10_ by uglgazeta

МАЙ 2010

революция загубила колбасного короля

синематограф люмьер в доме евреиновых

14 70

Царевичу Димитрию, Князю Московскому и всея Руси «В терновнике северный ветер. Да ну его, пусть ею свищет. Дофин, мой наследник, Не бегай туда смотреть». («Король Лир». Шекспир)

НАД сборником РАБОТАЛИ: Выпускающий редактор Анатолий Марченко Верстка и дизайн – Ирина Ирхина Корректор Надежда Ложкомоева Подготовка и съемка фотоматериалов –

2011

Анна Ясинская, Алексей Балашов

Операторы: Елена Серова, Ольга Кожаева Главный редактор Алексей Суслов

Историко-краеведческий сборник 2010 год Издан на средства гранта Президента РФ Дмитрия Медведева

Адрес редакции: 152610, Углич, ул. Ярославская, 50 тел. (48532) 2-06-39 тел./факс (48532) 2-12-39 e-mail: uglgazeta@rambler.ru www.gazetauglich.ru www.uglich.ru Перепечатка – обязательно со ссылкой на «Углече Поле» Отпечатано в ОАО «Полиграфия» Ярославль, ул. Республиканская, 61. Заказ 3759 Тираж 1000

Неслучайно обращение к наследнику престола, как к «Царевичу и князю», то есть к властителю. И не то что к властителю будущему, а еще и к нынешнему. Тому нынешнему, о котором царь Борис Годунов и сам знал, что Димитрий властитель. Будущий. Бедный Пушкин – сколько либералы в голову его мусора насадили! Получается так: если бы царевич достиг должного возраста – до этого долго еще было, – царь Борис, будучи еще царем, передал бы ему власть. Или был бы соправителем? Но что об этом сейчас гадать. Только ясно: смерть царевича царю Борису невыгодна была никак. Помазанным же на царство в час заклания царевича был государь царь Борис. А тут, казалось, и преемник у него был уготован из рода Рюриковичей… Если бы в царстве все было ладно!.. А неладно было не в царстве, а во вне его. При царе Борисе сильно упрочилось государство Российское. На рубежах было построено множество крепостей. Один Смоленск чего стоит. Ан нет, внешней обороной беде грядущей было не помочь. Оскудел духом русский народ. В очередной раз оскудел. И послал Господь на нашу землю очередное страшное испытание… Разрезано горло царственного младенца. И вся Русь облилась изошедшей из ран кровью. Кровью, которою по сию пору омываемся мы, живущие в многострадальном отечестве нашем. И очищаемся ею. Одни от этого омовения обезумели, другие просветились. А нам, нынешним, делать выбор – безуметь или просвещаться светом истины. Чем для нас сегодня является царевич Димитрий? Почему он с высоты небесной послан к нам от престола Божия осенять нашу многострадальную Родину? Да, Родину, а не только град Углич... Еще в начале 20-го века москвичи заметили, что если помолиться на правом клиросе Архангельского собора в Московском Кремле у могилы царя Иоанна Васильевича, то можно получить исцеление и другие утешения по молитвам сына царя царевича Димитрия. Ребенок, будучи в ангельском чине, осеняет нас своими, теперь уже ангельскими, крылами. Мы обращаемся к этому ребенку с просьбами о спасении душ наших, наших детей, внуков, правнуков. Творить зло на крови невозможно на Святой Руси. Пробовали, пробуют и будут еще пробовать… Но без пользы для себя. Кровь мучеников не дает сил тем, кто ее изливает, – она питает верных Создателю этого мира, тех, кто хочет быть любимыми Богом. И тогда скорбь наша, естественная, когда мы думаем об убиении христианского отрока, младенца, младенцев, – скорбь эта наша превращается в радость. «Дофин» Шекспира – это английский «дофин». Наш царевич Димитрий – он не просто «дофин», он Царевич. Почти царь нашей огромной многострадальной Родины. Он печется о нас, как о своих подданных, о наших детях. Он – наш ходатай пред Богом. Поэтому и град Углич – третья столица нашей Великорусской империи – жив, живет и жить будет, доколе православная вера живет, доколе царевич Димитрий молит Бога о нас. Будем же радоваться празднику, освещающему души наших детей молитвами о нас всех царевича Димитрия. Да, День Святого царевича Димитрия – это единственный во всей вселенной праздник всенародно празднуемый, ребенку посвященный. Иеромонах Рафаил (Симаков)

СОДЕРЖАНИЕ Анатолий Горстка

МОСКВА И УГЛИЧ, XIII–XVI ВВ.

Заметки о взаимоотношениях двух исконно русских городов

2-13

Лидия Григорьева

Жизнь и дело николая григорьева

Повествование о московском купце Николае Григорьеве – основателе крупнейшего в России колбасно-гастрономического производства, который родом был из-под Углича

14-25

Светлана Кистенёва

прогулки по угличу Записки экскурсовода

26-31

Иеромонах Рафаил (Сергей Симаков)

ОТ АВАНГАРДА ДО НОНКОНФОРМИЗМА. НУЖНО ЛИ НАМ ЭТО СЕЙЧАС?

Известный в Угличе художник и священник вспоминает и рассуждает об искусстве

32-39

Алексей Будников

ВЕРНЫЙ ДО СМЕРТИ

Лакей царской семьи матрос Иван Седнев – выходец из угличской деревни Сверчково

40-45

Евгений Лебедев

морозовы: ОТЕЦ-КУПЕЦ И СЫН-АКАДЕМИК Удивительная параллель в династии

46-49

Маргарита Требоганова

КАРТИНЫ ИЗ КОЛЛЕКЦИЙ – В НАРОД! Угличу нужен музей современного искусства

50-55

Юлия Куницына

«ЯКО ЦВЕТ ПРЕКРАСЕН ПРОЦВЕЛ ВО ОТЕЧЕСТВЕ СВОеМ…» Рассказ о житийной иконе царевича Димитрия

56-61

Наталья Чванова

СОКРОВИЩА ДРЕВНЕГО УГЛИЧА Выставка в Палатах удельных князей

62-69

София Ерохина

УГЛИЧСКИЙ КИНЕМАТОГРАФ: НАЧАЛО 100 лет назад в нашем городе состоялся первый показ кинофильма

70-74

Слово читателю 75

информация для туристов 76

…Век двадцатый, век необычайный, Чем он интересней для историка, Тем для современника печальней... Николай Глазков

МОНАХИНЯ

АЛЕКСИЯ Вадим МАКСИМЕНК

2011

Монахиня Алексия (в миру Клавдия Владимировна Быкова) была очень заметной фигурой в 50 - 80-е годы прошлого века среди прихожан единственной тогда действующей православной церкви в Угличе – церкви царевича Дмитрия «на поле». Она не была уроженкой Углича, в этот город её занесли социальные вихри, которые веяли над нашей страной после 1917 года.

авной церкви в Угличе – церкви царевича Дмитрия «на поле». Она не была уроженкой Углича, в этот город её занесли социальные вихри, которые веяли над нашей страной после 1917 года. К.В. Быкова родилась в старинном русском городе Коломне 21 января (по ст.ст.) 1896 года в семье многолетнего сотрудника известного ст

К.В. Быкова родилась в старинном русском городе Коломне 21 января (по ст.ст.) 1896 года в семье многолетнего сотрудника известного страхового общества «Россия» Владимира Ивановича Быкова. Семья, в которой было пятеро детей, жила в собственном небольшом двухэтажном доме. Сейчас в Коломне давно никого из Быковых и их потомков нет, в доме коммунальные квартиры, но местные ста-

рожилы помнят, что это дом В.И.Быкова, а на самом доме сохранилась эмблема общества «Россия». Окончив в Коломне гимназию, Клавдия, вслед за старшей сестрой Лидией, уехала в Москву, где тоже поступила на историко-филологический факультет Высших женских («Бестужевских») курсов. В Москве сестёр опекал их брат Иван, который в то время учился в Московской земле-

дельческой школе. С ними часто общался и закадычный друг Ивана по «земледелке» Ганя Зайцев (Гавриил Семёнович Зайцев – в будущем муж старшей сестры Лидии, выдающийся растениевод, селекционер хлопчатника, единомышленник и соратник Н.И.Вавилова). Обе сестры были очень религиозны. В Москве Клавдия стала прихожанкой Чудова монастыря в Кремле. Её духовником там был знаменитый архимандрит Арсений. Ещё тогда, в молодости, Клавдия хотела уйти в монастырь, о чём однажды по секрету сказала Г. Зайцеву. Не приняв такое заявление всерьёз, будущий агроном написал ей шутливое послание: «Лирическая ода на желание Клавдии Владимировны стать игуменьей, или Заблаговременное приискание агрономической должности: Когда Господь в своём предвиденьи высоком, Решив свершить речённое Его (каким-нибудь) пророком, Для Вас щедрот своих обычный дар умножит – Игуменьи на Вас Он чин святой наложит.

Про Ваши подвиги из жизни монастырской Отрадно будет мне услышать на Бутырской, И вспомню я тогда в миру Быкову Клашу И из далёких стран приду в обитель Вашу. С постом, молитвою, трудами и смиреньем, С надеждой тайною и тайным утешеньем Я буду ждать, когда Вы, добрая душою, Дадите мне своей прощающей рукою Благословение на труд богоугодный – В стенах обители взять промысл огородный: За соль, за добрый хлеб и монастырский кров На кухню поставлять капусту и морков… Тут я расчувствовался, и, потеряв очень кстати у моркови «ь», прослезился». Клаша с юмором оценила это послание и даже хотела опубликовать его в каком-нибудь литературном журнале. Но тогда у молодой и весёлой девушки мысли о монастыре быстро исчезли. В декабре 1917 года К.В. Быкова окончила Высшие женские курсы с дипломом первой степени, получив право преподавать в средней школе русский язык и литературу. Она вернулась в родную Коломну и стала работать по полученной специальности в школе. При этом она продолжала по-прежнему регулярно бывать в церкви. А при советской власти, когда в стране царил воинствующий атеизм, считалось совершено недопустимым школьному учителю быть верующим и посещать церковь. Но она, несмотря на соответс-

твующие увещевания начальства, продолжала вести такой образ жизни. В конце концов её привлекли к суду, и в 1930 году она была осуждена на три года лагерей по пресловутой 58 (п.1 и п.2) статье УПК. Этот срок она отбывала в лагере на строительстве Беломорканала. Здесь она встретила своего будущего мужа Ивана Никифоровича Пивоварова, который, тоже будучи заключенным, работал в лагере бухгалтером и очень нуждался в грамотном помощнике. Таким помощником и стала К.В.Быкова, сначала в роли счетовода, а затем бухгалтера. К.В. Быкова освободилась в июле 1932 года с ограничением в правах: лишением права работать по специальности и запретом проживать в целом ряде городов. Она не могла ни вернуться в родную Коломну, ни поехать в Москву, где жила после смерти своего мужа её старшая сестра Л.В. Зайцева. Эти ограничения были сняты лишь через 12 лет, а пока Клавдия была вынуждена через две недели после освобождения поступить на работу бухгалтером в тот же лагерь уже в качестве вольнонаёмной. Кстати, такова тогда была участь многих освобождающихся зеков, выполнявших во время заключения в лагере какую-то ценную работу. К.В. Быкова и И.Н. Пивоваров после этого недолго оставались на Беломорканале – начиналась новая грандиозная стройка сталинской эпохи – Волгострой, и уже в 1933 году они были переведены туда. Вся их дальнейшая трудовая жизнь в качестве вольнонаёмных бухгалтеров была связана с Волгостроем, они кочевали по многим объектам и лаге-

рям этой системы, начиная с большого лагеря в Дмитрове. За свою работу неоднократно получали поощрения, почетные грамоты. Последнее место их работы было в Угличе, где они сначала снимали квартиру, а в 1950 году Иван Никифорович получил здесь участок земли, на котором они построили свой собственный дом, и прожили в нём до конца своих дней. В нём они приютили также побывавшего в Гулаге брата Клавдии Николая Владимировича Быкова с женой. В Угличе все они стали прихожанами церкви царевича Дмитрия «на поле», где настоятелем (и благочинным Угличского округа) был иеромонах Никодим (в миру – Борис Георгиевич Ротов), который в дальнейшем стал выдающимся деятелем русской православной церкви. В конце жизни он был митрополитом Ленинградским и Новгородским, постоянным членом Священного Синода Русской Православной Церкви, Патриаршим Экзархом Западной Европы, председателем Комиссии Священного Синода по вопросам христианского единства и межцерковных сношений, президентом Всемирного Совета Церквей, почётным президентом Христианской Мирной Конференции. В 1956 - 1959 гг. митрополит Никодим был членом, а затем и начальником русской духовной миссии в Иерусалиме, в 1960 - 1972 гг. он возглавлял Отдел внешних церковных сношений Московского Патриархата, участвовал во многих церковных встречах на высшем уровне. Митрополит Никодим перенёс несколько инфарктов и скончался на 50-м году жизни. Его кончина была связана с

2011

в русле истории

драматическими событиями. В 1978 году он возглавлял делегацию Русской Православной церкви на торжествах в Риме, посвященных избранию нового предстоятеля Римско-Католической церкви. В ходе этих торжеств 5 сентября 1978 года митрополит Никодим имел аудиенцию у вновь избранного Папы Иоанна Павла I, во время которой митрополит Никодим скоропостижно скончался. В тот год выборы Папы шли долго и трудно, и сам Иоанн Павел I скончался через 33 дня после избрания, что породило слухи о том, что его хотели отравить с помощью чашки кофе с ядом, которая по ошибке попала к Никодиму. Такая версия промелькнула в некоторых западных СМИ и была перепечатана в советском еженедельнике «За рубежом». Но близкие друзья митрополита Никодима считали такую версию маловероятной, так как он перед той поездкой чувствовал себя очень плохо, а в Риме, где из-за затянувшихся выборов пришлось провести много времени, было очень жарко, что Никодим переносил с трудом. На протяжении всей своей церковной карьеры митрополит Никодим поддерживал тёплые отношения с К.В. Быковой. Сохранилось много его писем к ней, она регулярно навещала митрополита Никодима в его резиденциях в Москве (в Серебряном бору и на улице Рылеева) и в Ленинграде (в Александро-Невской Лавре). В один из таких визитов митрополит Никодим совершил обряд пострижения К.В. Быковой в монашество под именем Алексии в честь её небесного покровителя Святого митрополита московского Алексия. После кончины митрополита Никодима монахиня Алексия бывала в Питере по приглашению ученика митрополита Никодима, ректора Ленинградской духовной Академии, архиепископа Выборгского Кирилла (ныне Патриарха Московского и Всея Руси) и останавливалась в общежитии Академии. По благословению Кирилла она написала свои воспоминания, которые были сданы на хранение в библиотеку Академии. А тогда в Угличе иеромонах Никодим не мог не обратить

внимания на такую яркую личность, как К.В. Быкова. Она была очень интересной собеседницей, знавшей литературу и историю, она очень много читала и прекрасно помнила прочитанное, свободно владела церковно-славянским языком, что позволяло ей участвовать в церковной службе. Никодим стал частым гостем в доме К.В. Быковой и И.Н. Пивоварова, но там его привлекало не только общение с хозяевами. В их доме последние 7 лет своей жизни прожил находившийся на покое архиепископ Муромский Николай (Муравьёв-Уральский), общение с которым очень ценил Никодим. Владимир Михайлович Муравьёв-Уральский родился в Екатеринбурге в 1882 году. Уже 11-летним мальчиком он начал прислуживать в церкви. В 1910 году он окончил в Петербурге Императорскую военно-медицинскую академию, а в 1912 году Петербургскую духовную академию и в этом же году был пострижен в монашество под именем Николая и рукоположен в иеромонаха. Во время Первой мировой войны на Юго-Западном фронте он был полковым священником и одновременно врачом. До 1924 года работал врачом в частях Красной Армии и был начальником госпиталя в Петрограде. Дальнейшая его биография связана с церковным служением. В сане архимандрита он служил в Александро-Невской лавре в Петербурге, и был настоятелем церкви подворья Киево-Печерской лавры на Васильевском острове в Ленинграде. В 1931 году рукоположен в сан епископа и в дальнейшем занимал должности епископа Кимрского (Тверская епархия), епископа Рыбинского (Ярославская епархия), епископа Можайского (Владимирская епархия). В 1961 году возведён в сан архиепископа. Как многие священники и архиереи Русской Православной церкви он неоднократно подвергался репрессиям со стороны советских властей. Впервые он был арестован в Петрограде в 1924 году по делу о «православных братствах» и осуждён Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ СССР на

три года лагерей, которые он провёл в печально знаменитом Соловецком лагере особого назначения (СЛОН), освободился с поражением в правах на три года. В дальнейшем, кроме нескольких кратковременных арестов, он дважды (в 1934 и в 1948 годах) приговаривался к 10-летним срокам заключения, которые отбывал в тюрьмах и лагерях. Во время заключения работал в больницах по своей медицинской специальности – врачом-отоларингологом, старался облегчить положение других заключенных, сам выбирал себе помощников («медбратьев») из числа молодых заключенных, которых старался направить на путь истины и следил за их дальнейшей судьбой. В 1954 году Муравьёв-Уральский был переведён в лагерь в Угличе и вскоре освобождён. Ещё до освобождения он познакомился во время приёма в больнице с К.В. Быковой (будущей монахиней Алексией) и после освобождения попросил разрешения пожить в их доме один месяц, чтобы определится с планами дальнейшей жизни, найти родственников и т.д. Но в итоге он прожил в этом угличском доме до своей кончины 30 марта 1961 года, став, подобно монахине Алексии, угличанином не по своей воле. После освобождения, как и многие жертвы сталинских репрессий, Муравьёв-Уральский был реабилитирован. В Угличе он был на покое и официально в церкви уже не служил, но в доме регулярно проводил церковные службы. Поэтому в письмах митрополита Никодима к монахине Алексии в то время обычно была фраза «Привет вашей домашней церкви». Во время пребывания в Угличе для молодого священника иеромонаха Никодима было очень ценным знакомство с огромным жизненным и церковным опытом его старшего коллеги. Архиепископ Николай в своё время был знаком не только со многими иерархами Русской Православной Церкви, но в Питере был вхож в семью Д.И. Менделеева, встречался с выдающимися русскими физиологами И.П. Павловым, А.А.

Ухтомским и др., он был членом комиссии по обследованию гробницы Александра Первого в Петропавловском соборе в Петербурге (по его словам, она оказалась пустой). Когда в 1960 году Никодим в возрасте 31 года был назначен епископом Ярославским и Ростовским, архиепископ Николай, поздравив его с этим событием, послал ему в дар при посредничестве монахини Алексии панагию. Благодаря их за этот дар, Никодим отметил в своём письме к Алексии, что он ценит эту панагию не только как великолепный образец церковного искусства, но и за то, что её раньше носил патриарх Сергий (Страгородский), с которым был близок архиепископ Николай. Похоронен архиепископ Николай в ограде церкви Дмитрия «на поле». Обряд отпевания при большом стечении народа и съехавшихся священников провёл приехавший из Ярославля епископ Никодим. После архиепископа Николая остались рукописные автобиографические записки, которые наследники монахини Алексии передали в Православный Свято-Тихоновский Гуманитарный Университет в Москве. Ректор Университета протоиерей Владимир Воробьёв написал: «…Сердечно благодарю Вас за Ваш драгоценный дар Православному Свято-Тихоновскому Гуманитарному Университету – безвозмездно переданные нам рукописи воспоминаний архиепископа Муромского Николая (Муравьёва-Уральского) и его фотографии. Эти документы свидетельствуют о тех испытаниях, которые перенесли верные служители Русской Православной Церкви в годы гонений и репрессий со стороны безбожного государства. Ваш благородный поступок является весомым вкладом в дело прославления новомучеников и исповедников российских…». Монахиня Алексия поддерживала контакты со многими священниками и иерархами Русской Православной Церкви, но особенно близкие отношения сложились у неё в последние годы её жизни с другим учеником митрополита Никодима – ныне здравствую-

в русле истории

щим митрополитом Крутицким и Коломенским Ювеналием. Они вели активную переписку, ежегодно монахиня Алексия проводила Рождество и Пасху (а иногда и чаще) в резиденции Ювеналия в Ново-Девичьем монастыре в Москве, получала великолепные подарки и на эти праздники, и к своим юбилеям. Однажды митрополит Ювеналий также навестил её в Угличе, что вызвало некоторый переполох в церковных кругах города. До последних дней своей жизни монахиня Алексия сохраняла здравую память, она скончалась 4 мая 1988 года на 92-ом году жизни и похоронена на старом кладбище по Ростовской дороге в Угличе.

Св. Даниил Московский. Миниатюра из «Титулярника», 1672 г.

2011

основан раньше Москвы

Углич – один из древнейших городов Верхневолжья. Местные летописи конца XVIII – начала XIX веков относят дату его основания ко временам языческой Руси. Так, в «Угличском летописце» 17671792 гг. рассказывается о том, как в 937 году сюда «собрания ради дани и оброков» пришел некий «княжич» и «сродич» киевской княгини Ольги по имени Ян Плесковитич. Первоначально он поселился на крутом волжском берегу, на месте, названном затем Яновым Полем. Вскоре по велению княгини он перенес свое поселение на мыс, образованный рекой и впадающим в нее ручьем, где построил городище, получившее название Углече Поле. Так, по свидетельству местных летописей, и был основан град Углич. Это легендарное сказание, в реальности содержания которого еще в начале XX века не сомневался выдающийся ярославский археолог И.А. Тихомиров, нашло

Князь Юрий Долгорукий. Дмитрий, сын владимирского князя Мстислава

Князь Андрей Городецкий

свое научное подтверждение в материале археологических раскопок, проводившихся в 1989-2000 годах на территории Угличского кремля экспедицией Государственного Эрмитажа под руководством кандидата исторических наук С.В. Томсинского. В монографии «Углече Поле в IX–XIII веках», изданной в 2004 году в Санкт-Петербурге, подводя итоги своих исследований, он писал: «Нет оснований сомневаться в том, что подобная версия угличских летописцев конца XVIII – начала XIX веков отражает более ранние источники и в целом соответствует реалиям исторической действительности эпохи раннего средневековья». Казалось бы, материалы, обнаруженные при раскопках, и выводы, сделанные талантливым ученым, поставили точку в этом вопросе, и отныне годом основания Углича будет считаться 937 год. Но не тут-то было! До сих пор представители московской исторической школы стремятся оп-

ротестовать эту дату, упорно цепляясь за датировку, приведенную в тексте Ипатьевской летописи, т.е. за 1149 год, под которым там впервые упоминается Углич. И действительно, в этом году, как сообщает летописец, Верхнее Поволжье было разорено войсками киевских князей Изяслава и Ростислава Мстиславичей, которые совместно с новгородцами и псковичами предприняли поход во владения Владимиро-Суздальского князя Юрия Долгорукого и «начаста городы жечи и села оба полы Волгы, а людие разбегошася; и поидоста к Углечю Полю, а оттуда идоста на устье Мологы…» Как явствует из текста, Углече Поле – единственный из городов, названный летописцем. Значит, в 1149 году он уже существовал, а потому считать год первого упоминания города в официальной летописи как год основания его представляется несерьезным. Неслучайно С.В. Томсинский писал по этому поводу: «Не позднее первой половины XI века (т.е. еще до 1050 года – А.Г.) Углече Поле становится и одним из центров распространения христианства в Волго-Окском междуречье». И далее на основании археологических данных он уверенно заявляет: «К этому времени следует относить строительство первого Спасского собора в Угличском кремле, вокруг которого вскоре начинает функционировать кладбище местной знати». В заключение он приходит к убедительному выводу: «В XI-XII веках Углече Поле продолжает развиваться как один из периферийных городов Ростовской земли, достаточно заметный, чтобы его упомянул отдельно информатор киевского летописца, повествовавшего о походе Мстиславичей в 1149 году на Верхнюю Волгу». Приведенных здесь доводов, опирающихся на данные архео-

логических раскопок, кажется, достаточно для того, чтобы отнести год основания Углича к более раннему времени. Однако некоторых московских историков это по-прежнему не устраивает, они не склонны доверять местным летописям, даже подкрепленным археологическим материалом. При этом, утверждая непререкаемость общерусских летописей, они словно бы забывают, что, прежде чем стать таковыми, они, вместе с созданием общерусского государства, формировались не только на основе великокняжеских, но и удельно-княжеских летописей, пройдя, однако, строгую московскую цензуру. Правда, доктор исторических наук В.А. Кучкин сомневался в наличии так называемого местного летописания удельных княжений, поскольку в «Сводах», по его словам, «нет следов их существования». Однако последнее вовсе не означает, что местного летописания вообще не существовало. Профессор Н.Д. Русинов, касаясь вопроса об угличском летописании, по его мнению – безвозвратно погибшем, приводит слова автора приписки к «Житию Св. Паисия Угличского», который сообщает, что от литовского разорения погибли многие местные писания, «и летописец града Углича тогда же погыбе». Академик А.А. Шахматов, однако, считал, что составлявшаяся в 1482 году, т.е. при Андрее Большом, «Угличская летопись» полностью не погибла и позднее вошла составной частью в существенно отредактированный в Москве ростовский список «Типографской летописи». Подобного взгляда придерживается и С.В. Томсинский. В своей монографии он упоминает о «Холмогорской летописи» второй половины XVII века, составитель которой, по его сло-

Святой князь Роман Угличский. Икона 1-й четверти XVII века (фрагмент). Угличский историко-архитектурный и художественный музей. Изображение публикуется впервые (два года назад икона была отреставрирована, после чего побывала на выставке в Италии, в городе Тревизо, близ Венеции.)

И возвед Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени. И сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю её; итак, если Ты поклонишься мне, то всё будет Твоё. Лк. 4, 5-7

ДЕРЖАВА

ЗЕМНАЯ Андрей РОЩЕКТАЕВ

2011

Историческая повесть

Литературные страницы. Проза

1. Державное строительство. – А вот здесь я устроил засаду и всех их разбил... Они думали – меня можно победить!.. Полководец снисходительно покачал головой: мол, надо же, наивные! – Победить меня никак невозможно, и я им это показал! И еще много раз покажу! – А это... это я захватил пленных и много всякой рухляди, – сказал он небрежно. – Но взятые с бою вражьи доспехи велел побросать в воду, потому как наши лучше во сто крат, а бусурманские железяки нам не нужны... Пускай знают, во что мы их «ценим». Мы бьем их при всякой встрече, и один мой воин лучше их сотни. –...Остальную добычу я ни с кем делить не буду, – продолжал рассуждать он. – Потому как я самовластный, вседержавный государь. Воинов моих я щедро награжу за бранный труд, выдам по гривне с полтиной – чего мелочиться!... а вся добыча – моя добыча. Все мое! И наложниц себе возьму. Ваня, слушая брата, засмеялся. – Они-то тебе к чему?.. – Так... по обычаю войны... – неопределенно сказал Митя, и правда не зная, к чему. – Так все великие полководцы с незапамятных лет поступали. Я тоже – как они... Но не добыча – главное. Главное – укрепить державу так, чтоб все боялись. – Да, у тебя теперь уже о-очень большая держава получается... – Не то что большая, а... такой еще от века не бывало! Но я расширю ее еще – чтоб был один государь на всю Землю... и скоро уже так будет. Он склонился над картой, которую сам составил. Из центра карты – большого кружка с надписью «Углеч», – разбегались во все стороны стрелки походов: жирные и тонкие, кривые и прямые, сплошные и пунктирные... и становилось их все больше и доходили они там и сям до краев карты... и пошли бы дальше – да «Земля», судя по карте, уже заканчивалась.

в русле истории

Рядом с картой на полу выстроились ровные ряды игрушечных воинов, которые и разыгрывали все бесчисленные битвы – в том числе и ту, что отгремела минуту назад... После нее на карте появился еще один значок из двух скрещенных мечей, а стрелка победоносно поползла дальше, до нового такого же крестика. Рядом с картой лежал свиток, изображающий летопись. «И сошлись у реки Кострюмицы рати великого государя Димитрия Ондреевича Углицкого и свейского королевича Бомбанюка Сто Тринадесятого и бысть сеча зла, и одоле Димитрий Ондреевич всех супостатов и гна их сто осьмнадцать верст до моря Индийского и положи осьмсот двенадесять тыщ вои вражескии мертвы, а королевича их и сто тридесят пять князей и пятнадесят тыщ лыцарей во полон взя, простых же вои взя во полон безчетно множество...». Ваня засмеялся: – Что-то не совсем складно выходит: убитых-то вы как-то там на бегу, в погоне, посчитать успели, а вот пленных – «безчетно множество»... хотя обычно наоборот бывает: пленных считают, чтоб хотя бы выкуп за них взять... да и кормить ведь их надо! –А-а, зачем их кормить! Обойдутся! – беспечно махнул Митя, еще не пришедший в себя от столь оглушительной победы. – И считать их даже было лень... тем более, впереди новые великие побоища с другими врагами. «...И одоле Димитрий Ондреевич Углицкий тмутараканского царя Габдрахмана Абдурахмановича с войством его безчисленным поганым и приведе его связана в стольный град Углич со всеми вельблюдами, во славу державы своей...» – «И его тоже не кормить - обойдется со своими вельблюдами!» – подзадорил Ваня брата. – Вот!.. «Кормить – не кормить» – вот у тебя все думы. Мне бы такие! – не захотел приземляться с небес на грешную землю великий Димитрий Ондреевич. – Все ты о мелком думаешь! Тут такая пища духовная – победы над супостатами, слава державы, а ты о пище земной печешься! – Так для тебя вот это все и есть – «пища духовная»? – Ну... это уж просто так все говорят: «пища духовная, пища духовная...» вот и я говорю: «пища духовная»! Раз мне это дело по душе, значит, оно – «пища духовная». Для тебя, может – другое «пища духовная», а для меня – вот это! – Смотри, только не объешься ей! – Я тебе за твой смех!.. ну, ладно-ладно, не буду!... не буду!.. дай сначала битву закончу, а потом подеремся. И он продолжил игру-эпопею. – А это сейчас говорит один такой один басурманский царевич, перешедший ко мне на службу... и я его сделал надсмотрщиком... и он говорит там одному: – О, правинился, харашо!.. ощен харашо!.. кнут-плетка... сто удар... патом – в темницу тэбэ темный-темный, ванющийванющий... сепь тажолый-тажолый, штоб жизн мед не казался! штоб плох было... патаму што плох – это харашо. Эт всегда запомни: плох – эт харашо! – Как это? – Для щелавек плох, для держав – харашо! – Му-у... му-у... Это пленники стонут, – прозаично объяснил Митя. – М-м... такие... м-м... – изобразил он. – Стонут и мычат. Солоно им в темнице, в железа запечатанным... а сами виноваты! Кто супротив державы моей воюет, тот потом сапоги мне целует. А я, если и не казню, а помилую, то все одно в темнице ему место, милому... – И ты хочешь, чтоб им было плохо? – Ну, не то, чтобы хочу... но так же положено! – Кем положено? – Господом Богом и Церковью Христовой, – отчеканил Митя позаученному. – Ты чего? будто не знаешь? а сам все молишьсямолишься! Государева власть – Божье установление. И битьказнить непокорных – от Бога установлено. – Не говори так! Ты этим Бога обижаешь! – встрепенулся Ваня. – Да ты чего, белены объелся!? Как это обижаю, ежели Он Сам

в русле истории

2011

установил... – Он другое установил. Его Царство – не от мира сего. – Сам ты «не от мира сего»... и давно уже, от самого рождения, наверно! А царство земное есть отражение Царства Небесного. Разве не так? – Неужто в Царстве Небесном, ты думаешь, тоже все бьют батогами, в темницы всаживают, железом каленым жгут, головы рубят?.. «казни разные-всякие», как ты говоришь, устраивают? – Так там же -– праведники! Ты чего? Там же – святые! Там же некого казнить. Все грешники – в аду. Там они... казнятся. Там им вечная казнь. А у нас, на Земле, для них покамест – темница заместо ада. – Сам, Митя, подумай... ежели темница заместо ада, то мы-то тогда – заместо кого?.. ежели вот ты в темницу хочешь сажать и мучить и наказывать... а в аду КТО мучает и наказывает? Княжич Дмитрий опешил. Ему это в голову как-то никогда не приходило! – Заместо... д... дьявола, что ли?.. – заробев, едва выговорил он. И перекрестился – со страху перед собственными словами. Ваня пожал плечами... мол, сам наконец-то догадался! – Но это... это уж все очень сложно... мудрено!.. – попытался через некоторое время оправдаться младший. – Как раз и ничего мудреного нет. Уж куда проще! Митя и тут ничего не нашелся ответить. И правда – просто. Он, как почти все окружающие, панически боялся дьявола, даже всякого упоминания о нем, но почему-то до сей самой минуты не боялся быть на него похожим. – Но так... вообще-то... не мы же все это делаем, а палачи, – рассуждал дальше сам с собой Митя. – Мы ж не сами головы рубим, не сами батогом бьем... Они же... – Да уж если так говорить, то даже и не палачи «делают», а топор да батог. Они, Митя, и виноваты! Топор рубит, батог бьет... а палач ведь только стоит и рукой махает. Топор да батог – на дьявола похожи, а мы все... на Бога тогда похожи, наверное? – Как ты так кощунничаешь и не боишься? – опомнился Митя. – На Бога мы не похожи! На Господа Бога никто не похож – так Он велик! – А когда-то были похожи... – печально и серьезно заметил Ваня. – «Образ бо и подобие есть...» – Ой, это все сложно! – вздохнул Митя, у которого уже ум за разум зашел. – Нет, Митя, все очень просто! – опять так же возразил Ваня. – «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы с ними поступайте».

*** Ивану исполнилось двенадцать, Дмитрию – одиннадцать. Они были сыновьями угличского князя Андрея Васильевича, что приходился родным братом государю и великому князю Ивану Васильевичу 1. Шел 6999 год от Сотворения мира. Скоро уж 30 лет, как управлял Андрей Васильевич своим крошечным, но вполне процветающим уделом. Углич при нем украсился каменным Спасо-Преображенским собором, вмещавшим около тысячи человек, и недавно заложенным Успенским, еще бОльшим... множеством простых церквей, тремя монастырями в самом граде и несколькими в окрестностях, средь которых особо славился у богомольцев Покровский Паисиев (в народе его уже так прозвали по имени, слава Богу, пока здравствующего игумена Паисия, великого подвижника – духовника князя Андрея). Кассиан Грек, дальний родственник последних византийских кесарей, повидавший мир, приехавший на Русь вместе с Софьей Палеолог и принявший постриг уже на Руси, основал обитель на речке Учме, что верстах в двадцати от Углича. Странствующий монах Варлаам, тоже повидавший мир, принесший из Бари святой образ Николы Чудотворца, остановился на Улейме, что верстах в двенадцати... и там, тоже на щедрые пожертвования Андрея Васильевича, воздвиглась святая обитель во славу

Угодника. «Вот вам – и новый Рим, и новый Бар-град!», - шутил, бывало, владетельный князь (особенно нравились эти слова младшему сыну Дмитрию). Обрелись нетленные мощи и своего угличского святого: при перестройке собора вскрылся гроб знаменитого князя Романа, правившего Угличем два века назад, когда о Москве еще мало кто вспоминал, что такая вообще есть на белом свете. Несколько лет назад, когда Иван и Дмитрий были еще совсем маленькими, отец их выстроил в кремле, на самом берегу Волги, каменные хоромы, достойные не то что удельного, а великого князя. Встали «костром» палаты, башни и терема, соединенные друг с другом в целый лабиринт – бесконечный, как казалось тогда маленьким Ване и Мите... теперь-то они уж освоились, привыкли, что все это – их, а тогда!.. Так и праздновало все эти годы масленицу перед постом одно из последних удельных княжеств «страны Московской», уже объединенной железом и кровью под державой старшего брата Андрея – грозного Ивана. *** Из княжича Димитрия, судя по его играм, получился бы великий государь и великий полководец. Вдохновлял его вид любых крепостных стен и валов: чудились штурмы, волны накатывающихся вражеских шлемов за парапетом, знамена, вопящий звук рогов, приставные лестницы с гроздьями карабкающихся, бревно тарана, качающееся, как игрушечное, как заводное – и дымное бабаханье пушек-тюфяков, плюющихся навстречу друг другу... И рад он был, что окошко его комнаты выходит на приволжские укрепления детинца, раскинувшиеся внизу – и во всякое время суток можно, выглянув, созерцать собственные ратные подвиги. А Волга по ту сторону укреплений напоминала ему о далеких морях-океанах, которыми ограничена Земля – и до которых должна бы простираться его держава. И взглянет тогда Бог с небес (как он, Дмитрий, глядит сейчас с окна на Волгу) и скажет: «Как велика держава благоверного государя Димитрия Углицкого! Прославил он своими завоеваниями имя Мое по всей Земле – и Я его прославлю во Царствии Своем. Исполнил он Мой завет, что едино Царство на Небе, едино же должно быть и на Земле – и Я его Бог, а он Мой Помазанник, пред которым да падут на колена все народы». Он очень любил Углич, но... тесно ему было в Угличском уделе – фантазия, как птица, рвалась на просторы мировой империи. Разумеется, Угличской империи, где Углич – Четвертый Рим. Он наслышался разговоров и начитался книжек о старом Риме – «еще до папежской ереси» и его великих кесарях. О Риме Втором, славном Цареграде – и о стольном граде Москве, «иже эту славу от Рима Второго переяла». Очень любил он читать и слушать и представлять вживую, «будто сам видел», Мамаево побоище, что учинил поганым татаровям тезоименитый ему прапрадед его великий князь Димитрий Иванович. Нравились ему рассказы старых слуг и бывалых воинов о повоевании Великого Новгорода двадцать лет тому назад, когда его, княжича Димитрия, еще не было... а жаль, что не было!.. Влекли его вообще любые битвы в любые времена, млел он от красочных описаний. Например: «... и побиваша поганых ослопами, аки баранов». Но пуще всего нравилось ему читать, как в незапамятную давность царь Александр Великий, полководец небывалый и непобедимый, который «всех бивал, а его – никто», повоевал весь мир до Гога и Магога... и вот тогда-то, верно, и жилось на Земле лучше некуда! век золотой!.. ибо что еще и лучше-то может быть, когда вся Земля завоевана, и на всей Земле – одна держава и один царь! «Александрия» стала любимым его чтением с тех пор, как выучили его грамоте: «Тако ж Александр сосуд стеклян повеле сотворити. И во онь сяде, хотя глубину моря испытати. Спусти ж его по многим ужницам, и мало не дошед земли морски, иже рак приплый и начат сосуд зубы грысти. Аще бы не извлечен был Александр из моря, то бы

скончался». Дмитрий вдруг отвлекся и посмотрел на брата: – Чего ты смеешься! – Да смешно, вот и смеюсь! – Ты чего думаешь, это все – не взаправду? – Я не знаю... но мне смешно. Я как представил!.. Дмитрию прежде никогда не приходило в голову, что это смешно, но тут и он заразился смехом, увидав всю картину как-то поновому. – Но ведь это же умные люди писали – про великого человека. – Но я же не спорю, что он великий и что они умные!.. А рак, видимо, был еще более великий! И появилась с тех пор у мальчиков своя крылатая фраза. Когда один из них отчего-нибудь унывал или говорил «слишком умные» слова, другой ему ни с того, ни с сего отвечал: «И тут рак приплый и начат сосуд зубы грысти...». И они оба смеялись, и все неприятное как ветром смахивало. *** Дмитрий часто силился понять старшего брата. Иван был какойто «во всем удивительный». Он шутил и дурачился – но это не мешало ему молиться. Он уступал – но его это не унижало! Он был самым миролюбивым существом из всех, кого знал Дмитрий – и, как ни странно, именно потому был больше всего похож на настоящего князя... Все великие цари и полководцы из книг были похожи друг на друга, как капли воды: иногда даже Дмитрий вдруг задумывался, что их было слишком уж много... а слишком много великих – уже не то... не велико... Иногда на какие-то минуты в голове княжича мелькало, что, может, лучше было бы, если б было по-другому... но «другим»-то был именно его брат. Все «великие» друг на друга похожи, а он на них – непохож. Он был совсем другого склада. Ему нравилось все, что связано с Царством Небесным. Он, когда был меньше, помнится, даже удивлялся, спрашивая у взрослых, почему «Царство Небесное» говорят про мертвых, но живым не принято желать Царства Небесного... А почему не принято? Кажется, он с тех пор так этого и не понял, хотя спрашивать перестал. Больше всего из чтения он любил жития святых. Они были для него тем же самым, что полководцы и цари для младшего брата. Из всего окружения отца самое большое влияние на княжича Ивана оказал старец Паисий. – Мне сейчас одиннадцать, – говорил как-то мальчик. – А он в одиннадцать – уже иноческий постриг принял в Калязинском монастыре у своего дяди старца Макария. У него ведь тоже рано мать умерла... как у нас с тобой. –Он не был княжичем, как ты. Так что не говори глупостей! Нам с тобой от Бога предуставлено быть князьями... –... Мира сего, – продолжил вполголоса Иван, когда Дмитрий очередной раз говорил об этом. – Мы с тобой – князи будем! – продолжал говорить ничего не понявший Дмитрий. – А монахи пусть за нас молятся! Такая у них работа. – А у нас – какая работа? – Править, судить, воевать!.. много всякой работы! – А отец Паисий говорит, что главная работа и главная война – та, которая внутри. И что никто ничем не может править, если не умеет править собой. – А я сам собой умею править – мне никто не указ!.. – «Править собой» – это другое. Это значит... значит, тебя для тебя нет, а есть Христос.

– И Христос есть, и я есть, – по привычке перекрестившись при Имени, сказал Дмитрий. – Как это! с чего это – меня нет?.. Я же Ему не противоречу. Я же христианин православный. Я же... ну... не больше других грешу. –Нет-нет, я совсем не то хотел сказать, не хотел тебя обвинять. Прости меня, пожалуйста... Только править мне не хочется! – добавлял он, подумав. – Ну как хочешь! – пожал плечами Дмитрий, как будто Иван отказался от вкусного. И продолжил игру. *** – Эти будут врата Слоновии, а те – Вельблюжии... – А те Коркодиловы, а те – Бегемотовы? – Смейся-смейся... а только город мой будет – центр мира! И все, что в мире есть, в нем будет. Вся тварь – как в Ноевом ковчеге... В это время к мальчикам подошел, мурлыкнув, большущий кот Васька. – Жалко, что он до этого не доживет и не увидит! – вздохнув, мечтательно сказал Дмитрий, лаская кота. *** – Подожди, а ты, правда, отречешься от княжения и пойдешь в монахи? – Угу... – Жалко, конечно, тебя... – вздохнул Дмитрий. – Но раз уж ты сам отказываешься!.. да и мне так лучше будет. Потом спросил: – Постой, а ты за меня там молиться будешь? – Ну, конечно! – Это здорово!.. потому что всякой державе и всякому Государю нужен молитвенник... ты при мне будешь – как пророк Еремия при Александре Великом! Не забывай: за меня и за мою державу, за всю. –За тебя – и за всю! – сказал Ваня и стиснул великого полководца в объятиях. – Тогда, твоими молитвами, моя держава будет все больше процветать от войны к войне. Все лучше и лучше! – Митя, для процветания... нужен мир и вообще, наверное, больше ничего не нужно. Смотри, всего-то сорок четыре года Углич никто не трогал, а как он расцвел 2. Нужно только дать расти и не мешать. Если только не мешать, люди сами всю жизнь обустроят, потому что все же хотят, чтоб было хорошо, а не плохо. И если людям не делать помех, то все и будет хорошо. А самая страшная помеха – война. А после нее самая страшная – слишком суровая власть. Задача мудрого правителя – только не мешать! Запрещать людям только то, что другим жить мешает. Нет ничего проще и ничего сложнее! Самая-самая лучшая власть – та, которой почти не замечают. Которая только-только оберегает от врагов и разбойников и помогает Церкви, а больше ни во что не вмешивается – и люди живут, как у Христа за пазухой. – Ну... если власть незаметна, то она – неинтересна. Где же слава? Где величие? Где победы? Иван, стоявший у окна, показал в окно на собор: – Разве он появился от войны? или от какой-нибудь земной победы?.. Но разве в нем – не величие... Если уж в нем – не величие, то что же тогда величие? Сколько у нас в Углече церквей? То-то! А разве мы смогли бы их построить, если б народ был разорен войнами или жестокой властью... Да и Господь разве бы принял такой дар? И вообще: если власть – сама для себя? для славы и величия?.. не для служения? Тогда она – не от Христа.

Примечания: 1 Ивану III (1462 – 1505 годы княжения). 2 В 1447 году Углич был взят штурмом объединенной московско-тверской ратью во время феодальной войны между Василием II и Дмитрием Шемякой.

2011

*** Они возвращались с верховой прогулки берегом Волги, поздним вечером. Волга рождалась из заката – и напротив него впадала в восточные сумерки. На западе огненное небо превращалось в огненную реку. На востоке река, дымясь и возносясь, превращалась в туман. Там она словно раздвоилась: одна, белая, текла по воздуху, другая сиреневой ленточкой просунулась под нее... но та белая, которая вверху, становилась все полноводней и главнее. Красными искрами рассыпались впереди, далеко-далеко, церквушки Углича. С другой стороны светящийся бархатный балдахин повис над солнцем – бесконечно больше всех земных храмов, вместе взятых. – А небо все-таки красивее, чем... – сказал Ваня и не договорил. Закат, как трон, воздвигся над равниной. – Смотри!.. как будто, правда, – прес-тол! - заметил наконец и Митя. – Вон – ножки, вон – сень... И все – из огня!.. Небесный свет отражался в восхищенных глазах. Казалось, мальчик наконец-то надолго изъят из своей земной державы. – Да, Бог – Царь! – сказал он. И зачем-то добавил: – Он сильнее всех нас. Ваня чуть вздрогнул, как музыкант от фальшивой ноты. – «Сильнее»?.. Не в том дело! – А в чем? - искренне удивился Митя и даже округлил глаза. Вроде, сказал все правильно. – В том, что у Него – не то что «сила», а... – А что тогда у Него? – Любовь. – Ну, да... Он заботится о нас, – как будто бы «понял» Митя. – Не то!.. - опять мучительно воскликнул Ваня: ему было больно от непонимания брата. – А что?.. Заботится, согревает, иногда наказывает... но за дело. Он – заботливый Отец. И Государь... Ваня в эти секунды ничего не мог сказать. Он был в слезах – от Любви, которой не чувствовал и, видимо, не мог почувствовать Митя. – ... Я бы умер, если бы Его не было, – прошептал он только через минуту, даже не ведая, слышит или не слышит брат. «И умру оттого что Он есть», – радостно откликнулась его душа. Вани не было – был только Бог.

2. Отец Паисий. В очередной раз отправились юные княжичи на богомолье в Покровский монастырь – к чудотворной иконе Покрова Пресвятой Богородицы, Благой Хранительнице града и всего княжения. Там, в трех верстах от Углича, выше по Волге, светила Звезда над всем князь-андреевым уделом, над Семиградьем. И, как всегда, ждал их во святой обители человек Божий, игумен старец Паисий. Вся жизнь старца и основанной им обители была преисполнена чудес. Казалось, древние жития святых Антония и Феодосия, вся история устроения ими Киево-Печерского монастыря, воздвижения Великой Успенской церкви, зодчих для которой прислала со всех концов света Сама Божия Матерь, – все это перенеслось как-то разом на землю Угличскую... причем, и не в сказаниях, а явь-явью. И не было никаких веков и расстояний, никакой разницы меж Днепром и Волгой, а было и есть Одно Вечное Чудо, имя которому Бог. Бог решил напомнить о Себе в окрестностях града князя Андрея, освятив всю его землю. И вот племянник блаженного старца Макария Калязинского, отец Паисий, был избран для этого – Ангел Господень возвестил ему однажды в келье, еще во обители Макариевой: «Радуйся, Паисие, угодниче Христов, яко многим наставник будеши... Имееши изыти отсюду и вселишися,

где тебе повелено будет. И тебя ради, имя Божие там имеет прославиться». «Не много же минувшу» после видения – приехал во обитель к преподобному Макарию благоверный князь Андрей с Углича и молил преподобного Макария, да отпустит любезного своего племянника к нему на Углич... Сим образом, почти как в древнем патерике, началась без малого 25 лет назад та история, продолжение которой созерцали княжичи Иван и Дмитрий уже своими глазами. И даже Дмитрий, путешествуя в эту обитель, где все было так непохоже на обыденный мир, чувствовал себя «как-то не взаправдашне, а как в житии»... хотя на самом деле, это-то одно, наверное, и было взаправдашне. Все в обители было – не похоже на «вездешнее». Все – нездешнее. И стояла она, вопреки здравому смыслу, в топкой низине на бережку речки Нямошни, хотя другой берег, в нескольких шагах, был высокий... и алтарь великого соборного храма – равного которому, как говорили, и на Москве еще поди найди, – смотрел не на восток, как положено, а на юг. Словно Бог самим обликом собора говорил: не думайте, «якоже книжницы и фарисеи», будто вы знаете Мои законы... Ваши правила – это ваши правила, а Я – творю как творю, и вот показываю, что нет для Меня правил, а есть Любовь. И непонятно было бы, если не знать всю чудесную историю, отчего так получилось! Но кто же из княжеской семьи и двора мог эту историю не знать или не помнить! Скорей, уж самого себя можно забыть... запамятовать, кто ты есть на грешной земле. Первая избяная келья отца Паисия была на том берегу Нямошни. Там и начали было, по княжьему наказу, строить монастырь. Но ночью чудесно перенеслось основание только что заложенной церкви – «преобратися на сию страну речки», «ниже щепы, или леса и бревна и доски» – ничего на той стороне не осталось. И второй раз, когда перевезли все обратно и снова заложили, «где положено», повторилось то же самое. А отцу Паисию, стоявшему всю ночь на молитве, было откровение: «Не угодно Богу, что светильник высоко поставляем, но пусть светит нижним, а от нижних – на высоту возносится, вместе просвещая и вышних, и нижних». – Я ни за что бы такие странные слова не понял! – сознался однажды княжичу Ивану княжич Дмитрий. – Вот человек – отец Паисий – надо же, не только от Ангела словеса слышать, но еще и их понять! А Иван тогда подумал: «Нижние – это все мы. Без нас вышним никак, потому что они же нас любят. Слава Богу, что к нам от них светильник спустился... Он спустился – чтоб нас возвести. А берега, высокий да низкий, – это уж... чтоб даже самым непонятливым, как только глянут, сразу понятно стало». Но непонятливым не стало понятно... на то они и непонятливые. Так и совершилось на сем месте Богоявление посреди лета. Потому и перенесенный монастырь решили назвать Богоявленским. Но чудеса на этом не кончились, ибо не умеют они кончаться – и нет концов и начал в том мире, где они есть. Решил князь Андрей по прошествии лет строить в обители каменный храм взамен деревянного. Собрались тогда на молитву – «да просветит Господь» – отец Паисий и друг его, блаженный отец Кассиан из Учмы, и отец Адриан, любимый ученик Паисия, – и молились всю ночь. «И был свет по всей обители, и был глас, как гром, к ним глаголющий: «Изыдите и видите славу Божию, рабы Мои». Слышавше преподобнии и зело пристрашнии быша, изыдоша из келлии своея и видеша пресвятую Владычицу Деву Богородицу в славе велицей сияющу с полудни и светом своим обитель просвещающу и благоухающу... пред нею же преподобного отца Герасима Иорданского и небесных сил служителя... Владычица же наша, яко един локоть от земли была и седя яко на престоле славы Сына Божия, держаше на пречистую свою руку Сына своего предвечнаго младенца Христа Бога нашего, а святии

пред нею на земли стояху. Сия видевше, святии отцы падоша на землю ниц от славы пречистыя Владычицы и Царя всех и трепении быша, яко вне себе от страха. Светоносный же той служитель Божий ангел прикоснуся преподобным и возстави их на нозе и зрети повелевая, на пресвятую Богородицу указуя перстом своим. Тогда преподобнии отцы возсташа от земли и с трепетом велиим предсташа Небесней Царице. Тогда седящая на престоле божественныя славы пресвятая Дева Богородица рече ко преподобному Паисию, пречистыми своими усты глаголя: «Радуйся, угодниче Мой и Сына Моего Христа Бога! Ныне обрел благодать у Мене, буди тебе тако... И сие есть знамение месту церкви, идеже Мене видиши седящу с Сыном Моим и Богом; имя же храму да будет Богородицын». И сия вещавши Пречистая, и скончася видение». Тогда поняли, что Богородицына та обитель. Дивные слова сказал пред самой закладкой храма отец Паисий князю Андрею: «Где Бог покажет, там да и будет церковь». И Господь послал новое знамение: «И сотворше литию и обшедше всю обитель вокруг и видеша вси знамение таковое: пять крестов на воздусе сияющих пресветло к полудни, четыре косвенно, пятый же впрямь. И сия видевше, преподобнии отцы и благоверный князь и вси людие воздаша благодарение Господеви и пречистой Богоматери и придоша на крестное место и певше молебен Богородице и воду освятиша и знаменаша места святоносных лучей сияющих и скончася видение». Видение было истолковано так, что четыре креста («светящих косвенно») означают размеры будущей каменной церкви, пятый указует место будущаго алтаря. Таким образом устроили алтарь не на восточной стороне храма, как он устрояется обычно, а на южной, полуденной. «И егда начаша церковь украшати иконами и книгами и стенным писанием, и местныя еще тогда иконы не были написаны, и тогда по случаю некий хлебопекарь изыде из обители на реку Волгу почерпати воды рано на заре утренней и прииде на берег и видит икону под горою, неведомо откуду по воде приплывшу и у брега стоящую. И сия видев, и остави свой водонос и тече скоро в монастырь и преподобному отцу поведа. Преподобный же слышав сия, и собра братию всю и со кресты изыде из монастыря. И пришед, и виде небесныя Царицы икону стоящую на воде у брега, и молебная совершив Богородице, и взя на своя руки образ и виде яко солнце сияющее от иконы явление, Покров именуемыя, и чудишася вси бывшему и внесоша во обитель новоявленную икону и поставиша на месте в соборной церкви у царских врат и нарекоша оную соборную церковь во имя Покрова Пресвятыя Богородицы». И строили сей Покровский храм с лета 6987 по лето 6991 1 – начали 12 лет назад и покончили 8 лет назад. И освятил его архиепископ Ростовский Тихон в присутствии великого множества архимандритов, игуменов, протопопов и иереев, съехавшихся от Ростова, Углича, Калязина и многих обителей. И был князь Андрей Васильевич с малыми своими сыновьями, простых же угличан было столько, «словно весь Углич сошелся во обитель преподобного». И стала с тех пор именоваться Покровской та обитель. *** Они въехали на монастырский двор, и вырос пред ними знакомый с младенчества силуэт: могучий белокаменный собор о пяти главах. Он был так велик и так хитроумно построен, что в «шее» его центрального купола поместилась отдельная церковь Герасима Иорданского. Мальчики знали, что этот собор построен, помимо прочего, еще и как вклад отца в благодарение Богу за их рождение. «Это – наш с тобой храм!» – с гордостью говорил, бывало, Дмитрий. «Это – Божий храм!» – поправлял Иван. Княжич Дмитрий, пытливый до цифр, желавший всему на свете знать размеры, хорошо помнил, что длина и широта собора – 35 аршин 2. Почитай, здешний храм вчетверо больше

площадью, чем соборная церковь Спасова Преображения при их княжьем дворе, в угличском детинце. Отец их, князь Андрей, во всем любивший величие, не мог не понимать, что здесь – его духовная столица. Здесь... где изволила явить Свою милость и Покров Сама Пречистая, где молится за него и его детей угодник Божий – подобно как молился за его прадеда богомудрый Сергий Чудотворец. И собор был – под стать. И под стать были фрески «премудрого, пречудного» мастера Дионисия, уже известного по всей Руси... его, князь-андреева, придворного мастера-изографа. Святые бесчисленными цветами украсили своды. Каждый арочный изгиб распустился по всей длине «множайшими медалионами» с неземными ликами. «Акафист Пресвятой Богородице» был весь написан в красках в верхнем ярусе фресок: каждому икосу и кондаку – и даже отдельным «Радуйся...», – соответствовал свой сюжет. Мальчики помнили (Дмитрий смутно, Ваня очень хорошо), как однажды отец их расспрашивал здесь мастера Дионисия и тот сам все объяснял и показывал владетельному князю и его юным сыновьям. Но... пугала Дмитрия с раннего детства «страшенная» фреска на западной стене... пугала – и таинственно притягивала. Насмотрится, бывало, маленький – и ведь не оттянешь его! – а потом ночью спать боится, плачет. Ад зиял огромным красным отверстием, как рана на теле мироздания. И как черви, копошились в нем... известно, кто. Багрово-рыжее пламя окружало их – как кровь с гноем. – Не смотрите вы туда, а смотрите – вот сюда, – проговорил вдруг отец Паисий, уловив опять взгляд младшего княжича. И перекрестившись, показал туда, где в вышине стояла Пречистая, раскинув над головами молящихся Свой Омофор. –Знаете, что такое Омофор Божьей Матери? – Защита... Заступление. – Любовь, – поправил отец Паисий. – В любви Ее мы все пребываем... а изобразить любовь невозможно. Только плат, которым Она все покрывает – его и рисуем-пишем. Потому что любовь все покрывает и нет ничего сильнее любви. «Пребудьте в любви Моей», – говорит Христос. А Он – Ее Сын. Сын и Бог одновременно. Поэтому никто на земле не может возлюбить Его так, как Она возлюбила. А у кого любовь сильна, тот все может. И в том все пребывают. Поэтому Покров – великая тайна. И слово все слыхали, и икону все видали, а разумеют сию притчу – немногие. Открылась она впервые святому Андрею, Христа ради юродивому, в Царьграде в Византии, потом у нас, на Руси – великому князю Андрею Боголюбскому... «Царьград – Боголюбово – Углич... и князь у нас – тоже Андрей» 3. Митя однажды услышал от кого-то это высказывание и, разумеется, запомнил. Еще бы он такое забыл – сравнение отца с великим Андреем Боголюбским... а тем паче – знак преемственности Углича от Царьграда! Значит, не зря в центре его мировой державной карты был «Углеч». Но вот с отцом Паисием, жаль, о таких «мирских» делах не поговоришь: неинтересны ему почему-то земные столицы, словно нет на свете никаких городов, кроме Небесного Иерусалима. Он даже и в чуде с иконой... почитает не столько само чудо, сколько «любовь Божьей Матери». Любовь – это, конечно, хорошо, слов нет... но «Покров» – это что-то такое очень величественное, а «любовь» – это все-таки что-то такое очень простое. Хотя, конечно, славно, что Сама Богоматерь нас любит – значит, защищает... вот даже икону явила в покровительство монастырю и граду. А монастырь-то отстроен и украшен в честь них с Ваней, и град Углич – их град... Славно все идет! Лишь бы... Но, чуть вспомнив о близком конце света, опять не удержался Дмитрий и опять посмотрел туда... Вот четыре злобных зверя – там же, где ад, – ходят по кругу. И круг – черный, как бездна, и не вырваться им из этого круга – так и ходить-бродить друг за другом на расстоянии укуса. – Царства это! Великие царства земные в облике адских зверей

2011

– как узрел их в древности пророк Даниил. Как открылась ему их суть – а через него потом и всей Церкви, – сказал отец Паисий. Мальчики смотрели и невольно ежились, словно чувствовали, что звери хотят и их заманить в этот круг, закружив голову, и сожрать. Зубы едва помещаются в пастях, безжалостны и безжизненны глаза. Величава поступь... только ведет она в никуда. И будут ходить друг за другом звери, пока Зверь зверей – царство антихриста – не пожрет их всех, вобрав в себя и соединив в своем чреве всю их мощь и всю злобу воедино. – Бесчисленное множество раз за жизнь видят люди в каждом Божьем храме этот образ-круг – и ничему не научаются... – с горечью сказал отец Паисий. – Царство земное их доныне манит.. и всегда им земного царя надо, только земного, а не Небесного Царя... – А почему? – Возлюбили они зверей тех, ибо в зверях много величия. А «величие» – от гордыни берется и ее же, гордыню, мать свою, тешит. А чего еще нужно нам, детям падшего Адама, как не величием-гордыней упиться! Вот и едят нас звери те... а мы их собою кормим. А думаем, это они нас кормят. Нравится нам это очень! – А я боюсь этих зверей – и совсем они мне не нравятся! – сказал Дмитрий. – И боюсь этого их... который... – Да, самое страшное в этом мире – видеть сатану, – подтвердил отец Паисий. – А вы его видели!? – округлил глаза Дмитрий. – Его все видели, только не все понимают, что это он... Он виден – в людях. – Да!.. Это же был сатана! Он! – вдруг вспомнил Ваня и уже никак не мог успокоиться. – Люди же не могут сами такое делать... – Что это ты? Что? Про что? – стал допытываться Дмитрий. – Пленным новгородцам резали уши, носы и губы. Зачем!!! – у Вани у самого губы дрожали. – Почему! Почему люди с людьми такое!.. Я одного калеку на паперти недавно встретил – на него смотреть страшно... Я спросил, кто он?.. потому что его до этого у нас не было, пришлый он... а он из Новагорода... был когдато!.. уж много лет скитается из града в град, при церквях Божьих питается. Я спросил, кто его так искалечил? татары?, – а он: «Да какие татары! были б татары!..» – Ну, давно это было! Нас с тобой еще не было, – попытался утешить Митя. – Больше уж так не будет. – Почем ты знаешь, что не будет? – Теперь все по-другому стало. Теперь все хорошо... Старое уж не вернется никогда. – Все всегда так говорят! – сказал Ваня. – Тыщу лет так говорят – и сами верят... Каждая война – последняя. И каждая лютость – больше не повторится. А сами такими же остаются. Такими же лютыми – дай только эту лютость разбудить. – Ну, нет же у нас теперь... ни усобиц! ни татар! С чего людям быть лютыми? Не-ет, теперь все хорошо... – беспечно возразил Митя. – Новая жизнь началась... лишь бы конца света не было. «Лишь бы конца света не было!» Очень светлое сочетание... От века так живем. Смотрел на них отец Паисий... Как страшно жить Божьему человеку среди жестокости – не столько страдая за себя, сколько за всех. Жестокость – тайна ада. Тайна его царства. Жестокий – уже в аду, потому что – ад в нем. Человек, пришедший к Богу так рано и никогда не уходивший от Него, и не может рассуждать иначе. И вспомнилось отцу Паисию, как были княжичи меньше и как спросил однажды маленький Иван про человека, изображенного в аду: – А почему он вниз головой нарисован? Так же очень тяжело висеть! – Ну, это же понятно... его сбросили – вот он и падает... вниз головой! Чего тут тебе непонятного! – деловито ответил княжич Дмитрий. – А я, грешный, так полагаю, что это у него у самого в душе все

так перевернулось – все с ног на голову встало, – ответил отец Паисий. *** И еще вспомнилось... Пришел однажды к отцу Паисию грек – из тех, кто приехали на Русь вместе с другом его и сомолитвенником отцом Кассианом. У них после падения Царьграда одно на уме... – Когда же возродится царство наше ромейское? Божий человек, спроси о том у Бога... – Все мы – Божии, брат... потому лучше о Царстве Божием думать, чем о смутных судьбах царств земных. – Но невозможно же христианам иметь Церковь и не иметь Царя. Ибо Царство и Церковь пребывают в тесном союзе и невозможно никак отделить их друг от друга 4. Как же нам теперь жить без Царя!? Подумал с горечью отец Паисий: «Когда люди требуют себе царя земного, получается, что в вечности они вместе с теми иудеями восклицают: «Нет у нас другого царя, кроме кесаря» (Ин., гл. 19) – и эти страшные слова означают, что у них действительно нет Царя, есть лишь царь. Царь Небесный не вмещается в их душе, и душа требует царя под стать, под мерку себе». – А нужен ли земной царь тому, кто всем сердцем любит Царя Небесного? Если царь земной есть, то и будем ему покоряться, смирения ради. Если его нет, то и не будем просить, чтобы был. Как Бог устроит, так да будет, а смирение – путь в Царство Небесное из царства земного. Возразить на это было нечего, и подивился грек, услышав небывалые для себя слова. «Не возмогут вам противиться мудрые и разумные». *** А княжич Дмитрий, насмотревшись вдоволь на Зверей, спросил вдруг отца Паисия: – А каким же тогда должен быть настоящий государь?.. чтоб не таким вот было его царство, а другим! И ответил старец: – Государь, если он – образ Христа, должен всем служить, а не чтоб ему служили... – Как же служить? – удивился Дмитрий. – Всем ноги мыть, что ли, как Христос мыл Апостолам? И положил тут Бог на душу старцу Паисию рассказать им о великом тверском князе Михаиле 5, что давно уже почитался святым в тех пределах, где родился и вырос отец Паисий. – Было это давно, когда еще Тверь, а не Москва была центром великого княжения. Враждовали тогда страшно Москва и Тверь, и московский князь Юрий Данилович, домогаясь ярлыка для себя, посылал наветы в Орду на великого князя Михаила, своего дядю. Все средства употреблял князь Юрий, три года был в Орде, расточал казну свою на «подарки», женился на сестре царя Узбека Кончаке – и наконец, склонил царя на свою сторону: получил ярлык на великое княжение, хоть и не был старшим в роду. Но не удовлетворился он одним ярлыком, а вместе с татарами, с вельможей их Кавгадыем, пошел разорять и опустошать тверскую землю. Половину тверского княжества, до Волги, выжгли и разорили татары, страшно мучая и убивая всех попавших к ним в руки людей... наконец, переправились за Волгу и двинулись уже на саму Тверь, стереть ее с лица земли. Но в сорока верстах от града, у села Бортенева, встретил их князь Михаил с войском – и была сеча страшная... И как тверичи защищали свои дома, своих детей и жен, и отступать им было некуда, то и бились они храбрее и отчаянней грабителей – и к вечеру разбили их наголову... При этих словах глаза княжича Дмитрия восторженно засветились. Так разбил врагов князь Михаил, что и Кавгадыя, и жену князя Юрия Кончаку взял в плен, а сам Юрий едва-едва спасся бегством. Но сила оружия – всегда страшная и обоюдоострая сила. Бывают победы, гибельные для победителей... – отец Паисий почему-то

коротко, но пристально взглянул на Дмитрия, и тот смущенно потупился. – Вроде бы, спасла Тверь победа князя Михаила – а в действительности, лишь отсрочила гибель... а для того, чтоб спасти народ свой воистину, пришлось святому Михаилу вскоре одержать совсем другую победу – ту, что осталась в веках... даже и не в веках, а в вечности, потому как что такое для Бога века! Умерла в Твери жена князя Юрия – сестра ордынского царя! Никак не нужна была ее смерть князю Михаилу, страшно и подумать о гневе татарском... а вот вышло как-то, промышлением Божиим, худшее для Твери, что только могло быть. И Кавгадый, хоть сразу же после битвы отпущен был с честью, вернувшись в Орду, оклеветал князя Михаила как мятежника. И Юрий поспешил жаловаться в Орду. Новый меч завис над Тверью, куда страшнейший!.. Ну, а дальше вы, княжичи, наверное, знаете. Поехал князь Михаил в Орду на суд. С плачем отговаривали его и дети, и все бояре – все знали, что его ждет, и он знал... Многие князья бежали и укрылись бы, на его месте! Но не так служит отчизне настоящий князь! «Не лучше ли одному положить душу свою за многих». И поехал он к царю Узбеку. «Пусть не людей убьют, а меня убьют! Вот, мол, он я, перед тобой. Я виноват, а люди мои ни в чем не виноваты. Если даже и не виноват, то пусть буду виноват». Написал завещание, простился со всеми - и сразу после Новолетия, по осенней дороге, до первого снега, выехал в цареву ставку, в далекие степи... Почему-то запало княжичам слово Новолетие, словно бы нарочито сказанное... Давно это было, без малого два столетия назад... а «после Новолетия» – в сентябре, то есть, – стало какойто вешкой, приблизившей все будто бы давнее, а не давнее вовсе... и ни при чем здесь время! Месяц держали святого князя закованным в колоду – на поругание и посмеяние всем. Да, пришлось ему пройти через все глумления, потому что он был истинный государь. Хоть и не носил на земле титул царя, как иные, зато был образом Царя Христа – вот и царствовал во Христе... в своей колоде. «Не скорбите, други мои, что тот, кого вы видели в княжьем одеянии, теперь сидит в колоде. Вспомните, сколько благ я уже получил в жизни, неужели же я не хочу потерпеть за них? Что значит эта временная мука в сравнении с бесчисленными грехами моими? Еще бы больше должен я страдать... Вспомните праведного Иова – как он страдал без всякого греха!.. Вас печалит всего-то эта колода? Не скорбите, друзья – скоро ее не будет...». Когда верные люди уговаривали его бежать, обещали помочь, он отвечал: «Я и прежде не бегал от врагов, не убегу и теперь. Если я один спасусь, а бояре мои и слуги останутся здесь в беде, то кто же я буду после этого? Не могу этого сделать! Да будет воля Господня!» Не то, чтоб ему совсем уж не страшно было умирать. Тяжко дыхание близкой смерти, и душа напоследок еще цепляется за жизнь земную... хотя только по привычке, а не по неверию в Господа. Много молился все дни князь Михаил, а в последний день, томясь,

как Спаситель наш в Гефсиманском саду, просил бывших при нем иереев: «Дайте мне Псалтирь – на сердце у меня смятение!» Но когда дали ему Псалтирь, книга сразу же раскрылась на словах: «Сердце мое смятеся во мне, и боязнь смерти нападе на мя». И тогда Михаил совсем уж в трепете спросил: «Что значат эти слова?» И иереи ответили ему: «Государь, не смущайся – в том же псалме дальше сказано: «Возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает». И оставил князя Михаила мимолетный земной страх. Тут вбежал в шатер княжеский отрок и закричал: «Государь, идут Кавгадый и Юрий с множеством людей – и прямо к твоему шатру». И праведный князь спокойно ответил: «Знаю, зачем они идут...». – Они убили его!? – так взволновался Дмитрий, что даже прервал отца Паисия. – Да... они били его всей толпой, а потом вырезали сердце – это сделал русский человек... Раздетое тело святого князя бросили, и оно лежало рядом с разграбленным шатром... и даже Кавгадый, посмотрев-посмотрев, сказал князю Юрию: «Разве он не старший сродник тебе, все равно что отец? Что же он лежит без покрова, на поругание всем? Возьми его и вези в свою землю, погреби по вашему обычаю». И «усовестился» Юрий – прикрыл нагое тело какой-то тряпицей, велел, привязав к доске, положить на телегу. Так на повозке, от хлева к хлеву, от сарая к сараю, везли тело святого мученика с дальней реки Терека в Москву. Всю дорогу люди видели то столпы и облака света, играющие в небе, то дивные радуги над всяким местом, где тело князя ночевало, то воспевающих и кадящих ангелов и светлых всадников... Тело сначала погребли в Москве, но через год благоверная княгиня Анна, вдова святого князя, выпросила у жестокосердного Юрия тело его и перевезла в Тверь... и все тогда воочию видели, что тление не коснулось останков мученика: «хранит бо Господь кости праведных». – А много лет было святому князю, когда его убили? Стар он был? – решился спросить для чего-то Дмитрий... Может, чтоб за «пустым» вопросом не заметили, что он разволновался и расчувствовался от рассказа? – Стар?.. Нет, не стар! Лет сорока и пяти – сорока и шести... запамятовал уж, сколько в точности. Сыну его младшему двенадцать лет было... И запало это в душу Дмитрию – и самому ему мало не двенадцать исполнилось... и отцу было – ровно столько, сколько назвал отец Паисий. – Не всякому дано стать святым мучеником, – заключил рассказ старец Паисий, – но всякий должен помнить, что он в ответе за всех, и вся земная жизнь дана ему – чтоб было что отдать. Кто воистину царствует, уподобившись Царю Христу, тот себя отдает. А кто себя помнит, тот... Пилат, умывший руки! А уж тот, кому надо, чтоб люди себя ему отдавали... тот не буду и говорить, на кого похож – а только жалко и его, бедного, и людей... Меж его царством и Царством Небесным – стена великая, и горько Господу нашему от этой стены... (Окончание следует)

Примечания: 1 То есть в 1479 – 1483 годах. 2 То есть около 25 метров, значительно крупнее подавляющего большинства русских храмов того времени. 3 В Х веке во Влахернском храме Константинополя (Царьграда) святому Андрею Юродивому явилась Божия Матерь, держащая над всеми молящимися Свой Омофор. Однако сам праздник Покрова был установлен лишь два века спустя – и не в Византии, а на Руси. В 1155 году святому князю Андрею Боголюбскому также явилась Божия Матерь. Вскоре после этого видения он добился церковного празднования Покрова Богородицы и построил первую на Земле Покровскую церковь (на Нерли). 4 Дословное воспроизведение отрывка из послания Константинопольского патриарха Антония (1393 год) московскому князю Василию I, в ответ на его слова: «Мы имеем Церковь, а царя не имеем и знать не хотим». Греки в то время категорически утверждали, что «один только Царь во вселенной» (константинопольский император), если кто из правителей других стран и носит такой титул, то это «нечто противуестественное, противузаконное, более дело тирании и насилия». Великий патриарх Фотий писал: «От нас, греков, мы веруем, не отнимется царство до второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа...» Как известно, «царство отнялось» в 1453 году 5 Тверской князь – мученик святой Михаил был убиен в Орде в 1319 году. Местное его почитание установилось, вероятно, сразу после переноса тела на родину в 1320 году. Общероссийское прославление совершилось лишь на Соборе 1549 года. Преподобный Паисий Угличский родился в селе Богородском под Кашином – на «меже» тверских и угличских пределов. В самом же Кашине почивают мощи святой благоверной княгини Анны – супруги святого Михаила Тверского. После гибели мужа она основала Успенский Кашинский монастырь и сама приняла в нем постриг, а позже – схиму.

ЯРОСЛАВЛЬ русская предприимчивость

2011

Евгений ЕРМОЛИН

Евгений Ермолин – родился в 1959 году в Архангельской области. Закончил факультет журналистики МГУ, с 1981 года работает в ярославских СМИ, с 1989 года преподает в Ярославском госпедуниверситете. Заведующий кафедрой журналистики, профессор. Заместитель главного редактора журнала «Континент» (Москва Париж). Член Литературной академии национальной премии «Большая книга». Критик, историк культуры. Живет в Ярославле и Москве.

Есть места на земле, есть города, роль которых в истории определяется всего лишь одним судьбоносным моментом, изменяющим ход событий и влияющим решающим образом на будущее страны, народа, мира. Точки бифуркации, переломные минуты истории здесь приземляются, обретают то вещественное содержание, какое связано всегда с определенным пространственным локусом. Есть и места, где снова и снова завязываются роковые узлы, где с непостижимой логикой решающие моменты вызревают снова и снова. Город Ярославль как раз и принадлежит к таким средоточиям исторических кульминаций, к местам, где куется будущее. Можно даже сказать, пожалуй, и так: чем спокойнее и рутиннее жизнь в стране, тем меньше заметен Ярославль. Однако он обретает новый и яркий общероссийский смысл, стоит только миру вздрогнуть. Стоит лишь событиям пойти наперекосяк, – и в нем пробуждается нечто особое, высокое, драматическое, а то и трагическое.

Град на горе. В русских песнях, посвященных Ярославлю, бесконечно перепеваются несколько тем. Одна из них дает отсыл к избранному, праведному граду, священному граду на горе, райскому поселению. И это действительно тот главный, самый большой смысл, который хранила народная память места. Пели вот так, например: «Ах ты, батюшко, Ярославль-город! Ты хорош, пригож, на горе стоишь, на горе стоишь во всей красе, промеж двух рек, промеж быстрых, промеж Волги-реки, промеж Котраски. С луговой, было, со сторонушки протекала тут Волга-матушка. С нагорной да со сторонушки пробегала тут речка Котраска». Или так: «Ярославль да город да на горе стоит, на горе стоит да во всей красоте, да на прикрасоте, лучше Питера, да краше Киева, лучше матушки да каменной Москвы...». И похоже: «Не туман с моря подыма... подымается да Ярославль-от город расстила... расстилается… Между речками между бы...ой да быстрыми, да на круто...ой горе, на высо...ой, высокою на крутой горе на высо...ой, высокою да э, хорош-от город постро... ой построился. Э, хорош город постро...ой построился да лучше Пи...итера, краше Ки... краше Киева. Лучше матушки

каменно… ой и да Москвы да каменн...ой, Москвы, славной Во... ой да Вологды». Русская народная песня фокусирует сакрально-космический архетип града на горе, с акцентом на первенство в масштабе всей России. Причем выделенная точка пространства стягивает его здесь не силой деспотического принуждения, не логикой административного контроля, а эффектом эстетической неотразимости, силой художественного впечатления. Ярославская гора – это нынешняя Стрелка: холм, ограниченный двумя реками: Волгой и впадающей в нее Которослью, а с третьей стороны – Медведицким рвомоврагом. (Вообще Ярославль – город нагорный, однако не все его горы в счет, а только, кажется, три: Стрелка, Тугова и Крестовая-Поклонная). Велес, гудбай! На Стрелке развернулись ключевые события начальной истории города, граничащей с мифом. В архаической мифологической проекции Ярославский холм суть мировая гора, сокровенная могила баснословно-долетописных времен, главное Велесово капище и извечная Велесова родина. Однако Ярославль вовсе не город Велеса. Велес в этом месте побежден, сокрушен раз и навсегда. Косми-

ческие циклы разомкнулись в линейную логику истории. Извечный и ежегодно возобновлявшийся языческий ритуал был пресечен князем Ярославом Владимировичем, убившим священного медведя-Велеса. По крайней мере, такова записанная в XVIII веке легенда об основании города. Сакральная мистерия разыгралась, согласно ветхому преданию, при основании Ярославля у подножия святого холма, в Медведицком овраге. В космическом поединке, воспроизводившем перипетии основного мифа о противоборстве небесного и земного богов, сошлись медведь-Велес и князь Ярослав Владимирович (возможно, смысл ритуала был иным – жертвоприношение Велесу, но в любом случае этот старый хозяин приказал долго жить). Реально в этой легенде заключена великая мысль о победе гармонии над хаосом, смысла над своеволием, умной власти над насилием и произволом. Мысль чисто ярославская и, разумеется, имеющая огромное мировое эхо. Мне уже приходилось говорить о том, что подлинный миф, лежащий в смысловом основании истории Ярославля, это миф георгический, змееборческий. Его инвариантом и является, в сущности,

легенда о поединке князя Ярослава с медведем. В этом мифогенном контексте дело Ярослава в чем-то очень важном выступает как несколько более заземленное выражение священного дела Георгия Победоносца, а медведь вполне очевидно предстательствует вместо змия. (Наверное, стоит вспомнить, что христианское имя Ярослава – Георгий.) Характерна и смутно брезжащая в восприятии легенды мысль об усмирении Ярославом местных разбойниковпиратов, бесчинствующих на речной дороге. В Ярославле спотыкается судьба злодеев, кончается блудное разинское гулянье, и народная песня пространно, вдохновенно и красноречиво повествует о магии этого места, явившейся в девичьем сне: «Что с верху-то было Волги-матушки, что плывет, гребет легка лодочка, хорошо-то была лодка изукрашена: у нее нос, корма раззолочены, что расшита легкая лодочка на двенадцать весел; на корме сидит атаман с ружьем, на носу сидит есаул с багром, по краям лодки – добры молодцы, посреди лодки – красна девица, есаулова родна сестрица, атаманова полюбовница; она плачет, что река льется, в возрыданьи слово молвила: «Не хорош-то мне сон привиделся!

«Ах ты, батюшко, Ярославль-город! Ты хорош, пригож, на горе стоишь, на горе стоишь во всей красе, промеж двух рек, промеж быстрых, промеж Волги-реки, промеж Котраски. С луговой, было, со сторонушки протекала тут Волга-матушка. С нагорной да со сторонушки пробегала тут речка Котраска».

20 2011

Уж как бы у меня, красной девицы, на правой руке, на мизинчике, распаялся мой золот перстень, выкатился дорогой камень, расплеталася моя руса коса, выплеталась лента алая, лента алая – ярославская! Атаману быть пойману, есаулу быть повешену, добрым молодцам – головы рубить, а мне, красной девице, в темнице быть!» Странно устроена русская жизнь. В ней нет сплошного плавного течения событий. Ход истории здесь то и дело прерывается грандиозными разрывами, расколами, потрясающими недра цивилизации и резко меняющими смысловое содержание общенародного бытия. Происходит взрыв времени, зримо распадается связь времен и новое время отменяет старину как бессмыслицу, задвигая ее в прошлое. Не живется спокойно и благополучно русскому человеку. Как если бы не утоляло его жажды мирное житьебытье. Как если бы рвалась его душа к чему-то запредельному и, высоко взлетая, падала подчас ниже бездны. То, что происходит с человеком и с обществом, нуждается в определении, которое может выразить суть событий. В России одним из таких определительных лейтмотивов для жестоких потрясений является понятие (а точнее, мифологема) смуты. Русская смута существует и опознается как явление периодическое, даже как константа исторического процесса, как мощнейший фактор развития исторических процессов. Только в ХХ веке смута минимум дважды влияла роковым образом на ход истории. Это всегда

специфическое место памяти, ментальный архетип культурного самоосознания-самоопознания русского человека. Понятию смуты в русском культурном сознании соответствует ряд характерных мифообразов. Один из них - Хаос. Изначальное значение мифологемы «хаос» амбивалентно. Хаос – антипод порядка, но и место рождения новой жизни, нового бытия. Но в социальной, политической и обыденной жизни хаос осознается как негативный фактор. Он противопоставлен мифологемам «культура» и «цивилизация» и раскрывается как катастрофа, крушение, деградация, разруха, разгул преступности, как варваризация и архаизация. На заре цивилизации Хаос воспринимался как постоянная угроза. Хорошо известны свидетельства общественного разлада, описываемые в Ветхом Завете. Немало такого рода текстов породили и смутные эпохи в истории России, где социальный хаос обычно раскрывается феноменами мятежа и бунта. Бунт, мятеж есть дело народной стихии, взрыв сознания, обращенный против социальных форм, которые начинают казаться ложными, изжитыми. А в ХХ веке бунт (под новой маркировкой – революция) направлен определенно уже и против вообще всех главных оснований человеческого бытия, против Бога. В бунте есть и высшая правда, и страшная ложь, и часто их слишком трудно разделить и обособить. Это, так сказать, и дело Бога, и дело Змия. Когда-то об этом писал Н. Бердяев, ставший

свидетелем и очевидцем самого, пожалуй, рокового надлома в истории России. Но приходит черед бунта, приходит и черед восстановления мира и порядка. Тают запасы ярости, иссякает жестокая и страшная лава народной души, река истории входит в свои берега. И что же такое Ярославль в этой круговерти, где его место в этом ритме перемен? Назовем Ярославль, скорей, городом возвращения к норме, к порядку, к осмысленному и даже освященному бытию. В стране, где разрушение и привычных норм, и базисных основ существования почти не вызывает сколько-нибудь заметного протеста, а, напротив, увлекает многих и многих в эпицентр разворачивающейся катавасии, где сопротивление нередко выражается в уходе от активного участия в насыщенной драматизмом жизни, в поисках тихого угла, где можно затаиться, в ожидании перемен, Ярославль предъявляет иной подход к разрешению общественной и личной проблемы существования. Подход, основанный на социальной активности и на попытке (всегда, кажется, заведомо безуспешной) встать поперек явному злу, явной несправедливости, явной общественной фальши и тщете. И если за частными причинами пассивного поведения стоит, как нередко говорят, некая фундаментальная причина: слабость ценностной и смысловой структуры российской цивилизации, ее неорганичность, наличие многих гетерогенных начал – культурных, конфессиональных, этнических, исто-

рических, территориальных, отсутствие сложившегося срединного начала, огромная дистанция между полюсами духовного поля и т.п., – то в ярославском выборе можно в противовес всему этому и многому другому усмотреть иррациональный ответ на вызов судьбы, голос свободы, волю к деятельно-творческому преобразованию бытия, к духовно обеспеченному смыслу. Вернемся на Ярославский холм. Пал Велес, и закатилось его черное солнце, осиротел великий холм. Над велесовым чревом был отстроен ярославский Кремль. Но плохо держалась тут власть и легко падала из рук. Давно рухнули стены Кремля. Давно, в XV веке, кончилась эпоха ярославской независимости. Древние боги не умирают навсегда. Погашены огни велесова капища, но мстительный велесов огонь иногда прорывается из мистических недр. В нем некогда сгорела Константинова библиотека. Сгорело даже обретенное в Ярославле Игорево Слово, хотя и в московском пожаре, не уберегли. Как-то раз вместе с Успенским собором на Стрелке огнь пожрал мощи святых покровителей города, князей первой династии Василия и Константина… Памятуя об этом, можно лучше понять и страшное опустошение Ярославской горы, которую взяли приступом в 1918 году красные архаровцы, сожгли «белогвардейский город» и его Лицей, а потом уничтожили и Успенский собор.

2011

русская предприимчивость

Так запустел в ХХ веке сакрум, обратившийся к исходу столетия в цивилизованный парковый лесок. Уже в нынешнем веке местные власти, озабоченные воссозданием теменоса, вознамерились заново отстроить собор на холме. Биармская столица. Брызги вечности рассыпаны по окрестностям Ярославля; курганные некрополи таят свидетельства неудостоверенной значимости. Баснословная древность напоминает о себе этими великими немыми могилами, забытыми и заброшенными. Здесь лежат предки, у которых нет потомков. Быть может, прав, вопреки здравому смыслу, финский профессор Карл Мейнандер, который ссылается на старинные исландские саги, повествующие о сильных и богатых биармах и об их могучей стране, раскинувшейся от Балтики до Оби, – и прописывает центр Биармии как раз в ярославской округе. Но это факт гадательный. А нет сомнений, что Волга и Которосль – главные улицы города. Здесь находилось поселение Медвежий Угол – фактория, место торговли и ремесел на Великом Волжском пути из варяг в арабы, который связывал Балтику и Беломорье с Хазарией, Персией и Багдадом. Волжские караваны, идущие с Балтики, сворачивали здесь, чтобы идти дальше по Которосли, на Нерль и Клязьму, на Оку, – то ли спрямляя маршрут, то ли ради обеспечения безопасности плавания от злых поволжских пиратов. От Балтики по Мологе шли сюда косматые викинги, с Хвалынского моря и Хазарского царства – торговцы-арабы и книжники-евреи. С тех далеких времен ярославское Верхневолжье включено в орбиту мировой жизни. На века город стал пристанью. Замечательно это переживание выражено в словах ярославца родом Льва Ошанина, на которые написана известная песня: «Здесь мой причал, и здесь мои друзья, – все, без чего на свете жить нельзя…» (Замечу, что слова другой песни Ошанина о «Ярославии» слушать невозможно, такой примитив.) И пафос столичности также сохранился в городе на века.

И в эпоху независимости, и позже, когда политический союз привел к мирному вхождению Ярославского княжества в состав Московского. По сию пору в Ярославле вспоминают поговорку «Ярославльгородок – Москвы уголок». А с Петербургом у Ярославля складывались комплиментарные отношения, в основе которых, очевидно, – их общее новгородское наследство. После новгородского погрома 1570 года, учиненного Иваном Грозным, в Ярославль были сосланы деятельные граждане Господина Великого Новгорода. Блистательный XVII век в культуре Ярославля обязан и тому, что город стал культурным восприемником Новгорода. Современная столичность по-ярославски – это вкус к вселенскости. Это неместный, непровинциальный масштаб амбиций. Это диалог с миром. Когда, к примеру, говорят о Ярославле как о русском Давосе, имея в виду место обсуждения мировых проблем, то это и имеют в виду. Твердыня православия. «Город Ярославль богомольем взял». Это еще одна пословица, характеризующая своеобразие города в народной памяти. Изначально два монастыря, Петровский и Спасский, стерегли смерть Велеса, расположившись выше по течению соответственно Волги и Которосли. (Потом Петровский монастырь без ущерба сменился Толгским.) Здесь обитают главные святыни, прежде всего – икона Толгской Божьей Матери. Здесь то ли из неведомых космических бездн, то ли со дна души смотрит на людей Господь Саваоф с мистической фрески собора Спаса Преображения. Здесь кончается все, что начинается. Здесь, у Спаса, долгие века хранились (и сохранились!) мощи главного небесного покровителя Ярославля, основателя второй династии князя Федора Ростиславича и его сыновей Давида и Константина. Они находятся теперь в соборе Богоматери Федоровской. Федор намеревался, судя по всему, крестить Золотую Орду, соединясь брачными узами с монгольской царевной из рода Чингизидов, которая

приняла крещение. Великий религиозный проект не осуществился, и истории Федор памятен глубиной предсмертного покаяния, коей он и снискал святость. Чудесные события начала XVII века, связанные с обретением в самый критический момент истории города чудотворных икон Казанской Богоматери и Спаса Нерукотворного, определили особый статус Ярославля. Он совершенно несомненно оказался тогда под особым покровительством Иисуса и Марии. Обретение сакральных реликвий стало для горожан свидетельством и залогом его богозащищенности и богоизбранности. Тогда сложился триединый палладиум богохранимого града Ярославля – Толгская и Казанская иконы Богоматери, икона Спаса Нерукотворного. В XVII веке Ярославский посад со слободами разбежался по берегам рек. Это и время пространственного рассеяния сакрума, время полицентризма. Каждый купеческий род, каждый ремесленный цех претендовал на непосредственное общение с Богом, создавая храмы, диковинным созвездием легшие на карту города. Век оставил потомкам сакральную карту храмовых ансамблей: церквей Николы Надеина, Рождества Христова, Ильи Пророка, Николы Мокрого, Иоанна Златоуста в Коровниках, Иоанна Предтечи в Толчкове. Ландшафтный полицентризм в Ярославле выражается в формировании новых центров, сосуществующих городов в городе. Стоические примеры христианского исповедничества и мученичества являет собой история ярославских непоминающих 1920-1930-х годов – поколения патриарха Тихона, митрополитов Агафангела и Иосифа. При вратах тайн. Издавна город осознан как средоточие сакрального знания. В начале XIII века князь Константин Всеволодович Мудрый, воин и книжник, собрал здесь библиотеку (одну из крупнейших в русской древности) и основал первую на Северо-Востоке духовную школу (ее преемником станет устроенный на вершине Ярославского холма Лицей

с его знаменитым некогда книгохранилищем). Ярославль изначально осознавался замком которосльного входа и заветной калиткой в сокровенный мистический сад Царского (Сарского – по поселению на реке Саре) града, Ростова Великого, с его Велесовыми тайнами, с крестителями Леонтием и Авраамием, с являвшимся здесь Николаем Угодником, с Ордынским царевичем Петром – мистическим сновидцем, со святителями и юродивыми. (Но давно иссякли источники ростовских тайн и гниет святое Ростовское озеро.) С тех пор Ярославль ментально – не итог, а канун. Не последний центр, а предпоследний, дальше которого исторически были Москва и Петербург, а метафизически дальше, согласно логике русской народной историософии, может быть только чудесный Небесный Иерусалим. Ярославль – преддверие русской вечности, расписные ворота в град Китеж. Отсюда начинается плавание-паломничество по тайной, незримой Волге, впадающей в мистический Светлояр. Именно здесь из уст местных староообрядцев когда-то впервые была записана Китежская легенда. А после в стенах городского Спасского монастыря найдено было (родилось?) и Слово о полку Игореве – эта загадочная тайнопись странствия горюющей русской души, ее исторического поражения и метафизического роста. Столица провинциального масонства. На Толге покоится прах наместника края Алексея Мельгунова, величайшего в Ярославле цивилизатора Нового времени, который стал значимой фигурой местного пантеона. Во второй половине XVIII века он внес в город все формы столичной культуры. Мельгунов – духовный искатель, вдохновлявшийся мечтой о превращении Ярославля в образ рая, по масонской мерке. В те времена в Ярославле, в Доме призрения ближнего, собиралась масонская ложа. С тех пор прошли века. Но занятно, что именно в Ярославле в 1949 году, в бывшем Спасском монастыре, родился один из руководителей российских

русская предприимчивость

масонов 1990-х годов Георгий Дергачев. Масоны оставили о себе память в Ярославле. Центр города при губернаторах А. Мельгунове и М. Голицыне приобрел образ, в котором проступают черты масонского плана. Ильинская площадь в 1880-х годах оформилась как триединство: Книга Закона, создаваемая двумя развернутыми корпусами Присутственных мест, имела в своем средоточии дворец наместника, в личности которого исполнение закона сочеталось с правом миловать и благотворить; сакральным средоточием площади и всего города стал Ильинский храм – ковчег, в котором хранилась частица Ризы Господней (утраченная в 1920-х и заново обретенная в 2003 году), воплощенное слово пророка – Слово Божье. А при Михаиле Голицыне в основу планировки центра было положено дерево сокровенного познания Сефирот, так что, прогуливаясь по городу, ты тем самым восходишь по степеням духовного роста и постижения мира. Мистический полюс пространства в центре города сопоставлен логическому, рационалистическому полюсу, сосредоточенному в районе Меленки-Зеленцовский ручей. Там в начале XVIII века структурируется пространство возле Большой Ярославской мануфактуры. Его средоточие – грандиозный Петропавловский храм и парк с фонтанами и скульптурами над системой сообщающихся прудов. Это опыт реализации регулярной утопии, логическая химера, ныне живописно руинированная. В советское время район был назван Красным Перекопом в память о том, как красные из-за рек брали «белый Ярославль» (этакий северный «остров Крым»), чем оказался, однако, обречен на перманентную ломку и перекопку. Спаситель России, родина русской демократии и русский рай. В последнее время оживились исторические воспоминания о том, что в начале XVII века город становится столицей страны, пребывавшей в агонии. Ярославль – город-ополченец 1612 года.

Здесь формируется ополчение Минина и Пожарского, отсюда и спаслась тогда Россия. За стенами Спасской обители собирался Совет всея земли – первый русский земский парламент. По итогу Смуты в городе возникла демократия церковно-общинная (приходская, цеховая). Культура Ярославского регионального Возрождения – это культура пробуждения религиозно ориентированной и социально ангажированной творческой личности, ее мирского самоутверждения, получившего сакральную санкцию. Это люди невероятного размаха, вроде Василия Лыткина или Епифания Светешникова. Возникают особые отношения между человеком и Богом, основанные на взаимном доверии и своеобразной близости. И, как следствие, реабилитируются земная жизнь, человеческая активность на мирских поприщах, общественная солидарность. Тварный мир осознается как пространство личностного и общественного человеческого действия, реализующего план повсеместной эдемизации реальности. Тогдашний расцвет – едва ль не главное историческое основание для ярославских амбиций. Хотя тогда, быть может, только зримо претворились, запечатлелись мифические смыслы ярославского урочища как образа «русского рая» (так, кстати, определил культурное своеобразие Ярославля его уроженец, поэт Михаил Кузмин; похожая оценка есть у Беллы Ахмадулиной). Память о Ярославском региональном Возрождении делает город золотой скрижалью русской культуры и заново, экзотерически, мифологизирует его – в формах архитектуры, в иконописи Гурия Никитина, Федора Зубова, Семена Спиридонова. С тех пор в городе заявляют о себе веяния низовой русской демократии. Стремление к первенству, независимость, достоинство, желание и умение широко и свободно развернуться в мире, наводить мосты к Западу и Востоку, – все это входит в характер ярославца. Народные движения и иници-

ативы здесь возникают не по заказу. Дух вольности витает над Волгой, умеряемый, кажется, лишь здравым смыслом. Отсюда ясно, почему именно Ярославль стал родиной русской провинциальной журналистики: в 1786 году здесь выходил масонский журнал «Уединенный пошехонец». Родина театра. Складывается ментальная топография, возникают ментальные города. Ярославль, согласно широко распространенному убеждению, – «родина русского театра». Здесь начали свое восхождение основатели первого русского профессионального общедоступного театра Федор Волков и Иван Дмитревский. XVIII век в Ярославле – век искусства мнимого и фантастического, век театра. Театральность ярославской культуры – это компенсация социального неуспеха Возрождения XVII века. Это сложнодраматическая реакция на кризис ренессанса с его бравурно-оптимистическими жизненными задачами и планами. Когда имперская власть отобрала у города широкие жизненные перспективы, пришлось возместить их отсутствие роскошной театральной иллюзией. Федор Волков для Ярославля – личность архетипическая. Провинциальный купец становится первым лицедеем страны. Он был, кажется, не на шутку увлечен розенкрейцерскими проектами обновления мира и человека – и одновременно погружен в стихию творчества, лицедейства. Свободный, самозабвенно погруженный в творчество художник – ярославская фигура, до гениальности доведенная именно в личности Волкова. В его судьбе открылось ярославское тяготение к театральной самореализации. Барокко стирает грань искусства и жизни, обращая жизнь в искусство, а искусство в жизнь. И Волков находил себя на грани. Он – человек своей эпохи, ее первый трагический артист, сумевший реализовать себя и в жизни как мастер тонкой интриги, гениальный сочинитель политических переворотов, режиссер и актер жизни. Традиция Волкова сегодня предоставляет предста-

вителям артистической элиты и авангардно-провокативной богемы максимум свободы в творческих исканиях, художественных проектах. А Волковский театр – это ярославский Парнас, художественная замена иссякавшего традиционного сакрума и компенсатор вынужденной общественной пассивности. Фасад его здания стал визитной карточкой Ярославля, а зал, опоясанный поверху фреской, на которой изображено античное ритуальное шествие, – ярославским элизиумом искусств. Здесь правит Аполлон Кифаред, Аполлон Мусагет и музы водят хоровод. Здесь никогда не заходит за край горизонта аполлоническое Солнце – и тягостная ночь бытия не имеет над ним власти. Какие бы ни случались времена, божественные молнии искусства блистали в этом зале. Шелестел, подымаясь, занавес, угасал свет – и зрители покидали пределы безвременья, чтобы отдаться мистериальной всевременности. Но театральное сказалось в городе и иначе. Воодушевляясь «неописанной» красотой Ярославля, Аполлон Григорьев провозглашал, схватывая черты местного народного характера: «Да, вот настоящая столица Поволжья, с даровитым, умным, хоть и ерническим народом, с торговой жизнью!» Но что такое эти даровитость, ум и «ерничество», отличающие ярославцев, если не признаки театрального наклона души, театрального призвания? Город театрален до мозга костей, до кончиков ногтей. Артистизм являлся естественным способом самореализации ярославцев. Театральность стала здесь нормой хорошего вкуса, способом общественного поведения. В ярославской манере – подчеркнутое изящество жеста, афористическая точность фразы, легкость движения, непринужденность публичного поведения, эстетически оправданный выбор платья... Жизнь понималась ярославцем как произведение искусства, существование воспринималось как сцена. Европейский стиль переживался и изображался как заданная роль, которую интересно и приятно играть.

2011

русская предприимчивость

Театральное призвание ярославцев не утратило силы, хотя и трудно корреспондировало с историческими перипетиями. Ярославец Герасим Лебедев в 1795 году основал в Калькутте первый в Индии театр европейского типа, вдохновляясь, по его признанию, волковским опытом. Эстетическая жилка ярославской натуры бросается в глаза в наше время. В масштабе России и мира такое мироощущение оказалось реализовано в жизненном и творческом опыте ярославца по происхождению Юрия Любимова, руководителя московского Театра на Таганке. Ярославец стремится к столичности и хотел бы превзойти москвичей и петербуржцев, блистать и покорять. А политических и экономических предпосылок для самоутверждения город в новые времена не имел. И столичность стала своего рода ролью ярославца на сцене жизни. Она проявлялась не как естественное выражение новых достижений, а как реализуемое с дополнительным усилием внутреннее задание, как сознательная установка – вопреки той провинциальной норме, к которой город был приведен Петром I и его венценосными преемниками. Заезжему экскурсанту маркизу де Кюстину Ярославль показался чуть ли не единственным светлым пятном в беспросветном мраке российской жизни. И ему ли одному? Великий педагог Константин Ушинский в очерке «Путешествие по Волге» 1860 года, вошедшем в школьные хрестоматии, писал: «Ярославцы известны по всей России своей ловкостью, сметливостью, необыкновенными способностями к промышленности и торговле». Артистизм питался интенсивно переживаемым чувством внутренней свободы. Ярославец не скован догмой и предрассудком. Он живет легко и просто: как Бог на душу положит. Нравы ярославского общества в русских песнях изображаются самыми свободными, они лишены претензий на чопорность или строгость. Вспомним хоть атаманскую полюбовницу, видящую мистические сны.

В другой песне девушка поет, что любит офицера: «За его за красоту В Еруслав-город пойду, В Еруслав-город схожу – Плису-бархату куплю, Плису-бархату куплю – Тесову кровать оббью: Сяду-лягу на кровать По миленьком тосковать»; а придет милый – и она встречает его, «За белы руки брала, К себе в спаленку вела». Ярославский плис-бархат – материя соблазна; и не зря ж называли город Парижем на Волге.

В еще одной песне «Еруслав-город загорается», а некий добрый молодец расхаживает по каменному мосту и кричит-зычит громким голосом: «Вы, друзья ли мои, товарищи, Еруславские побывальщики, Пособите вы мне при бедности, При великой моей скудости: Отомкните вы эти лавицы!» Там есть три дорогих ленточки: в пятьсот, шестьсот рублей, а третьей и цены нет. «Перва ленточка – молодой жене, Втора ленточка – любимой сестре,

Третья ленточка – полюбовнице»… Песня эта – многозначительная вариация той, с которой начата статья. Сакральная топография града на горе здесь проходит через метаморфозу. Сжигаемый хтоническим огнем Ярославль искупается его гражданами-побывальщиками посредством претворения огненной стихии в три ярославских ленты алых, вытканных на Большой мануфактуре и ставших еще одним символом волжского города.

русская предприимчивость

26 2011

ЯРОСЛАВЛЬ Евгений ЕРМОЛИН

2011

Евгений Ермолин – родился в 1959 году в Архангельской области. Закончил факультет журналистики МГУ, с 1981 года работает в ярославских СМИ, с 1989 года преподает в Ярославском госпедуниверситете. Заведующий кафедрой журналистики, профессор. Заместитель главного редактора журнала «Континент» (Москва - Париж). Член Литературной академии национальной премии «Большая книга». Критик, историк культуры. Живет в Ярославле и Москве.

ка». Или так: «Ярославль да город да на горе стоит, на горе стоит да во всей красоте, да на прикрасоте, лучше Питера, да краше Киева, лучше матушки да каменной Москвы...». И похоже: «Не туман с моря подыма... подымается да Ярославль-от город расстила... расстилается… Между речками между бы...ой да быстрыми, да на круто...ой горе, на высо...ой, высокою на крутой горе на высо...ой, высокою да э, хорош-от город постро... ой построился. Э, хорош город постро...ой построился да лучше Пи...итера, краше Ки... краше Киева. Лучше матушки каменно… ой и да Москвы да каменн...ой, Москвы, славной Во... ой да Вологды».

Русская народная песня фокусирует сакрально-космический архетип града на горе, с акцентом на первенство в масштабе всей России. Причем выделенная точка пространства стягивает его здесь не силой деспотического принуждения, не логикой административного контроля, а эффектом эстетической неотразимости, силой художественного впечатления. Ярославская гора – это нынешняя Стрелка: холм, ограниченный двумя реками: Волгой и впадающей в нее Которослью, а с третьей стороны – Медведицким рвом-оврагом. (Вообще Ярославль – город нагорный, однако не все его горы в счет, а только, кажется,

три: Стрелка, Тугова и Крестовая-Поклонная). Велес, гудбай! На Стрелке развернулись ключевые события начальной истории города, граничащей с мифом. В архаической мифологической проекции Ярославский холм суть мировая гора, сокровенная могила баснословно-долетописных времен, главное Велесово капище и извечная Велесова родина. Однако Ярославль вовсе не город Велеса. Велес в этом месте побежден, сокрушен раз и навсегда. Космические циклы разомкнулись в линейную логику истории. Извечный и ежегодно возобновлявшийся языческий ритуал был пресечен князем Ярославом Владимировичем, убившим священного медведя-Велеса. По крайней мере, такова записанная в XVIII веке легенда об основании города. Сакральная мистерия разыгралась, согласно ветхому преданию, при основании Ярославля у подножия святого холма, в Медведицком овраге. В космическом поединке, воспроизводившем перипетии основного мифа о противоборстве небесного и земного богов, сошлись медведь-Велес и князь Ярослав Владимирович (возможно, смысл ритуала был иным – жертвоприношение Велесу, но в любом случае этот старый хозяин приказал долго жить). Реально в этой легенде заключена великая мысль о победе гармонии над хаосом, смысла над своеволием, умной власти над насилием и произволом. «Ах ты, батюшко, Ярославль-город! Ты хорош, пригож, на горе стоишь, на горе стоишь во всей красе, промеж двух рек, промеж быстрых, промеж Волги-реки, промеж Котраски. С луговой, было, со сторонушки протекала тут Волга-матушка. С нагорной да со сторонушки пробегала тут речка Котраска».

2011

Мысль чисто ярославская и, разумеется, имеющая огромное мировое эхо. Мне уже приходилось говорить о том, что подлинный миф, лежащий в смысловом основании истории Ярославля, это миф георгический, змееборческий. Его инвариантом и является, в сущности, легенда о поединке князя Ярослава с медведем. В этом мифогенном контексте дело Ярослава в чем-то очень важном выступает как несколько более заземленное выражение священного дела Георгия Победоносца, а медведь вполне очевидно предстательствует вместо змия. (Наверное, стоит вспомнить, что христианское имя Ярослава – Георгий.) Характерна и смутно брезжащая в восприятии легенды мысль об усмирении Ярославом местных разбойниковпиратов, бесчинствующих на

речной дороге. В Ярославле спотыкается судьба злодеев, кончается блудное разинское гулянье, и народная песня пространно, вдохновенно и красноречиво повествует о магии этого места, явившейся в девичьем сне: «Что с верху-то было Волги-матушки, что плывет, гребет легка лодочка, хорошо-то была лодка изукрашена: у нее нос, корма раззолочены, что расшита легкая лодочка на двенадцать весел; на корме сидит атаман с ружьем, на носу сидит есаул с багром, по краям лодки – добры молодцы, посреди лодки – красна девица, есаулова родна сестрица, атаманова полюбовница; она плачет, что река льется, в возрыданьи слово молвила: «Не хорош-то мне сон привиделся! Уж как бы у меня, красной девицы, на правой руке, на мизинчике, распаялся мой золот перстень, выкатился дорогой камень, расплеталася моя руса коса, выплеталась лента алая, лента алая – ярославская! Атаману быть пойману, есаулу быть повешену, добрым молодцам – головы рубить, а мне, красной девице, в темнице быть!» Странно устроена русская жизнь. В ней нет сплошного плавного течения событий. Ход истории здесь то и дело прерывается грандиозными разрывами, расколами, потрясающими недра цивилизации и резко меняющими смысловое содержание общенародного бытия. Происходит взрыв времени, зримо распадается связь времен и новое время отменяет старину как бессмыслицу, задвигая ее

подпись 30

в прошлое. Не живется спокойно и благополучно русскому человеку. Как если бы не утоляло его жажды мирное житьебытье. Как если бы рвалась его душа к чему-то запредельному и, высоко взлетая, падала подчас ниже бездны. То, что происходит с человеком и с обществом, нуждается в определении, которое может выразить суть событий. В России одним из таких определительных лейтмотивов для жестоких потрясений является понятие (а точнее, мифологема) смуты. Русская смута существует и опознается как явление периодическое, даже как константа исторического процесса, как мощнейший фактор развития исторических процессов. Только в ХХ веке смута минимум дважды влияла роковым образом на ход истории. Это всегда специфическое место памяти, ментальный архетип культурного самоосознания-самоопознания русского человека. Понятию смуты в русском культурном сознании соответствует ряд характерных мифообразов. Один из них - Хаос. Изначальное значение мифологемы «хаос» амбивалентно. Хаос – антипод порядка, но и место рождения новой жизни, нового бытия. Но в социальной, политической и обыденной жизни хаос осознается как негативный фактор. Он противопоставлен мифологемам «культура» и «цивилизация» и раскрывается как катастрофа, крушение, деградация, разруха, разгул преступности, как варваризация и архаизация. На заре цивилизации Хаос восприни-

мался как постоянная угроза. Хорошо известны свидетельства общественного разлада, описываемые в Ветхом Завете. Немало такого рода текстов породили и смутные эпохи в истории России, где социальный хаос обычно раскрывается феноменами мятежа и бунта. Бунт, мятеж есть дело народной стихии, взрыв сознания, обращенный против социальных форм, которые начинают казаться ложными, изжитыми. А в ХХ веке бунт (под новой маркировкой – революция) направлен определенно уже и против вообще всех главных оснований человеческого бытия, против Бога. В бунте есть и высшая правда, и страшная ложь, и часто их слишком трудно разделить и обособить. Это, так сказать, и дело Бога, и дело Змия. Когда-то об этом писал Н. Бердяев, ставший свидетелем и очевидцем самого, пожалуй, рокового надлома в истории России. Но приходит черед бунта, приходит и черед восстановления мира и порядка. Тают запасы ярости, иссякает жестокая и страшная лава народной души, река истории входит в свои берега. И что же такое Ярославль в этой круговерти, где его место в этом ритме перемен? Назовем Ярославль, скорей, городом возвращения к норме, к порядку, к осмысленному и даже освященному бытию. В стране, где разрушение и привычных норм, и базисных основ существования почти не вызывает сколько-нибудь заметного протеста, а, напротив, увлекает многих и многих в эпицентр разворачиваю-

щейся катавасии, где сопротивление нередко выражается в уходе от активного участия в насыщенной драматизмом жизни, в поисках тихого угла, где можно затаиться, в ожидании перемен, Ярославль предъявляет иной подход к разрешению общественной и личной проблемы существования. Подход, основанный на социальной активности и на попытке (всегда, кажется, заведомо безуспешной) встать поперек явному злу, явной несправедливости, явной общественной фальши и тщете. И если за частными причинами пассивного поведения стоит, как нередко говорят, некая фундаментальная причина: слабость ценностной и смысловой структуры российской цивилизации, ее неорганичность, наличие многих гетерогенных начал – культурных, конфессиональных, этнических, исторических, территориальных, отсутствие сложившегося срединного начала, огромная дистанция между полюсами духовного поля и т.п., – то в ярославском выборе можно в противовес всему этому и многому другому усмотреть иррациональный ответ на вызов судьбы, голос свободы, волю к деятельно-творческому преобразованию бытия, к духовно обеспеченному смыслу. Вернемся на Ярославский холм. Пал Велес, и закатилось его черное солнце, осиротел великий холм. Над велесовым чревом был отстроен ярославский Кремль. Но плохо держалась тут власть и легко падала из рук. Давно рухнули стены Кремля.

2011

Давно, в XV веке, кончилась эпоха ярославской независимости. Древние боги не умирают навсегда. Погашены огни велесова капища, но мстительный велесов огонь иногда прорывается из мистических недр. В нем некогда сгорела Константинова библиотека. Сгорело даже обретенное в Ярославле Игорево Слово, хотя и в московском пожаре, не уберегли. Как-то раз вместе с Успенским собором на Стрелке огнь пожрал мощи святых покровителей города, князей первой династии Василия и Константина… Памятуя об этом, можно лучше понять и страшное опустошение Ярославской горы, которую взяли приступом в 1918 году красные архаровцы, сожгли «белогвардейский город» и его Лицей, а потом уничтожили и Успенский собор. Так запустел в ХХ веке сакрум, обратившийся к исходу столетия в цивилизованный парковый лесок. Уже в нынешнем веке местные власти, озабоченные воссозданием теменоса, вознамерились заново отстроить собор на холме. Биармская столица. Брызги вечности рассыпаны по окрестностям Ярославля; курганные некрополи таят свидетельства неудостоверенной значимости. Баснословная древность напоминает о себе этими великими немыми могилами, забытыми и заброшенными. Здесь лежат предки, у которых нет потомков. Быть может, прав, вопреки здравому смыслу, финский профессор Карл Мейнандер, который ссылается на старинные исландские саги, повествующие о сильных и богатых биармах и об их могучей стране, раскинувшейся от Балтики до Оби, – и прописывает центр Биармии как раз в ярославской округе. Но это факт гадательный. А нет сомнений, что Волга и Которосль – главные улицы города. Здесь находилось поселение Медвежий Угол – фактория, место торговли и ремесел на Великом Волжском пути из варяг в арабы, который связывал Балтику и Беломорье с Хазарией, Персией и Багдадом. Волжские караваны, идущие с Балтики, сворачивали здесь, чтобы идти

дальше по Которосли, на Нерль и Клязьму, на Оку, – то ли спрямляя маршрут, то ли ради обеспечения безопасности плавания от злых поволжских пиратов. От Балтики по Мологе шли сюда косматые викинги, с Хвалынского моря и Хазарского царства – торговцы-арабы и книжники-евреи. С тех далеких времен ярославское Верхневолжье включено в орбиту мировой жизни. На века город стал пристанью. Замечательно это переживание выражено в словах ярославца родом Льва Ошанина, на которые написана известная песня: «Здесь мой причал, и здесь мои друзья, – все, без чего на свете жить нельзя…» (Замечу, что слова другой песни Ошанина о «Ярославии» слушать невозможно, такой примитив.) И пафос столичности также сохранился в городе на века. И в эпоху независимости, и позже, когда политический союз привел к мирному вхождению Ярославского княжества в состав Московского. По сию пору в Ярославле вспоминают поговорку «Ярославльгородок – Москвы уголок». А с Петербургом у Ярославля складывались комплиментарные отношения, в основе которых, очевидно, – их общее новгородское наследство. После новгородского погрома 1570 года, учиненного Иваном Грозным, в Ярославль были сосланы деятельные граждане Господина Великого Новгорода. Блистательный XVII век в культуре Ярославля обязан и тому, что город стал культурным восприемником Новгорода. Современная столичность по-ярославски – это вкус к вселенскости. Это неместный, непровинциальный масштаб амбиций. Это диалог с миром. Когда, к примеру, говорят о Ярославле как о русском Давосе, имея в виду место обсуждения мировых проблем, то это и имеют в виду. Твердыня православия. «Город Ярославль богомольем взял». Это еще одна пословица, характеризующая своеобразие города в народной памяти. Изначально два монастыря, Петровский и Спасский, стерегли смерть Велеса, расположившись выше по течению

соответственно Волги и Которосли. (Потом Петровский монастырь без ущерба сменился Толгским.) Здесь обитают главные святыни, прежде всего – икона Толгской Божьей Матери. Здесь то ли из неведомых космических бездн, то ли со дна души смотрит на людей Господь Саваоф с мистической фрески собора Спаса Преображения. Здесь кончается все, что начинается. Здесь, у Спаса, долгие века хранились (и сохранились!) мощи главного небесного покровителя Ярославля, основателя второй династии князя Федора Ростиславича и его сыновей Давида и Константина. Они находятся теперь в соборе Богоматери Федоровской. Федор намеревался, судя по всему, крестить Золотую Орду, соединясь брачными узами с монгольской царевной из рода Чингизидов, которая приняла крещение. Великий религиозный проект не осуществился, и истории Федор памятен глубиной предсмертного покаяния, коей он и снискал святость. Чудесные события начала XVII века, связанные с обретением в самый критический момент истории города чудотворных икон Казанской Богоматери и Спаса Нерукотворного, определили особый статус Ярославля. Он совершенно несомненно оказался тогда под особым покровительством Иисуса и Марии. Обретение сакральных реликвий стало для горожан свидетельством и залогом его богозащищенности и богоизбранности. Тогда сложился триединый палладиум богохранимого града Ярославля – Толгская и Казанская иконы Богоматери, икона Спаса Нерукотворного. В XVII веке Ярославский посад со слободами разбежался по берегам рек. Это и время пространственного рассеяния сакрума, время полицентризма. Каждый купеческий род, каждый ремесленный цех претендовал на непосредственное общение с Богом, создавая храмы, диковинным созвездием легшие на карту города. Век оставил потомкам сакральную карту храмовых ансамблей: церквей Николы Надеина, Рождества Христова, Ильи Пророка, Николы Мокрого, Иоанна Златоуста

в Коровниках, Иоанна Предтечи в Толчкове. Ландшафтный полицентризм в Ярославле выражается в формировании новых центров, сосуществующих городов в городе. Стоические примеры христианского исповедничества и мученичества являет собой история ярославских непоминающих 1920-1930-х годов – поколения патриарха Тихона, митрополитов Агафангела и Иосифа. При вратах тайн. Издавна город осознан как средоточие сакрального знания. В начале XIII века князь Константин Всеволодович Мудрый, воин и книжник, собрал здесь библиотеку (одну из крупнейших в русской древности) и основал первую на Северо-Востоке духовную школу (ее преемником станет устроенный на вершине Ярославского холма Лицей с его знаменитым некогда книгохранилищем). Ярославль изначально осознавался замком которосльного входа и заветной калиткой в сокровенный мистический сад Царского (Сарского – по поселению на реке Саре) града, Ростова Великого, с его Велесовыми тайнами, с крестителями Леонтием и Авраамием, с являвшимся здесь Николаем Угодником, с Ордынским царевичем Петром – мистическим сновидцем, со святителями и юродивыми. (Но давно иссякли источники ростовских тайн и гниет святое Ростовское озеро.) С тех пор Ярославль ментально – не итог, а канун. Не последний центр, а предпоследний, дальше которого исторически были Москва и Петербург, а метафизически дальше, согласно логике русской народной историософии, может быть только чудесный Небесный Иерусалим. Ярославль – преддверие русской вечности, расписные ворота в град Китеж. Отсюда начинается плавание-паломничество по тайной, незримой Волге, впадающей в мистический Светлояр. Именно здесь из уст местных староообрядцев когда-то впервые была записана Китежская легенда. А после в стенах городского Спасского монастыря найдено было (родилось?) и Слово о полку Игореве – эта загадочная тайнопись странствия

горюющей русской души, ее исторического поражения и метафизического роста. Столица провинциального масонства. На Толге покоится прах наместника края Алексея Мельгунова, величайшего в Ярославле цивилизатора Нового времени, который стал значимой фигурой местного пантеона. Во второй половине XVIII века он внес в город все формы столичной культуры. Мельгунов – духовный искатель, вдохновлявшийся мечтой о превращении Ярославля в образ рая, по масонской мерке. В те времена в Ярославле, в Доме призрения ближнего, собиралась масонская ложа. С тех пор прошли века. Но занятно, что именно в Ярославле в 1949 году, в бывшем Спасском монастыре, родился один из руководителей российских масонов 1990-х годов Георгий Дергачев. Масоны оставили о себе память в Ярославле. Центр города при губернаторах А. Мельгунове и М. Голицыне приобрел образ, в котором проступают черты масонского плана. Ильинская площадь в 1880-х годах оформилась как триединство: Книга Закона, создаваемая двумя развернутыми корпусами Присутственных мест, имела в своем средоточии дворец наместника, в личности которого исполнение закона сочеталось с правом миловать и благотворить; сакральным средоточием площади и всего города стал Ильинский храм – ковчег, в котором хранилась частица Ризы Господней (утраченная в 1920-х и заново обретенная в 2003 году), воплощенное слово пророка – Слово Божье. А при Михаиле Голицыне в основу планировки центра было положено дерево сокровенного познания Сефирот, так что, прогуливаясь по городу, ты тем самым восходишь по степеням духовного роста и постижения мира. Мистический полюс пространства в центре города сопоставлен логическому, рационалистическому полюсу, сосредоточенному в районе Меленки-Зеленцовский ручей. Там в начале XVIII века структурируется пространство возле Большой Ярославской мануфактуры. Его средоточие – грандиозный Петропавловс-

кий храм и парк с фонтанами и скульптурами над системой сообщающихся прудов. Это опыт реализации регулярной утопии, логическая химера, ныне живописно руинированная. В советское время район был назван Красным Перекопом в память о том, как красные из-за рек брали «белый Ярославль» (этакий северный «остров Крым»), чем оказался, однако, обречен на перманентную ломку и перекопку. Спаситель России, родина русской демократии и русский рай. В последнее время оживились исторические воспоминания о том, что в начале XVII века город становится столицей страны, пребывавшей в агонии. Ярославль – город-ополченец 1612 года. Здесь формируется ополчение Минина и Пожарского, отсюда и спаслась тогда Россия. За стенами Спасской обители собирался Совет всея земли – первый русский земский парламент. По итогу Смуты в городе возникла демократия церковно-общинная (приходская, цеховая). Культура Ярославского регионального Возрождения – это культура пробуждения религиозно ориентированной и социально ангажированной творческой личности, ее мирского самоутверждения, получившего сакральную санкцию. Это люди невероятного размаха, вроде Василия Лыткина или Епифания Светешникова. Возникают особые отношения между человеком и Богом, основанные на взаимном доверии и своеобразной близости. И, как следствие, реабилитируются земная жизнь, человеческая активность на мирских поприщах, общественная солидарность. Тварный мир осознается как пространство личностного и общественного человеческого действия, реализующего план повсеместной эдемизации реальности. Тогдашний расцвет – едва ль не главное историческое основание для ярославских амбиций. Хотя тогда, быть может, только зримо претворились, запечатлелись мифические смыслы ярославского урочища как образа «русского рая» (так, кстати, определил

культурное своеобразие Ярославля его уроженец, поэт Михаил Кузмин; похожая оценка есть у Беллы Ахмадулиной). Память о Ярославском региональном Возрождении делает город золотой скрижалью русской культуры и заново, экзотерически, мифологизирует его – в формах архитектуры, в иконописи Гурия Никитина, Федора Зубова, Семена Спиридонова. С тех пор в городе заявляют о себе веяния низовой русской демократии. Стремление к первенству, независимость, достоинство, желание и умение широко и свободно развернуться в мире, наводить мосты к Западу и Востоку, – все это входит в характер ярославца. Народные движения и инициативы здесь возникают не по заказу. Дух вольности витает над Волгой, умеряемый, кажется, лишь здравым смыслом. Отсюда ясно, почему именно Ярославль стал родиной русской провинциальной журналистики: в 1786 году здесь выходил масонский журнал «Уединенный пошехонец». Родина театра. Складывается ментальная топография, возникают ментальные города. Ярославль, согласно широко распространенному убеждению, – «родина русского театра». Здесь начали свое восхождение основатели первого русского профессионального общедоступного театра Федор Волков и Иван Дмитревский. XVIII век в Ярославле – век искусства мнимого и фантастического, век театра. Театральность ярославской культуры – это компенсация социального неуспеха Возрождения XVII века. Это сложнодраматическая реакция на кризис ренессанса с его бравурно-оптимистическими жизненными задачами и планами. Когда имперская власть отобрала у города широкие жизненные перспективы, пришлось возместить их отсутствие роскошной театральной иллюзией. Федор Волков для Ярославля – личность архетипическая. Провинциальный купец становится первым лицедеем страны. Он был, кажется, не на шутку увлечен розенкрейцерскими проектами обновления мира и человека – и одновременно погружен

в стихию творчества, лицедейства. Свободный, самозабвенно погруженный в творчество художник – ярославская фигура, до гениальности доведенная именно в личности Волкова. В его судьбе открылось ярославское тяготение к театральной самореализации. Барокко стирает грань искусства и жизни, обращая жизнь в искусство, а искусство в жизнь. И Волков находил себя на грани. Он – человек своей эпохи, ее первый трагический артист, сумевший реализовать себя и в жизни как мастер тонкой интриги, гениальный сочинитель политических переворотов, режиссер и актер жизни. Традиция Волкова сегодня предоставляет представителям артистической элиты и авангардно-провокативной богемы максимум свободы в творческих исканиях, художественных проектах. А Волковский театр – это ярославский Парнас, художественная замена иссякавшего традиционного сакрума и компенсатор вынужденной общественной пассивности. Фасад его здания стал визитной карточкой Ярославля, а зал, опоясанный поверху фреской, на которой изображено античное ритуальное шествие, – ярославским элизиумом искусств. Здесь правит Аполлон Кифаред, Аполлон Мусагет и музы водят хоровод. Здесь никогда не заходит за край горизонта аполлоническое Солнце – и тягостная ночь бытия не имеет над ним власти. Какие бы ни случались времена, божественные молнии искусства блистали в этом зале. Шелестел, подымаясь, занавес, угасал свет – и зрители покидали пределы безвременья, чтобы отдаться мистериальной всевременности. Но театральное сказалось в городе и иначе. Воодушевляясь «неописанной» красотой Ярославля, Аполлон Григорьев провозглашал, схватывая черты местного народного характера: «Да, вот настоящая столица Поволжья, с даровитым, умным, хоть и ерническим народом, с торговой жизнью!» Но что такое эти даровитость, ум и «ерничество», отличающие ярославцев, если не признаки театрального наклона души, театрального призвания?

2011

Город театрален до мозга костей, до кончиков ногтей. Артистизм являлся естественным способом самореализации ярославцев. Театральность стала здесь нормой хорошего вкуса, способом общественного поведения. В ярославской манере – подчеркнутое изящество жеста, афористическая точность фразы, легкость движения, непринужденность публичного поведения, эстетически оправданный выбор платья... Жизнь понималась ярославцем как произведение искусства, существование воспринималось как сцена. Европейский стиль переживался и изображался как заданная роль, которую интересно и приятно играть. Театральное призвание ярославцев не утратило силы, хотя и трудно корреспондировало с историческими перипетиями. Ярославец Герасим Лебедев в 1795 году основал в Калькутте первый в Индии театр европейского типа, вдохновляясь, по его признанию, волковским опытом. Эстетическая жилка ярославской натуры бросается в глаза в наше время. В масштабе России и мира такое мироощущение оказалось реализовано в жизненном и творческом опыте ярославца по происхождению Юрия Любимова, руководителя московского Театра на Таганке. Ярославец стремится к столичности и хотел бы превзойти москвичей и петербуржцев, блистать и покорять. А политических и экономических предпосылок для самоутверждения город в новые времена не имел. И столичность стала своего рода ролью ярославца на сцене жизни. Она проявлялась не как естественное выражение новых достижений, а как реализуемое с дополнительным усилием внутреннее задание, как сознательная установка – вопреки той провинциальной норме, к которой город был приведен Петром I и его венценосными преемниками. Заезжему экскурсанту маркизу де Кюстину Ярославль показался чуть ли не единственным светлым пятном в беспросветном мраке российской жизни. И ему ли одному? Великий педагог Константин Ушинский в очерке «Путешествие по Волге» 1860 года,

вошедшем в школьные хрестоматии, писал: «Ярославцы известны по всей России своей ловкостью, сметливостью, необыкновенными способностями к промышленности и торговле». Артистизм питался интенсивно переживаемым чувством внутренней свободы. Ярославец не скован догмой и предрассудком. Он живет легко и просто: как Бог на душу положит. Нравы ярославского общества в русских песнях изображаются самыми свободными, они лишены претензий на чопорность или строгость. Вспомним хоть атаманскую полюбовницу, видящую мистические сны. В другой песне девушка поет, что любит офицера: «За его за красоту В Еруслав-город пойду, В Еруслав-город схожу – Плису-бархату куплю, Плису-бархату куплю – Тесову кровать оббью: Сяду-лягу на кровать По миленьком тосковать»; а придет милый – и она встречает его, «За белы руки брала, К себе в спаленку вела». Ярославский плисбархат – материя соблазна; и не зря ж называли город Парижем на Волге. В еще одной песне «Ерус-

лав-город загорается», а некий добрый молодец расхаживает по каменному мосту и кричитзычит громким голосом: «Вы, друзья ли мои, товарищи, Еруславские побывальщики, Пособите вы мне при бедности, При великой моей скудости: Отомкните вы эти лавицы!» Там есть три дорогих ленточки: в пятьсот, шестьсот рублей, а третьей и цены нет. «Перва ленточка – молодой жене, Втора ленточка – любимой сестре, Третья ленточка

– полюбовнице»… Песня эта – многозначительная вариация той, с которой начата статья. Сакральная топография града на горе здесь проходит через метаморфозу. Сжигаемый хтоническим огнем Ярославль искупается его гражданамипобывальщиками посредством претворения огненной стихии в три ярославских ленты алых, вытканных на Большой мануфактуре и ставших еще одним символом волжского города.

Похождения «неизвестного императора» и история с розами Светлана Кистенева

2011

Холст на старом подрамнике сняли с темной полки, - такие портреты царей с орденами раньше украшали присутственные места, потом стали неактуальными, этот сохранился чудом. Когда-то его и в инвентарную книгу не внесли, ведь первая же проверка списала бы «государя императора» по идеологической вредности и художественной несостоятельности. Тогда уж пропадать ему безвозвратно. Вот и стал он до поры музейным невидимкой. Так, кто тут у нас? Ни на холсте, ни на раме ни буковки…

Музейные фонды:

У всех парадных портретов есть жанровая общность, у мужчин-Романовых общность родовая – светлые глаза и волосы, осанка (скорее выправка), некоторая героичность с намеком на меланхолию. К тому же сюда могла попасть только правнучатая копия с какого-либо утвержденного оригинала (у нас уже есть такой «Петр I», самому Петру его лучше не видеть). Как раз шла раскладка новой экспозиции, - повесим-ка этого Александра I сюда, тогда дальше все ляжет логично, красиво и вообще, хорошо, что мы его нашли. Повесили. Через полгода Ярославский художественный музей начал готовить проект «Провинциальный идеализм», оттуда прибыла коллега отбирать наши идеальности - «…И вон того Николая I с оригинала Крюгера, пожалуйста». Переглянулись, потолкались, заслонили этикетку, смотрим с уважением (надо же, коллега с лету оригинал назвала!).

Император, теперь уже Николай I, получивший, кстати, номер госучета и место в инвентарной книге, благополучно отбыл в вояж. Тем временем в руки попадает толстенный том «Романовы», в нем портреты представителей семьи во всех возрастах и проекциях. Вот он Николай в оригинале Франца Крюгера – светлые глазаусы-борода – надо же, не он! Сходство изображенного с «угличским императором» несомненное, но не индивидуальное, а родовое. Опять конфуз какой-то… Через несколько страниц, по счастью, еще портрет работы почтеннейшего академика живописи Готфрида Виллевальде – «Государь Николай Павлович с цесаревичем». Между двумя мужчинами то же фамильное сходство в общем облике, в манере держаться, в типе лица: светлые глаза, светлые волосы уложены сходным образом, однотипные усы и бакенбарды. Но в

двойном портрете отчетливее индивидуальные особенности каждого. Это что же, получается, у нас Александр II? А вот и оригинал, которому «наш» приходится прямым родственником – работа Егора (Георга) Ботмана. Александр Николаевич возвышается над озером и парком, которые прямо-таки лежат у его ног. Фигура четко выделяется на фоне темных туч с тревожными красноватыми бликами (хочется искать художественных прозрений и мрачных пророчеств). Но в образе оттенок щегольства и салонной красивости: голубые глаза к ним так идет орденская муаровая лента! - немного навыкате и смотрят вдаль отстраненно, волосы и усы чуть слишком ухожены и уложены. В угличской копии взят только фрагмент, фигура по пояс и небо – оно светлее и как-то «безопаснее», лицо Александра мягче и розовее, глаза под старательно очерченными бровями будто больше, губы пухлее.

2011

Вот он «провинциальный идеализм» - отсюда монарх видится таким, им явно любуются. …Много лет назад мы с хранителем живописи искали портрет Анны Дорофеевой: небольшой холст, темноглазая малышка в синем платье с расцветающей розой в руке. Он тогда не выставлялся, «в лицо» «Девочку с розочкой» никто толком не знал, в тесном неудобном хранилище он - как провалился, хранитель теряла терпение, сердилась, зато на глаза и в руки все время попадалась дама в розовом венке и жемчугах, еще один призрак музейных фондов. Кажется, великая княгиня, ну одна из них, их ведь тоже было много… Под домашним именем «Девочка с розочкой» (Дорофееву давно нашли, она вместе с родителями в зале Богоявленского собора) кня-

гиня перемещалась с полки на полку, из хранилища в хранилище. Прорванный холст, осыпающаяся местами краска, когда-то очередь дойдет до реставрации копии в таком-то поколении. Впрочем, следует, по крайней мере, определить, кто это. Заманчиво думать, что перед нами супруга Александра Мария Алексеевна. В том же томе «Романовы» находится и подходящий оригинал – работа неизвестного художника. Тот же ракурс, очень близки черты лица, явно тот же жемчуг, немного по-другому уложены волосы (и нет розового венка), другое по цвету, но близкое по покрою платье. Наши портреты не слишком «согласованы», чтобы быть парными, - по масштабу, по размеру, да и по всему строю, но в уездном городе эта приблизитель-

ность понятна и простительна. И портретам простительно, - они же фрагменты, «выкадровка»… Возможно, кто-то их просто подбирал друг к другу. В Угличе явно было пристрастное отношение именно к Александру II, великим князем он посещал город, его жизнью здесь живо интересовались. Ага, пишем – «Мария Александровна…»

…Новая экспозиция музея Царицыно на все лады склоняет монаршие образы – портреты маслом и акварелью, гравюры, мелкая пластика, скульптуры. Чего нет «у себя», тоже есть - в репродукциях. Чуть не во всю стену работа (снимок сомнительной печати чуть ли не на пластике для баннеров) знаменитого Джорджа Доу – «Портрет великой

княгини Александры Федоровны с детьми». Ну что ж такое-то - ты посмотри! - «Девочка с розочкой»! В волосах те же бледные пышные цветки и бутоны, над ухом четыре локона, по краю синего платья орнамент «в античном вкусе». Жемчуг тот же. Отсутствует красная шаль, зато в наличии крошечная девчушка и мальчик постарше. Складываю два и два: наш Александр Николаевич в детстве – с сестрой Марией и матерью. Николай был третьим сыном Павла I, в 1817 году его женой стала дочь прусского короля Фридриха-Вильгельма II Фредерика-Луиза-Шарлотта, принявшая православие и имя Александра Федоровна. Жили своей маленькой семьей, играли в шарады, Николай Павлович увлекался карикатурами и перестройкой дома. В.А.Жуковский преподавал «королевне» русский язык, но от грамматики отвлекался в поэзию, уроки проходили в беседах. Она потом писала: «Человек он был слишком

поэтичный, чтобы оказаться хорошим учителем. Русский язык я постигала плохо, и, несмотря на мое страстное желание изучить его, я в продолжение многих лет не имела духу произносить на нем цельных фраз». Жизнь текла тихо и счастливо, их сыну-первенцу ничто не предвещало короны. К этому-то времени относится вполне идиллический портрет с розами, мальчику лет пять-шесть, и все вот-вот кончится. В 1825 году, после внезапной смерти Александра I в Таганроге и отречения Константина, пришла очередь Николая - ему не было и тридцати. Манифест о восшествии на престол от 12 декабря обнародовали 13-го. Документ читали семилетнему Александру - он становился цесаревичем, мальчик плакал. Потом было восстание на Сенатской площади. Оценить масштаб и возможный исход событий поначалу не мог никто, Николай Павлович и Александра Федоровна укрылись в церкви Зимнего дворца и поклялись перед

алтарем умереть на троне. Потом Николай оставил супругу и возглавил подавление мятежа, а, вернувшись, увидел, что у нее стала трястись голова, эти конвульсии не проходили до конца жизни и в момент волнения становились сильнее. На недавнем портрете с розами, можно сказать, еще краски сохли… Александр II вступил на престол тридцатишестилетним в феврале 1855 года. Его отец умер не менее загадочно, чем Александр I. Много говорили о яде, который царь сам просил у врача, о его долгом разговоре с наследником (Александр вышел в слезах), о последних словах ему в минуту просветления – «Держи всё, держи всё», и руку сжал, чтобы сын видел – как. А.Ф.Тютчева, проницательная дочь поэта и фрейлина при дворе, написала вскоре после воцарения Александра Николаевича: «Император – лучший из людей. Он был бы прекрасным государем в хорошо организованной стране и в мирное время, там, где приходилось бы только охранять, но ему недостает темперамента преобразователя. У императрицы тоже нет инициативы… им недостает струнки увлечения. Сам того не ведая, он вовлечен в борьбу с могучими силами и страшными стихиями, которых он не понимает». Вот они, вот они - темные тучи с красным свечением на холсте Ботмана! И ухоженное лицо неведающего прекрасного государя. Впрочем, у художника (и на нашем портрете тоже) изображен еще великий князь. На эполетах вензель НI правление отца еще длится, на мундире знак XX – «двадцать лет беспорочной службы». Этот знак позволяет предпо ложить дату создания портрета, ну хотя бы приблизительно. В апреле 1834 г. шестнад цатилетний цесаревич дос тиг совершеннолетия, начинается его военная служба, двадцатилетие которой приходится на весну 1854 года, а в феврале 1855 года он становится царем, вензель на эполетах меняется. Как ни условен фон парадного портрета, но время года там «с зеленью». Естественно думать, что это 1854 год.

2011

Итак, его время подходит. К вступлению на престол Александр основательно готовился, его образование сочетало опыт университета и военной академии. «Фактически Александр получил блестящее образование, которое в полном смысле слова было равноценно подготовке к докторской степени в лучших западных университетах», писал В.Николаев, болгарский академик и лучший знаток биографии Александра II. С мая по декабрь 1837 года цесаревич совершил большое путешествие по стране. Под звон колоколов и залпы пушек перед его глазами проходят города – Новгород, Вышний Волочок, Тверь, Углич, Рыбинск, Ярославль, Ростов Великий. Дальше до Урала и за Урал, Тобольск, Ялуторовск и встреча с декабристами, потом места сражений войны 1812 года, Москва и возвращение домой. Сопровождавший его В.А.Жуковский напишет, что поездка напоминала чтение книги, в которой августейший путешественник читает только

оглавление: «После он начнет читать каждую главу особенно. Эта книга – Россия». Угличская главка совсем короткая и оставила след в домашних записках горожан. Купец С.Г.Шапошников в своем «Журнале» сообщает: «Маия 8. На сие число во втором часу заполночь изволил сюда в Углич прибыть Его Императорское высочество наследник Александр Николаевич. Изволил ночевать в доме 1-й гильдии купцов и почетных граждан братьев Зиминых, а поутру вставши изволил быть в соборе в палате и в церкви царевича Димитрия. Изволил отбыть в девять часов из Углича. Подарил Зиминых перстнем бралиантовым составкою сот в восемь рублей на сие время». Сведения о распорядке и подарке вполне достоверны, ведь женой Семена Григорьевиса была сестра означенных Зиминых. В апреле 1848 года городской голова купец П.М.Сурин, взяв с собой жену и бургомистра купца Михаила Хорхорина, отправился в Москву

на встречу с царской семьей, которая ехала туда на пасху «для освящения нового дворца». Мужчины, надев мундиры, отправляются после молебна на прием и подносят царю от Углича хлеб и соль на блюде, «христосуются» с императором, наследником и семьей, потом присутствуют на обеде. Сурин с удовольствием описывает событие, ознаменовавшее первый год его бытности городским головой, а в заключении очень по-купечески приписывает: «Куплено было для поднесения Государю блюдо фаянсковое … , солонка серебряна…, хлеб…, а всего расходу в Москву и из Москвы стоило мне более ста рублей серебром». Кто-то из них, а, может, и другой верноподданный угличанин будет потом собирать все о государе, почтившем город своим коротким визитом. Александр где-то там, в своей столичной жизни, задумывает освобождение крестьян, в сорок семь лет встречает юную княжну Катеньку Долгорукую, переживает покушение Каракозова, руку которого толкнул обыватель из крестьян Осип Комиссаров, потом второе покушение, третье, взрыв на железной дороге, взрыв в Зимнем дворце, потом хоронит жену, женится на своей княжне (обреченно повторяет: «Я боюсь своего счастья») и погибает от взрыва на Екатерининском канале. А в Угличе бережно хранят портреты спасителя Комиссарова, которого, забегая вперед, скажем, жестоко погубило внезапное громкое возвышение, гравюры с горой цветов на месте взрыва и с изображением императора в гробу. И эти портреты.

за царя и отечество

Городской пейзаж с падением колоколов.

2011

Светлана Кистенева

О городе вообще много писали, искали ему определение и объясняли историю. Притягивало уже само слово “Углич”, окатанный временем звук забытой речи, - похоже, не христианское имя города, а его языческое отчество.

за царя и отечество “Углич казался мне всегда сверху донизу переполненным изумительными вещами; картины, в каждом доме обязательно портреты предков, мебель, зеркала, посуда, цветные нарядные платья – весь город как сказочный ларец – не наглядишься, не высмотришь всего добра…” Алексей Золотарев. “По престолам” (Рыбинск, 1890-е годы)

Город же всякий раз начинал с пишущим собственную игру: прикидывался обыденным, потом все путал, смешивал свои “изумительные вещи” и подменял имена. Или мелькал в глаза немыслимыми сходствами, так ему положено собственным именем, где сплавлены угол – обличье – личина. Чего стоит, скажем, наваждение плывущему по Волге Теофилю Готье: “Широкая в этом месте река походила на Босфор, и не нужно было большого усилия воображения, чтобы превратить Углич в турецкий город, а его луковичные шпили – в минареты”. Это своеволие места (где и впрямь нужен проводник), чаще безобидное, временами становилось опасным. В 1928 году здесь отдыхал вместе с другом-поэтом молодой преуспевающий писатель. Был, надо думать, по-столичному снисходителен, прогуливался в городском саду, знакомился с девушками, начал повесть: “Город – русский Брюгге и российская Камакура…” Борис Пильняк опубликовал “Красное дерево” в 1929 году (сборник, включавший его, вышел в берлинском издательстве “Петрополис”, где тогда же печатался “Тихий Дон”). От писателя ждали новой удачи, может быть, вроде романа “Голый год”, который сравнивали тогда по значению с поэмой “Двенадцать”, а автора ставили в один ряд с Чеховым и Блоком, Луначарский считал его наиболее одаренным беллетристом из “выдвинутых самой революцией”. Пильняку удавалось обращать приметы времени в емкие образы: революция – метель, новое и старое – машины и волки. Теперь и “красное дерево” должно было читаться в более чем предметно-цветовом значении слов, как “красная новь” или “красный октябрь” (Ильф и Петров внесли в этот ряд “красный эндшпиль” как имя нью-васюковскому клубу). А тут, у Пильняка, прямо-таки обещана десятилетию революции метафора завидной красоты – новая реальность, пронизанная живыми и мощными токами “прорастания”, “становления”. И все было не так.

“Красное дерево” родилось из своеволия Углича, раскинувшего перед писателем свои игральные кости. Мебель из драгоценного дерева и изразцы остывших печей, бисер и семейные портреты (именно теперь они становились “портретами неизвестных”) отдавали тепло разоренных домов, и тогда Пильняк досказал – неизвестные ему – слова Золотарева: “Люди умирают, но вещи живут, - и от вещей старины идут “флюиды” старинности, отошедших эпох (…) В 1928ом году было много людей, которые собирали - “флюиды”. Люди, покупавшие вещи старины после громов революции, у себя в домах, облюбовывая старину, вдыхали – живую жизнь мертвых вещей”. В свете недавнего юбилея революции этот ключевой образ повести вышел какимто особенно сомнительным. Впрочем, было нечто и совсем уж предосудительное, острозлободневное именно в 19281929 годах. Писатель некстати разглядел в многоукладности хозяйства спешную и скрытую подготовку коллективизации – процесс, экономически противоестественный (“мужики в те годы недоумевали по поводу (…) непонятной им проблематической дилеммы”). Крестьяне вдруг оказались поделенными на две части: крепких хозяев теснили как “врагов революции”, “друзьями” же числили явных иждивенцев:

2011

за царя и отечество

“Пятьдесят процентов мужиков вставали в три часа утра (…), и работали у них все от мала до велика, не покладая рук;(…) Избы у них были исправны как телеги, скотина сыта и в холе, как сами сыты и в труде по уши; продналог и прочие повинности они платили государству аккуратно, власти боялись; и считались они: врагами революции, ни более, ни менее того”. Им противопоставлены “друзья революции”, живущие на иждивении государс-

тва, - они проедали и пропивали выделенную им семссуду, а продналог с них снимали изза невозможности собрать: “Мужики из “врагов” по поводу “друзей” утверждали, что процентов тридцать пять “друзей” – пьяницы (и тут, конечно, трудно установить, нищета ли от пьянства, пьянство ли от нищеты), процентов пять – не везет (авось не только выручает!), а шестьдесят процентов – бездельники, говоруны, философы, лентяи, недотепы”.

Пильняк, будто не чувствуя опасности, продолжает: “ …“Врагов” по деревням всемерно жали, чтобы превратить их в “друзей”, а тем самым лишить их возможности платить продналог, избы их превращая в состояние, подбитое ветром”. “Друзья”, напротив, пользовались непонятной снисходительностью власти (и в городском архиве тому множество подтверждений - “всего по трем видам скидок… освобождено…”, “всего сложено

сельхозналога … ”, “по госстрахованию всего польгочено…”). Все эти польгоченные вот-вот станут оплотом колхозного строя и его заложниками. Писатель сказал вслух то, что не подлежало огласке, было своего рода стратегической тайной.* Приговор критики прозвучал скоро и вполне единодушно - “талантлив, но вреден”, а 1929 год – год “великого перелома” – пришел к советским писателям осуждением “Красного дерева”. В Лите-

за царя и отечество

ратурной Энциклопедии 1934 года его назовут “пасквилем на советскую действительность”. Писатель пытался все исправить, повесть почти полностью вошла в роман “Волга впадает в Каспийское море”, где акценты круто изменились в сторону “советской действительности”. Оказалось, кстати, что дело совсем не в “проблематической дилемме”, - этот кусок, безразличный для идеи повести, просто вынут из обновленного текста. Но писатель

пересказал с другой интонацией всю повесть – чтобы разубедить. Самого автора это не спасло, счастливая звезда его закатилась. В 1938 году “за совершение государственных преступлений” Борис Андреевич Пильняк был приговорен к расстрелу, издание 1929 года подлежало уничтожению. Теперь текст книги, как старый пейзаж, вынесенный на свет: сквозь толщу времени и пыли что-то видно – вот тут… и это…

Что там еще живо и кто есть кто? Итак, повесть – чуть больше сорока страниц, пять глав, по-пильняковски не очень-то связанных между собой. Сюжет: два брата-реставратора едут в провинцию за антиквариатом и живут у Якова Карповича Скудрина. Его семья наделена некоторыми чертами семьи Бучкина, у которых останавливались Пильняк и Григорий Санников. Сыновья реального хозяина - художник, врач, ар-

2011

тист балета – жили в то время в Москве (по-видимому, друзей и привело в город знакомство с художником П.Д.Бучкиным), младшая дочь Зинаида, тогда лет семнадцати, оставалась в доме родителей. Особнячок Скудриных в повести чуть “состарен”: “Дом стоял в неприкосновенности от Екатерининских времен, за полтора столетия своего существования потемнел, как его красное дерево, позеленев стеклами”. “Советский уклад” в городе представлен “начальством” и “охломонами”. Коммунисты времени гражданской войны были отстранены от дел в 1921 году и создали свою коммуну полуспившихся мечтателей о мировой революции. Их глава - бывший председатель исполкома Иван Карпович Скудрин, отказавшийся от семейных связей, именует себя “Ожогов” (этот романтический псевдоним воспринимается как вариант распространенных в Угличе фамилий “Ожеговы” или “Ожгихины”), его товарищи – Огнев и Пожаров. “Мировой пожар” революции сузился для них до печей кирпичного завода, где они обитали и вели свои бесконечные споры - “глазами и голосами сумасшедших утверждали девятьсот девятнадцатый год, когда все было общее, и хлеб, и труд, когда ничего не было позади и впереди были идеи”. Но “советский уклад” здесь только тонкий лед “сегодня”, - в городе что-то не так со временем. Есть, конечно, все положенное, профкнижки, промкомбинат, жилстроительство, но прошлое здесь не проходит: оно, как слоистая толща воды – стоячей, но и подвижной. Отсюда ощущения приезжих (реставраторов ли, литераторов), которые оказываются в этом кружении с момента приезда: “…Палубные пассажиры пели от холода разбойничьи песни. В серой мрази утра предстали пейзажи – не четырнадцатого, а любого доисторического века… К полдням пароход пришел в семнадцатоосьмнадцатый век русского Брюгге, - город спускался к Волге церквями, кремлем и развалинами пожарища 1920 года (…) В тот час, когда антиквары сошли с парохода, над городом летали обалделые стаи

галок и ныл город необыкновенным стоном стаскиваемых с колоколен колоколов…” Или: “За окнами осьмнадцатого века шла уездная советская ночь…” Ре с т а в р а т о р ы с к у п а ю т у горожан старые вещи, устраивают вечеринку с местными девушками. В архиве сына Григория Санникова хранится снимок, сделанный в провинциальном фотоателье: у бутафорских берез стоят – сам Санников, Пильняк и Верюржский (учитель физики местного педучилища), сидят три девушки. На обороте рукой поэта написано: “На память об Угличе, о встречах с подружками” и дата – октябрь 1928 года. Старая учительницаугличанка Т.Л.Лаврентьева узнала на снимке Римму Завидонову, Екатерину Коровину (обе учительницы) и Веру Емельянову. Вероятно, именно они дали какие-то свои черты “девушкам” из третьей главы повести. Есть одна конкретная деталь – пометка в блокноте, потерянном учительницей Клавдией на месте позднего застолья: “На месткоме предложить записаться на заем индустриализации в размере месячного оклада”. Это свежая городская новость. Еще в июле здесь было получено предписание губисполкома (“секретно, срочно”): “Выпуск займа приурочить к 1 сентября… Необходимо добиться, чтобы сразу же по объявлении декрета о займе без задержки была развернута разъяснительная кампания, подписка и продажа займа”. Итак, друзья-литераторы как бы уступают вымышленным путешественникам собственные дорожные и городские впечатления. Впрочем, они и сами получают взамен – азарт антикваров. Их интерес к мебели - “екатеринам, павлам, александрам” – не совсем умозрительный, чтото, кажется, “облюбовывали” и покупали. Позднее Санников станет автором поэмы “Каучук”, и Марина Цветаева напишет: “Тут я спорила внутри рта… В поэзии нуждаются только вещи, в которых никто не нуждается. Это – самое бедное место на всей земле”. Но ведь после поездки он так и писал – о ненужной керосиновой

лампе: Пожилую, неприветную, Закоптелую, в пыли, Мне вчера подругу медную Из чулана принесли. (поэма “Город Углич”, посвященная Пильняку) Для Санникова старая лампа - “медный друг”, для писателя – душа дома: “За окнами стемнело. За стеной загорелась лампа и зашила машинка. В темноту пришел мир”. Похоже, в Угличе оба были безоглядно заняты одушевлением вещей. О своем методе работы Пильняк сказал применительно к роману “Волга впадает в Каспийское море”: “Чтобы написать этот роман, я прочитал десятка три гидротехнических книг, разыскивал и знакомился с инженерамигидротехниками, ездил на Днепрострой, но этот же роман я видел во сне, а возник он – из десятка ощущений, которые в романе стали дыханием романа”. И все-таки роман – скорее попытка проснуться от повести, рассеять флюиды БрюггеКамакуры, которые слишком сгустились вокруг Пильняка, будто рядом с литературным баловнем что-то затевалось, кружением времени выносило на поверхность то одно, то другое… Город, кажется, только и ждал приезда писателя, чтобы напомнить ему эпизод недавнего романа “Машины и волки” и оспорить его. Там, заявив “история не наука мне, но поэма”, Пильняк возвел факт местного прошлого в символ: “Когда убили в Угличе царевича Димитрия, ударили в Угличе в колокол. Ударивших в колокол Борис Годунов сослал в Пелым. Колокол же – казнил: отрубил ухо и, корноухого, сослал его в Сибирь… В Революцию колокол возвращен в Углич на прежнее место”. Колокол вернули в 1892ом, но писатель относит освобождение ссыльного на счет революции – ей это так к лицу. И не для того ли, чтоб опровергнуть ту маленькую красивую неправду, теперь в присутствии писателя, разом гибнут все колокола всех городских церквей?

Но тогда президиум местного исполкома надо признать только орудием этого безличного протеста (протокол №73/30 от 13 августа, секретно): “Ввиду того, что некоторые религиозные общины претендуют на открытие закрытых храмов (…) в 2-х недельный срок произвести ликвидацию храмов, передав всю утварь и колокола в ведение финотдела и последние немедленно реализовать госучреждениям (Рудметаллторгу, - С.К.)” Писатель и сам вполне мог постоять в толпе зевак вблизи мест новой колокольной казни. Неужели, писал – не видя: “Блоками, бревнами и пеньковыми веревками в вышине на колокольнях колокола вытаскивались со звонниц, повисали над землей, тогда их бросали вниз. И пока ползли колокола на канатах, они пели дремучим плачем (…) Падали колокола с ревом и ухом и уходили в землю при падении аршина на два” Рядом, должно быть, крутился, тогда еще смышленым пареньком, старожил Жолудев. Видят они будто вместе: “Ведь как вот, металл был нужен, значит, - колокола чтоб разбить. Специально сначала камней, булыжников вот таких, навезут под это место, а потом там вытаскивают: опускают – на ушах он висит, потом опускают на шпалы, значит. Если окно уже ширины колокола, то пробьют, значит, и ломиками подсовывают. Со шпалами летит он вниз на эти камни. Ну, который разобьется, а который не разобьется, тот кувалдами бьют. Вот – металл”. (Аудиозапись 1997 года из собрания О.А.Городецкой, Музей Волги) Эти приготовленные колоколам булыжники объясняют невероятный рев и гул, ставшие фоном сюжета, иначе они кажутся преувеличенными - “над крышами домов, шарахнув вороньи стаи, проревел падающий колокол… бабахнуло колоколом громче, чем из пушки, зазвенели стекла в окнах”. Небо повести так густо исчерчено этими параболами тяжелого падения и зигзагами испуганного взлета, что за ними даже погоды как следует не разберешь, она начинается

только ночью или за городом – у печей кирпичного завода для “охломонов”, для Акима по дороге на станцию, для Ольги Павловны, идущей в деревню. В конце угличской части (после злосчастной “дилеммы” и перед совсем уж отвлеченным пассажем о русском фарфоре) снова возникает колокол, наказанный Годуновым, он опять – знак Смуты, но многократно умноженный казнимыми ныне собратьями. * * * “…Прежде, в лета моей юности, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: …Я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука… и на шедшего в стороне пехотного офицера…, и на купца… и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их.” Н.В.Гоголь. “Мертвые души” С первых же строчек повести в городском пейзаже обнаруживаются две парнопротивоположные фигуры. Среди “переулков в целебной ромашке”, рядом с “каменными памятниками убийств” они почти стаффаж, поскольку для сюжета, для его жанровых сцен, музеевед и председатель исполкома совершенно бесполезны. Через головы “Вольтера”-Скудрина, “охломонов”, сестер-белошвеек и бывших дворян эти двое адресованы городом столичному писателю с некоторым умыслом. Куварзин В описании “обстоятельств места” насмешливая характеристика: “Начальство в городе жило скученно, остерегаясь, в природной подозрительности, прочего населения… переизбирало каждый год самого себя с одного руководящего уездного поста на другой… Хозяйничали медленным разорением дореволюционных богатств, головотяпством и любовно… Никакого интереса для повести начальство не представляет”. Из этого клана попали в повесть председатель исполкома Куварзин и уполномо-

ченный рабкрина Преснухин. В архивных папках листочки удостоверений, выписанные первым второму: “т. Преснухин В.А. командируется в … для обследования…” В телефонном справочнике и сейчас Преснухины составляют столбик из шести номеров, словом, городская фамилия – и все. Куварзин – готовый образ. Более того, это воплощенный и подаренный Пильняку герой его же недавнего нашумевшего романа “Голый год”, который, напомним, в ряду с поэмой “Двенадцать”. В прошлом “ратник 2-го разряда” Петроградской автомобильной роты – одновременно с Маяковским, участник обеих революций, о себе пишет: “брал телеграф, банк и Зимний дворец”, Николай Михайлович Куварзин годился бы и в блоковскую “дюжину” (“оплечь – ружейные ремни”). Теперь у него, судя по многочисленным снимкам из фондов угличского музея, другая знаковая вещь, он прямо из того “группового портрета”, который Пильняк создавал, любуясь и повторяя: “Люди в кожаных куртках, большевики. Эти вот, в кожаный куртках, каждый в стать, каждый красавец, каждый крепок, и кудри кольцами изпод фуражки на затылок”. Ну, тут маленькое расхождение – Куварзин голову брил, да и ревмода с тех пор сменилась. Зато дальше точно - “у каждого крепко обтянуты скулы, складки у губ… Из русской рыхлой корявой народности – лучший отбор. В кожаных куртках – не подмочишь”. Они твердо пишут на бумаге “бесстрашное слово “расстрелять” ”. Куварзин совпадает с этими “кожаными людьми” всеми своими контурами и чертами – крепкие скулы, пристальный взгляд, губы, сжатые в жесткую прямую линию. И “расстрелять” он тоже писал (во всяком случае, вспоминая решение о контрибуции на местных буржуев): “При взыскании средств не останавливаться ни перед какими мерами репрессии вплоть до расстрела и конфискации всего имущества”. Это из его юбилейной статьи “Октябрьский переворот в Угличе”. Звучит вполне в духе указаний

одного из главных идеологов и организаторов красного террора М.И.Лациса (ноябрь 1918 года): “Мы не ведем войны против отдельных лиц… Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого”. Только почему Пильняк теперь упорно не узнает своего героя? Может, за прошедшее время образ утратил свое обаяние? На просторах новой советской литературы уже возникла одна невероятно колоритная фигура: “Благоговейную тишину Обухова переулка прорезал лай грузовика, и окна в доме дрогнули. Затем прозвучал уверенный звонок, и Полиграф Полиграфович вошел с необычайным достоинством, в полном молчании снял кепку, пальто повесил на рога и оказался в новом виде. На нем была кожаная куртка с чужого плеча, кожаные же потертые штаны и английские высокие сапожки со шнуровкой до колен… - Позвольте вас спросить - почему от вас так отвратительно пахнет? Шариков (заведующий подотделом очистки, - напоминаю, С.К.) понюхал куртку озабоченно. - Ну что ж, пахнет… известно: по специальности. Вчера котов душили, душили…” (М.А.Булгаков. Собачье сердце. 1925г.) Поразительно: зловещий грузовик, резкий звонок в дверь, дрогнувший дом и “кожаный” гость, - это прямо картинка из 1930-х, да еще и “очистка” – чистка по признаку происхождения (не важно, что здесь – котов). Такая вот случилась эволюция неуязвимой кожаной оболочки – потерлась, пропахла “по специальности”, да и “бесстрашного слова” тоже. Воинственно-кожаный Куварзин теперь занят явно другими делами. Это он подписывал решения о колоколах, “польгоченных”

и займе. Только при всей этой коже и одинаково жестком лице на множестве снимков герой уже подмочен, его имя окружено не легендами, а пересудами. Их писатель опрометчиво собирает в повесть – об электричестве и махинациях с лесом, о выдворении из уезда уполномоченного внуторга “не то Саца, не то Каца”, который нечаянно толкнул в кино его, председателеву, супругу (“будучи не осведомлен в силе сей фамилии”). И, наконец, подношение портфеля (“из подотчетных сумм… Затем бегали с подписным листом по туземцам, чтобы вернуть деньги в кассу”). Знать бы еще писателю о письме Куварзина, которого, видно, допекли городские разговоры, в губисполком. Он просит подкрепления – перевести из Ростова в Углич 156-й полк (февраль 1928, срочно, секретно), “что внесло бы колоссальные изменения в мещанско-обывательскую обстановку Углича, живущего за счет слухов, сплетен и других мещанско-обывательских шептаний, трудно разбиваемых незначительным кадром местных общественных и партийных работников”. Передислокация не состоялась, но недешевый, верно, портфель стал Куварзину третьей вещью, обещанием. В январе 1929 года его возьмут на повышение, в Казахстане он будет заместителем наркома здравоохранения и потом надолго осядет в Совете Министров. Пассаж Пильняка о районном руководстве окажется предметом отдельной критики на XVI съезде партии. Так автор с героем и разошлись: Куварзин – бесполезная тень на обочине сюжета, Пильняк – мимолетная тень на партийном стаже. А воплощение в укор, оказывается, случалось еще задолго до “Соляриса” ЛемаТарковского. Музеевед В городе явлен был писателю и “невиданный дотоле сюртук”: “Заведующий музеем старины здесь ходит в цилиндре, размахайке, в клетчатых брюках, как Пушкин, - в карманах его размахайки хранятся ключи от музея и монастырей”.

48 2011

угличских корней Александр Константинович Гусев, потомственный художник (отец его, из крепостных, участвовал в росписях храма Христа Спасителя), поэт и краевед, останется для Пильняка одиноким чудаком. В повести поздний прохожий, идя базарной площадью, заглядывает в одинокое освещенное окно: “Комната была завалена стихарями, орарями, ризами, рясами. Посреди комнаты сидели двое: музеевед налил из четверти водки и поднес рюмку к губам голого человека, тот не двинул ни одним мускулом. На голове голого человека был венец. И Аким тогда разглядел, что музеевед пьет водку в одиночестве, с деревянной статуей сидящего Христа, Христос был вырублен из дерева в рост человека (…) Аким вспомнил, - мальчиком он видел этого Христа в Дивном монастыре, этот Христос был работы семнадцатого века. Музеевед расстегнул свой пушкинский сюртук, баки его были всклокочены. Голый Христос показался Акиму живым человеком”. На реального Гусева это очень похоже, - у него насчитывали много странностей. Но, если последовать за ним в бедную жизнь его… В сентябре 1917 года Гусев был принят в музей сторожем и “после громов революции” остался здесь один. Следует, впрочем, добавить, что в юности на военной службе в Вильно он посещал рисовальную школу, в Угличе был связан с музеем задолго до поступления в штат, а сама должность предполагала скорее обязанности смотрителя и экскурсовода, чем просто сторожа. О себе он сообщал: “Имея небольшое образование, но самоучкою развил в себе любовь к искусству, владел техникой рисования (…), а также владел литературным талантом, состоял сотрудником провинц. периодических изданий”. Действительно, Гусев-Муравьевский (так он представлялся сам) был хорошо известен в городе как поэт, писавший в духе угличанина же И.З.Сурикова (“Вот моя деревня… ”). Муза молодого последователя отличалась большей программной мрачностью: он описывал бедность,

пьянство, семейный разлад и особенно часто смерть, застающую крестьянина в грозу в поле, на зимней дороге или на лавке под образами. К 1916 году местная типография отпечатала уже четыре его сборника. Поразительно несходство образов “заунывно-горестной песни” Гусева (это из предисловия к последнему сборнику) и его собственного образа в контексте уездного общества. Приближаясь тогда к своему сорокалетию, он был – или, по крайней мере, счастливо ощущал себя - городской знаменитостью, к тому же – красавцем и щеголем. Угличские обыватели согласно полагали, что он заимствует свой гардероб из музейных шкафов. Мария Николаевна Черемовская (ровесница века, тогда “барышня Маруся” - младшая дочь городского почтмейстера) еще совсем недавно качала головой и улыбалась, вспоминая его галстуки-банты или жабо, трости, сюртуки “вот с такими рукавами”, немыслимые складные цилиндры и разговоры о нем в доме отца: “Исправник над ним смеялся - “Он все в музее износит”. Но впечатление всегда было в его пользу”. Весь этот уездный шарм позволяет предполагать в Гусеве поклонника синематографа “Волшебные грезы” в доме купцов Евреиновых на главной площади и автора альбомной лирики или романсов для городских гостиных. Стихи же его оказываются своего рода антологией: “Смерть крестьянина”. “… пахаря”, “…бедняка”, “Две смерти”, “На могиле матери”. Некрасовско-суриковская тема доведена Гусевым до каких-то мрачно-статистических пределов. Наконец, обобщение - “Горе народное”: Эх ты, доля, увы, бесприветная! Жаль мне бедных, не нечем помочь. Я такой же бедняга измученный, Моя жизнь точно темная ночь. После революции он – хранитель музея, окончивший шестинедельные курсы музееведения в Москве. В 1918 году Гусев оказался одиноким воином перед лицом обрушен-

ной на музей истории: подводы привозили из окрестных имений “навалом” перепутанные и запачканные вещи, семейные архивы, неизвестно чьи портреты. Он непомерно много работает, с простодушной гордостью пишет отчеты, отмечая, что на него возложено “дело переориентации Музея по правилам науки XX века”. Гусев формировал уездный архив, ночами разбирал и копировал старые рукописи, понемногу реставрировал живопись для нового “картинного отделения”. Он сделал большее из того, что мог. Получая по описи безликие “портреты в рамах”, возвращал им имена вместе с семейной общностью, как умел, хранил их и любил, без страха и без меры вдыхая “флюиды старинности”. Но в 1923 году его постигла катастрофа – взлом замков в верхнем этаже палат “посредством тележного курка” и кража коллекции монет, украшений, серебряной утвари. К личному горю хранителя добавляется обида – ему не доверяют: “В этой работе, работая одиночкой, я был перегружон, получил болезнь легких, ослабил зрение, от пыли потерял обоняние, - и в довершение бед во время работы с массивными экспонатами сломал правую руку. Просмотрев картину моей работы в музее, трудно обвинить меня в бездеятельности и халатности”. Читая эту объяснительную записку (интересно, есть такой жанр - “сетование”?), начинаешь слышать и другой, еще более отдаленный голос, голос Микельанджело: Калекой, горбуном, хромцом, уродом Я стал, трудясь, и, видно, обрету Лишь в смерти дом и пищу по доходам… Гусев все больше замыкается в своем бедном величии. Когда среди обломков старого мира кто-то вроде Куварзина, “кто был ничем”, примеряет на себя новое “все” – вплоть до портфеля и министерских постов, Гусев, художник, поэт, музеевед, окончательно отождествил себя с Пушкиным и жил в этом образе вне своих 1920-х годов подобно местному призраку. Он отпускает пушкинские бакенбарды, хранит дома при-

везенный из усадьбы потомков Кутузова портрет Долли Фикельмон. Стихов, правда, кажется, почти не пишет и, может быть, его творчеством становится нечто иное – возвращение вчера, застолья с Христом, словом - “живая жизнь мертвых вещей”. Он, правда, по-прежнему много работает. Это о нем говорит Алексей Греч (“Венок усадьбам”; ему, кстати, Углич со своими арками торговых рядов явился “русской Болоньей”), вспоминая “почти бессильные и смертельно усталые руки тех, кто самоотверженно пытается еще напролом стихии бесчисленных разрушений беречь и охранять былое искусство”. В тридцатые годы Музей древностей становится краеведческим, заведующий обязан был заместить любимые экспонаты разного рода наглядными пособиями - схемами, гербариями, диаграммами и лозунгами. Эта работа давалась Гусеву тяжело и была закончена уже без него. Осенью 1945 года (Пильняка и Греча давно нет, “Красное дерево” запрещено) Алексей Золотарев получит в Рыбинске весть о смерти Гусева и напишет очередной прощальный очерк в антологию “Campo Santo моей памяти” вслед угличскому ключарю: “…Вечно озабоченный, в шапке густых, сначала черных, затем седеющих кудрей, из конца в конец, изо дня в день… ходил он по городу Угличу…, озаряясь улыбкою только когда ему попадалось в руки настоящая редкостная находка… - Прелесть! Дивная вещь! Диковинка! – то и дело прерывал он свои рассказы и показы”. Гусев был дан Пильняку как проводник по спутанному угличскому времени и его “изумительным вещам”. Если бы он (если сблизить музееведа с образом новой классики) доставал из кармана гайки с привязанными белыми лоскутками и бросал их перед собой, ведя писателя по своевольному городу, угличане нисколько не удивились бы. Ну, посмеялись бы, как всегда. Поэтому в повести за словами “Он реставратор – он глядит назад, во время вещей” всегда будет стоять одинокая тень музееведа Гусева.

угличских корней

2011

* * * Уже в августе 1929 года Борис Пильняк закончил роман “Волга впадает в Каспийское море”. Повесть была полностью поглощена новым текстом, но в сюжете теперь присутствует мощная “позитивная тема” – канал (“строительство - место боя за социализм”). Угличский срез вживляется в коломенский контекст со всеми своими реалиями, однако в этом пейзаже что-то непоправимо сдвинуто, будто все угличское искажено неприятной, даже нарочитой гримасой. По-другому смотрит екатерининский особнячок (помните, - темный, позеленевшие стекла, за ними теплое красное дерево): “Дом Скудрина упирался во время старым хрычом, подставив солнцу моржовые клыки своих колонн”. Такая вот мера деформации. Персонажи повести отходят на вторые роли, угличские силы оставляют их на чужой коломенской земле (затем и перенесены?), - они теперь только бумажные человечки и, похоже, нисколько не дороги автору. Впрочем, повезло Куварзину. То, что в повести было достоянием всегородской молвы, обернулось брюзжанием некоего сомнительного “интеллигента”, ненадолго возникшего перед братьями, теперь пособниками вредите-

лями, из привокзальной тьмы (- с него и спрос). Прочие, перенесенные в пространство романа чуть ли не с точностью до запятой, “наращиваются” до нового сюжета и политической определенности – почти всегда негативной. Реставраторы-вредители используют “красное дерево” как прикрытие, средство наживы и фон пошлых оргий. Образ музееведа (с сохранением основных черт здесь он Грибоедов, а размахайка чаще зовется крылаткой) снижен прямолинейно, местами грубо: “Вы знаете музееведа Грибоедова, - он каждую ночь пьет водку с деревянным Христом…” Или: “Пахло от Грибоедова луком, водкой и потом”. Запахи назойливо сопровождают любое явление этой суетливой и нелепой фигуры. Есть у него и пренебрежительная реплика (о бунте работниц): “Эти плоскодонки и убить могут”. Деревянный Христос ему, такому, уже не ночной слушатель и собеседник – там единственный, кажущийся живым человеком, а всего-то собутыльник (“мастер … спутал елейность лица Христова с идиотизмом”). Отвратителен здешний Скудрин, не “уездный Вольтер”, а “убивающий юрод”, и его упрощенно-“злодейские” монологи: “хочу я только зла, от зла я радуюсь”, “человечес-

кая жизнь – дешевая вещь, прожиток дороже”, “я живу, юродствую, гажу…” И – главное: именно в его устах колокольная история кардинально “меняет знак”: “Слышите?… Все равно как при императоре Петре Алексеевиче колокола воруют” (“воруют” – хула новой власти от юрода той же цены, что и брюзжание “интеллигента”, оценка наоборот). Тут уж, согласитесь, другой подтекст – не Смута, а, напротив, “рукой железной” и ради великих побед. Поэтому и время на строительстве идет строго прямолинейно – от темного прошлого к светлому будущему. Кажется, это то самое реальное время, которое - “ничего не поделаешь, клонит авторов, очень не каждый устаивает против этого нагнутия” (Солженицын о Пильняке). Что ж, тот сюжет кончен, к нему нечего добавить кроме слабых теперь голосов его “героев поневоле”. А Углич по-прежнему прикидывается обыденным, озябший и темный после лета, и держит под рукой свои “изумительные вещи”, путает время, ждет…

угличских корней

актуальная тема

Картины из коллекций –

в народ! Угличу нужен музей современного искусства

2011

Маргарита Требоганова

Вот уже двадцать лет я занимаюсь живописью и графикой, получив перед этим академическое образование в Московском художественном институте им. В.И. Сурикова. Все это время я участвовала в создании художественных объединений и программ на уровне Московского Союза художников и Правительства Москвы, а также дипломатических структур других стран, причем активное участие в упомянутых культпрограммах принимали и принимают члены моей семьи – три дочери и внуки. Однако, помимо творческой и организаторской работы по созданию тематических выставок, я также активно занимаюсь собирательством произведений живописи, скульптуры, графики и прикладного искусства. В моей коллекции собрано около тысячи работ, относящихся к профессиональному искусству (живопись, графика, скульптура), народному и самодеятельному творчеству (декоративно-прикладные изделия, живопись, рисунок). И потому давно уже назрела необходимость представить их зрителю, а конкретно – жителям и гостям города Углича, в котором я часто бываю и даже периодически проживаю. Вопрос же этот важен для меня еще и принципиально, поскольку у меня сложилось свое, особое отношение к теме «Искусство и народ». С изложения этого личного, можно сказать – выстраданного и философски разработанного, подхода я, пожалуй, и начну. Момент, на мой взгляд, очень актуальный, и потому я попрошу читателя набраться терпения и постараться проследить за ходом моих мыслей.

актуальная тема

Искусство власти и власть искусства

Маргарита Требоганова родилась в 1946 году. Окончила МГХИ им. В.И. Сурикова. Художник-живописец; на ее счету более 100 выставок в России и за рубежом, несколько проектов и правительственных программ (Москва. Белград), ее картины – в музеях и галереях многих стран мира (Москва – музей З. Церетелли, музеи провинциальных городов и ближнего зарубежья, Франции, Японии, Сербии, Черногории), в частных коллекциях, в том числе известных деятелей политики, науки и культуры России и многих других стран мира.

Каждый со мной согласится, если я скажу, что власть искусства долговечнее, чем власть какой-то политической группы людей. И оно, искусство, должно формировать представление народа о духовной жизни. А вот современное искусство, если на него взглянуть в таком плане, не всегда отвечает этой своей прямой функции. Однако здесь следует заметить: в конечном итоге любые, даже несколько шокирующие поиски в искусстве в дальнейшем все равно приводят к переосмыслению жизни и к очень важным выводам. А с учетом того, что у нас в стране имеется должность помощника президента по новым проектам в области культ уры, я хочу «подбросить» занимающим данный пост ответственным лицам вот такую свою мысль: мы все немного недооцениваем искусство, и в первую очередь – изобразительное искусство, музыку и литературу, эти три коренные составляющие всех главнейших современных видов искусства. И я считаю, что вот этой «тройке», которая тянет всю культуру, сейчас не отводится серьезного внимания, и она уже как будто и не нужна. Но ведь именно эта триада должна быть в авангарде всего искусства, и что еще очень важно – в авангарде воспитания молодежи. В противном случае мы будем иметь (и уже имеем!) грубые и пошлые «мультики» и фильмы, политых кроваво-красным кетчупом киношных героев, вражду и все остальное, грубое и ненужное, явно неуместное в нашем христианском мире. Если взять другой, мусульманский мир, то там хоть существует какой-то отбор, есть запрет на определенные формы культа подобного насилия, такого «искусства». Но мы ведь себя считаем более цивилизованным народом и уже поэтому должны серьезно смотреть на воспитание своих детей и на собственную духовную жизнь. Пошло все от вождя

В. Сухарев. Натюрморт с абстракцией. Холст, масло

Но откуда же пошли корни такого небрежения, неуважения к искусству? Однаж ды великий вож дь пролетариата изрек: «Для нас важнейшим из всех искусств является кино», и с тех пор коллективный продукт, называемый «кино», потеснил ценнейшие первичные виды искусства – литературу, музыку и живопись (искусства слова, звука, цвета и формы оказались на социальной обочине). И особенно проявился такой зажим в нашей стране. В других странах подобного нет, там

тратятся большие деньги на покупку произведений искусства. Там с детства прививается любовь ко всем видам творческой деятельности. В нашей же стране государственной поддержки творчества художников, литераторов, музыкантов нет. И в то же время нет меценатства, спонсорства и коллекционирования, которые существуют в других странах. В общем, к ценнейшим первичным видам искусства – живописи, литературе и музыке – в нашей стране сейчас потерян всякий интерес со стороны государственной власти и народа в целом: разговор идет об инновациях, а сит уация с поддержкой творчества музыкантов, художников и литераторов становится пиковой. Если мы не будем бить тревогу по поводу только что сказанного, то потеряем для себя безвозвратно все перечисленные виды искусства XX и XXI веков. Вот сейчас в России начали делать попытки по возвращению в страну наших ученых, которые прижились на Западе. Поняли мы, что хватит нашим умнейшим соотечественникам продвигать другие страны на более солидные экономические и военно-оборонные высоты. И параллельно пора осознать и другое: искусство ведь является питательной, вдохновляющей средой для развития любых талантов, начиная с детства. Должна быть национальная стратегия в области искусства, иначе произойдет распад нации и наступит ее творческое бесплодие. Чем мы располагаем Теперь, через 20 лет после заявки, наверное, никто не спорит с тем, что в Угличе должен быть музей современного искусства. А если мы хотим представить себя самодостаточной нацией на фоне европейских культурных традиций, то придется открыть не только музей русских диковин, но и сеть музеев и галерей, представляющих современное искусство без менторства и авторитарности. Искусство всегда было ареной борьбы. Это было особенно заметно в 20-е годы. Мой родственник В.Ф. Штраних, народный художник СССР, учился с Маяковским и Чекрыгиным во ВХУТЕМАСе, учился у живописца Коровина и вместе с ним писал декорации в Большом театре. У меня сохранились «почеркушки» Коровина и Федоровского, несколько этюдов Штраниха («Сирень», например). Линия Штраниха в искусстве не оборвалась. Многое из его опыта, именно в искусстве живописи, колорита, было передано не только мне, но и многим художникам, в творчестве которых он поддерживал

актуальная тема

2011

В. Золотых. Портрет. Темпера, картон

все яркое, новое, оригинальное. Но не только Штраних, но и моя бабушка (Евгения Васильевна Требоганова, исключительно глубокий, душевный и благородный человек) обратили мое внимание на непрерывность взаимосвязи культуры и духовной жизни страны. Коллекция, которая собрана при моем организационном участии, включает (фрагментно) произведения всего XX века. В этой статье мы показываем репродукции нескольких авторов, а представим читателям только двух из них – Валерия Сухарева и Валентину Золотых: выставка их работ состоится в кремле Углича (в бывшем Богоявленском соборе) через несколько месяцев, возможно – в сентябре. А выбраны эти художники неслучайно – творчество их объединено общей темой «Боль о России». Оба этих мастера – великолепные профессионалы, хотя и не имеют профессионального образования. От картин Валерия Сухарева веет кубизмом и русской иконой одновременно, потому что они конструктивны по форме и глубоки по смыслу. Что касается работ Валентины Золотых, то образы их навеяны глубокой такой болью за деревню, которая распадалась, растоптана была в 90-е годы. И в то же время – такие живые глаза у людей, они вызывают острое сострадание и какую-то любовь – особенную, фантастическую. Ее работы нелицемерные, они показывают характер человека: есть очень простые люди и очень сложные, есть может быть даже с хитрецой, и есть какието самовлюбленные. Есть старухи, на которых без слез не взглянешь. И еще – несколько ее натюрмортов, на которых изображены предметы крестьянского быта. В целом – просто потрясающие образы у Вали Золотых! Я считаю, это огромный, правдивый вклад в культуру. Какой может быть музей, о котором я веду речь? Исходя из своего московского опыта в организации заведений подобного рода, скажу, что музей должен быть в форме куба, стеклянного, желательно, с общей выставочной площадью не менее 700 квадратных метров, почти без перегородок, с высокими (не менее 4 м) потолками. Строительство его обойдется в 30-40 млн. руб., а вместе с оснащением – не меньше 60 млн. Потребуются, естественно, и капиталовложения на содержание здания. А что касается проекта музея, то его может разработать моя дочь, архитектор и художник Евгения Кузнецова. Если же с возведением музея ничего не получится или дело сильно затянется, буду устраивать небольшие выставки картин, наподобие той, которая намечается в залах кремлевского собора.

В. Золотых Старуха. Темпера, картон

В. Золотых. Чайник. Темпера, картон

В. Золотых. Деревня. 1993 год. Картон, масло

В. Золотых . Чернобыль. Холст, масло

56 2011

В. Кузнецов. Подготовка к вернисажу. 1980-89 годы. Холст, масло

В. Золотых . Сени. 1991 год. Холст, масло

В. Сухарев. Распятие. 1990-е годы. Холст, масло

В. Золотых. Натюрморт со ступой.

В. Кузнецов. За околицей. Акварель

Неизвестный художник. Дорога. Картон, масло

В. Кузнецов. Сельский храм. Акварель

В. Штраних. Сирень. Этюд. 1970-е годы. Холст, масло

иконография

В собрании Угличского историкоархитектурного и художественного музея хранится немало икон и парсун с изображением царевича Димитрия. Один из интереснейших музейных памятников этого ряда – житийная икона, которая датируется первой третью XVIII века.

«Яко цвет прекрасен процвел во Отечестве своем…»

2011

Углич – город древний, немало событий произошло за время его существования. Главное из них, однако, связано с гибелью царевича Димитрия. Его трагическая смерть загадочна, хотя последний день жизни Димитрия, кажется, известен поминутно. Высокая комиссия, приехавшая в город в 1591 году и в составе которой был В.И. Шуйский, вынесла вердикт о нечаянном самозаклании мальчика. Потом Шуйский будет оправдываться, что умолчал об убийстве, боясь гнева Годунова: «благоверный болярин молчал… страха ради Борисова»1. Но уже в 1606 году официальная позиция московского правительства меняется. Выборный царь Василий Иванович Шуйский, стремясь обезопасить и укрепить свое положение, отправляет в 1606 году в Углич комиссию для перезахоронения останков погибшего в 1591 г. при загадочных обстоятельствах царевича Димитрия. Комиссия обнаружила, согласно списку жития, нетленные останки мальчика, что послужило поводом почитания его как святого, признания вины Бориса Годунова и, как надеялся Шуйский, пресекало появление нового самозванца. Останки царевича были перенесены в Москву и захоронены в Архангельском соборе Кремля. И с этого момента началось формирование культа царевича Димитрия.

В Угличе поклонение царевичу началось позднее, что было связано с внешними, не зависящими от горожан обстоятельствами. Город подвергался нападению интервентов, и архитектурные сооружения страдали от разрушений2. Художественные памятники оказались долговечней. В 1606 г. была написана первая икона,3 на которой Димитрий изображался в рост, в повороте, в молитвенном предстоянии благословляющего его

Спасителя, или «руце» Христа. В 50-х годах XVII в. в иконографии появляется новый сюжет – убиение Димитрия наемниками Годунова4. В середине XVII века изображение Димитрия появляется среди московских чудотворцев и святых5. В том же 1606 году было написано первое житие6, им открывается агиографическая, житийная традиция, посвященная царевичу. Житие представляет собой текст на 17 листах, написанный уверенным почерком-полууставом (то есть скорописным – Ред.), темными чернилами, с заставками и инициалами, выполненными ярко-красной краской – киноварью. Рукопись имеет название «Житие святаго благовернаго царевича Угличскаго и Ростовскаго чудотворца» и состоит из двух частей. В первой части рассказывается о Федоре и Димитрии – сыновьях Грозного, о жизни Димитрия в Угличе, о планах убийц и убийстве царевича. Во второй части – о явлении Димитрия старцу Тихону и о перезахоронении его останков в Москве. Автор повествования неизвестен, но место написания, несомненно, – Углич. Следующим этапом творчества стала рукописная «Служба благоверному ц<а>ревичю Димитрию на принесение ч<е>стных мощей его от града Оуглеча в ц<а>рствующий град Москву», которая вплетена в печатную минею (церковную служебную книгу – Ред.) за 1693 г.7 Текст выполнен профессиональным полууставом XVII века на вержированной (высококачественной), с филигранью бумаге. Из орнамента – киноварные буквицы. Красив и торжественен текст службы: «Яко цвет прекрасен процвел еси во Отечестве своем благородный Димитрие, имяще бо мощи своя пребывающа во святом храме, и лежаща в честной рацее якоже речеся целы

Юлия КУНИЦЫНА родилась в 1966 году в Мышкине. Окончила Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского (исторический факультет). Научный сотрудник Угличского историкоархитектурного и художественного музея. Имеет публикации в сборниках материалов научных конференций, проводившихся в Угличе и Ростове.

1) Житие царевича Димитрия Угличского и Ростовского чудотворца. ГАЯО (Государственный архив Ярославской области). 2) Часовня, построенная на месте гибели мальчика в 1606 году, сгорела во время нападения поляков, та же участь постигла и клетскую церковь, появившуюся, возможно, в 1611 году на месте часовни. Восстановление кремлевских построек началось в конце первой четверти XVII века, но возможность вновь отстроить церковь царевича появилась лишь в 1630 году. См.: Горстка А., Кистенева С. «Церковь царевича Димитрия «на крови». Администрация УМО, издательство «Михайлов посад», М., 1998 г., с. 8. 3) Горстка А. «Святой царевич Димитрий Угличский». М., «Северный паломник», 2003 г., с. 29. 4) Указ. соч., с. 41. 5) Указ. соч., с. 34. 6) «Житие святаго благовернаго царевича Угличскаго и ростовскаго чудотворца», ГАЯО. 7) Минея служебная (июнь).М., Печатный двор, 1693 г. Полистовая запись на первых листах: «7201 генваря … по указу великих г<о>с<у>д<а>рей дана сия книга по приказу Большого дворца из книжныя полаты на углечъ в соборную ц<е>рк<о> вь бла<г>овернаго г<о>с<у>д<а>ря ц<а>р<е>в<и>ча и великого князя Димитрия Иоанновича всея росии которая построена по убиению его на месте изливаемы крови по челобитью тоя ц<е>ркви св<я>щенника Иоанна Минина спричетниками» – скоропись 17 века, чернила. (Выпущенные буквы заключены в угловатые скоби. – Ред.).

Средник окружен 20-ю клеймами, в которых представлены сюжеты из недолгой жизни Димитрия, событиями, последовавшими за его гибелью и чудесами.

2011

16 1) Рождество царевича Димитрия. 2) Крещение Димитрия. 3) Восшествие на престол царя Федора. 4) Царицу Марию Нагую и Димитрия высылают из Москвы; встреча царицы и царевича жителями Углича. 5) Борис Годунов замышляет убийство Димитрия; Борис Годунов беседует с Василисой Волоховой и Андреем Клешниным. 6) Царевич Димитрий принимает яд от Василисы Волоховой; обнаружение убийц царевича. 7) Приезд следственной комиссии в Углич; разговор царицы Марии с митрополитом Геласием. 8) Шествие царя Феодора в ТроицеСергиев монастырь; Борис Годунов отговаривает царя от поездки в Углич. 9) Погребение царевича Димитрия в угличском Спасо-Преображенском соборе. 10) Члены комиссии рассказывают царю Феодору о событиях в Угличе. 11) Наказание угличан за убийство Битяговских; пострижение царицы Марии Нагой.

19 20

12) Явление царевича Димитрия угличскому монаху Тихону; войско самозванца идет на Москву. 13) Царь Борис Годунов посылает войско навстречу самозванцу. 14) Смерть царя Бориса и воцарение его сына Феодора. 15) Москвичи принимают на царство самозванца; поставление Филарета Романова в ростовские митрополиты. 16) Восшествие на престол Василия Шуйского. 17) Обретение мощей царевича Димитрия и перенесение их в Москву. 18) Погребение царевича Димитрия в Архангельском соборе Московского Кремля. 19) Исцеление бесноватой вдовы Киликии. 20) Исцеление монахини Апполинарии(?).

и невридимы, яко крины (лилии – Ред.) благоуханны». В 1702 г. митрополитом Ростовским и Ярославским становится один из образованнейших деятелей конца XVII - начала XVIII веков Димитрий Туптало. В 1709 году из-под его пера вышла новая редакция жития святого8. Основой для написания нового варианта, вполне вероятно, послужил первый список жития царевича. Рукопись 1606 года, как более ранняя, задавала некий вектор, в направлении которого работал ростовский митрополит. В его редакции события излагаются более пространно, введены новые персонажи, расширены временные и пространственные границы повествования. Это житие долгое время хранилось в церкви царевича Димитрия «на крови» и, по всей видимости, послужило литературной основой иконы. Таким образом, к концу первой трети XVIII в. в Угличе накопился богатый литературный и иконографический материал, который послужил для создания житийной иконы царевича Димитрия, хранящейся теперь в музее. Размеры иконы 151 на 122 см. Средник отделен от клейм орнаментальной рамкой. Сами клейма отделены друг от друга красными и черными разделительными полосами. События происходят как на фоне природы, так и в интерьерах. В правой части средника изображен Димитрий: он предстоит Христу, который находится в верхнем левом сегменте на троне, в окружении ангелов. Силуэт царевича четко выделяется на светло-золотистом фоне. Роскошные одежды отрока украшены драгоценными камнями и жемчугом, голову венчает закрытая корона. В левой части художник поместил сцены убиения царевича и расправы угличан над москвичами: это распространенный сюжет, который характерен для многих парсун, но не для икон. (Парсуна – портрет, в написании которого сохранены приемы иконописи. – Ред.). Клейма больших размеров, некоторые из них включают в себя сразу несколько событий. Пространство заполнено архитектурой, условность которой очевидна, но в ней всегда присутствуют национальные черты: традиционное пятиглавие храмов, кубическая форма зданий и устремленные вверх шатры одноглавых церквей. Ансамбли украшены пышным барочным (от слова «барокко» – Ред.) орнаментом. На этом впечатляющем архитектурном фоне художник располагает многочисленных персонажей. Фигурки приземисты, 8) Рукопись на 19 листах, написанная характерным мелким, изящным почерком. Инициалы выделены красной краской, на припереплетном листе приклеен рисунок с изображением Димитрия. Полистовая надпись гласит: «1709 февраля…святаго благовернаго царевича Димитрия Иоанновича писмо руки …преосвященного Димитрия митрополита ростовскаго и ярославскаго». До революции хранилась в церкви царевича Димитрия «на крови». В настоящее время – в ГАЯО.

движения неловки и неизящны, лица невыразительны. Но одежды царской семьи и духовенства выполнены из роскошных заморских тканей, украшены шитьем, жемчугом и драгоценными камнями. В разделке одежд персонажей употребляются тонкие черные линии, что более характерно для миниатюр. Цветовая гамма иконы богата: художник смело использует сочетания красного и желтого, белого и оливкового. Преобладающим цветом является, конечно же, красный, но изограф использует разные оттенки: розовый, багряный, сиреневый. К сожалению, в красочном слое много утрат, по нескольким клеймам, находящимся в лучшей сохранности (№№ 1,2,15,16), можно предположить, что икона выглядела парадно. Смелой цветовой аранжировкой искупаются сухость и неуклюжесть линии рисунка.

2011

Повествовательная часть клейм обширна, они перегружены сюжетами, многие разделены на регистры. Изографа нельзя назвать простым иллюстратором «жития», он включает события, которые не отражены в литературе и начинаются с рождества царевича (клеймо 1). Нет в житии крещения (кл. 2) и встречи жителей города Углича и царицы Марии с сыном (кл. 4), но первые два клейма являются традиционными для житийных икон, и включение их в икону позволило изографу создать целостное логично выстроенное произведение. Кроме этого, икона изобилует историческими сценами и множеством бытовых подробностей.9 Одно из самых сильных по художественному исполнению клеймо 11-е. Оно рассказывает о казни угличан. «А Борис посла некия от советников своих мужи немилостивыя и безчеловечныя с воинскою силою, оно разорити град… многие убо от граждан …смертями казнены быша, а имения их разграбишася и домы в конец разоришися иные же жестоко бяху мучимы и языки их отрезовахуся», – пишется в житии. Более кратко и емко надпись звучит на иконе: «Углечь… попо<велению>… Борис Годунова.. языки резан<ы>…» – и на фоне угличских построек присланные Борисом Годуновым стрельцы методично, без жалости казнят горожан, и алая кровь заливает летнюю зелень. В этом же клейме помещено пострижение царицы. Тяжелая участь ожидала ее: «Царицу же Марию матерь царевичеву повеле нуждою посриши в чин иноческий. И наречено ей бысть имя Марфа. И посла ю Борис во изгнание в пределы Белозерския в место бедно и пусто, в некий стаго Николая Чудотворца монастырь, зовомый На выксе», – поясняет ~~ житие, – а на иконе сохранилась надпись: «Марию <Фе>одоровну по р…ждою постр…в м<онаст>ыстрь Николая Чрца на выксу». Вечная борьба добра со злом, предательства и верности получают звучание в конкретной исторческой обстановке, вызывая аллюзии, сопоставления с евангельскими сюжетами. Вот явление Димитрия монаху Тихону (12-е клеймо). «В монаст<ыре> углеча тих<о>ну ска<зал> некто н<азовет>ся именем мо<им> ц<а>р<е>вича отца моего на… и погубит Бориса Годуно<ва>», – гласит краткая надпись на поле у изображения. Далее показано сражение армии самозванца с царскими войсками: мчатся навстречу друг другу войска, горят дома русских городов и

деревень, лежат убитые на поле брани. « И понеже месть божия на Бориса грядяши поражена убо бысть Борисова сила пораженьем великим и плеши давшее побеже… и положиша трупия человеческаго аки мост на десять верст», – сказано в житии. Надпись же на иконе практически нечитаема. Кроме повествовательной и художественной частей, интересна еще одна составная часть комплекса. В среднике, в клеймах и на полях иконы помещены надписи, которые различаются по почерку, красящему ~ из них имеют титульное указующее составу и времени написания. Одни значение («Борис Годунов», «Црца Мария Феодоровна» и т.п.), другие – разъяснительное. В среднике запись выполнена черными чернилами, полууставом XVIII ~ века, почти дословно здесь приведен диалог убийц и жертвы про «ожерельецо»: « … року се …<н>овое ожерельецо он же аки агнец незлобивый нача ему тихим гласом глаголити сие есть старое ожерельицо…». На полях прослеживается сразу два почерка. Один – на темно-оливковом фоне, белилами (полуустав второй половины XVIII (?) века), другой – твореным золотом по черному фону (надпись XIX века). И в среднике, и на полях текст утрачен более чем наполовину, поэтому читается с трудом. *** Подведем некоторые итоги. Перед нами уникальная житийная икона, информационно насыщенная, запоминающаяся. Авторство и заказчик иконы остаются неустановленными, но предположительно они местные. Возможно, что автором иконы был угличский изограф Андрей Прянишников. Известно, что он работал в начале XVII века и его иконы «царевич Димитрий с деяниями» находились когда-то в храмах Петербурга и Петергофского уезда10. Кроме этого, нужно взять во внимание и «косвенные» факты. Именно в это время у угличан просыпается интерес к прошлому города, они пытаются осмыслить его роль в истории страны. К этому периоду времени относятся первые опыты собирательства «древних актов и грамот», создание такого произведения как «Плач города Углича жителям внове насадившимся», составление Угличского летописца и, возможно, написание этой иконы. С этого момента начинаются осмысление и понимание исторического наследия и попытки оформления его в литературные и художественные формы.

9) Рождение, крещение, венчание на царство, пиры, заговоры, батальные сцены, сцены казни, а также кубки и чаши, стоящие на столах (кл. 5), кувшин, в котором несет яд Василиса Волохова, предназначенный Димитрию (кл. 6), богато украшенная карета, в которой «шествует» в обитель Св. Троицы царь Федор (кл. 8), и многое другое. 10) Словарь русских иконописцев XI-XVII вв. М., «Индрик», 2003 г., с. 520.

64 2011

выставка в музее

древнего Углича Наталья ЧВАНОВА Фрагмент оплечья фелони XIX в. Бархат, золотая тесьма, льняные нити, жемчуг, стекло, ткачество, шитье, низание

Наталья ЧВАНОВА родилась в 1979 году. Окончила Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского. Научный сотрудник Угличского историкоархитектурного и художественного и музея.

В 2009 году издательство «Гранд-Холдинг» выпустило в свет альбом под названием «Сокровища древнего Углича». Все экспонаты, которые интересующийся культурой русской старины читатель увидит на фотографиях, украшающих его страницы, находятся на одноименной выставке, расположившейся на втором этаже Палат удельных князей. У угличан и гостей города есть возможность вживую полюбоваться историческими ценностями.

Углич – один из древнейших городов на Верх ней Волге. Его богатое событиями прошлое оставило заметный след в истории России. По сей день бережно хранимые в городской среде многовековые традиции заставляют угличан и гостей города относиться к ним с большим уважением. В том числе и по этой причине в Угличе вот уже 118 лет благополучно функционирует один из старейших музеев России. Секрет его долголетия отчасти заключается в том, что инициатива создания древлехранилища на Угличской земле исходила непосредственно от горожан. 16 июня 1892 года Музей отечественных древностей начал свою работу. Первая экспозиция, развернутая на втором этаже Палат угличских удельных князей, сразу стала излюбленным местом посещения. Как тогда, так и сейчас посетителей влекут сюда не только регулярно обновляющиеся экспозиции, но и особенности уникального памятника гражданской архитектуры XV века, в стенах которого, с первого дня существования находились выставочные залы. Палаты, являющиеся восточной частью дворцового комплекса, некогда находившегося на территории кремля, обнаруживают аналогии с памятниками московско-новгородской архитектуры и создают атмосферу благородной старины. В 2009 году завершилось формирование постоянно действующей экспозиции «Сокровища древнего Углича» в тронном зале Палат. В который раз Дворец царевича Димитрия стал вместилищем бесценных реликвий, позволяющих прикоснуться к непрерывному процессу истории, в действительности имеющему множество «разрывов» и белых пятен, восполнить которые поможет экспозиция декоративно-прикладного искусства. Основу ее составляют наиболее интересные экспонаты из собрания Угличского историкоархитектурного и художественного музея. В его фондах, богатых памятниками средневековой культуры, встречаются подлинные шедевры. Убедиться в этом вы сможете, посетив новую экспозицию.

Музей наш, безусловно, старый. И дело не в том, что он разменял второе столетие, а в том, что его сотрудникам на протяжении многих лет удается сохранить зыбкую связь с музеем XIX века. Угличан и гостей города приятно удивит едва бросающееся в глаза обновление хорошо знакомых посетителям деревянных резных витрин, выполненных в ярославской мастерской Серебрякова в конце XIX века. Заказ их был приурочен к открытию первой экспозиции Угличского музея отечественных древностей. Являясь уникальными экспонатами нашего музея, они по сей день выполняют свое прямое назначение. В прошлом году витрины были «обшиты» изнутри бархатом благородных цветов и теперь уже в преображенном виде продолжают служение во благо музея и его посетителей. В выборе предметов для отдела декоративно-прикладного искусства из собрания Угличского музея сотрудники намеренно руководствовались информацией об экспонатах, составлявших основу первой экспозиции. В те далекие времена в ее состав вошли небольшие разрозненные коллекции и отдельно взятые предметы, пожертвованные в разное время в храмы города, вещи, случайно приобретенные или подаренные музею. Состав вновь открывшейся экспозиции существенно расширен. В нее вошли лучшие образцы из коллекции «Деревянная скульптура XVI-XIX вв.». Самым ранним ее экспонатом является хорошо сохранившийся образ Св. Параскевы Пятницы начала XVII в. – одно из лучших скульптурных изображений этой святой в русском искусстве той поры. Никого не оставит равнодушным уникальный, не имеющий аналогов в музейных собраниях других городов области образ библейского царя Давида начала XVIII в. с отчетливо выраженными восточными чертами лица. Большой интерес представляет композиция, расположенная в центре южной стены палат, – «Распятие с предстоящими» XVII века, по преданию

кая Царс ца» ли ). «свет Нагой (? и й». Мари стивы на Мило Пеле н н а Ио «Св. я едня Посл ь т р е четв ка. ве XVI лст, ат, хо х р а Б , е ы в о шелк ные я р б и, е сер е нит отны и зол , , уг мутр жемч ый перла н е рубл низание. е, шить одит сх ого и о р П енск гоявл из Бо го ко женс ыря ст мона

а. Митр ек , литье Iв XVII , серебро, , т а а к Барх гравиров и, ь, мн эмал ые ка ценн ло о г а р д ек уг, ст жемч

ятие Расп век I XV I , резьба, о в е Дер о масл

2011

скева Пара а. иц н Пят век. XVII , во Дере а, резьб а ер п м те

в. нико итрия брен Сере а Дим . ч и .И в В ре ец ца века Двор XV в. а XIX . г г е един р е 80с , рель Аква

ря.

сты мона ского н е ж ского явлен стная». Бого ра я т а С к с ь утр, ер ер ерлам омат Маст г о Б ый п « е н . д е а и а л к н л б е а Ок низ г, ру IX в ло X емчу итье, Нача , холст, ж текло, ш ат с, с Барх ляру , стек бисер

а II век д Окла трети XV г. й 3 о 6 в 6 пер ю1 ат, барх нгели к Ева о, дерево, ка, в р о б Сере а, гравир к чекан ие ен ч о л е, чезо чени , золо . о г р 7 б 1 е 3 г. д 17 , сер Окла гелию 170 ребрение е. ина н се рени Нарышк а ф к Ева , дерево, н а . к , .И ь а А н к Лату гравиров ландрата о а, е» канк чског Волг и л г ду и «на Вкла вь едтеч р П ко на в цер тва Иоан ес Рожд рин. орхо ил Х . а х и г М 9 6 г. д 180 Окла гелию 175 н , а о в кЕ дерев бро, ка Сере екан ч , т а барх

мент Фраг да окла

ла ихаи ая М к с р е Маст ина. ор Хорх кону й». д на и отворны а л к к О у р е сН «Спа на ди Сере ка. ве XIX о, бр Сере ка, а к е ч н ие ен ч о л зо

2011

Фрагмент оплечья фелони. Бархат, золотые и серебряные нити, тесьма, блестки, ткачество, шитье. XIX век

Фрагмент оборотной стороны оклада к Евангелию 1735 года. Петр Дорофеев. Серебро, золочение, бархат, золотые и серебряные нити, шитье. 1737

2011

70 Крест напрестольный. 1697 г. Серебро, дерево, чеканка, золочение. Вклад жены царя Ивана V (брата Петра I) Прасковии Федоровны в Богоявленский монастырь

выставка в музее

выполненное крещеным татарином для деревянной загородной церкви Михаила Архангела «что в бору». Завершает коллекцию деревянной скульптуры монументальный образ «Спас в темнице» (иногда именуемый как «Спас полуночный»), датированный XIX веком и свидетельствующий о влиянии на народное искусство образцов классицизма, к этому времени прочно обосновавшихся в губернских городах. На всеобщее обозрение впервые выставлены произведения мастеров серебряного дела из фондов музея. Напрестольные и наперсные кресты, евхаристические сосуды1) оклады на Евангелия, многие из которых являются вкладами царствующих особ, членов их семей, московских князей, представителей высшего духовенства. К их числу относятся: вложенное в Богоявленский монастырь медное кадило «мелкой чеканки, пожертвованное государыней инокиней Марфой» (К.И. Шестовой, матерью царя Михаила Федоровича, первого представителя из династии Романовых на Московском престоле); напрестольный крест вдовствующей царицы Прасковьи Федоровны, жены царя Ивана V (брата Петра I); Евангелие в серебряном окладе царского родственника, угличского ландрата2) Алексея Нарышкина; водосвятная чаша царского дьяка Никифора Шипулина и вдовы московского князя Федора Мстиславского, чьи владения располагались на угличской земле по реке Юхоть. Особую группу составляет коллекция окладов к напрестольным Евангелиям, выполненным ведущими московскими (Гаврило Артемьев) и ярославскими (Афанасий Корытов) серебряниками XVIII века. Большой вклад – Евангелие, напрестольный крест, потир, звездица, лжица и копие 3) сделал в угличский Воскресенский монастырь известный церковный деятель, строитель Ростовского кремля митрополит Иона Сысоевич. Будучи не только постриженником этой обители, но, согласно последней версии, и уроженцем земли угличской, он проявлял неустанную заботу о местных монастырях и приходских церквах. Жертвуемые им предметы, отличавшиеся неизменно высокой техникой литья, ковки, чеканки и резьбы, вошли в золотой фонд русского серебряного дела. Завершают коллекцию серебряных изделий работы угличских мастеров XVIII-XIX вв. Василия Потехина и Михаила Хорхорина. Хорошо известно, что еще в XVII веке Углич был одним из крупных центров серебряного дела на Верхней Волге. В городе проживало тогда 17 серебряников, мастерские которых обеспечивали своей продукцией храмы города, а также многие церкви и монастыри за его пределами. До сих пор угличские изделия можно встретить в музеях Ярославской области, а также в собраниях столичных музеев и, прежде всего, в Государственном историческом музее. Произведения лицевого и орнаментального шитья, непременный атрибут внутреннего убранства храмов и церковных торжественных процессий, наряду с другими экспонатами заняли достойное место в новой экспозиции. Тем более есть все основания полагать, что основная их часть происходит из мастерской угличского женского Богоявленского монастыря. Дело в том, что основательницей мастерской женского рукоделия в Угличе в XVI веке была мать царевича Димитрия – Мария Нагая, которая сама была искусной вышивальщицей. Достаточно назвать выполненный ею в 1587 году покров на раку Кирилла Белозерского, ныне хранящийся в собрании Государственного Русского музея. Вынужденная покинуть Москву и переехать на жительство в Углич, она, как тогда было принято, увезла с собой и своих мастериц. Здесь, на новом месте, в течение

семи лет – с 1584 по 1591 годы – они продолжали трудиться над украшением кремлевских и приходских храмов Углича шитыми пеленами. Яркий пример этому – подвесная пелена к иконе «Св. Иоанн Милостивый», предположительно выполненная в царской мастерской Марии Нагой для деревянной одноименной церкви, находившейся до 1661 года на Ростовской дороге. В связи с открытием экспозиции «Сокровища древнего Углича» жители нашего города и района получили прекрасную возможность воочию убедиться в высоких художественных особенностях этого памятника древнерусского лицевого шитья. Уникальным произведением лицевого шитья является покров с изображением святого князя Романа из Спасо-Преображенского собора. К счастью, на нем сохранилась вкладная надпись, указывающая на то, что покров был выполнен в 1619 году в мастерской уездной боярыни Марфы Полчаниновой. Шитый золотными и серебряными нитями «в прикреп», покров воспринимается как дорогой оклад на икону святого. Со временем в основанном царицей-инокиней Марфой Богоявленском женском монастыре организуется швейная мастерская, из стен которой вышло немало произведений лицевого шитья, сейчас находящихся в собрании Угличского музея. В экспозиции представлены роскошные шитые жемчугом, бисером и стеклярусом иконные оклады, также выполненные в этой мастерской. Одной из самых интересных в собрании музея является «жемчужная» риза, выполненная на икону «Богоматерь Страстная». Художественная манера ее исполнения отличается цельностью, проработанностью деталей и общей выразительностью композиции. Плотный, насыщенный разнообразными орнаментальными мотивами узор, сплошным ковром покрывающий одеяния Девы Марии, уравновешивается стройными рядами вертикально уложенных трубочек стекляруса, чередующихся с крупным жемчугом, благодаря чему создается больший оптический объем и оклад приобретает особую монументальность. Дошедшие до наших дней изделия составили прекрасно подобранную коллекцию предметов орнаментального художественного шитья. Впервые они экспонировались в 1998 году в Ярославле на выставке «Русский бисер XIX – начала XX вв.», по итогам которой специалисты, все как один, заявили о том, что Угличский музей обладает лучшей в области коллекцией этого вида шитья. Объединение столь разных по технике, материалам и происхождению вещей стало возможным благодаря сознательному отступлению от историко-монографического принципа формирования экспозиции. Посетители не встретят привычного строгого деления произведений по хронологии, школам или отдельно взятым мастерам. Ведь основные цели и возможности, которые дает такого рода просветительский «музей», – образовательные. В этом случае экспозиция превращается в инструмент изучения искусства. Организаторы выставки «Сокровища древнего Углича» преследовали несколько иные цели. Во главу угла было поставлено желание, вопервых, воскресить дух древлехранилища, так называемых «палат диковин», коим являлся Угличский музей отечественных древностей в XIX веке, а во-вторых, акцентировать внимание на художественных особенностях отдельно взятого экспоната. Посетители получают прекрасную возможность самостоятельно выбрать маршрут в зависимости от того, какие экспонаты влекут их с наибольшей силой. Никто не пытается направлять их мысли в заданное русло. Они сами для себя становятся «проводниками» в мире отечественной истории и искусства.

Напрестольный крест– лежащий на церковном престоле (столик в алтаре, на котором совершается таинство авхаристии – причащения. Наперсный крест – носимый на груди, жаловался в награду священникам. 2) Ландрат – в России в 1713-19 гг.: советник от дворян уезда при губернаторе. 3) Потир – литургический сосуд для освящения вина и принятия причастия (чаша на высокой ножке). Лжица – ложечка для раздачи святого причастия. 4) Стеклярус – ломаные или рубленые из стеклянного прута пронизки (стеклярусные бахрома, кисти). 1)

Угличский кинематограф:

начало

София Ерохина

В данном случае речь пойдет о такой новой форме просветительства и досуга, как кинематограф, который появился в стране на рубеже XIX-XX веков. Это нововведение оказало заметное влияние на развитие культуры по всей России. Первые киносеансы в стране были организованы спустя полгода после рождения кинематографа, уже в мае 1896 г. «Синематограф Люмиэра» (именно так в конце XIX в. назывался кинематограф и произносилась фамилия его создателей братьев Люмьер) в Ярославле был продемонстрирован публике 1 января 1897 г. Первый сеанс состоялся в городском театре как демонстрация «оживленной фотографии в натуральную величину»1 (встречались и другие наименования любопытной новинки, такие как «электробиограф», «электробиоскоп»,

2011

Братья Люмьер, Луи и Огюст: в 1895 году они создали аппарат для съемки и проецирования «движущихся фотографий»

«тауматограф», «иллюзион» и просто «электротеатр»2). Внедрение синематографа в жизнь жителей губернского центра происходило в два этапа. Киносеансы во второй половине 1890-х гг. первоначально проходили в балаганах, которые действовали в ярмарочные дни. Это были легкие сооружения из теса, которые не были рассчитаны на работу в зимнее время. Обустроенные кинотеатры стали появляться в Ярославле уже в начале ХХ в. в приспособленных для этого помещениях3. В уездных городах, где не существовало временных построек для размещения первых киноаппаратов, различные помещения в частных зданиях или «народных» домах оборудовались под кинозалы. Подобная ситуация возникла и в Угличе.

Появление в нашем городе кинематографа связано с деятельностью «Общества любителей музыкального и драматического искусств», созданного летом 1907 г. Именно 2 июня 1907 г. произошло официальное установление норм и условий существования местного музыкально-драматического кружка. Это событие продолжило традицию создания угличских организаций культурного профиля на рубеже XIX-XX веков. Упомянутое общество организовывало семейно-театральные вечера, маскарады, постановки спектаклей, даже устраивало детские елки, а в 1910 г. под эгидой его учредителей состоялся первый показ кинофильма в городе. Впервые угличане увидели «синематограф Люмиэра» в доме Евреиновых на центральной Успенской (Торговой) площади, здесь осуществлял свою деятельность музыкально-драматический кружок. В 1910 г. в Угличе не существовало стационарного электротеатра. Киноустановки были передвижными и принадлежали разным владельцам, которые путешествовали по разным городам с целью демонстрации фильмов и небольшого заработка. Нельзя не отметить самоотверженность демонстраторов кинематографа и киномехаников, оберегавших от непогоды и ухабистых дорог киноаппараты и хрупкие ленты. Название дебютной картины, как и точной даты первого сеанса, история не сохранила4. Можно лишь предположить, что демонстрация первых кинофильмов в городе была проведена весной 1910 г. Летом 1910 г. в Угличе едва не произошла трагедия. Кинематограф повсеместно пользовался большой популярностью и прочно вошел в жизнь горожан. Залы для показа кинокартин часто были переполнены, ряды стульев располагались

юбилей

близко друг к другу, проходы были узкими, и, как правило, в помещение вела единственная дверь. Вечером 21 июля 1910 г. после традиционного просмотра картин должен был состояться танцевальный вечер. Среди публики собралось много молодежи (цифра около 200 зрителей, вероятно, преувеличена)5. Как сообщает очевидец, «барышни были одеты в воздушные, легкие летние платья. <…> Началось представление, и картина следовала за картиной. Вдруг экран начал меркнуть, и свет в горелке киноаппарата погас совсем. Несколько мгновений ожидания в темноте. Неожиданно аппарат кинематографа щелкнул – и раздался взрыв. Ослепительно яркий сноп пламени вырвался из наскоро сколоченной камеры синематографа. Силой взрыва хозяин аппарата (приезжий предприниматель М.М. Кордье6) был выброшен из будки, зал стал наполняться едким газом, и вдруг пламя охватило всю аппаратную, вспыхнул занавес, и пламя стало плясать над головой публики. Всё сбилось в одну кучу, некоторые бросились на балкон, но пламя повернулось в их сторону, и несчастные стали бросаться с балкона на землю. Жена местного казначея Е.Р. Черныш спустилась с балкона по водосточной трубе благополучно, но некоторые барышни и дамы получили серьезные ушибы. Всех более пострадала дочь купца Ожегова, она расшиблась и вывихнула ногу. Другая часть публики бросилась в окна, выскочила на крышу соседнего одноэтажного здания и спустилась сравнительно благополучно на двор Евреинова. Но в коридоре и на лестнице около зала было нечто ужасное. Для выхода оказалась только одна дверь, толпа тут прокладывала себе дорогу с трудом, среди нее были беременные женщины и дети. Некоторые падали. <…> Искры летели во все стороны, и горящие целлулоидные ленты картин прыгали, развертывались и разрывались. <…> Паника охватила весь город; сигналы, свистки стонали, и в набат ударили сразу в двух церквах. Пожарная команда прибыла быстро, и пожар был прекращен. Весь зал был залит водой. И паника прекратилась. Публике было объявлено, что от огня никто не пострадал. <…> Как ныне выяснилось, пожар кинематографа возник потому, что аппарат при себе не имел предохранителя на случай пожара. На это важное обстоятельство в свое время не было обращено должного внимания»7. После анализа причин пожара горожане высказывали опасения, что «в Угличе долгое время не будет кинемато графа»8. Действительно, следующие полгода о проведении киносеансов в городе ничего неизвестно. Но 1 января 1911 г. в Угличе открылся гранд-электротеатр, который назвали «Волшебные грезы». Вероятно, он получил название по аналогии с ярославским кинотеатром купца Г.И. Либкена, который этот весьма известный предприниматель, владелец доходных домов Программа электротеатра

Салова Ю.Г. История культуры Ярославского края в XIX–XX вв. Ярославль, 2004. 2 Храпченков В. «Движущиеся фотографии» в Ярославле. «Северный край», 2000, 23 декабря . 3 Салова Ю.Г. – Указ. соч. 4 Мещалкин А. Кинематограф в Угличе. «Угличская газета», 2000, № 65, 25 августа. 5 Две грозные ночи в Угличе. «Голос Угличанина», 1910, № 17, 25 июля. 6 Пожар в музакально-драматическом обществе. Там же. 7 Углич. Пожар от кинематографа. «Рыбинские вести», 1910, 24 июля. 8 Отголоски пожара 21 июля. Там же, № 18, 1 августа. 1

2011

юбилей

София Ерохина родилась в 1985 году. Закончила исторический факультет Ярославского госуниверситета им. П.Г. Демидова. Работает научным сотрудником Угличского историко-архитектурного и художественного музея. Имеет свои публикации в сборниках научных конференций музеев Ярославля, Рыбинска, Углича. Сотрудничает с «Угличской газетой».

и колбасной фабрики открыл в собственном доме. При своем кинотеатре он создал кинопрокатную контору, которая имела отделения во многих крупных городах страны9. Не исключено, что учредители угличского электротеатра были связаны с этим кинопрокатчиком. Названия кинотеатров в то время были достаточно звучными, например, жители Рыбинска посещали электротеатры «Ренессанс» и «Аполло»10. Картины были короткими, поэтому в состав программы одного дня входило два-три отделения с лентами разного характера. Среди фильмов фигурировали комические, видовые, исторические картины, драмы, мелодрамы, феерии. В дальнейшем дирекция старалась разнообразить перечень лент. Среди первых демонстрировавшихся картин электротеатра зрители выделяли «Нерон» и «Сбор винограда»11. В начале 1911 г. в программу через каждые три дня включались новые ленты. В марте 1911 г. кинофильмы менялись каждые два дня. Они были как документальные, так и художественные. Ленты были ориентированы на разные категории зрителей, уже современниками отмечалась особая популярность кинематографа у учащейся молодежи. Ощутимую пользу кинокартины могли принести в общеобразовательном процессе.

9 Салова Ю.Г. – Указ. соч. Ключарев Ю. Из истории кино. «Рыбинская правда», 1967, 4 сентября. «Волшебные Грёзы». «Голос угличанина», 1911, № 2, 9 января. l12 Кинематограф и школа. «Голос угличанина», 1911, № 12, 20 марта. 13 УГИАХМ. Ед. хр. 16582. (Фонд В.В. Куликовой). Программа электротеатра «Волшебные грезы». 14 УГИАХМ. Ед. хр. 16583. (Фонд В.В. Куликовой). Программа электротеатра «Волшебные грезы». 15 Храпченков В. «Движущиеся фотографии» в Ярославле. «Северный край», 2000, 23 декабря. 16 Храпченков В. Великий немой запел басом. «Северный край», 1997, 3 августа. 17 Мещалкин А. Кинематограф в Угличе. «Угличская газета», 2000, № 65, 25 августа. 10

В частности, отмечалось, что «наиболее ревностными посетителями» являются учащиеся женской прогимназии и городского училища. Влияние кинематографа на подрастающее поколение расценивалось в целом положительно. Среди множества разных лент демонстрировались картины научного содержания («Ледокол в Финляндии», «Сбор винограда», «Транспорт леса в Колумбии», «Восход и заход солнца на реке Нил»), которые могли служить наглядным пособием по географии и страноведению, этнографии. Исторические картины («Последние дни Моцарта», «Нерон», «Марфа-посадница», «Семирамида»), хотя и несли элементы драмы или мелодрамы, пестрили характерными декорациями и костюмами. «География представляется в виде длинного списка городов и стран, а история, бедная история, от нее осталась одна лишь хронология и жизнь королей. Вот где нужен кинемато граф. В науке ему большая будущность»12, – делали выводы неизвестные корреспонденты местных газет. Интересы маленьких угличан были связаны с картинами комического характера («Тетка из Америки», «Лампа», «Дурашкин украл ковер», «Чемодан сыщика»). Впрочем, комические ленты вызывали смех и у взрослой публики. Горожане в частной переписке так объ-

юбилей

ясняли возраставшую, особенно в зимнее время, популярность киносеансов: «У нас в Угличе развлечений-то – один каток да кинематограф». Угличские типографии наладили выпуск программ, в которых указывались подробности картин электротеатра «Волшебные грезы»13. Как правило, они представляли собой длинные узкие полосы тонкой бумаги различных оттенков (розовые, оранжевые, фиолетовые, серые, синие). По внешнему виду листовки напоминали информационные афиши о спектаклях «Общества любителей музыкального и драматического искусств». В обоих случаях программа одного дня состояла из нескольких (обычно двух-трех) отделений и включала картины разного характера. Так, например, 8, 9, 10 ноября 1911 г. в электротеатре можно было увидеть «Фауста» (по В. Гете сценическая постановка Ж. Фагота), «Хроника Гомон № 53», «Водяные лыжи» (с натуры), «Маленькие ножки Берты» (комическая [картина]). Причем «Фауст» занимал первое и второе

отделения и был разделен на отдельные картины – часть I: 1) Сатана посылает Мефистофеля к доктору Фаусту; 2) В кабинете у Фауста; 3) Прощание Валентина и Маргариты; 4) Фауст отправляется на праздник в надежде встретить Маргариту; часть II: 1) Раскаяние Маргариты; 2) Возвращение Валентина; 3) Вальпургиева ночь; 4) Фауст и Мефистофель на шабаше ведьм. Наибольшую часть листовки занимало своеобразное «либретто» с определенными элементами критики в адрес основной картины. Угличане с восторгом приняли новое культурное веяние, хотя многое казалось необычным и слишком непохожим на театральные постановки, с которыми они были знакомы до 1910 г. Вот отзыв на демонстрацию «Фауста» одного из очевидцев: «Но великие вещи вечно новы, и, смотря на то, как взялся синематограф за воскрешение в живых образах Гетевской поэмы, мы снова будем восхищаться и преклоняться духом перед мощной фантазией немецкого классика»14. Дирекция оставляла за собой право

Киноаппарат братьев Люмьер, получивший название кинематографа («синематограф Люмиэра»)

Зал в доме Евреиновых (современный вид), в котором демонстрировались немые кинофильмы

Газетные объявления о киносеансах. Ниже – дом Евреиновых в центре Углича

Кинетофон Томаса Эдисона, изображенный на фотографии 1913 года, применялся для синхронизации звука с изображением на кинопленке

Персонажи кинолент

2011

заменять одну картину другой. В праздничные дни электротеатр был открыт с 1 часа дня и завершал работу в полночь; в будни – с 4 (5-ти) часов дня до 11 часов вечера. Стоимость билетов варьировалась в зависимости от мест: «1-е – 30 коп., 2-е – 22 коп., 3-е – 17 коп.». Детский билет стоил «на все места половину». Желающие получать программы на дом могли оставлять адрес в кассе театра, и информация поступала к ним буквально прямо из типографии. Кроме того, в местной прессе на первых полосах постоянно печатались объявления о новых сеансах и публиковались заметки о деятельности электротеатра.

Все картины демонстрировались под аккомпанемент пианино. Роль тапера брал на себя кто-либо из участников «Общества». Поскольку эра звукового кино еще не настала, фильмы обычно сопровождались титрами или комментировались лекторами. Необходимо отметить гибкость кинематографа: он быстро совершенствовался. На смену первым аппаратам пришли новые, с более четкой картинкой и отсутствием трудно переносимого характерного треска. Широко применялись модели системы «Кок» и С.А. Каткова15. Известны некоторые попытки озвучить кинематограф. Сеансы шли в сопровождении музыки граммофона. Тапер, в отличие от пластинки, мог мгновенно сменить мелодию и ритм в соответствии с кадрами на экране. Но это не являлось принципиальным решением вопроса. Любые же записи на валиках и пластинках неминуемо не совпадали с действием в фильме. В Ярославле пробовал озвучить «Вели-

кого немого» в 1915 г. уже упоминавшийся кинопрокатчик Г.И. Либкен. Он использовал «кинетофон» – симбиоз кинопроектора и фонографа. Осенью 1910 г. на суд ярославских зрителей представили поэму Н.А. Некрасова «Коробейники». Картины чередовались со стихами из поэмы, поясняющими ход ленты: «Почти каждая картина иллюстрируется пением тех же стихов солистом-басом»16. По-настоящему «Великий немой», продержавшийся в Угличе до 1940-х гг.17, заговорил, когда научились записывать звук на пленку

вместе с изображением. Таким образом, можно сделать вывод, что внедрение кинематографа в жизнь угличан происходило в два этапа. Первый этап связан с появлением в городе частных передвижных киноустановок предположительно весной 1910 г. Второй этап – создание электротеатра «Волшебные грезы» и начало его работы 1 января 1911 г. Для уточнения даты первого киносеанса и названий дебютных картин, которые были продемонстрированы угличанам, требуются дальнейшие исследования.

что читаем

Питаю интерес к краеведению... как будто вернулась в юность... «Женя, я не найду нужных слов, чтобы выразить тебе благодарность за присланный мне краеведческий журнал. Я буду его хранить всю оставшуюся жизнь! И вот почему. Очерк о твоей жизни «Унесенные ветром» в СССР» вернул меня в мою молодость! А вот статья П. Голосова «Ситская битва начиналась на Кадке» всколыхнула во мне воспоминания о детстве и юности и о всей моей сознательной жизни. Ведь село Ордино – это родина моей матери. Сколько рассказов я выслушала о жизни в том краю! Да и сама я родилась в пяти километрах от этого села, правда, на карте своей деревушки сейчас я уже не нашла. Обозначены Медлево и сразу – Игнатово, а ведь между ними раньше были еще три деревни, теперь уже не существующие: Чурилково, Плишкино и моя деревня Труфаново. Их нет… Кто виноват – не знаю. Жизнь идет, что-то уходит, что-то возрождается вновь. Но, посмотрев на карту в журнале, я как будто вернулась в юность той деревенской девчонки, которая с котомками шагает по полям деревень Медлево, Нефедьево и села Ордина. Сколько исхожено, сколько пережито! Вот с этого и начинается родина. Я не могу выразить свое отношение конкретно ко всем статьям журнала: прочитала его весь, мне понравилось все. Все нужно, полезно, познавательно. Если бы я сейчас работала в школе, то на уроках по краеведению рекомендовала бы детям читать этот журнал, чтобы они знали не только историю страны, но и той малой родины, где они родились и выросли. И, может быть, им и не суждено будет куда-то «уноситься с ветром судьбы», а, наоборот, заказано жить по принципу «Где родился, там и пригодился». Своей малой родиной нужно гордиться, надо любить ее и помнить! Жаль, что мы иногда об этом забываем. Когда я забирала свою маму из родного дома, в спешке оставила на стенах иконы, старинные фотографии своих предков на картоне с золотом, тиснеными адресами фотоателье. Все потом украли, все поломали, все осквернили… А ведь можно было бы отдать все это в краеведческий музей в том же Ордине, тогда уже там была отреставрирована церковь новым председателем колхоза и уже там был музей. Но, увы! Я этого сделать не успела… Вот что я хотела тебе написать. Хотя в голове еще тьма воспоминаний. Но это уже признак старения: когда больше делать нечего, люди пишут мемуары… А мы ведь еще молоды? Верно?! До свидания. Нина». Отрывок из письма выпускницы Угличского педучилища 1963 года (класс 4 «В») Н.В. Волковой (Кузнецовой) (живет в Великом Новгороде), адресованного Е.Н. Рудниковой (г. Углич)

Я хорошо знала семью Кустовых Мне очень нравится наш местный краеведческий журнал. Есть статьи, которые перечитывала я не один раз. Из журнала можно узнать не только историю древнего Углича, о набегах поляков, монголо-татарском иге, о церквах и старинных иконах, но и о людях последних лет. Если брать последний номер, вышедший в июне 2009 года, то я хочу остановиться на материале «Унесенные ветром» в СССР» (интервью Евгении Рудниковой, подготовленное Анатолием Марченко и Майей Сусловой), хотя интересны также и статьи Алексея Кулагина «Штурмовали Углич ляхи», Анатолия Горстки «Углич, век 17-й», Павла Голосова «Битва с татарами на Кадке» и другие. А обращаюсь я прежде всего к упомянутому интервью потому, что все излагаемое в нем очень близко мне. Я хорошо знала семью Кустовых, мне известно было об их трудностях в 40-50-х годах, о том, что отец был репрессирован в сталинское время, хотя до этого и занимал большой пост партработника. Жили они в доме № 5 на площади Коммуны (сейчас Успенская), семья была большая, но ввиду отсутствия отца воспитывать детей в те трудные годы матери пришлось одной. Я часто бывала в их квартире и видела их скромные мебель и вещи. Но что бросалось в глаза: всегда были дети чисто одеты, и мать правильно воспитывала их. Приехали они в Углич в 1947 году – отца перевели по работе из Гаврилов-Яма. Я познакомилась с их старшей дочерью Капитолиной в 1946 году в нарсуде. В тот момент я как раз вернулась со своей семьей из Одесской области и снова стала работать адвокатом в Угличской юридической коллегии, а Капа Кустова была секретарем у народного судья Рыкова Петра Поликарповича. Мы несколько лет с ней дружили и часто проводили время у нас дома. А с 4 июня 1947 года, с появлением указа о хищениях госсобственности и грабежах (предусматривалось наказание от 10 до 25 лет) мы с другими работниками нарсуда исходили пешком весь район. Много людей тогда судили – даже за один пучок колосьев давали 10 лет. Переходя тогда из деревни в деревню, мы ночевали в сараях на сене. А накануне 7 ноября 1947 года прошагали 20 километров до деревни Платуново по бывшей Ленинградской дороге, а когда возвращались в город, сильно подморозило, мы же с Капой были в резиновых сапогах. После такого «испытания» мы с ней неделю болели, все ступни у нас были синие: дорога замерзла, и образовались ужасные колдобины, по которым пришлось нам топать. Да, много было тогда тяжелого, но и проявлялось что-то хорошее, мы были молоды и мечтали о лучшем. Делились мы в суде всегда не только обедами, но и своими сокровенными мыслями. И надо сказать, Капитолина Кустова была очень грамотным секретарем, интересовалась

многим в жизни, любила читать. Судья П.П. Рыков ее очень уважал. Затем она уехала на Дальний Восток, где работала товароведом. Встретились мы с Капитолиной по ее возвращении в Углич, когда она была комендантом в общежитии строящегося льнозавода (располагалось оно в доме № 8 по улице Карла Маркса (ныне Спасская). Мы снова стали часто беседовать, я узнала о судьбе ее родителей, братьев и сестер. В дальнейшем, когда она получила квартиру в Отрадном, мы только созванивались с ней. В общем, мне было очень приятно читать журнальный материал о Евгении Рудниковой и других ее родственниках по линии семейства Кустовых, я узнала еще больше об этих лю дях. Не устаешь удивляться: сколько ж в Угличе интересных семей и судеб! Елена Колобова, ветеран труда, почетный гражданин Угличского района шкатулка с драгоценностями Выпускаемый редакцией «Угличской газеты» журнал является для меня тем волшебным ларцом, из которого я с великим удовольствием и удивлением черпаю интереснейшие сведения. И все они сверкают, как драгоценные камни, один другого ярче. Все они овеяны стариной и особой душевностью. Многое я знала об Угличе, и всегда меня глубоко интересовала его история. Помню как-то, лет тридцать назад, мы отправились на лодке на левый берег Волги, чтобы познакомиться с дворцом Григорьевых-Супоневых, который меня очень привлекал. Когда-то это было процветающее имение, переданное царицей Елизаветой графу Супоневу. Там я поднималась по скрипучим лестницам, буквально дышала воздухом прошлых веков. Ходила и представляла, кто здесь жил когда-то, чем занимались. Наверное, устраивали званые обеды, музицировали, танцевали мазурку, гуляли в парке… У меня тогда складывался романтический образ прошлого. Мне бы очень хотелось, чтобы эта усадьба была сохранена, реконструирована, но я знаю, что сейчас она превратилась в руины, поросшие травой. Очень, очень жаль. Сейчас, когда я бываю в Угличе, всегда гуляю по любимым местам, наслаждаюсь неповторимой аурой города. В свои восемьдесят пять лет продолжаю всем интересоваться, поэтому и журнал пришелся по душе: из него столько всего интересного и неизвестного можно узнать. Галина Шигина, г. Санкт-Петербург

Музей

гидро

энергетики

Этот музейный комплекс, что находится на пешеходной зоне улицы Спасской, не имеет аналогов во всем мире, не только в России. Он создан согласно самым новейшим тенденциям в области экспонирования: уникальный дизайн, оборудование, использование звуковых и сенсорных технологий и многое другое, что обязательно удивит посетителей. Мало того, поражает не только наполнение музея, само здание – памятник истории, здесь раньше располагалось Управление Волголага. Разные выставочные залы погружают в историю: так, например, в зале Памяти можно узнать о том, какой ценой были построены гидроэнергетические объекты СССР. Есть в музее и стереозал, где даже самому можно «построить» ГЭС. Есть и зал, посвященный водным ресурсам, где можно узнать множество интересных фактов о воде, а также о том, к каким сокровищам открывает нам доступ экологически чистая энергия воды. В музее не один этаж с экспозиционными залами, поэтому каждый обязательно найдет для себя что-то интересное: в 11 залах – вся история развития гидроэнергетики. Также в кинотеатре при музее можно посмотреть 3D-фильм, посетить кафе и приобрести сувениры на память. Площадь около музея позволяет насладиться волжским воздухом и посмотреть на то, как работают турбины ГЭС. В любом случае пребывание в музее оставит неизгладимое впечатление и точно будет незабываемым.

2011

Адрес: г. Углич, ул. Спасская, д. 33 тел. 8 (48532) 2-40-66 www.hydromuseum.ru

Угличская ГЭС – это не только стратегически важный объект, но и весьма интересное место, куда приходят полюбоваться видами угличане и гости города. В ночное время она красиво подсвечена, и этого вполне достаточно для получения эстетического впечатления, удовольствия, а днем любой желающий может посетить Музей гидроэнергетики и познакомиться с историей этой отрасли.

«МОСКВА» «УГЛИЧ» «ДУК» «УСПЕНСКАЯ»

ГОСТИНИЦА санаторий ГОСТИНИЦА ГОСТИНИЦА

Гостиница «Москва» расположена в историческом центре Углича, на берегу Волги. Из всех номеров гостиницы открывается великолепный вид на Волгу. Отель предлагает 2 номера люкс, 37 стандартных номеров повышенной комфортности, из них 8 мансардных, с двумя раздельными кроватями и 8 стандартных номеров повышенной комфортности с одной двуспальной кроватью. В номерах предусмотрено размещение взрослого на дополнительной кровати и детей в детской кроватке. Все номера обустроены ванными комнатами с туалетными принадлежностями, системой кондиционирования, телефоном, телевизором, минихолодильником. Также к вашим услугам: ресторан на 88 мест, ночной бар на 28 мест, конференц-зал на 44 человека, фитнесцентр, бассейн, 2 сауны, 2 бани, парикмахерская, обменный пункт, автостоянка на 30 автомобилей. Адрес: г. Углич, ул. Островского, д. 7. Тел. (48532) 5-03-09.

Санаторий принимает одновременно до 200 человек в 4-этажном корпусе. Вас ждут комфортабельные номера, современные методы компьютерной диагностики и эффективное лечение. К услугам отдыхающих: пляж на Волге, лодки и катамараны, сауны, бар, бильярд, волейбольная площадка, детский городок с качелями, горками, песочницами, каруселью, экскурсии по городу Угличу и району, музеи, дискотека, автостоянка. Адрес: Угличский р-н, пос. Алтыново. Тел.: (48532) 2-00-38, 4-02-52, 4-03-00.

В гостинице «ДУК» имеются 18 комфортабельных номеров, из них 12 двухместных (душ, туалет, телевизор, круглосуточно горячая вода), 4 люкса (дополнительно холодильник, электрический чайник) и 2 одноместных номера. К услугам проживающих: банкетный зал на 40 человек, буфет, бильярд, кухня, охраняемая бесплатная автостоянка. Адрес: г. Углич, ул. Зины Золотовой, д. 13а (параллельно набережной). Тел.: (48532) 5-30-45, 9-84-60, 9-84-62.

Гостиница «Успенская» принимает на отдых взрослых и родителей с детьми. Имеются двухместные номера и номера люкс, все они оснащены телевизором, холодильником, ванной, туалетом. К услугам отдыхающих: кафе, сауна, бильярд. Адрес: Углич, Успенская площадь, 3. Телефон: 5-33-84, 5-18-70.

Воскресенский собор.

Казанская церковь.

Церковь Рождества Иоанна Предтечи.

Успенская, или Дивная, церковь.

Федоровская церковь.

Корсунская церковь.

2011

Церковь Флора и Лавра. 1 – кафе «Русская кухня» 2 – ресторан «Старый город» 3 – кафе «Успенская» 4 – столовая «Волга» 5 – развлекательный комплекс «Лада» 6 – кафе «Русская усадьба» 7 – кафе «Энергия» 8 – Угличский историко-архитектурный и художественный музей 9 – Музей городского быта 10 – музей «Под благодатным покровом» 11 – Музей тюремного искусства 12 – Музей кукол 13 – музей «История русской водки» 14 – Музей гидроэнергетики 15 – Музей истории Углича 16 – гостиница «Успенская» 17 – гостиница «Москва» 18 – гостиница «Углич» 19 – гостиница «Чайка» 20 – гостиница «Волжская Ривьера»

МАЙ 2010

революция загубила колбасного короля

синематограф люмьер в доме евреиновых

14 70