. Я сосал член, а он тем временем медленно разрастался.

— Твой отец не спал?

— Да. Я ничего не подозревал, пока он вдруг не застонал. Я страшно испугался, но он молча надавил мне на голову и заставил продолжить.

— Насильно?

— Нет. Понимаешь, я вдруг понял, что он лежал и получал удовольствие, он, может быть, даже не отдавал себе отчета в том, что происходит. И я тоже сбрендил.

20

— Жуть, значит, он тебя не остановил, не наорал на тебя?

— Он кончил мне в рот, потом обнял меня, поцеловал в ухо и опять заснул.

— Невероятно. Но за что ты его в таком случае ненавидишь? Ведь он не принуждал тебя, не сделал тебе больно, даже потом не унизил.

— Не знаю, поймешь ли ты. Поступив так, отец как будто благословил меня.

— На что?

— На порок. Своими действиями папа как будто показал мне, что так можно. А так нельзя. И именно тем, что он не избил меня и хотя бы в грубых выражениях не объяснил весь ужас моих действий, он как бы стер грань между «можно» и «нельзя». Он лишил меня морали.

— По-моему, ты додумываешь.

— Знаешь, притом, что папа был очень сложным человеком, он всегда оставался для меня авторитетом. Он мне многое запрещал и так меня воспитывал. Он меня колотил, но за дело. А в том случае, когда необходимо было проявить настоящий гнев, отец поддался собственной слабости и именно что благословил меня.

— Все-таки ты не прав. Ну, положим, он тебя наказал, но ведь таким образом не перевоспитать. Ты бы остался при своих желаниях, только подавлял бы их и боялся. Ты сам ведь сказал, что нельзя подавлять сексуальное влечение, нужно научиться его преобразовывать.

— Вань, проблема не в этом. Уже в двенадцать лет я был очень умным парнем, и объясни мне отец мой проступок — я бы понял. Через некоторое время я бы сделал соответствующие выводы, а так остался с фактом, что порок — это нормально и что даже мой отец не видит в этом ничего ужасного. Проблема не в сексуальной ориентации, а в узаконивании моим отцом похоти и греха. Ведь, в конце концов, избил же он меня за то, что я однажды убил котенка, и я моментально понял, что совершил что-то ужасное, а, чуть повзрослев, понял, что именно. Таким образом отец научил меня ценить чужую жизнь. Разве это не замечательный урок?

— Да, может быть.

— Проблема в попустительстве, оказанном умному человеку. А умным людям вообще ничего нельзя спускать с рук. Проблема в том, что на некоторое время папа отказался от ежовых рукавиц воспитания и позволил мне растерять жизненные ориентиры. Позже, может быть, я так и остался бы педиком, но идеально знал бы, что нельзя следовать своей слабости и четко бы представлял, что такое похоть. С тех пор я аморален, я постепенно деградирую. Я даже знаю, в чем моя проблема, но не могу ее разрешить при всем желании, потому что подсознательно с некоторых пор не считаю это проблемой. И отец как несомненный для меня авторитет дал добро не только на похоть, но вообще на порок.

— И как же ты теперь?

— Я хочу себя изжить. Ты не заметил кое-чего схожего в моих взаимоотношениях с отцом и с тобой?

— Нет. Надеюсь, это разные вещи.

— И ошибаешься. Ситуация повторилась. Я только что способствовал твоему разложению, я дал тебе понять, что испытывать похоть и удовлетворять ее по одному только желанию — можно и нужно. Я как оружие замедленного действия, как моральная эпидемия. Ты уж извини, Ваня, но и до тебя я совратил не одного натурала, и ни один из них не сумел мне противостоять. Гуляет по миру такой мальчик, удивительно похожий на девушку, будит в нормальных мужчинах странные желания и удовлетворяет их. И ни разу он не встретил действительно сильного человека, способного дать ему отпор, а все остальные были заражены его порочностью. Этот мальчик мечтает, чтобы его уничтожили. Просто квайдан какой-то.

— Чего?

— Японские истории о злых духах.

— Мне кажется, ты как-то слишком себя ненавидишь и опускаешь.

— Поверь, заслуженно.

— Нет, так нельзя. Это нездоровое поведение.

— Ладно, Ванечка, я как-нибудь справлюсь.

— И оружием себя называть, эпидемией — это как-то...

— Патетично?

— Нет, скорее, незаслуженно.

— Смотри-ка, кто такой Витгенштейн, не занешь, что такое сублимация и квайдан, не знаешь, а вот слово «патетика» тебе знакомо. Ты еще не конченый человек. Ваня засмеялся. Он крепко сжал меня в объятьях и сказал: — Не знаю, что у тебя там в голове происходит, но запомни одно — ты меня не развратил, ты доставил мне редкое удовольствие. Мне было очень хорошо.

— Да-да, я знаю. Отец на следующее утро сказал мне почти то же самое и, хотя между нами вплоть до его смерти ничего больше не происходило и папа старался быть со мной вдвойне нежнее и внимательнее, для меня это был отнюдь не добрый знак.

— Я лучше пойду, хороший. Меня ведь Крис ждет. Чтобы не быть заподозренным, Ваня разыграл замечательный спектакль. Я даже не подозревал, что он способен на подобные изящные интриги. Ваня оделся, попросил у меня бритву и слегка исцарапал свое лицо, затем испачкал

пылью со шкафа свитер, лицо и руки и помахал мне на прощание. Он тихо выбрался из комнаты и зачем-то удалился в подъезд. Через пару минут раздался звонок в дверь, и открыть вышел Дэн. Я все слышал. Ваня сказал, что он по пьяни решил прогуляться и на улице его избил какой-то бомж. Послышался взволнованный голос Крис. Мальчики из третьей комнаты даже решили мстить за друга и компанией отправились искать мифического драчуна. Счастливого пути. Около полудня Крис позвала меня к телефону. Я спал всего четыре часа, но чувствовал себя на удивление бодро. Звонил Валентин.

— Алло, вы слушаете меня? — в его голосе прорезались тревога и между тем какой-то неуместный азарт.

— Да-да, говорите.

— У меня печальные новости, но все-таки я достиг коекакого результата.

— В чем именно?

— В вашем деле.

— Ну, и?..

— Деньги вам тоже не удастся вернуть, как и квартиру. Всю сумму вы передали Архитектурному Совету Москвы, благотворительность такая, понимаете?

— Это на меня не похоже.

— Проблема в том, что ваш счет в банке тоже переведен на имя Архитектурного Совета, то есть та сумма, которую вы получили за квартиру и все ваши деньги вообще. И это опять же распоряжение с вашей стороны, я видел документы. Не сказал бы, что новость Валентина меня удивила, наоборот, чего-то подобного следовало ожидать. Уж не знаю, какого черта со мной случилось до амнезии, но серьезных дел я таки успел напортачить. Или меня насильно заставили, или это правда была целиком моя воля. Опять же совсем не удивлюсь, если меня никто не принуждал.

— Такое ощущение, что я готовился к чему-то важному, поступая с собой таким образом. Вы понимаете, к чему я клоню, Валентин? Сознательный отказ от квартиры, от всех сбережений... Я ведь не в какую-нибудь эмиграцию собирался, я скорее всего готовился к смерти.

— Что это вы такое говорите?

— Сами подумайте, все складывается. Этими действиями я сознательно поставил себя в очень трудную ситуацию, когда или становятся отшельниками, питаются лесными ягодами и заботятся исключительно о духовном развитии, или заранее знают о летальном исходе. Обрекать себя на духовные поиски где-нибудь в горах Урала или лесах Тайги я точно не собирался... Неожиданно я расхохотался. Валентин терпеливо ждал объяснений.

— А, может быть, я все-таки выбрал лесную жизнь отшельника и по неопытности чуть в этом лесу не сдох. На меня опять напал истерический смех.

— Ладно, думаю, вам стоит успокоиться, — сказал Валентин. — Я продолжу свое расследование. Кстати, если хотите, можем сегодня вечером вместе поужинать. Я согласился и повесил трубку. Мое и до того тяжелое положение заметно ухудшилось. На счету в банке лежали все деньги, полученные в наследство от отца — сумма не малая, ежемесячно приносившая проценты в несколько тысяч долларов. Я не помнил об этом из-за амнезии, но, даже вспомнив, поделать ничего не мог — всеми моими сбережениями отныне распоряжается кучка бесталанных чиновников. И, может быть, именно я способствовал финансированию уродливых проектов неудачников вроде моих соседей, так что все проклятья со стороны приверженцев минимализма и людей с хорошим вкусом теперь по делу падали на мою голову, на меня, горе-мецената, нищего-эксцентрика. Да о чем я вообще думал, так себя подставляя?! Целый день я огрызался на соседей, в особенности на Ваню, не вовремя мне подмигнувшего. Таким озлобленным они меня давно не видели. Вечерний ужин с Валентином тоже не принес облегчения — пришлось ждать два часа, а мой кумир так и не появился. Даже не соизволил позвонить и извиниться. Ведь я сидел в кафе «Совсем больные» за столиком для двоих, и все заведение смотрело на меня с нескрываемым ехидством, как на человека, отчаянно пытающегося убедить окружающих, что его личная жизнь бьет ключом. На следующий день произошло странное событие. Я вернулся в квартиру N44 из продуктового магазина и обнаружил у себя под дверью посылку внушительного размера. Ее доставили на мое имя курьерской службой, как объяснил Борщик, и я без особых сомнений решил, что это Валентин пытается загладить свою вину. Довольно нетривиальным способом. Я внес тяжелую коробку в комнату, поставил ее на кровать и надорвал обертку. Мне чудом удалось остановить рвотный позыв, кошка же отнеслась к содержимому вполне дружелюбно — там лежал мужской торс, труп без головы, ног и рук, но с синим члеником, скукожившимся до размеров лобкового волоса. Кошка терлась о коробку, решив, что ее наконец-то будут угощать свежим мясом, а я еще подумал, что у моей Венеры появился завидный жених.

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени. Через пятнадцать минут в комнате было человек двадцать народу. Следственная бригада, знакомый участковый, какие-то зеваки, все мои соседи, вместе смотревшиеся еще глупее, чем по отдельности, — в общем, полноценная вечеринка. Труп оказался совсем свежим, мало того, что от него не пахло, он еще и обмерзнуть не успел. Личность, естественно, установить не удалось.

— Видимо, это дело рук местного маньяка, — сказал участковый. — Подобные посылки подбросили в несколько организаций и даже ресторан. По точному адресу труп прислали впервые. Участковый проникся ко мне лучшими чувствами, когда я спросил, как поживает его дочка. Теперь он мне все подробно объяснял и считал за полноценного человека. Очень быстро удалось выяснить, кто именно доставил коробку, здесь помогли показания Борщика, запомнившего лицо курьера. Это, действительно, была курьерская служба, но их клиент пожелал остаться анонимным. Письмо с оплатой услуг и адресом доставки тоже ничего не проясняло, однако из него явствовало, что вышла ошибка. Я к этому делу не имел ни малейшего отношения. Посылку должны были доставить по схожему адресу, но курьер спутал корпуса, а имя счастливчика из квартиры N44 соседнего дома совпало с моим — фамилии были разными, но Борщик этого не знал и решил, что посылка мне. Здесь, правда, следствие оказалось в тупике, потому что по нужному адресу никто не проживал. Пустая квартира в доме на снос. От меня, конечно, отстали, вечеринка закончилась, не удалось избавиться только от гнусных ощущений. Это была необоснованная паранойя, но я твердо верил, что ужасная посылка попала туда, куда надо. Моя версия базировалась на зыбких аргументах: имена и адрес частично совпадали; в квартиру, где никто не живет, слать посылку, прибегая к курьерской службе, никто бы не стал; у меня есть торс Венеры. Последнее особенно пугало — ктото знает, что в моей комнате стоит этот торс и кто-то специально подбросил мне труп без конечностей. Значит, за мной следят, на меня имеются виды. Еще я очень боялся, что труп принадлежит кому-то из моих знакомых. Валентин пропал, с Диего я давно не общался, Ваня уехал погостить к родителям. Но вскоре мне позвонил участковый и, проявив удивительную чуткость, сообщил, что это труп одного без вести пропавшего человека, имя которого мне, к счастью, ничего не сказало. Он находился в розыске несколько месяцев, но именно сегодня поблизости от Маяковской нашли остальные его конечности. Маньяк всегда разбрасывал части трупа неподалеку от места, куда приходили посылки. Голову несостоявшегося жениха моей Венеры обнаружили в песочнице на детской площадке около Патриарших прудов. Валентин, между тем, так и не появился. Более того, я звонил справиться о нем у Нины Владимировны, но никто к телефону не подошел. Я звонил много раз и в середине рабочей недели. Все это казалось подозрительным. Мне на помощь вновь пришел Диего, в святости которого я почти уверился. Он, правда, убеждал меня, что делает все по наставлению Лены и вся его помощь и проницательность вдохновлены именно ею. Ведь он обещал не появляться в Марокко, не восстановив мое благополучие. Наверно, это было хорошим стимулом. Но абсурдной задачей.

— А если вся эта история вообще не закончится? — спросил я Диего, пересказав ему события последних дней.

— Тогда мы поедем в Марокко вместе.

— С ума сошел. Для меня не существует этой мифической Страны Богатых, понимаешь? Я знаю, что если мне здесь хреново, значит, нигде не будет хорошо. И иллюзиями себя тешить не собираюсь. Давай так, если в течение года, пока Лена путешествует по Европе, все это не решится — ты бросишь меня и позаботишься о себе. Вернее, не давай, а именно так и будет. Это мое требование. Нечего вам с Леной возиться со мной, как с инвалидом, который даже посрать сам не может.

— Зачем ты так?

— Затем, что я могу посрать самостоятельно.

— Но мне правда в радость тебе помочь.

— С чего это?

— Ну, знаешь, тогда в Португалии я не столько отстаивал права общества, сколько чувствовал себя в центре событий. С тобой то же: как будто это детектив какой. Я ударил Диего подушкой.

— Расчетливая сволочь! Мы сидели в моей комнате (Диего пришел без звонка, но очень вовремя, поэтом я и подумал, что он наделен каким-то святым даром) и разрабатывали план дальнейших действий.

— Боюсь вас всех разочаровать, а ты не первый, кто говорит о «детективности» моей жизни, но развязка, скорее всего, выйдет тривиальной.

— Типа наркомафия?

— Только этого мне еще не хватало.

— Мне почему-то кажется, что мир катится к черту...

— Не без основания.

— ... и что все проблемы теперь получат какое-то уродливое, неприятное разрешение...

— А когда они, интересно, получали приятное разрешение?

— Ты меня не слушаешь.

— Я чего-то не пойму, о чем ты, об Апокалипсисе, что ли?

— Нет, о том, что за ним, после то есть. Вот люди сходили с ума, типа новое тысячелетие, ну, если Конец Света не наступил в этом году, то обязательно случится в следующем. А я думаю, что он уже произошел, и никто не заметил. Люди ведь все очень плоско представляют, им обязательно спецэффекты подавай вроде извержений вулканов, землетрясений и сошествия Бога там или еще кого. Все намного тоньше.

— Ты хочешь сказать, мы живем в постапокалиптическое время?

— Да. Мир сейчас себя изживает... Он издохнет медленно, незаметно. Все началось с моральной деградации человечества.

— Не только моральной, позволь заметить.

— Знаешь, даже если той фигни с отвернувшимися богами не существует, я склоняюсь в нее поверить.

— Как же надо было нам, землянам, извратиться, чтобы боги окончательно от нас отвернулись? Они, такие всегда великодушные, терпеливые, и вдруг ушли.

— Не вдруг. Просто пациент безнадежен.

— Ведь это очень грустная история, Диего. Я, конечно, редко об этом думаю, но если мы и вправду потеряли бессмертие, — это чрезвычайно тоскливо. Люди большей часть не боятся смерти, они не боятся ее так, как стоило бы. Одна мысль, что ты никогда больше не будешь существовать, действовать, думать, ужасна, но она становится в сто крат страшнее, когда ты осознаешь, что вообще окончательно и бесповоротно исчезнешь. Идея воссоединения с Богом была по крайней мере гуманна. От человека оставалась какая-то истинная частица, даже если он всю жизнь был паскудой, в нем была эта частица истины и света, и в конце она должна была вернуться домой. А теперь даже она исчезнет. Абсолютная пустота. Никто не спасется?

— Не знаю.

— Я ведь не верю в Бога. Но я верю, что человечество погребено под собственным ничтожеством. Право окончательно и бесповоротно исчезнуть оно заслужило вековой борьбой.

— Тут тоже есть противный момент. Я лично считаю, что раньше, да даже в XIX веке, человечество было духовней. Оно как-то успело совершенно замараться в течение одного века. По той фантастической версии об отвернувшихся богах, они ушли как раз к началу XX века. Значит, было из-за чего.

— Может быть, они спасовали перед торжеством технологий?

— Сознание человека позволило технологиям восторжествовать, а с ними и бездуховным идеям, материальным ценностям, оно уже было готово к такому повороту. Не сами технологии все это обеспечили. Слушай, как ты можешь об этом говорить, ели не веришь в Бога? Так ведь полный бред получается.

— Я рассуждаю абстрактно, с философской точки зрения. Придраться не к чему. Мои рассказы о Валентине вызвали у Диего раздражение.

— Да кто он вообще такой?

— Ходячий аргумент в пользу эвтаназии...

— Почему, объясни, ты ему веришь? Он самый подозрительный в твоей истории, и надо же было в него влюбиться. Твое чувство делает тебя пристрастным.

— Он очень последователен в своей версии.

— Вот именно. Есть такое понятие в медицине — индуцированная память. После черепно-мозговых травм человек может забыть, что с ним произошло до сотрясения и даже после. Но постепенно ему расскажут, как все случилось, и человек увериться, что все было именно так, он будет считать своими собственными воспоминаниями чужой рассказ. Положим, Валентину выгодно, чтобы ты поверил во что-то определенное и он добился в этом заметных успехов.

— Почему он в таком случае не рассказал мне все сразу, обстоятельно, зачем он тянет время, якобы занимаясь своим расследованием?

— Потому что ты скептически настроен. Он будет выдавать тебе информацию дозами, постепенно, чтобы создать иллюзию, будто это твое расследование, будто это ты своими силами постигаешь истину.

— Мне трудно в это поверить. Как и в то, что у меня была черепно-мозговая травма.

— Почему же? У тебя амнезия, у тебя мигрени, на твой мозг определенно было какое-то влияние извне, необязательна же рана. Ты ходил к врачу?

— Ходил. Это плохо закончилось.

— Какой диагноз?

— Да откуда я знаю? Врач умер, не успев меня даже осмотреть. Диего расхохотался.

— Так сходи к другому или ты думаешь, над тобой проклятье?

— Мне как-то спокойней страдать и мучиться.

— Ладно, об этом мы еще поговорим. Вернемся к Валентину...

— Он хороший.

— Сомневаюсь. Ему так на руку твоя любовь. Знаешь, если он имеет дела с убийцами твоего отца, так, наверное,

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ЛИЧИНКА

и сам не чистюля. В бизнесе свои правила, усвой. Они никоим образом не совпадают с правилами мира, о котором ты читал в книжках. Любовь, добро, красота. Да о чем ты? Валентину главное спасти собственную шкуру и он будет тебя только поощрять. Естественно, в бизнесе, как и в политике, если это не одно и то же, есть свой кодекс правил, но понятия любви и нравственной чистоты ему противоречат, а значит, отметаются как ненужные, мешающие.

— У меня не завидное положение. Мир из книжек? Последняя книжка, которую я прочитал, была дневником одной девушки как раз в том же положении, о котором ты рассказываешь. Она очень любила своего отца, гения от науки, а он ее вообще не замечал, как и не заметил того, что она сознательно опустилась на дно, стала шлюхой, наркоманкой, алкоголичкой и в результате покончила жизнь самоубийством, хотя боялась этого больше всего на свете. А ее отец? Он забыл, что такое отцовские чувства, любовь, сострадание ради своего дела.

— Это твоя история.

— Нет. Девушка знала, на что идет. А я в дерьме не по собственному желанию. Хотя по версии Валентина, если таковая существует, именно так и выходит, я наставил подписей в смертельных документах, отправился в лес, разодрал на себе одежду, связал руки и... В общем, поставил себя хорошую такую подножку. Вот в это я верить отказываюсь, хотя и люблю Валентина до самозабвения.

— Не верь ему.

— Черт, какой же ты мнительный. Надо же хоть во чтото верить.

— Все мои друзья говорят, что я мнительный. Я, например, убежден, что детский мир рухнул не случайно.

— Тут не надо быть подозрительным, это предопределено процессом взросления. Детский мир рушится с получением опыта, физического по большей части...

— Ты не понял. «Детский мир» — магазин.

— Рухнул?! Да ты что?

— Говорят, старая постройка, трещины какие-то не заметили. Обрушились три стены и почти все внутренности, около тысячи жертв. Ты, вообще, газеты читаешь?

— Нет. В квартире N44 нет даже телевизора. Никто ни о чем не знает. И ничем не интересуется.

— Странно. Это пару недель назад случилось. Должны были хотя бы слухи дойти.

— Ты поживи здесь пару недель заместо меня — совсем удивляться разучишься.

— Вот, кстати, эта квартира. Какого черта ты здесь торчишь? Наверное, твой Валентин не раз сказал, что это твой новый дом, что надо его любить. Тебя здесь пришьют случайно, и все дела с концом.

— Я не могу вернуться домой. Вдруг Валентин говорит правду, в таком случае моя жизнь в опасности, а квартира N44 идеальное место, чтобы о тебе забыли окончательно.

— Давай действовать, забудь о Валентине.

— Что ты предлагаешь?

— Установим за твоей настоящей квартирой слежку, узнаем, кто туда ходит, убедимся, кто твои настоящие враги. Дальше будем решать по ситуации. Сейчас мы поедем к тебе домой и попытаемся определить, что могло заинтересовать кого бы то ни было в твоей квартирке. Должно же быть хоть что-то.

— А это и вправду детектив. Профессионально работаешь, Диего, журналистский опыт?

— Положим.

— Еще одна деталь. Вот ты наезжаешь на Валентина, а он уже несколько дней пропадает. Я волнуюсь. У него в офисе никто не подходит. Ты можешь по номеру телефона определить адрес и глянуть, что там делается?

— Раз плюнуть.

— В таком случае узнай адрес и юриста со стороны моих врагов, этого Тобольцева. За ним послежу я. Зайдем с нескольких сторон, так будет эффективней.

— Вот это хороший мальчик. Поехали. Пока мы ехали ко мне домой, Диего сделал несколько звонков. Узнал адрес Валентина и Тобольцева, вызвал в Брюсов переулок некого Пашечку-ключника. Забираться в квартиру моим окольным способом было как-то глупо. Пашечка-ключник славился гигантской коллекцией отмычек и дубликатов ключей и согласился следить за квартирой. По дороге Диего обратил мое внимание еще на одну странность.

— Этот труп, который к тебе попал, ведь он был свежий?

— Да, от него не воняло.

— А участковый потом сказал, что жертва без вести пропала несколько месяцев назад. Или это ты приврал?

— Нет, именно так он и сказал. Может, ошибся?

— Может быть. Но это странно, согласись. Получается, что до убийства мужчину держали где-то несколько месяцев.

— Торс, кстати, выглядел нормально. Никаких кровоподтеков, голодать этого мужчину тоже не заставляли. Просто отрезали конечности. Не думаю, что его похитили, наверное, он ушел из дома и через несколько месяцев попал под горячую руку маньяка.

— Все равно странно.

— Как раз для тебя, любителя всего подозрительного. Ты все-таки думаешь, что этот труп подбросили именно мне?

21

Художественная литература. Хроники нашего времени.

— Ты так думаешь. Пашечка-ключник. Удивительный тип. Мы столкнулись в подъезде, и я попервой вздрогнул, приняв его за человека моих врагов. Пузатый коротышка с ежиком на голове и шрамами на мясистой роже, зэк зэком. Диего даже не представил нас друг другу, позже объяснил, что Пашечка рукопожатия не любит, а рот открывает только по делу. Я вновь в своей квартире. Впервые за несколько месяцев попадаю сюда через входную дверь.

— С чего начнем? — спросил я Диего как более опытного авантюриста.

— С практически полезного. Возьми свидетельство о рождении, чтобы восстановить паспорт.

— Уже сделал. Я вновь полноценный гражданин неполноценной страны.

— А ты не теряешься, прыткий, по лицу не скажешь.

— Я нерасторопен только в движениях.

— Теперь попытайся вспомнить, все ли было так в квартире с твоего последнего посещения? Я прошелся по квартире, заглянул в шкафы, пошарил на полках.

— На первый взгляд здесь никого не было, хотя подожди...

— Что?

— Мебель здесь, в гостиной, как будто переставлена.

— Как будто?

— Я не обратил внимания в прошлый раз. Эти кресла поменяли местами. Но мало ли что взбрело мне в голову до амнезии, я мог и сам их переставить. Я вообще, как выяснилось, славился эксцентричным подходом к вещам до потери памяти.

— Нет, сосредоточься. Это ты их переставил?

— Зачем? Они почти одинаковые, только вот резные украшения на спинках отличаются, так бы я, конечно, не заметил.

— Ты часто переставлял мебель в квартире?

— Озверел, что ли?!

— Значит, это кто-то другой. Ищи еще. Не спеши, Пашечка-ключник позвонит нам, если сюда кто-нибудь направится.

— Мы не успеем выйти.

— Он задержит их.

— Открывая рот только по делу и не поощряя рукопожатия? Да, этот человек с первого взгляда вселяет доверие.

— Он профессионал и что-нибудь придумает, не паникуй.

— Вот, что непонятно. Квартира мне больше не принадлежит, казалось бы, покупайте хоть новую мебель. Зачем осторожничать? Переставлять надо все с размахом. Погляди, они брались за кресла так, чтобы не задеть пыль на подлокотниках. Бред. И все ради кресел, стоящих друг от друга на расстоянии двух метров.

— А что у тебя со вкусом?

— Поосторожнее.

— Я имею в виду, ты любишь антиквариат?

— Нет, это папа коллекционировал. Он очень любил мебель в стиле ар-деко, все, что ты здесь видишь, в стиле ар-деко, даже настольные лампы и ручки на дверях.

— Богато.

— Лавка старьевщика. Ар-деко довольно тяжелый стиль, какой-то перегруженный. Я предпочитаю конструктивизм. Минимализма мне дайте.

— Ты не любишь эту квартиру?

— Почему? Наоборот. Я привык к этой мебели и поэтому не продал ее после смерти отца. Не променял на белые стены, белые полы и потолки, белую мебель и по черной детали в каждой комнате, чтобы... хоть как-то ориентироваться в пространстве.

— О'кей. Что-нибудь еще подозрительное?

— Чаю хочешь?

— Не стоит оставлять следы.

— Скучно-то как в этом детективе. Даже не расслабишься и не выпьешь чашку чая в файф'о'клок.

— Работай давай! — в шутку прикрикнул на меня Диего. Я в очередной раз прошелся по квартире. Ничего. Они, видимо, страстно не хотели оставлять следы. Кто бы «они» ни были. На журнальном столике около моей кровати стоял японский радиоприемник крохотных размеров, обычно я использовал его в качестве музыкального будильника. Он был подключен к сети. Тут меня поджидала еще одна улика. Я включил радио и обнаружил, что оно настроено не на мою любимую волну, а на какую-то вообще несуществующую. 1017AM — только шуршание и какой-то тонкий, тихий писк, напоминающий гул высоковольтных проводов. Я позвал Диего.

— Здесь какая-то станция вещает?

— Ничего не знаю.

— Обычно я слушаю FM-диапазон, ну, может быть, только BBC, но оно на другой волне. А эту кто-то выбрал, случайно она возникнуть не могла. И еще я бы не забыл отключить приемник из сети, куда-то уезжая.

— Добро пожаловать в клуб мнительных. Больше в квартире найти ничего не удалось. Диего наставил Пашечку смотреть в оба, сообщать обо всех гостях и подсаживать им проверенных ребят на хвост. Затем вдво-

22

ем мы отправились в бар «Пекин», где уже пятнадцать минут шел мой концерт. Видимо, я исполнял «Pack your memories and leave» из репертуара Vaya Con Dios. На новый гонорар помимо прочего я купил хороший охотничий бинокль. Это произошло на следующий день после концерта, и уже вечером мне представилась возможность наблюдать сгорбленную фигуру Тобольцева, мелькавшую в окнах его квартиры около Яузы. Я следил за ним из подъезда соседнего дома, только и успевая прятать громоздкий бинокль от излишне подозрительных старушенций. Они не крестились. Тобольцев был молод. Пожалуй, слишком молод для ответственной работы на моих врагов. Или я себе льщу? Двадцать три, не больше, только, наверное, закончил, юридический и сразу оказался в лапах рэкетиров. Что-то в его сутулости и всклокоченных волосах говорило о недовольстве собственной участью. Но я ему не сочувствовал, он мне не нравился. Хотя бы из-за перспективы всю ночь ждать его в Порше, чтобы проследить дальнейшие передвижения. Окна в машине запотели. Я отогревал себя крепким чаем из термоса и гитарным нойзем My Bloody Valentine. Где-то в восемь утра юрист выбежал из подъезда, забрался в грязную Ауди и выехал на Бульварное кольцо. Мне не следовало попадаться ему на глаза, мало ли какую еще роль он сыграл в моей жизни, хотя его лицо казалось мне совершенно незнакомым. Я ожидал сопроводить Тобольцева до места работы и таким образом выяснить, где могут заседать мои настоящие обидчики, однако планы резко переменились, когда Ауди затормозила около Библиотеки им. Ленина. Неужели этот придурок к тому же аспирант? Тобольцев, действительно, направился к главному входу в библиотеку, размахивая на ходу кейсом. На мою удачу, кроме свидетельства о рождении, из своей квартиры я захватил и все остальные более или менее важные документы. Среди них был и пропуск в Ленинку, который я так не разу и не использовал. Пока все складывалось на редкость успешно, и тем вероятней становилась возможность какого-нибудь глупейшего прокола, вроде не продленного пропуска или клубного дня в библиотеке. Тобольцев сдал в гардероб плащ, поздоровался с кемто на контроле и бодренько побежал в недра здания. Особенно высока была вероятность того, что я его потеряю, не замечу в каком-нибудь зале или столкнусь с ним лицом к лицу в курилке. Не все же ему красоваться передо мной своим прилизанным гелем затылком. Мы остановились в Академическом зале. Тобольцев получил какие-то бумаги и уселся их изучать. На большом расстоянии это напоминало схемы, но чего именно я определить не мог, к сожалению, бинокль остался в машине. Совсем близко подходить не хотелось. Побежали часы. Тобольцев углубился в документы с азартом, вполне может быть, мне привидевшимся. Я уже не мог изображать из себя впечатленного красотами сталинской архитектуры иностранца и давать круги по балкону Академического зала. Рискуя потерять объект слежки, я отправился в легендарную курилку библиотеки и чуть не заснул на диванчике с зажженной во рту сигаретой. Меня отвлек старческий голос. Наверное, этот типичный «профессор» в роговой оправе и мышиного цвета (и качества) костюме разговаривал со мной уже давно. Мы оказались в помещении вдвоем, а он явно нуждался в покорном слушателе.

— Простите, я не расслышал, — кто вообще потянул меня за язык?

— Вы ведь читали свежий номер «МК»? — старикашка напоминал покойного Рихтера. Неадекватным блеском в глазах?

— Нет. Я не читаю периодику. И телевизор не смотрю.

— Телевизор смотреть не надо.

— А желтую прессу читать обязательно?

— В сегодняшнем номере «Московского Комсомольца» есть статья о рухнувшем «Детском мире».

— Это еще актуально?

— Приводится версия событий. Но они слизали все с моей статьи в журнале «Наука и жизнь» месячной давности, даже не сославшись на источник. Я подам в суд.

— Желаю удачи. Не стоит уточнять, что мои реплики «профессор» пропускал мимо ушей. Он был целиком поглощен своей поруганной честью.

— Извините, мне пора, — я попытался встать, но старик вцепился мне в рукав и слезно потребовал: — Прошу вас, выслушайте!

— Но я не юрист, там в зале сидит один, но он вас скорее подставит, чем поможет отсудить деньги. Уж доверьтесь мне.

— Мне не нужны деньги.

— А у меня даже выбора нет.

— В «МК» нельзя печатать статьи с подобными версиями. Они тут же обретут качество дешевой сенсации, а мое исследование очень серьезное. Исторически важное.

— Дорогой мой, я не работаю в этой газете, чего вы от меня хотите?

— Как я теперь докажу общественности?

— Сходите на Красную площадь и потребуйте всеобщего внимания. Костлявые пальцы «профессора» больно жалили меня сквозь рукав. Я сделал еще одну попытку вырваться, но тщетно. Надо было его успокоить.

— Так что за версия? И какие вообще были?

— Сначала утверждали, что это взрыв. Но это глупо. Пришли к выводу, что обрушению способствовала трещина в стене здания. Но почему именно эта стена осталась цела?

— Понятия не имею. Ее подпёрли пострадавшие?

— Естественно, в газете воспользовались моей теорией о смертности материальной оболочки.

— Они любят громкие заголовки.

— Я бы простил им даже отсутствие ссылки, но они полные профаны. Это ведь не шутки! Так можно вызвать всеобщую панику. Научное открытие необходимо или преподносить профессионально, или делать государственной тайной.

— Так что с оболочкой?

— Она смертна.

— Мы вернулись к тому, с чего начали. До свидания.

— Постойте! У любой материи есть свой цикл существования, но она неминуемо приближается к самоуничтожению. К смерти. Почему если такой цикл присущ человеческому телу, не предположить, что по схожей схеме развиваются и остальные объекты? Скажем, камни. Я не хочу пичкать вас терминологией...

— Сделайте одолжение.

— ... но камень то же, что и тело, — смертное существо. В наш век заканчивается цикл существования многих оболочек. Они просто пришли к этой точке. Здесь нет сенсации, мы просто изначально об этом не думали. Старались не думать. Однако скоро истрется большинство известных пород почвы. «Детский мир» рухнул потому, что закончился цикл существования камня, из которого он был сделан. Вы понимаете?

— Естественно.

— Было глупо предполагать, что камень вечен. Подобно плоти в нужный момент он обращается в прах. Любая материальная оболочка лишена бессмертия.

— С недавних пор и нематериальная тоже. Старик замолк и посмотрел на меня с удивлением. С какой стати я начал оправдываться?

— Это уже метафизическая теория, совсем свежая. Душа, как выяснилось, тоже имеет свой цикл существования, она вовсе не бессмертна.

— Вот именно! — заорал «профессор» и я понял, что меня больше всего в нем угнетало. Запах лука изо рта.

— Вы абсолютно правы! Но можно заслужить бессмертие. Тяжелым трудом, но можно.

— На этой оптимистической ноте мы и расстанемся.

— Нет!

— Я и не надеялся.

— Человек может заработать бессмертие. Духовной работой. Нешуточной. Если раньше нам гарантировали бессмертие, церковь гарантировала, вера гарантировала, то теперь придется добиваться всего самостоятельно. Бог уже не помощник, он обессилел. Церкви ведь снесли. Да и как может Бог способствовать лени? Люди, веря в него, стали ленивыми, они не верят в него, они верят в возможность. Что же получается? Бог занимается попустительством?! Этому не бывать. Если ты хочешь быть бессмертным — надо заслужить! Мне надоел его визгливый крик и на этот раз, извернувшись, я схватил его за плечи и стал изо всех сил трясти.

— Послушайте меня! — кричал я на него. — Только послушайте меня! Старик присмирел.

— Вы... вы... вы... — в его глазах показалась наивная надежда на признание, на комплимент. Он рассчитывал, что за «вы» последует «гений» или, по крайней мере, «спаситель», но в последнее время мне хватало сил только разочаровывать. Я заключил: — Вы Кащенко!!! «Профессор» обмяк, а я побежал к выходу. Надежды на счастливое избавление, правда, не было. Старикашка быстро опомнился и, сотрясая воздух своей тростью, заковылял следом за мной.

— Бусы! — орал он на всю библиотеку. — Бусы! Бууусыыыыы!!! Никогда не надевайте бусы! Они иструтся прямо на вас. Какой стыд в приличном обществе! Бусы искрошатся на вашей шее и засыплются в декольте! За кого он меня в конце концов принимает? И где, черт побери, охрана?! Он может убить меня своей тростью, никто и не узнает. Я хотел вернуться в Академический зал, последний раз взглянуть на Тобольцева, если он все еще там, и уже дождаться его в машине. Я бегал по коридорам с высокими потолками и к своему ужасу убеждался, что не могу найти выход. Я заблудился. На пятки наступал психованный дедуля, поражая своей резвостью. Никаких других людей вокруг не было. Через некоторое время крик «профессора» заглох где-то сзади. Меня это не утешило. Как ни как я остался в полном одиночестве. Коридоры постоянно выводили или к запертым дверям с ничего не говорящими номерами, или к темным лестничным пролетам, невыносимо шибавшим

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени. мочой. Похоже, это была редко посещаемая часть библиотеки с плохим освещением, может быть, закрытая на ремонт. Мне просто не повезло. Испугавшись преследования, я свернул куда-нибудь не туда и создавалось впечатление, что все глубже и глубже в это «не туда» забивался. Звать на помощь мне не хватило духа. Я сел на перила лестницы, ведущей вниз. Закурил сигарету. Надо хотя бы найти окно и понять с какой стороны здания все это находится и в каком направлении стоит продвигаться. Нельзя нервно бегать по лабиринту, не подозревая, что это паутина и ты только соскальзываешь к ее центру. Пахло сыростью и мочой. Диего, наверное, уже узнал, что случилось с Валентином. Пашечка-ключник мог кого-нибудь заметить. Кошка скорее всего плачет или гадит на кровать. У всех активная, светская жизнь, один я сижу в пыли и даже не догадываюсь, куда пойти. Снизу послышались какие-то шорохи. Это были приглушенные шорохи. Я не мог отгадать, что их производит. Может быть, шум через стену, где как раз находится Академический зал. Эти звуки нельзя было бы различить, не присядь я на секунду, чтобы расслабиться и выкурить сигарету. Видимо, крыса. Шорохи становились настойчивей. Они не приближались, но как будто разрастались. Вариант с крысой тут же отпал. Я больше не мог их игнорировать. Или это была очень большая крыса, что тоже тяжело не принимать во внимание. Первым делом мне захотелось бежать без оглядки. Вспомнилась та пора в детстве, когда любой незнакомый дверной проем сулил опасность. Особенно, если за ним была темнота, или если ты был в темноте, а из-под двери сочился свет. Какой-то первобытный страх пред неизвестным, помноженный на детские болезненные фантазии. Мой самый большой детский страх представлял собой сочетание темного дверного проема, запаха хлорки и редкой капели. А на дверной косяк налипла пыль, колышущаяся при сквозняке. Наверное, в детстве я так и не решился заглянуть в подобный дверной проем и страх остался со мной навсегда. Сейчас он вновь материализовался. Слышался запах хлорки. Лестница уходила в темноту. Непонятными шорохами почти заглушалась редкая капель — то ли трубы протекали, то ли внизу раковина для уборки. Можно было убежать и продолжить поиски выхода, но мне вдруг захотелось бросить вызов первородному ужасу. Я стал медленно и тихо спускаться по лестнице. Страх мог и не возникнуть. Его распалили приглушенные шорохи, которые постепенно разрастались и все пытались мне что-то напомнить. Что это? Я считал ступеньки и старался понять. Страх здесь неуместен, ведь эти шорохи мне понятны, они земного происхождения, начисто лишены фантастики, надо только их узнать, и страха как не бывало. Я вглядывался в темноту, и как раз в тот момент, когда осознание почти пришло, шорохи стали громче и сменились другими звуками. Непонятно, как я не поседел до этого момента. Воображение рисовало червей, копошащихся в трупе, или полчища термитов, прогрызавших поверхность. Слишком громкий шаг, звуки резко оборвались, и из темноты на меня сверкнули желтые глаза. В следующий миг я был от этого места уже очень далеко. Никогда бы не предположил, что умею так быстро бегать. И еще никогда бы не подумал, что спутаю с чем-нибудь звуки, сопровождающие половой акт. Желтые глаза, злобно уставившиеся на меня сквозь темноту, принадлежали лохматому бомжу, по-собачьи пялившему свою подругу по несчастью — не менее грязную женщину в подобие кокошника. Меня душил истерический хохот. Никто даже не догадывается, что происходит в глубинах библиотеки им. Ленина. Отдышавшись, я вдруг решил, что бомж преследует меня. Он меня изобьет, ограбит или, чего хуже, изнасилует. Я четко слышал чьи-то шаги. В коридорах и так было темно, основное освещение ироничным образом создавал дневной свет из-под дверей, а горящие лампочки встречались очень редко. Вечер грозил мне кромешной тьмой. Шансы выбраться отсюда все уменьшались. Как раз на неосвещенном отрезке я и услышал чьи-то шаги. Они раздавались совсем близко, и у меня опять появилась возможность выйти из библиотеки с благородными седыми прядками. Если у меня вообще был шанс отсюда выйти. Для возмущенного бомжа этот невидимка двигался чересчур спокойно и дышал слишком тихо. Мне не оставалось другого, как идти по коридору в наугад выбранном направлении, ежесекундно рискуя столкнуться с опасностью. Как раз в тот момент, когда я решил, что эти шаги уж точно доносятся из-за стены и что паника совершенно напрасна (сердце стучало у меня где-то в горле), я впотьмах налетел плечом на шкаф, чудом не упал и уперся руками во что-то мягкое. Это «мягкое» мгновенно напомнило мне на ощупь свитер крупной вязки. Я взвизгнул, зажмурился и изо всех сил понесся к светлому концу длинного коридора. Погони, может быть, не было, но она мне казалась. Я наткнулся в темноте не на бомжа, а на кого-то совершенно другого, еще секунда, и я бы почувствовал его дыхание. Это был мой враг.

Какая-то незнакомая лестница привела меня в очередной коридор, освещенный получше, чем все прежние. Выбранная наугад дверь оказалась незапертой, на меня пахнуло пылью, где-то впереди блеснул уличный фонарь. Я был в книжном хранилище. Я бежал к окнам. Темно, но главное — добежать до окон. Если кто-то нападет из-за спины, можно разбить стекло, и шум обязательно привлечет внимание или отпугнет убийцу. Убийцу? В тот момент сомнений не было. Я прыгнул к окну и развернулся, чтобы встретить удар. Но ничего не случилось. Фонари с улицы освещали помещение с гигантскими стеллажами, однако среди них не затесался человек с ножом в воздетой руке. Почему убийца представлялся мне именно с ножом? Позже я решил, что боковым зрением отметил страшную находку намного быстрее, чем информация дошла до моего сознания. А пока она не дошла, я спокойно взглянул на подоконник соседнего окна и вздрогнул от ужаса. К батарее прижался мой недавний собеседник, сумасшедший «профессор», глаза отвратительно выпучены, из шеи неуклюже торчит рукоятка ножа. Старика убили. Но не его одного. За пару метров от этого трупа я обнаружил второе бездыханное тело. Сил не было даже на удивление. Второй труп принадлежал Тобольцеву. Ему перерезали горло. Ирония удачливости. Я был очень рад узнать, что захватил из дома пропуск в библиотеку, хотя в своем положении совершенно не рассчитывал ходить по подобным заведениям, как и по церквам и музеям. Это можно было принять за благоволение судьбы. Однако, учитывая дальнейшее развитие событий, настоящей удачливостью стоило назвать как раз обратное. Сидел бы я в Порше, попивая чаек из термоса, ждал бы Тобольцева и где-то в шесть вечера (я бродил по лабиринтам Ленинки намного дольше, чем предполагал) увидел бы наряд милиции и санитаров, извлекших из парадного подъезда два трупа. Не составило бы труда уточнить, кому они принадлежат. Имя одного пострадавшего ничего бы мне не сказало, вторая личность заставила бы призадуматься. Сослагательное наклонение — отрада моя. В крайнем случае я бы вычитал о страшном происшествии из газет, где смерть Тобольцева рассматривалась как заказное убийство по политическим интересам. Но моей судьбе потребовалось запихнуть меня в самую гущу событий, раз я имел к ним какое-то отношение. Моя судьба меня не жалела и всячески испытывала. Ясное дело, из библиотеки я сбежал, не пообщавшись с милицией, на сей раз найти выход на улицу не составило труда. Порше в миг довез меня до Маяковской, где на пороге квартиры по иронии все той же судьбы дремала пьяная Вашингтон. Она было попыталась что-то сказать, видимо, правильно расценив мое напуганное лицо и сбившееся дыхание, но я замахнулся на нее кулаком и оборвал на полу слове: — Я как-то без тебя умею считать! Отныне пять трупов. Может быть, это завышенная самооценка позволила связать все смерти с моим пассажем? Ведь Коля погиб случайно, а Нелли наложила на себя руки даже раньше, чем впервые прозвучало ее имя. Попахивало дешевым сюрреализмом, и я уже не знал, что думать. Честно говоря, происшествия в библиотеки, начиная с глупой претензии на вуайеризм, обратились испытанием для моей в конец расшатавшейся психики. Видимо, и с этой версией согласился Диего, я просто первым обнаружил последствия заказного убийства, а сумасшедшего профессора прирезали как нежелательного свидетеля. Однако это дело не имело ни малейшего отношения к моей собственной истории. Все произошло случайно. Сколько энергии потребовалось, чтобы по крайней мере изобразить согласие.

— Твоего Валентина не существует, — заявил Диего, ввалившись в мою комнату без стука.

— Тихо, кошку напугаешь.

— Плевать на кошку...

— Только попробуй.

— ... Я был на его квартире. Там нет Валентина. Там нет никакой Нины Владимировны. Там вообще ничего нет. Пустое помещение. Диего сел на кровать и погладил меня по волосам. Грелкой, бутылкой виски, колючим пледом и горами пепла на нем я производил впечатление давящее, почти готическое. Высокая температура держалась уже неделю. Литры убойной смеси из яйца, коньяка, меда, свежего чая, лимона и аспирина — старый еврейский рецепт. На что только не пойдешь, чтобы быть ближе к корням. У меня нет градусника и медицинской карты. У меня неослабевающий жар.

— Ты выглядишь великолепно, — сказал Диего с братской нежностью.

— Во время пневмонии я вообще на королеву красоты тяну.

— Сейчас ведь у тебя обычная простуда?

— Затянувшаяся. Так что за наезд с Валентином?

— Его нет, милый, ты все выдумал.

— Ты бы хотел так думать. Бьюсь об заклад, в твоем извращенном португальском воображении я не жертва обстоятельств, а... хозяин положения. Нет. Хозяин этой квартиры. Даже владелец этого дома, этого милого, уютного пансиончика. Какой бред. Ты хочешь сказать, что по адресу,

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ЛИЧИНКА

которому соответствует телефон Валентина, никто не проживает? Под кровати заглядывал?

— Там нет мебели.

— Ты воспользовался коллекцией Пашеньки-ключника, чтобы проникнуть в квартиру?

— Меня впустили. Помещение сдают под офис. Я уточнял. Дом недавно отстроили, и именно эту квартиру еще никто не занял. Валентина там никогда не было. Полминуты мы просидели в молчании, и я разрыдался.

— Ты чего? Дружок, что с тобой?

— Не зови меня дружком, идиот. Так кличут свои членики прыщавые американские подростки. Где мой Валентин? Отдайте мне его.

— Киска, успокойся. Я бы не стал тебя мучить.

— Тогда разжигай мои иллюзии. Это твоя функция хотя бы до момента моего выздоровления. Я весь напичкан отвратительными предчувствиями. С Валентином что-то случилось. Он не мог так просто меня бросить. Он бы облегчил мои страдания, наняв киллера или выписав чек на кругленькую сумму. С ним что-то сделали. Сезон охоты открыт.

— Мы ведь договорились, что убийства в библиотеки не связаны с твоей персоной.

— Дверь вон там.

— Я не буду с тобой ссориться.

— Тогда верь в мои бредни.

— А тебе лучше поверить, что Валентин никогда не существовал. В противном случае он сейчас пьет заздравные коктейли где-нибудь в Бразилии. Навешал бедному мальчику лапши на уши о страшных бизнесменах, убийцах твоего отца, и грязных интригах и смотался подальше и побыстрее со своей Ниной в пизду ее Владимировной.

— Тебе не идет ругаться матом. Это только русские умеют. И, кстати, отечественные бандиты в отличие от иностранных прячутся не в Рио, а в Женеве. Они насквозь буржуазны.

— Ну что же, значит, твой Валентин не так далеко.

— Оставь его в покое! — прикрикнул я на Диего.

— Договорились. Тебе будет приятно узнать. Лена прислала открытку из Лондона, у нее все о'кей. Завела знакомство с табачным магнатом, но хранит мне верность. Передает тебе привет.

— Привет? В этом подвох, что ли, какой-то? Так или иначе хотя бы кто-то получает от жизни удовольствие. А как там Пашечка-ключник?

— Говорит, к твоей квартире на шаг никто не подходит. Уже начал скучать. Боюсь, мы забуксовали.

— А как все резво начиналось.

— У нас есть хотя бы ниточка?

— Усвой, это не голливудский блокбастер, где ежесекундно что-нибудь происходит. Это интеллектуальное, европейское кино с массой общих планов, изящными интерьерами и рекламой сигарет в каждой третьей сцене. Ниточка. Ишь чего захотел. Лично я, когда выздоровею, собираюсь навестить квартиру почившего Тобольцева.

— Возьмешь меня с собой? — у Диего глаза заблестели.

— Вы все так говорите, как будто у меня действительно есть выбор.

— Спасибо. Диего сделал глоток виски.

— Я давно хотел спросить. О чем тебе рассказывал тот псих из Ленинки?

— О риске, связанном с бижутерией.

— Ничего себе.

— Мне только одна мысль из его бреда понравилась. Она служит интересным продолжением твоей португальской химере об утерянном бессмертии.

— Не я ее придумал.

— Без разницы. По словам этого профессора, в газетах он, кстати, преподносится как гениальный научный деятель (кругом одни гении), так вот по его словам, бессмертие можно заслужить путем кропотливой духовной работы.

— Интересно, что он имел в виду?

— Что бы он ни имел в виду, нам уже поздно рыпаться. Я о другом подумал. Как заслужить бессмертие — это тайное знание. Мне кажется, оно является частью религиозных культов, которые в свою очередь были ядром всех известных общественных религий. Так Ислам — это для масс, чтобы держать их под контролем и обеспечивать хоть какую-то чистоплотность их духовной жизни, а Суфизм, тайный культ, мистическое учение, смысловой центр Ислама — это для избранных, как раз нацеленных единственно на воспитание бессмертия в своей душе. То же самое с Иудаизмом и Каббалой, Индуизмом и Йогой, Христианством и... чем-то там.

— Кажется, ты дилетант.

— Принеси мне варежки. Диего подчинился.

— Тебе холодно? Я швырнул варежку в лицо друга.

— Это еще за что?

— За дилетанта. Я неофит, если на то пошло. Я бросаю тебе перчатку.

— Это варежка.

— Тем лучше. Надеюсь, было больнее, потому что дальше мы все равно не продвинемся. Ты понимаешь, ка-

23

Художественная литература. Хроники нашего времени. кая это интересная теория? Она всецело поддерживает теорию бежавших богов. В социальном плане. На протяжении веков религии контролировали общество, речь не шла о духовном росте, религия выступала очень эффективным социальным институтом, способным направлять и вести. Параллельно посвященные изучали собственно религию в виде тайных учений, о которых я уже говорил. Именно избранные зарабатывали, как бы выразился профессор, бессмертие и всю свою жизнь отдали на поиск духовной мудрости. Вполне может быть, что религия как контролирующий орган — их задумка, жрецы в некоторой степени синонимичны современным правителям, хотя последние не идут с ними ни в какое сравнение. А современность. В наши дни общественная религия потеряла свое влияние под натиском технологий и меркантильных знаний. Боги не ушли, их просто-напросто уволили. Тайные же учения будут существовать всегда, помогая по-настоящему нуждающимся искать единственно правильный путь. Все не так страшно, как малевали твои чудики в Португалии. Только вот общество стало действительно бездуховным. С этим побегом божественных сущностей стала невозможна массовая духовная энергия, которая, скорее всего, вырабатывалась в прошлом. Как патриотизм, это ведь в сущности массовая энергия, а вот духовная массовая энергия больше невозможна. Наверное, мир, вернее, наша планета лишилась своеобразной подпитки. Больше не будет перезарядок. Мы катимся к полному уничтожению. Я предполагаю, именно это и пытался мне объяснить сумасшедший ученый, но наткнулся на стену скепсиса и цинизма.

— Такая уж ты и стена.

— Я мог бы удержать его.

— Почти месяц прошел. Глупо переживать теперь. Это дешевые эмоции.

— Да, ты прав. Все равно он мне до сих пор глубоко не симпатичен, этот профессор. Я хотел попросить Диего переспать со мной, но быстро передумал.

— Проваливай отсюда. Мне нужно отдохнуть.

— Только не лезь в бутылку.

— Никогда не понимал, как они запихивают в них свои кораблики. Вали, вали отсюда. Очень люблю тебя, Диего. Чтобы не пачкать единственного друга, провести со мной ночь я разрешил веселому Шурику. До этого был какой-то наркоман из компании Борщика, который очень хотел трахнуть меня в задницу и в результате получил по морде. К сожалению, ему это понравилось, и остаток ночи пришлось тратить силы на шлепки. Еще он попросил, чтобы я делал ему минет, стягивая мошонку шнурком. Тем временем он положил на лицо свои трусы и жадно втягивал носом нечистоплотный запах. Грязь, какая грязь. Ваня тоже порывался заслужить внимание, но неожиданно начал раздражать меня своим побитым видом и опущенным взглядом. Я ему хорошенько нагрубил и нисколечко об этом не пожалел. Еще в моей постели засветились совсем безбородый первокурсник — будущий налоговый инспектор, и непризнанный, нефинансируемый кинорежиссер с глубоким шрамом через все лицо — оба с обрезанием. Казалось, спермой я отчаянно гнал от себя всевозможные страхи или пытался восстановить потраченную на болезнь энергию. Шурик очень смущался. Напускал серьезный вид (бессмысленное занятие в темноте), жался в угол, будто это я его уговаривал делить со мной ложе, а не он попросил, шептал непростительные глупости. Несколько поуспокоившись, начал декламировать сочиненную им в школе юмористическую пьесу. Не стоит уточнять, что мои вежливые поддакивания очень скоро сменились тяжелым храпом, благо, болезнь оправдывала, а ритуал оральных радостей состоялся только утром, когда отнекиваться было уже абсурдно. Чувствовать себя соблазнителем на самом деле очень смешно. Я сосал красивый, какой-то компактный член Шурика и громко шмыгал носом. Утренние сумерки. Подползала, подползала, наступила весна. Я выгнал очередного любовника из комнаты и подошел к зеркалу в шкафу. Наверное, я красивый, хотя мое тело мне никогда не нравилось. Засохшие корки спермы на шее. Я нежно провел ладонью по лицу, шепча: — Убейте меня. Пожалуйста, убейте меня.

гадать заведомо оказалось нереальным. Но я не унывал. Я бродил по квартире с портативным радиоприемником Нелли, ел, пил, какал, общался с соседями, беспрерывно выслушивая его жалкие скрипы-скрежеты, планировал заснуть под них и, может быть, все-таки чего-то дождаться. Не стоит уточнять, что дождаться мне хотелось какого-нибудь человеческого признака — случайно выбранная станция (по началу в этом не приходилось сомневаться) рисовалась эдаким радио-инфо-обменом моих врагов с моими врагами или третьими, пока не известными лицами. Гул высоковольтных проводов сменился обыкновенным шипением. Ближе к вечеру сквозь шипение пробились непонятные писклявые сигналы. Правда, они очень скоро заглохли, и я опять различил чистое, гипнотическое гудение высоких вольт. Музыка достойная экзерсисов Muslimgauze теперь служила странным саундтреком моему существованию. Не долго служила, всего лишь один день. Около трех ночи радиоволна 1017АМ чуть не обеспечила мне инфаркт.

Какого черта мне понадобилось слушать несуществующую станцию 1017АМ, наверное, навсегда останется загадкой. Тем не менее, я выпросил наушники у Шурика и как будто присосался к радиоприемнику, часами выслушивая постоянно меняющееся шипение и гудение загадочной волны. То ли меня, действительно, прельстила загадка, то ли все объяснялось скукой и неспособностью занять себя чем-нибудь более существенным. Каждый новый труп в моей жизни обеспечивал по крайней мере двухнедельное заточение в квартире N44, день ото дня она не казалась мне симпатичней, а найти подходящее занятие становилось все сложнее. Я считал очень милым развлечением продираться сквозь бессмысленное звуковое ассорти призрачной радиостанции, дабы обнаружить в ней хоть какой-то смысл. То есть мое решение что-то установить, рассекретить, от-

Дневник Нелли:

24

Я лежал в темноте, проклиная полоску света под дверью (лампа в прихожей горела круглые сутки). Прямая как нож, световая линия. Если в детстве меня это пугало, то теперь ассоциировалось с гостиничным номером, оседлой жизнью, утерянным очагом. Кошка нагревала бок. От наушников болели уши. Я лежал в темноте и только было потянулся за пачкой сигарет... Ощущения были непривычными. Мне никогда не приходилось сомневаться в здоровье собственного сердца, а в тот момент я почти распрощался с жизнью. Сердце как будто в миг разбухло и заняло всю грудную клетку, смяв легкие, надавив на кишечник и подступив к горлу. В следующий момент оно, наоборот, сжалось до микроскопических размеров, и все остальные органы готовы были отказать. Тело истекло потом. Я ловил ртом воздух, глаза лезли из орбит. Всему причиной стал приступ страха, панического ужаса. Кошка подскочила. Радиоприемник полетел в дальний угол комнаты. Ничто не предвещало такого шока. Я собирался выкурить сигарету, выключить радио и больше никогда к нему не возвращаться. Никогда больше не возвращаться к загадочной радиоволне. Но она оказалась своенравной. Гудение высоковольтных проводов совсем незаметно притихло, может быть, только поскрипывания как иголка о пластинку проступили резче — за долю секунды я отчетливо различил чужое человеческое дыхание, и кто-то сказал одно-единственное слово: «Личинка». Кто-то в этих чертовых наушниках, на этой чертовой волне спокойным голосом произнес «Личинка», но это почти что обеспечило мне летальный исход. Я испугался от неожиданности, оттого что это было до ужаса нереально. Однако я готов был поклясться, что слышал. Слышал, как незнакомый мужской голос произнес вырванное из контекста слово, ничего мне не говорящее, какое-то проклятое. Личинка. И опять гул и поскрипывания, будто ничего не произошло. Будто воображение разыгралось. Кое-как отдышавшись и поуспокоившись, я решил об этом не думать. Надо просто заснуть. И, как ни удивительно, очень скоро я действительно уснул. Видимо, за несколько секунд организм потерял столько энергии, сколько он не терял за много часов физического труда, требовалось ее восстановить. Но и во сне страх не отступил. Меня преследовал безобразный кошмар, он получил форму только к утру. Я лежал на холодной земле в кромешной темени, а по моему боку ползла гигантская, мохнатая гусеница. При чем кожей я ощущал не щупальца насекомого, а только его мохнатую, дергающуюся спинку. Пришлось проснуться. Будь у меня силы, я бы порадовался утренней находке. Образ гусеницы имел симпатичное оправдание. Пока я спал, кошка родила трех котят и гордо выложила их у меня под боком. Или просто, лишенная инстинкта, хотела, чтобы детенышей раздавили. Теперь понятно, почему она так громко урчала, когда ее гладили по животу. Тяжелая ночь, переполненная дикостями, как будто стала переломным моментом в моей жизни. Отныне меня настойчиво засасывала неподконтрольная, кошмарная реальность. Ее создавал не я. ***

21 февраля. Меня посетила неожиданная и неприятная мысль по поводу моего рождения. Отец из семьи научных работников, он всегда был белоручкой, а вот родителя моей мамы — рабочие. Получается, что я родилась от представителей двух разных каст. По этому принципу я неприкасаемая, то есть с рождения автоматически прописалась в парии. Как могильщики в Индии или разделыватели скота, представители высших каст стараются не знаться с ними. Это закон. Естественно, глупо думать об этом сейчас и в этой стране, но, может быть, здесь все-таки есть какой-то эзотерический смысл, нечто предначертанное. Папа всегда был законопослушным в хорошем по-

нимании этого качества. Ему даже в разумных пределах свойственна социальная брезгливость. В молодости он был романтичен и игнорировал некоторые правила, а с возрастом и каким-то неведомым мне опытом предпочел отречься от жены из чужой касты и от неприкасаемого ребенка — грустного результата извращенного с точки зрения кастовости брака. Господи, что же я несу? Дэн совсем мне голову заморочил своей системой и этой схоластической теорией о пресыщенности. Он книг начитался и хочет скрасить бессмысленность своего существования умными словами и мыслями. Говорит, что ждет сигнала — только получив его сможет действовать, потому что таков договор. Но сигнал все не поступает. Конечно, Дэн не станет слушать такую глупую и уродливую девочку, как я, но мое мнение категорично — сигнал никогда не поступит. Или его гнусно обманули, или он сам рад обманываться. С другой стороны, в его теории однозначно что-то есть. И она замечательно объясняет мой случай. Я посвятила себя чувствам, любовь к отцу составляет смысл моей жизни, и долгое время мне казалось дикостью, что он не видит моего отношения или замечает, но сознательно игнорирует. Я никак не могла понять, как же так можно. Ведь это попросту жестоко. Но если предположить, что приоритет отца — умственная деятельность, то все становится на свои места. Чувства, таким образом, теряют для него какой-либо смысл. Они излишни, а с ними лишними становятся люди, их испытывающие. Если папа посвятил себя научным исследованиям, работе, науке вообще, значит, его нельзя тревожить неуместной любовью или там нежностью, дочерней привязанностью, супружеской лаской. Это форменное непочитание, неуважение. Получается, что всю дорогу я только раздражала и мешалась ему своими чувствами. Если он человек, мыслящий иными категориями, на поверку более высокими и совершенными — необходимо смириться с этим. Мама должна была до максимума облегчить его бытовую жизнь, кормить и поить гения, потому что он гений и достоин этого, вместо этого она требовала внимания и, скажем, исполнения супружеских обязанностей. То есть она рассуждала со своей позиции, совершенно другой, более низменной. Неудивительно, что отец от нее отвернулся. И я хороша. Я должна была или выполнять работу, на которую оказалась не способной мать, или вообще уйти, чтобы не докучать ему. Какая же я глупая. Сейчас я почла бы за честь ежедневно варить суп такому человеку и стараться ни единым словом и движением не выдать своего присутствия. Поздно. Я не вернусь к нему. Я уже слишком испачкана, чтобы возвращаться, хотя знаю, что отец принял бы меня. Я сама все испортила. В теории Дэна есть другой, очень интересный момент. Если ты посвящаешь свою жизнь, скажем, военным задачам, ты уже не имеешь права заглядываться на штатскую жизнь. Тебе не позволяет твой ранг. Если ты посвящаешь себя религии, ты должен изжить из себя, например, проявления похоти. Потому что потакание своим низменным желаниям столкнет тебя со ступени, которую ты занимаешь. Дэн говорит, что все в этой квартире преувеличили свои возможности. Посчитали, что способны на многое, а прокололись на мелочах. Оказалось, что все их мероприятие зиждется на самообмане. Так в «Таис» Анатоля Франса герой решил, что он святой и споткнулся на вожделении женщины, а проститутка, изжившая из себя вожделение, стала святой. Просто она абсолютно познала похоть, постигла ее внутренний механизм и подчинила себе. Дэн называет это отработкой. Если в тебе что-то не отработано, ты рано или поздно вернешься к этому, и этот момент обязательно поспособствует твоему торможению или даже деградации. Воин не имеет права испытывать чувства, иначе он гибнет. Он банально перестанет быть воином. Я украла у Шурика лезвие от бритвы. Такая прямоугольная железяка, очень тонкая и очень острая. Уже порезалась несколько раз. Но все бессмысленно. Я никогда не смогу покончить жизнь самоубийством, я только себя стращаю, а специально купленные бритвы или ножи потом использую в быту, чтобы открывать пакеты молока. Такова участь трусихи. Иногда я думаю, как бы хорошо было быть мужчиной и рассуждать о чувствах с легкостью Дэна или Борщика. Или, может быть, женщины просто из другого теста? А Дэн тем временем все равно забирается ко мне в постель. Какого бы крутого он из себя не строил — его все равно ко мне тянет. Отец по сравнению с ними со всеми — бог. Он не говорит понапрасну, он просто мыслями и действиями соответствует своему очень высокому уровню. Обыкновенным людям этого не понять. Я и не понимаю.

Читайте продолжение в следующих номерах

ЛИЧИНКА

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Чужие не проникнут в наши замочные скважины. Они нам просто больше не нужны. В жизни, в кино, по телевидению мы наблюдаем случаи, когда человек выходит из дома, а за ним захлопывается дверь в квартиру. Он уже не может попасть к себе домой. И хорошо, если на плите не варится обед, а по дому не гуляет маленький ребенок. Не каждому удается благополучно выйти из положения. Вспомните хотя бы сюжет из знаменитой французской комедии «Налево от лифта» с Пьером Ришаром в главной роли. Фильм был построен на нелепой ситуации с дверью, которая постоянно захлопывалась от сквозняков. Сколько неприятностей, бед и ненастий может случиться, и все только изза того, что у человека не оказалось под рукой ключа. Компания «МаркетХолл» предоставляет надежное решение всех этих проблем. Биометрические замки — совершенно новый, практичный, удобный и надежный подход к системам безопасности, который позволит, не совершая никаких лишних действий, всегда чувствовать уверенность в сохранении Вашего личного имущества. Биометрические замки — это замки, которые открываются и закрываются с помощью отпечатков пальцев, что делает их невероятно удобными и простыми в использовании, обеспечивая абсолютную секретность и надежность. Ключ к такому замку невозможно забыть дома на тумбочке или потерять по дороге. Подделать ключ, то есть папиллярный узор, к биометрическому замку также невозможно. Наибольшее распространение биозамки получили в Германии. Это случилось после повсеместного внедрения там биометрических паспортов. Как доказывает наука, которая изучает отпечатки пальцев, дерматоглифика — папиллярный узор на подушечках пальцев рук уникален для каждого человека. Вы прикладываете палец к специальному сенсору — устройству, визуально воспринимающему уникальный орнамент из бороздок — и дверь открывается. Замок в прямом смысле слова «узнает» своего хозяина. Помимо способности узнавать хозяина по отпечатку, биометрические запирающие устройства обладают всеми характеристиками обычных механических замков, а это: стойкость к взломам и секретность. Секретность замка определяется уникальностью комбинаций узора ключа, и чем больше таких уникальных комбинаций, тем надежнее замок. Во всем мире вы не найдете ни одного одинакового отпечатка пальца, поэтому в биометрических замках количество уникальных комбинаций на право доступа доходит до одного к пяти-шести миллиардам. Справедливости ради, нужно отметить, что некоторые производители до сих пор предпочитают дублировать механизм распознавания механическим ключом. Но делается это скорее в маркетинговых целях, поскольку в сознании людей замок, который не имеет ключа, все еще вызывает недоверие. От квартирных краж не спасают ни фантастические усиления замков и дверей, ни новые технологии секретных канавок и «плавающих» штифтов в бороздках ключей. Люди, которые это поняли, начали оборудовать свои дома биометрическими замками, работающими по принципу «узнавания» хозяина по индивидуальным биопараметрам. «Высока ли прочность биометрических замков?» — спросите Вы. Действительно, на первый взгляд конструкция выглядит довольно просто: подошел и открыл. И есть ощущение, что так же просто его может открыть любой другой. Но Вы попробуйте открыть чужой такой замок, или взломать его! С точностью 100% мы можем Вас уверить, что простой механический замок взломать и сломать намного легче — достаточно вставить спичку в прорезь цилиндрового замка.

«Биометрик» же не имеет никаких функциональных отверстий, которые можно было бы заклинить. Сегодня биометрические замки по уровню надежности и безопасности приближаются к механическим устройствам среднего и высокого уровня, а по секретности они не уступают механическим замкам с самой высокой степенью защиты. Разработки в области подобной охранной техники велись с начала 90-х одновременно несколькими компаниями в США, Европе и Японии. Их целью были военные и космические технологии. В повседневную жизнь они вошли лишь несколько лет назад. На сегодняшний день их доля рынка невелика — около 1,5 % от общего числа замков — но ежедневно позиция «биозатворов» укрепляется, и все больше людей отдают предпочтение удобным и надежным технологиям. Большинство покупателей согласны с мнением, что именно за «биометриками» будущее. В ближайшем будуще эти замки войдут в наш обиход и станут такой же обычной вещью, как мобильный телефон или компьютер. Технологии дают нам в руки новое и забирают за ненадобностью старое! Ведь зачем нам лишние предметы в руках, когда у нас и так по «связке» на каждой руке? Пройдет немного времени и все поймут, насколько удобно обходиться без ключей. Не думать о них, уезжая на море, переодеваясь в другую одежду, или перекладывая вещи из сумки в сумку. Особенно это удобно дамам, которые ищут ключи в своей поистине бездонной сумочке в среднем от 2 до 10, а то и 15 минут! Надежность и удобство и биометрических замков — их главные преимущества. Они не требуют ни ключей, ни магнитных карт, ни запоминания кодовой комбинации, а точность сопоставления отпечатков пальцев измеряется в микронах. И если отпечаток будет хоть на один микрон отличаться от отпечатка хозяина, система сможет его отличить и замок не откроется. К тому же, область сенсора может выдерживать физическое воздействие до 3,5 тонносилы на 1 кв. сантиметр. В их пользу также говорит автоматическое напоминание об оставшейся открытой двери; ночная подсветка; включение внутренней сирены при попытке взлома; звуковой сигнал, напоминающий о том, что пора заменить батареи питания. И даже если вы поранили или испачкали один из своих «ключей», то под рукой всегда найдется несколько запасных. Резерв памяти биометрического замка позволяет запомнить от 100 до 350 отпечатков пальца, так что им может пользоваться семья, небольшая фирма или целая корпорация. На стоимость такого устройства влияет множество факторов: это и устойчивость к механическим повреждениям, и запирающий механизм, и степень секретности, и количество отпечатков, которые можно занести в память. Средняя цена замка, используемого для квартиры или загороднего дома — от 500 до 1,5 тыс. долларов. Это довольно дорого в сравнении с простым механическим замком, но вполне сопоставимо со стоимостью механических замков класса high security. И если у вас обычная семья из двух-четырех человек, Вам будет достаточно иметь самый простой замок — с памятью на 100 отпечатков. На сегодняшний день на российском рынке представлены биометрические замки таких мировых производителей как: KEYLOCK (США), SAMSUNG (Южная Корея), HOMEKEY (КНР) и др. Кроме того, в ближайшем будущем могут появиться биометрические замки концернов Bosch и LG. Биометрические замки от компании «МаркетХолл» — удобное и надежное решение в вопросах Вашей безопасности и безопасности Вашего имущества.

МаркетХолл защищает. Биометрические и кодовые замки.

WWW.MARKETHALL.INFO Электронная почта:info@markethall.info Телефон + 7 495 973 99 15 www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

25

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Упырь Лихой

Эль Гато Воландо рассказ

«З

а окном крутилось цветное кино листопада», — вывел Вася в тетрадке. Что писать дальше, он не знал. Как говорила Лариса Витальевна, у него совсем не было вдохновения. Отсутствие вдохновения его, в общем, не особо волновало, но за победу на городской олимпиаде обещали поставить пятерку в году. Петя из седьмого «б» советовал принять лекарство, которое они нашли в школьном бомбоубежище. Там была навалена целая куча потрошеных аптечек, из которых ученики кушали с 1991 года. Руки, открывавшие эти аптечки, уже давно рассыпались в прах. Весь пол был усеян пустыми гильзами таблеточных упаковок, будто кто-то расстреливал детей огромным пулеметом из пластмассы. Только один целый патрон забился под порог, и его пришлось выковыривать линейкой. В красно-белом патроне лежало всего шесть таблеток. Четыре штуки Петя взял себе, а две дал Васе. Эти таблетки Петя называл противоядием фосфорорганического соединения бездарности. Было известно, что он работает над тремя романами, но их никто не видел, даже Лариса Витальевна. Вася положил таблетки под язык, лег на диван в гостиной и приготовился к изгнанию беса. Бездарность должна была исчезнуть минут через тридцать, если верить инструкциям в интернете. Китайские кварцевые часы над Васиной головой громко отсчитывали время. Поблескивали бокалы и рюмки в серванте. За балконной дверью стемнело, и на обоях вырос огромный уродливый кактус. Правда, он появлялся там каждую ночь, и его нельзя было считать галлюцинацией. Кактус реально стоял на подоконнике и отбрасывал тень. Прошло уже намного больше тридцати минут, а эффекта не было. Вася уже решил посмотреть в интернете, какой срок годности у тарена, как вдруг… …у него ужасно запершило в горле, где-то в районе адамова яблока. Щитовидка расправляла крылья и металась под кожей. Вася придерживал адамово яблоко руками, чтобы она не вылетела из горла, ведь щитовидка — это важный орган внутренней секреции, и нельзя позволять ей порхать где вздумается. Вася подбежал к маминому туалетному столику, чтобы рассмотреть свое горло, но вспомнил, что забыл включить свет. Когда стартовали лампочки Медведева, на его губах уже виднелись кровавые следы коготков. Нежить высунула нос, похожий на рыльце летучей мыши, и запищала так мерзко, что Васю тут же вырвало. С люстры свисали длинные нити слюны, бездарность билась о балконную дверь, размазывая слизь кожистыми крыльями, Она трепыхалась и шарахалась из стороны в сторону, пока не запуталась в занавеске. Вася тотчас связал занавеску веревочками сверху и снизу, мышь верещала и мазалась сквозь тюль. «Эта дрянь всегда сидела во мне, — понял Вася. — Она не давала мне стать тем, кто я есть на самом деле, — талантливым, успешным, уверенным в себе». За стеклом что-то звякнуло. В бетонном днище верхнего балкона открылся люк, и оттуда поползла ржавая лестница. Собственно, это тоже не было галлюцинацией: люк с пожарной лестницей действительно существовал. Мама всегда боялась, что кто-то с помощью этого дивайса проникнет в квартиру, хотя папа уверял, что в их нищебродской хате брать совершенно нечего. «А Васенька?», — возражала мама. Из люка свесились ноги в тапках-вьетнамках и тренировочных штанах. Это были новые штаны известной английской фирмы, которые в Нижнем Тагиле можно было купить только в бутике и за большие деньги.

— Кис, кис, кис! — позвал приятный мужской голос. Вася затаил дыхание. Стекло запотело, как будто на улице резко похолодало. Вася протер его рукавом хоккейки, но синтетическая ткань не впитывала влагу, и очертания за стеклом были по-прежнему неясными.

— Кошка выпала из окна, — сказал человек в дорогих трениках. — Вы не видели мою кошку?

— Нет, — ответил Вася. — Но я только что видел Бездарность и очень боюсь.

— Бедный мальчик, — сказал мужчина. — Могу я предложить тебе свою помощь?

26

— Убейте ее! — попросил Вася.

— Охотно, — отвечал мужчина. — Убить Бездарность — мой долг перед человечеством. Нет ли у тебя швабры? Вася отпер балконную дверь и впустил мужчину в комнату. От ледяного ветра Васина кожа покрылась пупырышками, отвердевшие соски больно терлись о ткань футболки. Мужчина надолго задержал взгляд на Васиной хоккейке.

— Ты мне кого-то напоминаешь, — задумчиво проговорил он. — Героя какого-то фильма. Его звали Эшли. Эшли Райдер.

— Я такого не знаю, — смутился Вася. — У нас тут трудно достать хорошие фильмы, а на торрентс ру мой рейтинг в жопе. Мужчина загадочно улыбнулся и пошел за шваброй.

— Бейте ее, она шевелится! — умолял Вася, прижимаясь к спине незнакомого мужчины. Его пальцы так крепко вцепились в рукава спортивной кофты, что мужчине было трудно двигать руками.

— Тише, мальчик, — успокаивал его мужчина. — Сейчас мы надаем этой твари. Удары швабры были неотвратимы, как судьба. Бездарность коричневым пятном размазалась по стене и забрызгала стояк. Мужчина снял занавеску с металлического карниза и выкрутил, как будто отжимал белье. Внутри что-то затрещало, последние капли упали на пыльный ковер.

— Это так отвратительно! — рыдал Вася. — Вы представляете, все это время она была во мне… во мне, понимаете? Это ужасно… Я хочу и не могу…

— Как я тебя понимаю… — Мужчина по-отечески обнял его и похлопал по худому плечу. — Ощущать в себе бездарность — это худшее, что может случиться с красивым мальчиком. Но теперь я с тобой. Ты будешь ощущать в себе талант, силу, страсть. Кстати, мой дорогой Эшли! Я так и не представился: Левенталь. Левитирующий кот Левенталь. Тебе крупно повезло. Со мной все красивые мальчики обретают вдохновение.

— А Петя из седьмого «б»?

— Разумеется, и он тоже. Мы с Петей из седьмого «б» — давние друзья. Васе вдруг стало неловко. Мужчина вовсе не был похож на кота, он не тянул даже на антропоморфного кота Леопольда. Это был уже не очень молодой, но довольно привлекательный человек, в котором не было решительно ничего кошачьего. С Леопольдом его роднило разве что культурное выражение лица, какое бывает у интеллигентов в пятом или шестом поколении.

— Может, вы все-таки Карлсон? — подсказал Вася.

— Ни за что! — Левенталь дернул плечом. — Мы едва победили Бездарность, а ты предлагаешь откровенный Плагиат! За Плагиат юным графоманам нужно рубить головы, а их нежное жирненькое мясо пускать на шашлыки и шаурму. Я — Левенталь, Эль Гато Воландо. Я учу красивых мальчиков мыслить смело, широко и революционно. Красивый мальчик должен быть оригинальным или не быть вообще.

— Но почему кот? — Вася снова вцепился в рукав Левенталя. Он чувствовал, что вот-вот упадет. Эль Гато Воландо словно угадал Васины мысли: он зашел сзади и взял его под руки. Некоторое время они стояли молча, слушая стесненное дыхание мальчика. Эль Гато Воландо внимал каждому движению его диафрагмы.

— Хочешь, я тебя вылижу, мой маленький сладкий котенок? — спросил Эль Гато хриплым от волнения голосом.

— У нас отключили горячую воду, — смутился Вася.

— Это не важно, — успокоил его Эль Гато Воландо, становясь на колени. — Поэт может вбирать в себя все самое грязное и неприглядное, что только есть в реальности. Из его уст оно выходит красивым и чистым. Заставляет мыслить, сопереживать.

— Я думаю, это прекрасно, — прошептал Вася. *** — А хочешь, мы полетаем? — спросил Эль Гато, сильнее прижав мальчика к себе.

— Вот еще, — возмутился Вася. — «Школьник из Нижнего Тагила выбросился с балкона, находясь под действием психотропных веществ». Нет, нет и еще раз нет!

Эль Гато Воландо поспешно убрал руки и шарахнулся к стене, будто за ним следили невидимые снайперы: — Конечно, нет! Все будет так, как ты захочешь.

— Мне кажется, я еще не готов к полетам, — извинился Вася. — Конечно, я засовывал туда разные предметы, чтобы узнать, существует ли анальный оргазм, но у меня пошла кровь. Я думаю, нужно подождать два года. Это будет подарком на день рожденья. Вы согласны ждать?

— О, да! — ответил Эль Гато Воландо. — Если ты в шестнадцать будешь так же красив, как в четырнадцать.

— Я сделаю все, что в моих силах, — обещал Вася. Некоторое время они стояли молча, понимая неловкость этого молчания и ситуации в целом.

— Хотите чаю? — предложил Вася.

— Спасибо, но я не хочу причинять тебе неудобства, — ответил Эль Гато.

— На самом деле я очень хочу пить, — признался Вася. Я бы и так себе сделал, но пить одному — невежливо.

— Давай лучше я, — сказал Эль Гато. — Ты не в том состоянии, чтобы держать чайник. На кухонном столе стояло двадцать чайных чашек. В некоторых на дне еще оставалась бурая жидкость и мокли пакетики. В двух кружках пакетики уже засохли и вместе с ложками приклеились ко дну.

— Ты напоминаешь мне Алису, мой дорогой Эшли, — улыбнулся Эль Гато.

— Я просто не люблю мыть посуду, а мамы нет дома, — объяснил Вася. — И папа уехал в командировку на неделю.

— Они не должны были оставлять тебя одного! — возмутился Эль Гато. — Из-за таких родителей мальчики рано попадают в дурную компанию и творят черт-те что. А потом родители отдают их на лечение гопнику Бычкову. Чтобы сэкономить на больнице. И подростки лежат в подвале, в собственной блевоте и моче, прикованные наручниками к батарее. Пойми, Эшли, даже наркоман не перестает быть человеком. Он заслуживает внимания, человеческого отношения. Нужно не насиловать подростков, а создавать условия, в которых они бы гармонично развивали свою личность. Ты со мной согласен, Эшли?

— Мне плохо, — ответил Вася. — Там, в холодильнике, большая бутылка «спрайта». Эль Гато метнулся к холодильнику и протянул Васе открытую бутылку. Вася надолго припал к ней, Эль Гато придерживал донышко, потому что Васины руки тряслись. Внезапно мальчик оторвался от горлышка и сблевал на пол пузырчатой белой жидкостью. Эль Гато Воландо подхватил расслабленное тело Васи и понес обратно в гостиную.

— А потом такие родители хотят посадить мужчину, который ценил их сына больше, чем они сами. Я считаю, это несправедливо. — Эль Гато уложил Васю на диван и примостился рядом на валике.

— Я тоже так считаю, — ответил Вася, еле ворочая языком. Мужчина трансформировался в огромного полосатого кота с мохнатыми крыльями.

— Теперь ты веришь, что я летающий кот? — спросил Эль Гато Воландо. — Я думаю, крылья появились, когда меня осаждала толпа вожделеющих кошек. Мне хотелось улететь от всего этого. Сперва на позвоночнике выросли небольшие бугорки, потом два отростка, похожие на лапы сиамского близнеца. Но это не лишние лапы, а настоящие крылья, они позволяют мне воспарить над реальностью. Которая, в общем, не особенно интересна.

— Вы, кажется, искали свою кошку? — напомнил Вася.

— Ах, да, кошку, — вспомнил Эль Гато. — Наверное, эта тварь сидит внизу и ждет меня. Она всего лишь кошка, ей не дано ощущение полета. Лампочки на подвесном потолке выросли и превратились в иллюминаторы летающей тарелки, они перемещались в темном потолочном небе.

— Мне страшно, — прошептал Вася. Летающий кот накрыл его огромным крылом, и Вася зарылся лицом в пушистый дымчатый мех.

— Наверное, не стоит лизать ковер, — мягко предупредил Эль Гато. — В этой комнате давно не убирали. Вася хотел что-то ответить, но забыл, что.

— Пиздец, — пробормотал Эль Гато. — Где, наконец, его сраные родители? В лапе Эль Гато появился мобильный телефон, похожий на пистолет. Эль Гато целился в окно, как будто хотел подстрелить летящую за окном кошку.

— Знаете, — вспомнил Вася, — у меня и так много уроков. Может, вы сами напишете несколько стихов, чтобы я победил на городской олимпиаде?

— Но это же нарушение авторских прав… — задумался кот. — Конечно, я напишу тебе стихов. Целую пачку. Я буду твой Евтушенко, ты — моя Турбина.

— Я же сказал: никаких полетов! — разозлился Вася.

— А что тебе эта сраная пятерка в году?! — зарычал кот.

— Может, тебе не надо всесоюзной известности? Может, ты не хочешь в двадцать лет снять свой первый фильм, как Ксавье Долан? Низко летаешь, мой дорогой Эшли! Низко, очень низко. Эль Гато Воландо подхватил Васю и вылетел с балкона.

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени. Меховые крылья равномерно вздымались и опускались, сверху маячили световые шпалы небесной железной дороги. Меховые крылья обвили Васино тело целиком, а в рот пролезло что-то твердое и холодное.

— Папа ждет тебя в коридоре, — сказал гуманоид. — Хилая молодежь пошла, раньше по несколько месяцев жрали — и ничего. Ты, я вижу, мальчик из приличной семьи. Ну, такие — самые хлипкие. Попринимаешь кавинтон, курса три-четыре. И будешь как новенький. Позвать папу? Вася моргнул, и гуманоид вынул трубку из его трахеи. Эль Гато Воландо проскользнул в палату, на ходу приклеивая липучки одноразового халата.

— При всем уважении, он мне не папа, — сообщил Вася.

— Это кратковременные расстройства зрения, — успокоил его гуманоид. — Все будет хорошо, Эшли Райдер. Все будет хорошо.

Упырь Лихой

Буратино и Стукач рассказ

Ц

ветное кино листопада набирало обороты. Петю штормило и штырило, ржавые качели скрипели так громко, что закладывало уши. Деревянная Белоснежка глупо улыбалась Пете, а семь гномов раскорячились по периметру песочницы, как будто стояли на часах. Дети месили лопатками песок, похожий на говно. Реальность никуда не исчезла, она стала только грязнее и гаже. Вася-ебанько не рассчитал дозу, словил нереальный трип и, хуже того, рассказал о таблетках родителям. Трудно было не рассказать, когда они на второй день нашли его в больнице. Говорили, туда его привез сосед сверху. Сосед, кстати, повел себя как реальный мужик, другой бы на его месте сразу настучал кому надо. А Вася — ебанько и стукач. Мог бы наврать, что нашел таблетки один. Теперь и Петины родители были в курсе. Красно-белый контейнер они так и не нашли, но попортили сыну немало нервов, даже больше, чем тарен. Обыскали всю квартиру и не пускали гулять недели две. Только потом, когда маме надоело пасти Петю, он откопал контейнер, зарытый под скамейкой на детской площадке. Тарен лежал нетронутый среди мокрых окурков и шелухи от семок. Смеркалось. Последние сопляки вылезли из песочницы и поковыляли за мамашами хлебать вечернее пюре. Гундосая дура лет семи вякала под ухом: — Мааальчик, дай покататься. Ну дааааай.

— Я те щас пизды дам, — пообещал Петя. Гундосая оглянулась в поисках авторитетного взрослого, но их поблизости не было. Подхватила свой рюкзак и слилась в темноту. Фонари на площадке не горели: Петя утром добил последний. Ничто не должно было мешать хорошему трипу. Он люто, бешено, нечеловечески завидовал ебаньку. Ебанько видел реальные глюки, а у Пети только сохло во рту и ноги становились как каменные. В рюкзаке под качелями лежала специально припасенная бутыль «маунтин дью», но Пете было лень спускаться и доставать ее. Мокрый песок под качелями перемешался с листьями и кленовыми «носиками». Петя ковырял его пяткой и прислушивался к собственному телу. Прихода не было, таблетка уже давно растаяла под языком. Качели поскрипывали, руки стыли на металле. Петя засунул кисти рук в рукава, как в муфту, но это не помогало, куртка была слишком тонкой для такой погоды.

— Слезай, говно, дай девке покататься. — Кто-то огрел его сзади по шее. Петя расцепил руки и соскочил с качелей. Было очень темно, мальчик никак не мог разглядеть обидчика.

— Вы охуели? Нет тут никакой девки! — Петя попытался пнуть незнакомого мужчину под коленку, но не смог. Его ноги словно одеревенели, а сам он врос в землю, как Белоснежка с ее гномами-дегенератами.

— Да мне похуй, что девки нет! — Мужчина снова ударил его по шее. Петя хотел что-то ответить, но его губы словно примерзли к зубам.

— Хули ты мямлишь? — Мужчина схватил Петины руки и обжег их холодным металлом.

— Вы меня сломаете, — сообразил Петя.

— Таких как ты надо пиздить, бить, ломать, сука ебаная! — Мужчина шарахнул мальчика спиной о качели, наручники громко звякнули в темноте. — Что ты жрал? Я спрашиваю, что ты там жрал?

— Ничего, — ответил Петя. Из носу потекло, и он слизнул соленую каплю с верхней губы. — Не трогайте меня, вы не имеете права.

— У нарколыг нету прав. — Мужчина взял его за ворот и приложил затылком о металлический столб. — Что жрал? Отвечай, деревяшка! В мозгу вспыхнуло и взорвалось, слезы текли по лицу и щекотали подбородок. Поганый голос бормотал под ухом: Наркоман похож на жабу, Наркомец похож на крысу, У него кишечник слабый И обычно череп лысый. Наркокур всегда потеет, Темно-красный, будто клоп, У него фурункул зреет, Шишка вылезла на лоб.

— Отвалите от меня, я не наркоман, — Петя извивался, пытаясь высвободиться. Куртка вместе со свитером задралась, ветер жалил голую спину.

— Наркоманки — поганки! Наркомючки — вонючки! Наркощавки — прыщавки! Наркомотки — уродки! — твердил голос. Наркопер не держит газы, Наркоман разносчик СПИДа, У нормальных едет разум От его кривого вида. Наркоман пускает слюни, У него в коростах кожа. Плюйте! Плюйте! Плюйте! Плюйте! Наркомырле прямо в рожу! Плевок попал в левый глаз, Петя отбежал на несколько шагов, ударился ногой о песочницу и рухнул под юбку Белоснежки.

— Сейчас, сейчас, — мужчина завозился в темноте, звякнула пряжка ремня. — Наркомания — это не болезнь, а распущенность! Ты у меня живо придешь в себя.

— Не подходите ко мне! — Петя перекатился на бок.

— Ты мне потом еще «спасибо» скажешь, — кряхтел мужчина, стягивая с мальчика тренировочные штаны. — Вонючий нарколыга, трусы с жопой слиплись, ебаная мразь! Петя шмыгнул носом и выхаркнул сопли с песчинками.

— Тебя твои никчемные родаки пороли? Сука, отвечай!

— Конечно, нет!

— А надо пороть! Надо, сука, надо! Удары ремня были почти не заметны, как будто неизвестный стегал дерево. Петино тело так онемело на ледяном ветру, что они скорее согревали, чем причиняли боль.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

— Хули ты разлегся как полено? — Ребро хрустнуло под ударом ботинка. — Тебе чё, мало? Петя хотел как-то выразить свое презрение к боли и к мудакам вообще, но язык не слушался его, во рту словно перекатывался посторонний предмет.

— Ну чо, усвоил урок? — Неизвестный снова звякал пряжкой, вдевая ремень в петли. — Больше не будешь жрать всякую дрянь?

— Это не ваше дело, — тихо ответил Петя. — Вы быдло и ебаный псих.

— Чоооо? — Изо рта неизвестного вылетело облачко пара. Праведный гнев распирал его, казалось, мужик вотвот вскипит и вырубится как дешевый электрочайник. — Ты, ссука! — Мужчина снова выдохнул пар и заткнулся. Петя елозил по земле и выгибался рыбкой, пытаясь подцепить штаны с трусами.

— Жри! — Шершавые соленые пальцы пихали в Петин рот еще несколько таблеток. — Жри, сука ебаная, раз не понимаешь! Петя выплюнул таблетки, мужчина нашарил их и запихал обратно вместе с горстью песка.

— Ебаный наркоман! — Мужчина плюнул на лежащее перед ним тело. *** — Я не наркоман, — сказал Петя. — Я хочу стать писателем, как Берроуз. У меня никогда не было настоящего трипа, а я не могу писать о том, чего не видел.

— Не ври мне, мальчик, — ответил мужчина. — У деревянных мальчишек, когда они врут, отрастает длинный нос, как у Пиноккио. Петя почувствовал, как шершавые пальцы зажимают его нос. Было так холодно, что нос и правда стал как деревянный, а тело сделалось твердым и плоским, как доска.

— А ты кто? — спросил Петя. Ему уже не было холодно, температура его тела стала примерно как у Белоснежки. — Ты не похож на мужика, который приходил к Ебаньку. Тот культурный был.

— Я Стукач, — ответил мужчина. — Знаешь, чем занимается Стукач? Он вколачивает моральные нормы в деревянных мальчишек.

— Каким образом? — поинтересовался Петя.

— А таким. — Стукач вжикнул «молнией». — Каждый буратино просит молотка. Это было, в общем, не больно, потому что Петя уже стал деревянным мальчиком. Мужчина стучал, ввинчивал, загонял что-то в его деревянное тело.

— Осторожно, я могу треснуть, — предупредил Петя. — Как мне потом жить с расколотым сознанием?

— С каким еще сознанием? — удивился мужчина. — У деревяшек нету сознания. Оно только у нормальных людей. Стукач вытерся одноразовым носовым платком, застегнулся и ушел.

— Но я же думаю, — возразил Петя. — И я в сознании. Он быстро пришел в себя и даже сам добрался до дому, только походка у него была какая-то деревянная. Наверное, просто замерз.

27

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Роман Радченко, рассказ

КУБ

— Какого черта, сколько я еще должна тебя терпеть? Так кричала Женя Лебедева на своего младшего брата. Сергей, уже вполне взрослый мужчина, только тупил взгляд и продолжал выводить на листе бумаги какие-то свои знаки. Женщина подхватила со стола несколько подобных листов.

— Что это?! Сергей все молчал, да она и знала, что он не ответит. Подобный разговор на высоких тонах случался уже не раз и не два.

— Что ты пишешь? Зачем?! — кричала Женя.

— Это физика, — глупо и негромко ответил младший брат.

— И кому она нужна? Для кого ты это делаешь?.. Сергей снова промолчал, потому что ответа на этот вопрос не знал. Еще со школьных времен, чуть не с первого класса он увлекался физикой — и делал это в ущерб всему остальному. Он никогда не имел друзей, девушки, не играл в подвижные игры, даже по другим школьным предметам учился из рук вон плохо. По физике тоже не имел хороших оценок, потому что их молодая преподаватель, ненавидевшая свою работу, считала его повальное хобби не больше чем глупостью, которая не имела к настоящей физике никакого отношения. Так и не получив аттестата о полном среднем образовании, Сергей вступил во взрослую жизнь, — но продолжал практически все время убивать на хобби, не желая знать больше никаких занятий. В армию он не попал по здоровью, а заниматься любой оплачиваемой работой панически боялся, ибо это неизбежно влекло за собой возвращение в общество, где он себя просто не представлял.

— С меня хватило школы, — объяснял он тогда матери. Отец к тому времени уже несколько лет как был мертв. Вскоре умерла и мать, оставив двух взрослых детей в одной квартире. Женя быстро перебирала листы, бегло осматривая их один за другим.

— Я не понимаю, зачем ты это делаешь? Это что, может принести какие-то деньги? Или ты просто дурак?.. Подобный вопрос она задавала уже, наверное, сотню раз и разница между этими разами была, пожалуй, лишь во все возрастающем раздражении.

— Почему я должна тебя кормить? Почему только я плачу за жилье? Этот вопрос тоже не был нов. И также на него Сергею нечего было отвечать. Внутренне сжавшись, он ждал только одного: когда сестра уйдет, а она неминуемо должна была уйти: ей нужно было заниматься собственной фирмой, которой она уделяла немало времени.

— Может, завтра ты получишь нобелевскую премию? — продолжала издеваться Женя. И почему она не отстанет от него, в сердцах думал Сергей. Ведь она зарабатывает достаточно денег — и разве он так многого требует? Она может оплачивать его жизнь без труда. Как часто случается между близкими родственниками, Женя будто прочла его мысли, и ответ не заставил себя ждать: — Ты меня раздражаешь. Понимаешь? Я не обязана платить за тебя, поэтому когда вечером я вернусь домой, я не хочу видеть тебя. Никогда! Ты понял? Убирайся куда хочешь, на все четыре стороны, меня это нисколько не волнует. Ты меня понял, я спросила? Этот вопрос тоже уже задавался не первый день. Но в отличие от других на него, как думал Сергей, он имеет, что ответить. Каждый раз он собирался сказать слово в свое оправдание, но все как-то не решался. И тут вдруг нечто его будто подтолкнуло.

— Это и моя квартира тоже.

— Что?.. — Челюсть у Жени так и отвалилась. Она открыла дверь и позвала: — Максим! Зять Сергея, а ее муж явился незамедлительно. Он жил здесь же и тоже не работал, хотя и числился совсем на другом счету.

— Ты представляешь, что этот урод сейчас сказал?

— Он тебя оскорбил? — Лебедев грозно шагнул к деверю. Двое мужчин имели прямо-таки диаметрально противоположные физические данные. Максим регулярно занимался в спортзале, старательно накачивая мускулатуру, Сергей же кроме своей сутулости за письменным столом больше ничего не знал.

28

— Нет, — неохотно урезонила Женя мужа. — Он сказал, что выкинет нас с тобой отсюда. Представляешь? Вот дерьмо.

— Я не так сказал! — запротестовал Сергей, но его быстро оборвал Максим: — Не спорь со старшей сестрой, свинья!

— Ладно, ладно, — одобрительно похлопала того по руке Женя. — Иди, закрой за мной дверь. А ты, — она повернулась к брату, — имей в виду: не уберешься отсюда до вечера по-хорошему, будет по-плохому! И на этот раз я не шучу. Дверь хлопнула за ней, а Сергей со вздохом вновь вернулся к своим бумажным занятиям. Физика его быстро успокаивала — и делать это могла только она. Уже через несколько минут он забыл обо всем, бесконечно счастливый, бродил в мире формул. От стола его оторвал только окрик Максима: — Серега, иди обедать! Когда Жени не было поблизости, он становился просто поволшебному отзывчив и понимающ по отношению к Сергею. Они поглощали пищу монотонно и в молчании: Максим не раскрывал лишний раз рта, так как знал, что Сергей не любит болтать. И доморощенный физик первым начал разговор.

— Мне надо поговорить с тобой.

— Я слушаю тебя, — с готовностью ответил зять. Сергей совершенно не умел разговаривать и не знал, как подступиться к теме. Максим терпеливо ждал, и нелюдимый физик наконец начал: — Я кое-что собрал тут… Занимался кое-чем… Вот. После этого неопределенного заявления он положил на стол какую-то мелкую вещицу. Взгляд Максима мгновенно стал интересующимся и пригвоздился к показанному; но тут же из этого взгляд сменился на разочарованный, потому что на столе между двумя мужчинами лежало всего-то навсего покрашенное желтой краской кольцо. Впрочем, даже эта краска уже успела пообтереться, обнажив под собой банальный серый металл. Но Максим мудро промолчал.

— Я создал вселенную, — выдохнул Сергей, и на кухне вновь повисла тишина. Обнаружив, что от него ждут какойто реакции, зять отозвался: «Угу» — и вновь взялся за еду.

— Я назвал ее Кубом, — продолжил Сергей уже с меньшим энтузиазмом: Максим реагировал совсем не так, как следовало ожидать. — Выход в нее я закоротил на кольцо, если ты наденешь его и повернешь вокруг, то окажешься там. Максим взял объект разговора в руки и начал разглядывать его без особого интереса.

— Нет-нет, — заспешил Сергей, — на самом кольце нет ничего особенного. Я мог выбрать что угодно другое. Просто я на ней закоротил некоторые поля… ну, да ты поймешь… В общем, это такой вход.

— Значит, нужно надеть кольцо и повернуть? — подвел итог зять. — И я окажусь… где?

— Это такой мир, — объяснял Сергей. — Он имеет около пятидесяти метров в длину, столько же в ширину и высоту. Поэтому это Куб. И еще: там время течет по-особому. Пока ты там, сколько бы времени ни прошло, здесь не пройдет нисколько. Вот. Сергей наконец удовлетворенно замолчал, а Максим, все еще вертя в руках небольшой предметик, скорее напоминающий детскую игрушку, смотрел на него без всякого выражения.

— Ну вот, — наконец подал он голос. — Ты все-таки спятил, Серега. Что удивляться, к этому все и шло.

— Да ты надень кольцо.

— Ну и что? Ну вот, надел. — Максим так и поступил. — И что?

— Теперь поверни. — Сергей затаил дыхание.

— Повернуть? — В голосе зятя появились нотки жалости. — Ну, пожалуйста, пожа… Максим внезапно осекся, повернув кольцо, и весь внешний облик его преобразился. На рубашке возникло пятно грязи, впрочем, уже засохшей, волосы разом всклокочились, а в глазах появилось выражение дикости. Он вскочил и как юла закружил по кухне, оставляя от ног на линолеуме следы пыли и маленькие травинки. Тапочки, что он носил, куда-то пропали.

— О боже, я дома! — Воскликнул он как сумасшедший. — Дома, дома, дома! Серега! Это ты?! Я могу сейчас снять это чертово кольцо?! Я не окажусь там заново?

— Нет, — улыбнулся деверь. — Все в порядке. Максим содрал кольцо с пальца — кстати, совсем не с того, на который одевал его буквально секунд десять назад — и отшвырнул в сторону как нечто ядовитое или способное укусить. Сергей быстро поднял его и положил в карман.

— Что это было, Серега? Где это я был?..

— Сколько времени ты там пробыл? — с видом хозяина положения поинтересовался Сергей.

— Не знаю… — Зять взглянул на наручные часы. — Часов десять.

— Теперь посмотри на будильник. Максим бросил беглый взгляд в сторону механических часов на полочке.

— Сломались…

— Ты уверен? Максим снова покосился в сторону будильника. Стрелки на нем двигались. Затем он снова посмотрел на свои наручные часы.

— Значит, — очень медленно произнес он, — здесь не прошло совсем никакого времени?

— Ты отсюда не пропадал, — заверил его Сергей. — Твои десять часов там не заняли здесь ни секунды.

— Надо же! — потрясенно вздохнул Максим. — Черт, я так проголодался… Он быстро подхватил свою еще не опорожненную тарелку и добавил супа до краев. Ложка так и мелькала, когда он уплетал за обе щеки.

— Просто фантастика! — делился он впечатлениями. — Знаешь, там даже красиво. Если бы не было так страшно.

— Я тоже был там, — заверил его Сергей. — Но только совсем недолго. Что же ты там делал целых десять часов?

— Я растерялся! — На миг Максим даже перестал есть. — Только что я был на кухне, и тут — на тебе! — какой-то непонятный лес, деревья! Я потерял равновесие, упал, выпачкался… А когда поднялся, было одно желание — вернуться обратно. Но ты же не сказал, как!

— Нужно было повернуть кольцо еще раз.

— Точно! Но я-то не знал! Я думал, что нужно снять его! Я снял и выбросил подальше!

— Десять часов искал, — догадался Сергей.

— Точно! Вот черт… А откуда же там лес и деревья? Они явно земные.

— Это я уже сам сделал, — признался Сергей. — Изначально ведь Куб был пустой. Абсолютно, даже воздуха не было. Поэтому рано утром я как-то пошел в лес и сделал… ну, в общем, ты не поймешь. Что-то вроде фотографии. И теперь в Кубе постоянно утро.

— Это точно, — заметил Максим. — За все десять часов тени даже не изменились. И воздух… свежий. Слушай, теперь, когда я все знаю, я бы хотел побывать там еще раз… Только не сейчас. У меня был такой трудный день… Я сейчас свалюсь от усталости… Максим встал и побрел из кухни. Однако через минуту он явился обратно, уже переодевшись в чистое.

— На дворе день, я не могу спать. Слушай, Серега, мне пришло в голову: ты же гений, если создал такое. По крайней мере, ни о чем подобном не слышал. Знаешь, ты мог бы продать эту вещицу. Сергей открыл рот — и тут же закрыл. Ему совсем не нравился поворот дела. Он не мог точно сказать, почему, но он уже жалел, что допустил Максима в этот мирок. Ведь все, чего он хотел — это просто поделиться впечатлениями.

— Да слушай же! — настаивал зять. — Ведь это точно! Это большие деньги, я уверен! Да что тут говорить! Максим вновь исчез из кухни, затем открыл дверь уже обутый и в осенней куртке.

— Я знаю, с кем поговорить! Серега, ну… это круто! С этими словами он ушел куда-то на улицу. Заперев за ним дверь, Сергей вернулся в свою комнату. Он надеялся, что Максиму не поверят — да и кто бы мог поверить в подобное?! Очень скоро он снова забылся в своих формулах. Отвлек его только звук отпирающегося замка входной двери.

— Сергей! — Раздался решительный голос Жени, и какие-то торжествующие нотки в нем вызвали в физике-любителе неприятное беспокойство. Уже спустя минуту сестра входила в комнату к Сергею, и входила она не одна. За ее спиной возвышался молчаливый бугай угрюмого вида.

— Сергей! — Все так же торжествующе объявила Женя. — Сергей, у тебя есть пять минут на все сборы. Потом ты навсегда покидаешь этот дом. Сергей, конечно, к сборам не приступил. Пять минут ушли на пререкательства и скандал, однако по истечении отпущенного времени Женя, как всегда, очень точная и обязательная, сделала «фас» громиле за ее спиной — Сергея без лишних слов словно котенка поволокли ко входной двери. Сопротивляться смысла не было, да Сергей и не пытался, ужаснувшийся фактом примененного к нему насилия. Его вышвырнули на лестничную площадку, а в вдогонку полетели некоторые детали его одежды. Опомнившийся Сергей вскочил и застучал было в запертую дверь, — и она неожиданно тут же отворилась. Громила показал ему гигантский кулак и сообщил коротко, но веско: — Еще раз — и получишь в рыло. После этого дверь захлопнулась снова, а растерявшийся Сергей стоял перед ней и не знал, что ему делать. Первым его порывом было постучать вновь, однако стойкое чувство страха удерживало на месте. В конце концов, испугавшись, что громила, не дождавшись его стука, сам откроет дверь и приведет угрозу в исполнение, Сергей собрал то, что выкинули следом за ним, и побрел по ступенькам вниз. Уже почти выйдя на улицу, он запустил руку в карман и вытащил свое обшарпанное кольцо. Он смотрел на него с умилением, как на старого друга, а потом, сам не понимая зачем, одел на палец и повернул. Он был готов к перемене окружающего, однако это не спасло его от временного ощущения потери реальности происходящего. И только когда он впустил в легкие чистый

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени. воздух летнего утра, а уши различили тихонький шелест тысяч зеленых листочков, тогда мозг, наконец, смог поверить, что все, происходящее вокруг реально и материально. Сергей прошел мимо речушки, в которой плескалась рыба, мимо бесплотной стены, являющейся границей этого крохотного мирка, и вышел к беседке, которая попала сюда вместе со всем остальным. Прошлые визиты Сергея в Куб носили экспериментальный характер, и каждый раз он спешил скорее убраться из этого отдающего неземным места. Но сейчас он вошел сюда без причины, просто от нечего делать — ему совсем не был страшно. Конечно, несмотря на внешний вид, это место совсем не было земным, однако, если разобраться, что в этом был о такого плохого? Куб имел свои физические законы. Каждые двадцать четыре часа местного времени он полностью обновлялся, если бы Сергею вздумалось, скажем, повалить одно из деревьев, на его месте в урочный час возник бы точно такой же точный двойник, только целый и нетронутый. Впрочем, и поваленное дерево осталось бы на своем месте, в результате чего существовало бы два совершенно идентичных дерева: правда, одно поваленное и высыхающее, а другое вполне живое и цветущее. Сергей уже не мог вспомнить, чем он руководствовался, запечатлевая еще одну такую непреложность. В свое время он положил в углу беседки сумку, в которой находилось кое-что из продуктов, тонкая пачка чистых листов, шариковая ручка, одеяло и денежная купюра в пятьдесят рублей — большего у него с собой на тот момент не оказалось. И вот, теперь эту сумка являлась неотъемлемой частью Куба: если вдруг Сергею вздумается дотронуться до нее и переложить в любое другое место, в урочный момент, проявляющийся с двадцатичетырехчасовым интервалом, там появится точно такая же сумка вместе с тем же содержимым. Таким образом, сумок, как и того, что внутри, станет два комплекта. Точно так же их количество можно будет довести до трех, четырех, пяти — и так далее, вплоть до любого числа, которое будет ограниченно желанием заниматься такими вещами, установленным временным интервалом и крайне ограниченными размерами вселенной Куб. впрочем, существовал еще и внешний мир, в который Сергей мог вносить все, что угодно, заполняя сумками и его. Сергей никогда не строил планов. Вот и сейчас, недолго думая, он достал сумку, перекусил кое-чем, а увидев чистые листы и ручку, и вовсе забыл обо всем, углубившись в мир физики. Столом ему служила все та же пачка чистых листов, а стулом — влажная трава. Сергей полностью отключился от внешнего мира. Очнуться его заставило сильное чувство голода и появившиеся признаки сонливости. Похлопав слипающимися веками на несменяющееся утро, он на скорую руку перекусил — и провалился в здоровый и очень спокойный сон. Когда Сергей проснулся, стояло все то же утро. Доев остатки пищи, он заглянул в беседку — и там, к его удовольствию, стояла полнехонькая сумка, и именно в том положении, в котором он увидел ее прототип в прошлый раз. Плотно позавтракав, — а здесь любой прием пищи, похоже, можно было окрестить завтраком, Сергей решил, что раз уж так получается, что он в этом месте задерживается, неплохо бы изучить этот необитаемый остров повнимательнее. Кустарь-физик принялся бродить между местных деревьев. Он наблюдал за речкой, за ее занятными обитателями — рыбами. Заметив, что вода движется, он сходил сначала вверх по течению, потом вниз, в обоих случаях дойдя до пределов Куба. Удивительно было наблюдать, как вода появляется из ниоткуда, плавно движется по своему руслу внутри Куба — и исчезает с другой стороны столь же загадочным образом. Все существа и предметы, но только родные для Куба, могли свободно уходить за его пределы, прекращая свое существование в невинном акте самоубийства, однако на их место подобно воде в реке всегда приходили другие — их копии. Сам физик и предметы, принесенные им, не двоились, но и не могли покинуть пределы этого мирка, по крайней мере так, как это делало все остальное вокруг. Сергей ел, гулял и спал, но большую часть времени он все же занимался своей любимой физикой — и чувствовал себя абсолютно счастливым. Эти занятия не носили никакого практического значения, Сергей был убежденным теоретиком — но тем не менее, в своей теории он зашел настолько далеко, что если бы каждую из его задумок воплотить в жизнь и пустить на благо человечества — это человечество шагнуло бы вперед настолько далеко, как не снилось никому из писателей-фантастов всех времен и народов. Однако, опять же: Сергей был чистейшим теоретиком, лежа на траве он бесконечно выводил свои формулы — и больше ни в ком и ни в чем не нуждался. Свое единственное воплощенное в практике изобретение — Куб — он измысливал и рассчитывал около двух лет, мучаясь тем, что ему приходится заниматься, не чем хочется. Сам по себе Куб был ничтожнейшим из его изобретений, существующих только на бумаге, но те гениальные открытия требовали каких-то специальных средств, которыми Сергей не обладал. Так, например, устройство, которое

могло дать всему человечеству бессмертие, требовало для своего создания несколько килограмм олова и переменный ток электричества мощностью в двадцать два вольта. Но ни подобного трансформатора, ни такого, казалось бы, ничтожного количества нужного металла Сергей был достать не в состоянии. Он не мог просто заработать денег и купить все ему нужное: он боялся людских толп и улиц. Куб, кстати, тоже предохранял от старения, правда, только тех, кто в нем находился, и пока эти кто-то в нем находились. Зато для создания материалы требовались настолько ничтожные, что даже Сергей, не выходя из своей комнаты, мог собрать устройство и вызвать нужные силы, которые он и закрепил на детском колечке, бросовой игрушке, что теперь приобрела поистине всемогущие способности. Так Сергей провел некоторое количество времени. У него не было часов, чтобы считать время, и окружающая природа не позволяла делать это, но если судить по периодам сна и бодрствования, а также обновления местной среды, прошло две недели, считая от момента, когда он ступил внутрь Куба и до момента, когда ему впервые приснилась улица у его дома, и когда он проснулся в плохом настроении. Он вновь занялся физикой, но это мало его отвлекало. Он попробовал бродить по округе, но ограниченный ландшафт уже был хорошо ему знаком и успел прискучить. Наконец, Сергей понял, что его терзает. Каким бы он ни был домоседом, он привык, что окружающие условия непрерывно изменяются, однако в этот момент он, пожалуй, подумал об этих изменениях как о чем-то приятном. Сергей достал из кармана кольцо и надел на палец. Он попытался вызвать воспоминания о внешнем мире, и с удивлением обнаружил, что за месячный срок, что он здесь пробыл, эти воспоминания стали тусклыми и расплывчатыми. Ему понадобились усилия, чтобы восстановить в уме события, предшествовавшие его переселению сюда. Не очень четко сознавая, зачем он это делает, Сергей повернул кольцо на пальце. Все вокруг него тотчас изменилось: физик стоял на нижней площадке лестницы своего дома. Спустившись по ступенькам, от которых его ноги уже успели отвыкнуть, Сергей оказался на улице. Впервые за полмесяца он увидел вечер. Множество людей спешило куда-то по своим делам. Сергей неосознанно попытался было вдохнуть воздух полной грудью, но неуловимая прежде гарь и вонь не дала получить удовольствие от процесса дыхания. Самое интересное: Женя ведь сейчас сидела в квартире и наверняка думала о Сергее, для нее он ушел всего несколько минут назад. Физик уже успел забыть, что чувствовал в тот день, когда сестра выгнала его из дому, для нее же эта история сейчас еще была в полном разгаре. Сергей будто вернулся в прошлое, и не в самый приятный его момент. Присев на краешек лавки, он посидел еще немного и наконец понял, что не может больше выдерживать. Со всех сторон его окружали люди, и этот мир в отличие от Куба принадлежал не ему, а им. Все они были, безусловно, враждебны, и вопрос стоял только в том, сколько еще времени они не будут обращать на него внимание, когда кто-нибудь из них наконец возьмется за него. Дрожащими пальцами Сергей нащупал все еще надетое кольцо и торопливо повернул его. На миг его пронзила ужасная мысль: кольцо не будет работать, и ему придется остаться в этом ужасном мире навеки. Но все страхи оказались напрасны: окружающий мир сменился на куда более привычный и дружественный, яркое утро сияло вокруг, лето согрело своим теплом. Лавка, правда, исчезла, и Сергей неловко хлопнулся на землю, но не почувствовал боли, а остался лежать распластанным, глядя на верхнюю поверхность Куба, которая сейчас была ему приятней любого неба. Несколько дней он провел за своими обычными занятиями, краткий визит во внешний мир уже давно успел превратиться в позабытый кошмар. Однотипность природы Куба вначале согрела Сергею сердце, затем вновь приелась и начала раздражать. Он вновь совершил короткую экскурсию во внешний мир, в вечер получасом спустя после его разборок со старшей сестрой. Все повторилось: большое людское скопление и непривычность обстановки быстро напугали его, и он смог пробыть в этом мире всего на минуту или на две больше чем в первый раз. Так время и пошло. Как правило, неделю-две он проводил в своем мирке, а затем совершал краткую вылазку во внешний мир, смотрел на него — и тут же снова скрывался в Кубе. Постепенно во внешнем мире у него начали появляться свои занятия, правда, очень странного свойства. Так, например, он начал следить за проезжающим мимо грузовиком, задавая себе вопрос, куда он повернет в конце улицы: направо или налево. Он даже вошел в азарт, зарисовав у себя в Кубе план дороги и прикидывая возможные варианты поведения автомобиля. Видимое движение грузовика во внешнем мире заняло не больше двадцати секунд, но Сергей растянул наблюдение за ним до месяца. Машина в результате повернула направо, вызвав в физике бурю эмоций и заставив его искать еще нечто подобное. Примерно в это же время он сам стал объектом. Он как раз стоял у своего подъезда, глазея по сторонам в поисках

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

нового предмета для слежки, когда откуда-то сбоку раздались просто оглушившие его слова: — Не подскажете, который час? Уже почти год как к нему никто не обращался. Сергей уставился на прохожего мужчину огромными глазами, так, как он, наверное, не смотрел бы на семиглазое зеленое чудовище, сию минуту спустившееся к нему прямо с неба. Мужчина, очевидно решив, что его как-то неправильно поняли, повторил вопрос. В ответ физик только и смог что нащупать спасительное кольцо и судорожно крутануть вокруг пальца. Куб с готовностью принял его в свои объятия, избавив от обязанности решать что-то сразу и на месте. В этот раз Сергей провел в Кубе столько, сколько ему еще бывать там не приходилось: три месяца безвылазно. За это время он множество раз уже решался было выйти и ответить прохожему тем или иным образом, а то и просто проигнорировать вопрос, но в последний момент всегда предпочитал заняться теоретической физикой, исписанные листы которой уже весили десятки килограммов. В конце концов поняв, что в Кубе можно так и просидеть вечность, Сергей, ни о чем не давая себе задуматься, вышел-таки во внешний мир и гаркнул: — У меня нет часов! — и тут же вновь скрылся в Кубе. Спустя неделю он вышел наружу, чтобы посмотреть реакцию прохожего. Тот окинул напыженного физика подозрительным взглядом — и направился по своим делам. Сергей готов был упасть прямо на дорогу и зарыдать от облегчения. Он так и поступил, правда, упал при этом на траву в мирке Куба. Этот случай с прохожим Сергей отнес к одному из тяжелых времен жизни в Кубе. Но это не значит, что он не был готов сам идти на контакт с другими людьми. Извечная сумка в углу беседки каждые сутки приносила Сергею ограниченное количество некоторых продуктов. Физик никогда не страдал ни обжорством, ни привередливостью, и поначалу все шло хорошо, но затем его начала все больше мучить однообразие пищи. В этот период Сергей вынужден был взяться постигать поварское искусство. Он разжигал костер и начинал жарить, парить, варить — благо, дрова всегда имелись под рукой и никогда не кончались. Физик заприметил сухое дерево и ежедневно раскалывал его на одни и те же части. В итоге он изучил все слабые места этого дерева, и если бы сторонний наблюдатель увидел, как после нескольких месяцев тренировок Сергей справляется с сушняком, то пришел бы в ужас и неминуемо посчитал, что видит перед собой какого-то сверхтренированного ниндзя. Сам же физик не видел в своей ловкости ничего необыкновенного. Дым от костра также не грозил загазованностью ограниченного воздушного пространства Куба. Дрова были его естественной средой, то же представлял из себя воздух, поэтому сизый дым, слабо растворяясь в атмосфере, постепенно поднимался вверх и беспрепятственно проходил сквозь «потолок». Как бы то ни было, фокусы-покусы с одними и теми же продуктами помогали недолго: Сергей вновь возжаждал разнообразия. Он не умел терпеть трудности, а за последний год бытности в Кубе и вовсе расслабился. Сергей продолжал короткие вылазки во внешний мир, опасливо присматриваясь к людям, и наконец, в момент, когда по времени внешнего мира после его изгнания из дома минуло три часа, а по времени Куба — один год, желание почеловечески поесть пересилило-таки страх перед людьми. Как-то собравшись с силами, Сергей надел кольцо, повернул его — и вновь оказался у подъезда. Как ни разу до этого, цель вылазки стояла очень конкретно. Поглубже вдохнув, как перед погружением, Сергей быстрой, но неровной походкой направился к ближайшему продовольственному магазину. Сквозь стеклянные двери все приближающегося супермаркета он с тоской видел большую очередь у прилавка. Следовало бы предугадать вечерний наплыв покупателей. И тут Сергей заметил ларек. Почему бы и нет? Пространство вокруг ларька пустовало, правда, это еще не отменяло того, что придется общаться с самим продавцом. Но уж этого-то избежать было невозможно. Оказавшись рядом с заветным ларьком, Сергей внезапно понял: он пробыл в этом мире столько, сколько не бывал уже весь год. С перепугу он сразу повернул кольцо. Вид Куба не вызвал у него обычного облегчения. Прошлявшись по его изрядно опостылевшим окрестностям, физик решил и вернулся во внешний мир. В окошко он протянул заранее припасенный полтинник.

— Одну банку сайры, — произнесли его губы голосом робота. — И печенье… вот это. Задержав дыхание, физик ждал, что будет. Но ему без проблем выдали покупку. Схватив консервы и пакет, физик мигом поворотил кольцо. Пределу его радости по возвращении в Куб не было. Печенье он проглотил почти сразу, с банкой же консервов вышла небольшая неловкость: нож у физика отсутствовал. В конце концов применив подручные средства, он худо-бедно справился-таки с задачей. Позже возникло блаженство, и Сергей минут десять просто лежал на траве, глядя на «потолок» Куба, откуда исходил свет утреннего солнца. Лишь потом он быстро побежал в кусты.

29

Художественная литература. Хроники нашего времени. Итак, совершив свое маленькое достижение, Сергей на недельку-другую успокоился и почти не отходил от листов с расчетами. Когда же он решился снова нанести визит во внешний мир, а именно — в ларек, то вовремя сообразил, что по времени внешнего мира его поведение будет выглядеть неестественным и подозрительным. И еще: очередные принесенные им пятьдесят рублей будут фактически теми же самыми, и если продавщица задумает сверить на них номера… Сергей содрогнулся и пришел в такой ужас, что отказался от своей затеи еще на неделю. По прошествии этой недели он понял, что должен дойти до другого ларька. Переместившись во внешний мир, физик направился было к цели сразу, но тут сзади раздался окрик: — Эй, а сдача? Прыгнув обратно в Куб, Сергей пару дней не спеша размышлял над создавшейся ситуацией, затем вернулся к ларьку и забрал мелочь.

— Слушай, а где твои покупки? — удивилась продавщица из темноты окошка. Сергей провел еще неделю за обдумыванием ответа, затем отбросил все варианты и просто пошел своей дорогой. В следующем ларьке физик отоварился сразу двумя пятидесятирублевками. Причем одну из них долго мял, стараясь придать непохожесть на ее копию. Сдача была получена и аккуратно присоединена к предъидущей мелочи. Экономно расходуя продукты и живя спокойной жизнью, Сергей добрых два месяца не выходил из Куба. Лишь потом он приблизился к очередному ларьку и снова отоварился на сотню, опять же отложив сдачу. У него возникла идея: он решил купить нож и удочку. Посетив еще пару ларьков, Сергей зашел в «тысяча мелочей». Понятно, все это физик делал урывками. Подавляющее большинство времени он проводил в Кубе и за листами с формулами, а внешний мир уже успел превратиться в нечто вроде хобби. Иногда он возвращался к своим путешествиям по магазинам и ларькам, чаще же находил другое занятие, оставаясь в Кубе. Удочка и нож оказались прекрасным подспорьем в хозяйстве. Правда, совершив покупку, Сергею во внешнем мире пришлось зайти за угол, укрывшись от людских глаз, и уже потом вернуться с трофеем в свой мирок. Если б он отправился в Куб сразу, то рискнул бы по очередной экскурсии во внешний мир нарваться на удивленные взгляды прохожих: для них покупки исчезли бы из рук Сергея совершенно непонятным образом. Чего-чего физик хотел меньше всего на свете, так это привлечения чьего-то внимания. Перво-наперво он побрился, постригся пользуясь ножом, а не заточенной ракушкой, как раньше. Это принесло большое облегчение. Кроме того, теперь в меню физика появилась рыба, за которой не нужно было ходить во внешний мир. Две недели он наслаждался своей маленькой победой, затем, решив направиться еще к одному из магазинов, взял деньги, умылся, причесался — и повернул кольцо, рассчитывая провести во внешнем мире около трех минут. Однако непредвиденный поворот событий, которые являлись сущностью внешнего мира, оставил ему меньше минуты. Только выйдя из-за угла, куда он завернул, скрываясь от вездесущих глаз, физик практически врезался в прохожего, заставив того уронить и рассыпать какие-то вещи. Тут же запаниковав, Сергей засуетился, отыскивая кольцо на пальце и не сразу его находя.

— Ой, извините, я такая невнимательная!.. Обнаружив, что чуть не сбитый им с ног прохожий — женщина, физик и вовсе превратился в столб. Кое-как отыскав-таки кольцо, Сергей наконец вернулся в Куб. Событие неожиданно сильно его взволновало. Целые сутки он не мог даже приступить к своим расчетам, а такого не случалось с ним никогда. Из головы физика не выходила та женщина и мысль, что рано или поздно ему придется вернуться к ней. Посторонняя прохожая настолько заняла его мысли, что иногда казалось, что она существует здесь, в Кубе. Хотя такая идея была, прямо таки, кощунственной. Промаявшись несколько дней, Сергей наконец понял, что так продолжаться больше не может, и он должен рассмотреть женщину повнимательнее, попытаться что-то сказать ей. Причем все равно, что. Выйдя во внешний мир, физик сориентировался в ситуации как мог быстро — и начал помогать прохожей собирать вещи: сумки, свертки. Прохожая продолжала извиняться и благодарить, и Сергей воспользовался паузой, чтобы исподволь разглядеть ту, которую подсунул ему случай. Оказалось, что это девушка примерно его лет, не какаято раскрасавица, но чем-то она столь заворожила Сергея, что тот, поняв, что больше не может вести себя «как нужно», предпочел ретироваться в надежные пределы Куба. Странно, но теперь его совершенно ощутимо тянуло во внешний мир. Так и не сумев сконцентрироваться на расчетах, Сергей, послонявшись несколько часов по ограниченной территории, вернулся обратно.

— Спасибо, что вы мне помогаете, — говорила девушка, хотя сам физик до сих пор молчал.

— Не за что, — выдавил из себя Сергей, молясь, чтобы эти слова выглядели достаточно естественно. — Мне это нетрудно. Я готов помочь красивой девушке.

30

На миг физику показалось, что прямо с неба в него ударила молния: до такой степени после этих слов в голове все перепуталось, мысли и образы без всякой связи скакали один перед другим. Все, что он сумел сделать в этот момент — это инстинктивно повернуть кольцо. Странно, но первые полчаса после этого возвращения в Куб Сергею казалось, что он все еще пребывает во внешнем мире. Странно: окружающее изменилось, физически он несомненно находился в своем маленьком мирке, но думать мог почему-то только о мире людей. Ничего не видя перед собой, он бесцельно бродил между деревьев, часто спотыкался, иногда падал, но не чувствовал боли. Невидимое утреннее солнце согревало его своими лучами. Внешность девушки, с которой столкнулся на улице Сергей, может и казалась приятной, но совсем не красивой, поэтому выходило, что путешественник по мирам лгал. Но настоящей красавице физик не смог бы адресовать такие слова никогда. Язык бы просто присох к его гортани, и самым лучшим выходом для Сергея оставалось бы только бегство. Но девушка выглядела совсем простой, а это уже меняло дело. Как после длительного погружения под воду, физику требовалось отдышаться и прийти в себя. Кое-как оклемавшись, он принялся размышлять о своих словах, сказанных во внешнем мире. Только через день или два он смог наконец отвлечься и сесть за свои любимые расчеты. Несколько дней прошли как обычно, пока как-то раз проснувшись, отшельник вдруг не почувствовал, что не обыкновенно уверен в себе и жаждет продолжения истории, положившей начало во внешнем мире.

— Ну что вы, — услышал он, едва успев повернуть кольцо. Разве раньше голос девушки был настолько серьезен? — Я совсем не красавица, вы говорите неправду.

— Не знаю, мне вы нравитесь. — Неужели, это действительно говорил он?

— Прекратите, вы меня смущаете, — улыбнулась прохожая и зарделась на самом деле. — Что вы такое говорите?

— Я говорю то, что думаю, — развел руками Сергей. — Извините, не хотел вас обидеть.

— Вы меня не обидели. Физик понял. Что от него ждут каких-то слов, но к этому моменту вдохновение уже успело изрядно поистратиться, поэтому он снова повернул кольцо. Жизнь Сергея вошла в новую ипостась. Конечно, он продолжал подавляющее большинство времени проводить в Кубе и главным образом возиться со своими расчетами, но какое-то приятное ощущение смысла жизни наполняло его существование. Если ему хотелось поболтать с живым собеседником или просто увидеться со Светланой — имя повстречавшейся девушки — он поворачивал кольцо. Если ей он представлялся интересным незнакомцем, вдруг ни с того, ни с сего заговорившем посреди улицы и знакомым какие-то минуты, то для самого Сергея это уже было романом, состоящим, правда, из чисто платонических отношений. Сначала он вызвался проводить ее до дома. Та не отказалась. Физик не мог точно сказать, как это выглядело с точки зрения Светланы, но постепенно, месяцами общения с ней, он начал замечать, как та расслабляется, раскрывается и уже не относится к нему с затаенной опаской, как вначале.

— …Представляешь? Вот так это было! — звонко смеялась Светлана, уже стоя у подъезда своего дома. — Ой! Кажется, мы пришли. Я пойду. Ты… вы…

— Мы еще увидимся? — подсказал Сергей, посидев в Кубе с недельку.

— Ах… да. Если ты хочешь.

— Я очень хочу, — подтвердил физик.

— Ну тогда… А что там? Я каждый день в это самое время возвращаюсь в работы. Может, как-нибудь… у тебя найдется время? Проводить меня?..

— Обязательно. Завтра я буду.

— Ну… тогда чао! Мне очень понравилось! — Сказав это, Светлана заспешила в подъезд. Сергей не торопился в Куб. Он уже не понимал, как можно мир, в котором есть Светлана, считать неприятным. Улыбаясь прохожим и своим мыслям, физик бесцельно шел между дворами. Он решил научиться не бояться этого мира, воспринимать его так же, как Куб. кроме того, ему не терпелось снова увидеть Светлану, а целые сутки до обещанной встречи, если эти сутки измерялись временем внешнего мира, превращались в вечность. Сергей покинул свой дом ранним вечером, а сейчас, когда он прожил в Кубе около двух лет, еще даже не стемнело. Зайдя за угол, он нос к носу столкнулся с Максимом. Сергей не сразу узнал его, не сразу он узнал и его спутника. Только спустя секунду он понял: тот, кто стоял рядом с зятем, был тем самым орудием, с помощью которого сестра выдворяла его из дому. Почуяв неладное, физик привычным движением потянулся к кольцу. Однако максим был наготове и быстро схватил его за руку.

— А, Серега, мы тебя совсем обыскались! Хорошо еще, ты не успел уйти далеко… Это было сказано таким тоном, будто зять не сжимал мертвой хваткой запястье Сергея. Физик дернул было свою руку, но нажим только стал крепче.

— Не бойся, Серега, — дружелюбно посоветовал Максим деверю. — Все, что нам нужно — это одна мелочь… Он понемногу начал разжимать пальцы Сергея. Физик уже понял, что зять стремится к кольцу на пальце, и мысль, что сейчас, в сию секунду, есть все шансы потерять все, сделало происходящее нереальным, как во сне. Сергей, хоть был шокирован насилием, принялся ожесточенно сопротивляться. И если раньше по сравнению с Максимом он казался сущим хлюпиком, то теперь, закаленный двумя годами свежего воздуха и физической работы, стал понемногу брать верх. Еще чуть-чуть — и он готов был повернуть кольцо. Если до сих пор борьба имела сосредоточенный и безмолвный вид, теперь тишина нарушилась требовательным криком Максима: — Чего стоишь, помоги мне! Бугай, что стоял рядом, не спешил на подмогу.

— А чего ты торопишься — убежит он, что ли?

— Он может повернуть кольцо! — взорвался Максим.

— Он убежит в этот Куб!

— Для нас-то он останется здесь, — рассуждал напарник. — Ты ведь сам говорил, что здесь не пройдет нисколько времени, как бы долго он там не сидел. От такой мысли борющиеся настолько растерялись, что на миг возникла пауза, и если б хоть кто-то из них в этот момент оказался расторопнее, кольцо вмиг оказалось бы в руках только одного. Тем не менее, бугай пришел-таки на помощь напарнику: пара оплеух — и Сергей отлетел в сторону. Кольцо было содрано чуть ли не вместе с пальцем. Зять осторожно надел добычу на палец себе и повернул. Тотчас выражение его лица сменилось на торжествующее.

— Оно! Теперь пошли к Жене. Когда Сергей поднялся на ноги, оба уже пропали. Прохожие, свидетели произошедшего инцидента, все как один делали вид, что ничего не заметили, хотя такое предположение было просто глупым: стычка произошла не гденибудь в подъезде, а чуть ли не посреди улицы. Сергею очень хотелось вернуться в свой тихий Куб. Он был по горло сыт этим миром. Однако руки, рефлекторно шаря по пальцам, никак не могли нащупать кольца. Сергей понимал бессмысленность своих движений, но его конечности взбунтовались и прямо-таки отказывались слушаться разума. Закончив шарить по пальцам, они начали лазать по карманам, но кольца, понятно, нигде не встречали. Сергей тихонько завыл. Окружающие, внезапно начав его замечать, начали делать презрительные лица и отходить в сторону. Физику на это было наплевать: он хотел так же, как и раньше, вернуться в свой Куб. Господи, если бы у него сейчас появилась такая возможность, он не возвращался бы сюда, пожалуй, год. И что в этом, внешнем мире, он мог заподозрить хорошего? Этот мир был серым, наглым и самодовольным. Устав стоять, физик нашел лавочку и присел. Голова жутко раскалывалась, Сергей нуждался в Кубе, как в воздухе. Как он будет жить без Куба? Даже сам этот вопрос не имел смысла. Первые минуты физик ожидал, что вместе с потерей Куба умрет и он сам, однако желаемого освобождения не наступало. Время шло, а он все продолжал дышать. Стемнело. Почувствовав голод, Сергей заглянул в магазин. Пребывая в состоянии дикой заторможенности, он потом даже не мог припомнить обстоятельства процесса покупки. Смутно всплывали фразы типа «чего вы молчите» и «мужик, отойди, тебе уже все дали». Кажется, его сочли за полоумного. Вернувшись на свою лавку, физик перекусил. Он не соображал, что ел и сколько, и позже мог вспомнить лишь приятное ощущение от новой пищи. Постепенно людей на улице становилось все меньше. Холодная октябрьская ночь входила в свои права, и Сергей неосознанно начал кутаться в свою летнюю одежонку.

— Эй! — Физик не сразу понял, что окликнули именно его. Две темные фигуры остановились напротив лавочки. — Эй, ты чего сидишь здесь? Голос звучал молодо и нагло.

— Вы мне? — не сразу отреагировал Сергей. Он уже успел более-менее прийти в себя. Дорога в Куб закрылась навсегда, но физик продолжал дышать, что означало: жизнь продолжается.

— Как тебя зовут? — Фигуры успели приблизиться. Да, ночные прохожие оказались молодыми людьми.

— Сергей, — не очень внятно ответил физик.

— Чего мычишь? — вдруг ни с того, ни с сего разозлился тот из юнцов, что заговорил сначала. — Я с тобой нормально разговариваю? Боясь ввести молодого человека в ярость еще какойнибудь неуклюжей фразой, Сергей растерянно молчал. Юнец подошел совсем близко.

— Встать. Физик и сам не понял, как поднялся на ноги.

— Выворачивай карманы. Сергей торопливо сделал, как ему велели, а двое молодых людей уже обыскали его и заставили снять пиджак.

— Негусто, — разочарованно подвел итог говоривший до этого. — Ладно, слушай. Где ты живешь?

— Меня выгнали из дома.

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени.

— Ясно. Хочешь узнать, куда тебе можно пойти на ночь? Сергей с удивлением прислушался. Разве были места, куда он мог пойти?

— Там-то, там-то в подвале старого дома ночуют бомжи. Они тебя примут к себе, там все такие… Молодые люди растворились в ночи, следуя по своим делам, а Сергею стало еще холоднее без пиджака. Физику претила мысль о возможном общении с бомжами, но действительно, куда он мог пойти? И вот, когда ощущение некомфорта пересилило нравственные устои, Сергей поплелся, куда было указано.

— Странно, но хозяева подвала будто его ждали.

— Я к вам. Пятеро грязноватых людей, ютившихся в соответствующей подвальной каморке при свете одинокой тусклой лампочки, по очереди пожали ему руку.

— Мне сказали, что вы можете пустить переночевать.

— Да, конечно, подтвердил один из бомжей сиплым голосом и указал на рваный матрац, раскинувшийся на трубах с горячей водой. — Ты откуда?

— Меня из дома выгнали.

— А! — протянуло сразу несколько бомжей, кивая. — Мы все здесь… вроде этого.

— Голодный, небось, — озабоченно поинтересовался тот, кто предложил жалкое, но теплое подобие постели. — Присаживайся к нам. Физик только сейчас почувствовал, насколько сильно успел проголодаться. Но оказалось, что пища является закуской, прилагаемой к жуткому на вид и запах пойлу.

— Я не буду, — поспешил отказаться Сергей.

— Эй, тебе уже налили! — повысил было голос один из хозяев, но его быстро урезонил уже неоднократно отнесшийся по-дружески к физику бомж: — Ладно, это дело добровольное. Насильно никто заливать не будет. Можешь идти спать. Так же как голод пришел, едва он успел сесть за местное подобие стола, так и усталость навалилась, стоило спине коснуться грязного матраца. Ощутив, что при всем желании не может пошевелиться, Сергей быстро провалился в глубокий спасительный сон. На следующий день его разбудил шум голосов. Впрочем, он уже достаточно успел выспаться и лежа смотрел на поросший плесенью потолок. Едва он вспомнил события прошлого дня, ему сразу расхотелось вставать… Почему он до сих пор не умер? Игра под названием «жизнь» уже превратилась в фарс.

— Пойдем с нами, — приветливо предложил его новый знакомый.

— Куда вы?

— Работать.

— Вы работаете? — поразился Сергей.

— Ходим, ищем чего, — пояснил Шура. Так звали знакомого. — Бутылки, металл или вообще чего поесть. Поняв, что за все следует расплачиваться, Сергей начал неохотно подниматься. И тут до него дошло.

— Вы идете на помойку?! Память с предательской услужливостью тут же подкинула ему образ: грязный бомж ковыряется в мусорке, что-то выискивая и тут же отправляя в рот. Однако чувств прежней силы это не вызывало: Сергей ощущал, что он уже совсем не тот, что был раньше.

— К бакам, — поправил его Шура. — Ты свои старые слова забудь. Или иди отсюда. Бывший физик поспешил извиниться, и знакомец, потеплев, предложил ему почитать книжку.

— Интересная. Здесь никто не читает, но ты, я думаю, не откажешься. С этими словами группа удалилась «на работу». Несказанно удивленный уровнем культуры у бомжей, Сергей принялся за книжку, но его все отвлекали мысли о нынешнем положении. Кроме того, куда охотнее он занялся бы сейчас своими любимыми расчетами. Подвал оказался весьма обитаемым местом. Непрерывно появлялись и уходили все новые люди, и сначала это както ущемляло бездомного, однако он быстро привык и перестал замечать посторонних. Внутренняя боль отвлекала ото всего. Ближе к вечеру появился Шура в несколько изменившейся в составе компании. Уже вроде знакомое лицо обрадовало Сергея, и он впервые за день слез со своей лежанки.

— Почему ты отказываешься от суррогата? — спросил Шура.

— Это же очень вредно. Да я и… никогда не пил.

— Так сейчас самое время начать. А что насчет вреда — да какая разница? Тебе так уж хочется жить? А ведь и вправду, подумал Сергей, чего ради заботиться о здоровье? Теперь-то уже? Однако нечто продолжало его удерживать.

— Да зачем алкоголь вообще нужен?

— О-оо, — протянул Шура. — Это же самое главное. Вот тебе сейчас плохо? Сергей только горестно вздохнул.

— Вот видишь! А выпьешь — и все вокруг станет радостным и красивым. Физик недоверчиво покосился по вонючим углам. Что здесь может быть радостным и красивым? Но бомжи после

выпитого действительно выглядели довольными и расслабленными. Так может, стоит хотя бы попробовать? Ему налили, он понюхал и отшатнулся.

— Не надо нюхать, — пояснил Шура. — Глотай и сразу запей. С горем пополам Сергей-таки выпил. Долго после этого Шура стучал его по спине и предлагал закусить огурцом. Вначале физик жалел, что согласился на уговоры, но затем его пробрало странное ощущение. Желая усилить это, Сергей выпил еще — и удивительно! — пойло пошло уже заметно легче. Подвал прямо на глазах обрастал красками. Сергей улыбнулся, чувствуя, как ему снова становится хорошо. Казалось, он вернулся в Куб. Дни новой жизни потекли своим чередом. Постепенно различие между Сергеем и окружающими людьми стиралось. Он начал ходить «на работу» — это было совсем просто в состоянии опьянения. Пока в голове играл алкоголь, бывший физик мог глубоко плевать на мнения и взгляды окружающих, неопустившихся людей. Он мог валяться на улице в куче мусора — и улыбаться во сне, потому что чувствовал себя прекрасно. Суррогат действительно решал все проблемы. Правда, одна неурядица все же оставалась: похмелье. Когда это случалось, Сергей прилагал все усилия, чтобы напиться вновь, если же напиться не было возможности — начинался настоящий кошмар. Он ощущал свое положение с утроенной тяжестью. Он смотрел вокруг — и встречал брезгливые взгляды прохожих. Он четко начинал сознавать, что связавшись с бомжами сам стал таким же бомжом, помойной свиньей. Он был готов удавиться. Правда, похмелиться так или иначе все же удавалось и спасительное забвение возвращало радость бытия. Сергей окончательно спился и сбичевался. Он стал вонять, у него завелись вши, блохи и еще черт знает что. Он зарос, и в глазах появилось характерное выражение отупения. Шура стал Сергею близким другом. Они могли подолгу сидеть, рассуждая на философские темы или обсуждать одну из прочитанных книг. Удивительно схожие между собой, спутники никогда не разлучались. Однажды вечером совершенно случайно Сергей столкнулся со своей старой знакомой Светланой. Он растерялся и хотел было поздороваться, но девушка состроила презрительную гримасу, к которым бывший физик уже привык, и прошла мимо. Она его не узнала. Как бы отдавая дань прежней жизни, Сергей часто крутился у своего бывшего дома. Шуру он в такие прогулки не брал, это оставалось его личным. А зачем и с какой целью он лазил по знакомым дворам, бывший физик и сам не мог понять. Шура часто очень сильно кашлял. Доходило до того, что иногда ему было трудно дышать. Наконец, настал момент, когда он не мог встать. Промучившись пару дней, бомж умер незаметно, как и жил. Не такой пьяный, как обычно, Сергей, покашливая, сидел у его тела и думал о том, что и он закончит точно так же или почти так. Михаил Архипенко крутил в руках колечко со стертыми гранями.

— Глупо как-то.

— А ты попробуй, одень, — посоветовала Женя Лебедева.

— Чтобы вернуться, нужно повернуть еще раз?

— Ну да. Пожав могучими плечами, Архипенко повернул вещицу вокруг пальца. Сразу после этого вид его стал ошеломленным.

— Это какой-то гипноз!

— Нет, это правда. — Женя оказалась готовой к подобным обвинениям. — Это можно и легко доказать. Просто принеси оттуда что-нибудь. Поколебавшись, Архипенко повернул кольцо — и в его руках оказалась кипа исписанных листов.

— Вы видите это? — Мужчина показал их охранникам. Те подтвердили. Архипенко на пару секунд задумался.

— Я заплачу тебе за это двести долларов.

— Да ты что! — возмутилась женщина. — Это же великое открытие! Десять тысяч долларов — это почти задаром.

— Подумай, что я буду делать с этим? Попробуй, продай это кому-нибудь в университет, ученым это может пригодиться. С безразличием Архипенко бросил артефакт на стол. Женя закусила губу. Предстояло нелегкое словесное сражение. Оно и состоялось, заняв несколько часов. Эти часы ушли на споры, доходящие до крика, демонстрации и активную торговлю. В результате взмокшие до пены спорщики остановились на двух тысячах долларов. Такую цену Архипенко отказался поднимать наотрез, вплоть до отмены от сделки. Боясь потерять эти все же немалые деньги, Женя была вынуждена согласиться. Вскоре Архипенко спустился к своему джипу. Один из охранников, сопровождавших его, не переставал удивляться: — Миша, я что-то тебя не понимаю. Ну кольцо, ну этот Куб — ну и что? Это же детская игрушка, пользы от нее нет никакой, а я всегда считал тебя конкретным человеком.

— Именно потому, что ты не можешь понять, ты — это ты, а я — это я, — пояснил босс. — Эта вещица несет в себе такие возможности, что можно просто упасть. Например, в этом Кубе можно хранить все, что угодно: тонны золота или

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

оружия — и все это будет лежать у тебя в кармане. Подумай о таможне — и ты сразу узнаешь, что это значит. Для экономии времени я могу там спать, хранить секретные документы, семью, чтоб не достали конкуренты. У меня в любой момент в руках может оказать пистолет и автомат — сколько меня ни обыскивай перед этим. Черт, да у этого колечка такие возможности, что стоит оно не миллионы — миллиарды долларов! Всех возможностей этой игрушки я не могу себе даже сразу и представить. Охранник уважительно замолчал, предпочев держать рот на замке, справедливо полагая, что так он сразу будет выглядеть умнее. Стоя на улице, около своей машины, Архипенко взял кольцо двумя пальцами, поднял повыше и посмотрел сквозь него на свет.

— Черт, какие возможности! — прошептал он. — Прощай, мелкий городок, пора выходить на мировой уровень! Постояв на улице и приведя свои мысли в порядок, Архипенко уже полез было в джип, как что-то больно ударило его сзади. Ударило не слишком сильно, но от неожиданности крепкий мужчина пошатнулся — и выронил колечко. Обернувшись, он с удивлением увидел в другое время совсем незаметного грязного бомжа. Тот торопясь подбирал кольцо.

— Эй, ты чего, дурак?! — взревел Архипенко. — Да ты вообще понял, до кого дотронулся?! Неожиданно он успокоился и очень умиротворенно заявил: — Теперь ты — труп. Двое дюжих охранников, увидев, что происходит, уже выбрались из джипа и окружили бомжа.

— В багажник его, — скомандовал Архипенко. — Только смотрите, чтобы кольцо… Эй! Бомж уже надел колечко на палец и теперь поворачивал. Бомжом, естественно, был Сергей. В один из своих не серых — черных дней, шатаясь вокруг дома, он увидел выходящих из его бывшего подъезда хорошо одетых крепких людей, а чуть позже — и кольцо. В другой момент он бы ни за что не напал на кого-либо, а тем более на таких серьезных «братков». Но вид кольца заставил его просто обезуметь. Более-менее удачно ударив того, что держал кольцо, сзади по голове камнем, он как мог быстро подхватил свое сокровище — и надел на палец. Трое мужчин, каждый из которых был на голову выше физика и просто несравнимо здоровее, выкрикивая угрозы уже окружили его — и он повернул кольцо. Словно в сказке или во сне уже потерянный было навеки Куб открыл перед ним свои объятия. Ноги у Сергея подкосились — и он упал на траву, целуя землю. Пришел в себя физик не скоро. Поднявшись, он прошел к речке и как следует умылся. Затем пошел в беседку, достал свою вечно повторяющуюся сумку и жадно поел. Развалившись на траве около строения, Сергей почувствовал, что жутко хочет курить — но понял, что это пересиливаемая слабость. Вся территория Куба мало изменилась. Тут и там, правда, валялись кое-какие вещи, оставленные промежуточными хозяевами кольца. Сергей подумал, что в будущем каждая из этих деталей ему очень пригодится. Зевнув, он провалился в глубокий и очень спокойный сон. Проспав по всей видимости очень долго — сколько, физик не смог бы сказать при всем желании — он снова набросился на еду, и уже покончив с этим, направился к стене Куба. Около стены он достал кольцо и долго рассматривал его. Можно было остаться здесь, в Кубе, очень надолго. Пока Сергей сидел в этом мире, старость не касалась его, а значит, в протяженности его пребывания здесь пределов ставить было нельзя. Возможно, пройдет год. Возможно, десять. Быть может, даже сто лет — а потом Сергей просто-напросто забудет о том, что существует там, снаружи. И он наденет кольцо, повернет его — и окажется на улице у своего бывшего дома лицом к лицу с тремя «братками». А второго шанса у него уже не будет. Стараясь не думать, что он собирается делать, Сергей зажал кольцо в кулаке, размахнулся — и зашвырнул его за «стену» Куба. Вещичка прошла сквозь препятствие без всякого сопротивления. Кольцо, являясь частью самого Куба, не встретило в виде «стены» никакой преграды — и сгинуло навеки. Физик огляделся по сторонам. Абсолютно ничего не изменилось. Невидимое солнце ласково согревало его своими лучами, неизвестно откуда бравшийся легкий ветерок чуть шевелил листья деревьев. Сергей понимал, что со временем он сильно изменится. Изменится психологически, напрочь забудет человеческую речь, перестанет мыслить как человек. Он даже забудет о существовании внешнего мира — это неизбежно со столетиями. Он сойдет с ума, но этого никто не сможет увидеть и определить, поэтому в каком бы состоянии он ни оказался — все будет нормой. Но все эти вещи ожидали физика в весьма и весьма отдаленном будущем, а сейчас, почувствовав внезапный порыв, он заспешил к бумагам со своими расчетами. Скоро, очень скоро он займется самым любимым делом в жизни.

31

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Макаров Тихон

Ф

илипп упал в снег, окроплённый ядовитым светом уличных фонарей, и закричал. Оксана попыталась обнять его как можно нежнее, но он вырвался и стал закапывать себя в сугроб, издавая нечленораздельные звуки. Руки покраснели, он дрожал от холода. Оксана заметила, что снег попал в ботинки, молнии на которых он даже не сумел толком застегнуть.

— Филипп… — Не успев договорить, Оксана рыгнула, и тут же приставила ладошку ко рту. Она никог-да не позволяла себе таких вольностей. Наверное, перебрала виски с колой. До знакомства с Филиппом даже новый год она встречала детским шампанским. Теперь всё было иначе. Каждую ночь они проводили у его друзей, или в клубе, или в ресторане, где все развлекались, курили и трахались. Поначалу Оксана выпивала лишь бокал мартини со льдом, чтобы чувствовать себя в компаниях малознакомых людей непринуждённо, и отвечала отказом на любое предложение «добавить», затем она перешла, по своему же выражению, «на новый уровень» и стала получать удовольствие от процесса, наслаждаясь каждым глотком, смакуя вермуты, ликёры и дорогие напитки покрепче. Очень скоро её печень начала сдавать, похмелья переносились всё тяжелее, да и сама она разлюбила спиртное, но, как это ни странно, пить стала больше, в основном, чтобы не доставалось Филиппу. Он не знал чувства меры и не мог смириться с видом недопитого алкоголя на столе. Увидев одну бутылку или две (чаще — две), он хватал их обеими руками и опустошал с одухотворённо-страдальческой миной на лице, которая, видимо, значила, что он ценой собственной жизни изобретает лекарство от раковых опухолей. Оксане стало немножко лучше. Она прилегла рядом с Филиппом и задумалась. Всё-таки с виски не поймёшь, когда нужно остановиться. Вроде бы пять минут назад ты мило беседовал со своими знакомыми, потягивая напиток, похожий скорее на холодный чай с лимоном, чем на алкоголь, и держал ситуацию под контролем, но когда попытался встать, оказалось, что ноги вовсе не ноги, а муляж. И хорошо, если тебя успеют подхватить до того, как ты рассечёшь голову о столешницу, обычно всё заканчивается не так прозаически. Филипп замолчал. Стало тихо. Так тихо, что захотелось спать. Оксана подложила ладони под голову и закрыла глаза.

— Филя, ты меня любишь? — спросила она.

— Нет.

— Ну и урод. Послышался звук мотора. Сначала из арки брызнул свет фар, а затем появилась чёрно-жёлтая машина такси.

— Филипп, кажется, это за нами. Пока водитель искал свободное место, чтобы припарковаться, Филипп кричал и бился в судорогах, вызванных опьянением и врождённым идиотизмом. И за что его можно любить? Сейчас Оксана почти ненавидела его. Она коснулась Филиппа, и он снова начал закапывать себя в снег. Водитель просигналил, а затем высунулся в окно.

— Эй! Оксана замерла. Сердце забилось часто-часто. Её словно застигли на месте преступления. Что бы сказали родители, окажись они в машине? Они учили её, что в одном бокале нельзя мешать вина разных апелласьонов и как правильно делать книксен, и заставляли посещать курсы французского, в то время как её подружки ходили в кино с мальчиками и покупали билеты на места для поцелуев. Пусть они считали, что Чехия это столица Польши и что декан — это французская фамилия, но они жили в отличие от неё. Её родители были из тех, кто покупает своим дочерям «Барби», не догадываясь, что вместо того, чтобы играть в куклы, они ими мастурбируют. Иногда поступки родителей так напрягали Оксану, что ей хотелось уйти из дома. Она и ушла, как только познакомилась с Филиппом. Обошлась без долгих нудных объяснений, просто покидала свои вещи в сумку, сказала: «до свидания», — и поехала на тридцать втором автобусе в другой конец города, где он ждал её в своей квартире. Первое время родители звонили ежедневно, но Оксана брала трубку каждый раз после десятого звонка и умело стилизовалась под автоответчик, повторяя одну и ту же фразу идентичным тембром. Необходимость в актёрстве отпала, когда они перестали названивать. Оксана вздохнула с облегчением. Ей казалось тогда, что с этого момента и начинается взрослая жизнь.

— Эй, с вами всё в порядке? У таксиста был тихий голос с едва различимыми стальными нотками. Оксане стало интересно, как он выглядит. Она оглянулась. Фары ослепили Оксану и некоторое время она ничего не видела, но даже привыкнув

32

Луна внутри

к свету, смогла различить лишь силуэт таксиста. Воображение нарисовало яркую картину. Оксане представилось детское несформировавшееся лицо с жестокими глазами наёмного убийцы и безразличный ко всему характер с налётом толерантности. Такие как он обычно интересуются у умирающих, всё ли в порядке, с одной лишь целью: избавиться от угрызений совести, что они прошли мимо и ничего не спросили.

— Всё хорошо, спасибо, — сказала Оксана.

— Нет, всё плохо, — Филипп перевернулся на спину. Звёзды словно повесились на небосклоне. Когда-то давно он слышал, что световой сигнал от небесных светил идёт сотни лет и даже если солнце потухнет, люди узнают об этом не скоро. Что если ничего этого уже нет: ни солнца, ни планет, ни звёзд?

— Филя, вставай.

— Отстань.

— Ты замёрзнешь.

— А может, я хочу замёрзнуть?

— Давай поднимайся. Такси ждёт.

— Пусть ждёт.

— Ты ведёшь себя как придурок.

— Как ты меня назвала?

— Придурком. Оксана взяла его под руку и уже приготовилась к ожесточённой схватке, но Филипп принял помощь, улыбнувшись с таким умиротворением, словно всю жизнь только и мечтал, чтобы его назвали придурком. Вскоре он уже отряхивал джинсы от снега и застёгивал ботинки, продолжая улыбаться, как мог улыбаться только он. Когда он так улыбался, Оксана забывала обо всём на свете. Кроме политеса, родители научили её тому, что сантименты выдают истинные намерения, а истинные намерения в нашем жестоком мире, доченька, это непозволительная роскошь, понимаешь? С шестнадцати лет, сама о том не подозревая, Оксана сознательно прижигала свои чувства, как бородавки, в надежде, что когданибудь они исчезнут навсегда.

— Ксюша, я только что понял, кем хочу быть. Кем всегда хотел быть. Подсознательно, конечно. Ведь если бы я хотел этого явно, а не подсознательно, ты бы уже давно об этом знала, да и все бы знали. Раньше я просто не мог найти подходящих слов. И образа. Главное - это образ, конечно. Поиск образа. И знаешь что? Сегодня я его нашёл. Этот образ…

Филипп дышал перегаром прямо Оксане в лицо. Приступ тошноты возобновился с новой силой. Жадно хватая ртом морозный воздух, она зажала нос левой рукой — правую она держала на его талии, задавая курс.

— У тебя каждый день новый образ...

— Нет, ты не врубаешься. На этот раз я действительно понял, чего хочу. Короче, слушай. Я хочу быть ледовой статуей, как на свадьбах у миллиардеров. Ну ты по любому их видела. В фильмах там, в журналах… Такие огромные тающие лебеди на серебряных подносах. Самое прекрасное в том, что они всегда безголовые. Крылья, лапы, перья - весь птичий набор, а вот головы нет. Это… приподнимает их над действительностью! Ну, врубаешься?

— Филипп, у тебя и так головы нет.

— Ну это метафорически выражаясь.

— Вовсе не метафорически.

— Не метафорически, значит? Филипп вытащил из кармана шапку и натянул на голову до самой шеи.

— Кря-кря, — сказал он.

— Лебеди не крякают.

— Га-га.

— «Га-га» это певица такая. Филипп бросил шапку в сугроб и поплыл к машине такси, как сорвавшийся с якоря буй. Подняв и отряхнув шапку, Оксана отправилась за ним.

— Вам точно не нужна помощь? — спросил таксист, когда Филипп распахнул заднюю дверь, и они уже готовы были забраться внутрь.

— Вы так любезны, — процедила Оксана сквозь зубы (Таким людям всегда надо говорить, что они хотят услышать, иначе — может случиться беда) и попыталась втолкнуть Филиппа в машину, но он сгорбился перед дверью, положил руки на крышу, и шумно вдохнул воздух.

— Ребята, залезайте, — попросил таксист, уже прикидывая в зеркало заднего вида, как будет разворачиваться. — Пять утра уже. Мой последний вызов.

— Я не поеду на этой машине, — сказал Филипп в пустоту, а затем обратился к Оксане. — Вызывай другую.

— Чё это значит? — таксист, до этого смотревший на них исключительно в зеркало заднего вида, обернулся, всё ещё не выпуская баранку из рук.

— Я сказал, что не поеду на этой машине.

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени.

— Почему? — спросила Оксана. Филипп не улыбался, и его чары уже не действовали. Как она ненавидела его упёртость. Настоящий овен и знак зодиака тут не при чём. Если Филипп вдолбит себе что-нибудь в голову, то готов идти до конца, даже если придётся в одиночку сражаться с китайской армией. Всё, что сейчас хотела Оксана - сесть в машину, добраться до дома и заснуть в его объятиях.

— Потому что здесь пахнет говном, — сказал Филипп.

— Чё ты сказал? — таксист выпустил руль. Оксане показалось на мгновение, что она увидела наколку на костяшках пальцев.

— Я сказал, что здесь пахнет говном. Вы случайно не срали на заднем сидении? Если не срали, то я знаю в чём проблема и как её решить. Не сочтите за рекламу, но я рекомендую вам купить «Эклипс». Или «Орбит». Лучше «Эклипс», работает дольше, но «Орбит» тоже ничего. Отобьёт запах говна. Даю гарантию. Таксист открыл дверь.

— Пожалуйста, простите его! — Оксана бросилась к нему на встречу. Она не ошиблась насчёт детского лица и жестоких глаз, а ещё у него были огромные кулаки и наколки на костяшках пальцев. - Он… он пьяный! Таксист грубо отпихнул Оксану, и она упала в снег. Филипп отошёл от машины на шаг и остановился. Сначала его лицо ничего не выражало, а потом он засмеялся, так оглушительно, что таксист остановился и наморщил лоб, словно прикидывая, стоит ли тратить силы на этого сумасшедшего. Он, наверное, вернулся бы в машину, не схватись Филипп за живот с криком: «Я знаю, я знаю, он насрал себе в рот самостоятельно…». Таксист ударил слева в челюсть. Смех оборвался мгновенно. Глаза, искрившиеся весельем, потухли, и Филипп упал. Таксист пинал его ногами, пока лицо не превратилось в кровавое месиво. Оксана набросилась на таксиста сзади.

— Пожалуйста, не надо… он идиот… он пьяный… Он развернулся и сделал замах, но бить не стал.

— Уроды, блядь, — таксист обернулся к Филиппу, корчившемуся от боли в снегу. — Уроды. Блядь.

— Пожалуйста, не надо — Оксана упала на колени, подползла к таксисту и схватила его за ногу, которой он собирался пнуть Филиппа. — Оставьте его… пожалуйста…

— Уроды, блядь, — он вырвал ногу и направился к машине. Перед тем как сесть, таксист взглянул на них и покачал головой, — Уроды. Блядь. Ненавижу, блядь. Когда он уехал, Оксана вытерла слёзы и подползла к Филиппу. Окровавленный, он лежал в снегу и улыбался своей чарующей улыбкой. Кроме улыбки на лице нельзя было ничего различить. Оба глаза, нос и щёки являли собой однородную кровавую массу.

— Филенька, тебе не больно? — спросила она. — Филя?

— Я тебя так люблю, — сказал он.

— Ну почему, почему ты всегда ведёшь себя, как последний идиот? Почему?

— Как насчёт ночной прогулки?

— Уже утро… Боже мой, о чём ты говоришь! Тебя только что чуть не убили!

— Я передумал. Я больше не хочу быть безголовым лебедем.

— Дурак… — она легонько ударила его по плечу.

— Почему он меня побил? Что я такого сказал, а? Оксана покачала головой. Давным-давно она вычитала афоризм: «Девушки, не влюбляйтесь в долбоёбов!», — и только теперь поняла его истинное значение.

— Ксюша, а ты меня любишь, а? Только честно. Умирающим не врут.

— Пошёл ты в жопу…

— Как ты сказала?

— Я сказала, пошёл в жопу! Он снова улыбнулся.

— Дурак... господи, какой дурак… Давай руку… Он подал ей руку, и она помогла ему встать. Куртка Филиппа вся была в крови, а Оксане пришлось приобнять его — он не мог идти самостоятельно — и вскоре её полушубок окрасился красным. Она шла и плакала, а слёзы застывали на ветру. Через арку они вышли к длинной неосвещённой аллее с украшенными к рождеству ёлками и Филипп, ступая в ногу с Оксаной, переводил взгляд с гирлянд на небо, любуясь, возможно, уже несуществующими небесными телами, а потом снова смотрел на верхушки ёлок, увенчанных настоящими звёздами. Когда они вышли на длинную пустынную дорогу и зашагали по тротуару к своему дому, прятавшемуся где-то за горизонтом, Филипп заметил, что начинает светлеть, и решил насладиться видом луны напоследок, но не смог её найти. Наверное, из-за гематом и алкоголя. Тогда он спросил у Оксаны: «Слушай, Ксюша, в какой стороне луна?». Оксана выбилась из сил и едва переставляла ноги. Она больше не могла тащить на себе Филиппа, и с каждой секундой ненавидела его всё сильнее, и уже хотела послать его и пойти сама по себе, но сначала нужно было найти подходящие слова, ведь нельзя просто так бросить

его, окровавленного, в центре города перед самым рассветом. Вопрос про луну окончательно вывел её из себя, и она схватила Филиппа за грудки.

— Я тебя ненавижу, ненавижу. Тупой кретин и ублюдок. Лучше бы таксист тебя убил. Урод. Ты — урод. Урод.

— Знаешь, я тут кое-что понял, — Филипп, казалось, ничего не услышал. Он смотрел сквозь Оксану и говорил с таким видом, словно читает лекцию потанинским стипендиатам. — Звёзды, солнце и луна быстротечны, они когда-нибудь исчезнут и мы узнаем, даже если это произойдёт через сто лет. Они умрут, а мы будем жить. Не исчезнем вместе с ними. Потому что в каждом из нас есть и звёзды, и солнце, и луна, мы носим их с собой, здесь, — он указал дрожащим пальцем на сердце, а потом подвёл его к виску, — или здесь. Не важно где. Люди смертны, а жизнь бесконечна. Люди как идея неистребимы. Они несут в себе всю информацию о мире, целую Вселенную… ты понимаешь? Понимаешь меня? Ксюша? Ксюша плакала. Она била его по груди и трясла головой, как невменяемая.

— Ну почему, почему ты не можешь быть нормальным, почему?!

— Луна исчезла, посмотри! Посмотри на небо! Её нет. А мы всё ещё есть. Есть звёзды, утром появится солнце, а луны нет, мы видим звёзды, но их, возможно, тоже нет, а мы тут, вот я, а вот ты, — он обнял Оксану и поцеловал в губы. Больше улыбки она любила только вкус его поцелуя. Она обмякла в его руках и на секунду потеряла сознание, но он смог удержать её. - Видишь, луны нет, а мы здесь, вот он я, а вот ты, там люди, и там, и там, а луны нет, это значит, что я прав. Я прав, понимаешь?!

— Филенька, — выдавила она.

— Мы должны сейчас же вернуться к Грише. Он же ничего не знает. И Маша, и Женя… и… и остальные! Они должны знать, должны, понимаешь?

— Понимаю, — сказала она. Он улыбался. Его глаза искрились.

— Пошли, пошли скорее, — сказал он. — Они должны знать, должны…

— Только поцелуй меня сначала… пожалуйста, — прошептала она, и он поцеловал её.

— Я давно не чувствовал себя таким счастливым, Ксюшенька. Я никогда ещё не был таким счастливым. Пошли, скорее, они ведь ничего не знают, ну идем же…

— он потянул её за руку, назад, к ёлкам с настоящими звёздами, к настоящим людям, к настоящей жизни, но она не шелохнулась. Оксана посмотрела на звёзды, на фиолетово-чернильное небо, на выползавшее из-за холмов солнце, наконец, на лиловую льдинку луны, таявшую в ладонях рассвета, и ударила Филиппа по лицу, вложив всю силу, всю обиду, всю свою ненависть, так, что ей самой стало больно. Он ничего не сказал. Просто развернулся и зашагал обратно к своим друзьям. Оксана достала сотовый и вызвала такси, на всякий случай по другому номеру. Забравшись в машину, она долго смотрела на таксиста, и он тоже смотрел на неё, ничего не говоря. Наконец он не выдержал.

— Куда едем?

— Скажите, а у вас внутри есть луна?

— Что?

— Ну, внутри. Где-нибудь здесь, — Оксана указала на грудь, а потом ткнула пальцем в висок. — Или вот тут? Таксист достал сигарету из-за уха, вставил в рот, нажал на прикуриватель, дождался пока тот выпрыгнет и, словно забыв про сигарету, держа руль одной рукой и прикуриватель в другой, внимательно посмотрел на Оксану.

— Луна?

— Ну да. Он стукнул подушечкой указательного пальца по виску, а затем коснулся ладонью сердца.

— Где-нибудь тут. Внутри?

— Ну да. Таксист зажёг сигарету, вернул прикуриватель на место, выпустил клуб дыма и покачал головой.

— Ты больная, да? Оксана не ответила. Она сложила руки на груди и откинулась на спинку сидения. Водитель молча курил, глядя на неё в зеркало заднего вида. Выбросив сигарету в окно, он развернулся и спросил, где она живет. Оксана назвала адрес своих родителей и, пока они ехали, рисовала снеговиков на запотевшем стекле. Мир казался ей совершенным. Она вышла у своего подъезда, помахала отъезжающему таксисту, подошла к двери, улыбаясь так, словно ей открылась какая-то сакральная истина, набрала номер на домофоне и, опёршись о него руками, долго, мучительно, корчась от боли, блевала на полушубок. И лишь закончив, услышала встревоженный голос из динамика: — Кто это? Алло?

— Мама, это я, — сказала Оксана. И дверь открылась.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

А. Санина

Киевские лавры 2010 года аждую весну на поетический фестиК валь Киевские Лавры слетаются авторы, творцы, издатели, критики и прочая

окололитературная тусовка в перемешку с «есенинскими» бабушками и невесть откуда взявшимися студентами даже не филологических вузов. Мероприятие открытое, бесплатное, но широким массам так и не известное — возможно, в связи с отсутствием грамотной рекламы. На фестиваль из года в год авторы приходят слушать таких же авторов и, куда без этого, выпивать с оными в дружеской обстановке. Присутствуя на Лаврах лично как участник одной из программ, была приятно неудивлена, обнаружив в зале в большинстве своем колег-выступающих, мнущихся в ожидании очереди, и их ответственных, подверженых влиянию поэзии, друзей. Мэтры на чтения молодняка не ходили. Укр.яз держался особнячком и явно чувствовал себя поэтическим меньшенством на этом празднике рифмы. Надо отдать авторам должное, в часы «аврального спасення украинского языка» так основательно познакомиться с русскоязычными авторами у обычного украинца есть возможность только на Лаврах. То, что Киевские Лавры облюбовали Дом Учителя, и теперь поэты могут не метаться сломя голову с площадки на площадку, – это, конечно, плюс. Но то, что обесилевшие от творчества авторы толкутся на крыльце, гремят цепями и вспоминают предыдущие катания на пароходике – это повод задуматься. И таки дать людям то, чего они хотят, – пароход, свободу и слово. А то в Доме Учителя толком и не выпьешь. Лауреатами этого самого V Международного фестиваля поэзии «Киевские Лавры» стали Евгений Рейн (Россия) и Богдан Задура (Польша). Кто, как и за что дает премии авторам, для меня, как и для многих зрителей, до сих пор остается загадкой. Но премия денежная, полезная и поэтому неимущим писателям крайне приятная. Если предыдущие несколько лет я ходила на Лавры, как говорится, от звонка до звонка, то в этом, проглядев програмку, профилонила четверг, пятницу, а пришла только на выходные дни. И не то чтобы Кенжеев и Цветков были мне не любы, просто стандартный набор авторов порядком приелся, и глаз искал чего-нибудь эдакого. Например, запомнилось выступление лауреатов премии «Дебют», в частности – Андрея Егорова. Главным же событием, которое организаторы тщательно схоронили в самом хвосте фестиваля, стало появление в программе Михаила Шишкина, лауреата НацБеста и Русского Букера, автора «Волоса Венеры» и «Взятия Измаила». Михаил Шишкин живет в Швейцарии и на столицы вроде Киева особо не разменивается, поэтому увидеть воочию того, кому прочат Нобелевку по литературе (да простит меня Саша Соколов) нужно было непременно. И почувствовать себя отчаянно молчащей телкой с концерта Сережи Лазарева. И не попросить автограф. И разомлеть. А что? Обычная себе букеровская проза. Обычная. Букеровская.

33

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

История полковника Тарасова Совершенно случайно мне довелось познакомиться с этим удивительным человеком. Я увидел его лишь раз и услышал только одну историю полковника Тарасова, но именно она впервые за много лет, если не впервые в жизни поставила передо мной неразрешимый вопрос: что же теперь делать? В ту пятницу читка приказов закончилась почти на полчаса позже обычного, и на свою электричку я не успел. В другой день уже в половине шестого, а то и раньше, я покидал расположение части, и в шумном потоке курсантов, бегущих на выходные в увольнение, без особой спешки приходил на станцию за пять минут до поезда. В семь вечера поднимался на мост через пути Белорусского вокзала, спускался в метро и так далее, и так далее… при лучшем раскладе в восемь бывал уже дома. Теперь же, только в шесть вечера я вышел за ворота института. Следующей электричкой до Белки была Можайская. Она прибывала на станцию в 20-35, и это означало, что надо было как-то коротать почти два с половиной часа времени. Размывшийся след пролетевшего самолета перечеркнул всё небо и приобрёл цвета ясного майского заката, украшенного первыми вечерними звездами. Поток курсантов в шесть вечера уже не такой плотный. Теперь это лишь отдельные группки второкурсников да первачков в наглаженных парадках и начищенных до блеска ботинках. В шестнадцатиэтажках на Пионерской, единственной улице с этой стороны Посёлка, зажигались жёлтые окна. В некоторых из тех, что оставались незашторенными, мелькали хлопотливые женщины в халатах — жёны офицеров и прапорщиков нашей части, матери курсантов института. Готовился ужин. По распорядку дня ужин в 19-30. Самое время для кухонной суеты. Подумав о том, во сколько ужин сегодня ждёт меня, я лишь улыбнулся. Ещё в зале заседаний, поглядывая на часы, я решил, что пойду в «Ноги», и буду сидеть там до своей электрички. Буду пить кофе или пиво, курить и смотреть телевизор или то, что там будут показывать. «Ноги» — кафе-бар на станции, который не имел собственного названия, а был просто «Кафе-баром». Но курсанты нарекли его «Ноги», несмотря на то, что «стоячих» мест там не было, а, напротив, только столики с мягкими стульями. Возможно, название имело некоторый философский оттенок, и бар был назван так из-за того, что служил для курсантов неким промежуточным пунктом, своеобразным телепортом между институтом и увольнением, между казармой и домом, между армией и гражданкой. Но и в одну, и в другую сторону только ноги могли донести их обладателей. В баре тихо играла музыка, что-то невнятное шло по телевизору. Я не часто бывал в «Ногах», но с барменшей, тёть Людой, был знаком так же, как и все офицеры, и курсанты. Тёть Люда, приятная женщина, всю жизнь прожившая в Поселке и знавшая по именам всех, кто хоть раз к ней приходил. Оба её сына в своё время учились в нашем институте, который тогда ещё был высшим училищем, теперь служили где-то то ли на Урале, то ли в Забайкалье. А в их отсутствие каждый солдат, курсант или офицер, неважно, кто, — были для тёть Люды как родные дети. Не обращая внимания на присутствующих в баре, я прошел прямо к стойке и взгромоздился на мягкий высокий табурет.

— Здрасьте, тёть Люд.

— Привет, Колюнь. Поздновато что-то ты домой сегодня.

— Да, тёть Люд, читка только кончилась. Теперь только на Можайской уеду.

— Ну, посиди, отдохни, погрейся. Чего налить тебе? Чайкý или чего покрепче?

— Да, мне тёмного бокальчик, если можно, тёть Люд. Чтото тихо у вас сегодня? Вернувшись через минуту с полным бокалом и кивнув вглубь барного полумрака, тёть Люда негромко сказала: — Так вон же их там, смотри, сколько… Обернувшись, я сперва не поверил своим глазам. За угловым столиком в тёмном углу зала расположился, наверное, целый взвод курсантов. Никак не меньше двадцати человек. Все сосредоточенно смотрели в центр стола на человека, сидящего спиной к залу в окружении молодых людей. Мне был виден только его обелённый сединой затылок.

— Там Тарасыч что-то им рассказывает, иди, послушай тоже.

— Кто? — переспросил я, но тут же понял, о ком говорит тётя Люда. Тарасыч — полковник Алексей Егорович Тарасов, отставной преподаватель с кафедры огневой подготовки. Тарасычем его испокон веков звали курсанты, да и, чего греха таить, сами офицеры. Я только второй год, как перевелся с комендатуры на казахстанской границе, практически одновременно с уходом Тарасова в запас, и лично знаком с ним не был. Курсанты жаловались, что полковник Тарасов отличался суровым нравом, высокой требовательностью и характерной крепостью командирского языка. Но с другой стороны, на кафедре огневой подготовки преподаватели должны быть именно с такими качествами. Рас-

38

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

39

Художественная литература. Хроники нашего времени. сказывали, что года два или три назад, он спас жизнь одному курсанту, который на занятиях по боевому гранатометанию по ошибке заметнул не гранату, а вырванную из нее чеку. К счастью, в одну секунду подоспевший Тарасов сумел упрятать курсанта за бруствер укрытия и со всех сил бросить гранату. Сам же при броске лишился половины кисти и получил в лобную часть головы осколок, который находился в нем по сей день. Тот курсант из института отчислился по собственному желанию, а его родители подали в суд. Такой оказалась их благодарность за спасенную жизнь ребенка. Суд-то они проиграли, но и здоровья у полковника тоже не прибавилось. Со службы ушел инвалидом. Взяв свой бокал, я переместился к «курсантскому» столу.

— Здравия желаем, товарищ капитан, присаживайтесь, товарищ капитан, — приветствовали меня курсанты, освобождая место рядом с полковником.

— Здравия желаю, — поздоровался я и спросил Тарасова, — разрешите присутствовать?

— А-а, это ты, Мигулин, — сказал Тарасов, подняв на меня взгляд и назвав по фамилии, хоть нас и не представляли друг другу до этого вечера, — присаживайся. Может быть, тебе тоже будет интересно послушать эту историю. …Ещё про Тарасова говорили, что он замечательный рассказчик. И историй у него столько, что всех не переслушать. И про службу в Монголии, и про охрану дальневосточных морских участков и многочисленные случаи на курсантских стажировках в Карелии. И все одна на одну не похожие. Только история, что была услышана мной в тот вечер в «Ногах», как ни странно, на первый взгляд, не имела никакого отношения к его службе, возможно лишь косвенное. Но ко мне — самое прямое…

— Так, значит, о чём я собирался вам рассказать, товарищи курсанты и офицеры? Полковник расстегнул ворот рубахи, достал оттуда и показал присутствующим висящий на засаленном шнурке покрытый черной ржавчиной ключик.

— Вот, товарищи. Вот тот самый ключ… Алёшке с детства родители почему-то не разрешали заходить в кладовую. Он и не заходил. Потому, что знал это. И ещё потому, что кладовая всегда была заперта на ключ. А единственное маленькое окошко, что выходило на задний двор их дома, всегда было зашторено куском плотной тёмной материи. От этого и в замочную скважину невозможно было рассмотреть ровным счетом ничего. Мама отпирала дверь лишь раз месяц в одну из суббот, а то и реже, чтобы там прибраться. Собрать неопрятную паутину в углах, убрать пыль с множества коробок, набитых никому не нужным хламом, но который в то же время почему-то нельзя было выкидывать, со старых деревянных стульев, составленных один на один изогнутыми ножками кверху и большого древнего сундука, заполненного, впрочем, тем же хламом и тряпьем, что и коробки. Протереть влажной тряпкой полы, да выбить во дворе старые шубы и пальто, испорченные обитающими в них жучками, паучками и мошками. И ещё в такие дни мама снимала с окошка штору и уносила в стирку, отчего на несколько минут кладовая, озарённая дневным светом и солнечными лучами с парящими на них частицами пыли, походила на обычную комнату. На самом деле Алёшка уже давно знал, что находится за этой постоянно запертой дверью, потому, что ключ у него давно был. Со своим одноклассником Серым по специальной, разработанной самим Серым технологии, они отлили из свинца его точную копию. Алёшке было известно, что лежало в каждой из картонных коробок. Их было ровно десять. И во всех одно и то же. Старьё, тряпьё, рваньё. Какие-то кофты, свитера, пожратые молью. Много пар обуви в сундуке. Отцовские или даже дедовы сапоги, истоптанные до дыр, ботинки с изломанными напополам подошвами, женские сапоги с оторванными или болтающимися на лоскутах кожи вытертыми каблуками. Разлезшиеся кроличьи, а может, и песцовые шапки… Всё как одно представлявшее собой давно истосковавшийся по мусорным бакам хлам. В древнем шифоньере с потёртой и растрескавшейся от времени полиролью, что стоял по правую руку от входа, был изучен каждый сантиметр каждой полочки со старыми, неизвестно от каких родственников оставшимися тяжёлыми альбомами с пожелтевшими чёрно-белыми фотоснимками, каждого из трёх выдвижных ящичков с какимито ржавыми инструментами, детальками, то ли от часов, то ли ещё чего… Какие-то гайки, гвоздики, винтики, обрезки деревянных брусков и просто деревяшки… А ещё к задней внутренней стенке шифоньера был приставлен портрет в толстой деревянной раме. Портрет был нарисован так искусно, что походил на самый настоящий большой фотоснимок. Но Алексей сам много раз проверял, водил пальцами по поверхности холста и убедился, что портрет взаправду нарисован красками. Он в нескольких местах даже отломал кусочки застывших мазков. На портрете был пожилой мужчина, военный, с коротко стриженой седой головой и густыми чёрными усами, в кителе с погонами, какими-то наградами и значками. Наверное, офицер, может, даже полковник. Он стоял с гордо расправленными плечами, чуть полубоком к художнику, писавшему портрет. В левой руке, согнутой в локте, между безымянным пальцем и мизинцем зажата дымящаяся сигарета. Больше на этой руке пальцев не было. Взгляд мужчины серьёзный, сосредоточенный, брови нахмурены. От левого виска до середины лба наискосок прочерчена ровная линия глубоко въевшегося в голову шрама. Вероятно, увечья остались после войны. Вот только какой, Великой отечественной или первой мировой, а может, после Октябрьской революции семнадцатого года? Алёшка понять этого и распознать по военной форме тоже не мог. Глаза мужчины были точь-в-точь отцовы, как

40

и глаза самого Алёшки. Насыщенно-карие. Переспелые сладкие вишенки, как их ласково называла мама. Но на портрете был явно не отец. Отец войны не застал. Может дед? Или прадед?... Короче говоря, ничего, кроме разочарования, не испытывал любопытный Алексей, раз за разом, оставаясь дома один под всякими предлогами отлынивая от огорода или поездки к бабушке в деревню. Он снова и снова отпирал заветную дверь и продолжал в десятый и сотый разы перебирать те же коробки с тряпками, тот же сундук с обувью. Вот отцовы сапоги… Алёшка всякий раз до самого носка просовывал в них руки, обшаривая пустоту окаменелых внутренностей этих доисторических образцов цивилизации, посланников не известно насколько далекого прошлого, не известно по какой вине заточённых в темнице сундука и кладовой. Вот мамины сапоги. И в них тоже пусто. С пущей тщательностью обыскивал дырявые карманы прохудившихся шуб, пальто, курток и халатов — а вдруг что недосмотрел в прошлый раз. Иногда, когда ничего уже не оставалось, и все возможные места для тайника были безуспешно изведаны, рассматривал странный портрет: знакомые глаза и уродливую руку мужчины. Портрет казался Лёшке единственным хоть сколько-то интересным предметом, имевшимся в этой тайной комнате без тайны. После он аккуратно ставил портрет на место, в том же порядке развешивал кофты и раскладывал тряпки неопределенного цвета, лежавшие на полке перед портретом. Что он хотел там найти? Деньги? Драгоценности? Что-то старинное? Какие-то невообразимые сокровища? Он и сам не знал. И ему больше всего не давало покоя то, почему кладовую все время держали под замком. Чего он ещё не знал? Чего самого главного он не знал?! Но задать вопрос напрямую родителям Алёша не решался, боясь быть разоблачённым. Так проходили годы. Алексей возмужал, стал подростком, заканчивал десятый класс школы. Он уже утратил былой интерес к кладовой, всё реже доставал из кармана школьной сумки заветный ключ. А однажды вовсе выложил его и оставил в столе в своей комнате. И в тот же день, вернувшись домой со школы, он случайно сквозь приоткрытую дверь в спальню родителей услышал их разговор, смысл которого фактически обозначался одной сказанной мамой фразой. Мама тихо сказала: «Он знает». «Что?» голос отца. «Он всё видел — снова мама — я нашла дубликат ключа в его столе, когда сегодня убирала в комнате». «Что я видел?!» хотел изо всех сил закричать Алексей, но вместо этого излишне громко скинул кеды, зашаркал ногами по коридору, прокричав: «Я дома!» Так и не раскрыв этой тайны, что же все таки такого он видел, что об этом надо секретничать (негодные ботинки (?), рваные кофты (?), изъеденные молью шубы (?), неизвестно чей портрет и фотографии (?) или ржавые железяки), Алексей получил аттестат о среднем образовании и поступил в общевойсковое высшее командное училище. Учился упорно и старательно, окончил с отличием и остался там же преподавателем военных дисциплин. На четвёртом курсе, перед самым выпуском Алексей получил известие о болезни отца, был отпущен в кратковременный отпуск, из-за чего пропустил часть экзаменов, но которые потом все сдал с отличием. На выпуск приехала только мать. После смерти отца Алексей отпустил усы, как носил Егор Пантелеевич, и уже никогда их не сбривал. Первый день первого офицерского отпуска стал для Алексея возвращением в детство. Мама, как какую-то ценную семейную реликвию, передала ему ключ от кладовой. Моментально в его памяти возник тот день, когда он впервые стал перед тайком открытой дверью. Он снова стал тем одиннадцатилетним мальчиком, который с замиранием сердца, трепетом и даже страхом сделал несколько непослушных шагов, входя в эту запретную для него комнату. Отчегото к глазам подкатили слёзы, в горле образовался комок горечи и никак не хотел ни в ту, ни в другую сторону. Ключ лежал на морщинистой маминой ладони: старый, чёрный, железный.

— Теперь он твой, — сказала мама. Алексей скинул с плеча свой вещмешок, порылся в нем, и через минуту на его широкой сильной ладони появился точно такой же ключ, его свинцовая, отлитая в далёком детстве, копия.

— Мама, я был там, — сказал Алексей.

— Я знаю, — сказала мама.

— И видел всё, что там есть, до последнего болтика, до последней пары обуви. Сто раз! И как сейчас помню даже, что где тогда лежало, какая тряпка, на какой полке.

— Я знаю, — повторила мама.

— Так что же, мам, такого секретного в этой комнате? Что вы там прятали от меня и не хотели, чтобы я видел?

— Мы не хотели, чтобы ты видел…

— Что чтобы я видел?!

— Мы не хотели, чтобы ты его видел… раньше времени… Алексей уже бежал по ступеням на второй этаж. Секунду помедлив, с вытянутым ключом перед замочной скважиной, точно прислушиваясь к чему-то, что могло послышаться из-за двери, вставил ключ в замок. Постаревший на пять лет механизм, точно от боли (вскрикнул) скрипнул и отпер дверь. Кладовая была… светла, чиста и… пуста. В распахнутом квадратном окошке играла на тёплом летнем ветру легкая прозрачная занавесочка. Никакого запаха пыли и затхлости не было. Ни нагромождение коробок, ни огромный ветхий сундук, ни виселицы с трупами верхней одежды не довлели, как когда-то давно над мальчиком Алёшей. Пол был чистым и свежевыкрашенным в приятный синий цвет. Доски под ногами лежали стройно и почти не скрипели. И не хотелось даже в мыслях говорить слово «кладовая» по отношению к этому освежённому и проветренному помещению.

В комнате было лишь два предмета. Один из тех старых стульев с изогнутыми ножками, наверное, наиболее целый и крепкий. Стул стоял, прислонившись спинкой к стене комнаты. А на стуле возвышался тот самый портрет (мы не хотели, чтобы ты его видел…) незнакомого офицера с оторванными пальцами (раньше времени…) Алексей смотрел на портрет некоторое время, пока не услышал за спиной шаги матери.

— Мам, кто этот человек на портрете? Мой дед? Или прадед?

— Ты не поверишь, сынок, но я не знаю.

— Как «не знаю»? А чего же вы его оставили, а не выкинули вместе с остальным хламом или, не знаю, не продали, раз уж такая ценность?

— Не знаю, Лёшик, честное слово. И отец не знал тоже…

— Ну вы, мам, даете…

— …только догадывался.

— О чем это ты? Совсем меня запутала.

— Портрет перешёл твоему отцу от его отца, а ему от его отца… Не знаю, сколько длилась эта цепочка, сколько поколений передавали этот портрет своим детям, но история, дошедшая до нас такова, что… …был один художник. Писал замечательные портреты. Очень искусно, правдоподобно и естественно. Люди у него получались, как живые, не иначе, как на фотографиях. Того и гляди, подмигнёт сейчас, а то и вылезет оттуда, из рамки своей, как из окошка, и пойдёт себе, насвистывая под нос. Это и есть один из его портретов. Но только художника того не любили люди. А почему не любили, я тебе сейчас скажу почему. Да просто ни разу не вышло у него так, чтобы нарисованный им человек был хоть скольконибудь схож с оригиналом. Вот и красиво, и естественно он рисовал, и всё, но не похоже, хоть ты кол на голове теши. А люди ж ему большие деньги давали за работу, но как видели результат, требовали обратно. Не похоже ведь! За что тогда деньги? Так вот проходят мимо, видят, галерея расставлена (из возвращённых ему же портретов), да какая шикарная галерея! Не нарисованные, а живые люди с полотен смотрят, только что глаза не блестят на солнце и не мигают! Так многие и решались рисоваться у него, потом разочаровывались, недоумевая, как такой талантливый мастер не видит очевидных черт внешности, или видит, да только всё не то, что есть на самом деле. Вот так и один из наших предков побывал у этого портретиста. Ну и, как обычно, получилось нисколечко не похоже. Я вот не знаю только, действительно ли у предка нашего рука была такая или это тоже выдумка художника… Точно знаю лишь, что после того, как наш предок рассмотрел свой портрет, сказал ему: — Смотри! Вот он я. А вот оно то, что нарисовал ты. Видишь?

— Вижу.

— Что ты видишь?

— Я будущее твоё вижу, твоё далёкое будущее, — ответил художник…

— И что это значит, мама? Ты хочешь сказать, что…

— Ох, не знаю, Лёшенька, не знаю, сынок. Но уходил бы ты из своей армии.

— Да что ты говоришь, ма?! Ты что, правда веришь, что какой-то человек, который жил сто или сколько там лет назад, глядя на моего прапрадеда, видел и рисовал меня?

— Не знаю, Лёшик, не знаю. А вот ты и усики уже отрастил…

— Да что усики? Отец всю жизнь с усами проходил! Так ты хочешь сказать, что мне в армии руку так изуродуют?! Да в армии по нашему времени безопасней, чем где-то на гражданке… Опоздал я и на Можайскую электричку. Сел на последнюю, на 22-10. Курсанты к тому времени уже все давно разбежались, кто по домам, кто по вагонам. Мне никак не хотелось уезжать. Что-то тянуло меня к этому человеку: строгому и принципиальному на службе, но обаятельному и глубокому вне её. Почему-то мне казалось, что эта встреча с ним не была случайной, но единственной, и что я больше никогда его не увижу. Не знаю, почему это было для меня так важно… Но что-то, я был уверен, каким-то образом связывало нас. Линии наших судеб или жизненные пути наших предков по воле судьбы или случая когда-то пересеклись и теперь свели нас… Для чего? Это знак? Предупреждение? Но что я должен из этого понять? И что должен делать? Я не знал. Я ехал один в пустом вагоне последней ночной электрички. Бессонным невидящим взглядом смотрел в чёрное окно, где отражались неподвижные пустые сиденья. Лишь огни фонарей вдоль железной дороги летели навстречу, как секунда за секундой прожитой жизни. Сегодня кафе-бар «Ноги» и для меня стал телепортом. В один конец. Из прожитой жизни в будущую. Ведь теперь всё будет иначе. Всё уже не так, как было прежде. Пусть совсем немного, пусть ничтожно настолько, что никто, кроме меня этого и не заметит, но всё уже не так, как было прежде. Я ехал домой… и не знал ответов. Я знал лишь то, что дома Галя уже спит, что она уложила Максимку в его кроватку, убаюкала и сама легла спать. Или они вместе легли в нашей постели, как это иногда бывает, если я приезжаю поздно. И что когда я лягу к ним, Галя во сне улыбнется и тихонько, чтобы не разбудить Максимку, поцелует меня. Я ехал и знал, что ужин меня тоже не дождался, он остыл и был убран в холодильник. И что, как это бывает ежедневно, со стены в гостиной с портрета на меня будет смотреть немолодой мужчина, не знакомый мне, но очень на меня похожий. «Это твой прадед, отец моего отца», говорил мне отец, хотя у меня почему-то на этот счет были сомнения. Но сходство человека на портрете со мной было очевидным. И с годами становилось всё больше. Правильнее было бы сказать, что это моё сходство с человеком на портрете с годами всё более очевидно. А левый глаз его — так точно всегда был копией моего. А правый… …а правого нет за чёрной повязкой.

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Анастасия Пурдыч

стихотворения От редакции Социально ориентированная поэза находится сейчас искренне в новых руках, нежели ранее. На смену интеллектуевому авторскому слову «свиторошников» уже стремят и метят абсолютно новые звукоформы, одетые по моде. Настя Пурдыч находит начала своего творчества, не отнимая глаз от очередного спутника, звезд и до неприятия знакомой нам России 21-го века. Грехи легко занимают части наших жизней. Лирическая героиня не задумывается о последствиях, потому что ее не учат этому. Несмотря ни на что, она счастлива, возможно, даже вопреки происходящему, и счастлив читатель: нечаянная эротика знакомой школьной формы усиливается явным джеданием Пурдыч эту форму снять. *** я шагала в прокуренный вечер. в свои мысли, грёзы мечты. просто так… тратуар, сигарета. пол бутылки, улыбка и ты. я шагала в прокуренный вечер. в море похоти, грязи, вина, каблуки, прозрачное мини. сегодня секс. я сегодня пьяна. я шагала в прокуренный вечер. клубы, тачки, пустые понты. телки, экстази, папины деньги. очередная бутылка и ты. я шагала в прокуренный вечер. находя на крышах покой. пьяная дура, истерика, нервы. а ты сильный... засыпаю с тобой. нет вопросов. не надо ответов. доброе утро, лучший друг... а ты просто протянешь сигарету, изобразишь опять испуг. и мы вместе. снова, как в детстве. я опять у тебя на руках. на какой-то крыше на рассвете наши губы не сойдутся никак...

ИСПОВЕДЬ НАРКОМАНКИ прости меня — я ухожу. я ухожу из этой жизни. Господи! прости меня! но так я только дойду до тризны. да, жизнь прекрасна, я не сомневаюсь. я ей наслаждалась, покуда могла. теперь меня нет, а есть лишь паскуда, которая за наркотики даже душу отдала. я надеюсь в аду этого нет. нет какоина, тарэна и травки. теперь я готова абсолютно на всё. смогу даже глотать беспрестрастно булавки. но это все же лучше, что было до этого. я тебе сейчас все расскажу. но заклинаю: не пробуй наркотики! гони наркоту. гони наркоту!!! третий курс института. солнечный день. я сижу в столовой. улыбаюсь. вокруг друзья, враги, опять друзья. друзей было больше. я не сомневаюсь. раздался звонок: — ира, мы расстаемся. назад пути нет, меня не ищи. у меня будет ребенок. срок — 6 месяц. меня не ищи. и ее не ищи. гудки в телефоне. трубка повешена. сердце усиленно бьется в груди. антоша.. ребёнок...уже шестой месяц.. меня не ищи... не ищи... не ищи!!! пиво, водка, виски, коньяк. но забытья нет. я все помню.

а главное.. эти.. эти гудки. я их навсегда запомню. за алкоголем пошли сигареты: «морэ», «винстон» и «аблак». эх, лучше бы тогда кушать конфеты, но девушка сделала всё не так. через неделю — новый парень. пятикурсник, смелый и всегда на понте. а там где понт, всегда есть и травка. запомните! так было и будет везде. вроде нормально. вроде приятно. вау, прикол! розовый слон! это уже был третий вечер, когда эту гадость дал попробовать он. дальше — больше: тарэн, какоин, через месяц пошел уже героин. и всё!!! это было начало конца. потом я потеряла и его, подлеца. ну в общем проходит веселых два года. нету родителей, нету друзей. есть только секс, алкоголь и наркотики. а больше не надо ничего и зачем? руки исколоты, ноги исколоты, отпечатки шприцов даже в груди. вен не видно, они все спрятались. теперь как хочешь — так и ищи. постоянные ломки — это просто ужасно. даже лезла на стену, но все равно... я отдавала тому свое тело, кто мне колол это дерьмо! всё. сил больше нету. жить не хочу. и не могу. дъявол, открывай ворота ада! жди меня! я уже лечу. я выполню всё. я буду послушной. я буду гнить. я буду гореть. а на самом деле я б хотела сдохнуть! но в аду уже не умереть... *** сидим. курим. все так обычно. только сердце истерично бьётся и не верит. и не может. и никто мне не поможет. так красиво. так всё страстно. столько здесь в ночи контрастов. шлюхи, школьницы, нимфетки. все одеты как конфетки.

звезды. ночь. и всё нормально. мы не мыслим тут глобально. нас сжирает ночной город. утоляем тела голод. утром в школу в белой блузке. вторым уроком опять русский. перемена. сдаем тетрадки. все уходят без оглядки.

— стас семенович!

— петрова? перемена ж, ты здорова?

— вот ремень, вы забыли, когда вчера мы вместе были...

*** Я влюбляюсь быстро — быстро. На красивое я падка. Мне измена слаще меда, Как бы не звучало гадко.

*** когда ты видишь папу только через стекло.

Улетая в новых чувствах, Часто старых забываю. Пока есть вино и карты, То ничем я не страдаю.

бархат платьев... блеск саксофонов и труб? когда в дождливый осенний вечер никто не бывает груб.

Размалеванные кошки Точат ногти им о спины. На таких меня не тянет. Тянет в жадность паутины.

когда вся комната обита в красный, когда за каждым столиком смех, когда не выпить с красивой блондинкой — это просто грех.

И пока есть те злодеи, Кто расставит сети четко, Мне хватает одной фразы : «Здравствуй, милая красотка».

когда ты видишь, как твой отец улыбается и курит сигару, потом тушит неспешно и просит всех наполнить бокалы.

Пусть им только едва двадцать, Они смотрят не с надеждой. В их глазах играют тени, Злость, азарт и та небрежность,

и следом тост «за детей! ведь они наще будущее!» и на мгновение в твоем сердечке пронесется что-то волнующее.

Задевающаяя женщин, Заставляющая таять, уходить в ночь от пеленок И взлетать, подобно стаям

затушишь бычок, взглянешь на часы «ну вот.. уже надо обратно идти». Вахтерша опять будет кричать: «охламон!» а ты возвращаешься.опять в детский дом...

Журавлей свободных,стройных, Ночевать вдали от дома И вздыхать с лучом рассветным Близость тела, запах рома.

*** забери костаньеты.перекрасся в блондинку. перестань держать спинку как испанка с Мадрида. хватит страсти и шика. не носи больше красный. не пойдем на корриду. там забавы опасны. острый соус не к теме. до пят юбки мешают. а цветы в волосах быстро так увядают. праздник жизни и смеха надоел мне порядком. ненавижу Испанию! до свидания. разрядка.

Уходить,не возвращаясь, К мужу, быту и ребенку И ловить воспоминанья, Поцелуи слать орленку, Раскружившемуся в небе, Раскричавшемуся страшно. Он нас видел прошлой ночью, Он подглядывал бесстрашно. улыбнуться,закуривши. знать, что он — всего лишь птица. А мальчишка совсем юный... Пусть собою погордится...

в мае ты в Барселоне. тот же все темперамент. ветер волос качает. ветер голос меняет. мы меняемся странно.изменяем привычкам. ну ,а ты всё такая. как заженная спичка. по плечам черный пепел. ярко-красная тайна. босиком по дорогам. от Парижа до Райна.

меньше света. больше дыма. алкоголь — и ты любима. на сидении машины пахнет сексом. звуки шины. сигареты из окошка.

—подожди еще немножко и продолжим, обещаю.

—давай скорей.почти кончаю.

кровь кипя закипает. не терплю таких всплесков. ты не можешь иначе — вновь в счастливое детство. на мгновение вместе.годы — в тягостной муке. на Москву опускаются снова белые мухи. Новый год в воскресенье. кольцо с пальца снимаю. обожаю Испанию! и тебя обожаю. *** моим девочкам :*

после оргии отдышка.

— я люблю тебя, малышка. в урну мокрые трусишки. поправляет он штанишки. звонок маме: — я у надюшки. а сама тут в роли шлюшки.

В перулках летней ночи Остаемся мы на долго. Лишь под утро к нам Приходит чувство совести и долга. Каблуки снимая тихо, Пробираемся к кровати. Алкоголь еще дурманит.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Мы пытаемся не врать и... Засыпаем почти сразу, Мама укрывает пледом. Утром нет блудливых взглядов, Правда входит в дом с рассветом. Дество переходит в юность. Эту грань пока не знаем. Выпивая по последней, С старым мишкой засыпаем...

41

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Доктор Бабу: Яма и Нияма

Саша Бес

стихотворения из недочитанной книги

Сломанные кошки

Он начал читать когда солнце пылилось в зените. За пару страниц до конца он оставил закладку. Из сердца тянулись какие-то красные нити. Сегодня срезать их казалось особенно сладким.

Кошка случайно сломалась…возьми – почини. Или… и эту на кладбище сломанных кошек? Что же ты плачешь? ТЕБЯ я люблю! Я не брошу!!! … снова обрезана жизни духовная нить.

Сегодня в душе ему было особенно душно Святой от природы, он чувствовал – как это тошно Царапать на пальцах узоры рябиновой тушью И снова высовывать белые руки под дождь, но..

Ты разрешишь полежать у тебя на груди? Там что-то тикает так неразборчиво — сложно. Что-то внутри… Я потрогаю? Можно? Ведь можно? Или… сломается? Ах, мне ведь надо идти! Только скажи — ты же можешь здесь все изменить? Ты ремонтировал кукол, качели, сапожки… Просто мне страшно, а вдруг я как все эти кошки… Завтра сломаюсь… а ты не захочешь чинить.

«Нам все его шалости выйдут когда-нибудь боком Все наши забытые игры и новые ники» — Так молвила странная девочка с комплексом бога Какому-то мальчику из недочитанной книги.

Когда ты придешь, я усну на твоих коленях Ты будешь давать мне таблетки от медленной смерти, По горло увязнув в своей карамельной лени. А чек за продажу души нам отправят в конверте Когда ты придешь, я с тобой поделюсь секретом О том, что когда-нибудь я полюблю тебя тоже. А ты, как обычно, вздохнешь, достав сигарету Закуришь и скажешь: «Давай пообщаемся позже» А позже, ты сложишь узор на прозрачном блюде И спросишь, стряхнув со стола незаметные крошки: «А что происходит, когда умирают люди?» «…когда человек умирает, рождается кошка»

пора покидать Канзас В эту ночь фонари горели Для кого-то в последний раз Мне сказала малышка Элли: «Что ж, пора покидать Канзас» «Ну, а как же родная сказка? Очень милая… для детей» Ты, шепнула, состроив глазки: «Знаешь, сказки уже не те» И, моя дорогая крошка, Взяв корабль и поймав волну, Увела за собой Тотошку И отправилась на войну. Небо залито акварелью Солнце капает на глаза К черту все, возвращайся, Элли, Возвращайся домой, в Канзас

6.07.09

31. 12. 07

Города, Похожие-Не-На-Нас Ночью бредовой случайно узнали мыЕсть города, где Не-Может-Не-Быть-Зимы Вот и отправились я и, конечно, ты В Северный город Непрошеной-Пустоты Вышли из леса под звуки чужих речей Город был Словно-Ручной-Но-Уже-Ничей Кто-то здесь пел, ну а кто-то читал стихи В Северном городе Слышащих-Но-Глухих Через неделю отправились дальше мы В Западный город Заснеженной-Не-Зимы Кто-то расценивал Мир в ширину стопы В Западном городе Видящих-Но-Слепых Дней через десять отправились мы домой Город Восточный был Мой-Но-Уже-НЕ-МОЙ Вот и дошли вроде Мы-Но-УжеНе-Мы В город Кричащих-Без-Умолку-Но-Немых Мне вдруг подумалось (так же, как в прошлый раз) Есть города, Так-Похожие-Не-На-Нас Так что хватайся за кисть и испорть холсты Городом, Где-Никогда_Не-Родишься-Ты

23.10.09

таблетки от медленной смерти

23.05.08

Ну а мы пошлем всех нафиг — Пусть завидуют. Будем жрать демонстративно Плюшки сдобные. Пусть слюнями истекают Ядовитыми. А мы будем улыбаться, Мы же добрые!

Мир был маленьким, а время было славное Мир был маленьким, А время было славное. Люди, звери, птицы, рыбы Улыбалися. И пылало над башкою Солнце плавное. И по жизни друг над другом Все стебалися. Пели песни, гордо жрали Плюшки сдобные. И случалися повсюду Дива – дивные. И все твари изначально Были добрые. Как бы вы сейчас сказали – Примитивные. А сейчас – куда не плюнь Везде понтуются. Над башкой все то же солнце Только важное. Человеки все по праздникам Спиртуются. И работают за денежки Бумажные. Плюшек больше не едят – Фигура портится. Улыбаться не хотят – Они ведь гордые. О зверюках не домашних Не заботятся. Видно, брезгают улыбчивыми Мордами.

Йога против соплей (продолжение, начало см. №1 за 2010 год) В предыдущих номерах газета с помощью преподавателя Культурного центра имени Дж. Неру в Москве доктора Суреша Бабу приступила к изучению основ древнего и сакрального учения Йоги. По просьбе учителя редакция обращает ваше внимание на то, что указанные методы достижения возвышенного состояния сознания, насыщения крови кислородом и тренировки мускулов не являются медициной в западном (в т. ч. отечественном) понимании и не могут считаться лекарством от каких бы то ни было болезней. Скорее, это глубокая и досконально проработанная философия, нацеленная на установление гармонии как внутри человека, так и в обществе в целом. Этим целям служат разнообразные методики, самые доступные из которых нам и раскрывает доктор Суреш Бабу. Одновременно с Учителем свои заметки публикует и обозреватель Ху Лi «Кока» Ковырялкин, посещающий курсы доктора Бабу по просьбе редакции.

Доктор Бабу: повторение пройденного

Покорив Изумрудный город, И, прикрыв за собою дверь, Утоляли душевный голод Леди Элли и дикий зверь.

В первой части нашей беседы мы говорили о том, что Йога и Индийская философия подразумевают, что в каждом человеке 5 оболочек, называемых Кошами: от грубого физического тела до тонких тел интуиции и интеллекта.

Двадцать семь миллионов белли За искрящиеся глаза Это едет малышка Элли, Чтобы вырезать весь Канзас

Доктор Суреш Бабу, КоКа

15. 06.09

Необходимо запомнить, что все наши оболочки нуждаются в тренировке для того, чтобы создавать в человеке гармонию с самим собой. Это подразумевает не только физические упражнения, называемые в Йоге Асанами. Это также означает, что для единства с собственной природой человеку нужно соблюдать определенные правила, собственные и социальные, изучать практику течения в организме жизненной энергии (названной в Йоге Праной, а в Китае обозначаемой как Чи), стремиться к самоконтролю и самодисциплине. Считается, что правильное следование нашей методике предопределяет гармонизацию внутреннего мира человека, укрепление его физического и ментального состояния, и, как результат — активную жизненную позицию счастливого гражданина. Там, где есть свободное течение Праны в Надис, или Меридианах, тела, там есть и здоровье. В Йоге есть практики, помогающие очистить, гармонизировать и повысить движение Праны, что, в свою очередь, улучшает физическое и ментальное состояние субъекта.

Стиль жизни — Йога

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

P.S. Редакция просто чертовски знает, как досадить сотруднику. Стоило нашему двуглавному редактору даже одной своей шишкастой очей увидеть Суреша Бабу и полюбить искренне учение Йоги, как жить свободно (как полагается выпускающему редактору неоновой газетки) мне стало невозможно. Йога принесла дисциплину в поручения руководства. И вот уже, вместо того, чтобы разглядывать цветные и обтягивающие штаники занимающихся в Культурном центре им. Неру в Москве жен-женщин и вяло двигать ногами, описывая сё в страничке Ху Ли, я подготовлен к настоящему изтя-испытанию. Одновременно с описанием основных качеств Йоги и тех простых вещей, которым можно научить с листа, я должен, следуя принципам Ямы и Ниямы (вот тут при постановке задачи главредом я, признаться, поперхнулся), отказаться от низменных страстей, примитивного мышления и (что в принципе мне сразу показалось невозможным) — лени, и далее следовать по списку Патанджали: непричинение вреда, правдивость, неприсвоение чужого, воздержание, неприятие подарков, внутреннее и наружное очищение, самообуздание, довольство, подчинение страстей, жертвенность. Простые и мощные принципы! Ох! Согласно стремительному и гениальному, как атака королевскими блохами благородного пса-дворняги двуглавному плану, я вынужден буду с сего часа (сейчас понедельник, утро, вы меня понимаете) и до окончания проекта (в лицо мне заявлено 7 выпусков минимум) следовать пути очищения и как можно более зрело и подробно описывать ся на бумаге. Самое, пожалуй, сложное, для творческого человека в дисциплине — трезвость. С победы над не-трезвостью в лице мне и предстоит начать настоящее поручение.

Может сложиться неправильное понимание того, что Йога — что-то вроде физкультурной зарядки. Да, в Йоге используются физические упражнения, но не это главное. Для миллионов последователей этой философии — Йога — это стиль жизни, а занятия Йогой — способ прежде всего постичь себя, а через себя — и жизнь вокруг. Итак, Йога — не просто тренировка тела, но целая жизненная система, направленная на оздоровление психики, разума, эмоционального состояния и духа человека. Следование всей системе целиком подразумевает обязательства и принципы, которые берет на себя интересующийся ученик. Принципы же Йоги таковы (в труде М. Патанджали «Йога Сутра», на который учитель ссылался ранее, эти принципы названы еще конкретней — Орудия Йога — прим. ред.): 1. Яма. Контроль чувств.

2. Нияма. Следование правилам.

3. Асаны. Упражнения.

4. Пранаяма. Контроль дыхания.

5. Пратьяхара. Прекращение погони за наслаждениями.

6. Дхарана. Концентрация.

7. Дхияна. Медитация. Восьмой пункт называется Самадхи.

Рисунки: Aligerii

42

Мы видим, что начинать свое путешествие в мир и мудрость Йоги не стоит сразу с Асан. Мудрецы древности рекомендуют сначала учесть те личные и социальные законы, которые приводят к гармонизации духа так же, как это делают другие практики (дыхательные и физические упражнения, например). И основой успеха ваших тренировок является Яма — личная дисциплина, контроль за своими чувствами и действиями — самоконтроль, если хотите. Вот что говорит Патанджали о принципе Яма: «...Непричинение вреда, правдивость, неприсвоение чужого, воздержание и неприятие подарков называется Яма...» Фактически, это означает, что каждый, кто хочет быть совершеннее, и поулчать толк от дальнейших занятий Йогой, не должен убивать или как-то иначе причинять боль другим существам, не должен лгать и врать, не должен воровать, должен оставить жадность (в том числе и плотскую) и алчность. Очень простые принципы, по моему мнению. Важной частью подготовительной работы также является изучение и следование принципу Нияма — или Следования правилам общества, социальным правилам. Вот что говорит Патанджали о принципе Нияма: «..Внутреннее и наружное очищение, самообуздание, довольство, подчинение страстей, жертвенность себя — Богу...» Нияма говорит, что субъект должен быть чист внешне и внутренне, не должен жаловаться, но уметь управлять собой, и быть готовым к самоотречению ради высокой цели. Очень простые и мощные принципы, по моему мнению.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

43

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Алексей Сомов

Родина-тьма *** Разочтясь с судьбой привыкая быть публичным неминуемо обзаводишься чем-то лишним жировыми складками наглым еблищем френдами что грозят судом Линча

В стране торжествующей швали, в краю сумасшедших берез ты славу добудешь едва ли, а лишь геморрой да цирроз».

мы убивали черного щенка Два ангелочка в школьных пиджаках в ладонях потных кирпичи и палки и чем-то сладким и знакомым пахло а сверстники кричали Сдохни падло с румянцем некрасивым на щеках

А я так хотел, чтоб цветами везде устилали мой путь, и чтобы Отчизна святая главу мне склонила на грудь.

Мы проходили некую проверку И кто-то важный наблюдал за нами сверху

И чтоб целовали мне стопы и руки от плеч до пястей, и дети не думали чтобы, как будто бы я Бармалей».

Я помню этот взгляд и этот хруст и как сочилась розовая пена Никто из нас не оказался трус Вот только кто скажи ударил первым А говорят мол ангелы как дети Но мнится хороши и те и эти

С уважением, черный либертарианец

И выслушав эту телегу, вождю отвечают бойцы: «Мы смерти своей не жалели, и ты, луноликий, не сцы.

Говорил мне колдун: ты найди себе Зверя — одного на всю смерть, и не надо других. Чтоб звенела тихонько хрустальная сфера В развороченной пулей широкой груди.

Пойдут эшелоны-составы на север, восток и на юг, И новые списки составят, и новые стопки нальют.

В мире белых людей мы случайные гости, каждый черен, когда поскрести до кости´. И припомнится Берег Слоновыя Кости, и сердечко тамтамом забьет от тоски.

И разве нам этого мало, покуда в весеннем чаду вендетту девятого мая мы празднуем в здешнем аду?»

Внутри тебя живет мальчик 14-летний тонкий в кости коротко стриженный темно-русый а может рыжий в анархистской маечке Между прочим не придумщик и не обманщик а вполне реальный пацан строит планы воюет с ментами сплевывает сквозь зубы с незнакомцами разговаривает голосом специальным грубым за свои слова отвечает сам

Будут пепел и сталь, будет скрежет зубовный, голоса полустанков и пылающих хат. Все пройди налегке, но Барону Субботе ты в безлунную ночь принеси петуха.

Но не отвечает им призрак, лишь палец к запавшему рту, да слезы холодные брызнут на серый походный сюртук...

Не молись пауку, ягуару и мамбе, а молись самострелу в проворных руках. Только старенькой, доброй морщинистой маме принеси драгоценную печень врага.

Спокойный и трезвый, как Зорро, как Бэтмен, всегда молодой, Аид объезжает дозором царь мертвых, ефрейтор Адольф.

Духи предков не лгут: лишь дорогой прямою попадешь в черный рай — так иди же по ней. Там пируют всегда партизаны Приморья и живые мальчишки купают коней.

***

а ты такой счастливый и немного косой наблюдаешь вдумчиво и любовно как Господь отрезает от жизни еще один кусок улыбаешься и шепчешь а мне не больно

Вариации Сергею Зхусу Когда на тонком горле ночи сомкнутся руки брадобрея, когда горят глаза чудовищ и лабух поправляет бант, когда взойдет звезда кастрата на черном бархате дисплея, приходит рослый мексиканец и открывает кегельбан. Когда поет звезда кастрата, и от рассвета до заката стоит в сем логове разврата неимоверный шум и гам, приходит Квентин Тарантино, рисует странные картины, затем играет пиццикато, и наступает Пополам.

Хочешь на время подарю ее тебе

Ничто не имеет значения, кроме любви и вражды. Ты думала, что читаешь Книгу Кравчего, а это Книга Несовершенств. Сейдон и Амран вряд ли когда-нибудь помирятся, тем не менее маленькая пестрая птичка будет по-прежнему таскать в клюве нежные записочки влюбленных — и если бросить на серебряные весы все выдавленные глаза и расплющенные грудные клетки, они не перевесят одной-единственной строчки. Отрок повзрослеет, перестанет быть похожим на розу, вино Аллаха не выдохнется никогда. Только саднящий свет, что-нибудь наизусть из старых поэтов, ускоряющийся — roll and roll and roll — танец дервиша, солнечные капли на оперенье птицы Хут-Хут, чистая энергия взрыва.

Когда, как яркая заплата, горит себе звезда кастрата, и в репродукции «Квадрата» проявлен местный колорит, облитый золотом заката, в обнимку с дочкой Бармалея, приходит Казимир Малевич, но ничего не говорит.

Гитлер в аду Бог знает, когда это было: свою неземную юдоль на вздувшейся мертвой кобыле задумал объехать Адольф. Проведать лихих генералов, старинных друзей и врагов и гвардию, что помирала в тиши забайкальских снегов.

ТУТ-ТО И НАЧНЕТСЯ ГЛАВНАЯ ПОТЕХА

Баллада о выборе.

Tribute to Юрий Левитанский каждый выбирает по себе женщину/религию/гарроту ипотеки/зимние курорты карты-деньги/жизнь-велосипед каждый выбирает для себя дьявола исуса или ктулху надувную/плюшевую куклу чтоб не страшно было засыпать каждый выбирает из себя щепочками каловые массы

хочешь правды слушай сука сюда только родина господь и беда

злое облачко само по себе по-над краем невысоких небес

а за край вообще не надо смотреть эту родину зовут твоя смерть

здесь недетские стоят холода хочешь правды значит слушай сюда

холода треноги красный бурьян здесь на марсе каждый весел и пьян

от прямых дорог от ясного ума позовет однажды родина тьма

мое сердце как кусок льда цельнокованый кусок льда

орбитальная хрустальная тюрьма золотая рвота звезд кутерьма

треугольные бесстыжие глаза хоть нассы в них все им божья роса

не видать им ни за что никогда марсианские сады города

только родина господь и беда только облачко бежит себе вдаль

только сердце как кусок льда вечно тающий кусок льда

*** Е. Г.

1.

44

А ты мне в обмен этого твоего террориста маленького

Родина-тьма

Когда гогочет пьяный Будда, бессонным третьим глазом пялясь на то, как в луже у трактира Зло кувыркается с Добром, когда матрос танцует джигу и на курке танцует палец, приходит рослый мексиканец и всем прописывает бром.

Не зря говорили мне руны и пел патефон за стеной: «Что ищешь ты, робкий и юный, что кинул в Отчизне родной?

Внутри меня живет девочка с высокими бровками в платьице мужскими руками застегнутом неумело и бережно В общем такая себе кисейная барышня с трогательными переводными татуировками Жрет шоколадки и цветочный шербет сводит лопатки ломается и врет крутит сетевые романчики злоупотребляет смайликами

Голоса

(Но я ведь знаю, что я и вы, мы все останемся живы. По этому поводу можно возрадоваться прямо здесь.) Илоне Вандич

Никогда не узнаешь, каким днем заканчивается неделя. Никогда не будешь жить в доме, построенном там, где сейчас вбита первая свая. Один человек (не помню, как звали) прочитал сорок тысяч книг, и они его съели: просто однажды проросли наружу, как одуванчики из асфальта. Возможно, все, что происходит здесь, происходит оттого лишь, что Господь криворукий жульничает, играя со своим отражением в нарды. В пустой прихожей ума о темноту ушибешься, взвоешь: Смерть — это место, тебе подсказывают координаты голоса, много голосов, очень много голосов. Смерть — это место, где все наперебой говорят о главном, давясь землей, пережевывая фаланги пальцев. Хочется попросить у мира прощения и вдуть ему по самые гланды, но последние сорок тысяч лет он ни разу не просыпался. Сорок тысяч лет длился день, пока ты играл в бирюльки, не подозревая, что занимаешься чем-то куда более стыдным и древним. А в это время в Теотиуакане, Катал-Хийюке, Чанъане и Бейруте варили суп из некрупных младенцев, любовь добывали треньем. Голоса, много голосов, очень много голосов, одинаковых и разных, задумчивых и страстных, шерстяных, стеклянных, пряничных и наждачных. Входя в покинутый дом, не говори даже в шутку «Здрасьте» — может статься, ответит тот, кто тебя давно заждался.

Джанет

Папа Легба и Шанго, и ветхий Ананси правят путь смельчака по далекой звезде. Говорил мне колдун, что не будет иначе, только мне и не надо других новостей.

Он молвит: «Восстаньте из праха, наденьте свои ордена. Потеряны Лондон и Прага, и Аддис-Абеба сдана.

2.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Я помню год когда так неохотно накрылась льдом вонючая река На тонком льду под выкрики и хохот

волоконца девочкина мяса намертво застрявшие в зубах дом/друзья/работа и семья ближнее и дальнее загробье между слов и снов/кишок и ребер каждый выпирает из себя

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

…………………………………………………………………… …В общем-то, у судьбы опять — классический батхерт. Все-то она, бедная, не научится держать себя в рамках. Все обидчиво поджимает губы (здесь просится в рифму: «идите нахер») и повторяет по кругу, как заведенная: век мой-волк мой-враг мой… Вместе с тем — хочется слушать, о чем трещит сгорающий хворост, хочется мазать нос и щеки жирной звериной кровью. Кто-то называет это странное явление — «такой возраст», я называю это явление чувством другого неба. Невысокое, оно изрыто оспинами чудовищно-прекрасных созвездий, недалекое, оно всегда вон за тем поворотом. Телефон вибрирует в кармане джинсов — а номер абонента тебе известен. В дверь еще не позвонили, а ты уже знаешь, кто там. (Голоса. Много голосов. ОЧЕНЬ МНОГО ГОЛОСОВ.)

Тем не менее мир все так же непостижимо зелен, а кровь внутри меня продолжает делать свое красное дело. А я все пересказываю тебе тот фильм, моя постаревшая детка.

Нечто космогоническое (1) мир был слаб, и более того — не было опоры у него. мир был глуп, и глух, и нем, и слеп. медленно черствел всегдашний хлеб.

(2) кто-то вытер миру пот со лба. кто-то произнес слова-слова. кто-то распростер крыла-крыла — и настали сразу свет и мгла.

(3) селезень нырнул на дно воды, в клюве притащил сырой беды. на беду поставил мор и глад, а на самой крыше — тихий ад.

(4) там живут мохнатые слоны в домиках из сахарной слюны. а еще веселые хорьки там живут у медленной реки, (5) дверь не запирают на засов, и никто не носит там часов. времени там вырвали язык, нет ни компасов, ни мудрых книг.

(6) так что ты, дружок, не обессудь, если заплутал в гнилом лесу. если нет опоры под стопой, это время говорит с тобой.

(7) это время говорит с тобой, просто — тупо говорит с тобой на родном нерусском языке, в золотом и близком далеке.

(8) видишь, в горнице светлым-светло. матушка седлает помело. на холме у завтрашней реки — ангелы, козлы и мотыльки. *** По небу полуночи фюрер летел и кровушки русской хотел, и жидкую бомбу из девичьих слез в когтях он изогнутых нес. Он пел о блаженстве хрустальных лесов, о щеточке черных усов, и люди, что слышали сладкий тот зов, во сне превращалися в сов.

Три верлибра 1.

*** Одна девочка, которую я потом очень сильно любил, сказала, послушав меня ровно пять минут (а я пересказывал содержание какого-то фильма), она сказала: «Странно», она сказала это: «Странно, что тебя до сих пор», ты сказала, Ксеня: «Странно, что ты до сих пор живой». Я прислушиваюсь к работе, которая происходит внутри меня, и тоже удивляюсь. Я два раза был в коме, два раза — под судом (оба раза — по обвинению в нанесении телесных повреждений средней тяжести), дважды меня хуячила эпилепсия, плюс две трепанации черепа. Очень странно, что меня никто не пырнул ножом как следует, не ударил, подкравшись сзади, свинцовым кругляшом, упрятанным в женский чулок (впрочем, с некоторых пор я оглядываюсь на неосвещенных улицах и ношу с собой нож тюремной работы). Из оскорбленных мной можно составить небольшую сучью зону. А еще мне иногда очень хочется умереть от стыда за то, что бывает по обе стороны моего взгляда.

Ты не поверишь, но все псы будут с ангелами на небе. У отца был эрдельтерьер Джим, когда я приходил, он вылетал в коридор и с размаху ударялся слюнявой мордой мне в лицо (по ощущениям как если бы приложил боксер-любитель в среднем весе). Джима хоронили на пустыре за домом, в конце ноября, когда землю схватило морозом, она была твердая и сердито звенела под лопатой, отказываясь принимать то, что было завернуто в старое покрывало. А на следующее утро я вышел покурить на балкон, и оказалось, что ночью кто-то здорово потрудился, убрав вон те и вон те дома, оставив лишь одну панельную пятиэтажку, которой лет как мне. Впрочем, теперь она была заново выкрашена в легкомысленный яичный цвет. По улице шли люди, одетые в странные, будто из картона вырезанные пальто, на головах у мужчин были шляпы, у женщин — смешные круглые папахи, на дворе стоял жутко холодный апрель 1976 года, мы с тобой только что переехали в новую квартиру, где еще пахло строительной мастикой,

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

и какая-то женщина, чудесным образом не ослепшая и не умершая через несколько лет (откуда-то я знал это совершенно точно), смотрела на нас снизу вверх, щурясь от солнца, и махала рукой, и улыбалась. И я сказал тебе: «Ты не поверишь…»

2. Двадцать четыре года своей жизни я прожил на верхних этажах, под самой крышей, а потом еще семь — в самой середке густозаселенного девятиэтажного улья. Поначалу было странно слышать шаги соседей над головой, не менее странно, чем твое дыхание каждую ночь совсем рядом, плач ребенка или шум лифта за тонкой стенкой (там, где я прожил двадцать четыре года, не было лифта) — как ему не надоест ползти то вверх, то вниз, содрогаясь в узкой шахте, будто сглатывая комок. Каким-то образом я всегда угадывал, остановится ли он на нашем, четвертом, или проедет мимо. Теперь я снова живу на последнем этаже дома, в котором лифт не предусмотрен проектом. Я убеждаю себя, что ничего не изменилось, абсолютно ничего, и даже порой слышу за стенкой знакомый спотыкающийся шум. «Нет, это не к нам, это на третий, шестой или девятый». ………………………………………………… А на самом деле где-то снаружи льет дождь.

3. Это искусство — носить недорогие шмотки с таким видом, будто ты король в изгнании и единственный не догадываешься об этом, делать одни и те же ошибки при заполнении важных казенных бланков, наблюдать за развитием облаков при помощи некоего инструмента, спрятанного в мозжечке, бесить самим фактом своего существования бухгалтеров во всех редакциях, забывать о человеке, как только он выпал из поля зрения, принимать подарки не кобенясь, лгать любимым с улыбкой, глядя в глаза просто и ясно, каждой весной умирать от счастья, перед каждой женщиной открывать невидимую дверь, прятать от себя ножи и прочие колюще-режущие предметы, редко просить, а если просить, то таким голосом, что отказать невозможно, разговаривать с маленькими детьми как с очень важными персонами (может быть, тоже царской или ангельской крови), памятуя об их месте в иерархии Луны, наслаждаться алкоголизмом, говорить «спасибо».

Клуб знатоков всего Сука, погладь манула, милый, ступай вразнос. Ахтунг, пошла минута. Девушки, встаньте в ряд. Телезритель из Ашхабада задает говно-вопрос: в каком гей-клубе отжигает сегодня DJ Герострат? Я давно с этим свыкся, и ты, приятель, не трусь. На каждого сфинкса найдется свой Александр Друзь. На каждую хитрую жопу положен хуй с резьбой. Слышишь электрический шепот? Они пришли за тобой. Вертухай в отставке желает узнать: когда марсианские танки войдут в наши города? Некто из Мухосранска просит рассказать о том, наступит ли пиздец всем сразу или для некоторых — потом. Камрады, это измена, партайгеноссе, это война. Только капитан Немо знает все пароли и имена. Но пока Большая Ящерица держит эту слабую твердь, пусть вынесут черный ящик, а в нем — Кащееву смерть. Стертые медальоны, шрамы от игл и торпед. Мертвые батальоны просят еще огня. Братья-однополчане, где же вы, бля, теперь. Чмоки всем в этом чате. Далее — без меня. Эль, 2010

45

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Дина Блон

пара стволов-дилдо, чтобы клиент выл до изнеможенья в экстазе — каждый использую не по разу,

стихотворения

да здравствуют плюшевые медведи, умки, топтыжки, винни и тедди — каждый из них точно знает, чего хочет юная леди. в трезвом уме и в горячечном бреде девочки держат всегда при себе их, ночью в мягких объятиях греясь, дыханье тая, от щекотушек внутри и мурашек снаружи робея, шёпотом им доверяют все тайны. взрослеют игрушки вместе с хозяйками — наших секретов в мире надёжней свидетелей нет, и неважно, о чём они знают — качестве первого секса или минета, между сопелок, пыхтелок, вопилок — в опилках останется это. девочек век недолог — любовницы, матери, жёны, но в закоулочках сердца каждою сбережён он, детства плюшевый медвежонок

СверхНОВА Я

Из интернета, из газет ли узнаешь о том, что влезла я в петлю или шагнула с башни многоэтажной — не важно. А может, тебе кто-то шепнул, что я в ванной пошла ко дну, перепилив до одной все вены — ну-ну, даже представить боюсь красоту этой сцены. Ещё такие бросают слухи в костры любопытства: дескать, я у своего брата (или сестры) увела с работы пистолет, чтобы сделать ему минет — кончая, он устроил в моей голове Большой взрыв. Так зажгла(сь) сверхновая (или не совсем) звезда, так п(р)отухла сверхстарая (или совсем не) пизда. Королева умерла! Да здравствует король-Ева! Сделанная из ребра, творю я Адамов из плевы. Корона надета на черенок: каждая жизнь — плевок сгустком перламутра в моё чрево. Миллионы хвостатых жемчужин в лоно; значит, это кому-нибудь нужно...

46

Авторы и тексты в Ху Ли. Первый сезон, 2009-2010 г.

Газета производилась в г. Обнинск в тысяче копий (№РА 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 10) и в г. Севастополь в трех тысячах копий (№РА 9).

не забыть примочки анального круга — ёлочки, валики, шарики, плуги;

старая старая сказка дороги всех наших ног ведут прямиком под лобок. сердце — сбежавший от всех колобок — по ступенькам ломаных строк катится: прыг-скок!

виват, медвед!

как по инструкции берутся пленные: заковываются яйца и заковываются члены, фиксируются согнутыми к колену — для гениталий бондаж из стали;

Рисунки: Aligerii

От редакции Лирику этого автора, который предпочитает скрываться под псевдонимом, отличают два качества: высокая техничность и упорная фиксация на женской физиологии. Лирическая героиня напоминает то Маяковского в юбке Лили Брик, то Сафо в страпоне. Для современного интеллектуала, который, как предрекал М. Фуко, пресытился информацией о сексе, стихи Дины могут служить сильным раздражителем. Культура «нулевых» давно объелась йогуртом, шоколадом и клубникой, ее не в состоянии эпатировать ни копрофилия, ни гомосекс, ни соитие с козой. Настойчивое возвращение к началу всех начал, а именно – туда, откуда вышел читатель, может возмутить его и вызвать некое отторжение на подсознательном уровне. Тем не менее, редакция Ху Ли рискнула опубликовать эти монологи вагины. Привлекает, знаете ли, этот непомерный и вечный женский прорыв до бесов.

к ним вдогон — страпон, фальшивым хуем отлично дополняется сбруя;

Художественная литература. Хроники нашего времени.

ушёл от бабушки-дедушки-папыи-мамы-брата-сестры, чтобы сгинуть во рту незнакомой, но ласковой дамы — из которойужепосчёту мелодрамы вычленяя мелодию драмы, настраивайте свои приёмники на частоту радиостанции здоровье-fm, старая старая сказка: «колобок, колобок, я тебя съем!» учащается ритм, стуки-стук, поднимается ртуть — объятые чувством костра, мы вплетены в одну амплитуду-ша-к-душе, звон тетивы — туше! разлетаемся в пыль — первозданной мукой, что рачительный пекарь выскребает по коробам, да метёт по сусекам. ноги всех наших дорог ведут за порог, в тридесятые страны, тридевяты земели, сквозь буреломы, дубы и ели, через леса, поляны, костры — скок-прыг!

чтоб выполнялись приказы чётко — флогеры, стеки, ротанги, плётки, кстати, спанки — тоже предметы этого ранга; наручники, карабины, ошейники, кляпы, верёвки, прочие причиндалы и приборы пакую ловко и выезжаю на точку сбора.

макет бессилья Я выбираю крепкий картон — мне из него строить внутренний мир, в нём Цветаева будет жить с Барто, окружённой ценящими её людьми. Она будет гламурной красавицей столичных салонов, перед ней будут открыты все двери, но будет запертым для мужчин её лоно, женщинами она удовольствие будет мерить. Под это лекало подойдут многие — Гарбо, Монро, Денёв, Хари, Орлова, Люксембург и Кеннеди (которая Жаклин, а не простреленный воробей Джон) — капли, по своду нёб, стекающие терпким осадком поцелуев вагин. Я усиляю картон целлофаном — пластмассовый мир строится по чёткому плану: переворачиваются страницы талмуда и других суперкниг, во мне уживаются Будда, Аллах, Яхве, Христос, Тор, Меркурий и король Дроздовик. Непредсказуема многомерность пространства, как и пути господни: сегодня ищешь утешение в крови, завтра — теряешь невинность в танце. Сколоченный из некрепкого материала мир лесбийского счастья шаток, но честен — я прожила пока ещё так мало, но уже не имею: ни стыда, ни чести

пронежность моя героиня выцеловывает губами свои инициалы на моей душе, остро заточенной бритвой улыбки отсекает меня от окружающего мира: «отныне — не дня для него — ты только моя», тонкою шпагою взгляда пронзает ритмичный кусочек мяса в моей груди — туше! распинает меня на квадрате матраца, точит зубы о камень моей ревности и кусает в промежность, кровью капает на её неровности моя нежность...

БДСМ

Я надеваю блестящие латы, в армии нашей форма — латекс; с присущей бойцам сноровкой (результат многих лет тренировки) справляюсь с экипировкой — заклёпки, шипы, шнуровка, чтобы спокойно встречать клиентов вне Темы для анонимности — шлемы, оружие наизготовку:

№ 4 (10-12) 2010 “Своими руками“

№1, 2009 г. “Дева майя Неоновая“ “Гонзо. Царство страха Хантера Стоктона Томпсона” noem “Магия слова Алистера Кроули“ arifmeZ “Манипезд” Упырь Лихой “За что нам это?“ Зырянов Стихи by Влад Клен Саша Дохлый Константин Стешик Андрей Таев Николай Зырянов Обложка “Дева майя неоновая“ by Константин Ковырялкин

№2, 2009 г. “Русский Я зык“ “Побег“ MC Сагиб “Новый мальчик“ Упырь Лихой “Хитрая жопа Фархада“ Алексей Рафиев “Бородатый брадобрей“ Джастмэн “Антифа поэзии псот“ Алекс Бамбино “Неформат“ Тамара Островская “Неспящий град поэтов“ Евгений Герман “Наци-анальный вапрос“ Упырь Лихой “Это воз ста неё?“ Зырянов Стихи by Аня Санина Владд Андрй ЛЫКОВ Обложка Нахимовский фаллос”by К. Ковырялкин

№3, 2009 г. “Гопники“ “Бегуны” (фрагменты) Александр Колесник “55 случаев с Петей“ (урезанные до “33 случаев с Петей”) Алексей Никодимов “Профессор метафоры“ Симон Левенталь “Мерчендайзер Гриша“ Евгений Герман “Симитар“ Мик “ГОП-ХОП“ noem “Тургенев и гопники: Отец и дети“ А. Кудрявцев “Нацбест: гопота рулит“ noem “Через комментарии к звездам“ Евгений Огурцов “ГОПНЕГ vs ПАДОНАГ: круговорот КаКа в мировой культуре“ Упырь Лихой, Артем Явас Стихи Терентий Резвый Обложка ”Гопник в натуре” by Тамара Островская

№4, 2009 г.

“LOVE и [ла:вэ]“ “Загадка“ Артем Явас “Котик“ Упырь Лихой “Элитные шлюхи Москвы“ Рома Кактус “Женя“ Тихон Макаров “Настящая садо-маза“ Pesni Pameli “Соперники“ Лиана Боянов “Гоа“ noem “Любить поазербайджански“ Кямран “Впечатлительный“ Бабука “Сколько в мире денег?“ arifmeZ “Слон исчезает“ noem “Эко и Блиссет - 00 без Чуковского?“ ч. 1 - Любовь и деньги. К. Ковырялкин “Как избежать изнасилования?“ Мик “Поэтроника” noem “Моя драка с поэтессой“ Евгений Герман “Любовь и деньги“ Тамара Островская “Где Поебернс?“ Зырянов Стихи by Федор Лайт Константин Худяков Обложка “О жпа“ Мик

№5, 2009 г. “Мистика“ “Чудесное утро“, “Элвин“ Алексей Караковский “Голубой правозащитник“, ч. 1 Арсений Смоляк “Странная сказка о простодушном юноше и базальтовом утесе“ Ачилезо “Иероглиф“ Упырь Лихой, Артем Явас “Бешеный Ёжик“ Ego mudachka “Маленький Моцарт“ Тихон Макаров “Кровяная колбаса“ Воспитатель дебилов Стихи by Владд Svetyaric “Эко и Блиссет - 00 без Чуковского?“ ч. 2 Мистика. Константин Ковырялкин “Пень Ху Ли на открытии первого Фестиваля вольных издателей“ Ачилезо “Сатанизм - это свободомыслие“ arifmeZ “Лучшее от McSweeney`s” noem “Наш очередной перфоманс“ Тамара Островская “Пень Ху Ли, Кудрявцев, Санина, Герман на ММОКФ-4“ КоКа “Мистический стыд“ Упырь Лихой Обложка “Мальчикпривидение“ by КоКа Ковырялкин

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

№6, 2009 г. “Для бабушки“ “Голубой привозащитник“, ч. 2 Арсений Смоляк “Досточтимый Аслан“ Упырь Лихой “Чрезвычайные обстоятельства“ Алексей Караковский “Лифтер“ В. И. Клейнин “О большой собаке“ Арсений Володин “Торнадо от Марвина“ Texconten “Человек, который рассказал про войну“ Евгений Герман “Уравнители для домохозяек“ Мик “Газеты наели“ КоКа “Отцы и деды новой литературы, или Как Саша Карасев заказал Маканина” Тамара Островская “Павич vs Кедров“ Ачилезо Стихи by Аня Санина Ачилезо Родион Лонга Ксения Полозова Артём Шепель Обложка “Газетная ель, девочка, папа“ by КоКа

№7, 2010 г. “Треш vs Ясли-сад“ “Липовый треш“ Упырь Лихой “Вести с полей: мнения молодых пейсателей о Форуме“ Алиса Ганиева, Олег Лукошин, Елена Георгиевская “Мой киевский квартирник Ху Ли“ Евгений Огурцов “Бронзовая Санина“ Евгений Герман “Кто ответит за треш в ЦДХ?“ Игорь Решетников “7 килограмм Ху Ли: Москва-Тюмень“ КоКа, Антон Архипов “Бу! Фест Гид“ КоКа “Красное и черное“ Антон Архипов “Биректива Борена“ КоКа “Треш - это триллер” Гарик Марля и Валентин Рогоза “Creaminal-1“ Катя Баранова “Йога с Сурешем Бабу-1“ КоКа “Цветы жизни: как вырастить графомана“ Упырь Лихой “И того?“ Зырянов “Мифы и правда о тампонах“ Константин Секержицкий “Прибой“ Мик “Маленькие лесные человечки“ Ирина Лобко, Арина Можжухина, Кристина Уласович, Максим Грачев, Диана Тарасова “Сказка“ Василий Морозов “Приключения в Холмыкии“ Максим Кормер “Голубой правозащитник“, ч. 3 Арсений Смоляк Стихи by Лорд Д Максим Маркевич Майя Зайкова Глеб Коломиец Андрей Миронов Алексей Кащеев Алексей Маневич Art Pijma Комикс “Мальчик-Сопля“ by Юля Сидикова Обложка by Мик

№8, 2010 г. “Сопли и вопли“ “Schwein gegen Schwein“ Елена Георгиевская “Моя девочка“ Dead Helena “Бандана“ Мик “Птица“ Упырь Лихой “Одиночество. Кино“ Вячеслав Юмин “Личинка“ ч. 1 Дмитрий Передний “Блеск и сопли союзов пейсаталей“ Тамара Островская “Ху Ли и Бу! Фест: Постфактум“ Александр Филатов “Голосуй, не голосуй, все равно получишь...“ Аня Санина “Пень Ху Ли на “Книге года“ в Тюмени“ Антон Архипов “Creamynal-2 Катя Баранова “Йога с Сурешем Бабу - 2“ КоКа “Мальчик-сопля - кто он?“ Упырь Лихой Стихи by Максим Маркевич Тимур Сафин Ян Смирнов Факир Александр Гальпер Саша Дохлый Саша Кладбище Комикс “Костыль, Зыба и Пахан“ by slam_jack Обложка by Мик

№9, 2010 г. “Наша вера. Наш язык. Наш Крым“ “Проклятье дамы с собачкой“ Тамара Островская “Притоны ангелов, или Животноводство в Средиземье“ Мария Рогова, Марина Кайдельева “Краткий курс истории Судака“ Софья Гурвиц “Феодоська“, “Солнечная жолина“ Мария Рогова “Культурный город“ А. Джанов, В. Майко, А. Фарабей “Девочка Лада и другие подводные жители“ Елена Тарасова и Мария Медведева-Межиева “Инферно“, “Глупая Дарья“ Елена Степанова “Птеродактили!“ Мария Рогова “Универсальный уборщик (Вегас ин фьюча)“ Упырь Лихой Стихи by Алексей Синяков Алексей Маневич Александр Жуков Николай Зырянов Космопес Аня Санина Константин Худяков Обложка by Кока feat Богаевский

№10, 2010 г. “Своими руками“ “Скрудж - не селезень, или Рождественский рассказ как жанр“ Упырь Лихой “Своими руками-1“ Геннадий Легостаев “NUTS-BEST“ Тамара Островская “Вопли на соплях: инсталляция Пня Ху Ли на ММОКФ-5“ Вадим Левентик “Йога с Сурешем Бабу-3“ КоКа “Сны в Москве“ Космопес “Личинка“ ч.2 Дмитрий Передний “Прощеное воскресенье“, “Десять рублей“, “правдивая история полковника Тарасова“ Влад Резников “Эль Гато Воландо“, “Буратино и Стукач” Упырь Лихой “Урод, который остался внизу“ Гнилые Буратино “Луна внутри“ Тихон Макаров “КУБ“ Роман Радченко Стихи by Алексей Сомов Саша Бес Анастасия Пурдыч Обложка by КоКа

47

Лучшие скидки для наших фанатов Каждый год наши почитатели пытаются удружить нашим читателям и предлагают что-то из своих запасников... со скидкой! Отличный повод сэкономить на подарках. “Книжная лавка“ при Литературном институте им. А. М. Горького предлагает скидку 5% на покупку для всех, пришедших с этой газетой!

Кустарь предлагает Ларь. Цена для лохов: 45 000 рублей Цена с этим купоном: 30 000 рублей! Мореный дуб, ковка, декоративные вставки, патинирование... Для всей семьи! www.custar.ru

Москва, Тверской б-р, 25 т. 694-01-98

“Маркет Холл” предоставит 5% скидку на 1 биометрический замок (при предоставлении рекламной полосы из Ху Ли) info@markethall.info Ларь ручной работы Культурно-просветительская газета «Художественная литература. Хроники

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ нашего времени». Издается с 2009 г. ЛИТЕРАТУРА. ХРОНИКИ НАШЕГО Свидетельство о регистрации СМИ выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций ВРЕМЕНИ.

(Роскомнадзор). Свидительство о регистрации СМИ ПИ № ФС77-38576 от 24 декабря 2009 г. Учредитель газеты — Зырянов Н.В. Издание осуществляется силами творческого объединения «Неоновая литература» (neo-lit.ru). Адрес редакции: 121359, Россия, Москва, Маршала Тимошенко, 17-2-26. Телефон: +7 495 319 55 57, электропочта imp@xy-li.ru.

Главный редактор: Е. А. Одинокова, выпускающий редактор: К. В. Ковырялкин, технический редактор: М. Данилов, бильд-редактор: Е. Бычкова. Верстка, оформление: Т. Сосенкова, Т. Пильникова Корректор: А. С. Межуев (уехал). При оформлении обложки использована фотография А. Пурдыч. Рукописи не возвращаются и не рецензируются. Перепечатка материалов возможна в случае согласования с редакцией. Отпечатано в типографии «Народная типография»: Обнинск, Шацкого, 5 Номер сдан в печать 30.11.2010, по графику: 30.11.2010. Тираж 1000 экз.