November poetry, volume 2 by Luche1

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателей запрещается Ледень: Том 2 «Ноябрь на глобусе» в стихах современных поэтов. 2020. – 276 с., 16+ В двухтомник «Ледень» вошли стихи 175 современных поэтов из 41 страны мира. «Ледень» — одно из названий ноября, записанное нашими предками в древнерусском календаре «Кологоде». В этом слове явственно слышится первый тонкий ледок на лужах, сладость леденцовых сосулек из детства, подмороженная ледянка для весёлого катания с горки, ставший коротким и серым день, леденящее душу завывание ветра за окном, ожидание первой пороши, переливчатый звон бубенцов и катание на тройке по свежему снежку… И вновь звуки, краски, ароматы и чувства сплетаются воедино в разную по стилю, но всегда незабываемую, яркую, одухотворённую и утончённую лирику. Составитель: Людмила Чеботарёва (Люче) ISBN 978-1-63732-729-6 © Составитель: Людмила Чеботарёва, Израиль, 2020 © Авторы стихов и рассказов © Авторы фотографий и картин

Ольга Залесская Минск, Беларусь Апрель и Ноябрь Стихи, музыка и исполнение Ольги Залесской Ноябрь и апрель не родственники, Не праведные, не избранные. Апрель — молоко, ноябрь — горсть трухи, Рассыпанные, разбрызганные. В обоих предчувствие очарованья, И полунагие, и полуслепые Деревья и руки, и тихие тайны, И бледные птицы в небесном распиле. Соломка к дощечке, солонка — к застолью, И не разорвать их, как ты ни старайся. Апрель на крылечке, ноябрь за рекою, Конец перемирью — и траур, и праздник. Стихии ворвутся и в окна, и в души, А мне это на руку, слава природе! Теперь я могу безбоязненно слушать, Чем разум мой сердце от правды уводит. Апрель и ноябрь — спасение веры, Спасение боли священной и дикой. Ноябрь — перчатки, апрель — яркий веер, А вместе — варение из ежевики. Апрель — это значит, что всё ещё будет, Ноябрь — это значит, что всё уже было. Апрель повстречает, ноябрь позабудет, Как я повстречала и как позабыла.

Год наш номер восемь-восемь… Стихи, музыка и исполнение Ольги Залесской Год наш номер восемь-восемь. Мы с тобою влюблены. И тревожит душу осень, как предчувствие войны. Городок провинциальный, ты жених потенциальный, Связки травок специальных удержать тебя должны. Мы влюблены. Мы не вместе, мы не вместе. Девяносто первый год. Сколько жести в каждом жесте! В каждой песне тыща нот. Сладкой мести сто улыбок, в каждом слове сто ошибок. Страх падений и ушибов до добра не доведёт. Майн год. Вот и жизни середина. Светом с веточки клубок. Век дозрел, и сердцевина дребезжит, как коробок. Годы спичками по полу. Дети хнычут у подола. Скоро старшенькому в школу. А ты забыть меня не смог. Мой Бог. Боже мой, когда-то было! А я двенадцать раз любила на году Наготу деревьев зимних и цыплят в чужой корзине. На ходу Целовала чьи-то губы и трубила в чьи-то трубы на бегу. Стала ранить и иронить, стала память экономить. Оттого ль тебя я вспомнить не могу? Ни забыть тебя, ни вспомнить не могу…

Лина Лаврова Таллинн, Эстония Уж небо осенью дышало… Стихи Александра Пушкина Музыка и исполнение Лины Лавровой Уж небо осенью дышало, Уж реже солнышко блистало, Короче становился день, Лесов таинственная сень С печальным шумом обнажалась, Ложился на поля туман, Гусей крикливых караван Тянулся к югу: приближалась Довольно скучная пора; Стоял ноябрь уж у двора.

Нивы сжаты, рощи голы… Стихи Сергея Есенина Музыка и исполнение Лины Лавровой Нивы сжаты, рощи голы, От воды туман и сырость. Колесом за сини горы Солнце тихое скатилось. Дремлет взрытая дорога. Ей сегодня примечталось, Что совсем-совсем немного Ждать зимы седой осталось. Ах, и сам я в чаще звонкой Увидал вчера в тумане: Рыжий месяц жеребёнком Запрягался в наши сани.

В минуты музыки печальной Стихи Николая Рубцова Музыка и исполнение Лины Лавровой В минуты музыки печальной Я представляю жёлтый плёс, И голос женщины прощальный, И шум порывистых берёз, И первый снег под небом серым Среди погаснувших полей, И путь без солнца, путь без веры Гонимых снегом журавлей… Давно душа блуждать устала В былой любви, в былом хмелю, Давно понять пора настала, Что слишком призраки люблю. Но всё равно в жилищах зыбких — Попробуй их останови! — Перекликаясь, плачут скрипки О жёлтом плёсе, о любви. И всё равно под небом низким Я вижу явственно, до слёз, И жёлтый плёс, и голос близкий, И шум порывистых берёз. Как будто вечен час прощальный, Как будто время ни при чём… В минуты музыки печальной Не говорите ни о чём.

Елена Оболенская Оттава, Канада Осень Стихи, музыка и исполнение Елены Оболенской Видеоряд Ирины Брианд Кто бросил краски фейерверком? Желтые, красные, палёные, Малиновые, алые, зелёные… Кто позолотил траву? Кто обнажил деревья до предела? Бессовестно, безжалостно, жестоко, И вот они стоят, так одиноко, Протягивая ветви в синеву. Это осень, это осень, Золотая, золотая, Ветер листьями заносит Нашу жизнь, не замечая… Кто стаи птиц лететь на юг направил? Угольные, линейные полоски… И прощальных звуков отголоски, В небе улетают в мглу. Кто зверей отправил разом в спячку? Могучая, неведомая сила, Которая природу покорила, И нет пути назад к теплу… Это осень, это осень, Золотая и шальная, Что она тебе приносит? То ли ад, то ль мифы рая.

18 Кто разноцветным урожаем Умножил на зиму запасы? И белки делают припасы До похолодания. Осень — это время прощения, Всеобщего благодарения, Осень — пора прощания, И начало ожиданья… Это осень, это осень, Золотая, золотая, Нам сюрпризы преподносит, То сердясь, а то прощая. Это осень…

Виктор Сапиро Кармиэль, Израиль Дело к ноябрю Стихи, музыка и исполнение Виктора Сапиро Видеоряд Ирины Островской Пыль несёт – настало время подниматься выше, Здесь трясёт – надеюсь, кто-нибудь меня услышит, И спасёт, и объяснит, как так пришло и вышло, Вот и всё – похоже, дело к ноябрю… Дело к ноябрю – я себе парю, Солнца касаясь, не опасаясь, что перегорю! Пан или пропал, встал или упал? С вечной системой спорю на тему, кто кого проспал… Напролом – сквозь облака лечу в дворец небесный, Под крылом – слепая тень, висящая над бездной… Поделом! О чём ты раньше думал, друг любезный? Вот облом – похоже, дело к ноябрю… Дело к ноябрю – я себе творю… В небе красиво – Богу спасибо и календарю! Горн трубит отбой – завтра снова в бой… Взвейся, удача, как мы иначе встретимся с тобой? Пеленой – укрыло звёздной пеленой планету, За спиной прошла история, была – и нету! Ход за мной, неясен выбор – хоть бросай монету, Рай земной, похоже, дело к ноябрю… Дело к ноябрю, я себе дарю Счастье шальное, а остальное мне – по фонарю! Там, где я летал, должен быть портал, Спросят – куда же? – так им и скажешь: «Караул устал!» Пыль несёт – Настало время подниматься выше, Здесь трясёт – Настало время подниматься выше, Не спасёт – Настало время подниматься выше, Вот и всё…

Осень Стихи, музыка и исполнение Виктора Сапиро Видеоряд Ирины Островской

Пятна на солнце легли пластом, лето умчалось, вильнув хвостом, Новое небо, и в небе том — осень. Кругом закручена голова, разум устал подбирать слова, Ясен диагноз, как дважды два — осень. Вроде, и не на что бы пенять, вроде, и нечего бы менять, В целом бесплоден порыв понять осень. Мелким аллюром от света к тьме, минус в остатке и ноль в уме, Напоминание о зиме — осень… Быть адекватными не вполне — свойство живущих на глубине, Зеркалом сердца стучит во мне осень. Льётся мелодия из окна, пламенным соло визжит струна, Это лишь знак, что пришла она — осень. Строки поставлены на поток, жду, чтобы снова пустили ток, Я не хочу подводить итог, осень! Мало-помалу всё тоньше сон, шило на мыло — какой резон? Странное чувство, месье гарсон — осень… Глухо молчат за спиной враги, гулко стучат в темноте шаги, Память моя — по воде круги — осень. Вспыхнула искра из ничего — жизни великое волшебство, Сколько ещё впереди всего, осень? Прочь отказавшие тормоза, главная роль — не закрыть глаза, Главная цель — не смотреть назад, осень! Осень — попробуй-ка, удержись, осень — над пропастью не во ржи, Осень-свобода и осень-жизнь — осень…

Кто-то сверху Стихи, музыка и исполнение Виктора Сапиро Видеоряд Ирины Островской Снова серый ноябрь. Скоро ветер косой Будет землю корябать Перелётной грозой, Уплывает корабль Навстречу беде… Безмятежная нега Умерла от тоски, Разноцветное небо Разлетелось в куски Прошлогоднего снега На мёртвой воде… После долгой разлуки — Синеватый мороз, Неизвестный науке Допотопный вопрос… Опускаются руки. Никто не придёт. Надо жить интересней, Свой кусок отхватив, — Слишком старая песня На фальшивый мотив. Скоро зеркало треснет — И все пропадёт… Завершив последний мазок На пейзаже вечного льда, Кто-то сверху смотрит в глазок, как всегда. Если стал калифом на час — Никогда назад не смотри. Кто-то сверху видит всех нас изнутри…

Борис Шигин Пенза, Россия Туман Стихи, музыка и исполнение Бориса Шигина Я пью осенний дух, он кажется на вкус сегодня странен. Ах, это все туман. Растает ли, — поверить нелегко: так затаилось всё и умерло в заманчивом обмане. И значит, это он подлил в питье слепое молоко. Я слепну день за днем: не вижу ни обмана, ни подлога. Меняю малахит на просто зеленеющую медь… Но погоди, туман, не уходи, постой еще немного, с приходом дня не тай и дай в обмане сладком умереть. Я к женщине иду, она живет вдали от шумных улиц. Мы с ней не пьем вина, не проклинаем близкую метель. И не бежим на юг, — мы только что из жарких мест вернулись: я из квартиры душной, она из треста типа «карусель».

Мы смотрим на бамбук, — торговка уверяла, что китайский. И яблоком хрустим, — ах, что за дивный запах, что за вкус. И где-то далеко под парусом идем в залив Бискайский, давно уж потеряв нам якорем служивший грусти груз. Но это всё туман, — он одолел всех, кто живет в низине. Бежать на косогор, — оттуда видно очень далеко… Пока ж в его плену антоновские яблоки в корзине, и женщины рука, пролившая на платье молоко.

Зазимье Стихи, музыка и исполнение Бориса Шигина Зазимье — и птицы в отлёт. Я буду их ждать, я дождусь их. На утренних лужицах — лёд, над полем — кричащие гуси. На сердце светло и тепло, но в горле какое-то слово… Давай не скажу я его. не будем тревожить былого. Зазимье — тревога пока под пологом бабьего лета, но красные солнца бока на зорьке — плохая примета. Два дня — и придут холода, туманы прольются в низины. Ну, как мне тебе и когда букет подарить из рябины? Осенний кудрявый букет — макет не сгорающей страсти. Ты лишь улыбнёшься в ответ, да так, что не вымолвить «здрасьте». И губ замерзающих лед не чует рябиновых бусин… Зазимье — и птицы в отлёт. Я буду их ждать. Я дождусь их.

Вернисаж Ларисы Акулининой Москва

Осень

Элегия

Красная планета

Лестница

Песнь Песней

Елена Албул Москва Пережить ноябрь Уже не осень. Ещё не зима. Ноябрь любого сведёт с ума. Кого ни встретишь, в глазах одно: В клубок свернуться. Залечь на дно. Ещё не шуба. Уже не пальто. Что ни наденешь — всё будет не то. Что ни наметишь — всё не идёт. Уходишь — лужи. Приходишь — лёд. На небо глянешь — А неба и нет! Вам тут не светит, читаешь в ответ. Но луч внезапный прорежет муть — Ещё не вечер. Ещё чуть-чуть…

Баллада о плывущей бутылке Бутылка плыла по холодной реке, На прочих плывущих глядела в тоске. А прочие плыли по важным делам, Бутылочной почтой скользя по волнам. А прочие плыли по важным делам, Серьёзным делам, Бутылочной почтой скользя По волнам. В какой-то бутылке виднелось кольцо, В какой-то — с Кощеевой смертью яйцо. Вон в той телеграмма: «Казнить зпт», Отрывок из драмы «И ты, Брут, и ты»… Секретные планы, призывы спасти, От смерти спасти, В какой-то записка со словом «Прости». А эта бутылка пустая была, Она по реке одиноко плыла. Её этикетку вода унесла. Бутылка боялась волны и весла, Хохочущих чаек и рыбьих хвостов, И веток, и брёвен, и даже Мостов. Но сколько ни бойся, погибель придёт. Вода заливает бутылочий рот И тянет, и тянет, и тянет на дно, А в мыслях бедняжки всплывает одно — Что в ней ни письма, ни хотя бы клочка, Пустого клочка. Закончилось время её тчк

О превращениях Тарелка овсянки, компота стакан — И хватит! По зову таинственных стран Сбежать из квартиры на солнечный двор И крикнуть друзьям: «Мутабор! Мутабор!» И нет уже больше знакомых ребят, Но щёлкают клювы, и крылья шумят. Сквозь поднятый вихрь золотого песка Летим в облака, в облака, в облака! …А где эти птицы летают теперь? Пропали ключи, и затеряна дверь, И шепчет в окошко ехидный ноябрь, Что мой «мутабо́р» — по-латыни «мута́бор»… Мута́бор?! Не зря же я верю словам! А ну, открывайся, волшебный Сезам, Давай, поднимайся, потёртый ковёр — Мута́бор-то это вам не мутабо́р! И в странной надежде гляжу я в окно… Смешно вам? Я знаю. Мне тоже смешно. С улыбкой печальной я с детством прощаюсь, И вот — превращаюсь. .

Ирина Алексеева Запрудня Осень уходящая У осени чудна́я прихоть — менять любовь — на нелюбовь, что пелось громко — шепчет тихо, коверкая основы слов. Она корябает по стёклам ножом навязчивых дождей, она обманывает окна безумной влажностью своей. Ей всё равно. Перелюбила она все травы и цветы, кусты, деревья… И забыла, ей дела нет до красоты стеблей, стволов, листов багряных и кружева пожухлых трав. Не отгадать загадок странных, не усмирить строптивый нрав… Она танцующей походкой уйдёт туда, где первый снег растает от любви короткой, не долетев до тёмных век…

*** Ноябрь… Эта осень тепла и длинна, и снег не спешит, но небес пелена его ожиданьем, как тайной полна… Зима задержалась, метели тая, — Она, словно тихая нежность моя…

Твоя осень Подольстятся к тебе метели, и ты осень свою предашь… И постелют белы постели, и подарят на миг кураж. Видишь, крадучись входит стужа, видишь, иней с собой несёт. Слишком белые хлопья кружат, слишком синий сегодня лёд. Что-то ветрено… Что-то грустно… Жаль, наверное, листопад. Заметают снега искусно слово, взросшее невпопад. Где же осень? И что же осень? Чем оплатит измену ей? Лист кленовый под ноги бросит и уйдёт… Не беги за ней. Не догнать. Легка её поступь, И метель маскирует след. Не найдёшь ты её наощупь, не расслышишь её ответ. Твоя осень — не время года. И не женщина… И не звук… Желторотый птенец природы, из твоих упорхнувший рук.

Ольга Андреева Ростов-на-Дону Ноябрьское Как сладко… Свет, булыжники, трамвай, я не спешу, моя свобода в пальцах песочком золотистым… Я права, как этот лист — свободна плыть, распасться, — невежливо, неправильно, неконструктивно, даже выспренно и льстиво — в ритмический рисунок облаков последнего осеннего разлива. Звук смс-ки — как такой укол, короткий, но, надеюсь, благотворный. Боюсь читать. Осадок не прошёл, всё будет хорошо — почти бесспорно, в заброшенном строенье — луч в углу, волшебный запах мокрой штукатурки. Уловлена настилом за каблук, учусь смиренью у афишной тумбы. Я трону пальцем лёд — и он вода, я заморожу взглядом — снова льдинка, уже не отражает провода, а сохранит ажурный след ботинка. Как мало надо — воздух ноября и гибкость позвоночника, бесценок дыхания, листва из янтаря, волос зелёно-яшмовый оттенок.

*** Я в ноябре как дома — хризантемы, слепые груши, поздний виноград, цветут зонты, последние тотемы цепляются за портики оград, мосток через ручей. Кленовых листьев остатки сладки. Воздух-сумасброд. Ноябрь. Пора совсем с пейзажем слиться — и в этом счастье. И кому угодно… боже правый, быть сентиментальной — какая непростительная дурь, имён соцветья, сладких для гортани, гелениумы, флоксы, Контражур закатных мыслей, дерзко-робкой смеси, с подобной вряд ли доживёшь до ста, чем больше в нас земли — тем неба меньше, линейная зависимость проста. Родившие друг друга по цепочке — друг друга схоронили невпопад, но тот же в небе кривоватый почерк и так же ал девичий виноград…

*** Может быть, это точка безумия. О. Мандельштам Да что они знают — твои мостовые, твои узкоглазые злые трамваи, унылые улицы полуживые, базарная площадь — не в меру живая? Да что они видели — эти вороны? Асфальт и несжатые полосы прозы. Уж лучше отчаянье высохшей кроны, чем эта рекламно-фальшивая поза. Сырой драгоценный реликтовый воздух в облезлом сосуде с наивной картинкой, так рано сползаются на небо звёзды, ведомые стадным здоровым инстинктом. Как зимняя птица стремится укрыться из точки безумия в точку полёта, так я целиком обращаюсь в страницу, так эти борзые уходят в полотна. Меня от тебя излечить невозможно, ноябрьский город, истрёпанный, горький. Встречаются с миром глазами тревожно — и не отшатнутся каштаны на Зорге.

Алексей Бандорин Рязань *** Л.С. Я печальными мыслями занят, На осеннюю глядя природу: Ветер листья срывает, срезает — Первый… пятый… двадцатый… двухсотый, — И роняет, швыряет, бросает На асфальт, и на землю, и в воду. Листья в речку летят молчаливо, Тонут, словно слепые котята, — Ждать напрасно от ветра пощады: Всё безжалостней, злее порывы. Ах, какое тревожное утро! Боль утрат по лицу струится, С неизбежным пора примириться — Всё в природе продумано мудро. Эта осень не раз повторится…

Маме Вечер предзимья, луны полынья, Ветер озябшими крыльями машет. Возле окошка мама моя Белые варежки вяжет. Маленький мальчик, дрёмой объят, Петель ряды считаю: «Когда же последний довяжется ряд?.. Когда же, когда?..» Засыпаю… Утром проснулся в кроватке своей: Мама носочки белые вяжет, Снегом прикрыта трава до бровей, Тёплым, как мамина пряжа.

*** Спасибо предзимью, Как верному другу! Внимая призыву, Спасает округу, Как хлебную корку — Военною солью, Как опыт мой горький — Новой любовью, — Снегом чистейшим, Снегом пугливым. Шепчет: «Милейший, Будь же счастливым!» Спасибо, предзимье! Живу пожеланьем. Узнать бы лишь имя Далёкой, желанной. Всё в самом начале, В зачатье как будто. Автограф случайный — Любви первопуток. Любовь первобытна, Призывна, как зори. Мне жить любопытно В её мезозое. Олени копытом Ягель взбивают. Любовь не забыта, Любовь защищают. Так прочь же, унынье, Не помню испуга, Встречаю предзимье, Как верного друга… Всё в самом начале, В зачатье как будто. Автограф случайный — Любви первопуток.

Елена Бланкет Санкт-Петербург Предзимнее Листая календарь, скулила ветром осень, Последнее тепло списав в графу «расход». Мешая снег с дождём, как пошлый шут, несносен, Фиглярствовал ноябрь в репризах непогод. В тумане вороньё да галки стаей висли, Кривляке-ноябрю кричали: «Браво, бис!» Тоскливо. В сердце боль свила гнездо, и мысли «Предзимье на душе» вписали в эпикриз.

Изнаночное Без тебя рвётся в город ноябрьский расхристанный ветер, и не ловится сон — ни единой поклёвки, хоть тресни. Из твоих пьяных в стельку «люблю» до моих горьких «если б» вереницы слонов колею протоптали в паркете. «Красный! Стоп! — через прошлое память ехидно фискалит. — По изнанке рубашки судьбы только пики да крести!» Лунный глаз монитора, звонок — «Здравствуй!» Вот мы и вместе. Злополучное «если» чеширской улыбкой в бокале…

Пахнет осень дождями

Эта осень отчаянно пахнет дождями, юго-западным ветром, увядшей листвой, пахнет чем-то туманным, что было не с нами, обернувшимся тенью надежды пустой. Обречённостью снов, обручённостью с небом, расколдованной сказкой, немой тишиной, пахнет снегом, что вскоре падёт непременно, и мечтами, что сбудутся ранней весной. Эхом знойного лета, ромашковым мёдом, танцем хрупких стрекоз над свинцовой водой — упоительно, солнечно и сумасбродно эта осень бессовестно пахнет тобой. Пахнет осень ноябрьской полынной печалью, лорелейной тоской обнажённых ракит, мокрой глиной, лежащей на круге гончарном, из которой нам «завтра» лепить предстоит.

Тень за плечом Чёрным слепым грачом бьётся ноябрь во сне. Тень за моим плечом нюхает первый снег. Вертится, как волчок, в росчерке крыльев — гнев, кроет звезду свечой, пляшет в её огне… Ржавый берёт крючок, ловит болючий нерв — мёртвой водой течёт мой прошлогодний снег. Знай, дескать, что почём, плату готовь втройне — тень за моим плечом ищет себя во мне.

«Холодно — горячо». Прошлое точка net… Ты, за моим плечом, я всё равно сильней! — строю надёжный чёлн, будет готов к весне. Тьма за плечом не в счёт. В жёны берут и с ней.

Ольга Борисова 46

Самара Свет погашен…

Свет погашен. Тихо в доме. Ночь крадётся за окном. Домочадцы в сладкой дрёме, сражены крылатым сном. Только мне одной не спится, стерегу я первый снег. Говорят, циклон стремится совершить лихой набег. Принесёт ветро́в он стаю, чтоб вскружить вокруг листву, След осенний заметая, снег обрушит на траву. У окна стою… Мигает свет ночного фонаря, А вокруг листва порхает всех расцветок янтаря. Но внезапно снег пушистый повалил с наплывших туч: Долгожданный, серебристый и стремительно летуч. Он в окне меня приметил, приземлился на стекло, Но взгрустнулось мне о лете, что в туманы утекло.

Опять по крыше дождь стучит… Опять по крыше дождь стучит, и город ливнями простужен. Киоск нахмурился в ночи и смотрит мутным глазом в лужи, В которых листья-корабли теперь плывут в иные дали. Их ветры злые принесли… срывая, волю обещали. А нам сулят они хандру и туч лилово-грозных стаю, Морозец первый поутру, ледок у лужицы по краю. Бесцветность улиц и дворов, безликость загородных парков, Сулят нести нам весть миров, в которых звёзды блещут ярко.

Согреваю

Я листок согреваю озябшей и бледной рукой. Мне его подарила дождливая шумная осень. Хороводила так, уходя на привычный покой, Что деревья трещали и долго тревожились после. Я собой заслонила заплаканный нежный цветок. Его ветры трепали и, злобствуя, рвали на части. Шарф сорвали с меня, и унёс его буйный поток, Он теперь не в моей, а в бездушной и ветреной власти. Пусть взлетает скорей за пределы бесцветных домов, Переулков глухих и расхристанных осенью парков, За бескрайность и зыбкость воздушно-туманных миров, — Призывающий к милости нежно-лиловым подарком. Я стихом согреваю растерзанный брошенный сад. Пылкость сердца вплетаю в звучавшие гулкие строчки. Пусть они серенадой над миром усталым звучат И взмывают до неба, как ныне кружились листочки.

Какая тишина вокруг… Какая тишина вокруг! И, кажется, что вымер город. Осенних дней вершится круг, и стрелка сдвинулась на холод. В пути печальница зима, она уже за поворотом. Дворы, киоски и дома окрасил грубо в серость кто-то. Она повсюду и во всём. И серый — буйно правит модой. В нём тайна жизни, бури в нём и долгожданная свобода. Вползла, которая, как змей, внесла смущение в природу И давит серостью сильней, готовя осень к переходу. А на порог спешит зима. Идёт раскольницею смело. За ней — метелей кутерьма на покрывале снежно-белом. Проснётся к жизни снова мир. Вскружит крылатая синица. И выйдут люди из квартир, чтоб зимней радости напиться.

Ноябрь Осенний день уплыл за горизонт. Ещё закат багрянит грани свода, Но туч уже плетутся хороводы, Бросая тень на окна, двор, газон. На клумбы, где петунии пестрят И бархатцы желтеют величаво. Для наших глаз они ещё забава, Но скоро потускнеет их наряд. И ляжет снег на яркие цветы, На травы, на скамейки и на липы. Её ветвей мы часто слышим всхлипы, Когда спадают бледные листы. Природа совершенна и мудра, Всему дано отмерянное время. И каждый понесёт судьбины бремя, Когда идти, придёт его пора.

Никита Брагин Москва Предзимний закат Моих воспоминаний бабушка сюда приходит каждый вечер, и кормит синего воробушка, а мне и поделиться нечем. На полмизинца горьким вермутом предзимье у души в поддоне — укутан облаками Лермонтов, и скомкан Пастернак в ладони. Вся алость холода закатного и терпкий чай опавших листьев, как банка рыжиков, закатаны и дремлют в лапнике смолистом, и погружаешься в убежище цепочкой слова, пульсом духа, и отступает холод режущий, и в глубине тепло и сухо. И не посмертие мне грезится на бесконечной карусели, а просто нищая поэзия блуждает по ветвям артерий, и опадают клочья белые на замершую ткань души, и всё слышнее — что ты делаешь? Проснись, почувствуй, расскажи.

Радуйся Радуйся — любовь твоя угадана… Осень осыпается и дышит облаками пепельного ладана на деревья, купола и крыши; радуйся — становятся всё тише утолённой боли родники, в наступившем полумраке слыша всплески набегающей реки. Отдохни — челны твои причалены полночью, что одарить готова всеми незабвенными печалями, исстари родными с полуслова; отзовись и вслушивайся снова, как зовёт шуршаньем камыша тихого и бледного покрова осени усталая душа. Скоро небо над тобою склонится, звёздными цветами засыпая, и уйдет последняя бессонница, отрешённо по воде ступая, и надежда, нищенка слепая, в ясной безутешности мольбы прикорнёт, неслышно засыпая на холодной паперти судьбы.

Советская Гавань

Листья шуршат, словно клочья страниц под ногами, алый на жёлтом сложились в узор оригами, капли дождя расплываются в лужах кругами, руны осенних стихов облетают легко — севером только повеет — закружатся пухом; сердце, как сжатое поле, — и голо, и глухо; творогом снега вскипит облаков молоко. Этой порой, да под крыльями первой метели в тёмное небо, где зори уже догорели, ты улетишь, не имея ни силы, ни цели, горькой бессонницей память свою окрылив. Правда твоя открывается жерлом тоннельным, ветер взывает и плачет гудком корабельным, крошевом снега и льда зарастает залив. Сколько вокруг ни смотри — ни креста, ни часовни, сопки да скалы подёрнуты тундрой бескровной… Здесь и природа сама так безжизненна, словно старая кожа змеи на иссохшей земле, здесь холодна и безвидна планета пустая, рдяным лишайником шрамы её зарастают, боль и бессонница тлеют, как уголь в золе. Память и пламя созвучные символы слова — каждую осень ты чувствуешь снова и снова мертвенный холод, идущий от края земного, и раздуваешь огонь, угольный прах вороша. Жгучие искры мгновенны — ужалят и гаснут, льдистые звёзды мерцают покойно и ясно, искрами к звёздному небу взывает душа.

Галина Брусницына Москва Первые заморозки Прояснилось небо синее, И проснулось утро в инее — В блеске чистоты кристальной, Словно стал наш мир хрустальный: Заискрились на заре Все деревья во дворе, И качели, и забор, Сказочный надев убор. А зелёные травинки Вдруг посеребрили спинки, На асфальте, вот дела, Заблестели зеркала, И замёрзшая вода Облепила провода — Это первый день морозный О зиме напомнил грозно, Календарь посеребря Посредине ноября.

Глядя на фото «Тёплый ноябрь» Вне времени и вне времён Вне моды и погоды Давленьем ледяных пелён Ноябрь не обременён Безмолвие глядится в воды

Алёна Воробьёва Липецк ***

В этих коробках со сверкающими на солнце стёклами, Над которыми белым светильником утром висит луна, Кто-то живёт. Кто-то спит под одеялами тёплыми, Кто-то завтракает. И не знает, что в мире война. Солнце утром встаёт, заливая асфальт бледным светом, Подавая в постель, и на стены, и в души людей Не бодрящий, а нежный и призрачный, сделанный где-то За пределами мира рассветный холодный коктейль. Пьёшь его — и за окнами сразу же чудится осень. Пряный вкус ноября, с его вальсовым ритмом в груди. А потом в волосах просыпается первая проседь, И, не веря, ты шепчешь вслед молодости: «Погоди». Лето тоже проходит, не веря предутренним стужам, С лёгкой корочкой льдинок — предвестниц суровой зимы, Застывающих ночью на пока не сдающихся лужах, С их простудой с симптомами новой чумы. И не знают в домах, наливая свой утренний кофе, Собираясь непрожитый день вновь с чего-то начать, Что уже на две трети процентов заполнил свой профиль Тот, кто без регистрации доступ открыл всем живым в этот чат. Потому что — война. И для тех, кто ведёт свои счёты, Все открыты счета — только логин вводи и пароль. И тогда солнце крылья сожжёт всем икарам на взлёте, И планету покроет не снег — четверговая соль.

***

И вот тут подошла зима И сжала холодным горло: «Привет, — говорит. — Как сама?» — В шубе на тело голое. И не кутается в неё. Расстегнёт верхнюю пуговицу — А там снег. Идёт и идёт, И снежинки друг с другом рубятся. «Ничего, — говорю, — ничего, Потихоньку», — а снег вяжет белое. И зима опускает чело, Как будто и лета не было.

Гамаюн Женщина с лицом Гамаюн, вещей птицы, Пророчество шлёт в погибающий мир. — Свершилось! Вернитесь! Ночь недолго продлится — Звёзд решето превратилось в тир. И пока выбиты звёзд все зубы, Выщербленный неба кривится рот. Любое обращение сочтут не грубым, Пока не отравлен ничей бутерброд. Только народы опять преходящи — Звёздная пыль на лице земли. Верят, что каждый здесь был настоящим, Пока был верен своей любви. Но с каждым выстрелом вечность уносит Новые звёзды и имена. Планеты нанизывая, как жемчуг, на оси — В новой Вселенной завершилась война.

Людмила Вязмитинова Москва Чучело То дождь, то снег в плену у поздней осени сменяются над пустошью полей, средь серого даря минуты просини… Мне всё равно. Ни легче, ни больней. Я — чучело. Набор тряпья случайный, развешанный по доскам кое-как. Безглазым взглядом серый день встречаю, вливаясь ночью в общий влажный мрак. Лю6oe дуновенье дня приемлю. Теряет смысл понятие «протест»: я крест свой не несу, он вросший в землю, я, в сущности, и есть тот самый крест. Мир движется — куда? — со мною вместе… Качает ветер рваное тряпьё. На досках рук — как куры на насесте — крикливое расселось вороньё.

*** А где твоя нежность? Вчерашней тучей в лужах застыла льдом? А губы шепчут: так будет лучше, лучше сейчас и потом. Но это губы, в сиюминутной, ставшей привычной лжи, а остов вечного белой грудой в белом поле лежит. И если ветер подует свежий, у твоего порога станет кружится призрак снежный, мёртвый и хромоногий.

*** Забывают, что руки — крылья, открывая глаза, как блюдца. Наяву полёты забыли, а во сне о полёты бьются. Тонкий слой одряхлевшей почвы, обнимая, питает ноги. Я летаю и днём, и ночью, разбиваясь, подобно многим. Тротуары, шрамы и годы — все отчётливей, всё бесстрастней. Я дышу в любую погоду. Задыхаюсь только по-разному.

*** И даже некому оплакать павших, оплакать уходящих, шелестящих, изломанных не по своей вине. Как на войне — за что, никто не знает. И только звон неслышный улетает, которого никто не замечает. Лишь туча торопливая роняет крупинки влаги стынущей земле.

*** Я живу только летом, когда солнце в глазницах. Не забудьте об этом, чтоб со мной не сродниться. Ни случайно-невольно, ни с расчётом резонным, чтобы не было больно Вам закрытье сезона. Чтобы Вас не штормило, и в порыве безбожном всё, что не было / было, не назвали Вы ложью. Когда осень остудит мира облик парадный, меня просто не будет, чтоб прийти и быть рядом. Солнца диск не удержишь ни всерьёз, ни играя. Все меняют одежды, я к зиме умираю.

*** В шорохе листьев, в шуме дождя осени поздней звенело: Мне — до тебя, тебе — до меня Нет никакого дела. Вот и снежинок безмолвный рой. Льдом покрываются лужи. Где-то живешь ты не рядом со мной, Далёкий, чужой, ненужный… Где-то в не очень далёкой дали Шумной людской пустыни… Сердце спокойно. Оно не болит. Бьётся. И стынет, стынет…

Андрей Данкеев

Ростов-на-Дону Потому что… Потому что завтра уже ноябрь и короткие дни грустны, пора бы поэму писать, но я, по тропинкам бродя лесным, вижу только свет, рассеянный свет, а ни звуков, ни слов нет, нет ни образа, ни строки — только свет лежит у реки, и в лесу, и в поле, и в облаках, остывающих над рекой, когда выходит рассвет лакать туманное молоко. И помимо раздумий, слов, строк — хворостинок сухих треск, разгорается нехотя костерок, согревает пустой лес, и в поэму, которой нет, наливается лёгкий свет — для души и бальзам, и яд. Вот и всё. Наступил ноябрь.

Ноябрьское настроение Среди погаснувших полей… Николай Рубцов Кто-то стоял на страже? Нет?! Ну вот это зря!.. Снова случилась кража августа-сентября. Люди, держите вора! Где там! И след простыл… …выцветшие просторы, высохшие листы, зябкая на рассвете, меркнущая страна да сумасшедший ветер — вот что осталось нам. Не выбегаю к речке донкой ловить зарю. Дома у тёплой печки сам себе говорю: — Что тебе ветра вопли? Бесится, — ну и пусть. Щуку лови на воблер, строки лови на грусть. Так и зимуй на свете, опытный рыболов. Жди, чтоб сменился ветер — будет хороший клёв.

Рыжие, осень и скрипач Двое рыжих целуются в парке на скамейке под огненным клёном — парень в куртке из рыбьего меха и девчонка в потрёпанных джинсах. Облака — рвано-серая пакля, ветер с привкусом слабо-солёным; ноября непременная метка — рыжий лист над аллеей кружится. Рыжий лист над аллеей кружится, опускается в ноги седому скрипачу, что играет мазурки то ли Скрябина, то ли Шопена. По листу золотые прожилки, переулки спускаются к Дону, в переулках то Мурки, то урки, и домишки в солдатских шинелях. Строй домишек в суконных шинелях, стук монет по футляру для скрипки. Парень, плюнув на трали-морали, прижимает покрепче девчонку… у обоих уже посинели губы — но не теряют улыбки… — Молодёжь, молодёжь! Не пора ли по домам? — Да идите вы к чёрту! Да идите вы, грешники, к чёрту и подите вы к богу, святоши, — мы на южной окраине рая, где листвой переполнены урны, где скрипач, хоть продрог до печёнки, остаётся в промокших калошах и для нас бесконечно играет… но теперь не мазурки — ноктюрны.

Надя Делаланд 62

Москва ***

все солнечные дни открылись в ноябре, ноябрь из окна — почти что чашка чаю, аквариум теней, плывущих на ребре по воздуху, который соткан из печали ну что же ты, начнись! с разбегом в сорок лет получится взлететь и в небе помаячить ну что же ты, очнись, тяни другой билет — кленовый, например, какой-нибудь поярче не липовый, тяни, моя другая жизнь расходится вверху далекими кругами …по воздуху воды, минуя этажи и крыши, где рыбак всем рыбам помогает

*** Это — ноябрь, рассмотри его медленно, жук, чтоб, засыпая в хитиновой шкуре, ты снился небу его, сторожам его, вызволив звук, из небытья, из темницы. Букетик мелиссы пахнет расплывчатым летом в соседнем лесу. Это ноябрь, собирай свои шмотки и ехай (как говорят в москвошвее), и денег не суй, чтоб задержалось, хотя бы — ответило, эхо. __________________________________

Бабочки, птицы, жуки, полевые мыша, белки, лягушки и волки — растите большими, спите спокойно, всё зиму исправно дыша в норах, дыша, совершая такую ошибку. Я продолжаюсь, и в самой глубокой норе спят обо мне этот сон подозрительно длинный. От ноября не уехать — в нём нужно стареть, в рифму ссыхаясь с листвой, с терракотовой глиной.

*** Стоит Ноябрь, распотроша Себя бессчётно по дорогам, Качаясь в такт, который шаг, Дыханью, с сумерками в ногу… И всё пульсирует, идя, Идёт, пульсируя, и силясь Совпасть с готовностью дождя По холоду, два, три, вальсировать… И всё срывается и льнёт, Как я к тебе в мечтаньях радужных, И осень тянется, как кот, Мурлыкает, вздыхает, кажется… И все глаза свои раскрыв, Приподнимаюсь над телесностью, И падаю без сил, без крыл, Спросонья с выснившейся лестницы… А за окном летят листы Ладонями, иероглифически Лаская — как бишь это? — стык Губ в нашей памяти. И вычеркнуть Не получается из сна Того, что явью предназначено. Ноябрь, Ноябрь, как знать, как знать, Где начерно пишу, где начисто.

Александр Жданов Советск, Калининградской обл.

Ноябрь Продрогший мост, ныряющий в туман, Расплывчатые силуэты зданий — Коррекция привычных очертаний, Заманчивый оптический обман. Старинных труб протяжные дымы, И парк, совсем пропавший в отдаленье, — Всё говорит о скором приближенье Балтийской неустойчивой зимы. Вот потому и день осенний мглист, Он, временем полученная фора, Где удивлённым глазом светофора Мерцает одинокий жёлтый лист.

*** Предзимняя гравюра: крутизна Обрыва, уходящего к заливу, Клавир деревьев голых на обрыве И метрономом — стылая волна. В провинции — покой и тишина, Вдобавок — узких улочек извивы, За дюнами приливов и отливов Лишь отдалённо суета слышна. Путёвки где-то пламенем горят, О чем красноречиво говорят Пустующие номера отеля. А жители в такой урочный час По улицам идут, не суетясь, И к зимнему готовятся безделью.

*** День такой дождливый и холодный (Микротрассы капель на стекле), Что минуту каждую свободную Думаешь о будущем тепле. Перестуком маленьких горошин Ходит дождь по крыше день-деньской. Как же это мы неосторожно Променяли на него покой?! Но теперь уже не отвертеться — Этакий случился поворот: Нам казалось, мы играем скерцо, Оказалось — всё наоборот. Непогодой, словно в карантине, Заперты. И что же тут решать? Так давай задёрнем мы гардины, Чтобы нам никто не помешал. Может статься, вспомним мы когда-то Этот наш случайный карантин И дождинок грустное стаккато В сумраке задёрнутых гардин.

Анна Журавлёва Тверь Кошки спят Охота попечалиться немножко, полноября растратив кое-как. Так сыто спят мои родные кошки зиме навстречу. В доме полумрак, кофейный дух и книжная истома, и за бочок волчок не уволок. Мгновение одно, пока все дома. На месте крыша, пол и потолок. Соседи над активно что-то дрелят. Танцует люстра польку — не беда. Всё будет ОК, товарищи, к апрелю, на крайний случай, к маю, господа. Перетекает время миг за мигом. Болгарят что-то зло соседи над. Гремит концерт для фортепьяно Грига на полную катушку. Кошки спят. Есть сила в имбире и тёплом пледе. Поржёт над нашей наглостью зима, но нам оптимистических трагедий не занимать.

Ледяной дом Свечу сжигала с двух сторон — здесь и сейчас, вперёд и с песней. Ты был законченный Бирон, но с негодяем интересней. Порочной страстию горя, не закрывал сезон охоты. На клавесине ноября играли в две руки по нотам. Не лубяной, а ледяной растаял дом. Сбежали куклы. И развились все до одной на парике седые букли. Тянуло невским холодком по берегам озябшей Волги. Растаял дом, а с ним и ком. Поцарствовала, да недолго. Зима наступит, замутив потехи карликов и карлиц. Звучит навязчивый мотив: оледенение, угар ли?

Я — перепрячусь Лекарство пахло ноябрём чуть виновато. Стелился свет под фонарём витиеватый. Успели выпить и поесть, разбить корыто — ума палата номер шесть всегда открыта. Пятнадцать лет коту под хвост, вернее, кошке. Гнул спину старый волжский мост, тянул ладошки, но проходящих грех ругать — их цель иная. И знали дело берега, разъединяя. Невольно слушала река гул диалогов, умея точно предрекать судьбу итогов. Остался в памяти воды сумбур горячий. …Канун зимы. Тебе водить. Я — перепрячусь.

Игорь Исаев

Москва Салют Салют гремел, своим огромным ростом вздымаясь над верхушками антенн. Ракеты висли в воздухе морозном букетами озябших хризантем… Нам в те поры случилось лет по двадцать, в другое время и в иной стране. Мы под салют ходили целоваться и были этим счастливы вполне. А наш салют, верзила и проказник, он грохотал, но был совсем не груб… И был ноябрь. И ощущался праздник, а на губах — тончайший привкус губ… Мы шли к Днепру, глазели: звёзды льются от кромки туч, искрясь, летя к реке… Был наш салют не эхом революций, а поводом стоять щека к щеке… Как звали фею? Юлька или Верка?! Эх, память… Лабиринтами кружит… Но не было роскошней фейерверка за всю мою оставшуюся жизнь! Салют гремел, своим огромным ростом взлетая над верхушками антенн, ракеты висли в воздухе морозном охапками озябших хризантем…

*** На ивах иней. Внизу слюда. Всё резче веток нагих оскал. Наивно ждать теплоты, когда перечат осень, озноб, тоска. Из стали медленная река. На якорь стали её баржи. Усталость прячет пустой рукав, ноябрь перелицует жизнь. Остудит холод горячку лбов. Простуда… Просто иду. Туда. Отсюда в серую нелюбовь, оттуда в долгое никуда. Свой тайный суд надо мной верша, но явных не засчитав измен, фатально следуя за — шаг в шаг — ноябрь приговорит к зиме

Алексей Казарновский Москва Ноябрь, Израиль, шабат Небо дневной примеряет наряд, Город пустой, на себя похожий, Изредка встретится праздный прохожий, Утро, ноябрь, Израиль, шабат… Здешним краям не знаком листопад. Осень - отнюдь не унылое время Зреют плоды на зеленых деревьях. Утро, ноябрь, Израиль, шабат… Лентой вдоль моря бежит променад, Пальмы качают пернатые кроны В солнечном небе над сочным газоном. Полдень, ноябрь, Израиль, шабат… Солнце сверкнуло как острый булат. Яффа, причалы, рыбацкие сети, В небе бездонном гуляющий ветер, Полдень, ноябрь, Израиль, шабат… Кажется, камни со мной говорят: Помнишь? Персей, одержавший победу, Здесь от чудовища спас Андромеду… Полдень, ноябрь, Израиль, шабат… Время не знает дороги назад, В беге минут и в полете столетий Быстро стареют вчерашние дети. Вечер, ноябрь, Израиль, шабат… В море пролился лиловый закат, Солнце устало скользит за волною Прочь утомленное вахтой дневною. Вечер, ноябрь, Израиль, шабат… Город рекламным сияньем объят, Вот и стемнело, хоть вовсе не поздно. В дымке над морем лучистые звезды… Вечер, ноябрь… окончен шабат… …

Ирина Канареева Санкт-Петербург Японские сонеты Рыжий-бесстыжий

Предзимье

Рыжий-бесстыжий лист прилепился к стеклу. Смотрит в окошко —

Вот и предзимье. Быстро сгибается день. Ветер несносный.

В комнате двое. Видит в сыром ноябре души родные.

Кошки сереют… Ты уезжал в ноябре — стало привычкой.

Вот бы забрали к себе, усыновили. Буду уют дополнять в раме на стенке.

Лёгкой дороги тебе. Угли в камине. Только дрожание губ выдало чувства.

…

… Лубочное осеннее Отноябрившись, день улетел в никуда. Холод за ворот. Спички сырые. В печке томятся дрова — им потрещать бы. Все обыскала углы. Где зажигалка? В подпол стащила её мышка-норушка. …

Ирина Коляка Щёлкино, Крым Тридцать восьмой ноябрь В наших объятьях, милый, Тридцать восьмая осень… Память неуловимо В первый ноябрь уносит: Встреча в часы рассвета… Праздничный гул столицы… Мир в кумачовом цвете… Радость на юных лицах… Наш быстроходный глиссер Ярким отмечен рейсом С датами красных чисел, С верою в смыслы песен… Вскоре забытый праздник Стал для любви предтечей — Сблизил настолько разных Краснооктябрьский вечер. Много с тех пор промчалось В жизни осенних вихрей. Наши мечты к причалам Шли, не касаясь рифов, И, достигая целей, Не прирастали к месту… Столько пройти успели В долгом пути совместном… Осень… сидим на даче Мы под единым пледом… Быть не могло иначе… Знаю: повсюду следом Ты бы пошёл за мною — Я не прошла бы мимо. Пахнет ноябрь весною Рядом с тобой, любимый.

Зимы предтеча триолетно-октавный сонет Исход осенних дней — зимы предтеча. Остужен перелив текучих вод — Простудно раздождился небосвод… Исход осенних дней… Зимы предтеча… Морозцем прихватило мелкоречье: Уже не полынья — ещё не лёд… Исход осенних дней — зимы предтеча… Остужен перелив текучих вод… Уныл пейзаж, особенно под вечер… Но скоро первым снегом изойдёт Покров небесный… — радость первой встречи Разбудит звуки букв… и звуки нот. В природе и рождённое печалью Божественную радость излучает.

Владимир Коркин Москва *** Перемешано чёрное с белым. Догорает простудный ноябрь. Из острога астральное тело Улетает в свободную даль. Снегири, воробьи, да синицы, — Разноцветные стайки вокруг. Почему продолжает мне сниться Этот замкнутый вечностью круг, Где полёты, паденья, и снова Выживание в новых мирах, Чудо радости первого слова, И тоска уходящего в прах Через тёмный тоннель стылой ночи К возрождению в новой весне, Где чирикает тёплый комочек И полёты не только во сне.

*** Так долго непутёв ноябрь, Что мы с тобой, его бастарды, Слова тасуем, словно карты, И разговор ведём, как встарь, О том, что проза и стихи — Живые образы Вселенной, А мы — мельчайшей переменной — Лишь толмачи её стихий, О том, что жизнь течёт всегда Туда, куда её направим, А дальше — почва и судьба Решают всё без всяких правил, И мы, ловцы того, что нет, Но что случится непременно, Находим сущности Вселенной В хитросплетениях примет…

*** Проваливаясь в темень ноября, с бессонницей несём собачью вахту, мой город спит и свет от фонаря напротив, пробивается сквозь вату тумана. Там, где сон других сморил, бессонны я и тот фонарь напротив, и, цвета фиолетовых чернил, ночь по пустым аллеям тихо бродит. Проваливаюсь в темень ноября, где ночь гадает на кофейной гуще, где строк бессонных выстроился ряд, где грань между прошедшим и грядущим, как грань между бессонницей и сном тонка, и я блуждаю в междумирье, а лето рыжим плюшевым котом сопит себе в моей пустой квартире.

Ольга Коршунова Заречный, Пензенской обл. Ноябрь – Предзимье Тишайший день, в прозрачной дымке тая, Окутан был ноябрьской ретро-песней. Природа, целомудренно-святая, И в наготе своей была прелестной. Давно ли отшумел бал карнавальный И поутих, встречая луч рассветный? Была земля спокойно-пасторальной. Вдруг показалось: свет возник ответный — Свет, что позволил истину постичь мне: В любом наряде, праздничном, убогом, И босоног, и в царственном величье, Наш мир на счастье сотворён был Богом, Чтоб ликовать в природном упоенье И отдыхать — тишайше и смиренно. И будет мир, Хоть все мы в мире бренны, И вечен свет, Рождаемый Вселенной.

Ноябрьское утро в пути Вставало утро понемногу Из крох ноябрьского тепла. Прикрытая ладонью Бога Земля пока ещё спала, Забыв на время про заботы И дел кандальный перезвон. В домах окрестных где-то кто-то Смотрел уже десятый сон. Мне ж не спалось. В плену вагона Под переруганье колёс И не пыталась обречённо Поймать вертлявый сон за хвост. А в окнах, как на вернисаже, Виднелись мутная луна, Деревья, чёрные, как в саже, В ложбинах — дымки пелена. И ветер, исподволь, наскоком (Ворюга! Ничего не жаль!) Картины те — с вагонных окон — Срывал и уносился вдаль. Но поезд мчался без оглядки, За буйство ветер не коря. Махала вслед ему украдкой Платочком розовым заря.

Предзимье Как черны в предзимье ночи! Хоть просвет бы где, хоть блик! Весь ноябрь из червоточин. До озноба мир безлик. То дождит, а то — позёмка… Город в сырости продрог. Как насмешка, снега кромка Вдоль тропинок и дорог. Где зима? — На полувзгляде, В полувздохе, полусне… Взор грустит о снегопаде, А душа — о белизне.

Николай Куковеров Санкт-Петербург Цвет любви Я пою Любовь, будто ветер бриз, Обошёл равнины, пустыни я, Мисс вселенную или просто мисс По пунктирам искал и линиям. Говорили мне — холод, снег и дождь Унесутся в пределы дальние, Ты найдёшь Любовь у волшебных рощ, На брегу, где сады хрустальные. У тебя глаза, как небес лазурь, Превратилась тьма в ночи белые, Ты, как солнышко, над грядою бурь И веснушки — ягоды спелые. Благодать несут волны Ладоги, Говорят — мир тесен разбуженный, Если цвет Любви ярче радуги, Значит, меркнут пред ней жемчужины!

Осень в ноябре Ушёл неведомо куда сезон палящий, За горизонтом скрылся камнем из пращи, В права вступил осенний дождик моросящий И люди прячутся под шляпы и плащи. Осенней стужи нынче нету и в помине, И не видать до века солнечного дня, Игривый прячется анчоус на стремнине, И на полях пустых сплошная размазня. Пора унылая, как бабушка блажная, И восхищался ею Моцарт Амадей, Но, если осень воцарилась затяжная, То значит, боги рассердились на людей. Кленовых листьев сонм ковром укроет травы, Сполна охваченный кармином и сурьмой, Когда ноябрь сойдёт на рощи и дубравы, Наполнив бренный Мир осенней кутерьмой!

Яна-Мария Курмангалина Одинцово *** вот и зима ноябрю в ушко́ что-то свое скулит, за ночь припудрив худым снежком бурую шерсть земли. и ничего не оставив нам, кроме пустых небес, выглядит жизнь, как дешевый хлам с сайта «алиэкспресс». кто и кого предавал в сердцах, кто там кого любил? время пойти, наварить супца из магазинных крыл, вспомнить о радио, где поют те, кто давно забыт, встроив какой-никакой уют в этот вселенский быт.

Дана Курская Москва Муравьиная ферма Юлию Гуголеву

Говорят, муравьи создают уют. В интернете ферму их продают. Кстати, стоит всего-то семьсот рублёв. Заведу себе, господи, муравьёв. Стану их травой или чем кормить — раз кого-то вздумалось заводить, то уж будь любезен, заботься о том, чтобы было ему светло. Закажу эту ферму себе в четверг. Пусть они свои тропы проложат вверх, и у каждого будет особый путь. Заведу муравьёв для чего-нибудь. Зря ты улыбаешься надо мной. Я не представляю, как жить одной. Я не знаю, как это — без любви. Так пускай хотя бы уж муравьи. Вот скажи мне честно, ведь ты мой друг,—каково творить, не запачкав рук? Говорят, всё можно, раз мы творцы. Пусть живут у меня жнецы.

84 Так красиво зовётся порода их. Вот ответь мне — когда ты кропаешь стих, то считаешь, сколько в нём спит слоёв, скольких стоил он муравьёв? …За окном темнеет, привет луне, и дождём зарастает мой двор в окне, а у нас снова налито по сто грамм, и пути-тропинки куда-то там. На закуску есть зелена трава. Пусть ноябрь вступает в свои права, но храни от острых его краёв муравьёв своих, Господи, муравьёв.

Михаил Куршин Новосибирск Ноябрь Ветры осенние, ветры холодные, Без объявленья войны Вы нападаете, словно голодные Волки при свете луны. В душу вдуваете стужей космической Мысль о конце бытия, Месяц ноябрь, зима ты, фактически, В наших суровых краях. Дни укорочены, ночи немерены — Вот он и снежный заряд. Месяц ноябрь, к тебе нет доверия!.. Как же! Ватага ребят Без рукавиц, на забор бросив шарфики, Возится в свежем снегу, Лепит весёлые белые шарики, Выйду-ка, им помогу. Вышел на улицу — до ослепления Врезала в глаз белизна, И заползли в душу снова сомнения: Может, нарочно она Нам здесь в Сибири так рано подарена Зимним таким ноябрём? А что так рано, то, видимо, надо нам, Коль здесь веками живём.

Месяц ноябрь, прости деда старого, Слишком уж много забыл, Как пацаном ты меня снегом радовал, Как в том снегу я любил Прыгать, барахтаться, даже за шиворот Я от тебя получал… Ах ты, судьбина, пошло всё навыворот, Видимо, чтоб не скучал.

Эллионора Леончик

Ростов-на-Дону От возгорания От возгорания отгороди меня, город двугорбый!.. Шарфиком или узлом Гордиевым осень на горле — чтоб не хотелось ни в рай с табурета, ни покориться этим глазам, где мускат, амаретто, кофе, корица; чтоб не желалось ни «душу вручаю», ни по тавернам, ни мимолётно срастаться плечами в сквериках скверных; чтоб не пополнила местная нечисть мною медийно список имён, близлежащих тесней, чем в банке сардины… Чтоб не вливалось морей средиземных в кровь и подкожно, пью ноября отворотное зелье — привкус такой же прежде случался, въедался и длился, стих огребая… Только была до корицы мелисса — аве, гербарий! Отгородил меня от возгорания город сохатый: чем-то зашторено, как-то задраено сердца стаккато… Зря соглядатаи глазками шарят — насыпь и осыпь… Вовремя встретились осень и шарфик, горло и осень.

Ноябристика Забиты ямбами офсеты осени… Пойдём, ноябрая, под бронзу бросимся листву донашивать — она ещеё вполне… Шопено-маршево не возникай во мне — не та история, чтоб стать обузою: не в масть крестовую исчадье блюзово; не в масть пиковую — мой пик отпикался — так упокой его дождинкой-пикселем! Не в масть бубновую — эх, мата матрица! — и бубны новые, а не шаманится… Но масть червовую — не замелировать: нам с казановами да под калинами шуршать пейзажами, где много воздуха, живьём — не заживо!.. Куда, стервозная? Неужто верится в ложь календарную? In vino veritas? любовь по Дарвину? Разрежь покадрово сценарий оперный, и мне, декабровой, плесни на оттепель…

Ноябрь — не Петрарка Ноябрь — не Петрарка, не тешит сонетным подарком за гостеприимство и за совместное оп-ля! Вдогонку ни вздоха, ни вопля — уходит, дождинки слизав с лица и не очень… Живому и сущему отчим, уходит и этот — пора… А что потеплело — так это святое «налево», чтоб глотки заткнули ветра, и недруг латентный его не назвал импотентом, и чтобы запомнился тем теплом старомодным, а не отмороженной мордой с такой же моей тет-а-тет… И пусть не Петрарка! — Лауру сонетов припарки не вставили в ряд Галатей… Уходит — и чёрт с ним. Запомнятся иней с начёсом и кофе-«латте́».

Лана Лис пгт Невская Дубровка Ленинградской обл. *** Туманит осень мысли и дела, Уносит ветром все воспоминанья… Крадётся лесом нищенка-зима, Сном заметая вехи мирозданья… И всякий раз упрямый алгоритм Сменяет краски — время межсезонья. И всякий раз, грустя, душа болит, Капризная, будто дитя спросонья…

Серый день Унылость. Штиль. Беззвучие. Всё замерло кругом… Прохожие навьючили Котомки под зонтом. А дождик серой моросью, Туманит нам обзор. Ковидной глупой хворостью Наполнен серый двор, До умопомрачения, Под гнётом тёмных туч… Но жду я просветления — Пробьётся солнца луч!

Инга Макарова Санкт-Петербург Больница Больница, больница, больница… Усталые старые стены. Дожди… И по стёклам струится Тоска, словно вспухшие вены. Я страшно, безумно устала От воздуха, с привкусом боли. От ламп, что горят вполнакала — На волю! На волю! На волю!.. О темень за створками окон Я бьюсь покалеченной птицей. А время свивается в кокон… Больница, больница, больница… …И надо же было влюбиться В совсем непонятное что-то: В дремучую эту больницу, В тяжёлую эту работу. Тащить, неразумной улиткой, Усталости сладкое бремя И бережно, нитка за ниткой, Разматывать вязкое время. И видеть на бязи подушек Худые сутулые плечи И тёплые лица старушек, Которым становится легче.

Друзьям Как легко мы летим через юность свою! Как бросаемся днями, поём по ночам… Жадно счастья хотим — на ветру, на краю, Всё доступно для нас и послушно лишь нам… Ах, как хочется петь! Ах, как хочется жить, Окунаясь в любовь, наслаждаясь житьём! Собирать, собирать, ничего не терять! И пьянящую жизнь мы из горлышка пьём… Мы в зените! Успех! Хороши мы для всех! С нами дети, работа, здоровье, друзья. Но — уже Перевал?! Кто бы знал, кто бы знал, Что наступит когда-нибудь время терять… Что наступит когда-нибудь время платить, Возвращая, что было отпущено впрок. И до дрожи — жалеть, и до боли — любить, У виска ощущая взведённый курок?.. И пытаться хотя бы слегка придержать Уже в общем для нас приоткрытую дверь… А что будет за ней — нам не хочется знать… Здравствуй, Время Надежд, здравствуй, Время Потерь… Время камни разбрасывать — и собирать… Время жить беззаботно — и вглубь заглянуть… Подрастёт детвора. Ну, в дорогу, пора! Вместе с нами. За нами. В наш будущий путь…

Застольная И грянул пир! И белоснежна скатерть, И места за столом для многих хватит, Но пиршество накрыто на двоих. Порханье рук, волнующие взгляды… Напротив сесть? А может лучше рядом?.. Желанье яств и ожидание их. Но вот уже и трапеза в разгаре! Оркестр гремит, и повара в ударе: О, пусть пылает праздник до утра! «Я Вами надышусь теперь едва ли!..» — И нежность тихо плещется в бокале. Остановись, мгновенье, ты прекра… …Затих оркестр, уже задуты свечи. Возможно, время иногда и лечит, Но точно — что безжалостно бежит. Десерты бесполезны и безвкусны, И водка, с обязательной закуской Из слёз, непонимания и лжи.

София Максимычева Ярославль Знакомые речи и фразы Знакомые речи и фразы, слова перелётных гусей, сквозь марево дымчатой бязи остатнюю горечь, просей! С течением времени склоны становятся ближе к земле, где всё — ожидание гонок, сверкнувших на птичьем крыле. Где реки домов и трамваев плывут под осенним дождём, и тянется город, врастая в размытый по плечи разлом. По смятой ноябрьской бумаге стучит от бессилия клюв, и бедности столько, и влаги! Что дождь умолкает, вздохнув.

Ожидание Не то чтобы хотелось ноября — тяжёлого и веского настроя, где во́роны осеннее зубрят, сбиваясь в стаю минимум по трое. Где всё неторопливо и темно, размерено, но видится невнятно, скребётся ветка в стылое окно и слабый свет мигает над парадной. Сквозь сетчатую ткань сочится дым, окрашивая в серый слой за слоем; а город станет снегом одержим, как были одержимы раньше двое. Затянет ночью лужи хрупкий лёд, подвержен срок суровому разбору; и пёс тоскливо голову кладёт, чтоб ждать хозяйку — женщину за сорок.

По тропам осени По тропам осени на сверку, стряхнув с ослабленных осин усохший лист рукой имперской, ноябрь, двигаясь один, сведёт к нулю лесную гущу, и, разрядив массивный ряд, он будет холодом отпущен, пока в просветы веток зрят остатки терпкие рябины во славу пришлых снегирей! И отодвинуть нет причины короткий посвист их речей.

Александр Носачёв Люберцы Из дневника …Мамин подарок — Барби, сидит на столе. Мы на диване, вдвоём укрываясь шалью. — Мама, я же большая, двенадцать лет! Мама смеётся и шепчет: «Конечно, большая»… …Ноябрь, именины пятого… радости нет. С куклой в обнимку, прочитываю телеграмму… Мама в командировке, в далёкой стране. Быстро полгода пройдут, и вернётся мама. …Вот Рождество, но у ёлки тревожно мне… Новости злые слышала с телеэкрана. Мама там лечит, мама не на войне! Глупые детские страхи, — вернётся мама… …Ночь, три часа. Вскинулась — мутная хмарь: Падает что-то над лесом… вспышка и пламя… — Боженька, миленький, это всего лишь кошмар?! Пусть ничего-ничего не случится с мамой! …Снова пришла весна, в плохое не верь… Окна распахнуты — с бабушкой моем рамы. Зайчики от стекла… тихо скрипнула дверь… Всё, как тогда, год назад… но уже без мамы…

Не верь Кто сказал, что безотрадны ноябри, и надежду заглушает бездорожье? Ты дожди заворожи, заговори, пусть на час, что иногда и дней дороже. Сумрак нитью путеводной серебря, будь мне лучиком в тумане, хоть и тонким… Одиночество в дыханье ноября, но любовь мурчит разнеженным котёнком. Чтобы рыцарь, вечно ищущий грааль на семи ветрах коварных перекрёстков, в нужный миг дорогу к дому выбирал, согревая на груди землицы горстку. А мужчин в поход уносят корабли: путь легенд — рок одиссеев и тристанов, чтоб герои быть героями могли, изменяя мир не золотом, а сталью. Чтоб узлы давно запутанных проблем разрубались навсегда легко и просто. Нашей сказке предназначен хэппи-энд — вопреки ветрам коварных перекрёстков… Ты не верь, что безотрадны ноябри…

Грибное Глушь и дичь. Замшелый бурелом — по такому только волки рыщут. Но подруге в голову взбрело здесь грибы искать. От электрички полчаса ходьбы — и нет дорог. Кочки. Ямы. Ветки рожу хлещут… Я всего за час устал, продрог — разгрузить вагон, пожалуй, легче. А подруга всё: «Грибы, грибы!» Где грибы? — попрятались куда-то… Не даёт поблажки, теребит: «В ноябре должны расти опята». Настрадался — слов не подобрать, и за что? — грибов на дне ведёрка. Но глаза её полны добра, — проще тигра за усы подёргать. Напрягаюсь из последних сил и бреду вослед почти наощупь. Дождик обложной заморосил, небо потемнело, словно к ночи… Вдруг полянка, и на ней шалаш — просто чудо! — и сухой, и ладный. Твёрдо заявил: «Грибам — шабаш!», и подругу затащил на лапник… Дождь шуршал… пригревшись на груди, прошептала жительница рая: «Хорошо нам по грибы ходить…» Хорошо — грибы не собирая.

Полина Орынянская Балашиха Москва – Ярославская У ноября предснежны небеса. Они белы, на них черны вороны… Объявят громко: Сергиев Посад! — и тронутся послушные вагоны. Растянутся лениво на путях. Локомотив присвистнет напоследок и поползёт, вздыхая и кряхтя, сшибая морок с придорожных веток. Окраины, заборы, гаражи. Промзоны, огородики, хибарки. Путейные рабочие, бомжи, огарки фонарей и лесопарки… Чистилище. Пройдёшь его — и вот сквозь воздуха холодные осколки разгонится, завоет, понесёт долой, на край, за край, и будут только соседский говор, дрёма и покой, деревни, полустанки и пакгаузы… Не прислоняться. Прислонюсь щекой. Мне выходить. Москва. Платформа Яуза.

100

Синицы Я слушаю неправильных синиц. Их песни монотонны и бездумны. Они роняют тоненькое дзинь на войлок обесцвеченной травы. Пошиты дни из серых власяниц — сырых, суровых… Помнишь, в том году мы уехали отсюда? Увези меня опять. Я с осенью на вы. А там, в Карпатах, сосны на камнях, дома стары, слепы и полусонны, века проходят мимо налегке и в пропасти срываются со скал. Река бурчит, запутавшись в корнях, и, словно рис, рассыпаны по склонам овечки в несусветном далеке, где горы переходят в облака. Вино и чорба. Тихая теплынь. Нагретая на солнце черепица… Мне в ноябре такая глупость снится. Ты увезёшь? Давай же, уве… дзинь!

Туман Ты куришь и куришь. Невесело как-то… А зря. Все правды и смыслы, рождённые осенью, хлипки. Оставь эту скуку унылым дождям ноября, Мотающим нервы, как будто обычные нитки. Давай поживём, не тоскуя по солнечным дням. Есть некая тайна в нечёткости контурных линий. Тяжёлое небо, сползая по чёрным ветвям, Лежит неопрятным туманом в просёлочной глине. Заходишь во мглу — и выходишь из мира живых. Кричишь, а туман отнимает безумие гласных, И звуки теряются в стеблях засохшей травы, Дрожат в паутинах, срываются, падают, гаснут. Вернёшься на ощупь, сидишь в деревенском тепле И слушаешь древние песни внутри дымохода… Умеешь гадать по дождю на оконном стекле? Смотри — скоро лето, осталось всего-то полгода…

101

102

Такое время года Нет в ноябре ни музыки, ни муз… Вороны на деревьях, как наросты. Автобус, полусонный сухогруз, пыхтит по пробкам. Наворчится вдосталь, свою начинку вытряхнет в метро, возьмёт на сдачу парочку старушек и, напустив бензиновых ветров, покатит в область — древний край домушек, построенных пленённой немчурой для трудовых людей Страны Советов… А я, вдохнув прокуренный сырой холодный чад, протиснусь в турникеты. Под запах осетинских пирогов в коробке у разносчика-таджика вздремну. Проснусь. По лесенке бегом… Скажи-ка, зачем нужна вся эта круговерть, особенно в такое время года? Залечь на дно, не двигаться и тлеть. Смотреть в окно на мутные разводы соседних крыш, небес и тополей, лелеять мизантропию и скуку да изредка на ощупь, близоруко с собакой выползать в туман аллей. И спать… Тогда, быть может, погодя вздохну об этих днях как об утрате, и станет жалко музыки дождя, затихшей в тёмных лужах на асфальте…

Осенняя почта Выпадают из памяти дни. Их обрывки, осколки и клочья я тебе отправляю по почте. Сохрани эти выкрики птичьи, без нот — звук дрожащий, беспомощный, куцый, этот перечень страхов и снов вперемешку с цветками настурций, и тревогу, сосущую свет до осеннего мутного днища… Понимаешь, по сумме примет будет снова зима. Этот нищий заржавелый, беспамятный лес не приносит, как прежде, покоя. Небо стало седое, больное, птичий промельк — неровный надрез… Я не чувствую привкуса слов, я глуха и нема. Бога ради, допиши за меня пару строф в этой скучной ноябрьской балладе…

103

104

Светлана Пешкова Липецк В ожидании холодов Ноябрь ниткою сырой из тучи вырвался наружу И, водосточною трубой спустившись, превратился в лужу. Сквозит сырая пустота, в моё окно прохладой дышит. Я слышу: капает вода с нахмуренных небес — на крыши… Хоть шей, хоть штопай, хоть латай — дожди прорвутся сквозь заплаты! Спасут нас только холода от этой сырости проклятой. Под утро хрустнет тонкий лёд хрустальной и звенящей ноткой. Вы слышите? Зима идёт своей уверенной походкой.

На улице Седьмого Ноября Рожу дитя. Пойду гулять с коляской По новой мозаичной мостовой. Настанет час взрослеть и удивляться, Как быстро изменился город мой. …Усни, сынок. Под сердцем жмётся жалость: На улице Седьмого Ноября С твоим отцом, я помню, целовалась, Когда и в планах не было тебя. Седьмое Ноября — уже не праздник, И улице названье не нашли. Расплющил клумбу камень несуразный — Не памятник — корявый монолит. В помине нет садов, путей трамвайных. Стоят заборы, вырыт котлован, И мусором строительным завален От жажды умирающий фонтан. Здесь дом стоял — старинный деревянный, Укутанный в каштановый тенёк. Соседей — тётю Маню с дядей Ваней — Считала двадцать лет своей роднёй. Они меня по-свойски принимали: Блинцы, компот, заморская халва, Лото, ночёвки, сказки. Тётя Маня Меня любимой доченькой звала. Не плачь, сынок. Соседи где-то в Брянске, Звонят, хотят внучонка повидать. …Рожу дитя, пойду гулять с коляской. И город стал не тот. И я не та.

105

106

Валерий Савостьянов Тула Там, в шестьдесят втором Костров дымы тягучие, Хлопочущий народ, Где у реки над кручею Копаем огород. И ощущенье праздника, И даль, И синева, И маминого ватника Длинны мне рукава! Ах, мама, подморозило — Но, бегая с ведром, Ты этот ватник сбросила Там, в шестьдесят втором. Хорошая, пригожая, Ты ножку не порань, Когда бежишь, похожая На сказочную лань — И женихи колхозные, Копая, входят в раж, На чудо грациозное Взглянув хотя бы раз!.. Опять летит по осени Дым от костров сырых, Но ни единой просини На небесах твоих. Шуршат неторопливые Костыльные шажки, И очи терпеливые — Колодези тоски.

Зачем ведёрком звякала Соседская коза? Зачем ты, мама, плакала, Молясь на образа? — Ещё я волей грозного Небесного Отца Бессилье сына взрослого Испил не до конца…

107

Да что мне жизнь суровая: Я сам готов — с ведром! Лишь ты была б здоровая, Как в шестьдесят втором, — Где ощущенье праздника, И даль, И синева, Где маминого ватника Длинны мне рукава!..

С окраины своей С окраины своей к знакомой роще выйду ль, С окраины своей пройду ли на проспект — Последнее тепло ноябрьский ветер выдул Из клёнов и берёз: уж их неярок спектр. Уже темны дубы, уже тусклы осины, И траур чёрных лип почти невыносим. Но лишь горят-горят осенние рябины На фоне тех дубов и меркнущих осин. И поздний свет рябин всё ближе мне с годами, — Не крон их зыбкий свет: их листья — без затей, — Они чаруют взгляд прекрасными плодами!.. Так не затем ли Бог дарует нам детей?

108

Заклейка окон Людмиле В подъезде слесаря стучат по батареям: Давно пора тепло в квартиры подавать… Бесценный друг, давай все окна мы заклеим, Чтоб, как всегда, в тепле здесь жить да поживать. Ах, как же я люблю варить наш клейстер вместе И резать вдоль рулон на двадцать пять полос, И в нынешней, в тебе — увидеть, что в невесте Когда-то разглядеть мне, к счастью, удалось. Не надо говорить, что проще есть решенье: Стеклопакетный рай — звони — и привезут, Не надо оскорблять процесс омоложенья, — Ты светишься, творя семейный наш уют. Взрослеют сыновья, и, — хочешь ли — не хочешь, — В ранг бабушки тебя вот-вот уж возведут, Но как же юно ты, задиристо хлопочешь! Я до сих пор боюсь: увидят — украдут…

Осенние ромашки На стекле дождя мурашки. Первый снег с газона сдут, И — не верится — ромашки До сих пор ещё цветут! Стынет сок в их тонких жилках И семян уж не родить, Но гадают на снежинках: Уходить — не уходить? В их отваге нет резона: Жгут ветра, Дожди гвоздят — Но глядят они с газона, До последнего глядят…

Поля озимых Из ранних сумерек, Незримых Потёмков детства моего Поля осенние озимых Являются, как волшебство, Как сладкой взрослости загадка, Одна из тайн, Одна из вех, Где неожиданна и кратка Жизнь, уходящая под снег! Что это: Страшное коварство, Где, убивая, не убьют И где, подмешанный в лекарство, Яд, как снотворное, дают? — Или прообраз Воскрешенья, Где новый стебель И жнивьё, Где муки бывшие, Лишенья — Во благо, всё-таки, твоё?..

109

Нищие 110

Камни и буераки. Дождь моросит с утра. Нищие и собаки Вместе вокруг костра. Их обойду, пожалуй, Посох держа в руке. Булькает что-то в ржавом Стареньком котелке. Я им пока не нужен, Я им — что нет, что есть. Ждут, что послал на ужин Отче Небесный днесь. Дай Ты им хлеба, Отче, Тёплый подвал, где спят, Дай им в осенней роще Ягоды и опят! Дай городским помойкам, Свалкам — не оскудеть, Чтоб на прохожих волком Бешеным не глядеть! Скоро засвищет вьюга, Сядет у котелка — Дай не зарезать друга: Шарика ли, Пушка!.. Нищим, бомжам и ворам, Пьющим из русских луж, Гибнущим под забором, Но не сгубившим душ: Крови не проливавшим Финкой и кистенём, — Отче, воздай как павшим Воинам под огнём!

Рощица прозрачная, нагая Рощица прозрачная, нагая, Листья днями прошлыми шуршат. Есть ли на Земле земля другая, Чтобы так умела утешать? Озеро все прожитые годы Отражает, словно камыши. Есть ли на Земле другие воды, Чтобы так смывали боль с души? Русские холмы — как милой груди, Буйный бор — как братья во хмелю. Есть ли на Земле другие люди, Коих так — без жалости — люблю? Перекрёсток Крест на сердце высек, Чтобы вместе верить и страдать… Есть ли на Земле другие выси, Что так обещают Благодать?

111

112

Два фонаря В раннюю снежную ночь ноября Светят под окнами два фонаря, И раздражённая вьюга — То награждает их царским венцом, То окружает их плотным кольцом Так, что не видно друг друга. Я эти вьюжные ночи люблю, Долго читаю и долго не сплю, Долго смотрю за окошко, Где, неподкупные, светят во мрак Два фонаря эти… Каждый бы так В деле своём хоть немножко! В смутное время, где пряник и кнут — Выше закона, Где празднует плут, — Если ты принципиален — Ты ненормален, смешон ты! А зря! Так ведь останутся два фонаря Средь заметённых развалин…

Нина Савушкина Санкт-Петербург *** Осенний стих, написанный зимой, является некстати, как хромой проситель за похлёбкой даровою. Почти на четверть года запоздав, встаёт в дверях он — скромен и лукав. с котомкой, полной старою травою. Жгуты травы поддерживают связь, осеннюю желтеющую грязь мешая с зимним заревом с востока. Доброжелателен, как аноним, былого голос. Я иду за ним меж частных дач и бурых водостоков. Здесь даже снег ложится под углом к строеньям, предназначенным на слом. В снежинках пропылённого фарфора стоит природа, как настенный пласт, и пробивают сумерки и наст стеклянные затылки светофора. Но осень не вернуть, не возвратить. И взгляд нельзя от снега отвратить. Осенний стих — нескладный переросток — испарину листвы и луж храни внутри. Перед презрением брони всё стянуто чугунною коростой. Мы вспять идём. Постукиванье ног, и сказочной зимы стеклянный рог, и оторопь февральских красных пальцев отщёлкивают в такт: «Пляши, пляши». Но памятник стоит вверху. В тиши над ним горит звезда. Звезда скитальцев.

113

114

*** Ноябрь умирает. Сосны прошлогодний укроп приветствует нас на одной из предложенных троп, и зуд словопрений, творений, неярких горений ведёт нас по ней до условленной надписи «Стоп!». Дойдём и за это получим благие советы, как делать из времени липкий домашний сироп. Желающий мудрую песню сложить, не забудь слова: благодать, бытие, человечество, суть. Нет песни бесценнее той, что звучала на сцене. Так слушай солистку, чей взор беспокоен, как ртуть. Дробится лицо у певицы, однако ключицы прочны, словно балки строенья под вывеской «грудь». Пишите картину, где воздух свернулся, как суп, где божья коровка похожа на вырванный зуб. Сутулая мышь собирает на грядке остатки невидимых круп, но темней, чем мышиный тулуп, спускается туча, дырявый картуз нахлобуча на купол церковный и фабрику в несколько труб. А ты, убедившись, что гомон воскресный затих, поведаешь нам тот рецепт, по которому стих берётся из пальца, с добавкой горчицы и сальца (но в меру, чтобы был целомудрен, как в сказке жених). Пегас твой — он благонамерен, как истинный мерин. Здесь каждому жребий отмерен, но ты не из них.

115

Осенняя капитуляция «Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось? …Это был сон» (Из оперетты «Сильва») Помнишь, закат пламенел, как арбузная мякоть, и силуэты чернели, как косточки, в нём? Сколько стихов мы успели с тех пор накалякать… Август назад укатился, его не вернём. Помнишь террасу в кафе? Сквозь витражные соты храм за рекой прорастал золочёным грибом. Жаль, растворился пейзаж, и скукожилось фото, что не повесим на стенку, не вставим в альбом. Дома не будет у нас — мы его недостойны. Мы — генетический мусор, гнилая листва. Дуй в перегной, отдыхай… Так кончаются войны за справедливость… (Ты помнишь такие слова?) Рюмки звенят… Так мы ищем друг друга во мраке. Не за победу — за полный провал наливай! Наш генерал проиграл, разбежались вояки — видно, от скуки. В окопах не ловит вай-фай. Ржавый туман наплывает, как танк, беспощаден. Клён пожелтевший дрожит — у него гепатит. Скоро нас снегом засыплет до сумрачных впадин. От немоты и забвения, кто защитит? Помнишь ли ты, как нам дышать разрешалось, — в обе ноздри, — это щедро по тем временам. В море мечты розовеет не парус, но фаллос. Это не сон, это всё, что останется нам.

116

Сергей Салтыков Челябинск Поздняя осень Уже нет той красы багряной, Летят поблёкшие листы. Пейзажи осени просты: То солнца луч, а то туманы. Поля пусты и бездыханны. Холодный день, летучий снег, Зимы серебряной забавы, Стоят уснувшие дубравы, По берегам замёрзших рек, И белый снег, как белый саван.

Осень Как тихая вдова Застенчивая осень, Сгорая от стыда, Любви хотела очень. Спешил круговорот Из листьев покрасневших: То делал поворот, То опадал неспешно. На мокрый тротуар, На тумбу объявлений, На старенький фонарь Законом притяженья. Бежала детвора, Листвою забавляясь, Кричала вверх «Ура!», И небо отзывалось. И листопад пылал, И сладостною болью В сердца к нам проникал, Безбрежною любовью.

Людмила Салтыкова

117

Рязань *** За этой нелепой осеннею зорькой, Когда невозможно раскаянье ветра За то, что разрушил укромную норку, Где можно однажды дождаться ответа, За этой промозглой осеннею ранью, Когда каждый миг отдаляет надежду На то, что за внешней напористой бранью Скрывается рыцарь в лучистых одеждах, За этой постылой осеннею хмарью, Когда даже небо расхныкалось нудно О том, что сейчас всем Иванам да Марьям Не время, что всем не мешало заснуть бы, — За этим затянутым тучами утром — Скрывается нечто… Тепла жду и света!

*** Белый вальс отзвучал-стаял Бледной дымкой в пустом небе. Ну а тот, что со мной был рядом, Не придёт. По шуршащей брожу роще, В паутинах — росы жемчуг, А деревья призрачный иней Серебрит. Бабье лето ушло сказкой. Белый стих стал безмолвьем белым. И несёт чистоту и холод Белый снег.

118

Вернисаж Людмилы Севериной Москва

Ноябрь

119

Осенний сад

122

Осеннее утро

Крымское окно

123

124

Любовь Сердечная Смоленск Ноябрьское Ноябрь. Первое. Пора. Пора «достать чернил и плакать»? Ещё чего! Кричать «Ура»! Подумаешь, дожди и слякоть! Природе надо отдохнуть. Нужна мне передышка тоже: Спланировать дальнейший путь, Свои успехи подытожить… Нельзя весь год скакать и петь. Ноябрь — пора перезагрузки: Пересидеть, перетерпеть Тоскливый день, короткий, узкий… Недаром осенью поэты… Да что я вру! Скорее б лето!

Первый снег Снега просили! Вот он держите! Трогайте, пробуйте, ешьте, дышите! След свой оставьте на чистом, нехоженном! Кто говорит, будто нам не положено? Ну, нагребайте руками горячими! Ну посмотрите глазами ребячьими На кружевную снежиночью стаю! Снег же не вечный. Он завтра растает...

Алина Серёгина пгт Томилино, Московская обл. Листолёт Далеко ль до гололёда? Скоро, скоро заскользим! Но во время листолёта Не до лет и не до зим, Даже дюже не до вёсен — Что нам, друже, та весна? Словно лодочка без вёсел, Проплывает желтизна Мимо глаз и прямо внутрь — Там, где сердце, словно стриж, Где осеннюю заутрень Не клянёшь — благодаришь! Вот и мы с тобой спаслись тем От привычки тяготеть, Что не падать нашим листьям А лететь…

125

126

Ирина Соловьёва Санкт-Петербург *** А я люблю свой город серый, И увлечённо сердце бьётся, Когда иду озябшим сквером В знакомые дворы-колодцы. Порой унылой, безотрадной, Когда прохожих стёрты лица, Мне в старой питерской парадной, Стихов приходят вереницы.

Депрессивное За окошком осень. Листья облетели. Семь, а может, восемь Дней лежу в постели. Нос совсем не дышит, Голова болит. Всё даётся свыше, Даже фарингит. Тикают минутки. В комнате темно. Утекают сутки В чёрное окно.

Вера Суханова Смоленск *** И уже замирает природа, И уже утихают дожди. Среди позднего горького всхода Откровений заветных не жди. Долго машут озябшие сучья, И к пределам далёких столиц Всё летят сквозь нависшие тучи Косяки металлических птиц. Дню и миру довлеет их злоба, Ну а скудные эти места, Не отвыкнув никак от озноба, Снова зиму читают с листа.

127

128

*** Небо вздрагивает гулко, То мрачнея, то лучась, Удалась моя прогулка: Сверху — дождик, снизу — грязь. Не грущу о дне вчерашнем, Не стяжаю благодать. Мне теперь уже не страшно Время попусту терять. Полыхнула осень шалью И сожгла себе наряд, У её шальной печали Слёзы в двадцать пять карат. Ну а я не жду удачи, Удержаться б наплаву, Не жалею и не плачу И — тем паче — не зову. Только кажется, что дышит Голубой небесный пласт. Он не дышит и не слышит И мне грошик не подаст. Надо мной, вгоняя в ступор, Словно вопли сироты, Завывает ветер — рупор Неизбывной пустоты. Холода всё ближе, ближе, К горлу подступает ком. И меня однажды слижет Осень стылым языком. Смоет дождик мелкий, хлябкий Все приметы и штрихи, Воробьиной стайкой зябкой Упорхнут мои стихи. Будет голос мой бродяжный В небе сумрачном летать И, шурша, как змей бумажный, Будет вечность коротать.

Валерий Сухов Пенза Ноябрьский вечер Всё меньше вешнего тепла. Всё больше холода осеннего. «Ну что же… молодость прошла» — Вновь вспоминаю я Есенина. Сгустились сумерки в душе В ноябрьский вечер одиночества. Мирюсь со многим я уже. И многого уже не хочется. Скудеет в чувствах человек. Душа, как почва, замерзает. Лежит на сердце первый снег. И он теперь уж не растает.

Судьба Осень-цыганка гадала Ветру на картах листвы. Снова ему выпадала Доля сорвиголовы. Он же в ответ рассмеялся, Бросил червонцы в подол, Свистнул и в поле умчался. Там свою гибель нашёл… Тёмен мой путь или светел? Осень, и мне ты скажи! Может, я сгину, как ветер, Искрою Божьей в глуши?.. Осень-судьба разметала Листья в полночную тьму. И в ноябре нагадала Посох, дорогу, суму…

129

130

Матрёнин дар Памяти М. Смирновой, автора слов песни «Милая роща». Если Господь Божьим даром отметит — Не жди от него лёгкой жизни и смерти. Да, из песни не выкинешь слова… Так умирала Матрёна Смирнова Одна в коридоре больницы районной От боли металась ночью бессонной. Пылала, как на ветру, рябина, Объята тоской журавлиного клина. А врач с усмешкой сказал медсёстрам: «Матрёна с похмелья мается просто». Знали все о её «болезни». Смеялись… и пели матрёнины песни… Горькую пил не один Есенин. Клёном в метель отпылал русский гений. Матрёна ушла в ноябре на рассвете. Плакали в роще берёзы и ветер. Гроздья рябины — Матрёнин дар. Греет нас в холод их горький жар.

Михаил Червяков Липецк

131

Осеннее Ангелы присматривают за людьми. И каждый раз, как будто первый, В свете фонаря является впереди Силуэт ослепительно белый. Я будто снова всё вижу в цвете. Что за мистический порядок действий? На заселённой, огромной планете Двое вдруг оказались вместе. Тебя как ангела встретил на пути. И, находясь между адом и раем, Мы у ноября в проржавевшей груди В пламени его листвы сгораем. И мне от жизни уже нечего хотеть — Таким чарующим тот вечер был, Когда за плечи обнимал тебя, ведь Другую я просто не заслужил.

Мир двоих

Расползлись над миром тяжёлые тучи, Обрушивая ливень житейских невзгод. Но, увидев посылаемый нами лучик, Ангел прервал свой полёт. И теперь укрывают нас от дождя Ослепительно серебристые крылья. За ночь по нескольку раз жму я На самые мягкие буквы твоего имени. И будь то чарующая музыка в дали Или принесённые в постель вишни — Нам напомнить о красоте любви В любое время не будет лишним. И прижавшись к плечу головой, Мы до старости так и дожили. И если б не ты рядом со мной, Тут для меня все — были б чужими.

132

Татьяна Ческидова Троицк, Челябинской обл. *** Земной новизной будоража умы, В людской суете неприкаян, Плетётся по улицам призрак зимы, Белёсую стынь напуская. Он слаб, как подорванный иммунитет В народном гнетущемся теле — Ещё растворится оснеженный след В осенней горячке недели, Ещё оплывут, словно свечи, бока В ноябрьскую жалкую слякоть, И кто-то, понуро сгустив облака, Над ним будет плакать и плакать.

*** Ах этот огненный мизгирь На золочёной паутине Почти уснул в ноябрьской сини Небес. Под ним земная ширь: Размах полей в ржаной щетине, Берёзы — белые княгини Ступают робко ножкой в сырь Пожухлых трав. — Проснись, мизгирь! Ещё хранит опавший лист Твоё тепло в цветной ладони, И видит в снах увядший донник, Что день ласкающе лучист. Но дышат стужей ветры-кони, И осень в жалком балахоне Иззябла. И уже навис, Над нею снежный василиск.

Мария Чистопольская Москва Осенние дожди В ноябре хорошо расставаться, В сердце робко разлука вошла. Знаю, плакать не стоит стесняться, Дождь осенний поддержит меня… Он омоет мне душу слезами, Все обиды уйдут, как вода, И душа не погибнет от раны, Лишь замрёт пред зимою она. Выйду в ночь на себя непохожей, Пусто в городе, дождь моросит, Вдруг увижу, как поздний прохожий, От автобуса к дому спешит… Прижимая к груди хризантемы, Незнакомец весь в каплях дождя, Улыбнётся так искренно, нежно, Что согреет улыбкой меня…

133

134

Наталья Шабло Химки, Московской обл. Одиночеством дуют ветра одиночеством дуют ветра неусидчиво лавочек племя наступает знакомое время когда слазит с тебя кожура благодати царящей во всём от травинки до пташки на ветке осень ставит зарубки-отметки то опавшей листвой то дождём на трепещущей в позднем луче недописанной Богом странице всё ручней и заметней синицы шелестящие в жёлтой парче не пригодной к пошиву обнов больше лавочки нам не опора из какого небесного сора из каких временных лоскутов будет сшит бесконечный ноябрь где отчаяньем осени дует и последнее счастье ворует на реке посеревшая рябь

В перевёрнутом небе Осень тянет привычную форму сменить, Закрутить себя в свиток, свернуться в комочек. Ноябрю, отсыревши, дано тяготить Многослойную бренность земных оболочек. До простого и чистого снега — рукой. Но в режиме stand by подзависла картинка. Над опавшей листвой да пожухлой травой Обрывается в каплях дождя паутинка — Словно чья-то судьба. Не могу, не хочу, В бесконечное время потерь выживая, Сознавать, что я первой снежинкой лечу В перевёрнутом небе у самого края…

Ноябрьские метаморфозы У неуюта имя ноября — Распутица, сумятица, простуда. Дождь поливает первые полдня, вторые — снег метёт из ниоткуда. Ты попадаешь с этим в никуда и тычешься в пространство без ответа. А фонарей горящая слюда уже в снега налипшие одета. И всё вокруг меняет контур свой. Угрюмость натянув до подбородка, ты потечёшь за белою рекой и вмёрзнешь в снег, как брошенная лодка...

135

136

Галина Шапошникова Астрахань Вдохновение Дрожу от холода, от неудач, От мороси, что вяло с неба сыплет… А так хотелось на коня и вскачь! Да только ноги к вязкой грязи липнут. Мне так хотелось огненной поры, Чтоб осень лишь багрянцем бы пестрела! Но смотрят вслед с сочувствием дворы: «В кострах листвы сама дотла сгорела». Но всё не так... Пусть силы на исходе, Но осень я из мороси тяну! И вдохновение к душе приходит, Открыв, как солнце, рыжую страну.

Сердцу не прикажешь Во всём необратимость бытия: В твоих словах, в шуршании позёмки. Уходит в небо жизни колея, Она скользит у берега, у кромки Едва ледком покрытой полыньи. Ледок — стекло, он хрупок и прозрачен, А я молю: «Ты только оброни, Что я нужна»… и будет всё иначе: В мгновение растает тонкий лёд, И затаит дыхание позёмок, И, сердцем ощутив весны полёт, Взгляну на мир, как солнышко спросонок! Но мы стоим, толкуя битый час, Ты так упрям, меня грызёт досада… Нет, не понять друг друга нам сейчас, Сердца не защитить от снегопада!

Предзимье Предзимье холодом бодает, Последний обрывая лист, И память о далёком мае Штрихует ветра шалый свист. И солнце, кажется, продрогло, Скрываясь в поднебесной мгле. Взгляд осени стал мрачно-блёклым, Жизнь, как огонь на фитиле. Зима уже готовит сани, А осень тянет платья шлейф, Пытаясь золото поляны Под дубом спрятать в личный сейф.

137

138

Владимир Шемшученко Санкт-Петербург Предзимье Опускается белое, белое На дороги, деревья, дома… Это облако переспелое Надевает на город зима. Верховодит со знанием дела — В подворотни метёт, во дворы… А за городом осень несмело Из собачьей глядит конуры. Подзову и по шерсти поглажу — С пегой осенью мне по пути, А жена ей местечко покажет От камина шагах в десяти. Пью чаёк из прадедовой кружки, По наследству доставшейся мне… Осень спит в уголке, на дерюжке, И сопит, улыбаясь во сне.

Здравствуй 1 Холодно. Сыро. Фонарь догорает. Ветер по улице бродит как тать. Осень лениво глаза протирает — Время вставать. Время грустить — перелётное лето Не загостилось в полярном краю. Кто, ради Бога, загнал на край света Душу мою? Время любить — без любви умирают, Вянут, как сбитая градом трава. Путь от земного к небесному раю — Как тетива. Что я здесь делаю? Даже не знаю. В окна стучатся нагие кусты. Не понимаю! Не понимаю! Вера. Надежда. Ты! 2 Из кармана табак высыпаю в газетный обрывок. Две затяжки, и пальцы прижёг огонёк... В дверь звонок. Мальчугану соседскому рыбок Отдаю — надоели своей болтовнёй. В два прыжка на звонок к опостылевшей двери, Задыхаюсь, и слышу, как пальцы дрожат... Здравствуй. Знал, что вернёшься, и верил — Я тебя отпустил, чтобы этим тебя удержать.

139

140

Борис Шигин Пенза *** Букет осенний прост: в нём веточка рябины, колючек блеклый цвет — разбойниц и нерях. Дубовые листы, чьи выгнутые спины успели пожелтеть на высохших ветвях. Куда ему до роз! Он прост, как лес, как поле. Любимой в час ночной его не даришь ты. Но сколько в нём души Бескрайнего раздолья, последнего тепла и нежной красоты.

*** Если нет тебя рядом, то сердце болит нестерпимо. Всё мне кажется адом, всё крахом Великого Рима. Нет ни слов, ни мелодий, ни мира, ни в драке победы. Не грешили мы вроде, откуда же вдруг эти беды? Почему крови голос срывается, в горле клокочет? Почему спелый колос любви дать зерно нам не хочет? Нет ответа, ну что же, бывает такое, бывает. Злой мороз уничтожит неубранный клин. Пруд задраит. Станет осени ядом, поминками прошлому лету… Вот и нет тебя рядом, а сердце всё жаждет ответа На простые вопросы, Да так же болит нестерпимо… Будто это не осень, а гибель Великого Рима.

141

Надежда 142

Шляхова-Коган

Сергиев Посад Гоголь-моголь Утро ноябрьское: зябко, сыро, Сеянец-дождь на печаль помножен. Осень сердитая — скырлы-скырлы — Бродит медведицей меж валёжин. Где в этой чаще найдешь берлогу? В лиственной крыше — сплошные дыры… …Хочешь, я сделаю гоголь-моголь — Лучшее средство от скырлы-скырлы? Мама готовила в давние годы: Сахар, желтки, утешенье и нежность — Главное лакомство от непогоды, От косолапых шагов медвежьих, Солнечный блик в слепоте кротовьей, Синее небо над мокрой ямой… …Вот научиться б его готовить, Так, как когда-то умела мама…

*** Густеет стеклянистая вода. Ноябрь… Колодец, ледяной и влажный. Душа озябла. И совсем не важно, Что где-то там, на дне, горит звезда, …Да не одна. Мерцающий узор, В оправу твёрдо взятый берегами, Блестит во мгле на тусклой амальгаме Колодезных немеркнущих озёр… …Ещё одною тайною земной Судьба твоя становится богаче. Уйми озноб. Сними завесу плача И загляни в колодец ледяной.

143

Госпожа Фантазия Все углы облазила, Погреб, зеркала… Госпожа Фантазия, Ты куда ушла? Настрогаю сыру я, Выставлю вино. Приходи, красивая, Поскребись в окно! Я, как прежде, юная — Правду говорю! Мы с тобой придумаем Сказку ноябрю. Вон, смотри, заплаканный, На трубе сидит, Жалобами, враками Душу бередит. Мы б его утешили, Пожурив слегка. Разодели б грешного В сизые шелка. Вышили б топазами Дымную зарю… Без тебя, Фантазия, Плохо ноябрю…

144

Отражаю На Канары уехали фавны, На охоту пошли егеря. Внутримышечно, внутрисуставно Каплет серая стынь ноября. Растеряла наряды опушка — Ни веселия, ни щегольства. Вместо золота хлебной горбушкой На газонах темнеет листва. Так и хочется тронуть — свежа ли? Не сгорела ли в тёмном костре? Отражаю тоску, отражаю, Отражаясь в своём ноябре — Урожайно, корично и тминно… И, вина заказав корчмарю, В золотистое сердце камина, Словно в зеркало, молча смотрю.

Исполать тебе, ноябрь Стала вязкою озёрная гладь, Лёд хрустит на перегибах дорог. Исполать тебе, ноябрь, исполать — Ты привёл меня на этот порог. А потом сказал: «Довольно гулять! Зябко сердцу, как больному птенцу…» Исполать тебе, ноябрь, исполать — Ты привёл меня к кольцу, да к венцу. Что за яму ты мне роешь опять? И с удачей, и в стихах — перебой. Исполать тебе, ноябрь, исполать! Ну позволь хоть умереть не с тобой…

Ирина Шукшина Челябинск Оттепель Была прозрачность сиротливая В лесах, объятых первым холодом. И лишь листвянка горделивая Горела в них сусальным золотом. Когда, под снежным прессом блещущим, Листва слежалась тёплым войлоком, Ветра, по крышам, сладко дремлющим, Тепло в ноябрь втащили волоком. Расположившись к дням скучающим, Устроив благодать весеннюю, Оно дарило всем гуляющим, Свою отраду карусельную. С небесной бирюзой чарующей, И с солнцем, в щёки целовавшим, С победной радостью волнующей, Над снегом, сникшим и пропавшим. С ненужными на время шарфами, И с окнами опять помытыми, И с девушками, словно арфами, Изящными, к любви открытыми. С задержкой, стаи птиц галдящие, Помчались в южном направлении, Как люди, к поезду спешащие, В тревожно-нервном возбуждении. Гуляю. Взглядом завороженным, Любуюсь солнцем заходящим, Что апельсином подмороженным, Упало в ноги к липам спящим.

145

146

Послание Когда под утро сладко спится, Припудрил снег дворы, аллеи. Лёг, словно белый лист страницы. Деревья всё ещё алели. Чтоб было видно из окошка, Для мамы и для всех людей, По снегу вытоптали ножки Три слова: «Мама не болей!»

150

Лиана Алавердова Нью-Йорк День Благодаренья 1 Ах, какая погода! Ах, какое блаженство! Осень день подарила Щедрым, царственным жестом. Пахнет прелой листвою, И дурманит, и кружит. Рукодельница гордо Наплела жёлтых кружев. Всяких благ и дарений Понасыпано сверху. Отчего же грустится Одному человеку? Отчего он тоскует? Что душа его ищет В день, когда благодарность Ждёт от мира Всевышний? Он живёт только прошлым, Он проснуться не хочет… И напрасно природа Так проворно хлопочет. Разбудить невозможно Сон души его тяжкий. Словно ворохом листьев Он засыпан, бедняжка.

151

2 — Мой любимый, приходи в День Благодаренья: вот индейка, вот пирог тыквенный, варенье. — Нет, сестрица, не могу, тяжко мне, сестрица. Я на дальнем берегу, жизнь мне только снится. — Ах, мой братец, приходи, дети будут рады. Всё один ты да один — быть нам вместе надо. — Я сестрица, одинок, и поставим точку. У тебя обед и дом, муж, работа, дочки. Я уж лучше погляжу на закат с балкона, я уж лучше послежу за волной солёной. Ты не сможешь мне помочь и никто не сможет. Жизнь мою подруга-ночь звёздами итожит.

152

Галина Вороненко Денвер Эта странная осень

Пробирается шмель по спиралям лозы винограда, чтоб скользнуть сквозь ворчание пчёл и паучью мигрень, и обрушиться в те уголки обнищавшего сада, где живёт восковая сирень. Где хранится в улитке — по свитку. И, если наступишь, то останется влажный пустяк и пустячный каприз. И проносится шмель, будто ведьма в пылающей ступе, средь осенних, прохладных реприз. Эта странная осень, собравшая всех воедино — и шмеля, и улитку, и сад, и паучий недуг — в перебежке эмалевых луж отражается клином журавлиным, летящим на юг. Эта странность осенняя с грацией истинной дамы опадает листвой, мимолётным касаньем дразня, деликатно чихает в рукав и качает дождями колыбель отсиявшего дня.

Как можно Как можно чудо не обнаружить, когда туманы шипят по лужам, и звёзды сетью висят паучьей, и стынет ромбом небесный лучник? …Змея взглянула вокруг устало, зевнула, рот распахнув октавой, и, всколыхнув травяные стрелы, ушла, нарушив статичность тела. Ползла лениво, шурша и маясь, параболически извиваясь. И плыл над травами серый ужас, и дождь змеился, шипя, по лужам. А в небе облачно, но не очень. Меж облаками гуляй, где хочешь… Котище, вздыбленный и пушистый — как будто тонким туманом вышит, играет лёгкой, прозрачной лапой, с луной сливаясь, что виснет лампой, змею подхватит с земли, повыше, туда, где осень на ладан дышит… И вот плывут, серебрясь хвостами, дымясь боками, скользя глазами, ведут беседы — никто не слышит! — лишь звёзды шепчут, да ветер рыщет… Змея привычно меняет кожу, котище облаком плыть не может, — дробясь и тая в туманных долях, росой вернутся в мои ладони. …А я, как призрак, припав к ступеням, курю и думаю о весеннем, ссыпаю пепел в ночные травы, и очень облачным встречным нравлюсь!

153

154

В ноябре по Миссиссиппи Плыву по Миссиссиппи. Воды мерно корабль качают, тащат за собой. Туман висит, одышливый и нервный над медленной, извилистой рекой. Она стремится к устью — путь неблизкий среди болот, деревьев и камней. На палубе мой Дюк с бутылкой виски стоит, качаясь в такт речной волне. Над нами — опрокинутая ванна небес, и льются тёплые дожди. И влажная от слёз Луизиана у Тенесси тоскует на груди. Смотрю на мир, читая Марка Твена. Слова полны печальной глубины. …Лягушки джаз трещат самозабвенно на банджо выплывающей луны.

Александр Габриэль

155

Бостон Ноябрьский фристайл Сломался голос твой, тинэйджер-соловей; деревья прячут в тень сухой излом ветвей — так руки прячут от господ простолюдины. Ноябрь уж наступил. За этого «ужа» любой вассал ЛИТО, от вредности дрожа, осиновый мне кол вобьёт в район грудины. В нём бездна правоты, поскольку он привык хранить от «косяков» великий наш язык, но мне давно плевать (мне коньячку долей-ка…) Но мне давно плевать. Я осенью никто, и слишком далеко ближайшее ЛИТО. Живи и здравствуй, уж, безвреднейшая змейка. Вновь ветром за углом — голодным, как койот — я ранен, а потом, потом меня добьёт холодный серый шёлк пустой небесной тверди. Ещё не стала льдом наружная вода, но кончились в игре все козыри, когда предчувствие зимы заполнило предсердья. От дня отгородясь неодолимым рвом, на мир снисходит ночь в молчанье гробовом; звезда в моём окне косит безумным оком… Да, я давно не тот. И все — давно не те, но осень говорит, что сила — в простоте, и водит предо мной манящей бритвой Оккам.

156

Holiday season Это странная, друже, страна. Хорошо, что в продаже киви круглый год. Это всё-таки классно, по совести говоря. Но рождественские огни загораются на Thanksgiving. А это, как ты понимаешь — в конце ноября. А какой здесь конец ноября? Даже листья не все облетели. Но цветные огни и гирлянды игриво врываются в наши дома, а диктаторским свыше приказом по местной артели объявляется нам, непослушным: настала зима. Это, в принципе, столь же нелепо, как шоу с участием йети. Мы ментально в порядке, и нас не обманут глаза ж! Мы не в новой стране, мы, скорее, на новой планете. Выдыхай, друг бобёр, и степенно вживайся в окрестный пейзаж. Как же было-то раньше? Не помню. Обломки, осколки… Всё былое надёжно укрыла снегов белизна… В декабре, где-то двадцать шестого, здесь выбросят ёлки. Незадолго до Нового Года, возможно, настанет весна. куда-то в пропасть падает душа, как мёртвый дождь на полумёртвый город.

157

Ноябри Проигранными вдребезги пари, не верными ни богу, ни отчизне бродячими котами ноябри приходят в неприкаянные жизни. И всё трудней хранить в себе тепло; звучат шаги потерянно и гулко… Глядит на всех затравленно и зло трубопровод сырого переулка, где ты бредёшь, где хмарь и пустота, где серые заплаканные стены, и на лице опавшего листа арабской вязью выделились вены. Здесь корабли дрейфуют на воде вслепую, потеряв свои пенаты. Здесь, ничего помножив на нигде, ты вычислишь свои координаты. Когда, холодной мрачностью дыша, порывом ветра ломкий воздух вспорот, куда-то в пропасть падает душа, как мёртвый дождь на полумёртвый город.

158

Арчил Гулисашвили Атенс Короткая элегия Осенних листьев звёзды и трезубцы слетаются на серые дороги. Деревья мёрзнут под ноябрьским небом, им суждена навеки неподвижность. Открытые холодные пространства пугают потревоженных оленей, а зайцы ищут крова и защиты среди покоя деревенских кладбищ. Я вспоминаю встречи и утраты, и поиски тепла, и грусть разлуки. Холодный ветер, как угрюмый вестник, твердит, что приближаются морозы. Смятение охватывает мысли, когда прогноз на завтра неизвестен, когда сегодня мы ещё не знаем, кто постучится в двери на рассвете.

Родительская суббота Сегодня день родительской субботы, когда в церквях умерших поминают, а дома вспоминают самых близких, ушедших в мир чужой и незнакомый. Но есть другой заветный день ноябрьский. Он не для всех, он для меня особый. Я думаю о дне рожденья мамы. Всего неделя до него осталась. Село, где мама родилась, известно своим красивым православным храмом. Собор Руисский в Грузии центральной приветствовал царей и летописцев. Нередко и разбойники встречались на тесных исторических страницах. Был некоторым Робин Гуд примером, жестокие в политику стремились. В двадцатом веке Грузия исчезла из атласов и с карт. Она повторно свой статус государства потеряла. Империи не любят уменьшаться. О том, что было дальше, можно просто узнать, читая книги очевидцев. Трагедий, войн, тяжёлых испытаний хватило бы на много поколений. Но радости переживались тоже. Рождались дети, украшались ёлки. И голос мамы, как всегда, спокойный, звучал для нас, как музыка надежды. Кончался век, и Грузия воскресла, вернулась долгожданная свобода. А мама через год ушла из жизни, не скажешь, не ответишь, не обнимешь. Сегодня день родительской субботы. Во всех соборах зажигают свечи. Я думаю о Грузии и маме. Ноябрьский дождь меня не отвлекает.

159

160

Вера Зубарева Филадельфия *** Уже начало ноября К порогу подступает влажно. И всё, что не случилось — зря, А что случится — то неважно: Я наперёд пережила, Как дом затихнет, день угаснет, И расцвела, и умерла В канун ноябрьских ненастий. Теперь осталось мне смотреть, Как скручен хрупкий лист у древа. Ветвь справа полнится на треть, Злясь на свободу ветви слева. И ты, продрогнув на скамье, Вдруг примешь резкое решенье. И победит уже к зиме Симметрия опустошенья.

*** В дождь сильнее привязанность к дому, Дольше улицы вьются к теплу, Придаётся значенье подъёму И разрытой трубе на углу. В дождь все земли приходят к единству По слезе, по струе, по реке — По земному размазавшись диску — И молчат на одном языке. Как с педали не снятая нота, Резонируют капли в окно. В дождь всегда вспоминается что-то, Что, казалось, просохло давно.

161

*** Где загорали вы? В Италии, На склоне года, в ноябре, В предместье Рима — в той дыре, Что и названья не слыхали вы, Что и на карте не сыскали бы — В такой невиданной мечталии Я загорала в ноябре. Сияли глянцами магнолии. Всё было так, как говорю. И тосковала я не более, Чем принято в сием краю. И восхищалась я: в Италии На этом самом берегу Я ль очутилась, я ли, я ли, я!.. И плыл обёрнутый в фольгу Кусочек жизни в поднебесье Туда, где нет уже тепла, Где я была, Где быть могла — К далёкой, дорогой… К Одессе…

162

Галина Ицкович Нью-Йорк Миграция видов в сезон охоты Три охотника, мусорщики на профсоюзной пенсии, Обладатели мощных тазов, злых затылков, покатых лбов, Оленей в ноябрьском лесу отстреливают по лицензии. Темноликие ели и сосны вздрагивают от хлопков. Не для скряг подобное увлечение: Камуфляж, снаряжение достаются не даром. А ещё, как голос для пения, требуется терпение — Особая добродетель охотника скрадом: Деревянные стенды прилаживать с манками рядом, Моститься на привязанном чуть не к облаку стуле Или долго стоять, не двигаясь, ружья наперевес. Остальное — техника: быстро прицелиться, выстрелить /не впустую/, Парашютчицу-смерть спуская в беззащитный, в пролысинах, лес. А олени не спрашивают, в чём их провинность, у бога оленьего, Наперёд не планируют, по расстрелянным не скорбят /недострелянные ходят виноватые и растерянные/, Путь сквозь осень просчитывая, как уравнение, Но не вглядываясь ни вверх, ни назад.

163

Отстреляв свою вахту, отдыхает за пивом охотников жадное братство. А олени всё обсуждают исход из предательского древостоя. Резиста́нс — не оленье дело: за отпор не решаются браться. Ночами олени выходят к дороге строем И следят, как большие мусорки, джипы, седаны Возвращаются в город порожние или с добычей. Олени теряются, ведут себя странно, Кидаются под колёса — хорошо, если водила, раздувшись по-бычьи, Успеет затормозить. Эти полуслепые дети взбесились! Как оленья башка от пули, от грозы раскалывается небо, И не знают олени, где выход из ежеосеннего бессилия, И всё длится сезон необьявленных войн и смутного гнева.

164

Елена Литинская Нью-Йорк *** Ноябрь. Странно так тепло. Намеренно иль ненароком? Мне солнце память обожгло… Не всяко лыко чётко в строку. Бывает, что и между строк Нам знаки посылает Бог. Чудит Верховный астроном. Нагрел холодное светило И по небесному настилу Пустил гулять… По сторонам Рассыпав перья облаков: «Вот нате вам!» — И был таков. А ты теперь трудись, гадай. Застынь в мыслительном усилье. Зачем в ноябрь ворвался май? Его об этом не просили. Навёл он тень на мой плетень. И всё ж… не зря был тёплым день

165

*** Стало рано темнеть. Вечеров и ночей беспросветность. Заблудился фонарь — одноглазый старик-поводырь. Под ногами хрустят омертвелые, ломкие ветки. Я кружу и кружу, протирая кроссовки до дыр. Моцион перед сном — лучший лекарь от вредных эмоций. Ветер листья швыряет — ноябрьские конфетти. Ошалев от гостей, виртуальных заходов и социальных встреч, наконец, выбираюсь из цепкой сети. Звёзды прячут сиянье под чёрным вселенским покровом. И Луна не желает светить: у неё выходной. Я бреду в темноте, натыкаясь на ритмику слова. Престарелый анапест пристал и шагает за мной. Вот напасть! Убирайся. Я друга найду помоложе. Белый стих — кавалер средних лет, демократ, либерал. Ну а ты — динозавр, артефакт. Ты так тесно трёхсложен. Уходи на покой. Ты свой век золотой отыграл. Двести лет молодцу. Кандалами — твои мне каноны. Мне б в свободных одеждах верлибра потешиться всласть… Но упрямец на вальс пригласил. И твержу обречённо: «Раз-два-три, раз-два-три»! О метрической магии власть!

166

Галина Пичура Бока-Ратон *** Каждый месяц умрёт за то, Что родился и расцветал. И у жизни такой итог! И у жизни такой финал! Умирают в нас страсть и пыл. Жизнь — мгновение, боли крик! Я вчера ещё юным был… А сегодня — почти старик. Я листаю свой календарь. Был январь. Скоро — вновь январь… Пробегут ноябрь с декабрём, И опять мы с тобой вдвоем, Одиночество, верный друг! Холоднее ветра́ и дождь. Календарь — это вечный круг. Календарь — это главный вождь. Он имеет на жизнь мандат. В нём есть смета на «ноябри». Я и слякоти буду рад, Ты соври, календарь, соври!

Юлия Резина

167

Нью-Йорк Ноябрь Запоздалый янтарь ноября В неожиданном солнца свечении Полон тайной улыбки, значения: Мол не зря было всё. Мол не зря Бушевали сентябрь с октябрём — Листопада и ветра баталии, Расставаний внезапных печали и Дом вчерашний, пошедший на слом. — Всё на круги… — заметит пиит — Разрушение — фаза свершения… Клён — последним приготовлением Позолоты для мраморных плит.

*** Мимолётности — ласточкой взгляда, И того не дано, не дано! Только ветер в плаще листопада, Только в долгую осень окно. Обречённости года махина Кораблём на вселенской мели. Осип, Анна, Марина, рябины Поминальные свечи зажгли. Разряжённый озон вдохновенья — Размыкание ржавых оков, Омут пагубы словотворенья — Несказа́нных, неска́занных слов… Заводи расставанья пружину — Всё мы знаем с тобой наперёд: Вишня пенится, зреет рябина… Дождь идёт… Снег идёт… Гололёд…

168

*** По осени ося́м, по дождевым, По эвольвентам листопада Оставив свет-печаль живым, Листва вплывает в тонкий дым, Влекома зазеркальем сада. И в перламутре серых утр Она уходит плавным галсом, Эпиграфом суфийских сутр — Ноябрь хранит её маршрут — В заплатах алых жёлтый парус. Метель осенняя, кружи Анонсом завтрашних ненастий, Над вечной пропастью во ржи Яви цветные миражи Фантомов призрачного счастья. Как сладко, друг мой, позабыть Грядущих дней немые строки, Тончайшую лелеять нить, Насущный хлеб благословить И взгляд Нефелы* волоокий… ______________________________ В греческом мифотворчестве богиня облаков

Вик Стрелец Нью-Йорк Вечный гон Совсем рассупонилась осень в садах, расправу втихую творя без суда. Но как же прекрасны кантаты ветров и золото лиственных жарких ковров, и яркие краски блефующих крон, и в памяти старый, далёкий перрон, где некогда мы, как пропажа, нашлись, а осени паж — меднорозовый лист крутил пируэты и в полный накал светился… Не зря я судьбу понукал, не зря в занебесье коней торопил, был близок ещё неслучившийся пир. И небо тогда показалось синей, чем синь оберегов цыганки во сне, в котором, распатлана, руки воздев, вещала старуха: «Дорога — везде, и это неважно — какою идти! Твои же сошлись в перекрёсток пути, и тоже едино — правее, левей, иди — и придёшь!..».

169

170 От обманных плевел удачу свою я тогда отделил. Тебя я узнал среди сонма далил, влекущих, волнующих душу и кровь. И грянул по осени пир из пиров… А пьесы осенние снова грядут. И, видно, написано мне на роду в тревожном, охриплом ли крике ворон, в ветрах, причиняющих кронам урон, в душе ли моей на перроне времён пещерный предчувствовать гон…

Новелла о Дульсинее Между старых домов, в цепенеющем ветхом затишье Шла девчонка, дивясь иллюстрациям осени пышной. Переростки с гитарой, нетрезвые мысли лелея, Видят вдруг — Дульсинея. Дульсинея, Селеста она или, может быть, Света, Только ей бы послушаться разума робких советов — Не ходить бы туда, где бессилен от всякой напасти Оберег на запястье. Но она Дульсинея, чей рыцарь витает в пространствах, Тоже тихо витает в пастели ноябрьских романсов, И звучат в её сердце любви беспечальной сонеты, Что неспеты, неспеты. Так идёт, очарована древнею тайной раздумья Ни о чём, обо всём — о тревожном огне полнолунья, О безумии красок. Во взгляде мечты поволока О легендах далёких. И глаза васильковые не замечают угрозы, Только вот всполошились в руках её чуткие розы, Лепестками укрылись: спасайся, беги, Дульсинея, Стройных ног не жалея. Но в душе, возгораясь, толпятся старинные руны. Вот прошла и случайно задела гитарные струны, Из аккорда взвилась, словно кода, звенящая нота — Расступилось болото, Расступились охотники злой и бесчестной потравы, В изумлении окаменели — что левый, что правый, И она себе шла, а поэты слагали ей песни, Ей — девчонке Селесте…

171

172

Лунные инвестиции Я иду по заснеженной, вверх уходящей тропе, через море прошёл, через синий порог горизонта и попал в занебесье, где нет никакого резона поклоняться тельцу и толпе. Там, в кромешной тиши полоумный старик-казначей звёзд алмазное крошево пересыпáл на весы. Я увидел тебя в переливах небесной росы, в аметистах ноябрьских ночей. Ты смотрела сквозь вечность моих запорошенных дней и как будто ждала, и навстречу летела сквозь сны; нам бы не увидать нашей неимоверной весны на земле, среди мрачных теней. Что-то старец шептал — распадалась, крошилась луна, засверкал на весах целый ворох её инвестиций, бормоча заклинанья, алхимик подул в наши лица, бросил золото под ноги нам. С той поры мы живём всем понятиям наперекор, мы бредём в занебесье тропой по-осеннему пёстрой, под ногами у нас, казначеем-алхимиком постлан, неземной златотканый ковёр. И когда по ночам летних звёзд низвергается осыпь или вёсны журчат, или вьюжит и стынет зима, — очарованных, нас неизменная сводит с ума золотая роскошная осень.

Татьяна Щёголева Нью-Йорк Конец ноября Осень уходит, уносит под мышкой зонтик и пару дырявых калош. Я засыпаю над скучною книжкой. Пусть мне привидится сладкая ложь. Осень уходит, ей нету здесь места. Ветром срывая единственный лист, осень уходит. Ни тени протеста. Стелется по́д ноги белый батист.

173

176

Бах Ахмедов Ташкент *** У ноября усталое лицо. Глаза его холодные прикрыты. И небо наливается свинцом, как оболочка дней — извечным бытом. А впрочем, в мире смертен даже быт. И это утешением нам служит. Ноябрь понимает всё, молчит и медленно свои обходит лужи. А кто-то слепо шпарит напрямик — подумаешь, насквозь промокли ноги!.. Ноябрь — это осени старик, уставший подводить её итоги. Как человек, не знающий, зачем ему нести своей надежды бремя, он выберет одну из тысяч тем. И этой темой снова будет время.

177

*** …А всего-то и было, что ноябрь за окном. Осень всех нас простила и покинула дом. Даже зимние вещи брать не стала с собой. И остался нам вечер, усыпляющий боль. Ибо завтра начнётся торжество белизны. Мячик теннисный солнца да холодные сны. И по льду наших странных бесконечных не-встреч мы уйдем безымянно в одинокую речь. Там, в бездонных глубинах, где сбывается суть, нет людей нелюбимых, нет любимых чуть-чуть. И на свет постиженья мы с тобой поплывём. …Две усталые тени да ноябрь за окном.

178

Алексей Гвардин Ташкент «Азия. Пестро и сухо. Осень» Неизменен здесь гротеск погоды — Азия. Пестро и сухо. Осень. Люд безмолвен, лишь аллаха просит для себя спокойствия на годы. Что ноябрь? Туч гоняет табор? В готике дождей костёл возводит? Здесь не север, но, однако, в моде капюшон монаха или капор. Я сейчас на даче. Полулёжа в чапане* изображаю шаха: упиваюсь с широтой размаха ленью. И совсем не расположен прибиваться к эмигрантской стае: Фрукты… чай… — под боком, а не где-то. Будет плов. И шашлыки к обеду. Вот павлинов явно не хватает. Сигаретный дым над головою что-то вроде нимба обозначит, в пиале причастье в виде чачи душу обернёт в тепло благое. Азия — как зеркало кривое. В нём я тоже выгляжу иначе. Знаешь, время всё переиначит. Приезжай. Я буду счастлив. Вдвое. ___________________ *чапан — ватный халат

179

«Отпуск за свой счёт. Охота на уток» Так всегда в ноябре, — если дождь, значит на́долго защемит, запершит, вплоть до запаха снега. Точка, точка, тире — по стеблям жухлой таволги и на стёклах машин — письмена туарегов… Долгий дождь, он и впрямь, лучше снадобья всякого. А слова — лишь слова, бубенцы для потехи что рабам, что царям… и плетутся инаково ноябрём кружева, накрывая прорехи. Мастерства не тая, но уставший от промысла, он уходит, похоже, сплавляясь по рекам… И к чему это я? Захмелел. Вот и вспомнилась. Вспоминай меня тоже. Хоть раз за полвека.

180

Вернисаж Алексея Гвардина Ташкент Дастархан. Тыквы. Мёд.

К свету идущие дервиши

181

182

Восточный мотив

Натюрморт с голубой айвой

183

184

Каллиграфия

Блуждающие сны

185

186

Голубой Нил

Последнее Царство

187

190

Галина Илясова И

Григорий Десятник Киев

Меж златом осени и серебром зимы… Стихи Галины Илясовой и Григория Десятника Иллюстрации Галины Илясовой

Меж златом осени и серебром зимы Его явление ценить мы не сильны — Но кто же всё дождём помоет, стужею посушит? Остудит наши страждущие души, Снежком припорошив все прошлые следы? Ноябрь — трудяга для красавицы Зимы. Не осень, не зима… Он, сирота бездомный, Приходит тяжко потрудиться ночью тёмной И кратким днём… И труд его — огромный! Раздеть деревья все, от прошлого отчистить, Всё приморозить и наполнить новым смыслом. Он злато осени поверил серебром. И новый, зимний мир увидим мы потом, Когда он сделает всю грязную работу. Такой он — вечно в хлопотах, в заботах — О будущем, красивом, белоснежном… Мы зря не ценим работягу с сердцем нежным. Г.И.

213

Кумачом красных флагов началось наше детство — В ноябре отмечали день рожденья страны. Всё минуло, ушло — боль терзает нам сердце: «Где ты, родина милая?! — думаем мы. В нас остался твой свет, твои радости, Сила духа и верность судьбе… Сколько ж трудных дорог, чёрных бед и опасностей Нам досталось потом — в нашей бывшей стране. С кумачом красных флагов началось наше детство… Затаённым, но вечным пылает огнём. Навсегда, навсегда в нашем сердце Кумачовое знамя — как память о нём. Г.И.

Последняя роза осеннего сада… Так горько, так сладко среди листопада В бездонность цветка заглянуть осторожно И там услыхать: — Как тревожно, тревожно!» Не помнит, что было, но знает, что будет; Его не смутит одинаковость буден; И следуя ритмам единым Творенья, Он верит в весеннее Преображенье. Но всё же… тревожно, и горько, и сладко Ноябрьский сад покидать безвозвратно… Последняя роза осеннего сада — Незримым корням за терпенье награда… Г.Д.

194

Алёна Костина Донецк

Раз пришёл — заходи Я слова положу на хорей или ямб. Так строфу за строфой в двадцать пять этажей. У калитки стоит уже новый Ноябрь, Пишет список и вносит расходы в бюджет. Я напрасно ему возражаю: «Но я Не хочу больше встреч и крутых виражей». Новый год для меня начинает Ноябрь. Серпантины дорог и с дождями фужер. Раз пришёл — заходи! На гармошке наярь! За забором кусты подпоют в неглиже. Ты не первый, авось не последний, Ноябрь. Сколько вас на порог наступало уже… Ты оставишь чуток для меня хризантем. Не магнолии, но очень долго стоят. Посмотрю, как ветра набирать будут темп. Свою жизнь положу на хорей или ямб.

Я осенью больна… Я осенью больна… Неизлечимо. Дышу и просто чувствую — моё! Её я как наследство получила. Из всех времён я выбрала её. Однажды, чтобы в детях повториться, Слагать слова в стихи на склоне дня, Скупой ноябрь позволил мне родиться! Ковры из листьев встретили меня! Конечно, дни ненастные бывают. Порою жизнь не сахар и не шёлк… И листья, ежегодно умирают… А мне шуршат: — Всё будет хорошо!

Этот странный тандем Мне ноябрь подарил дату в чёртову дюжину. Но не время сейчас для гостей и вина. В этот день не хочу песни петь или ужинать. О прошедших годах не хочу вспоминать. Будет листья срывать ветер злой и контуженый, Новый повод мне даст для нечаянных тем. Знал бы он, что под ватником тонкое кружево… Это странный тандем, очень странный тандем. Я сегодня одна прогуляюсь по городу И купюру свою разобью по рублю. Этот странный тандем подчеркнётся бигбордами. С них до боли кричат: и «Скорблю!», и «Люблю!». Этот странный тандем: бесполезного, нужного… Каждый день здесь стоят у последней черты. Этот странный тандем: розы, люди с оружием… Здесь любимым — цветы и погибшим — цветы. Равнозначно крепки жизни-смерти объятия. И они раздают шансы равные всем. Изменились давно и цена, и понятия... Жизнь прекрасна! Но здесь стоит мало совсем… Я расправлю на теле ажурное кружево. Может быть, от него в жизни столько проблем? А потом ватник свой засупоню потуже и Буду просто писать… Это странный тандем. Будет слово моё, перепетое стужею, Для тебя оберегом на память висеть. Будет слово твоё меня обезоруживать И вот-вот на лопатки уложит совсем. Захмелею от слов… Они голову вскружат мне, Могут ранить, убить или взять меня в плен. Это странный тандем — тёплый ватник и кружево. Автомат и цветы… Это странный тандем.

195

196

Елена Недбайлюк Донецк Ноябрям Не пугайте меня, ноябри, я привита от мрачного сплина — за окном полыхает калина, в каждой ягодке — лучик зари. Перед вами ни в чём не повинна — тот огонь, что по скверам горит, поджигала не я. Алгоритм жизни-смерти в подобной картине. Ветер всхлипнет над этим огнём, покружит, искупается в нём, схватит горечь и в форточку бросит. Оторву календарный листок, подведу дел неспешных итог, и… закончится серая осень…

Межсезонье Фонтаны леденеют молча, упрятав струи до весны. Слышнее гвалт вороньих полчищ в борьбе за чем-нибудь съестным... Смеркается намного раньше, холодным светом фонари бездарно светят в окна наши — давно огонь в домах горит. С кустом безлистым сплетник-ветер шептаться вздумал и примолк — куст ноябрёвый нем до лета, какой от монолога толк? И я спешу скорей под крышу — печален вид пустых аллей, где всё отчётливее слышу: «Зима, сестрицу пожалей!»

Ноябрёвое У порога Ноябрь сострадания просит, В глубине серых глаз притаилась тоска. А в продрогшем саду обнищавшая Осень Обрывает с куста два последних листка. На одежде её запестрели заплаты, Ведь недавно она полыхала огнём, Два гроша золотых не успела потратить, Что ж, теперь прокутят их вдвоём с Ноябрём. Пробежал Ветерок любопытным мальчишкой, Бросил пригоршню брызг под распахнутый зонт. «Осень, сына уйми, расшалился он слишком!» Только мама твердит: «Не резон, не резон… Подождите ещё — подрастёт и окрепнет, И пойдёт в декабре в услуженье к Зиме. Вас метельной рукой отхлестает, как плетью. Что поделать — теперь неподвластен он мне». Мрак осенний давно прописался в квартире, Вновь толкает взглянуть на ободранный куст. Может с Осенью что-нибудь нынче помирит? Но пейзаж за окошком предательски пуст…

197

198

Людмила Некрасовская Днепр *** Пятак Луны в щель горизонта вбросив, Куплю билет — услышать поскорей, Как птиц живые нотки в эту осень Усядутся на нотный стан ветвей. Маэстро-ветер свой смычок поднимет, И потечёт, волнующе чиста, Неспешной увертюрой к сказке зимней Мелодия падения листа.

Незнакомка В продрогших нервных небесах видна осенняя усталость, С отяжелевшей высоты летит прощальный птичий звон, И так мучительно щемит листва, что кое-где осталась, И важно в сердце накопить тепло на пасмурный сезон. Ещё предложит листопад глоток серебряной печали, И слух смутит внезапный хруст хрустальных луж под каблуком… Мы столь горчащей красоты порой осенней не встречали. Она готовностью к слезам напоминает о Крамском.

199

*** Я прошу вас, друзья, обратите на это вниманье, Чтобы вас обмануть не сумело лихое жульё. Осень в карты играет с деревьями на раздеванье, И лишь ели и сосны выигрывают у неё. Ежегодно торгует она золотишком фальшивым. А как только надумает кто-то её задержать, Устилает им улицы, крыши домов и машины, Чтобы сбросить скорее и тотчас поспешно сбежать. А ещё она любит в доверие к людям втереться И слезливые байки рассказывать день напролёт. А когда от сочувствия ваше расслабится сердце, Настроенье хорошее сразу у вас украдёт. Люди, бдительны будьте, ведь осень лукава на диво! Ей не стоит показывать вашей души доброту. Но признаться хочу, что чертовка настолько красива, Что мы всё ей готовы простить за её красоту.

200

Алина Рейнгард Киев Маргарет Митчелл Ты не Скарлетт, и ты это знала прекрасно. Ты — другая. Думать завтра не будешь об этом вовек. В чём-то — слишком умна, В чём-то — трогательная, смешная, В чём-то просто — обычный, как все мы здесь, человек. Но ушла — не как мы, ты ушла, лишь закончив дело: долгих дюжину лет ты усердно творила свой труд. Ты смогла — унесли тебя ветром, а может быть, верой — «думать завтра» не стоит, подумаем сразу тут. Но, как Скарлетт, ты была хороша в том, в чём силы находила себе, и всё так же бежала вперёд… Мы безумно тебе благодарны, если ты вдруг не знаешь, милая, за роман, за побег — он случился вовремя. Вот. Я не знаю, что ты писала бы, будь ты дальше… Так — осталась в сердцах ты, рождённая в ноябре. То, чем ты жила — оно вовсе не было фальшью. Значит, вовсе не короток был, значит, вечен твой век.

227

202

Александр Самчук Харьков Погоди Неприкаянна ночь, беспросветна, у бессонницы снова аврал… Легковерная Муза за ветром увязалась, да он ей наврал. Мне бы стих сочинить тебе надо, но обиженно Муза молчит… и сижу я с пером над бумагой, у рыдающей воском свечи. Хоть порадовать хочется очень и отправить послание в срок, не рождает размашистый почерк даже пары рифмованных строк. Погоди, моя радость, немножко, — по ноябрьской позёмке бегу, чтобы, чувств не тая, под окошком «я люблю» написать на снегу…

Кто считал? Воздух стонет, надрывисто воет, горы выжжены все донага — В энный раз прорываюсь я с боем в окровавленных снах сквозь «Афган». …выбегаю из дома в исподнем, надышаться никак не могу… наплевать, что морозно сегодня и ноябрь утопает в снегу. Полыхает в груди не по-детски, боль такая, хоть криком кричи… в сновидении снова воскресли окружившие нас «басмачи». У брони, покорёженной взрывом, старшина умирает от ран, матерится Серёга надрывно с кожей тельник горящий содрав. Вчетвером оборону мы держим, остальных не поднимешь ребят… не теряя последней надежды, вызываем огонь на себя. По квадрату ударили «Шилки», прокатилась разрывов волна, два осколка мне тело прошили, в забытьё моментально вогнав …я стою у подножья высотки, боль не силах унять ни черта. Как же прав ты, Володя Высоцкий, говоря: «Кто считал, кто считал!..»

203

204

Несостыковки Уже на подступах зимы, листву последнюю снимая, ноябрь подстёгивает память тепло у лета брать взаймы. Ещё некрепок первый лёд, хрустит, как черепушки глины, но небо — пухом тополиным — на ощупь землю познаёт. Опять взывает карандаш пофилософствовать о вечном, а телу к станции конечной, как говорят, — рукой подать… Несостыковки боль по мне состав со скрежетом пустила, как будто заживо с «винила» лопата соскребала снег… Шагая, кутаюсь в пальто, прохожим вглядываясь в лица… невольно тянет застрелиться от взглядов их, да век не тот. Хотя, ведь дело-то во мне и философии паяца: с утра не хочется стреляться, а к ночи сил на это нет

Татьяна Тан Дружковка, Донбасс Метёлочная песенка Упавшую листву сметает дворник, Как будто бы листает нотный лист. У незатейливости свой поклонник: Шор-ш-шур, шор-ш-шур, — Напев метлы размеренно речист. Каштаново-кленовый звездопад Завьюжил золотистою метелью. Метла усердней станет во стократ: Шор-шур, шор-шур, С ноябрьскою сражаться канителью. Шор-ш-шур, шор-ш-шур, Шор-ш-шур, шор – ш-шур. Остервенев, с утра и дотемна, Скребёт асфальт, метя нанос и лужи. Метёлочная песенка проста: Шор-ш-шур, шор-ш-шур, А листопад безудержно всё кружит…

205

206

Ноябрьское Кто поверил, что осень печальная? Сколько света и золота в ней! А над миром плывёт «Величальная» На венчании дочерей. Покрова́! И уже отневестилось. Засвадьбила ноябрьская ширь. И стихи станут новыми песнями В струнах скрипок и лир. Миротворицей с тихою негою, И блудницей к исходу пути, Первой или последнею вехою — Не сбежать–обойти… Кто сказал, что слезой осень выльется, Ностальгия нарушит покой? В птичьем крике отчаянье слышится — Вслед зовут за собой… С листопадною вьюгой неспешною, Напоследок дорогу крестя, Отшумит, и святая, и грешная… Только я не судья…

Ноябрь Ноябрь… и в луже лист осенний, Светила блёклое пятно, Вальяжно бродят тучи-тени… Ноябрь… вот так всё быть должно. Грач чёрный, словно чёрный вестник, В слезах унылое окно… И в скрипке ветра струны треснут Надсадно, жалобно и зло… И непогодная усталость На лоскутки всю душу рвёт. Для счастья хватит крохи малой — Звучанья рифм, напева нот. Открою снова томик Блока, Сменяют краски скучный тон. Ноябрь отступит… он далёко, Как дым, мираж, осенний сон.

207

208

Антонина Творина Славянск Неспешный месяц Неспешный месяц — листопад*… А осень — в роли стриптизёрши — снимает медленно наряд и ёжится плечом замёрзшим с непроницаемым лицом: ни капли слёз, ни капли страсти. Кленовый сморщенный листок испортил ей наряд цветастый. Вода — потёртое стекло — рябит под сгорбленною ивой, покроется белым-бело туманно-снежною подливой. Пройдёт ноябрь, пройдёт и боль — зима введёт анестезию. Обиды скроет полироль прощения. Начнётся зимний спектакль безжизненных гримас в сопровождении оркестров метелей, вьюг, колючих масс. Но нам с тобой не будет места на этом празднике зимы, обутой в валенки из фетра, пока не выплеснем из тьмы ночей обиженное лето. _____________ *листопад — ноябрь (укр. )

Людмила Шарга

209

Одесса Тёплый ноябрь Удивительно тёплый ноябрь этой осенью щедро отмерен, не досказана сказка, но я в продолженье — по-прежнему — верю. Оттого что дожди в дневнике всё идут и идут между строчек, карандаш неподвластен руке, и сбоит неразборчивый почерк. Каллиграфия ранней поры проливными дождями размыта, и оборванных строчек костры гасит время — безжалостный мытарь. А казалось — любую — бери, созидай свой мирок под часами, до утра погаси фонари и туман назови парусами. Ничего, что не видно ни зги, всё туманное станет прозрачным, а наскучат туманы — зажги одинокий фонарик маячный. Изменяя и сущность, и суть, намывается свет по крупицам, не его ли в стихи принесут по весне перелётные птицы. Где-то там, за оконным стеклом прорастёт стихотворная завязь. Скажешь: сколько воды утекло, а стихи, как ни странно — остались.

210

Нерифмованная осень Моя нерифмованная осень походит к концу. В ней каждый сон в руку, бессонница — в стихи и в ребро. На каждый десяток масок — по одному лицу, в каждую ночь проливается слов негромкое серебро. Забудь о стихах — шепчет осень — прервись на жизнь, сделай глоток, смотри, как светло и тихо: тёплое море, тёплые дни и ночи. Черта, что ты подвела — ещё не итог, жизнь продолжается, хочешь ты — или не хочешь. Смотри, молодой виноград заплетает твоё окно, теперь в нём не только закаты — резные листья горят, утром и в полдень — сумерки, пополудни — темно, и дым синий — вечерний — рассеивает свет уличного фонаря. Сделай глоток — увидишь, как зима добирается в город на перекладных: ветер северный, ветер южный, туманы, дожди и снег. Тысячи чьих-то желаний, тьма подарков только одних, правда, их — как всегда — конечно, не хватит на всех.

211

Тот, о котором просила ты — ещё не готов. Где-то в чертогах Рода прядётся тонкая нить — долевая — свиваясь в узор судьбы, становясь обычным холстом, серым льняным рядном — ни срезать, ни изменить. Не бывает так, чтоб жили долго и счастливо, и умерли в один день, а если случается — то в сказках, и то — далеко не в каждой. Твоя утлая лодочка не за тобой плывёт по воде, не торопи события. Всё случится однажды. Случится само собой, а сказки — ложь — ты же помнишь, сказки — только намёк, на то, как могло бы быть — но никогда не будет. Не станет. Так шептала мне осень, подливая рассветной горечи в остывший чаёк, и листала страницы будущего, листала, листала…

212

*** Прошлое нам только предстоит. Ольга Ильницкая Осенний дождь идёт и говорит, что прошлое нам только предстоит, накроет, настоящее отнимет, а будущего нет — как нет — в помине, но есть дорога: длинный коридор до самой дальней из опочивален, сквозь двор, сквозь сад, что листьями завален, сквозь тишину, сквозь вечный разговор о вещих снах, о листопадах вещих. А осень перетряхивает вещи — старинный молью траченый ковёр. Мчит пара вороных во весь опор — не царская, но всё-таки, охота, и беспричинно грустно отчего-то. Не утихает бесполезный спор о мимолётном, вечном и грядущем, его вести пытался всяк идущий. Но наша память — бочка данаид: и радости, и горести свои несём в неё, пытаемся запомнить, чтобы до края пустоту заполнить, от сотворенья мира счёт ведя, не слышим откровения дождя. Ещё немного и ещё немного, и вот стоим у нового порога. Охота — стоп. Затравлена лисица, Не выдохнуть и не остановиться. Всё заново — всё с чистого листа, и память неподъёмна и пуста.

Сергей Шелковый Харьков *** Сухой ноябрь. Желтеет облепиха собором спелым каталонской лепки. И Гауди Антоний дышит тихо сквозь сизый сон пырея и сурепки. Куст облепихи празднично и густо и ягодами полон, и шипами. Да будет жить, — в царапинах, — искусство, как раненая нежность между нами. Да освежит язык мне лёд облатки — осеннего ковша кружок подмёрзлый, и нищих туч холщовые заплатки да светят над зрачком речушки Ворсклы! Лимонный храм, предтеча каталонца, колючий арлекин, сорочьи тризны… Чем ближе стынь, тем кровней проблеск солнца средь терний, желтизны и укоризны.

213

214

*** Когда допью до дна бутылку «Винья Круз», багряноцветного испанского нектара, наброшу куртку и в дорогу соберусь за новой дозою бодрящего товара. До винной лавки — километра полтора по ноябрю и по промокшему гудрону, где листопадных леопардов детвора прильнула шкурками к погибельному лону. И ливень чёрный отшумел, и ночь прошла, но с каждым утром крепнет пагубы угроза. И проглотили языки колокола, и всё слышней дурных предчувствий «Лакримоза». Вернувшись с холода, глотнёшь разок, другой слегка горчащей благодати виноградной. Была по факту жизнь и трезвой, и хмельной, но дорогой! И остаётся ненаглядной — и этим, кажется, насквозь предзимним, днём, где вечный грех флиртует с новою заразой… Где, словно ангел падший, втоптан в чернозём ещё вчера паривший лист золотоглазый…

215

*** Мелких куплю хризантем на продрогшем базаре, белых и жёлтых возьму за доступную цену. Глуше, темнее ноябрь. И в багряной гитаре смолк листопад, не простивший тумана измену. Вот уж и снег приходил. На асфальт до рассвета сыпал колючею манной, сухою крупою. Отроду в долг не беру, не приму и совета, как зимовать-куковать да смиряться с собою, с исчезновением птиц на ограбленных ветках, с мутью во взоре торговцев, хороших и разных… Коль и оставлю я что-то в коротких заметках — долгие льды и снега перегонов опасных меж А и В разбиенной на части отчизны, меж крепостями железолюбивой державы... Жменю цветов сам себе принесу — не для тризны за упокой, но для страсти, живой моложавой — стебель полынный размять и вдохнуть среди стужи… Выгнулась мёрзлая тьма от Яги до Солохи. — Вот и затеплю цветка золотник. И к тому же: крепнет созвучье речей о несдавшемся муже с речью об отроке, спасшемся в чертополохе…

216

Пейзаж Когда бы голос мне, чтоб тоном выше спеть арию невольного паденья когорты, лишь себя и победившей, сквозящей на ветру дырявой тенью! Чтоб спеть псалом осеннего суглинка, обломанных подсолнуховых палок… Над письменным столом висит картинка: пейзаж родимый — и любим, и жалок. Простор запойный вынимает душу и пьет её и за́куси не хочет. На мокрую, в колючих ветках, грушу садится ворон, крячет и клокочет. Сорвись картинка наземь, рамка тресни — семь месяцев пейзаж в грязи и саже раздоры умножает на болезни… Одно и лечит — ветровые песни: «Не вейся надо мною, чёрный княже!»

Порыв стужи Ветер ноябрьский шальной налетел, наколотил яснобоких каштанов. — Словно плоды марсианских баштанов, светятся россыпи глянцевых тел. Ветер внезапный, богемная блажь, дерзкою стужею брызжет на листья, треплет ветвей многоцветные кисти, рыжими крыльями режет вираж. Кличет, бродяга, всю голь на гульбу охры, кармина, цыганского злата. Осень тревожною чакрой во лбу, крупно-зернистой строкою богата… Травы охрупчит студёная тишь, остекленеют до Пасхи лягушки. Заиндевелых каштанов игрушки стащит в нору острозубая мышь…

***

217 М.

Пахнет утренний чай имбирём, бодро-резким, пронзительно-пряным. Золотого настоя глотнём вопреки оловянным туманам. Пригубим, драгоценный мой друг, корневого сакрального зелья, сын и внук мой, любовь без разлук, свет в окошке на склоне недели! Как я жду каждый раз наших встреч, уик-энда, двух дней воскресенья! Где над миром сгущается смерч, там двух наших ладоней сложенье дарит нам молчаливо, без слов, нечто больше печали осенней — чашку чая, соломенный кров и над розой ноябрьских ветров окликающих ангелов пенье…

Из окна на третьем этаже Солнце, ноябрь. Из натопленных горниц в кроны раздетые глянув, чуть вниз, встретишь на ветках лишь пепельность горлиц да травяной колокольчик синиц. Зябкое солнце осенних морозов. Вязы светлей без опавших одежд — в них и пронзительной ясности проза, и неутраченность рифм и надежд. Трепет молчанья, сменившего гомон, крыльев студёного воздуха взмах. С тонким колечком озябшее горло — нежная горлица в голых ветвях…

218

Могила Григория Сковороды В тот день к нему вернулась сила. Светился воздух, как слюда. И вырыл он себе могилу под голой липой у пруда. Был ясен день, граничный с тьмою. И он, спокойно прозорлив, дубовой палою листвою сырую яму застелил. Далёкую слепую лиру, вздыхая, слушала вода. Тянулся долгий шлях по миру и вот привёл его сюда. Здесь дуб и липа встали рядом, усталость дум его укрыв. И плыл горчащий запах сада через пруды в сплетенье ив. Здесь он — под ярким небом нищим, средь тихой охры ноября. Здесь он… — Как прежде, вечность ищет в земном. И знает, что не зря. Нет, мир души его высокой не изловчился изловить — живой строкою над осокой осенняя блеснула нить.

222

Надежда Жандр Корсхольм Ноябрь …И как в воде по Павловску мы бродим , ныряльщики на дне воспоминаний . И медлен каждый шаг и долог, и можно повторить: вот мы сейчас… вот мы сейчас с тобой, одновременно, вне времени тяжёлого, пространства, в той осени… в той осени живём. Туман — твои глаза. Мои глаза слепые от слёз и ветра, сковывает нежность и ласковый Дассен… И камни глаз дороги под ногами… И этот вечный фильм который раз, уже который раз — о невозможном… Он о тебе самом, о мне самой, о нас, таких счастливых и случайных, и можно повторить: с тобою мы сейчас, с тобою мы, и мы стоим, склонивши друг другу головы. И в этом столько правды, что небо выгибается дугою, скрывая нас, храня, благоговея… И в этом столько боли, столько боли, — фонтаном сердце, каплями дождя по зонтику стекает. Мы под ним, и что-то беличье в руках твоих озябших, и наше смешано знакомое дыханье, и мы с тобой… о, мы с тобой… молчим…

*** Звук поздней осени в глухую пору. Транзитом пробегает Марс. Любая перспектива, особенно осенние пейзажи из облетевших веток и сырости сквозь линзы слёз — невидимой рукой через бинокль тумана проступают. И видится: листвы любовный трепет — последнее и робкое признанье земли ещё суровым небесам. Тяжёлый взгляд небес из-под нависших, набрякших и мохнатых серых туч, их недовольство, вызванное ветром. И — тишина земли, заплаканной и ждущей, когда Отец Покоя снизойдёт и грешницу безгрешную утешит, и уврачует раны белым снегом, и долгим сном сомненья разрешит. Свершилось! Осень! Время пахнет мёдом. Настой хвои, коры и бурых листьев она в пруду мешает помелом, тихонько воет и тихонько плачет, колдунья, предсказательница ветра, жары и стужи, он тебя не любит. И, завернувшись в тёмный плащ, бряцая скорлупками, сухими семенами путь осыпая, собирая клюкву, она уходит. Поздно, очень поздно…

*** Вечерели древние стволы. Вечерели с твёрдою корою Пористые складки ранней старости И глубокие провалы древ поющих. Этим пеньем, шелестом, зовущим Осени чарующие шалости, Загрустили смутною порою И — застыли. Гости близкой мглы.

223

226

Софья Оранская Париж Ноябрь странный на Земле Затихший наглухо Париж. Пустые в ноябре витрины. И голуби молчат из ниш. А были Богом мы любимы. Вся тварь Божественную суть В себе хранит. Но, может, кошка Бездомная, в мечте прильнуть К той мокрой, ласковой ладошке Имеет Её больше, чем...? И как любовь мы потеряли? Ноябрь странный на Земле. И мы ль себя не обокрали?

Со-Причастность Есть Со-Причастность камня и печали К опавшим листьям сада Тюильри, И безответность ласковая дали Аллей парка Мансо. Здесь Год Земли В круг сходится у озера Рассвета, И воздух влажен и насыщен в Ноябре. И хочется дожить нам всем до лета. И так мечтаем мы об истинном Добре. Есть Со-Причастность Сены и фонтанов К потерянному счастью и к «Люблю!», И к безответности красивеньких обманов, И к скорбному под Небом Ноябрю. Всё есть Со-Единение, Соборность, Со-Измеримость, Со-Печальность. Но — Мешает Все-Слиянию Все-вольность, И мучимы все вместе — оттого Что Со-Причастность Миру мы забыли, Где грозы съединяются с душой. И потому мы тратим праны силы — Борьба с тем призраком — не ухватить его лушой. А ведь Победа так проста: Со-Единенье. Ноябрь в пламени, как Средние Века. Но он пройдёт. Снесёт его теченье. И отдохнёт от тьмы уставшая Земля. Примечание от автора: «луша» – авторский неологизм. От франц. слова « louche» – 3 значения: 1) разливательная ложка, ковш 2) о человеке – смутный, двусмысленный, не вызывающий доверия, тёмная личность 3) о чём-либо – тёмное, неясное, нечистое дело.

227

228

Елена Улиссова-Пианко Париж Ноябрьский анчар

Ноябрь 2020 года накатывался волной. Поздним утром Маша Приамова распахнула окно в сад. Душистая сырость осени… Привкус солнца и света сменился привкусом влаги и темноты, однако ещё не пришла пора строгих чёрно-белых линий зимы. Любимая берёза постепенно оголялась и золотилась мелкими листьями. Стройный, чуть узловатый книзу ствол белел прочной эластичной корой. «Осенью свет дарят деревья и цветы», – промелькнула мысль, и Маша спустилась в сад. Лето уступило свои владения осени. Потускнев лепестками, зябко жались розы, поблекли похожие на изящных мотыльков розовые цветочки гауры, пожелтели и склонились долу высокие травы. В пропитанном влагой холодноватом воздухе разрослись, соседствуя и соперничая друг с другом, астры, далии и хризантемы. «Удивительна ваша стойкость и выносливость», – думала Маша, срезая секатором пышные цветы для ваз, – недаром вы – дальневосточные пришелицы». Звёздной пылью назвали китайцы астры, символом солнца стала для японцев хризантема. Красно-белые, ярко-жёлтые, бордовые, розовые красавицы веселили глаз излишеством красок. В их мощных махровых шапках, состоящих из множества лепестков, трудно было узнать скромную прародительницу: ромашку с жёлтой сердцевинкой и белыми лепестками. «Второй волной захлестнул Париж осенний карантин. Что же? Снова, как в первую волну, запереться за воротами? – вздыхала Маша. – Астра – давний солнечный подарок из Китая, новый дар в 2020 году – губительный ноябрьский анчар».

229 И вспомнилось ей, как во время весеннего карантина помогал бороться с тревогой и одиночеством неугомонный горластый воробей. Пришелец строил на участке гнездо. Он сражался, боролся и не унывал. А трудностей у него хватало: то ветер, налетев жёстким порывом под карниз дома, бросил на землю часть гнезда, и бедолага-строитель, взъерошенный, с разлохмаченными от резких струй воздуха перьями, цеплялся за остатки повреждённого гнезда. Терпеливо, не сдаваясь, втягивал он их под навес; то он часами суматошно орал на коньке дома, прогоняя противников из своих владений, а иногда и сражался с невесть откуда налетевшими зелёными попугаями, громадными и нахальными. Они с издёвкой, как казалось Маше, смотрели с веток деревьев на его страдальческие пикировки. «Победим, выселим!» – говорил их насмешливый вид. Всё же наконец, устав от его настойчивости, попугаи улетели прочь. Бравый, хлопотливый и энергичный, воробей был наглядной антитезой безнадёжной грусти. «Не падай духом, ушибёшься», – как будто советовал он. В награду за неиссякающий оптимизм Маша кормила воробья шариками из жира и семечек. Наконец он справился со своей миссией – выкормил птенцов – и улетел на свободу. В свою очередь, пусть и не свобода, но полусвобода пришла к Маше. После трехмесячной весенней изоляции было разрешено путешествовать по Франции. Стремительно пересекла она холл Монпарнасского вокзала. Каблучки летних туфелек отбивали ритм в унисон резким звукам строительных работ: вокзал спешно чинился. Про себя (не вслух же, примут за помешанную!) она напевала: «Полуволя краше, чем неволя, воля, ля, ля, ля». Поезд на Нант, третий полупустой вагон. Место рядом осталось не занятым. Удобно расположившись, Маша рассматривала пассажиров. Вот сидит мужчина, сосредоточен, подался корпусом к компьютеру, утонул в работе, и его спина выражает напряжение; вот молодая мать баюкает младенца (чем не Богоматерь?); вот пожилой человек украдкой стягивает маску, и его одёргивает проходящий контролёр: «Что вы, Господин!»

«Ах, эти маски! Под ними стёрлись индивидуальные черты, лица лишились оригинальности и своеобразия. Как мне нравится живая мимика детишек, не срытая защитными «намордниками», как хочется любоваться радостным устремлением детей к переменам и открытиям!» – рассуждала Маша сама с собой. Времени было предостаточно и сладко было думать о других масках, праздничных, маскарадных. Вспомнился Версаль, грандиозный бал-маскарад на шестьсот персон 25 февраля 1745 года в честь помолвки Людовика Фердинанда и инфанты Марии Терезы. Людовик Пятнадцатый и семь придворных появились на балу в одинаковых костюмах дерева тиса. Трудно было узнать, кто из этих статных мужчин король. И всё же при помощи подсказки слуги, Жанна Антуанетта Пуассон, представшая на маскараде в облике богини Дианы, поохотилась весьма успешно. Очарованный прелестью и умом маскарадной Дианы, король возводит Жанну Антуанетту в ранг фаворитки. Так Мадам Пуассон, ставшая позже Мадам де Помпадур, вошла в Версаль. Сообщение машиниста прервало Машины мысли: «Через несколько минут поезд пребывает в Нант», – и эхом отозвался озорной детский голосок: «Дамы и Господа! Желаем хороших каникул и приятного отдыха!». Зазвенел, зашёлся радостным ребячьим смехом микрофон. Вокзал Нанта. Многолюдно и шумно. В предвкушении предстоящих приключений, Маша проверила адрес на мобильнике. Послание СМС от владельца снимаемого домика было неожиданным: «Мадам, извиняемся. Срочно выезжаем в Ренн. Ключи от дома у соседки. Вернёмся через три дня. Советуем посетить рыбацкий посёлок Trentemoult». «Парижское одиночество перебралось со мной в Нант», – огорчилась она. После многолюдья вокзала — пустынная тихая улочка. Злая собака за забором без намордника угрожающе показывает в гримасе зубы. Рядом с ней беспомощная старушка с любопытством провинциалки рассматривает Машу. К счастью, ключи вручила другая соседка, тоже не отличающаяся приветливостью. Но вот небольшие злоключения остались позади, и Маша открыла заветную калитку. Маленький садик радушно встретил её. Казалось, природа не сдерживалась в нём каркасом человеческих желаний и ограничений.

230

Папоротник приютился за мощными листьями каллы, 231 гортензии толкали друг друга розовыми и голубыми цветами – кому из нас отдадите первенство? За зелёно-белыми листьями кизилового дерева стыдливо пряталась давно некрашеная скамейка. Водоём надёжно укрыл кружевной зелёной ряской водных обитателей. Лишь бронзовая лягушка, склонившись над водой в вечном прыжке, общалась с его жителями. Крупная лиана кампсис обнимала своими ветвями изношенный гамак, прятала его старческую некрасивость за гроздьями яркокрасных цветов. Около гамака на верёвке висели выстиранные майки. Нечто родное и знакомое почувствовала Маша в вольно раскинувшихся травах. Этот нантовский садик, где садовник минимально вмешивался в жизнь растений, сразу стал ей дорог. Похоже на русский пригородный участок: те же старые скамейки, верёвки с бельём, обветшавший гамак, та же отрадная прелесть мнимого запустения. Сколько лет она не была в России? Лет десять? Здесь, в этом крошечном французском садике, её кольнула ностальгия и мучительносладко вспомнилось русское приволье. На старой скамейке она освобождалась от французской упорядоченности. Домик, покрашенный в жёлтый цвет с сиреневыми ставнями, глядел в сад одним оком. «Сказочный домик, избушка-одноглазка, – улыбнулась Маша, – куда меньше фасада русской избы с тремя оконцами». Осторожно, боясь разочарований, она отворила дверь. Линолеум с чёрно-белой графикой, минимализм в оформлении прихожей и комнаты: громоздкие вещи не вместились бы в это тесное помещение. Стенка-шкаф из лёгкой фанеры со стеклянными дверцами, раздвижная тумбочка-книжка как будто перекочевали в Нант из советской фабрики. Только огромная величественная кровать (катайся по ней из угла в угол) напоминала о французском быте. «Сюда бы лучше диван-кровать, чтобы не нарушалась гармония компактных предметов в хрущёвском стиле, – подумала она, – а ещё лучше душку-раскладушку, «волшебную койку», как окрестили в советское время это брезентовое чудо». Она открыла нижние ящики в стенке. Кухонная посуда, бокалы для вина, салфетки, книги…

232

Всё вместила стенка, совсем как на родительской даче под Петербургом! Не хватало лишь маминых клубков шерсти да спиц для вязания и мурлыкающей кошки! Вещи улыбнулись Маше, пьяня воспоминаниями и напоминая детство в России, лучезарное, ликующее, летящее. Хозяева-неведимки оставили яства: хлеб, солёное бретонское масло, яблочный сок, домашнее персиковое варенье. Не было лишь скатерти-самобранки. Колдовское, пленительно-сказочное общение с незнакомцами, преображающее обыденность и дающее простор воображению. И тут она вспомнила, что в СМСке был указан рыбацкий посёлок со странным названием Trentemoult (Могучая Тридцадка). На морском трамвайчике добралась туда за десять минут, узнала, что, по преданию, тридцать отважных скотников в девятом веке спасли деревню от викингов. Жилища рыбаков в Trentemoult, где испокон веков обитали одни и те же семьи, превратились в тщательно отреставрированные дачи. Маша пленилась картинностью и пестротой поселения. Вот к бирюзовому дому прижимается боком тёмно-синяя стена цвета королевской мантии, вот белая дача с алым обрамлением окон дивно гармонирует с алым фасадом соседа. Некоторые светло-жёлтые здания с сиреневыми ставнями выглядели старшими братьями домика, в котором она остановилась. Были ли их владельцы художниками, умело сочетающими оттенки тонов? – гадала она. Вдоль набережной она набрела на большие часы без стрелок на обветшавшем доме. Скульптор Роман Сингер выразил проектом ужас конца: «неотвратимое разрушение здания, бег людей и предметов к своему исчезновению». Это звучало также пессимистически, как и русская пословица «мы убиваем время, а время убивает нас». Мрачный, зловещий подарок деревне! И всё же часы без стрелок символизировали для Маши хрупкую, недолговечную, но победу над разрушением. В Trentemoult время милостиво остановилось для неё, наградив коротким, томительно-нежным счастьем. Возвращаясь на морском трамвайчике в Нант, Маша по-детски прощалась с домами посёлка:

«До свидания, трёхглазки, двухглазки и одноглазки! 233 Пленяйте путешественников своими очами». Она повторяла тётину песенку: «вот стоит домик-крошечка, он глядит на мир в три окошечка». Как ни привлекательны были туристические прелести Нанта, скромный домик и его обитатели больше всего заполняли машины мысли. Почему она нашла в комнате книги с иллюстрациями Врубеля, Левитана, Шишкина? Проходящий ли это интерес образованных французов к русской живописи, или же за этим кроется что-то другое? Почему они советовали посмотреть рыбацкий посёлок? Она терялась в догадках. Были ли их предки рыбаками, или же отважными мореходцами, или бесстрашными, жестокими корсарами? Кто знает, может быть, в борьбе Франции и Англии за торговые преимущества их прадеды охраняли французские суда от неприятеля? Ведь Нант гордится своими корсарами восемнадцатого века: Жаном де Грабоссом, Вие и гениальным моряком Жаком Кассаром. Вдруг стрелки машиных часов бешено закрутились. Пора было возвращаться в Париж. Третий день подходил к концу, а владельцы так и не появлялись. И снова СМСка: «Если не успеем приехать, оставьте ключи в почтовом ящике». Неужели её желание не сбудется, и встреча не состоится? Маша разочарованно убирала комнату, складывала вещи в чемодан, поправляла волосы перед зеркалом, проверяла билеты и маску в сумочке. Через пятнадцать минут надо выходить. Она присела на край стула – на счастливую дорожку – и тут услышала звук открываемой двери. Они! Улыбающиеся лица без масок, оба стройные и высокие, один – брюнет с усами мушкетёра, другой – блондин с короткой стрижкой. Представились: Иван и Ломан. Выношенный за три дня вопрос сорвался у Маши: – Вы имеете какое-то отношение к России? – Там жили наши прадеды. И блондин добавил: – Я – Лефорт. Вы знаете моего предка Франца или Франсуа Лефорта?

234 – Сподвижника Петра Первого? Неужели? Маша задохнулась от огромности случившейся встречи не просто с милыми людьми, но с самой русской историей. Томительное ожидание чего-то необыкновенного разрешилось короткой фразой: «Я – Лефорт». Раздавленная громадностью происходящего, она пробормотала: – Надеюсь, что это только начало нашего знакомства. Спасибо вам и судьбе. Интуиция не подвела Машу. Нет, Лефорт не был нантским «морским волком», но куда выше – вице-адмиралом строящегося военного флота русского царя и генералом русской армии. И в гневе, и в веселье Пётр Первый был необуздан и громаден. Любовь его к верному соратнику и другу по пирам буйна и бесконечна. Простота нантовского домика показалась Маше близкой советскому минимализму. Но не уходила ли эта безыскусность в Петровский век? Известно презрение русского царя к роскоши и изысканным вещам. Петру были любы тесные помещения с низкими потолками и самыми необходимыми предметами: с голландской печкой, матрасом, шкафом, куда можно убрать матрас, с непритязательной посудой. Сильнее, напористее наступал теперь ноябрь. На дорожках парков волной вздымались от ветра пунцовозелёные, пурпурно-жёлтые листья клёна, смешанные со светло-жёлтыми листьями платана. Опавшая листва печально пела под ногами редких прохожих. Лишь хризантемы и астры не пугались непогоды и горделиво распускались, красуясь своими многочисленными лепестками. В эти ноябрьские дни новых испытаний для человечества Маша надеялась, что её корабль проплывёт между водоворотом Харибды – ядовитым анчаром – и печальной осенней волной карантина, подобной вновь появившейся Сцилле, и снова пребудет в нантовский порт для дальнейших встреч с Иваном и Ломаном.

238

Ольга Белова-Далина Литомержице *** Мне ждать тебя — сомнительный резон. Так ждут неутешительных известий, пеняя на кошмарный сон и неприязнь созвездий. Тебя любить, и вовсе, смысла нет: не стану я любить муар тумана и недоультрафиолет — сквозь неба оловянность. Не медли, уступая декабрю бразды недолговечного правленья, о неудачник и бирюк — последний из осенних!

*** Про любовь теперь уже не буду голосить ни взглядом, ни строкой. С дыркой в сердце неваляшкой-вуду Удалюсь на праведный покой. Ноябрям — унынье да простуды, жёлтых роз непереживший сад, в никуда ведущий ниоткуда у порога павший млечный тракт. Дым над домом. Пусть камин — не печка — всё одно! Темнеет листьев медь. В день такой и глупо, и беспечно напрошусь однажды умереть.

239

*** Ах, как блистательны, как ярки слова бывают человечьи — слов канделябры (и огарки), пожары — пламенные речи. А мне нужнее, мне всё проще понять несказанное слово ручья и детский лепет рощи, и то, что шепчет старый Ловош*, и страхи обмелевшей Эльбы, невысказанные, и песни осипших легкокрылых эльфов — моих ноябрьских депрессий… _______________ *Ловош — гора в Чешском Серединогорье.

240

Людмила Свирская Прага *** Пусть отпускает осень, как вина, — Неторопливо, нехотя, натужно… Орфей, не оборачивайся на Тень прошлого и будущего… Душно Ползти по коридорам ноября В который раз: чем дальше — тем длиннее. Мне кажется: зима случится зря. Зря снегопада небо ждёт, бледнея, Хотя на рыжих клумбах седина Давно уже поблескивает строго… Орфей, не оборачивайся на Потерянную в сумерках дорогу, Надежду, и удачу, и тоску (Они все вместе осенью нередки)… Ноябрь нас обрывает по листку, Пока мы на одной теснимся ветке… Орфей, не оборачивайся на…

*** Бывают частенько, наверно, Такими ноябрьские дни. Вся осень — в стакане глинтвейна. Вдохни напоследок. Глотни. Ни «щедрая», ни «золотая» — О ней не сказать. И весну Припомнить, чтоб голос — растаял В твоём телефонном плену. Не то чтобы осень — мешает. А просто случается зря. Душа неизбежно ветшает Навеки к концу ноября.

241

*** Ноябрь, ни в чём не виноватый, Нелепо жмется у порога. Я точно помню, что когда-то По жизни шла вполоборота, Глаз от тебя не отрывая… В тупик вела моя кривая. Я, скомкав, жизнь свою под ноги Тебе была бы бросить рада… Но ты… ты шёл не по дороге… Увы… моя persona grata. И вот теперь, когда десятки Стран, лет и истин за плечами, Таких же горестных и зябких, Как то далёкое молчанье, Теперь, когда я понемногу Пришла к согласию с судьбою, Вернулся ты на ту дорогу И снова тащишь за собою — В ад ожидания бессонный И вечный холод межсезонный, Давно оплаканный — без воя, Давно оплаченный с лихвою… Жила годами без наркоза… И потому — ты слышишь? — поздно! На сердце боль прожгла дыру: Ещё немного — и умру… Ты слышишь? Поздно…

242

Ирина Силецкая Прага Поздняя осень Над томительным процессом расставанья. Осень поздняя расставила все точки. Зажигает хризантем огни-цветочки, Погружает листья в бездну увяданья До последней слабой жилки, корешочка. Кисть рябины, потерявшая упругость, Цвет и красоту, горчинку, сладость, Для озябших птиц теперь она лишь в радость, Те в ветвях пируют, потчуя друг друга. Будут ягоды по капле долу падать… Я ноябрьский листолёт приму душою, Стихопад я в каждой осени приемлю И словам с высот небесных молча внемлю, Окружённая немою красотою — Осень споро одевает в охру землю. Это золото молчанья, зрелость звука Так созвучно с песней трепетной поэта, Увертюра и жара объятий лета Увенчалась главной темой сплина-скуки И дождей осенних грустных пиететом.

243

Не видно конца Не видно конца этим сумрачным дням, Не слышно конца завываниям ветра, Не верю я этим предутренним снам, Надежду дарящим из жёлтого спектра. Я жду перемен. Ожиданьем больна, Не верящая в чудо выздоровленья, Расстелет скатёрку из серого льна Природа над миром и ждать исцеленья, Предложит за этим богатым столом, Украшенным листьями и урожаем, Осенним дождём запивать то ли зло, Мечты ли о счастье, потерянном в мае. Богатство листвы сметено за забор И там захоронено вместе с навозом… Бесценное вновь превращается в сор, И мир не спасти неудобным вопросом. Сменив удивленье на грусть и тоску, А пылкость надежд на печаль-обречённость, В компостную яму подсыплешь песку, Гасить — так гасить неумёху-влюблённость. Порывы души затихают к утру, Ведь даже металл ощущает усталость. Как прежде не раз, эти мысли сотру, И не надавлю, как обычно, на жалость.

244

Осени краса Лохматые ржаные брови Осенний куст нахмурил. «Ждать…» — Траве пожухлой шепчет. Горе Тому, кто не мастак мечтать, Тому, кто погружён в унынье, И охи-вздохи о былом. Пускай не блещет солнце ныне И не щедра земля теплом, Пусть ветер отхлестал нещадно Деревья, и теперь пусты Их ветви, но летят, прохладно Садясь на руку, жёлтые листы… Зато весь мир украшен позолотой, Сусальным золотом — пригорки и леса. И взводы листьев, батальоны, роты — Вперёд и в наступленье! О, краса! Природы величаво увяданье, Деревья голые, одетая земля… Янтарь каштанов — чудо-состоянье, И всё для человека, только для Его короткого земного жизни мига, Как утешенье за короткий этот миг Дарует осень Бог… Ведь жизнь — интрига, И не понять её, и не постичь…

Мамина осень В Феодосии дожди… Ветер в спину дул попутный. Мы по набережной шли, Было тихо и уютно. Модной тросточкой под гжель Мама листья ворошила… Неужели, неужель Осень жизни наступила? Осень ранняя — моя, Осень поздняя — у мамы. Что тут плакать и стенать — Двадцать восемь между нами… Я — девчоночка совсем Рядом с мудрою Мадонной, Но полно есть общих тем И вопрос любой затронуть Можно с мамою моей. Хоть не ладит с интернетом, Ходит только с козырей — Дамой, королём, валетом. Быстро может всё понять И совет дать мудрый, дельный, И последнее отдать. И упрямый, как и цельный, Бог характер дал, в глаза Правду-матку лихо рубит, И её не удержать, А потом: «Что скажут люди?» За характер непростой И за сердце золотое Маму я люблю! Герой — Мама в жизни, но порою Загрустит она опять — Осень, возраст и ненастье… Что тут плакать и стенать? Осень жизни — тоже счастье.

245

248

Галина Крётэньи Лозанна *** Свет растворяется впотьмах — беглец, кочевник, рассветы выцвели — их затянула хмарь, год замирает в ноябре, в поре ничейной и у ворот в декабрь стоит, как пономарь. Год истекает ноябрём (был — беспредельный!), с мешком намерений благих, не перечесть — декабрь твердит своё, как шеф, как понедельник: успеть, свершить и в то же (помнишь?) платье влезть. След лета бабьего лес разметал по всполью, рыжеют пряди между крон ещё живых, год поседевший засыпает сумрак солью и хну октябрьскую смывает с головы. Теряя день, теряясь в сумраке белёсом, ноябрь мечтает в ноябре быть декабрём, — и засверкать, и разукраситься, а после хотя бы раз уехать в лето, дикарём.

*** Но-я-бррь… я ною ты ноешь мы ноем, приплыл бы ковчег с незапятнанным Ноем, — но где те ковчеги в смурных ноябрях. Брешь в крыше забрезжит, и бредишь в ознобе: он там — с Божьей тварью, с занозой-зазнобой, а тут — ноябрит, трахеит и всё зря. Зайдёшь в гардероб — робы нету, раздета душа сквозняками, бродяжкой по свету — дрожит на галере, на выставке Ню. А ей бы туда, где в привольности волглой, под ветром настигнувшим — с Ладоги, с Волги, уходит Поэт по седьмой авеню.

Париж 13.11 Горели на улицах лишь светофоры, их застил внезапный огонь, как напалм, и небо упало на раненый город, обыденный день разрубив пополам. В безмолвии приговорили к разлуке, деревья раскинули ветки-кресты, на облаке луч лавой вспыхнул, в округе и округ, и сквер превратились в пустырь. Оставшихся тысячи, осиротевшим, в тяжёлом кувшине нести пустоту, и ждать вдруг — проснёшься, вдруг время утешит. Исчезнет из воздуха вязкая ртуть.

249

252

Вероника Габард (Тарновская) Лунд Позади листопада Не писались стихи, Разлетелись, как птицы, слова, Потерялись в тумане — Без солнца, без всякой надежды, Мне ноябрь не с руки — Словно улей жужжит голова, Я иду, как в дурмане И воздух по-зимнему свежий. Силуэты рябин И натруженных веток бросок До земли, тёмных ягод Последние мокрые горсти, В небе птиц серпантин, В горле — вечной простуды комок, Позади листопада Стою я непрошеным гостем.

Сплин Побагровеет ещё рябина, И желтизна мне застит глаза, Как от ноябрьского скрыться сплина, Разом ударив по тормозам? И очутиться средь палых листьев, И погрузиться в листвы поток, Желтая звёздочка в тонкой кисти, Осени поздней хмельной глоток.

253

Подзимний сад Ноябрь пришёл с прозрачной желтизной, С высоким и белёсым зимним небом, Был ещё нов и заново неведом Провозглашённый инеем покой. Подзим по-чешски — это значит осень, Подзим — подснежник? Нет, подзим — мороз, Сад воссиял от вмиг застывших слёз, На нежных лепестках искрится проседь. Сад вдруг, как милый спутник, постарел, Подзимний сад — ему идёт подснежье Ему, как нам, завещано безбрежье — Освобожденье от забот и дел.

Осени чуть слышные стихи Осени несмелые штрихи — Мастер не успел смешать палитру: Охра и кармин дождём залиты; Осени несмелые штрихи. Осени чуть слышные стихи — Как в ладони перекат каштанов. Сад от прелых листьев будто пьяный; Осени чуть слышные стихи. Осени негромкие шаги Разлетятся в небе листопадом. Помнишь, как мы шли с тобою рядом? Осени забытые шаги.

254

Ноябрьский блюз Спешит ноябрь — мой скорый поезд в зиму, Вагонных окон ослепляет свет, И машинист над пультом горбит спину, Мелькают дни, но остановки нет. Спешит мой поезд, и ноябрь в спину Промозгло дует, ёжится с утра, И новый день, короткий, как вчера, Из дому гонит, клонит, как рябину, Раздетую до обнажённых рук, Замёрзших пальцев, чёрных, как испуг. Лишь дома свечи согревают вечер, Наш сокровенный, драгоценный мир, Твоя рука мои ласкает плечи Под старым пледом, сношенным до дыр.

258

Марина Викторова Таллинн *** Мятный привкус сигареты, дня тягучий трикотаж, в ноябре нехватка света нас берёт на абордаж. Лень почти вошла в привычку, клёцки снега за окном — варит город суп в кавычках, время варит суп с котом. И сидишь поджавши ноги на краю своей зимы. Ночь, ноябрь, диван, итоги. Фаза полная Луны.

259

Елена Ларина Таллинн Настроение Осень. Стыло. Сыро. Скверно. Ветки нагишом. Вот тебе фломастер серый — Bitte! — Danke schön. Вот тебе кусочек сквера, разрисуй его серым цветом, только серым… Больше ничего.

260

Ноябрь Даже в воздухе гололедица. Тонкой корочкой ледяной на зубах у Большой Медведицы ночь похрустывает надо мной. Сколько золота было у осени, но упало кольцом с руки — золотые мидасовы россыпи превращаются в черепки. Входит в город ноябрь, простуженный, неуютный, почти нагой и блестит остеклёнными лужами хрупкий путь под его ногой. Он холодными тонкими струями лезет к нам под пальто и в умы мы по-зимнему предсказуемы, мы уже потихоньку рисуемы на грядущем холсте зимы, где декабрь с огнями и ёлками, где палитра ярка, а пока закрывают нам небо чёлками непричёсанные облака и холодными акварелями поливают нас почём зря. Отсырели мы, одурели мы, озверели от ноября.

Стишата малышатам из книжки Людмилы Чеботарёвой «СТИХОТВОРЕНИКИ»

Иллюстрации Юрия Сперанского

264

265

266

267

268

269

П.И. Чайковский 1840 – 1893

Времена года

Ноябрь. На тройке. Не гляди же с тоской на дорогу, И за тройкой вослед не спеши, И тоскливую в сердце тревогу Поскорей навсегда затуши.

Н.А. Некрасов

272

Мои благодарности Я бесконечно признательна всем, без кого эта книга никогда бы не состоялась: в первую очередь моему любимому мужу, Мише Чеботарёву, за поддержку всех моих безумных начинаний и сумасшедших идей; всем авторам замечательных ноябрьских стихов и картин, доверившим мне свои детища; всем, кто подарил мне радость знакомства с новыми авторами.

Спасибо всем, вы все чудесные! С искренним теплом, ваша Люче

Литературно-художественное издание 16+

Ледень Стихи современных поэтов ТОМ 2

Составитель: Людмила Чеботарёва (Люче) Все тексты печатаются в авторской редакции Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателей запрещается