газета Культура, № 07, 2020 г.

www.portal-kultura.ru 30 июля 2020 года № 7 (8179)

Издается с 1929 года

Поехать к бабушкам на пленэр

«У всех современных технологических компаний есть сверхидея для человечества»

Кто придумает наше будущее?

Представитель университета Singularity из Кремниевой долины Евгений КУЗНЕЦОВ рассказал, какой образ будущего продвигают крупнейшие технологические компании

8

Михаил ПИОТРОВСКИЙ:

ФОТО: ВЛАДИМИР ТРЕФИЛОВ/РИА НОВОСТИ

«Все наши беды — от варварского отношения к природе и культуре»

Эрмитаж снова открыл двери для посетителей. О том, что ждет зрителей, «Культуре» рассказал генеральный директор главного музея страны

28

РИСУНОК: ВЛАДИМИР БУРКИН

ФОТО: PHOTOXPRESS

Рай для нерасстрелянных писателей

В тридцатые — пятидесятые годы прошлого века в СССР писать романы и пьесы было выгоднее, чем работать чиновником

«Я человек мистический» Разговор с известным режиссером о судьбе, кино и свойствах отечественной истории

18

Светлана НЕМОЛЯЕВА: ФОТО: С. САВОСТЬЯНОВ/ТАСС

Владимир ХОТИНЕНКО:

«Буду служить театру, пока меня носят ноги» Народная артистка России — о «Маяковке», Александре Лазареве и даче в Абрамцеве

20

ФОТО: Е. ЧЕСНОКОВА/РИА НОВОСТИ

30

16 плюс ISSN 1562-0379

2

№7

ТРЕНДЫ

30 июля 2020

Взять и отменить понедельники Cancel Culture как главная идея безыдейного общества Александр БРАТЕРСКИЙ Обрушение памятников в США и Европе, на которые одни смотрели с равнодушием, другие с содроганием, стало не только расставанием с прошлым, но и созданием будущего. Герои вчерашних дней — мореплаватель Христофор Колумб, президенты США Теодор Рузвельт и Томас Джефферсон, британский премьер Уинстон Черчилль наказаны «за грехи прошлого» Джефферсон был рабовладельцем, а памятник Рузвельту пострадал, так как там «неправильно изображены» индеец и чернокожий, пешком сопровождающие конного президента. Черчиллю, одному из величайших политиков в мировой истории, припомнили какую-то цитату. Будущий премьер и плодовитый литератор написал в начале XX века в одной из своих публицистических работ, что индейцы стоят выше африканцев, а христиане-протестанты превосходят католиков. Согласны, просто ужас!

Гарри Поттер — трансмужчина или трансженщина? Расправа с памятниками политическим деятелям только начало, скорее всего, дойдет очередь и до «мастеров культуры». Тут есть где разгуляться, в том числе и в России. Немало русских писателей было крепостниками, а Федор Достоевский грешил антисемитизмом и вообще был не «облико морале»: играл в рулетку. Возможно, если пощадят, то одного Пушкина. Из-за своего африканского происхождения он вполне мог бы быть в рядах Black Lives Matter. Но был бы — тот еще вопрос. «Вызова на ковер» сегодняшних ревнителей общественной морали, которые, несмотря на свою современность, похожи на замшелых советских цензоров, Пушкин бы точно не выдержал. За некоторые свои стихи, да и речи попал бы под каток того, что на современном Западе носит название cancel culture или «культура отмены». Громкоголосые политические группы или меньшинства призывают «отменить» тех, кто говорит «не то», высказывает мысли, которые, как они считают, звучат для них оскорбительно. Попросту говоря, «всем заткнуться!». Недавно под каток «культуры отмены» попала, казалось бы, всеобщая любимица, автор романов о приключениях Гарри Поттера и лояльная сторонница секс-меньшинств Джоан Роулинг. Писательница позволила себе пошутить над выражением «люди которые менструируют», которое было использовано для определения лиц с женскими половыми признаками: «Кажется, для этих людей было какое-то слово! По-

могите мне его вспомнить. Жесщина? Жебщина? Жемщина?». Нет, так шутить не следовало. Этими словами Роулинг, оказывается, смертельно обидела «трансмужчин», которые в миру «женщины», но считают себя мужчинами (вы раньше знали о таких?). Критики тут же стали подсчитывать, кто в книгах Роулинг имеет нетрадиционную сексуальную ориентацию и достаточна ли эта пропорция. Еще несколько лет назад подобных разговоров никто в здравом уме не вел. Но все это в прошлом, и вот, кажется, петля накинута уже на условный «памятник» Роулинг, и скоро от него не останется даже постамента, а Гарри Поттера внесут в список «запрещенной литературы». Попытки остановить «вандалов современности» предпринимает творческая интеллигенция — в одном из американских «толстых» по интеллектуальному влиянию журналов Harpers появилось письмо, подписанное десятками представителей американской культурной элиты. Среди подписантов самые разные люди, от либерального политолога Фарида Закарии до левого интеллектуала Ноама Хомского. Пафос письма в следующем — социальные перемены поддерживаем, но «культуру отмены» необходимо остановить. «...В нашей культуре все шире распространяется цензура: нетерпимость к противоположным взглядам, мода на публичное шельмование и остракизм, а также тенденция растворять сложные политические вопросы в слепоте моральной уверенности», — написали авторы письма, призывая «сохранить возможность добросовестных разногласий». Во многих СМИ авторов, видимо, из чувства противоречия тут же подвергли остракизму, и часть из них

сразу начали извиняться за то, что поставили свои подписи под письмом.

Диктатура меньшинства Вопрос о том, насколько писатель, политический деятель или публичный интеллектуал должен быть примером для подражания, вызывал дискуссии во все времена. Таким был, например, случай норвежского писателя Кнута Гамсуна, лауреата Нобелевской премии по литературе 1920 года. Известно, что Гамсун долгое время восхищался Гитлером и даже называл фюрера «борцом за права народов». После войны он избежал тюремного заключения только из-за преклонного возраста. Однако, зная об этом достаточно позорном факте биографии писателя, мы отнюдь не переставали читать его книги: «В современной литературе я не вижу никого, равного ему по оригинальности творчества», — писал о Гамсуне современник Максим Горький. Вполне себе еще один кандидат в «культуру отмены» с его панегириками Сталину и воспеванием ГУЛАГа. Не так ли? Художник наказывает себя сам, когда служит злу, говорит в интервью «Культуре» публицист Петр Черемушкин, автор ряда монографий о творчестве немецкого скульптора Арно Брекера, ставшего любимым мастером Адольфа Гитлера: «Гитлер взял и выбрал Брекера, поставив того перед фактом. Он был талантливым импрессионистом, но, работая в Третьем рейхе, сильно изменил свой стиль и превратился в совершенно замороженного художника». Но если и Гамсун, и Горький, и Брекер — это уже прошлое, совсем недавно в России появился и более современный кандидат в списки «культуры отмены»,

«папа Чебурашки» писатель Эдуард Успенский. В недавнем открытом письме дочь писателя призвала не называть его именем литературную премию, так как он «был домашним тираном и поддерживал безумную секту псевдоцелителя Виктора Столбуна». Успенского действительно назвать светочем нравственности сложно, но при чем тут герои «Простоквашино» или Крокодил Гена? До Успенского был Майкл Джексон, кумир миллионов, гениальный певец и шоумен. Его репутация была раздавлена обвинениями в приставании к детям, приходившим в гости на знаменитое ранчо Neverland. В 2019-м, через десять лет после смерти кумира, неприглядная сторона жизни Джексона была показана в фильме «Покидая Неверленд». Фильм основан на показании двух мужчин, которые якобы стали жертвами Джексона, еще будучи детьми. Для многих поклонников певца происходящее стало шоком, и они тут же свергли Джексона с пьедестала. Как контраргумент появился призыв «отделять произведение от создателя». Да, многие творцы в жизни были несовершенными людьми, но нужно смотреть, как сказано в Библии, на «плоды». Но сейчас может наступить, напротив, эпоха, когда важны не «плоды», а следование требованиям тех, кто орет громче других. Хочешь быть творцом, будь образцом. Причем речь не о «добром самаритянине». Нужно придерживаться (и все время громко выражать) некие взгляды, которые считает эталонными активное пассионарное меньшинство. То есть даже не «диктатура большинства», как в СССР, а диктат меньшинства. Неудивительно, что мы начинаем жить, словно в королевстве кривых зеркал. На место привычных героев приходят другие. Геройство их в том, что они трансженщины, трансмужчины и далее по списку. В свое время приснопамятных Pussy Riot пытались выдвинуть на премию имени Сахарова. Не получилось, но, как оказалось, все еще впереди. Что же касается самого ученого и правозащитника, то, возможно, и его скоро свергнут с пьедестала: он создавал бомбу и, значит, не может считаться позитивной фигурой. «Играешь злого, ищи, где он добрый» — один из принципов системы Станиславского, благодаря которому актеры во всем мире смогли создавать неодномерных, сложных героев, совершавших как хорошие, так и дурные поступки, раскаявшихся и изменившихся или не раскаявшихся и наказанных. Но, возможно, все это уже далекое прошлое: осколки разбитых памятников кумирам, свергнутым с пьедестала или «сброшенным с парохода современности», плывут перед своими трансгендерными судьями.

ТРЕНДЫ

№7

30 июля 2020

3

XXI век: идеологическая перезагрузка

Виктор МАРАХОВСКИЙ, публицист

К

ОРОНАВИРУСНАЯ пандемия так и не стала настоящим «моментом перезапуска» для человечества XXI века — в том смысле, что граждане разных стран, несмотря на цифры заболевших и умерших, через полгода после начала глобального ЧП не думают менять ни свои привычки, ни свои ценности. Никакой внутренней перековки человеческого modus vivendi не намечается — более того, с учетом напечатанных для преодоления последствий кризиса в разных странах денег нас, скорее, ждет в ближайшие годдва очередная небольшая оргия кредитного потребления. Но это не значит, что пандемия не используется сейчас и не будет использована в будущем для того, чтобы произвести «идеологическую перезагрузку» двадцать первого столетия принудительно. Строго говоря, стоит вспомнить, что запрос на такой перезапуск возник и был четко проартикулирован за месяцы до первого сообщения о коронавирусе в китайском Ухане. Просто в прошлом году человечеству весьма назойливо, в нарастающих алармистских тонах сообщали о том, что оно стоит на грани экологической катастрофы потепления и «возможно, уже поздно». После же того, как вирус ударил по ведущим государствам планеты и оказался недостаточно смертелен, триада непереносимостей была доукомплектована хайпдвижением Black Lives Matter. Что бросается в глаза: несмотря на то, что между составляющими этой катастрофической триады нет решительно ничего общего (несмотря на настойчивые попытки

найти между ними логическую связь, предпринимаемые леволиберальной поп-мыслью планеты) — конкретные выводы, которые навязываются обществам и правительствам разных стран из всех трех кейсов, на удивление идентичны: «надо ликвидировать нынешнюю систему алчного и бесконтрольного неравенства». Это приводит нас к мысли, что первичным является тут запрос на конкретику перемен, а вторичным — озвучиваемые мотивации. Если очистить от риторики и суммировать идеи, которыми климатически-коронавирусно-расовый 2020 год предлагает руководствоваться миру, то можно свести их к следующим.

1) Угнетенные массы, особенно множественные угнетаемые меньшинства, вычисляемые по десяткам параметров, — страдают от неравенства.

2) Угнетения разных форм (в том числе таких, как «климатическое» и «гендерное» угнетения) более непереносимы.

3) Угнетаемым частям общества необходимо предоставить равный доступ к тому, чем пользуются части, не являющиеся угнетаемыми. Казалось бы, тут нет никакого отличия от привычной риторики XIX и XX веков — но на деле здесь имеется фундаментальная идейная инновация. Модернистские движения предыдущих двух столетий в конечном счете ставили своей целью «социальное уничтожение» тех категорий, в отношении которых фиксировали несправедливость. По своей сути эгалитаристские эксперименты, к примеру, оставившие нам наследие в виде затейливых футуристиче-

ских домов-коммун в российских мегаполисах (общая фабрика-кухня, лекторий, общий встроенный детсад и пр.) — стремились к тому, чтобы «высвободить» граждан, причисляемых к угнетенным, из стесняющих их обстоятельств. Сгрузить с женщин кухню и сидение с детьми, с рабочих — невежество. Современная же идея Нового Равенства предполагает процесс, а не результат, неограниченную фиксацию угнетенных групп в качестве угнетенных. Если мы пристально посмотрим на идеологию того же движения BLM («Черные жизни имеют значение»), то не найдем там никаких сроков, по истечении которых, как предполагается, предлагаемые им ограничения (а все их предложения сводятся к ограничениям — свободы высказываний, свободы культуры, действий правоохранительных органов, свободы найма работников, наконец) можно будет отменить и снять.

му перераспределению средств от нефтегазового сектора энергетики и производства к сектору, условно (и довольно произвольно) причисляемому к т. н. «зеленой» индустрии. При этом, отметим, реальная экологичность «зеленых» технологий всех волнует чуть более, чем никак. Фактически предлагаемые «идеи XXI века» имеют не революционное, как может показаться, а чертовски реакционное содержание, направленное на консервацию всех имеющихся в нынешнем мире раздробленностей с, как сказали бы программисты, заплатками. Эти заплатки предполагают не ликвидацию угнетенности (собственно говоря, они смешивают угнетенность историческую, угнетенность социальную и угнетенность природную, растущую из врожденной неодинаковости людей), а ее институциализацию и перемаркирование в своего рода достоинство — с правом на некие более или менее декоративные «меньшинственные»

Модернистские движения предыдущих двух столетий ставили целью «социальное уничтожение» категорий, в отношении которых фиксировали несправедливость. Современная идея Нового Равенства предполагает неограниченную фиксацию угнетенных групп в качестве угнетенных Нет, речь идет о том, чтобы расширенно и неограниченно по времени ущемлять права групп, не значащихся угнетаемыми (самое смешное, что к белым в этом списке явно добавлены люди «азиатской», хотя правильнее было бы говорить «монголоидной», расы), в пользу представителей групп, значащихся угнетаемыми (тут опять-таки забавно, что к ним чисто по причинам культурноисторическим относится значительная часть самых натуральных европеоидов, происходящих из южных областей Евразии и способных похвастаться смуглым цветом кожи и низким уровнем бытовой социальной организованности). Если мы посмотрим столь же пристально на идеологию «Зеленого плана», то она также сводится к предположительно-

ништяки. Получаемые не качественным изменением самой природы данных меньшинств с их конечной ликвидацией, а угнетением других (тоже не сверхбогатых и сверхмогущественных) групп, чтоб никому не было обидно. Что стоит отметить: к действительной повестке, которая будет на самом деле определять по меньшей мере вторую половину XXI столетия, все эти спекуляции не имеют никакого отношения. По одной простой причине: реальностью ожидающей нас повестки в первую, вторую и третью очередь будет масштабная депопуляция, в первую очередь индустриально развитых стран. Примерно после 2040 года она перейдет в форматы национальных бедствий (имен-

но к этому моменту в подавляющем большинстве индустриальных и «постиндустриальных» стран количество возрастных иждивенцев старшего возраста станет критическим) — что резко разделит население этих стран на тех, кто перейдет на ту или иную форму группового самообеспечения, и тех, кто будет апеллировать к государственным социальным системам — со своими представлениями о социальной справедливости и своим ресентиментом, т. е. поиском виноватых или хотя бы тех, на кого вину можно будет возложить. Поэтому есть все основания полагать, что реальной идейной битвой через два-три десятилетия станет противостояние между «пассивными идеалистами», которые будут записывать себе в актив свое неупотребление персонального транспорта, маленький углеродный след, неучастие в патриархате и соблюдение гендерного равноправия путем незаведения семей, соблюдение расового равноправия путем неделания карьеры и прочие отрицательные добродетели, выражающиеся в максимальной безвредности, и «активными реалистами», которые займут, вероятно, достаточно скептическую позицию в отношении всех социальных экспериментов передовых идеологов и обратятся не то что к «консервативным», а к самым базовым ценностям и формам организации, которые не будут осенены никаким передовым идеализмом, но зато будут активно создавать предохранители от социальных экспериментов для членов своих сообществ. Разумеется, эту схему в состоянии будет поломать любая значимая инновация в области по-настоящему прорывных технологий и добычи по-настоящему прорывных источников энергии, которая обеспечит человечеству внезапный гипердрайв в части производства и предоставления благ для всех даром. Но пока не только самой инновации, но и подходов к ней не видится. И это заставляет предположить, что нас в новом веке ожидает идейная битва не между «старым и новым», а между идеей «консервации 2020 года» под видом псевдореволюций и между идеей по-настоящему консервативного коллективного выживания.

4

№7

О Ржевском мемориале

Дорогие друзья, мы всегда рады вашим сообщениям, где вы рассказываете о том, что вас в нашей культурной жизни радует, озадачивает или расстраивает. Ждем ваших писем на адрес: info@portal-kultura.ru

КОНЦЕ июня, когда еще вовсю действовали карантинные ограничения, очень радостным событием стало открытие Ржевского мемориала. Вживую я его еще не видел (и неизвестно, когда увижу, очень жаль, что для тех, кто путешествует не на автомобиле, добраться до него проблематично). А в остальном — все очень понравилось. Понравилась идея, понравилось, что скульптор и архитектор — достаточно молодые люди, сумевшие сделать «народный» памятник, понятный и близкий разным поколениям. Журавли, конечно, понравились — и как отсылка к песне Бернеса, и как образ... Правда, может быть, идея памятника опередила время: если бы были прозрачные материалы для каркаса, смотрелось бы еще лучше. Понравилось, что можно было следить за созданием мемориала в режиме реального времени, что сделали специальный (и очень хороший!) сайт. Еще я подписан на скульптора Андрея Коробцова в ФБ (у нас есть несколько общих знакомых), и было очень интересно следить за ходом работ его глазами и даже «вместе» переживать карантин, на который скульптора посадили перед встречей с президентом. Получилось такое «стереовосприятие», за которое я нашему времени благодарен. Особенно отрадно, что памятник понравился большинству знакомых — людям разных поколений, профессий и зачастую противоположных политических взглядов. Увы, даже День Победы для некоторых — еще один повод переругаться и поспорить о том, «кто прав». И так редко появляется то, что объединяет и примиряет. Так что спасибо создателям мемориала и слава воинам, сражавшимся подо Ржевом. Виталий Соколов

О школьном образовании ТО-ТО странное произошло со школьным образованием, пока мы отвлеклись на карантин. Думаю, к культуре это имеет непосредственное отношение. Я имею в виду постановление правительства РФ «О проведении в 2020–2022 годах эксперимента по внедрению целевой модели цифровой образовательной среды». Тема всколыхнула родительские чаты, и я бы на месте правительства отвечала на недоуменные вопросы как можно активнее, как говорится, «из всех утюгов». Но что-то пошло не так... Конечно, истеричные «с осени 14 регионов переведут на дистанционку» — это глупость. Речь идет, насколько я понимаю, о создании единой цифровой платформы, которая будет доступна всем школьникам страны, оцифровке учебников и т.д. Вроде это неплохо. Плохо то, что нормальной дискуссии на более-менее широкую аудиторию по этому эксперименту не было. А вопросы есть. Первое, что напрягает, — слишком размытые формулировки — «...организации обучения с использованием технологий и электронного обучения...». А конкретнее? Это можно повернуть и проинтерпретировать как угодно. Или «цифровые видеотрансляции, в том числе позволяющие осуществлять в режиме реального времени мониторинг организации в образовательных организациях безопасного учебного процесса». С эзоповым языком законотворцев остается только смириться, но если проект предполагал общественное обсуждение, где связующее звено между чи-

ФОТО: PHOTOXPRESS

В

Ч

ПИСЬМА

30 июля 2020

новниками и учениками/учителями/родителями? Второе — сроки. Насколько я поняла, время у составителей проекта — резиновое: на поиск подрядчика — 60 дней, на разработку дорожной карты проекта — 2 месяца. При этом внедрить — с сентября. К чему такая спешка? И даже если учесть, что часть цифровых сервисов уже существует, на налаживание всех процессов и их тестирование нужно куда больше времени. Ну и, наконец, третье — непрозрачность. То, с чего я, собственно, начала. За или против проекта, вроде бы, можно было проголосовать, но поди найди, как. Вроде есть какие-то разъяснения, но опять же не на том уровне, чтобы о них все были в курсе. В итоге — родители, ученики, учителя чувствуют себя бесправными и незащищенными субъектами навязанного сверху эксперимента. Вопросы, вопросы, вопросы... Мария, мама двоих детей

О том, как московская мэрия запретит троллейбусы

Д

ОРОГАЯ редакция, только сегодня узнала, что Сергей Семенович Собянин планирует уже нынешней осенью, то есть через два месяца, полностью уничтожить троллейбусное движение в Москве. Как коренная москвичка, я возмущена этим известием, а особенно тем, что такие важные для жизни миллионов людей решения принимаются тайно, за спиной у жителей города, которых даже не поставили в известность о том, что их жизнь собираются изменить к худшему. Зная о том, что и простые жители Москвы, и эксперты будут против уничтожения троллейбуса, мэрия не анонсирует свое решение, собираясь поставить всех перед фак-

том. Кроме того, мэрия уже давно не считает денег, наших с вами денег, между прочим, выбрасывая их на ветер. Совсем недавно троллейбусные линии были модернизированы, старые троллейбусы заменили на новые, которые уже не роняют штанги, как это было раньше. По маневренности и скорости передвижения они не уступают автобусам, но идут намного тише и ровнее. Во всем мире города отказываются от дизельного транспорта в пользу экологичного, чистого и тихого электротранспорта, мы же все делаем наоборот. От замены одного троллейбуса на дизельный автобус в городскую атмосферу будет ежегодно выбрасываться полторы тонны угарного газа, тонна оксида азота, 500 кг оксидов серы и 200 кг твердых микрочастиц. Кроме того, московскому троллейбусу уже почти сто лет, он давно стал частью московской жизни, вошел в кинофильмы, стихи и песни. Неужели мы позволим отнять его у нас? Когда мне невмочь пересилить беду, когда подступает отчаянье, я в синий троллейбус сажусь на ходу, в последний, в случайный. Татьяна

Про домик Веневитинова

Н

Е МОЖЕТ ли ваша редакция узнать, кому сейчас принадлежит дом Веневитинова в Кривоколенном переулке? Это одно из мест, связанных с именем Пушкина. В этом доме, принадлежавшем его другу, поэту Дмитрию Веневитинову, Пушкин впервые читал «Бориса Годунова». С 1923 года здесь жил со своими родителями

Александр Галич. К сожалению, последние тридцать лет дом неуклонно разрушается. Вот что писал в 2009 году Архнадзор:. «До недавнего времени (до 2005 года) дом сохранял и исторический облик, и фрагменты подлинных интерьеров пушкинской эпохи, помнивших великого поэта России. Ныне и то и другое в прошлом. Дом Веневитинова, признанный памятником истории и архитектуры еще в 1960 году, отмеченный тремя мемориальными досками, в современной Москве подвергается все новым и новым опасностям. Привлеченные арендаторы и инвесторы не обеспечивали сохранности мемориального здания. Несколько лет дом Веневитинова стоял практически бесхозным, служил пристанищем для бомжей. Усилия представителей общественных движений в защиту памятников Москвы не получили должной поддержки властей. Были обрушены перекрытия здания, оно оставалось незаконсервированным на зиму. Остатки убранства интерьеров — изразцовые печи, фрагменты наборного паркета, двустворчатые двери, коринфские колонны — частично расхищены неустановленными лицами, частично демонтированы. В настоящее время уцелела (и то на складе) только одна деревянная колонна, т.е. можно констатировать утрату подлинного интерьера пушкинской эпохи. Сомнения специалистов вызывает одобренный вариант проекта реставрации, совмещающий на главном фасаде черты первоначального барочного убранства с более поздним классицистическим. В результате его осуществления дом Веневитинова рискует приобрести облик, которого никогда не имел в действительности». Но и эта реставрация не была завершена, дом пустует и медленно разрушается. Может быть, Министерство культуры все-таки обратит на него внимание? Т. Филиппова

Предлагаю новую рубрику

Д

ОРОГАЯ редакция! Вы часто и очень интересно рассказываете о нашей общей российской и собственно русской культуре. Спасибо вам за это. Но давайте не забывать — мы живем в многонациональном государстве (более 190 народов), с множеством самых разнообразных культур и традиций. При этом не будет преувеличением сказать, что большинству из нас свойственна вопиющая этнографическая безграмотность. Мы не знаем и не понимаем, чем, к примеру, отличаются друг от друга монголы, буряты, алтайцы, якуты и т.д. Моя коллега по работе родом из Калмыкии, но на улице ее повсеместно принимают за китаянку. Очень обидно, что наши предки вместе строили единую страну, а сегодня мы понятия не имеем, чем живут сограждане, принадлежащие к различным уникальным и древним культурным традициям. Я много путешествую по России — поверьте, есть много яркого и интересного в этом смысле, а центральные СМИ пишут о «попсе» и скандалах. Хочу попросить вас сделать рубрику, в которой освещалась бы данная тема. Каждая народность России, ее самобытная культура и история — чем не повод для статьи? Более того, подобное информационное освещение, как мне кажется, это вклад в укрепление российской государственности, так как даже самому малому народу важно заявить о себе в культурном плане, почувствовать, что его вековое достояние оценено по достоинству. Елена Викторовна, 32 года

ОТ РЕДАКЦИИ

№7

30 июля 2020

5

РИСУНОК: ВЛАДИМИР БУРКИН

Тема номера:

Идеи для XXI века М

ИР, в котором мы живем, возник из человеческих идей. Идеи эти касались совершенно разных аспектов жизни общества. Большинство вырастали на протяжении столетий, ветвились, как деревья, когда какая-то первичная мысль или инновация приводила к последовательному множеству результатов (как, к примеру, создание колеса спустя тысячи лет обернулось появлением автомобиля). Все эти идеи, как нити, плотно переплетены в единую ткань нашей с вами реальности. Однако в истории всегда было место так называемым «большим идеям». Как правило, речь о концептах человеческого бытия, объясняющих смысл жизни (иногда весьма практично) и определяющих некую цель в будущем, которые становились предметом веры и источником воодушевления для людей. Понятное дело, это определение можно применить ко всем мировым религиям, а также к социально-экономическим учениям XIX–XX вв., реализованным на практике. Более того, в понятие «большие идеи» вполне укладываются общественные или экономические инновации, серьезно повлиявшие на развитие цивилизации. Например, капитализм, побочный продукт христианской трансформации человека, вполне можно считать отдельной, самостоятельной «большой идеей», полностью преобразившей не

только экономику, но и общество, культуру, технологический уклад. Большие идеи потому и «большие» — мобилизуя своей внутренней энергией людские массы, они позволяют провести масштабные изменения в обществе, которые без того или заняли бы в разы больше времени, или вообще не состоялись бы. До христианства люди жили в основанном на рабском труде мире как минимум три тысячи лет. И, если бы не учение Христа, поднявшее ценность человека (независимо от национальности, пола, вероисповедания) на невиданную прежде высоту, возможно, до сих пор основной составляющей рабочей силы в экономике были бы рабы. Характерно, что как только произошел отказ от подобного восприятия человека, рабский труд вернулся и начал играть важную роль в экономической машине нацистской Германии. Даже поверхностное изучение учебника мировой истории показывает: большие идеи, которые принимает общество, представляют собой своего рода «эстафету» — на смену одной неизменно приходит другая. Иногда, как это случилось в прошлом веке, их даже несколько, и тогда они конкурируют друг с другом. Правда, «передача эстафеты» часто происходит не сразу. Случаются периоды сомнений и мучительных поисков, как правило, омраченных хаосом, экономическим и культурным застоем, а также фальстартами, когда под видом

«больших идей» пытаются протолкнуть что-то вторичное, мелкое и фальшивое. Похоже, сегодня мы переживаем как раз такую паузу. Западная цивилизация, по лекалам которой скроен современный мир, сотрясается под напором бесчинствующих толп, свергающих памятники тем, кто недавно служил объектом для почитания и подражания. Война с памятниками — всегда от ненависти к прошлому, желания вырваться из него и начать что-то новое. Но ничего нового и обнадеживающего, увы, мы пока не наблюдаем. Есть только набор хаотических, зачастую гротескных шагов по «искоренению расизма» и желание затоптать всех, кто высказывает хоть какие-то сомнения в происходящем. Мы решили посвятить тему этого номера тому, чтобы посмотреть, куда же может «повернуть» в итоге мир, какие «большие идеи» или уже есть наготове, или маячат на горизонте. Как оказалось, политическая составляющая общественной жизни в этом смысле практически безнадежна. Партии перестали быть силой, способной решительно преобразовывать реальность. Во многом это связано с тем, что достигнутый уровень благосостояния весьма высок, и его нельзя кардинально и быстро улучшить с помощью каких-то социально-экономических рычагов, к примеру перераспределением богатства от одних групп населения к другим. Обещания же, к примеру, «увеличить экономический рост на 2% в год»

едва ли кого воодушевят. Даже те партии, которые приходят сегодня к власти на радикальных лозунгах, цепляя ими избирателя, быстро превращаются в часть истеблишмента. Из заметных условно «государственных» идей — или проектов — мы рассмотрели два. Это исламские государства и Китай. И то, и другое имеет свою ярко выраженную специфику, однако вряд ли будет принято остальным миром в качестве образца для подражания без военной или масштабной экономической экспансии. И, наконец, глобальные корпорации. Это главные претенденты на то, чтобы в ближайшее время сформулировать новые «большие идеи» для человечества. Корпорации обладают гигантскими финансовыми ресурсами, имеют глобальный охват и, самое главное, могут обещать стремительное изменение нашей жизни с помощью технических инноваций, что, несомненно, найдет отклик у многих. Кто, к примеру, откажется от предложения дожить в хорошей форме до 100–120 лет? Инновации всегда обращены в будущее, поэтому «проект будущего» проистекает из самого рода занятий технологических гигантов. Более того, у корпораций есть серьезный стимул продвигать свои идеи — если те станут технологической основой для новой глобальной модели общества, разработавшая их компания сможет на том баснословно заработать и, возможно, превзойти по влиятельности государства-лидеры.

6

№7

ТЕМА НОМЕРА

30 июля 2020

стали основной движущей силой феноменальной римской экспансии. Во время возникновения права у древних римлян само римское государство занимало территорию не большую территории современной итальянской столицы. А в течение несколько веков Рим стал контролировать всю западную ойкумену от Месопотамии до Британии.

Дмитрий СТЕПАНОВ Уже несколько десятилетий идут разговоры о «конце идеологии». Другими словами, идеях, которые, «овладев массами», способны менять наш мир. Однако нынешние массовые выступления на Западе, скорее всего, вызваны именно процессами всепланетного «идейного брожения». Люди хотят изменений и понимают, что для того нужны идеи, которые воодушевят миллионы.

РИСУНОК: ВЛАДИМИР БУРКИН

Человек — единственное живое существо, способное преображать окружающую реальность при помощи образов, возникающих у него в голове. Именно рождавшиеся внутри человеческого сознания идеи обеспечивали историческому процессу динамику, заставляя нас двигаться дальше. Потому, возможно, сегодняшний идеологический вакуум, глобальный «брежневский застой», переживается с тревогой, переходящей в страх. В отсутствие четко сформированных и конкурирующих друг с другом идей будущее остается неясным: человек не понимает, куда и как ему двигаться. Как заметил в одном интервью известный философ и теоретик искусства Борис Гройс: «Я думаю, что единственный коллективный проект, на который можно указать, говоря о современности, — это экологический проект. Но проект этот по сравнению с коммунизмом глубоко пессимистический. Эколог — это тот, кто считает, что человечество может объединить только общая угроза, общее несчастье, катастрофа». Нет, конечно, помимо «зеленых», есть сторонники неолиберализма, продвигающие ценности глобального капитала, и их не менее многочисленные оппоненты — антиглобалисты и исламские фундаменталисты. Есть популисты, воюющие с современной элитой, и феминизм, который тоже можно отнести к этому антиэлитистскому тренду — правда, в качестве господина, которого нужно свергнуть, здесь выступает мужчина. Есть консерваторы, которые предлагают подумать о том, как сохранить то, что еще осталось. Можно указать и на американское антирасистское движение, в угоду которому уже переписываются академические курсы, — новой движущей силой истории объявляется расовая дискриминация. К этой идейной пестроте добавляются крупные корпорации, тоже ставшие производителями идеологий, среди которых особую роль играет технооптимизм — попытка человечества справиться с проблемами бытия при помощи технологий. Вопрос в том, насколько все вышеперечисленное можно поста-

Христианская личность и капитализм

Как великие идеи изменили человечество вить рядом с идеями, сформировавшими мир таким, каким мы его знаем сегодня.

От греческого полиса до римского права Уже в античности мы сталкиваемся с несколькими идейными инновациями, которые были заложены в фундамент нашей сегодняшней реальности. Прежде всего, это идеи-концепты, лежащие в основании античного полиса — равноправие граждан и идея о едином происхождении греков и ценности общих языка и культуры. Именно полисная система и демократия (пускай и распространенная на менее чем половину населения) привели к возможности свободомыслия, что стало толчком

для возникновения древнегреческих философских школ, активно конкурировавших друг с другом. Так началось развитие рациональной культуры. До сих пор мы изучаем Евклидову геометрию, мимо которой не проходит ни один школьник. В Древней Греции впервые заговорили о физике, медицине, изобрели первый «аналоговый компьютер» — Антикитерский механизм. Другая важнейшая идея античности — Римское право — до сих пор лежит в основе законодательства стран континентальной правовой семьи (к ним относится и Россия). Уже на заре Римской республики возникло утверждение: государство есть результат установленной договоренности между гра-

жданами в целях решения всех правовых вопросов согласно заранее принятым общим консенсусом правилам. Римское до сих пор актуально в плане существующей правовой системы. Римляне разделяли право на публичное (Jus publicum), защищавшее интересы общества в целом и регулировавшее работу органов власти, и частное (Jus privatum), которое базировалось на отношениях по поводу частной собственности. Также в Древнем Риме уже выделяли отдельную отрасль международного права — право народов (Jus gentium). Право — это власть и порядок, писал известный древнеримский поэт «золотого века» Гораций. Именно идея власти и порядка, основанных на законе,

Возникновение на периферии Римской империи новой мировой религии — христианства — ознаменовало наступление иной эпохи. Одной из самых значительных христианских идей, которая стала ядром всей европейской культуры — от литературы и живописи до правозащитной деятельности и гуманизма — было открытие личности как того, что невозможно оценить. Главным источником этого переосмысления человека стал догмат о Боговоплощении. Если Бог стал человеком, чтобы спасти его, значит, сам человек в глазах Бога — нечто неисчерпаемое, самоценное. Как писал знаменитый христианский богослов Афанасий Александрийский: «Бог стал Человеком, чтобы человек стал богом». Именно вместе с христианством в мир приходит новое понятие: свобода выбора. Философ Александр Доброхотов в связи с этим пишет: «Теперь Закон — лишь инструмент осознания своей свободы. Слепо следовать ему — путь фарисея, Богу не нужны автоматы. Но совсем отбросить Закон тоже нельзя, ибо без него можно свернуть с истинного пути и неумело распорядиться собственной свободой. Поэтому свои поступки надо соотносить одновременно и с тем, и с другим, что, увы, получается не всегда. Христианство подвергло сомнению и традиции общества. На Страшном Суде нельзя оправдаться тем, что так же, как ты, поступали и твои предки. Блаженный Августин на вопрос о правилах поведения христианина говорил: «Возлюби Бога и делай, что хочешь». Даже в самом самоопределении христианина — «раб Божий» — скрывался этот совершенно непонятный античному созданию революционный тезис абсолютной самоценности человечной личности: если раб Божий, то больше ничей — ни господина, ни Цезаря. Стоит ли говорить, к каким тектоническим сдвигам привело это христианское открытие человека. Перекраивалось само человеческое сознание, переосмыслялось место человека в обществе и, наоборот, ответственность общества перед человеком. Особенное и неожиданное влияние идеи христианства, преломленные через проте-

ТЕМА НОМЕРА стантизм, оказали и на возникновение капитализма. В XVI– XVII вв. Европа стремительно становилась мировым лидером. Именно в это время начинает складываться капиталистический уклад. Благодаря Великим географическим открытиям при весомом техническом превосходстве европейцев над другими народами стала формироваться колониальная система мира и, как следствие, мировой рынок. В своей знаменитой работе «Протестантская этика и дух капитализма» немецкий социолог начала ХХ в. Макс Вебер писал, что экономический подъем и развитие капитализма объяснялись наличием протестантской этики, обусловившей трудовое рвение и рациональную организацию работы. Предпосылки для возникновения капитализма имелись и в античности, но там труд не был престижен и считался уделом общинников, ремесленников и рабов. Вебер особо подчеркивал аскетизм предпринимателей-протестантов, которые рассматривали богатство лишь как свидетельство исполненного долга перед Богом. Дело в том, что одной из особенностей протестантизма является представление о том, что богатство — показатель Божественной милости к человеку. Преуспевший в земных делах человек преуспеет и на Небе. Кстати говоря, явление протестантизма имело и иное значение. В XVI–XVII вв. между протестантами и обновленными Контрреформацией католиками вспыхивали бесконечные войны. Во Франции, Нидерландах, германских государствах — везде полыхал огонь религиозной войны. Тридцатилетняя война 1618–1648 гг. практически остановила экономическое развитие Центральной Европы на долгие годы. Разрушительные результаты этой войны натолкнули европейских монархов на идею о светском государстве — таком, которое не считает себя выразителем интересов Церкви. И это стало важнейшей идеей Нового времени, благодаря которому родилось государство эпохи модерна, в недрах которого, в свою очередь, зародились три новые величайшие идеи.

Век идеологий Особенную страницу в истории идей, оказавших влияние на становление западной цивилизации и всего современного мира, сыграло Новое время — время рождений трех великих, классических идеологий: либерализма, социализма и консерватизма. Сам термин «идеология» — система ценностей, а также идей и практик участия в общественно-политической жизни — следует отнести к временам появления так называемого «массового общества», результату всесторонней модер-

низации, которую человечество, и в первую очередь Европа, прошло к началу XX века. В предшествующее столетие под воздействием стремительной промышленной революции, урбанизации, объединения людей в крупные коллективы быстро разрушались традиционные для Средневековья социальные институты. Общество утрачивает традиционную структуру социального общения, межчеловеческих, межсемейных связей. И тогда политика становится фактором, компенсирующим возможность социальной самореализации. Возникают политические идеологии. Исторически первой политической идеологией в современном смысле этого термина стал либерализм, вдохновленный буквально всеми социальнополитическими концепциями Нового времени. По сути, либерализм был идеологией индустриальной революции, то есть

№7

историографа Н.М. Карамзина, человека, сумевшего себя зарекомендовать в качестве ярого консерватора, писавшего, по меткому выражению А.С. Пушкина, о «необходимости самовластья и прелестях кнута». Не надо забывать, что таким ярым консерватором Карамзин стал именно после того, как посетил Францию, где был свидетелем якобинского террора. Подавление любых революций, волнений и осторожное отношение к реформам, чтобы не нарушить сложившийся, «естественный» порядок, — вот краеугольные камни консервативного взгляда на политику. В фокусе ценностной призмы консерватизма — представление о несовершенстве человеческой природы, проистекающее из религиозной системы взглядов. В связи с этим консерватизм делает упор на необходимость четких ориентиров, которые позволяют че-

Одной из самых значительных христианских идей, которая стала ядром всей европейской культуры — от литературы и живописи до правозащитной деятельности и гуманизма, — было открытие личности как того, что невозможно оценить нового, капиталистического уклада экономики, который не мог терпеть старых феодальных привилегий. В его основе лежат индивидуализм, то есть доминирование частных интересов над интересами социальной группы; свобода личности; возможность восприятия доводов своего оппонента; политический, идеологический плюрализм и равенство возможностей. Либерал, по крайней мере в теории, всегда склоняется к общественному консенсусу и диалогу. Традиционно настроен против регулирования экономики со стороны государства и выступает в этом отношении за идею «маленького правительства». Хронологически второй политической идеологией стал консерватизм. Пожалуй, самым лучшим эпитетом к этой идеологии станет устаревшее советское определение «реакционный» в прямом его значении. Консерватизм являлся реакцией и ответом на насилие, которое имело место во время бурных событий Великой французской революции. В этом отношении интересна фигура известного российского

ловеку не просто «жить», но заниматься постоянным самосовершенствованием в соответствии с данными ориентирами. Так как консерватизм подразумевает защиту и развитие традиции, как правило, он выступает заодно с национальными движениями — в противовес либерализму, подразумевающему объединение людей и устройство жизни на основании общего «экономического интереса». Наконец, третьей классической идеологией является социализм, который также стал реакцией на появление индустриального общества. Изначально социализм также имел христианские «корни». Дело в том, что в эпоху «дикого капитализма», во время чудовищного роста социального неравенства, бедности, отсутствия любой формы социальной поддержки рабочим (вспомните красочные картины произведения Диккенса «Оливер Твист»), ряд европейских мыслителей пришли к выводу о том, что причиной всех негативных социальных сторон капитализма является частная собственность, а поэтому отказ

от нее станет рецептом к построению нового, более справедливого общества. Однако замену частной собственности надо было еще найти, и в этом первым социалистам помогло... Евангелие. Изучив опыт жизни общины Христа, а потом и общин первых христиан, Шарль Фурье и Роберт Оуэн пришли к выводу, что внутри этих социальных групп существовала другая, коллективная форма собственности. Именно такая собственность не дает людям разбиваться на классы, между которыми, как известно, существует особый вид борьбы — классовый. Таким образом, краеугольным элементом социализма является идея общественного равенства, которое можно также назвать «равенство результатов». Социализм утверждает приоритет сотрудничества над конкуренцией и коллективизм над индивидуализмом: сотрудничая, люди объединяют свои усилия и укрепляют узы сообщества; конкурируя, они противопоставляют себя друг другу и приходят к соперничеству и конфликту. В связи с этим важно отметить, что сам термин «социализм», то есть идеология общественности, ставит интересы коллектива превыше интересов личности. Социализм породил первую макрообъяснительную модель развития общества, то есть марксизм. Карл Маркс разработал концепцию постоянного развития человечества от рабовладения до коммунизма. Именно поэтому социалисты — сторонники Маркса стали называть себя коммунистами. Маркс заложил долгую и оказавшую огромное влияние на будущие поколения дискуссию об общественной собственности на средства производства. Коммунизм — общество абсолютной социальной справедливости: без классов, без классовой соответственно борьбы и без государства, которое служит оружием эксплуататоров, общество безграничных материальных благ, свободного труда. Такая модель будущего вскружила голову не одному поколению романтиков-революционеров. Однако революция, вне всякого сомнения, подразумевает насилие. Еще задолго до 1917 года литературный критик Дмитрий Писарев заявил, что если ради счастья половины человечества стоит уничтожить вторую половину, то это следует сделать. Эти три классические идеологии радикально изменили облик не только западной, но и мировой цивилизации.

Есть ли жизнь без идей? В конце 60-х гг. ХХ века в мире возникла, пожалуй, последняя масштабная идея за-

30 июля 2020

7

падной цивилизации — идея эмансипации. Она родилась на волне возобновившегося интереса к социализму, которая вылилась в события так называемого «Красного мая» в Париже в 1968 года. Однако последствия тех событий развивались не в русле традиционной левой идеи (коллективизм, тесное взаимодействие всех членов общества), а, скорее, по канонам либерализма (максимальная личная свобода, независимость от общественных норм). Произошла самая настоящая «революция нравов» — после нее в Европе во многих странах были разрешены разводы, аборты, где-то перестали преследовать представителей сексуальных меньшинств. Началась сексуальная революция, которая изменила и облик традиционной семьи, в моду вошли наркотики и образ «красивой жизни». Популярности новых идей в молодежной среде способствовала не только заключенная в человеке «жажда запретного плода», но и кризис международной системы, балансировавшей на грани ядерной катастрофы, угрозы, которую никак не могло устранить взрослое поколение. Считается, что 1968 год стал переломным, ознаменовав символический конец индустриального общества — а вместе с ним и порожденных им идеологий — и начало постиндустриального общества, где, как писали позднее постмодернисты, уже нет места большим нарративам, а на их место приходит идея множественности идентичностей и множественности локальных идей, не связанных более единым фундаментам. Мир постепенно распался, превратился в лоскутное одеяло — деидеологизированный и, как следствие, дезориентированный. Фрэнсис Фукуяма торжественно провозгласил свой знаменитый «Конец Истории». Но сегодня становится очевидным — конец истории с большой долей вероятности приведет к окончанию самого человечества. Без масштабных идей нет движения вперед. Более того, как показывает хроника последних лет, нас ждет постепенное сползание в хаос и угасание. В ситуации, когда государства или духовные лидеры не способны увлечь за собой значительную часть человечества, предложить яркие идеи, нишу строителей «светлого будущего» постепенно занимают крупные мировые корпорации. Их идеи преобразования мира обычно основаны на технологических инновациях, которыми они занимаются. Соответственно, они рассчитывают хорошо заработать на своей версии «будущего» и строят его явно в первую очередь для себя самих.

№7

ТЕМА НОМЕРА

30 июля 2020

РИСУНОК: ВЛАДИМИР БУРКИН

8

«У всех современных технологических компаний есть сверхидея для человечества» будут вывозить все опасные производства в космос.

Постсовременность — непростое время для жизни. Вопросов — много, ответов — мало, будущее — пугает. Хорошо бы в этой ситуации иметь компас — идеи, которые помогут сориентироваться в мире. «Культура» поговорила с представителем университета Singularity из Кремниевой долины Евгением КУЗНЕЦОВЫМ. Он рассказал, какими идеями руководствуются крупнейшие технологические компании, продвигая свои продукты, и о том, что новая религия будущего появится как синтез ответов на вопросы: что такое бесконечно живущий человек, что такое человек-роботическое взаимодействие и что такое равенство и взаимопроникновение всех культур.

— А есть у миссии свои идеологи?

— Есть ли у крупных технологических корпораций мировоззренческие концепции, которые определяют их деятельность?

— У всех современных технологических компаний, особенно у тех, которые выросли из стартапов, есть сверхидея. Это фундаментальное свойство стартап-культуры. Оно предполагает, что у предпринимателя должно быть глобальное видение, если оно отсут-

ФОТО: СЕРГЕЙ ФАДЕИЧЕВ/ТАСС

Елена СЕРДЕЧНОВА

ствует, то ему не будут доверять. Поэтому практически все новые сверхкорпорации типа Google и все технологические стартапы имеют миссию — великую сверхцель. И вектор этой миссии всегда глобальный.

— Что это значит?

— Я имею в виду характеристику масштаба. Это значит, что компании занимаются действительно глобальными вещами, хотят значительных изменений

для подавляющего числа жителей планеты. Они разрабатывают технологии, которые облегчают доступ к информации, продуктам, другим благам. Например, знаменитая история Илона Маска, связанная с переселением на Марс, как способом разгрузить планету, сделать дополнительный путь развития для человечества. Или история с Джеффом Безосом, вкладывающим миллиард долларов в год в разработку ракет, которые

— Есть идейные авторитеты, тот же Рэймонд Курцвейл (создатель систем распознавания речи и футуролог. — «Культура»). Они предлагают привлекательную картинку общества всеобщего благоденствия, которое обеспечат технологии. Но нельзя сказать, что это религиозного масштаба лидеры, они простые люди: работают, делают свои проекты. Это скорее некое комьюнити, которое живет определенным образом и ведет постоянный диалог. К примеру, есть довольно много людей, которые верят в искусственный интеллект и хотят приблизить ситуацию, когда появится искусственный сверхинтеллект и возникнет возможность трансфера человеческого сознания в компьютер. Есть те, кто не согласен с таким подходом и видит в искусственном сверхинтеллекте огромную опасность, поэтому делают ставку на интеграцию человека и машины, которая усилит способности человека.

— Немного непонятно, чем отличаются подходы.

— Они отличаются довольно сильно, потому что в первом — сверхинтеллект самодостаточен и может быть равноправным участником общественного развития, как и человек, а Маск, и не только

ТЕМА НОМЕРА он, опасается, что в этом случае искусственный интеллект быстро вырвется из-под контроля и человек окажется в незавидном положении.

— То есть вера в технологии фактически заняла то место, которое прежде занимали идеологии? Если рассматривать их под таким углом, как они меняют наше общество? Например, сокращают разрыв между богатыми и бедными или нет?

— К сожалению, нет. Исследования показывают, что с развитием технологий разрыв между богатыми и бедными, напротив, растет. Половина богатства мира в руках 26 человек, значительная часть получила это богатство совсем недавно, за счет новых технологий. Сейчас речь идет о том, способен ли капитализм обеспечить устойчивое развитие. Именно поэтому начались левацкие выступления в Америке, а демократы начинают строить социализм.

— То есть формируются новые правила игры?

— Да. И при этом роль государства будет усиливаться, чтобы сдержать кризисные явления. Но это временно, связано с вхождением в «шторм». Думаю, что вслед за этим начнется формирование новой общественной модели. Потому что крупнейшие корпорации хотят по-своему заниматься регулированием глобального развития.

— Если произойдут повсеместное внедрение искусственного интеллекта и массовая роботизация, это изменит тот мир, который нам знаком?

— Это на самом деле краеугольный вопрос сейчас, здесь сталкиваются интересы бизнеса и государства. Бизнесу выгодно выходить на максимально роботизированные платформы, безработица же ложится на общество. И сейчас идет большая дискуссия, как регулировать это соотношение, кто должен брать на себя ответственность за социализацию и трудоустройство людей, потерявших работу. Есть предположение, что ситуацию выправит безусловный доход — выплата, которая будет идти всем, независимо от того, работает человек или не работает. Некая сумма, на которую можно будет, в принципе, жить. В целом же рынок труда претерпит сильные изменения. Половина рабочих мест будет роботизирована, соответственно большая армия людей будет нуждаться в переобучении. Это, кстати, еще одна причина усиления государства, потому что именно оно будет вынуждено решать эти проблемы.

— А какие конкретно проблемы?

— Возможны два сценария. Первый, когда совершенные алгоритмы для решения рутинных работ приведут к тому, что какая-то часть профессий исчезнет, как исчезли машинистки. Но сказать, что это было катастрофой для общества, нельзя. Периодическая замена профессий неизбежна. Это мягкий сценарий. Второй сценарий более жесткий. Роботы будут очень сильно эволюционировать и заменять людей в большинстве профессий. Это, конечно, очень опасный сценарий, потому что возникает вопрос, а что делать людям? Какой сценарий будет реализован, станет понятно в ближайшие десять лет.

— А у технологических компаний есть понимание, что за какую-то черту опасно заходить в своих глобальных проектах для человечества? Они ограничены какими-то этическими рамками или нет?

№7

— На эти вопросы общество не выработало ответов, и в данный момент ограничителей нет. Есть небольшое количество сфер, развитие которых сдерживается. Например, клонирование, которое сейчас фактически запрещено, и редактирование человеческого генома. А вот все, что касается роботизации, тут какой-то позиции нет. Самый наглядный пример — нет даже консенсуса относительно запрета военных роботов. С одной стороны, все понимают, что это опасно, брать роботов на вооружение. С другой стороны, у всех государств чешутся руки попробовать. Это позволяет компаниям не думать о последствиях и просто действовать. Мы проходили это в прошлом, когда была индустриализация. Огромное количество населения меняло свой образ жизни, вынуждено было переезжать из деревни в город, что приводило к очень большим социальным потрясениям. Но сдержать прогресс никто не мог, опасаясь проиграть конкуренцию более развитым индустри-

этических, так и научных. Например, как редактирование генома повлияет на человеческую эволюцию.

— Мне кажется, что там, где мы говорим об этике, мы говорим на самом деле о природных механизмах естественного отбора. Это правила биологической безопасности.

— В том числе. Но надо отдавать себе отчет, мы уже вмешиваемся в эти механизмы. Например, мы лечим людей, которые должны были умереть. Так что уже сейчас человеческий вид регулируется как раз таки этикой.

— В истории человечества уже были периоды, когда технологическое развитие совершало масштабный скачок?

— Такие периоды действительно были, и именно появление новых технологий полностью ломало цивилизацию. Например, катастрофа Бронзового века, когда фактически сформировалось глобальное человечество — торговля шла от Индии до Британии, был единый торговый язык. Стабильность конструкции поддерживалась за счет ограниченного количество олова, страны-лидеры поддерживали его оборот. Так продолжалось почти тысячелетие, пока не появилось железо. Более бедные народы с железным оружием могли бросить вызов великим империям и разрушить их. Затем почти тысячелетие длились темные века.

С развитием технологий разрыв между богатыми и бедными растет. Половина богатства мира в руках 26 человек, значительная часть получила это богатство совсем недавно, за счет новых технологий альным странам. Сейчас драйвером технологического развития является конкуренция между Америкой и Китаем. И если в США и Европе редактирование человеческого генома ограничивается, то китайцы это делают подпольно и вырываются вперед.

— Как будет выглядеть массовое генетическое редактирование для обычного человека?

— Первое — возможность родить здорового ребенка людям с генетическими заболеваниями. Сейчас это делают, перебирая эмбрионы, выбирая генетически «чистый». Так себе практика с точки зрения этики. Редактирование даст возможность убрать все гены, связанные с болезнью. Второе — можно корректировать определенные участки генома у взрослых, избавляя от болезни, увеличивая продолжительность жизни. Третье — генетическая терапия онкологии — это космически дорогая технология, но она работает. Я перечислил очевидные плюсы, но возможности редактирования человеческого генома этим не ограничиваются. Например, существует возможность спроектировать ребенка. Сделать его когнитивные функции более развитыми, изменить цвет глаз и длину ног. Фактически это евгеника 2:0. Получается, что появляется возможность управлять генотипом людей. И, конечно, она вызывает огромное количество вопросов, как

— Когда меняется строй или на смену империи приходят варвары, то появляется и новая религия. Какая-то квазирелигиозная система может появиться сейчас, если произойдет технологический скачок?

— Все начинается с появления новых технологий, происходит изменение методов управления. Потом идет смена биологического и культурного «слоя». Люди сначала создают возможности, потом они учатся управлять этими возможностями, а потом эти возможности начинают уже менять людей и формировать новую реальность. Мы пока живем в начале первой фазы, новые технологии, искусственный интеллект, генное редактирование, они только разворачиваются, полного объема и полного масштаба эти технологии еще не увидели. С течением времени действительно должна прийти какая-то новая культурная и идеологическая парадигма. Я думаю, что здесь будет происходить то же, что происходит в технологиях управления: децентрализация и переход к распределенным сетевым формам. Мы будем уходить от иерархически организованных религий и приходить к религиозным идеологическим форматам, которые создаются самими людьми в процессах ежедневных коммуникаций и поддерживаются за счет сетевых процессов. Эти феномены создают новую реальность. В ней дистрибуция знаний и дистрибуция веры перестают работать, люди начинают доверять таким же, как они, а не авторитетам. Будут формироваться устойчивые сетевые мнения.

— Как фейк-ньюс?

— Именно. Это сейчас очень актуальная проблема, когда большое количество людей может запросто убедить себя и других в существовании какого-то явления, например, что Земля — плоская. Это такой сетевой феномен, который

30 июля 2020

9

является паразитическим, но не всегда деструктивным. Зависит это от комьюнити. Продвигает оно позитивные ценности — вам повезло, деструктивные — добро пожаловать в ад. Сейчас в США формируется глобальная ревизия ценностей в русле антирасистской идеологии. Это тоже работает как сетевой феномен, тысячи кейсов, как кого-то лишают званий, кого-то выгоняют из университета, и все это действует не как политическая сила, а как толпа, организованная через сеть. Она очень быстро накидывается на ту цель, которая кажется ей противником.

— Вопрос, так ли хороша отсутствующая иерархия? Нет иерархии, и какое-то безумие, хаос.

— Новая реальность наступила, мы ничего не можем поделать. Так работают сетевые правила. Тут вопрос: сетевая организация может прийти к позитивному развитию или она неизбежно свалится в хаос? Все надеются, что они — саморегулирующие механизмы. Но пока мы видим скорее вирусы, которые поражают человечество и ведут к очень патологическим последствиям. Это тревожная история, потому что никто не знает ответа, а просто выключить компьютер не получится.

— Ну все-таки вы ответили про форму. А по содержанию, что это будет за религия, какие, например, у нее будут представления о загробном мире, что собой будет представлять божественное, какие этические нормы?

— Я не пророк, поэтому не готов ответить на эти вопросы. Могу только предположить, что мы вступаем в период осмысления совершенно нового места человека в мире. Начнем с того, что мы теоретически приближаемся к возможности бессмертия или достаточно радикального продления жизни. Что такое общество, в котором человек проживает две-три-четыре жизни, а не 2030 лет карьеры. Что будет происходить с молодежью?

— Она не нужна тогда, зачем молодежь какая-то?

— Впервые в истории человечества религия появится при таких условиях. Все предыдущие религиозные системы возникали в мире, где люди жили недолго, смерть была очень близкой, поэтому надо было быстро ответить, зачем я живу, болею, мучаюсь. Ради чего? А сейчас появляется перспектива, что в принципе в земной жизни можно устроиться надолго. Это радикально меняет картину мира. Это первая вводная. Вторая — появляется мир железных слуг — роботов, которые облегчают человеку жизнь, но могут в какой-то момент потребовать субъектность. Но готовы ли мы к этому? Что такое личность? Может ли быть ею робот? Может ли он быть субъектом права? Вот произошла авария с беспилотным автомобилем, кто будет отвечать?

— Мне кажется, тот, кто его разрабатывал, и тот, кто на этом деньги зарабатывал, тот пускай и отвечает.

— Тот, кто разрабатывал, быстренько объяснит, что все работало хорошо до тех пор, пока кошка не выпрыгнула. Робот — это самообучающаяся система, он рано или поздно обособится от своих создателей. Поэтому он, несомненно, станет субъектом права, и отвечать будет именно он. Третья вводная — у человечества сейчас длинная стадия размежевания. Но она закончится, и начнется стадия интеграции глобальной. Будет та-

10

№7

ТЕМА НОМЕРА

30 июля 2020

вально сотни, если не тысячи лабораторий занимаются редактированием генома, и соответственно как только будут нащупаны устойчивые, надежные, этичные методы, то проблем масштабировать не будет. В России таких лабораторий, дай Бог, десять. Если завтра кто-то скажет, что научились лечить рак методом генного редактирования, то в Китае и США это за год произойдет, а в России?

РИСУНОК: ВЛАДИМИР БУРКИН

— Я слышала, у вас есть три сценария возможного развития на ближайшие 20 лет. Не могли бы их озвучить?

кое глобальное человечество — мультикультурное, мультиобщественное. Хотите жить людоедами — пожалуйста, это же просто ваша культурная особенность. Сейчас уже и до этого договариваются. Возникает переоценка этических принципов иудео-христианской цивилизации. И это очень серьезный вызов, прогресс перестает принадлежать тем, кто его осуществлял. Все страны начинают требовать равного доступа к нему, соответственно имеют полное право жить так, как они хотят. Поэтому новая религия появится как синтез ответа на эти вопросы: как жить, что такое бесконечно живущий человек, что такое человек-роботическое взаимодействие и что такое равенство и взаимопроникновение всех культур.

— Познавать мир будут машины, и познавать лучше, чем человек, дети будут не нужны, человек будет практически бессмертен, зачем жить?

— Это и есть набор вопросов, на который сейчас нет внятного ответа и вокруг которого вся проблематика и вьется. Мы видим эволюционное развитие, которое делает человека постепенно все более праздным. Историки считают, у человечества был период, когда оно тратило не так много усилий на добывание пищи. Когда началась эра земледелия, количество труда резко выросло. Но оно снижается. И сегодня праздность — скорее баланс между работой, стрессом и отдыхом, творческим самовыражением. Люди, которым удается его соблюдать, живут дольше. И появляется новая этика, новые ценности. Миллениалы уже не хотят работать по 20 часов в день, они хотят сейчас жить счастливо. Если смотреть на будущее объективно, то снижение доли труда в человеческой жизни к катастрофе не приведет. Просто досуг, хобби, общение будут играть все большую роль.

— Многие ученые считают, что у человеческого организма есть предел возраста — 120-130 лет. И этот предел не перешагнуть никогда. Как мы можем говорить о бессмертии?

— Это тоже гипотеза, что 120 лет предел, а дальше — разрушение мозга. Сейчас находят один за другим клеточные механизмы старения, они поддаются воздействию. Другое дело, что биохимический ансамбль человека настолько сложен, что совершенно непонятно, к чему это приведет. Например, сегодня только читал о Рапамицине — лекарстве против старения, оказывается, оно вызывает мозговые расстройства. То есть жить будешь долго, но рассудок потеряешь. Но это не отменяет саму идею продолжительной жизни. На самом деле современная медицина, даже без каких-то чудесных вещей, способна продлить жизнь. Поэтому до 120 лет мы дойдем даже без специальных ухищре-

В

СЕРЕДИНЕ марта Дональд Трамп объявил режим чрезвычайной ситуации в США из-за начала пандемии COVID-19. Спустя несколько дней — 18 марта Forbes традиционно составил рейтинг богатейших людей мира 2020 года. Издание пользовалось актуальными котировками компаний на обвалившемся фондовом рынке. Неудивительно, что 267 миллиардеров из прошлогоднего списка в новый рейтинг не вошли. Правда, есть и счастливчики, словившие «инфекционную» волну. Например, Amazon, чья стоимость акций рванула вверх почти на 69%, потому что оказавшиеся в самоизоляции люди стали чаще заказывать товары в интернете. В результате рыночная капитализация интернет-ретейлера превысила $1,5 трлн, а состояние владельца компании Безоса подскочило на $68 млрд и достигает на момент сдачи номера $180 млрд. Безос — не единственный миллиардер, который стал намного богаче во время пандемии. В середине марта гендиректор Tesla и SpaceX, TheBoringCompany и Neuralink Илон Маск занимал 31-е место в списке богатейших людей мира, однако к концу июля ему удалось подняться уже на восьмую строчку. Его состояние выросло почти в три раза — с $24,6 млрд до $70,6 млрд. В основном это связано с ростом стоимости акций Tesla на 320%. Марк Цукерберг, генеральный директор Facebook, увеличил состоя-

ний. А уж больше — только с помощью ученых.

— Все 7 миллиардов жителей Земли дойдут или нет?

— Я абсолютно уверен, что нет, потому что для того, чтобы жить долго, нужно использовать множество инструментов: и генетических, и специальных лекарств, а самое главное — вести правильный образ жизни. Это доступно гораздо меньшему количеству людей, чем пресловутый золотой миллиард.

— Первый сценарий — это общество всеобщего благополучия. Технологии развиваются, блага — увеличиваются, человечество двигается вперед к светлому будущему. Еще лет пять назад этот сценарий казался очень вероятным для большинства стран. Второй сценарий — это рефлексия на реальность, которая нас окружает. Он предполагает неравномерность технологического и социального развития, которая будет приводить все к большим рискам. Поэтому государства будут вынуждены брать эти сферы под контроль, ограничивая и управляя научно-технологическим развитием. Этот сценарий я назвал «инквизиция». Мы сейчас начинаем двигаться именно по нему. Он предполагает новую холодную войну между крупнейшими странами. С одной стороны, возможные техногенные катастрофы предвосхищаются и купируются. С другой — тормозится развитие. Ну и третий сценарий — новые технологии вызывают деструктивные процессы, которые разрушают ведущие страны и позволяют аутсайдерам занять их место.

— Аутсайдерам или роботам?

— Вполне возможно, что и в России можно будет организовать эти технологии. Но это потребует трансформации системы здравоохранения. Самый простой пример: в Китае и в Америке бук-

— Государствам-аутсайдерам, потому что роботы вряд ли смогут это сделать. Наиболее вероятный сценарий, естественно, второй. Поэтому думаю, что нас ждет история глобальной конкуренции. Но через 20–30 лет с неизбежностью человечество совершит очередной технологический рывок, который все равно кардинально изменит нашу жизнь.

ние с $54,7 млрд до $86,1, Ларри Пейдж, обязанный своими финансами Google, с $50,9 млрд до $67,7 и потеснил с 10-го места Роба Уолтона, старшего сына основателя ретейлерской сети Walmart. Есть еще удачливые бизнесмены, кого волной эпидемии неожиданно даже для них самих прибило к золотому берегу. Например, Эрик Юань, основатель ZoomVideoCommunications. Он занял в списке 293-е место, заработав $11,4 млрд. И хотя в десятке самых богатых-пребогатых людей на пятой позиции также появился Мукеш Амбани, возглавляющий индийский холдинг RelianceIndustries, который занима-

ется всем, от ретейла до телекоммуникаций, и чье состояние оценивается в $81,6 млрд, данные Thereal-timebillionaireslist показывают, что именно технологические компании продемонстрировали рост во время кризиса, вызванного пандемией. Миллиардеры, разбогатевшие на создании компьютеров, программного обеспечения, социальных сетей, онлайн-сервисов и высокотехнологичного производства и электронной коммерции, уверенно теснят финансистов и инвесторов. И эти люди не просто очень богаты, у каждой компании есть глобальная миссия, сверхцель, к которой они стремятся, меняя нашу жизнь.

— Получается, это не для нас?

Список 20 «наисвежайших» миллиардеров от Thereal-timebillionaireslist Миллиардеры, источник состояния

Состояние

1. Джефф Безос, Amazon 2. Билл Гейтс, Microsoft 4. Марк Цукерберг, Facebook 7. Ларри Эллисон, производитель программного обеспечения Oracle 8. Илон Маск, SpaceX, Tesla, The Boring Company и Neuralink 9. Стив Балмер, Microsoft 10. Ларри Пейдж, Google 12. Сергей Брин, Google 15. Джим Уолтон, сын основателя Walmart 19. Карлос Слим Элу, телекоммуникационный холдинг America Movil 20. Джек Ма, Alibaba Group

$181,1 млрд $113,1 млрд $86,1 млрд $72,4 млрд $70,6 млрд $69,9 млрд $67,7 млрд $65,9 млрд $62,3 млрд $52,8 млрд $48,1 млрд

ТЕМА НОМЕРА

№7

30 июля 2020

11

«Техника — это новый Бог» иным». Традиционно в нашей с вами интеллектуальной традиции радикально иное всегда мыслилось как нечто божественное. Например, животные или растения — это не радикально иное, а просто иное. А вот божественное — это нечто такое, что мы радикально не можем понять. И вот легко заметить, как в сингулярианстве на место этого старого доброго божественного становится техническое. Вдумайтесь: техническое становится божественным! Ровно в тех же терминах, в которых ранее говорили о божестве, сейчас в кругах сингулярианцев начинают говорить о технике.

Тихон СЫСОЕВ, Евгений ДОБРОВ Безоговорочная вера в прогресс, с его комфортом, заставляет нас все более полагаться на технологии. Фактически то, что называется сегодня технооптимизмом, — новая идеология, якобы способная вести человека к его светлому будущему. О том, почему техника превратилась в нового Бога, мы поговорили с Дмитрием ХАУСТОВЫМ, известным лектором и популяризатором философии и литературы.

— Такой перводвигатель Аристотеля получается, который у него и есть Бог.

— Можно ли говорить о том, что технооптимизм и его более радикальный вариант, трансгуманизм, превратился в новую глобальную идеологию?

— В каком-то отношении да, ведь и мы с вами, например, решили поговорить именно о технооптимизме, а не о технопессимизме, который сто лет назад был мейнстримом в европейской философии.

— Какие идеи скрываются за технооптимизмом?

— Интеллектуальных направлений, которые так или иначе описывают технику как новую идеологию, огромное количество. Общее у них одно: внимание к традиционному гуманизму, который при столкновении с техникой претерпевает те или иные изменения. Советский писатель Юрий Олеша в своей замечательной повести «Зависть» блестяще показал два очень четких отношения к тому, как соотносится гуманизм и машины. Люди, с одной стороны, восторгаются техникой, говорят, что она — это новый мир, отличный от всего, что мы знаем. А с другой — они в этот как бы радикально новый мир вкладывают какие-то собственные чисто человеческие переживания, нагружают образ машины свойственными человеку представлениями, желаниями.

— В чем заключается восторженный оптимизм трансгуманизма?

— Есть такой известный персонаж — Стив Фуллер. Это социолог науки, который сам себя называет «трансгуманистом». Мы, считает он, приняв техносудьбу Запада, не должны отказываться и от наследия гуманизма, от образа человека, который у нас формировался со времен Ренессанса. Наоборот, именно благодаря технике появился шанс усилить этого человека, сделать его лучше. Нам не нужно меняться как виду, но нужно превзойти свою природу при помощи техники. Фуллер считает, что человек — это избранный вид, и потому мы не должны отказываться от присущей нам уникальности, но, наоборот, сегодня, когда у нас есть для этого все возможности, должны эту избранность подчеркнуть, усилить ее через технику. Здесь берется старая популярная и, наверное, верная идея о том, что техника — это расширение человеческого тела, и не только тела, но и человеческой психики, сознания, даже разума. Как видите, это крайне оптимистическая трактовка взаимоотношений человека и машины. И понятно, почему она идеологизирована: все негативные аспекты технизации в ней последовательно ослабляются или даже умалчиваются.

— В этом смысле выходит, что постгуманизм — это нечто враждебное по отношению к трансгуманизму?

— Постгуманизм утверждает, что классический гуманизм уже закончился. Человек меняется, вступая во взаимоотношения с миром техники, появляется «новый человек». А трансгуманизм, где в самом слове есть приставка «транс», — это такой переходный гуманизм, он всегда находится в движении, это гуманизм, который мы как некую эстафетную палочку или олимпийский огонь пронесем с собой через все времена и все невзгоды. Тот же Фуллер, например, полагает постгуманизм своим главным врагом, а если конкретнее, то Бруно Латура, который является, пожалуй, одним из самых влиятельных философов нашего времени. И Фуллер не любит его именно потому, что постгуманизм позволяет себе грех сомнения в том, что человек — такой распрекрасный вид, который стоит усиливать и развивать при помощи техники. Поэтому я называю постгуманистическую позицию гораздо более нейтральной, философичной. Ее философичность заключается в том, что она пытается поставить современное взаимоотношение че-

«Сингулярность» — это некая точка в будущем, где искусственный интеллект, машина, вся техника в целом выйдут за рамки нашего контроля и понимания. На самом деле — это очень религиозная, идеологизированная позиция ловека и техники под вопрос. Постгуманизм исходит из того, что не все так очевидно и безоблачно в отношениях человека и техники. Постгуманист полагает, что интенсивность и повсеместность взаимосвязи человека и техники, скорее всего, будет менять человека. И очевидно, мы до конца не знаем, какими будут эти изменения. Единственное, что мы можем делать сейчас, это наблюдать и спрашивать: «Точно ли все в порядке?». Постгуманизм — это позиция наблюдателя, максимально неидеологическая в методологии, хотя многие сторонники постгуманизма политически левые. Но есть еще самый остросюжетный вариант, прямо-таки щекочущий нервы, — это антигуманизм.

— Правильно ли я понимаю, что антигуманизм в данном котексте — это позиция, где техника рассматривается в отрыве от гуманизма, где человек уже не самоценен?

— Все сложнее. Антигуманизм как интеллектуальное движение внутри себя довольно сильно ветвится. Скажем, философ Ник Ланд описывает технический прогресс с восторгом. В своей «Киберготике» он прямо говорит, что вот мы все говорим о гуманизме, о взаимоотношениях человека и техники, но это уже совершенно неважно. Нам нет никакого смысла размышлять о машинах, потому что машины уже обладают самостоятельным мышлением, а люди им, по сути, больше не нужны. Эта позиция очень похожа на то, что называется сингулярианством.

— Идея технологической сингулярности?

— Да, «сингулярность» — это некая точка в будущем, где искусственный интеллект, машина, вся техника в целом выйдут за рамки нашего контроля и понимания. На самом деле — это очень религиозная, идеологизированная позиция, потому что сам этот искусственный интеллект превращается в «нового Бога», то, что в богословии называется «нуминозным» или «радикально

— Да, и очень здорово, что у Аристотеля здесь стоит именно слово «двигатель», мы бы сказали — «первомашина». Так вот, есть еще такой робототехник и конструктор Ганс Моравек. И он называл человечество «второй ступенью ракеты». Вот представьте, ракета взлетает, от нее отваливается ненужный балласт, ракета уже летит сама. Человечество — это просто ступень, которая в какой-то момент отвалится, а мир пойдет дальше. И вот этот момент, когда эта вторая ступень ракеты отлетит, и является точкой сингулярности. За ней начинается совсем другая история — история этого чистого, технического, возвышенного божества. Вот это — предельная позиция антигуманизма, который утверждает, что человек устарел настолько, что он больше не нужен, и это нормально и даже хорошо. Есть, правда, позиция антигуманизма, но совсем не оптимистическая, а, наоборот, исполненная страхом. Такая точка зрения хорошо представлена в популярных книгах и фильмах, рассказывающих о восстании машин, о порабощении ими людей, но совсем не с тем восторгом, который мы слышим у Ланда.

— Мы знаем из истории цивилизации, что к технологиям человек всегда относился настороженно, и в древних мифах скрывается эта история про то, что, когда техника приходит к человеку, происходит какая-то катастрофа. Как так получилось, что сегодня человечество все-таки стало относиться к технике в большей степени оптимистически? Почему травматичный опыт прошлого века, когда техникой уничтожались целые города, был преодолен?

— Настороженность есть, и это хорошо, всегда лучше быть осторожным. А во-вторых, 20 век, его ужасы — это не говорит нам о том, что техника плоха. Техника ведь нейтральна. Плох человек. Зло победили, зло было человеком, а не техникой, техника бомбила эти города, но техника эти города и восстанавливала, техника убивала людей, но техника людей потом кормила, поднимала из нищеты. Техника несет разрушение, когда мы сами сходим с ума. Если мы не сходим с ума, то она несет нам благо.

— Нельзя ли сказать, что технооптимизм построен на глубоком разочаровании человека в том мире, в котором он живет, и на надежде, что, может быть, хотя бы технологии выведут его из того тупика, в который мы забрели. Насколько релевантна такая оценка технооптимизма?

— Думаю, что релевантна, конечно. Техника всегда возникает из-за некоторой потребности, а значит, нехватки. Техника — расширение, усиление, продолжение человеческих способностей. Появилась изначально из-за того, что у нас были такие нужды, с которыми она помогала справиться. Но я скажу про другое. Не получилось ли так, что на каком-то этапе развития наших взаимоотношений с техникой она стала диктовать нам новые нужды, в которых на самом деле не было необходимости? Сегодня техника навязывает нам то, в чем у нас нет нужды. Человек создал технический мир для того, чтобы решить базовые проблемы своего существования. А потом угодил в ловушку усложняющегося технического прогресса. Попадание человека в зависимость от своего детища, от техники, избыток этой техники становятся новой проблемой. И непонятно, как ее решать, потому что, с одной стороны, ее уже нельзя решить с помощью той же техники, ведь мы будем только умножать свою зависимость. С другой стороны, человек настолько уже спаян с техникой, настолько видоизменен с помощью нее, что вряд ли для него возможен путь назад.

12

№7

ТЕМА НОМЕРА

30 июля 2020

«Корпорации стали новым ядром постиндустриального общества» Тихон СЫСОЕВ В последние годы на Западе крупные корпорации принимают на себя миссию поставщиков новых глобальных идей, способных преобразить всю нашу жизнь. Зачастую, как в случае, например, с соцсетями, это бизнес-идея с масштабными социокультурными последствиями. Но такие мировые гиганты, как Facebook, SpaceX, Google, Unilever или Apple, уже идут дальше и позиционируют себя не просто как компании, но организации с особой миссией для человечества. О том, почему это произошло, мы поговорили с Иваном КАМЕНЕВЫМ, кандидатом экономических наук, научным сотрудником Федерального исследовательского центра «Информатика и управление» РАН.

— На ваш взгляд, каков потенциал корпоративной культуры генерировать идеологию, востребованную обществом?

— Корпоративная культура и идеология тесно связаны. Более того, именно корпорации сегодня на Западе являются новыми поставщиками идеологии, вернее — идеологий. Связано это с тем, что корпорации как особенно крупные организации возникают именно как рациональный, целенаправленный акт коллектива, который не может существовать без какой-то рамки, набора ценностей, обеспечивающего идентичность. Эта особенность корпорации объясняется в современной науке через два концептуальных подхода: корпоративное гражданство (работа в крупной компании идентична национальному гражданству) и теория стейкхолдеров (крупная компания не может игнорировать общественное мнение). Крупным корпорациям свойственно два ключевых момента: публичность и участие. Теория стейкхолдеров делает больший акцент на публичность, а теория корпоративного гражданства — на участие. Начнем с публичности (социологический термин, который не следует путать с экономическим, где публичная компания та, что торгуется на бирже. — «Культура»). Оказалось, что крупная организация не может рассматриваться в отрыве от интересов всего общества, что она не автономна и не может просто так фокусироваться только на своей прибыли. Она как крупная организация должна ориентироваться и на широкий общественный интерес.

— Можете привести пример?

— Предположим, Сбербанк примет решение сменить технологии, используемые при проведении транзакций. И для того, чтобы централизованно и быстро это сделать, он на неделю закрывает все офисы. Может он это сделать как частная организация? Вполне. Но что произойдет со страной, если Сбербанк закроет на неделю все офисы? Вы без труда назовете десятки других бизнесов по всему миру, чья работа системно значима. Публичная корпорация не может себе позволить паузу в работе, даже если это целе-

сообразно с внутренней точки зрения. И таких ограничений на свободу принятия решений публичными корпорациями бесконечно много. Именно поэтому и возник новый тезис: крупная корпорация своими действиями создает публичные последствия, а это с точки зрения теории права уже заставляет нас смотреть на нее как на публичное образование. Масштаб корпорации делает ее публичной, а вместе с тем делает публичной и форму ее собственности. Следовательно, она не имеет права принимать решения так, будто бы она частная лавочка.

— Получается, роль крупных корпораций в обществе существенно выросла?

— Их значимость, безусловно, огромна, однако на самом деле усиливается здесь, скорее, роль государства, потому что перед ним возникает задача контроля над деятельностью этих корпораций. Но если до второй половины XX века мы видели в этом коррупцию и нежелательное вмешательство в рынок, то сейчас появилось понимание: если государство игнорирует эту свою функцию, то публичные действия корпораций способны разрушить все общество. То есть государство теперь получило от общества дополнительный мандат на вмешательство в корпоративную политику. Правда, речь идет не о контроле со стороны всемогущего государства, перед которым корпорация должна преклониться в безмолвии, а о постоянной гармонизации интересов путем переговоров в независимом суде.

— Как корпорации формируют свою «идеологическую повестку», пытаются понять, в чем состоит общественный интерес?

— Здесь мы должны вновь обратиться к теории стейкхолдеров, которая говорит о том, что политика корпораций есть равнодействующая от заинтересованных сторон. Это и есть дословный перевод слова «стейкхолдеры». Соответственно, когда корпорация рассматривает любой вопрос, она не следует простой логике максимизации прибыли прямо сейчас: если будет принято неодобряемое стейкхолдерами решение, то она потеряет репутацию, а за ней и прибыль. Она всегда пытается согласовать интересы разных сторон. И здесь более организованные группы влияют на решение корпораций сильнее, чем слабые и неорганизованные, мало заинтересованные в проблеме.

Это приводит к тому, что, во-первых, возникают так называемые «решающие меньшинства» — небольшие, но хорошо организованные группы, которые начинают успешно навязывать корпорациям свою повестку. Больших успехов добились, например, гей-сообщество или «зеленые». Во-вторых, корпоративная политика становится динамичной, потому что внимание общества может быть приковано к разным проблемам. И если какая-то проблема выходит на первый план, то в ее решение включаются новые социальные группы, предъявляющие корпорациям все новые требования. Хороший пример здесь — это Facebook, которой каждый год приходится отвечать на все новые обвинения в свой адрес. То соцсеть недостаточно борется с hate speech (разжиганием ненависти), то не уделяет должного внимания иностранным троллям, то недостаточно защищает права своих работниц-женщин, то не уделяет должного внимания жиз-

ческие отношения работника с работодателем. Если моя компания делает что-то, что мне не нравится, то я должен заявить об этом, повлиять на принятие решений в компании. Если же меня не слышат или мое мнение не рассматривается как значимое, то передо мной встает выбор: либо признать это общее решение, либо покинуть организацию. И даже корпорации с сильной культурой и консолидированной идеологией, как, например, Google, этому подвержены. Например, в 2018 году корпорация лишилась ряда крупных специалистов, недовольных сотрудничеством своего работодателя с Пентагоном в деле разработки военного искусственного интеллекта и беспилотников. В 2019 году многие ушли из-за проектов корпорации по ужесточению тайм-менеджмента, потенциально нарушающих конфиденциальность. И такие скандалы возникают каждый год, но указывают не на «кризис» корпорации, а, наоборот, на сильную корпоративную культуру. Сотрудники, для которых принятая корпорацией позиция оказывается «слишком радикальной» или, наоборот, «недостаточно решительной», уходят, потому что чувствуют свою личную ответственность за принятое решение. Руководство корпорации не может удержать всех, но, как правило, избегает крайностей, чтобы сохранить ядро коллектива.

Сегодня не государство, а корпоративное многообразие создает сложную палитру идеологий и практик, однако государство должно выступать в качестве арбитра ням чернокожего населения. Общественный запрос меняется каждый год, заставляя корпорацию постоянно корректировать свою политику и идеологию. Группы, которые не имеют возможности организоваться и выразить свое мнение, выпадают из процесса принятия решений, даже если это очень важные группы с точки зрения простой логики бизнеса. В результате политика компаний и их культура складываются как баланс интересов разных заинтересованных сторон. Есть внешние заинтересованные стороны, а есть внутренние стейкхолдеры, которые присутствуют в компании всегда. И как раз для описания внутренних заинтересованных лиц и возникает теория корпоративного гражданства. Она переносит на корпорацию уже давно существующие в политологии теории гражданства.

— Попытка описать людей, работающих в корпорации, как тех, кто является частью некоторой специфической нации?

— Когда мы говорим про политическую нацию, то имеем в виду общность людей, которые видят свою историческую связь с государством, в котором живут. Та же самая концепция переносится на коммерческую корпорацию, где отношения между людьми совсем иные, чем класси-

— Есть некоторый консенсус относительно того, что эпоха «больших идеологий» прошла и эта «идеологическая пустота» будет заполняться за счет тех идей, которые создают сегодня корпорации.

— Мы действительно часто говорим сегодня о том, что время больших идеологий закончилось, но именно вместе с концом индустриального общества. Представление о том, что есть какие-то консерваторы, либералы и социалисты, — это черта индустриального общества, ушедшего в прошлое. И, как нам уже довольно убедительно объяснил социолог и философ Элвин Тоффлер, на смену массовому индустриальному обществу приходит демассификация, то есть отказ от больших массовых идентичностей, и принятие того, что идеологий может быть намного больше и что это, в общем-то, более естественно для человека. В новом постиндустриальном обществе нет больше массовых идеологий, массового производства, массовой культуры. Все распадается на более локальные центры. Лучший тому пример — Facebook и теория социальных пузырей, где оказывается, что, казалось бы, площадка одна, но поляризация внутри нее чрезвычайно сильна. То же происходит и с языком массовой культуры — он становится все более специальным, уникальным, впитывая в себя специфику не только национальной культуры, но и регио-

ТЕМА НОМЕРА нальной. Элвин Тоффлер из этого, кстати, выводил торжество демократии, хотя происходящее сегодня больше похоже на демассификацию и демократии тоже в сторону многообразных гибридных режимов.

— А мы можем вдобавок к этому вывести еще и торжество корпораций?

— В каком-то смысле да, потому что демассификация означает, что разные конкурирующие общества — особенно корпорации — становятся новым ядром постиндустриального общества. И что самое интересное — мы до сих пор по инерции пытаемся в этом торжестве корпораций разглядеть антиутопию прошлого века, в котором миром управляют вступившие в сговор корпорации. Но это ошибка. Массовой корпоративной культуры нет. Все наоборот: мы видим конкурирующие между собой корпорации и их локальные идеологии.

№7

«Основная беда человечества — потеря энергии желания» Алексей КОЛЕНСКИЙ Что такое идеи? Почему они «овладевают» нами? «Культура» искала ответ на вопрос с философом и писателем Александром Секацким.

— Итак, в чем отличие идеи от мысли?

— Набор ценностей, объединенный в идеологию, распадается на три уровня. Первый уровень — его называют теоретико-концептуальным — содержит в себе представление о том, как устроен мир — в прошлом, настоящем и будущем. Второй — программно-политический — содержит программу действий по преобразованию общества. И третий уровень — актуализированный — говорит о том, как надо жить конкретному человеку. У любой идеологии есть все эти три уровня. Однако главное отличие религии от идеологии политической или корпоративной заключается в том, что именно теоретико-концептуальная часть в ней доминирует. В то время как у политических идеологий доминирует программно-политический уровень, а в жизни отдельного человека — актуализированный. То есть главное в религии не обряды, хотя они, конечно, очень важны, а те смыслы, которые раскрываются на теоретико-концептуальном уровне. Религия всегда замахивается на концептуальное объяснение всего мира.

— Идеям бывает уютно в философском трактате, в академической дискуссии, они посещают нас во время размышлений, и мы отличаем их от просто мыслей, пожалуй, не из-за какой-то особой продуманности, а из-за побуждения к действию. Если тебе пришла в голову идея, ее хочется по крайней мере высказать, а иногда — воплотить в экзистенциальный выбор или в политическую программу. Так случается тогда, когда идея продумана и внутренне авторизована, причем ее действительный первоисточник не так уж и важен. Другое дело, что идеи, которые «носятся в воздухе», не рассчитаны на мое или чье-то обдумывание, они сразу даны как императивы. И приходится иногда удивляться: почему же они такие странные, нелепые, непродуманные? Ведь столько идей продумано, обосновано, если угодно, выстрадано, а владеют нами именно эти, неизвестно откуда выхваченные. И даже если они лично тобой не владеют, все равно лично тебе с ними приходится считаться. Не будем забывать, что в большинстве случаев людьми (имеем ли мы в виду «народные массы» в марксистском смысле или атомарных индивидов) владеют вовсе не идеи, а интересы, а еще чаще просто инерция. Идеи врываются в мир и стремительно меняют его, но прийти они и вправду могут откуда угодно: из физики, из музыки, из опыта странствий, кажется, даже из случайной мутации высказываний, на роль идей никак не претендовавших. Они, разумеется, приходят и из философии, но, кажется, даже сам философ не может предугадать, что именно из его выкладок окажет преобразующее воздействие. В знаковой работе Жиля Делеза и Феликса Гваттари «Анти-Эдип» фоновый уровень в обществе составляет так называемое желающее производство, то есть процесс, при котором производятся желания и микрожелания. Самое удивительное, что об этих желаниях нельзя определенно сказать, чьими именно желаниями они являются. Они, конечно, могут быть присвоены, но если присвоения не происходит, они все равно производятся и, если угодно, сами себя хотят (желают). Для нас, соответственно, важны две вещи. Во-первых, овладеваю-

— Да. При этом этот уровень тоже есть, например, в партиях, но он сформулирован намного слабее. Но что самое интересное — корпорации сегодня тоже пытаются замахнуться на этот уровень. Например, формулируя в миссии компании представления о том, какую роль в жизни общества (программнополитический уровень) и построении его будущего (теоретико-концептуальный уровень) она играет. И чем крупнее корпорация, тем, разумеется, сильнее ее теоретико-концептуальный уровень. Можно вспомнить, например, Илона Маска и его SpaceX. Это, конечно, радикальный пример, так как Маск с самого начала позиционировал себя как визионера в большей степени, чем предпринимателя. Однако этот радикализм полностью поддержан рынком. Капитализация Tesla обогнала все остальные автомобильные компании, невзирая на объемы производства и прибыли. Люди просто верят в ту картину мира, которую продвигает Илон Маск: мира, оставившего позади технологии XX века, будь то наличные деньги, бензиновые автомобили или ракеты «Союз». В противоположность радикальным экологистам имени Греты Тунберг, выступающим за отказ от современных технологий, Маск постулирует торжество прогресса и способность новых технологий решить все проблемы человечества, даже трагедию смерти. Именно в этом сила его корпоративной идеологии.

— Но зачем корпорациям вообще замахиваться на религиозный уровень?

— Благодаря работе на этом теоретико-концептуальном уровне крупные корпорации начинают конкурировать и с политическими организациями, и с религией и усиливают связь своих работников с корпорациями, создают для них более сильную идентичность — то самое гражданство, о котором мы уже говорили выше. Так, корпорации превращаются в носителей светской религии. Разумеется, это явление возникло не сегодня: можно вспомнить, например, Киплинга и его «Бремя белых», как хорошее объяснение идеологии колониализма. Ведь он, по сути, обосновал идеологию британских крупных колониальных корпораций. Просто в XX веке эти корпоративные идеологии оказались подавлены массовыми политическими идеологиями, а переход к постиндустриальному обществу их «освободил».

13

Александр Секацкий:

— Не приобретает ли корпоративная культура сегодня некие религиозные черты?

— Это, собственно, еще называют космологией.

30 июля 2020

щие массами идеи, это, так сказать, большие одержимости, против которых Делез и Гваттари решительно выступают, рассматривая их как проявления паранойи (согласно авторам, шизофрения замечательна и может вдохновлять, а вот паранойя крайне опасна). А во-вторых, сегодня мы фиксируем резкое падение желающего производства. Как будто основная беда сегодняшнего общества — потеря энергии желания, что еще более увеличивает странность и даже абсурдность тех идей, которые все еще остаются на плаву.

— Не будет ли первой повесткой значимой мысли нового века ревизия: что нас довело до кризиса желаний?

— Действительно, вот в чем вопрос. Ведь сказано было: по плодам их познаете их. И если мы отбросим изощренность, дискурсивную доказательность, которая важна для трактата, но не слишком значима для той среды, в которую идеи проникают как идеи, как одержимости, то именно плоды, именно следствия станут важнейшей характеристикой владеющих нами идей. Вспомним принципы первоначального христианства и, мягко говоря, скептическое отношение к ним греческой философии, но эти принципы воистину преобразовали мир, изменив его до неузнаваемости, против них не устояли ни Римская империя, ни греческая философия. Или идеи марксизма в своей горячей стадии — каковы были их плоды? Я хату покинул, пошел воевать, Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать... Мировая революция была воистину на повестке дня, и, кажется, потребовались все совокупные усилия капитализма и капитала, чтобы не допустить ее. Это разительный контраст с событиями вчерашнего и сегодняшнего дня. Вот, казалось бы, набирает силу экологическое неоязычество, пикетируют все энергетические объекты в Европе, выпускают на волю кроликов из клеток, стремительно отступают пластиковые бутылки. Кто сможет остановить Грету Тун-

берг и ее воинство? Ведь это выбор поколения! Однако не потребовалось ни репрессий, ни тем более оружия, прозвучал всего лишь чуть ли не ежегодный сигнал тревоги, в данном случае «коронавирус на горизонте!» — и все воинство тут же попряталось в убежище, бросилось в подполье и там законопослушно сидело и дрожало все это время... Можно представить себе, каким громогласным хохотом встретили бы такой маневр сподвижники идей всех предшествующих поколений! И последующая невротическая компенсация в виде коллективного покаяния за всю белую расу, думаю, мало что в этом может изменить. Меня интересует вопрос: а вышел ли кто-нибудь с честью или хотя бы с минимальными потерями для репутации из этой ситуации законопослушного сидения в норках? Ведь тот факт, что эта глобальная самоизоляция была принята так легко, подталкивает еще и к следующему предположению. Современный человек, прошедший через пробирки социальной инженерии, уже обрел в качестве естественной установки представление о том, что другой, ближний — это опасность, а контактное проживание есть зло, которое необходимо минимизировать.

— И какие это последствия для нас несет? Вероятность больших идей стремится к нулю?

— В микромасштабе мы и вправду можем демонстрировать удивительный разброс желаний, хотений и предпочтений. Но действенные и действующие идеи ориентированы по другим силовым линиям. Страх контактного проживания — это диагноз целого общества, диагноз, известный под многими именами: социопатия, аутизм, фетишизм факта. В сущности, аурой аутизма в той или иной мере проникнуто все современное гражданское общество. Другой человек для нас — источник непредсказуемого поведения, а это двоякая опасность, поскольку, возможно, и тебе придется свернуть с наезженной колеи, и сделать не то, что ты обычно делаешь, и поступить не так, как обычно поступаешь, что ведет к фрустрации и тревоге. В сущности, для любого человека существует то, что Хэролд Блум назвал «anxiety of influence», «страх влияния», не говоря уже о том, что всякий настоящий творец, согласно Блуму, рождается, преодолевая страх влияния. Для обычного субъекта, относящегося к разряду просто людей, этот дискомфорт щедро компенсируется открытостью и полнотой бытия, но таких людей, избежавших влияния современной социальной инженерии, становится все меньше.

14

№7

ТЕМА НОМЕРА

30 июля 2020

«У старых левых и правых не оказалось идей для будущего» Максим ХОДЫКИН

— Возникающие сегодня многочисленные движения и идеологические направления, казалось бы, ничего не объединяет. Однако специалисты подчеркивают, что все они имеют общую основу.

— И новые правые, и новые левые, и русский сталинизм современный, и BLM (BlackLivesMatter — с англ. «Жизни чернокожих важны») — это все разные манифестации антиэлитистских настроений. У них общий противник — это современные правящие элиты. У совершенно разных Путина и Макрона есть общий противник — глобальный антиэлитизм. С точки зрения глобальных антиэлитных движений, какую бы они форму ни принимали, Путин и Макрон — это старая элита, которая не пускает наверх новых людей. При том, что те же Макрон и Путин — сами начали и отчасти продолжают как антиэлитисты: один победил, бросив вызов старой партийно-бюрократической системе Франции, другой постоянно борется с несправедливым мировым порядком, за которым стоит западная элита. Но для новых поколений протестующих классический белый мужчина, сделавший карьеру на государственной службе, — элита в принципе.

— Откуда взялся новый антиэлитизм?

— До начала 90-х господствовал взгляд, который состоял в том, что достичь всеобщего благополучия препятствуют, в частности, холодная война, гонка вооружений и раскол мира на два лагеря. Это было основное препятствие, оно исчезло в 90-е. Падение советского лагеря, конец противостояния, которое грозило глобальной катастрофой, совпали с волной глобального экономического роста. Это был довольно праздничный период в истории человечества, степень доверия между людьми и элитами была очень высокой, потому что сложилось впечатление, что элиты все сделали правильно. Потом доверие начало таять. Во-первых, исчерпалась волна оптимизма, когда люди ожидают, что все время будет лучше. Но все время лучше быть не может, ресурс любого роста не бесконечен. Состоялся некий глобальный праздник свободы и благосостояния, а потом вы переходите к рутине. Кризис 2008 года принес разочарование многим, в том числе и в России. Далее, мультикультурализм на Западе, который старые элиты пытались сделать частью этого глобального праздника, показал свои другие стороны. Стало понятно, что общество не может так быстро переварить новоприбывших, начинаются разговоры, что они чужие. Это не только бытовой расизм, в этом есть антиэлитский оттенок, потому что элиты говорили, что это прекрасно, когда общество становится разнообразнее. Заодно появились вопросы по по-

ФОТО: СЕРГЕЙ ФАДЕИЧЕВ/ТАСС

Кто такие новые правые и левые, почему они часто действуют заодно, ставят ли какие-то цели, кроме смены прежней элиты, — в интервью газете «Культура» рассказал известный политолог Александр БАУНОВ.

воду объединения Европы. Выяснилось, что народы бывшей коммунистической Европы не просто освобождены, а находятся с освободителями из Западной Европы в одном политико-экономическом союзе, причем с ними надо делиться рабочими местами. Поляки-литовцы-румыны оказались рядом, они делают жилье менее доступным, более дорогим и вообще, почему они на равных правах работают со мной в моей стране?

— Каков сегодня электорат новых правых и насколько изменилась социальная структура и основа их сторонников с конца 90-х?

— Новые правые не похожи на классических европейских правых. Во-первых, религии в их программе стало значительно меньше, а семейный социальный консерватизм для новых правых не так важен. Они не антисемиты, антисемитизм среди них изжит, это хорошо видно на примере Франции. Если ЖанМари Ле Пен, основатель Национального фронта и отец Марин Ле Пен, достаточно часто позволял себе намеки по поводу, кто рулит капиталом и вообще всем миром из-за кулис, то его родная дочь и преемница исключила отца из им же основанной партии за это. Если старые правые в ХХ веке искали чужих в собственной среде, то новые правые ищут их в приезжих, мигрантах. У всех в программе, от Финляндии до Испании, один общий пункт — антимигрантский. И обоснован он не расово или этнически, а ценностно. То есть новые правые понимают, что современным европейцам не очень прилично говорить на языке расы или этнического национализма. Они говорят, мы не защищаем наш этнос или расу, мы защищаем наш набор ценностей, и это либеральные ценности. Те люди, которых называют иногда фашистами, в каком-то смысле апеллируют к либеральным ценностям, это хорошо видно по новым правым Голландии. Они говорят, что приезжие, с гораздо более консервативным религиозным сознанием, с плохим пониманием, что такое свобода женщин или свобода сексуального выбора, представляют угрозу нашей европейской цивилизации.

— Поразительным образом на их фоне радикалами выглядят некоторые новые левые...

— Это все равно довольно ручной радикализм. Смотрите, что произошло в Греции. Там к власти пришли новые левые, марксистская партия. Это люди, которые всю предшествующую жизнь зани-

мались профессиональным политическим протестом, причем очень бурным. Они кидали в американское посольство, в лучшем случае, пакеты с краской, в худшем — что-нибудь горючее. Они сносили памятник Трумэну, писали всякие лозунги, устраивали драки с полицией на Первомай. Вот эти люди пришли к власти, ну и что? Министр финансов ездил на мотоцикле, они отказались клясться на Библии и пожали руку архиепископу Афинскому, а не поцеловали. Побунтовали против Брюсселя, против Германии. А потом выяснилось, что их платежный баланс без немецкой, без европейской помощи все равно не сходится, прощать долг им никто не будет, а зарплаты и пенсии надо платить, и они превратились в достаточно респектабельное правительство.

— Сегодня разницу на практике между левыми и правыми зачастую заметить сложно. Можно ли сказать, что мы ушли от поляризации этих двух идеологий, которая в прошлом веке была «мотором развития» общества?

— В 50-е, 60-е, 70-е годы избиратель довольно четко видел в Германии, чем отличаются социал-демократы от христианских демократов, в Англии — лейбористы от консерваторов, во Франции — «голлисты» от социалистов, понимал разницу. Она была и в отношениях с советским блоком, и в политике поддержки промышленности, был набор довольно четких социальных политик и довольно ясные внешнеполитические шаги. А потом эта разница стала утрачиваться. В Германии прекрасный пример с большими коалициями, когда один раз создается коалиция из двух главных соперников — социал-демократов и христианских демократов, потом второй, а потом это чуть ли не норма жизни. Но какая тогда разница — голосовать за христианских демократов или социалдемократов, если потом они образуют одно правительство? Сейчас есть спрос на более четкие партийные позиции. Крах классической партийной системы связан с тем, что избиратель хочет больше ясности, избиратель больше поляризован. Отсюда, с одной стороны, в Германии успехи левых, с другой — правой «Альтернативы для Германии». В Испании после диктатуры не было почти полвека крайне правых партий, теперь там есть партия «Голос» (Vox). Избиратель перестал стесняться требовать более ярких и четких позиций.

— Можно ли сказать, что классические партии с обширными и сложными программами уходят с политического поля?

— Сейчас партии, которые раньше болтались по краям политического спектра, зашли в поле бывшего мейнстрима. А мейнстрим местами вообще испарился. В Греции, например, исчезла полностью социалистическая партия ПАСОК, которая правила почти 30 лет. Во Франции Соцпартия была великая, последний президент из нее был совсем недавно — Олланд, но он настолько оказался невнятным, что после него фактически рухнула Социалистическая партия. Выборы выиграл человек, который не явля-

ется ни социалистом, ни консерватором, — Макрон. И он придумал себе новую партию — не правую и не левую. В Америке мы тоже видим такой партийный кризис. Вот в Демократической партии нашли Байдена, который объединил всех на платформе «выгоним вместе Трампа, и я уйду». А так Демократическая партия расколота на старую партийную элиту и местную версию новых левых внутри Демпартии. Есть новое поколение молодых демократов, которое ставит вопросы, которые раньше внутри американского демократического мира не ставились. А почему, собственно, у нас нет всеобщего здравоохранения, это же вполне совместимо с капитализмом и свободой? Вот в Германии, Англии есть, а почему в Америке нет? Почему нет бесплатного высшего образования? В Европе есть, и она при этом совершенно не коммунистическая.

— Кризис старых партий стал причиной того, что на политический олимп в западных странах стали восходить «бывшие маргиналы»? Это и про Трампа, и про Джонсона с Ле Пен.

— Это может означать отсутствие у старых партий идей для будущего. Также большое влияние на политику оказал интернет. Победа новых правых и новых левых, крах старых партий, все это во многом держится на Сети. Раньше все-таки между политиком и массовым избирателем стояла интеллигентская прослойка, вот газета «Культура», или «Нью-Йорк таймс», или ВВС, где сидели редакторы, которые решали, как именно политик через них будет общаться с избирателем. Этот посредник контролировался, скажем так, образованным средним классом. Сегодня избирателю не нужны для обратной связи ни редакция газеты, ни даже депутат, потому что в новом мире есть возможность прямой связи. В каком-то смысле это возвращение в античность, когда все граждане могут высказаться напрямую и будут услышаны. Интернет скоростной, общедоступный, широкополосный, потом спутниковый, он создал глобальную Агору. Обама был первым, кто сделал акцент на кампании в соцсетях больше, чем на телевидении. Трамп, собственно, только развил эту технологию, обратился к избирателю с другими лозунгами, но тоже без посредников. Не мимо прессы, а даже против прессы, которая его не любит. Почти все журналисты были против Трампа, и что? Если бы не было эпидемии, он бы мог легко выиграть выборы второй раз. Даже сейчас вопрос не закрыт. Но тут возник некий антиэлитизм второго уровня. Не успели Трамп, Макрон и Джонсон покрасоваться на вершине антиэлитных волн, против них выходит какая-то следующая генерация людей, связанных, например, с новой этикой, или с BLM, или «желтые жилеты», для которых и те, и другие — представители какого-то старого мира и старого языка. Связано это, мне кажется, с тем, что люди стали жить дольше и здоровее, увеличился возраст политической активности. Старое поколение уходит медленно, а новое уже требует власти и ресурсов.

ТЕМА НОМЕРА

№7

30 июля 2020

15

«Нельзя сказать, что переход в ислам — это массовое явление» Евгений ДОБРОВ

насильственному обращению в ислам, но это, скорее, эксцессы.

Сегодня все чаще раздаются голоса, объявляющие ислам новым идеологическим ответом на глобализацию. Он видится многим альтернативой мультикультурализму и размыванию национальной идентичности. Какова идеология мусульманского мира сегодня? Об этом мы поговорили с Марианной БАКОНИНОЙ, старшим научным сотрудником Российского института стратегических исследований (РИСИ).

— Сегодняшние примеры жестокости под маркой ислама — тоже эксцессы? Или все же радикализм вписывается в исламскую идеологию?

— Ислам, при всем многообразии течений, представляется идеологией, объединяющей все страны и регионы с преобладающим мусульманским населением. Насколько «конкурентоспособна» эта идеология?

— Исламский мир уже смог выстоять под натиском глобализации, дал отпор вестернизации, сохранив во многом традиционный образ и облик жизни. Символом этого «протеста» стало массовое возвращение хиджаба. Поэтому мы можем говорить об аутентичности этого мира, который движется в рамках своей особенной идеологической траектории.

— Но насколько эта идеология пластична, если не сказать «конформна», для территорий, традиционно связанных с исламом?

— Ислам чрезвычайно пластичен, если речь идет не о салафитских радикальных учениях. В сравнении с другими религиями он представляется куда более простым. Простые установления, предписания: чтобы быть хорошим мусульманином, ты должен делать то-то и то-то. Суфизм, например, возник уже как реакция: как раз из-за того, что есть натуры, которым такой приземленности было мало, которые искали непосредственной встречи с Богом. Исламизация того пространства, которое мы называем исламским миром, была постепенной. Процесс занял примерно 300 лет, если говорить о первой волне мусульманских завоеваний. Причины перехода в ислам чаще всего были обусловлены экономикой или личной карьерой — моментами, далекими от духовности. Охота ли платить лишний налог? А если ты иноверец, то платить обязан. Сам Мухаммад сначала не считал себя основателем нового вероучения. Для него это был вопрос веры в единого Бога, которая во многом совпадала с иудаизмом и христианством. Он считал, что очистил ее от поздних наслоений. Тем не менее оказался совершенно уникальной личностью — не только создателем принципиально нового вероучения, но и основателем новой общины, нового государства. И с этим связана специфика ислама, его противоречия и их баланс.

— Как мы можем объяснить противоречия ислама, его красоту и при этом агрессию, его поэтичность и прагматичность?

— Коран сегодня мало кто читает, хотя книга великая — не менее великая, чем Библия. Я советую начинать ее с конца, потому что составлялась она по формальному признаку. В конце мы нахо-

дим самые ранние суры: суры эпохи озарения, эпохи осознания Мухаммадом своей пророческой миссии. И они безумно красивы: «Приблизился час, и раскололся месяц...» Представьте себе аравийскую пустыню, с ее низким небом. Арабы сидят у костра, слышат эти бессмертные строки, и им кажется, что эта луна уже раскалывается пополам. Чистая поэзия! А потом суры становятся более прагматичными и политизированными. В Коране присутствуют бытовые решения, а вместе с ними и военные, и политические, и торговые, ведь Мухаммад становится главой общины. После смерти Абу-Талиба, дяди Мухаммада, последнего стали сильно притеснять. Положение мусульманской общины в Мекке осложняется. Их отовсюду гнали, относились с недоверием. Тогда мединские арабы приглашают Мухаммада к себе. Он становится третейским судьей и в этом смысле главой общины. По договоренности он должен был разрешать конфликты не только между мусульманами. Здесь мы находим точку преломления: его позиция принципиально меняется. Теперь он лидер, и тут мы подходим к такому элементу исламского вероучения, как джихад, который сейчас всех очень тревожит, потому что лозунги джихада используют радикальные организации.

только ради добычи, но во имя самого Аллаха. Джихад в переводе означает «усилие». У ислама существует пять столпов: шахада, намаз, закят, рамадан, хадж. Джихад иногда называют шестым столпом ислама, хотя он не считается обязанностью каждого мусульманина. Джихад становится элементом вероучения, когда Мухаммад начинает совершать набеги на мекканские караваны. Поначалу ему сопутствовала невероятная удача, и меньшими силами он разбивал сильнейшие отряды мекканцев. Тут уж все уверовали, что Бог на стороне победителя. Идея помощи свыше, если вероучение верно, была понятной и сохранилась в качестве идеологической основы современного исламского мира. Победы Мухаммада увеличивали его влияние: ислам принимало все большее количество аравийских племен и поселений. В результате мекканцы осознали, что находятся в одиночестве. Одним из важных источников доходов для Мекки были паломники. Жители переживали, что с появлением единого Бога со святилищами будет покончено, и доходы исчезнут. Но Мухаммад объявил Каабу домом Аллаха, главной святыней ислама, возведенной Авраамом на том месте, где был рожден Адам. И когда они поняли, что паломничество не прекратится, то согласились сдаться. Это именно тот момент, после которого ислам можно называть миролюбивой религией, ведь Мухаммад — еще до всякого гуманизма — проявил искреннюю сердечность к своим врагам. Он прощает большинство из них, людей, которые оскорбляли его лично, и не устраивает резню в Мекке. Кое-кто из соратников говорил, что такая мягкотелость его до добра не доведет. Но в итоге она как раз и довела до добра, ведь мекканцы начали стремительно обращаться в ислам, и он стал распространяться за пределы Аравии.

— И каким же был изначальный, так сказать, джихад?

— Но Мухаммад, как известно, жил недолго. Сохраняет ли свой облик идеология после его смерти?

— При жизни Мухаммада, а это, напомню, VII век нашей эры, Аравия находилась на том этапе социально-экономического развития, которому свойственна набеговая экономика. Мухаммад придает набегу религиозно-духовный смысл: ты идешь на это благое дело не

— Мусульмане в ходе первых завоеваний, по примеру Мухаммада, который хорошо обошелся с Меккой, были достаточно гуманны. Единственное ограничение, которое накладывалось на иноверца, это выплата налога джизьи: налога на право верить. Были кампании по

— Сегодняшние примеры — следствие салафизма. На каждом этапе, особенно в трудные исторические времена, мусульманские богословы пытались найти ответ: почему Аллах отвернулся от своего народа, что не так? Так зародился салафизм, который сейчас активно используют в исламистской политической литературе, но в принципе «салафа» — это благочестивые предки, а салафизм — призыв очистить ислам от позднейших наслоений и вернуться к вере предков. Практически весь политический ислам сейчас, за исключением иранского шиизма, — разновидности салафизма. Причем в самом радикальном изводе, как Исламское государство (запрещено в России. — «Культура»), они хотят вернуться не только к «эталону веры», но к образу жизни благочестивых предков. В Золотой век. Поэтому у них рабство, казни, причем все эти зверства игиловские они четко аргументируют, на каждое зверство приводят ссылку на суру Корана или хадис, рассказ из жизни пророка. И многие люди ведутся: «А может, хорошо иметь рабов?»

— То есть ИГИЛ занимается своеобразным косплеем — фанатичной реконструкцией Золотого века. Но кто адресат этой реконструкции?

— На пропаганду ИГ великолепно клюет маргинализированная публика, люмпены больших городов, оторванные от корней, не имеющие перспектив и будущего. А если говорить о рекрутах, которые из Европы бегут, — это далеко не всегда бедняки из трущоб, иногда дети из благополучных семей, которые в европейском обществе не нашли места. Они хотят справедливости: справедливость для нас, братья — мы, а все остальные — нет, мы должны с ними бороться, а может, даже уничтожать. Как раз религиозное и этническое разнообразие Ближнего Востока сейчас под угрозой из-за появления салафитских течений.

— Ислам сегодня далеко вышел за пределы своих исторических территорий. В ислам стало переходить и местное западное население, которое было когда-то христианским, а сегодня стало светским. В чем культурная привлекательность ислама?

— Нельзя сказать, что это массовое явление. Да, кто-то из европейцев переходит в ислам в поисках истины, как Роже Гароди, известный французский философ, но по большому счету ислам в том виде, в котором он нас пугает, как радикальное и суровое учение, требует от своего адепта довольно большого количества ограничений и истовой веры, а на это далеко не каждый способен пойти. В России же многие девушки переходят в ислам из любовно-брачных соображений. На том же северо-западе страны есть небольшие городки, где девушка предпочтет выйти замуж за мусульманина, потому что он хороший семьянин и не пьет. То есть это не имеет отношения к самой религии.

№7

ТЕМА НОМЕРА

30 июля 2020

ФОТО: WU HONG/EPA/ТАСС

16

«Китай исторически был страной, открытой для новых идей» Тихон СЫСОЕВ За последние 40 лет Китай из отсталой аграрной страны превратился в сверхдержаву, способную оспорить могущество США. Но путь модернизации эта страна прошла по своему собственному, особенному пути, сохранив внутреннюю культурную идентичность древней цивилизации. О том, как устроена эта особенная китайская идеология, гармонично соединившая капитализм, социализм и китайскую идентичность, мы поговорили с Алексеем МАСЛОВЫМ, руководителем Школы востоковедения НИУ ВШЭ.

— Как можно охарактеризовать идеологическую модель, которая сложилась сегодня в Китае? Это «социализм с человеческим лицом», какое-то подобие НЭПа?

— В Китае есть очень сильная внутренняя идеология, и она сформулирована достаточно точно. Она называется «социализмом с китайскими характеристиками», и это не просто фигура речи. В этом названии есть два важных момента. Во-первых, это, конечно, сам социализм. Китай является абсолютно социально ориентированным государством, и в этом — его устойчивость. Есть определенные моральные договоренности между властью и народом, которые включают в себя, с одной стороны, ограничение определенных свобод со стороны властей, а с другой — выполнение ими же всех своих социальных обязательств. Это честный обмен взаимными

обязательствами и ограничениями, при которых основной контроль за средствами производства (и, строго говоря, за основными материальными активами) принадлежит государству, что и является социализмом почти в классическом виде. Во-вторых, «китайские характеристики» — определение, которое было введено для того, чтобы объяснить, почему китайский социализм не похож на тот, о котором писали классики марксизма. И как раз исторически обусловленные китайские характеристики высвечивают особенности внутренней организации китайского общества. Мы видим, например, что, с одной стороны, в Китае на низовом и среднем уровне есть довольно большая свобода предпринимательства и широкая частная собственность. Но есть и жесткий государственный контроль, который распространя-

ется на все уровни экономического и социального взаимодействия. Все это вписывается в еще более широкую идеологическую рамку — идею о том, что Китай возвращает себе национальное достоинство и тот статус, которым, как считается, страна обладала еще до прихода сюда европейского влияния в XIX веке. Этот лозунг «китайской мечты», пускай сформулированный достаточно аморфно и «эластично», хорошо воспринимается большинством населения страны. Он уточняется целым рядом идей, например, построение общества «сяокан» — среднезажиточного общества, искоренение бедности и, самое главное, снятие внутренних экономических противоречий. «Китайская мечта» встроена в глобальную идею возвращения национального достоинства: китаец грезит о том, как его страна благодаря внутренней стабильности расширит и свое международное влияние. И будет влиять, говоря еще одним китайским лозунгом, на «человечество единой судьбы».

— Здесь сразу хочется кое-что уточнить. Возможно, для России — это наследие холодной войны, но для нас есть четкая граница между капитализмом и социализмом, между свободным рынком и государственной экономикой. А в Китае это удивительным образом как-то соединилось.

— Во-первых, я думаю, Китай, в отличие от того, что мы о нем думаем, оказался очень недогматичной страной. Используя некие вполне догматичные формулировки («построение социализма», «ведущая роль КПК» и др.), он довольно свободно и гибко адаптировал

очень многие принципы к текущей ситуации. Это мы уверовали когда-то в то, о чем писали Маркс и Ленин, думая, что это и есть реальная и работающая концепция, в то время как Китай традиционно отталкивался от практики (вот еще один китайский лозунг: «Проверять истину фактами»). Он смотрел, что получается, что не получается, как система работает в разных исторических условиях, и в конце концов пришел именно к такой гибридной системе, в которой есть место и социализму, и капитализму. Но которая несводима ни к одной из этих характеристик. Мы должны четко понимать, что контроль за средствами производства, за банками, за недрами, за ресурсами остается в Китае в руках у государства, а не у крупных корпораций или отдельных группировок, как, например, в США. В то же время свободный рынок на низовом уровне не кажется китайцам капиталистическим поветрием — это часть их системы.

Демократичность китайского этноса — Существует общее представление о том, что китайская цивилизация непрерывна, что у нее есть многовековая преемственность, за счет которой ее основание, социальное и идеологическое, достаточно устойчиво. На ваш взгляд, насколько справедливо такое утверждение? Нельзя ли, например, все же зафиксировать определенные разрывы в поствоенном Китае, которые оспаривают этот тезис?

ТЕМА НОМЕРА — Китайская цивилизация действительно непрерывна. Естественно, многое за огромную историю менялось, однако если мы возьмем фундаментальные культурные основы, например, характер китайской письменности, то он, при некоторых трансформациях, оставался неизменным. К слову, письменный китайский язык тот же, что существовал и в первом тысячелетии до нашей эры. Но есть еще одна особенность, которая также стала составляющей китайской традиции: различные субстраты большого китайского этноса постоянно сливались и перемешивались с другими субстратами — например, с так называемыми «варварами», которые жили на севере и на юге Китая. Многие этнические группы постоянно вливались в этот большой китайский этнос, и то, что сегодня мы называем китайскими традициями, — это смесь культурного наследия десятков самых разных этнических групп, проживавших и проживающих в Китае. В сущности, китайская нация сумела принять в себя и аккумулировать практически все традиции и знания этих центральных и периферийных этнических групп, которые постепенно переплавлялись в этом гигантском плавильном котле. И в этом плане интересно, что для русского человека слово «китайский» — значит как «принадлежащий Китаю», но для самого китайца — это «все нации, все этносы, которые разделяют единую китайскую культуру». То есть страна исторически была очень «демократичной», открытой для нововведений, принимающей внутрь себя самые разные культуры и самые разные культурно-технологические достижения. Кроме того, нужно помнить, что Китай развивался так называемыми династийными циклами. Выглядит каждый этот цикл примерно следующим образом: сначала приходит новый правитель, который дает начало новой династии, и она успешно развивается, Китай расширяет свою сферу влияния и свою территорию, активно «кормит» периферийные территории. Потом наступают кризисные явления, возрастает коррупция, растет влияние местных элит, а при дворе к власти приходит очередная клика. Китай дробится на мелкие царства, происходят восстания, начинаются природные катаклизмы типа наводнений, засухи или налетов саранчи, рушится династия, и затем на ее место приходит новая. Китай пережил, таким образом, смену 13 династий. И даже переломные моменты новейшей истории, революцию 1911 года или революцию 1949 года, можно рассматривать как моменты того же самого циклического развития, при которых идет «смена небесного мандата» на правление, и нередко так самими китайцами и воспринимаются. В Китае нет той установки, которая есть, например, в России, что, дескать, до революции все было плохо, а потом стало хорошо. Наоборот, для них исторические переломы всегда включаются в общий цикл истории. И в этом плане все, что происходило в истории Китая, рассматривается с позитивным знаком, и все исторические персонажи являются положительными, поскольку они вплетены в непрерывность китайской истории. Хороший пример — Чан Кайши, который был президентом Китайской Республики, руководителем партии Гоминьдан и противостоял Мао Цзэдуну в 30–40-е годы, а потом создал свое правительство на Тайване. К нему, конечно, негативно

№7

относятся китайские историографы, но, с другой стороны, сегодня мы видим, что во многих книгах Чан Кайши тоже включен, например, в историю борьбы китайского народа с японцами в 1937–1945 годах, и это снимает очень важное психологическое противоречие в головах у китайцев. Они не стыдятся своей истории, не рассматривают ее как череду кровавых войн, проигрышей, поражений. Для китайца история очень ясна и понятна, и это, на мой взгляд, — еще одна важная китайская идеологема. Для них история — это всегда позитивный прецедент или как минимум высшая ценность, которая объединяет нацию.

— Если судить по западной истории, то здесь, как правило, урбанизация и индустриализация уничтожали старые локальные традиции, и вместе с этим порывали и с культурными паттернами прошлого. Когда началась урбанизация и индустриализация в Китае, наблюдалось ли что-то подобное?

— Начнем с того, что Китай оставался аграрной страной до 80-х годов XX века. Когда Дэн Сяопин начинал модернизацию в 1979 году, в Китае 20 процентов людей проживало в городах, а 80 процентов — в деревнях. Сейчас уже около 60 процентов населения страны стали горожанами, то есть Китай стал урбанизированной страной.

модернизирует и начинает отстаивать. Поэтому если информационная наполняемость китайской цивилизации и меняется, то ценностное ядро китайской культуры остается неизменным.

Использовать западное ради китайского — То есть и глобализация, и наступление корпоративной культуры — это пока что не угроза для китайской идентичности?

— В Китае такие разговоры шли и в 80-е, и в 90-е годы, когда в страну активно приходила западная культура. Однако если сравнивать с Россией, то в Китае сама перестройка пошла по иному пути. Дело в том, что российская перестройка 90-х годов изначально начиналась как вестернизация, как попытка стать похожими на некий западный образец. Эта была перестройка, ориентированная на западные идеалы, причем не столько реально существующие, сколько предполагаемые самими же россиянами. Китайская же перестройка начиналась, планировалась и проводилась исключительно как часть реализации национальной идеи с использованием некоторых западных инноваций и технологий: например, широкого внедрения интернета, включения Китая в глобальные процессы торговли и производственные цепочки, создание новых типов предприятий. Китай просто использовал все лучшее, что есть на Западе, отказываясь при этом перенимать его идеологический аппарат. Само китайское сознание в этом плане абсолютно открыто. Оно не боится новых технологий и инноваций. Не случайно в Китае можно без труда увидеть, как все старики ходят с гаджетами, сидят в социальных сетях, отправляют друг другу видео, фотографии, ведут микроблоги. Но все это делается не для того, чтобы стать похожими, например, на европейцев, а потому что это удобно и эффективно и устанавливает китайские идеалы социальной гармонии. Кстати сказать, такие прецеденты бывали в Китае и до этого. Например, в конце XIX века, когда в Китай пришли первые западные изобретения, был сформирован лозунг, который до сих пор остается актуальным: «Использовать западное ради китайского». И в этом плане, когда кто-то обвиняет китайцев в воровстве идей и технологий, то на самом деле он не осознает, что речь идет именно о реализации этого лозунга: если что-то работает на благо китайской цивилизации, надо это брать, но при этом сохранять свое культурное ядро. Поэтому никаких разговоров об утрате идентичности в Китае не было. Были другие разговоры. О том, насколько хороши те или иные ценности, например, насколько хорошо вести себя независимо от других членов семьи, как это показано в западных кинофильмах. Или правильно ли так активно стремиться к успешной карьере или насколько допустим индивидуализм в рамках большого китайского общества. Они велись и тогда, ведутся и сегодня, но само китайское общество пока вполне адекватно реагирует на глобализацию мнений и идей, не разрушаясь изнутри. Конечно, в чем-то оно стало жестче, стало более замкнуто-корпоративным,

Китайцы не стыдятся своей истории, не рассматривают ее как череду кровавых войн, проигрышей, поражений. Для них история — это всегда позитивный прецедент Конечно, изменился сам образ жизни, как и некоторые повседневные практики. Если раньше, например, приходилось бороться за соблюдение правила «одна семья — один ребенок», чтобы хоть немного сократить рождаемость, то сейчас за это уже бороться не нужно, потому что городская семья просто физически не успевает иметь больше двух детей, поскольку все работают, а с детьми должен кто-то сидеть. То есть какие-то локальные традиции меняются.

— А что не меняется?

— Самое главное — не изменились фундаментальные ценностные характеристики. Характерный пример: городская молодежь, которая всегда и во всех странах выступает как бунтовщики и сторонники резких перемен, в Китае ведет себя несколько иначе. Да, в 18–25 лет они требуют каких-то изменений, а потом внезапно годам к 30 становятся вполне себе консервативными. Они начинают говорить, что в Китае как минимум лучше, чем в других странах, и надо придерживаться основной государственной линии, что Китай выбрал успешную траекторию и не нужно ничего кардинально менять, надо просто следовать техническим инновациям. То есть сама китайская молодежь не выступает в качестве деструктурирующего субъекта по отношению к традициям, наоборот, она принимает их,

30 июля 2020

17

ориентированным на индивидуальную карьеру. Однако не стоит забывать, что одним из идеалов китайской традиции всегда являлся в том числе и карьерный чиновник. Если в России этого стыдились, то в Китае, наоборот, чиновник — это именно тот человек, который защищает интересы государства. Он честный, он отстаивает идеалы культуры и что в древности, что в современности должен оставаться именно таким. Он готов работать на благо общества ради самой идеи, но и не станет отказываться от вознаграждения.

— Насколько высок сегодня статус религии в китайском обществе? Оказывает ли она какое-то влияние на китайскую идеологию?

— Религия никогда не играла в Китае никакой структурообразующей роли, как, например, в Европе или, тем более, в России. И религиозные лидеры по своему статусу никогда не стояли выше императора или руководителя страны. Реальная китайская религия — это повседневная домашняя религия. Это домашние алтари, вера в духов предков, поклонение им и так далее. Я бы даже сказал, что в Китае, скорее, стоит говорить не о религии, а некоей народной традиции. Если же мы возьмем «большие религии» — конфуцианство, даосизм, буддизм, то они были частью либо монашеского сословия (в самом конфуцианстве монахов не было, но были служители храмов), либо устанавливали некие социальные нормативы поведения, но не более того. Поэтому сегодня даже вопроса не стоит о противоречии между государством и традиционными религиями. В Китае всегда все определяли именно государственные институты.

— Мы знаем, что с точки зрения цифровизации и применения цифровых технологий контроля Китай сегодня впереди всей планеты. И при этом само общество довольно спокойно воспринимает все эти технологии слежки. Это связано с присущим китайской идеологии акцентом на коллективность?

— Я думаю, что здесь работают патерналистские тенденции: если бы китайское население не доверяло властям, цифровому контролю был бы дан отпор. Но власть за последние, как минимум, 40 лет приучила китайцев к тому, что все реформы и нововведения делаются для их же блага. Это принцип «честной игры», налаженного диалога, который дает свой результат. Кроме того, не стоит забывать, что все инновации в сфере цифрового контроля вводятся здесь постепенно и с очень подробными объяснениями. Например, знаменитый «рейтинг социального доверия» начал вводиться еще в 2014 году. И в разных регионах он вводится по-разному и с разными темпами. Эти технологии вводятся без спешки, с обеспечением обратной связи, с изучением всех допущенных ошибок и так далее. И мы уже сейчас видим довольно интересную реакцию на введение этих технологий. Я говорил лично со многими китайцами, которые признавались: «Знаете, жить стало спокойнее. За всеми следят, но я-то честный человек, мне бояться нечего. Зато уменьшилось количество карманных краж или случаев телефонного мошенничества». Так что пока для китайцев это позитивная история. Вообще стоит отметить, что китайские чиновники прекрасно научились работать со своим населением.

18

№7

ГОСТИНАЯ

30 июля 2020

ФОТО: PHOTOXPRESS

Сегодня в «Гостиной» — интервью с людьми, без которых невозможно представить советское и российское кино: культовым режиссером Владимиром Хотиненко, выдающимся режиссером-документалистом Сергеем Мирошниченко и, остающейся вот уже более полувека одной из любимейших актрис в стране, Светланой Немоляевой.

Владимир Хотиненко:

«Я человек мистический» Разговор с известным режиссером о судьбе, кино и свойствах отечественной истории Алексей ФИЛИППОВ Владимир Хотиненко — один из самых известных и востребованных отечественных режиссеров. А еще он никогда не боялся круто менять судьбу, полностью перепридумывая себя. Об этом можно было бы снять фильм с динамичным сюжетом, с этого и начался наш разговор.

— Да, я человек мистический, и люблю жизнь за ее волшебство. Но тут надо сделать одну оговорку. Если просто сидеть и считать мух на потолке, никакое чудо не поможет. Всякое стечение счастливых обстоятельств — это и по Нострадамусу так! — требует твоих собственных телодвижений. Определившая всю мою жизнь цепь событий началась с того, что я разочаровался в архитектуре. Точнее, не в ней, а в тех возможностях, которые открывались передо мной после окончания Свердловского архитектурного института. Меня интересовала авангардистская архитектура, и я начал искать архитектурную мастерскую, где мог бы реализовать проекты, которые были у меня в голове. И ничего не нашел, быстро понял, что это утопия. Тут мне представилась возможность стать главным архитектором одного подмосковного городка. Очень приличная зарплата, квартира, положение, возможность карьеры... И рутина, которая наверняка бы меня засосала. Дело было еще и в том, что после института я был обязан три года отработать по специальности. Альтернативой была служба в армии. Здесь вставал вопрос моих поступков, дальше могло быть несколько вариантов (в том числе и аспирантура). Если бы я после института не пошел в армию рядовым, все сложилось бы иначе. Это была бы совсем другая жизнь, и представление о ней приводит меня в свя-

ФОТО: НИНА ЗОТИНА/РИА НОВОСТИ

— Владимир Иванович, какую роль в вашей жизни играет «рацио», какую — случай? Как-то вы сказали, что верите в необычное, необыкновенные случаи — в мистику. Это по-прежнему так?

за то, что сам пошел и сдался в армию. Служил я во внутренних войсках, охранял заключенных. И этот год все поменял в моей жизни. В ней было еще несколько таких случаев, и я их очень ценю. Для меня с ними связан прекрасный аромат жизни. В детстве я сидел под забором в городе Славгород Алтайского края и мечтал о Москве, и эта пустая, казалось бы, мечта формировала самолюбие и амбиции. Все это очень пригодилось, когда жизнь потребовала от меня конкретных решений. Месяцев через шесть после того, как я пошел в армию, мне за образцовую службу дали отпуск. Я приехал в Свердловск, в это время там был и Ни-

Времена в России всегда стояли тяжелые, легких не было никогда — к такому выводу я пришел, работая над исторической темой щенный трепет. Изменившей мою судьбу встречи с Михалковым в ней бы точно не было. Мама провожать в армию меня приехала, она была в ужасе. У сына высшее образование, а он служить уходит! Я ее травмировал на некоторое время... Сейчас я не себя хвалю, а благодарю судьбу

кита Михалков, он встречался со зрителями от общества «Знание». С молодой интеллигенцией города он общался в своем гостиничном номере, на эту встречу притащили и меня — всего нас было человек двенадцать. Мы разговорились, я рассказал ему о себе, о своих архитектурных идеях, показал рисунки. Он сказал, что мне, возможно, стоит попробовать себя в кино, и дал свой телефон. Я нашу встречу запомнил. И приехал к нему в Москву через месяц после того, как отслужил. А он мне сказал: — Ну чего тебе на «Мосфильме» толкаться? У тебя же на Свердловской киностудии есть знакомые... И я, с высшим образованием, с дипломом с отличием, устроился на Свердловскую киностудию ассистентом художника третьей категории — ниже падать было некуда. Я по своему статусу мог бы быть ассистентом художника точно. Но я довольно скоро там и художником-постановщиком стал. Я очень много рабо-

ГОСТИНАЯ тал, но, если бы судьба мне не благоволила, все было бы по-другому. И все же нужно внести в это свою лепту, достать из чехольчика скрипку и сыграть на ней ноты судьбы. В жизни надо прыгать с кочки на кочку. Двигаться, как собака на охоте. Судьба складывается из тысячи вещей — петелька-крючочек, петелькакрючочек — и во всех самых волшебных моментах, от работы в кино до встречи с женой, у меня видно сочетание хорошей кармы и собственного поступка.

— Какие люди оказались для вас самыми значимыми?

— Люди — тоже знаки судьбы. Был такой замечательный режиссер на Свердловской киностудии, Ярополк Лапшин. Лицо студии, маститый режиссер, замечательный мужик. Мне надо ехать в Москву, поступать на Высшие режиссерские курсы, а тут и неприятность подоспела — меня облыжно обвинили на студии. Директор говорит: «Пока не закончится следствие, мы тебя никуда не отпустим!» Я ничего не мог сделать, он был абсолютно неумолим. Как быть? Иду к Ярополку, с которым мы были немного знакомы. А я патлатый, джинсовый и абсолютно не попадаю в его тренд и систему ценностей. Ярополк говорит: «Ладно! Приезжай ко мне на картину, художником поработаешь...» (Он тогда снимал фильм про Ломоносова.) И он договорился с директором! Зашел к нему, вышел через пять минут: «Ну, ладно. Поезжай!» А история с «Зеркалом для героя»? Я запускался со своим третьим фильмом, у меня уже была какая-никакая известность, но, главное, было доверие ко мне у Госкино как к профессиональному режиссеру. Моей первой картине дали хорошие призы, и я получил возможность заняться темой, которая была мне близка. Я собирался снимать фильм про армию. Была история, один замечательный драматург должен был написать сценарий. Приезжаю в Москву — я тогда еще в Свердловске жил. Он читает сценарий. И по выражению моего лица видит, что это не то, что я имел в виду. Отказать ему трудно, он маститый, а я еще малоизвестный. Но я понимаю, что если сейчас киксану, то все — ку-ку! Если не сломаюсь, то согнусь, и все в жизни пойдет не так. Дело кончилось тем, что он сказал: «Я тебя понимаю...» Мы ударили по рукам, и я ломанулся в Китайский проезд, где тогда было Госкино. Прорвался к Сычеву, министру, — царство ему небесное, всегда буду его помнить! А пока я ехал, вспомнил книгу, которую только что прочел, — «Зеркало для героя». Эту повесть мне дали почитать на Свердловской киностудии. По дороге от Сокола до Китайского проезда я сообразил, как это преподнести, придумал драматургию. Передо мной сидит многое повидавший, седой чиновник. А я ему рассказываю! Показываю! Падаю! Поднимаюсь! Повисла пауза, которую я никогда не забуду.

— ...В эти же сроки уложишься?

— Уложусь.

— В эти же деньги уложишься?

— Уложусь!

— Хорошо, пиши заявку. Я тебя запускаю. Это был волшебный момент. Невозможно представить, что это случилось в глухие советские времена, в 1985-м. Начинать, вступать в кинематографическую воду мне было непросто. Нико-

№7

лай Леонов, царство ему небесное, был замечательным писателем, его «Агония», по которой я снял «Один и без оружия», — совершенно чудесный роман. И он совсем неизвестному тогда режиссеру дал определенную свободу, и выручал, когда мы такое наснимали, что едва выкрутились. Этот человек — и маститый, и с характером — доверился мне. Мы с ним замечательно поработали, и я какую-то первую профессиональную опору обрел. А фильм оказался успешен в прокате, и мы призы за него получали. Огромную роль в моей жизни сыграли мои любимые сценаристы, Валера Залотуха, Надя Кожушаная. Мне судьба точно благоволила — все, что я сделал в этот период, я мог сделать только с этими людьми...

—А Виталий Ерёмин с его «Гринабелем» — военизированным юношеским движением, где вы были комиссаром?

— Мы до сих пор с ним переписываемся, видимся время от времени. Он пишущий человек, то, что он пишет, интересно. Возможно, я что-то из этого и поставлю. И он, конечно, тоже совершенно ключевой человек в моей жизни.

— «Гринабель» — производное от двух имен: писателя Грина и разведчика Абеля. Это было что-то вроде «Зарницы», только жестче?

— Гораздо жестче. Мы же занимались трудновоспитуемыми подростками, вытаскивали их с улицы. В «Гринабеле» мы учились боксу и самбо, разбирали и собирали оружие, стреляли. Там я впервые понял, что такое ответственность и дисциплина. Все это, слава Богу, происходило в игровом режиме, но все равно подспудно впитывалось в подсознание.

—Где это пригодилось, кроме кино?

— В спорте. У меня данных для прыжков в высоту не было вообще, но я стал чемпионом Казахской ССР. Потом на чемпионате СССР увидел ребят из школы

Ланского — красавцы! И принял сознательное решение. До их уровня я все равно не дорасту, переходим в другое качество.

— А какие неудачи оказались главными в жизни? Когда вы поступали во ВГИК, вам поставили кол за мастерство. Это был демарш? Кто и за что на вас обиделся?

— Наверное, были какие-то обиды. Я был хорошо подготовлен, оценка оказалась абсурдной. Но это тоже был знак судьбы. Ведь набирал-то тогда Хуциев, а мы с ним потом дружили всю жизнь! Я не затаил на него никакой обиды. Особенно когда понял, что мне это не нужно было — во ВГИКе я бы учился пять лет, а Высшие режиссерские курсы окончил за два года. Так что все случилось к лучшему, хотя тогда мне казалось, что ситуация, в которую я попал, трагична и унизительна. Но это судьба взяла меня за шкирку и сказала: «Беги отсюда! Не нужно тебе заходить в эту дверь...» Мне очень жаль нашей с Валерой Залотухой замечательной идеи, фильма «Великий поход за освобождение Индии», истории времен Гражданской войны. Если говорить о неудачах, то эту я бы вспомнил в первую очередь. Мы все выдумали, а перепечатывавшие сценарий машинистки абсолютно верили в истинность нашей истории. В то, что наша Первая конная армия в самом деле отправилась освобождать Индию от английских колонизаторов. А какой там Ленин был! Подменили его потом... Словом, это была просто чума. Кстати, «Историю освобождения Индии» можно прочесть: Валера Залотуха переделал ее в повесть и напечатал.

— А почему не получилось с фильмом?

— Кризис 1995 года наступил. Мы в запуске были; съездил в Непал, нашли роскошную натуру. А проект закрыли, хотя мы в плане стояли и все могло получиться. Но все, что ни делается, — к

Кино на все времена Владимир Хотиненко быстро добился успеха. Сперва были два крепких приключенческих фильма 1984 и 1986 годов, «Один и без оружия» и «В стреляющей глуши», достаточно традиционных для советского кинематографа, рассказывающих об уголовном розыске двадцатых годов и Гражданской войне. Они имели успех, а потом все пошло совсем по-другому и оценивалось иначе. В 1987-м выходит «Зеркало для героя», странный, необычный, завораживающий фильм, который можно пересматривать много раз. Его герои зависают в постоянно повторяющемся прошлом, которое не могут изменить. К тому же им надо разобраться со своей сегодняшней жизнью и измениться самим. Снятый в СССР, фильм получился очень несоветским — и по выламывающейся из общего ряда стилистике, и по звучащем в нем предощущении перемен. Потом были «Макаров» (1993) и «Мусульманин» (1995) — фильмы, ставшие классикой постперестроечного кино, точно поймавшие и нерв, и тревоги девяностых. Так выглядят «первый и второй Хотиненко» — крепкий советский кинорежиссер и прекрасный кинорежиссер нашего смутного времени, рассказывающий о том, как себя чувствует в новой эпохе советский интеллигент, проживающий ее, словно выброшенная на сушу рыба. Об этом он говорил в «Макарове», а в «Мусульманине» вернувшийся из Афганистана солдат стал для односельчан не то что чужим, а кем-то вроде ино-

«Один и без оружия» «Макаров»

30 июля 2020

19

лучшему, потому что вскоре мы сняли «Мусульманина». Еще у меня был фильм «Рой», которому не повезло, — распался СССР, и он упал в эту пропасть, не был в прокате. Но главное, что он был снят, я его очень люблю.

— Если бы я был киноведом и о вас писал, я бы говорил о вашем движении от микроистории к макроистории, от «Макарова» и «Мусульманина», маленьких людей, фрустрированных переменами, раздавленных войной, к большим историческим темам и фигурам. Гибели империи, Ленину. Если вы об этом говорите, то у вас должна быть своя философия нашей истории. Какова она?

— Мой самый первый, еще учебный фильм был чуть апологетичен к «Андрею Рублеву» Тарковского, поскольку для меня это лучший фильм на все времена. Встречаются русский и татарин, говорят каждый на своем языке... Это была первая моя работа на Высших режиссерских курсах. Потом была вторая, курсовая работа, потом диплом «Голос дракона в бездонном море» — про Хабарова. Когда я снимал этот фильм, то стоял на берегу Амура, чувствовал идущую мне навстречу энергетику и думал, какая тут нужна музыкальная тема. Ею стала китайская музыка V века «Голос дракона в бездонном море» на инструменте цинь. Я увлекался китайской живописью, японской графикой, а там человек — неотъемлемая часть пейзажа. Так и на моих рисунках, с которых начинается работа над фильмами. Сняв фильм про Хабарова, я словно выстроил печку, а затем топил ее другими своими работами. Меня всегда интересовал человек в системе — это достаточно ярко проявилось в «Гибели империи». Времена в России всегда стояли тяжелые, легких не было никогда — к такому выводу я пришел, работая над исторической темой. И меня всегда интересует поведение людей, через которое я могу нарисовать портрет России — как на китайском рисунке. Китайское ощущение непрерывности и смешения всего со всем связано для меня с ощущением отечественной истории. Когда я занимался китайской новеллой, то понял, что в наших культурах и смысловые образы одинаковые. В нас живет медитативное начало, которое утратила западная цивилизация, а мы и Китай его сохранили. Между нашими цивилизациями, с моей точки зрения, есть своего рода мистическая связь.

— Есть ли тема, о которой вы хотите рассказать в кино?

планетянина. В те годы у Хотиненко была совершенно необычная режиссерская оптика: острая, точная, показывающая сегодняшнюю реальность отстраненно, а порой и гротескно. Потом он снимал интересные исторические картины. В 2009-м вышел фильм «Поп», местами очень сильный, покусанный критиками за то, что сложнейшая тема церкви на оккупированных немцами территориях «раскрыта не полностью». Но этого пока не сделали и историки. Затем были «Достоевский» (2011), «Бесы» (2014) и масштабная трилогия о революции. Сейчас Владимир Хотиненко собирает материал для нового фильма.

—Тем много, есть любопытные сценарии, но чего-то значительного я среди них не вижу. Я понимаю, что в связи с этим вирусом произошло что-то очень важное, то, что меня всегда интересовало. Для меня важен масштаб, даже снимая камерные истории, я не могу без выхода на большую тему. Сейчас я хотел бы его найти. С этой эпидемией связано то, что мы еще до конца не осознали. Произошел мощный цивилизационный сдвиг, и сейчас нужно найти к нему ключ. В этом направлении я и двигаюсь, понимая, что важно не использовать модную тему коронавируса напрямую. Я даже «Выигрыши» Кортасара рассматриваю. Там тоже история карантина, болезни и даже мятежа... Я еще с ними покучкуюсь, подумаю об адаптации текста на нашу тему и к нашей реальности.

20

№7

ГОСТИНАЯ

30 июля 2020

Светлана Немоляева:

«Буду служить театру, пока меня носят ноги» Леонид ПАВЛЮЧИК

— Светлана Владимировна, театры приостановили работу в конце марта. Чем вы занимались три долгих месяца?

— Мы оказались законопослушным семейством, особенно мой сын Шурка. Как только объявили режим самоизоляции, он увез меня и всю нашу семью на дачу. Сочувствую людям, которые в Москве сидели по своим квартирам, а у нас были простор и воля. Несмотря на дождливую погоду, мы много гуляли по окрестным лугам, полям, лесам.

— Дача у вас в хорошем месте?

— Это Абрамцево — жемчужина Подмосковья, настоящая Мекка для художников и всех любителей живописи. Место для нашей семьи, что называется, намоленное. Мои мама с папой познакомились здесь, в Абрамцеве, в 1936 году. Своей дачи у них не было, снимали домик в окрестностях. Когда я родилась, меня, трехмесячную, привезли в Абрамцево. Когда родился мой брат Коля, его тоже привезли в Абрамцево. Когда мы поженились с Сашей, нам удалось получить здесь землю, построить дом. На даче подрастали сын и внуки. Так что Абрамцево для нас такое же родное место, как и Москва. В Москве мы родились, работали, а здесь прожили большой и счастливый отрезок жизни. В общем, мне грешно сетовать на карантин. Другое дело, что я сильно скучала по театру. Под конец сезона, а он у нас должен был продлиться до 10 июля, в афише было много спектаклей с моим участием. Кроме того, я снималась в интересной роли у замечательной актрисы Маши Шалаевой, которая дебютирует авторским фильмом в режиссуре. Нам осталось снять всего одну смену, но... Были еще две небольшие и очень симпатичные работы в других фильмах, были приглашения на фестивали в Ессентуки и Железноводск — и все это остановилось. Но зато появилось время побыть с семьей, почитать, посмотреть хорошее кино, заняться домашними делами.

ФОТО: БОБЫЛЕВ СЕРГЕЙ/ТАСС

Театры могут открыться уже 1 августа. К новому сезону готовится и народная артистка России Светлана Немоляева, которая работает в Театре имени Маяковского с 1959 года, то есть более 60 лет. Пятьдесят из них она играла на одной сцене вместе со своим мужем, народным артистом РФ Александром Лазаревым. По стопам родителей пошел их сын Александр Лазарев-младший — ныне ведущий актер театра «Ленком», внуки Сергей и Полина. Если учесть, что родители Светланы Владимировны тоже работали в кино, а ее брат Николай Немоляев — известный кинооператор, то получается, что она представляет большую творческую династию.

Никогда не спешу осуждать актеров, которые разводятся на почве творческой ревности. Особенно трудно приходится мужчине, если у него нет творческих прорывов, а жена взлетает по ступенькам вверх — Сад-огород у вас есть?

— Огорода нет. Это ведь поселок художников. Здесь жили многие знаменитые люди: Вера Мухина, Илья Машков, Игорь Грабарь, Борис Иогансон. Когда им в советское время нарезали землю, исходили из того, что художники будут беречь природу, не станут вырубать лес под огороды. Так что у нас на участке растут вековые сосны, ели, березы. Но

я люблю цветы, стараюсь что-то посадить. Не могу назвать себя знатным садоводом, сажаю не то и не туда, у меня все растет вкривь и вкось. Некогда было осваивать секреты цветоводства: играли с Сашей, случалось, по 25 спектаклей в месяц.

— Вы проработали в «Маяковке» 60 лет. Не возникало желания переменить участь, перейти в другой театр?

— Нет. Я не просто консервативна по своей природе, хотя и это тоже во мне есть. Просто когда меня приняли в театр, выделили гримерку — узенькую, как пенальчик, с маленьким окошком, за которым зеленело свежей майской листвой дерево, — мне стало на душе так хорошо, даже благостно, что я моментально поняла: это мой дом, моя жизнь, моя судьба. И какие бы перипетии, бури и грозы потом ни случались, мысль о том, чтобы уйти в другой театр, нас с Сашей не посещала.

— Молва гласит, что многолетний худрук театра Андрей Гончаров был ужасным деспотом, и вы от этого пострадали...

— Не только мы, это всех касалось. Многие актеры не смогли выдержать его тяжелый характер и вынуждены были уйти. В начале деятельности Гончарова у нас в театре была феноменальная труппа. Такая же сильная и звездная, как в товстоноговском БДТ. Представьте только: в одно и то же время на сцену выходили Армен Джигарханян, Владимир Самойлов, Таня Доронина, Толя Ромашин, Женя Лазарев, мы с Сашей, более молодые Наташа Гундарева, Женя Симонова, Игорь Костолевский, Саша Фатюшин... С таким составом Гончаров мог распределить и поставить самую сложную пьесу мирового репертуара. Но он никем, кроме Джигарханяна и Гундаревой, с которыми у него были особые отношения, не дорожил. К примеру, легко расстался с Евгением Павловичем Леоновым. Был по отношению ко всем беспощаден в своих оценках и требованиях. Видел каждого насквозь и мог ударить резким словом в самое больное место. Если хотел кого-то обидеть, то у него это получалось отменно. Мы с Сашей прошли через его любовь, охлаждение, обиды. Но приносили в жертву свой покой, свои желания и амбиции, потому что понимали, что Гончаров — по-настоящему великий режиссер. В итоге мы сыграли в его спектаклях лучшие свои роли. Я — Бланш Дюбуа в «Трамвае «Желание», Мэй в «Кошке на раскаленной крыше», Саша — знаковые роли в «Человеке из Ламанчи», «Детях Ванюшина»... Строго говоря, едва ли не все спектакли Гончарова, которые репетировались, шлифовались годами, становились событием, легендой театрального искусства. Ради этого нам стоило, считаю, смирить гордыню.

— В нашем разговоре вы уже несколько раз вспомнили своего мужа Александра Лазарева, с которым прожили 50 лет. Знаю, что многие актерские семьи рушатся из-за творческой ревности. Вас эта судьба миновала?

— Никогда не спешу осуждать актеров, которые разводятся на почве творческой ревности. Особенно трудно приходится мужчине, если у него нет твор-

ГОСТИНАЯ

ФОТО: МИХАИЛ ФОМИЧЕВ/РИА НОВОСТИ

Светлана Немоляева, ее супруг Александр Лазарев, их сын Александр Лазаревмладший и внучка Полина Лазарева на открытии XXXII Московского Международного кинофестиваля. 2010 нужна театру. Само собой, меня поддержала моя семья. Не было дня, чтобы мне не позвонил Шура, или его прекрасная жена Алина, которая стала для меня дочерью, или внуки Полина и Сергей. И я потихоньку вернулась к жизни.

-— Ваши сын и внуки пошли по вашим стопам. Можно сказать, что они были с рождения приговорены к сцене?

— Не знаю, могло ли быть иначе: они ведь выросли в театре. Шурка делал уроки в моей гримуборной, ездил с нами на гастроли. В 11 лет сыграл свою первую роль. Внучка Полина вышла на сцену и вовсе в четыре годика. Потом я притащила в театр внука Сергея, он, правда, пошел не по актерской стезе, а оканчивает продюсерский факультет

Я благополучно заваливала все кинопробы. В том числе у Эльдара Рязанова, который хотел снимать меня в «Гусарской балладе», «Иронии судьбы», но я раз за разом терпела полное фиаско После его ухода меня спас театр. Наш худрук Миндаугас Карбаускис загрузил меня работой, и я заставила себя выйти на сцену, где мы столько лет играли с Сашей вместе. Это был волевой поступок, через «не могу». Меня поддержали коллеги, в том числе совсем молодые ребята, которых я толком даже не знала по именам. И я почувствовала, что

Светлана НЕМОЛЯЕВА дебютировала в 1959 году в Театре имени Маяковского ролью, о которой молодые актрисы могут только мечтать. Это была Офелия в шекспировском «Гамлете», который поставил великий актер и режиссер Николай Охлопков. Шли годы, менялись худруки, на смену Охлопкову пришел многолетний лидер театра Андрей Гончаров, затем «Маяковку» возглавил Сергей Арцибашев, последние девять лет театром руководит Миндаугас Карбаускис, а Светлана Немоляева была и остается примой коллектива, его ярчайшей звездой, которой подвластны как лирические, так и трагедийные и острокомедийные краски. За 60 лет работы на сцене Светлана Владимировна сыграла более 50 главных ролей. В том числе Майю в «Иркутской истории», Негину и Домну Пантелеевну в «Талантах и поклонниках», Бланш Дюбуа в «Трамвае «Желание», Елизавету Тюдор в «Да здравствует королева, виват!», Мэй в «Кошке на раскаленной крыше», Анну Андреевну в «Ревизоре», Феклу Ивановну в «Женитьбе», Кухарку в «Плодах просвещения», Анну-Регину в «Канте». Одна из последних ее блистательных ролей — Чебоксарова в «Бешеных деньгах», где она блистает на сцене вместе со своей внучкой Полиной Лазаревой... В кино Немоляева начала сниматься еще в раннем детстве. Первую известность полу-

30 июля 2020

21

ВГИКа. Мой Шурка в шутку говорит, что я всю семью отравила запахом театральных кулис.

— С Полиной вы нынче играете на одной сцене, порой в одних спектаклях. Делите одну гримерку на двоих. Это для вас радость или ответственность?

— И то, и другое. Я вижу, как она растет, какие все более смелые шаги делает в профессии. Я редко делаю Полине замечания. А если даю советы, то стараюсь быть деликатной, потому что по себе знаю, насколько ранимы актерские души. Полина прислушивается ко мне. И мне легко и радостно с ней работать на одной сцене. С Шуркой я не играла в театре, но пару раз мы встречались с ним в кино. Он признался, что боялся со мной сниматься. Думал, что сейчас мама пристанет к нему, как банный лист. Но у меня есть правило: никогда никому не делать замечания на съемочной площадке, на это есть режиссер. В итоге мы с сыном остались довольны работой друг с другом.

— Откройте тайну: когда публика вновь увидит вас на сцене?

— Надеюсь, что в сентябре. Но пока полной ясности с этим нет. Какова будет ситуация с пандемией к тому времени, пойдут ли зрители в театр, как будет выглядеть их рассадка, не прогорят ли театры при неполной заполняемости зала? Точных ответов на эти вопросы пока нет.

— Не посещала мысль завершить в это смутное время свою карьеру?

— Нет. В советское время порой приходилось выходить на сцену в не очень интересных для меня пьесах. Но работа есть работа, приходилось вкладывать душу и в казенный материал. А сегодня я получаю такое огромное удовольствие от спектаклей, от своих нынешних разнообразных ролей, основанных на мировой и русской классике, что мысли «о заслуженном отдыхе» меня не посещают. Буду служить театру, пока меня носят ноги.

Сцена из спектакля «Трамвай «Желание» Театра им.Маяковского

ФОТО: ВЛАДИМИР РОДИОНОВ/РИА НОВОСТИ

ческих прорывов, а жена взлетает по ступенькам вверх. Если ситуация обратная, если муж находится на недосягаемой творческой высоте, а жена вынужденно или сознательно приносит себя в жертву, то это все равно не лишает ее душевных мук. Под крышей одного театра эта ситуация особенно мучительна. Доходит до того, что, скажем, именитому мужу, народному артисту, полагается номер люкс в гостинице, билет в вагоне СВ, а его жене — не полагается. Эти мелкие оскорбительные вещи тоже ранят. Но нас с Сашей подобные переживания обошли стороной. После раннего дебюта в фильме-опере «Евгений Онегин» я практически не снималась до своих 40 лет, а Саша стал играть в кино с первых шагов в профессии. Если его приглашали на кинопробы, он всегда побеждал. У меня было ровно наоборот: я благополучно заваливала все пробы. В том числе у Эльдара Рязанова, который хотел снимать меня в «Гусарской балладе», «Иронии судьбы», но я раз за разом терпела полное фиаско. Пробы на роль Нади Шевелевой я умудрилась завалить восемь раз! Но я к этому спокойно относилась, потому что мне хватало интересной работы в театре. И Саша меня успокаивал, говорил, что меня любит «вся театральная Москва». Потом, когда я снялась в «Служебном романе» и у меня стала складываться удачная кинобиография, мы с Сашей в творчестве шли вровень.

— Мне казалось, что после «Служебного романа», «Гаража», «Небес обетованных» ваша известность была даже выше...

— Ну, я бы так не сказала. После фильма «Еще раз про любовь» у Саши была феноменальная популярность. Я могла одна пройтись по Тверской — и меня не узнавали. А когда мы шли вместе — нас узнавали все. У Саши была не только огромная актерская слава, но и неотразимое мужское обаяние. Большой, красивый, сильный, он притягивал взоры поклонников и поклонниц.

— Кстати, о поклонницах. Вы не ревновали его чисто по-женски? Легко отпускали на съемки?

— Как можно было не отпускать? Это же работа, профессия. А поводов для ревности Саша не давал. Он так любил семью, маленького Шурика, так нежно опекал нас, что черные мысли меня не посещали. Единственный раз я завелась, когда впервые увидела фильм «Еще раз про любовь», где они с Татьяной Дорониной уж больно реалистично изображали любовь с поцелуями и постельной сценой. Даже, по-моему, я сказала Саше что-то резкое. При его жизни я не любила смотреть эту картину. И только потом оценила ее художественные достоинства, прекрасную актерскую игру.

— Понимаю, это тяжелый для вас вопрос. Вот уже девять лет Александра Сергеевича нет рядом с вами. Боль отпустила?

— Скажу честно: я не знала, как буду жить без него. Все-таки мы полвека шли вместе, рука об руку. А тут одну руку отрубили. Мы ведь практически не расставались с ним. Конечно, Саша иногда уезжал далеко на съемки — в Иркутск или на Баренцево море, но если кино снималось неподалеку и позволял репертуар, я приезжала к нему. На фестивали, в отпуск мы тоже всегда ездили вместе. У нас ни разу даже мысли не появилось отдохнуть друг от друга, провести порознь хотя бы неделю.

№7

чила в 1958 году благодаря роли Ольги Лариной в фильме-опере «Евгений Онегин». Всесоюзную славу и любовь зрителей принесли ей заметные роли в картинах Эльдара Рязанова «Служебный роман», «Гараж», «О бедном гусаре замолвите слово», «Небеса обетованные». Светлана Владимировна считает работу у Рязанова «настоящим подарком судьбы и единым моментом счастья». К сегодняшнему дню на счету Немоляевой 98 ролей в кино. К числу недавних

удач актрисы можно смело отнести небольшие, но яркие, тончайшей отделки роли в фильмах «Ван Гоги» Сергея Ливнева и «Мешок без дна» Рустама Хамдамова. Последний фильм завоевал специальный приз жюри на Московском международном кинофестивале. Сама актриса является лауреатом национальной премии «Золотая маска» в номинации «Легенда сцены» и двух премий зрительских симпатий «Звезда театрала».

22

№7

ГОСТИНАЯ

30 июля 2020

Сергей Мирошниченко:

ФОТО: ЕКАТЕРИНА ЧЕСНОКОВА/РИА НОВОСТИ

«Сегодня документальное кино снимают о вчерашнем дне — а то, чем живет страна, остается за кадром»

Алексей КОЛЕНСКИЙ Этим летом отмечает 65-летие Сергей Мирошниченко. Сам выдающийся режиссер-документалист не считает дату юбилейной, она скорее стала событием для поклонников авторского документального цикла «Рожденные в СССР» — премьера четвертой серии намечена на декабрь.

— Вы родились в Челябинске, что значит «уральский характер»?

— Особая порода. Урал — оборонный регион, индустриальная кузница и наша «силиконовая долина», хребет России. Челябинск окружали три «несуществующих» города-ящика, и большинство предприятий в нем были номерными. Некогда закрытый промышленный и рабочий центр высококлассных инженеров и физиков, интересующихся культурой: к нам регулярно приезжали лучшие театры и музыканты, несколько раз я бывал на концертах Рихтера... Я поступал в политехнический институт, хотел стать инженером летательных аппаратов, де-

лать ракеты. Но мне повезло — сразу понял, что это не мое, и ушел в кино.

— Легко ли приняли это решение близкие?

— Мне не препятствовали. С семи лет я рос с мамой, уроженкой Петербурга, очень образованным, волевым и добрым человеком, сформировавшим мое романтическое представление о женщине.

— Ее родители происходили из дворян?

— Точно знаю, что среди моих предков были чернокожие — вероятно, эфиопы. Это подтверждается группой крови, особенностями комплекции и выносливостью. Дед происходил из состоятельной семьи потомственных инженеров, на Лиговке у его предков имелись большой дом и магазин, большая коллекция картин. Опасаясь разграбления после революции, их сдали в Русский музей. Дед успел окончить два университета, по плану электрофикации строил Рыбинскую, Ярославскую, Липецкую и Воронежскую ТЭЦ. Там его и посадили за ударный труд. Но он был сильным челове-

ком и ценным специалистом — его выпустили два года спустя, в 1939-м. Дед и бабушка не подписывали показаний, но с мамы сняли пионерский галстук, и в моих документах значилось «внук врага народа», хотя до последних дней дед строил челябинскую индустрию. Позже маму простили, она стала пионервожатой, как-то повела детей в лес, встретила слепого, пытавшегося свести счеты с жизнью. Она его отговорила, стала навещать, а потом приняла решение выйти замуж, помогла получить образование. Папа — уралец из Нижнего Тагила, из удивительной рабочей семьи. Каждую субботу с тремя братьями после бани они составляли скрипичный квартет. Их отец был полным кавалером солдатских Георгиевских крестов в Русско-японскую войну, мог без доклада заходить к губернатору. В тридцатые годы, боясь за семью, он бросил кресты в печь, а утром умер: не выдержало сердце. Мой отец пошел на фронт в 17 лет, а за двадцать дней до конца войны фаустпатрон сжег ему лицо, опалив роговицу, и он совсем ослеп. Но окончил

институт, защитил кандидатскую на историческом факультете, стал профессором кафедры научного коммунизма, затем — политологии. С трех лет я служил ему поводырем — провожал до политехнического института, долго ждал, слушал лекции о международном положении, доставал карты, показывал, где находится Конго, Тайвань или Вашингтон. У меня развилась наблюдательность и зрительная память, наверное, поэтому я и стал режиссером.

— Как увлеклись кино?

— Я занимался фотографией и математикой, которую преподавала мама, особенно прилежно — геометрией. Считаю ее частью режиссуры, воспринимаю кинокартину как математическую композицию фигур, распределенных во времени. В восьмом классе появилась 16-миллиметровая камера «Красногорск», но сильного стремления к постановочной работе я не испытывал, предпочитал наблюдать за людьми, пейзажами. Путь в профессию открыли два человека — Леонид Леонидович Оболенский, сосланный в Челябинск сподвижник Эйзенштейна, читавший лекции о кино, и фронтовой оператор Константин Петрович Дупленский. Помню, я пришел на Свердловскую киностудию длинноволосым, в белом плаще с кашне и в джинсах Lee, навстречу вышел мужик в сапогах и спецовке: «Я и есть Дупленский! До тебя тут был один чудак, ключ от кабинета потерял — вон верстак, иди, сделаешь — возьму на работу!» Я кое-как расточил громадную заготовку, вышел не ключ, а урод, он им — рраз — и открыл дверь. Дупленский прямо из ВГИКа пошел на фронт, брал Одессу и Севастополь, дошел до Вены с самим Микошей, снимал венский вальс советских солдат... Друг с местного телевидения поступил во ВГИК, позвонил мне и сказал: Роман Кармен набирает курс — попробуй к нему. Но Кармен не дожил, курс набрал Александр Степанович Кочетков, замечательный мастер. Когда Леонид Ильич умер, он пришел в аудиторию и сказал: «Сегодня произошло страшное событие, умер великий человек», а мы засмеялись. Он отошел к окну с мокрыми глазами: «Когда-нибудь наступит время, вы поймете, кем он был!» В последнее время я стал задумываться, сколько и какие люди снимали кино в те годы, какие были театры, телефильмы! Множество картин сейчас просто бы не вышли — ни «Кавказская пленница», ни Тарковский, ни Шукшин. Из обихода ушло даже слово «гений», талантливый необычный режиссер стал просто раздражать, а пошлость никого не смущает. Советские руководители развивали представительную культуру, стремились гордиться не только ракетами, но

ГОСТИНАЯ наукой, балетом, кино. Когда я учился во ВГИКе, по коридорам института ходили Бондарчук, Герасимов, преподавали Волкова, Звонникова, Третьяков, Бахмутский, Долинский — нас формировал не только мастер, но питательный бульон, в котором я и купался, и рос. Вот только с дипломом не задалось — по цензурным соображениям мне не напечатали копию, забрали негатив. В институте наступила пора андроповских репрессий, и «Пережитые были» пришлись не ко времени. Это была картина о четырех молодых москвичах из Курска — художнике, скульпторе, композиторе и поэте, утративших веру в коммунистическую идею и необратимо меняющихся вследствие этой потери. После показа наш мастер промолчал. Однокурсница тихо сказала: «Я ничего не поняла, какой-то сюрреализм...» Кочетков зажегся: «Совершенно верно, а сюрреализм — не наш метод!» Я предложил дописать закадровый текст, но он отрезал: «А это будет уже антисоветчина. Диплом подождет. Сережа, тебя уже ждут на Свердловской студии!» Студии СССР стали спасением нашего поколения. Я пришел сломанным человеком, а редакторы сразу взяли меня под крыло и помогли встать на ноги. Сейчас их нет. В игровом кино положение спасают крупные кинокомпании с опытными продюсерами и редакторами, а неигровики превратились в режиссеров-надомников, кинолюбителей. Сколько ни пытался убедить власть в необходимости возвращения Центров документального кино и создании на их базе региональных студий-мейджоров, услышан не был. Получая госфинансирование, они самостоятельно бы составляли тематический план и снимали кинолетопись страны. Сейчас заявки на кино в министерстве рассматривают четыре месяца, спустя три выделяют деньги. Сейчас будут финансировать картины о коронавирусе, а средства на несколько таких фильмов следовало выделить целевым образом еще в феврале. Это было просто необходимо. Но система не позволяет, и все фильмы снимаются о вчерашнем дне — давних событиях, умерших людях, а то, чем живет страна, остается за кадром. В СССР система работала в разы быстрее, мало того, активно снимались киножурналы... Но в конечном счете я был рад, что вернулся на Урал. Если бы остался в Москве на ЦСДФ, стал бы другим человеком или сломался. Единственное место, где мне хотелось работать, был «Лендок». Я приехал туда с курсовой «Остров», несколько человек из зала аплодировали — молодой Сокуров, еще не снимавший Косаковский. Поработав в Свердловске, я переехал в Красноярск, и там было еще больше молодежи и свободы. Там я снял свои самые жесткие фильмы — «Госпожу Тундру», «А прошлое кажется сном...», на которых я вырос как режиссер.

— Важную роль в вашей судьбе сыграла встреча на острове Залит?

— Я все время учебы хотел перейти на игровой курс к Хуциеву и после второго курса решил снять документальную курсовую о рыбаках. Приехал на остров, а там ни милиции, никакой власти, кроме профорга и парторга. Они меня приняли, выслушали и признались: «Ничего мы в этом не понимаем. У нас живет батюшка, сходите к нему и посоветуйтесь!» Я был некрещеным, испытал шок и встретил удивительного чело-

№7

века — жесткого, волевого, прекрасно игравшего на фисгармонии и уже тогда почитавшего Николая Второго. Отец Николай Гурьянов показал остров, рассказал, что и как. Он слегка прихрамывал, рассказывал, как едва спасся в ГУЛАГе на Воркутинской шахте, когда на него толкнули вагонетку и он едва успел высоко подпрыгнуть, но зацепил ногу... Отвел к храму, дал палку, сказал: «Видишь ласточкины гнезда? Посшибай их со стены!» Я взял палку, постоял и признался, что не смогу. «Вот и я не могу! — радостно откликнулся отец Николай, — а мне архиерей велит их посбивать!» Благословил снимать кино: «Сделай так, чтобы отсюда не уезжали люди!» По его благословению нас с оператором взяли в рыболовецкую артель, мы много плавали с ними по любой погоде, снимали «Остров»...

— Получилась очень экспрессивная картина...

— Мы работали с пленкой с очень высокой светочувствительностью, отсюда сильная контрастность чернобелого изображения. Там есть сцена проводов призывника в Афганистан. Гремит оркестр, парень рвет портки и раскидывает их во все стороны... Этот эпизод повлиял на некоторых выдающихся режиссеров. Я хотел им защищаться, но ректорат просил вырезать момент, где герой целует икону, и я отказался.

— Когда ощутили себя художником?

— Еще в институте нам крепко внушили, что главное — это состояние, которое ловишь во время съемок. Если чувствуешь, как нечто рождается — важно не погубить это на монтаже. Раньше я был мистиком и считал, что в момент съемок можно посылать энергию в мир, и она проявится, в эмульсии желатина и серебра отразится божий свет. Это состояние нужно искать и ловить, часто путем мучительных усилий, а если его нет — фильм родится мертвым. То же и в игровом кино. Я не очень понимаю современных режиссеров, снимающих одноразовые картины, которые можно пересматривать только под пытками. После хорошей картины всегда болеешь, даже если берешь интервью и ловишь энергетический посыл визави, он откладывается на пленке. Но очень трудно добиться подобного в цифре.

— Какие технические способы используете для раскрытия персонажей?

— Мне очень важно, чтобы человек посылал энергию прямо в объектив, мне и зрителю. В лучших работах для этого я создавал некий кокон между нами. Поэтому я никогда не использую восьмерку (способ съемки, когда камера

перемещается с одного лица на другое. — «Культура») — если оператор сдвигает штатив вправо или влево, мне бывает крайне тяжело монтировать материал.

— «Рожденные в СССР» поражают сочетанием эмоциональной отзывчивости и уровня концентрации семилетних ребят.

— Видимо, потому, что наши дети — очень талантливые. Ими много занимались — в семье, детских садах, даже в деревнях. Наш фильм монтировал англичанин и поражался — какие умные дети, не то что британские. Но я поражаюсь другому — как нерадиво, бездарно используются юные дарования — обдумываю и не нахожу ответа: зачем? Откуда у власть имущих взялось убеждение, что дети должны расти потребителями и не должны развиваться? Любое общество рассыплется без социального лифта, возможностей проявиться талантливым людям в естественной среде. Власть обязана производить селекцию таких детей. Если бы так и было, в конце восьмидесятых социалистическая страна была готова измениться и пойти вверх, а не обрушиться вниз. Для того, чтобы пойти по пути шведского или финского социализма, ничего не надо было менять, достаточно освободить людей от ненужной идеологии, дать развиться. Вместо этого мы заглотнули нефтяную наживку и отдали страну примитивнейшим нуворишам. Нам очень нужен фильм про 91-й год: как получилось, что Россию никто не защитил?

— Дети 90-го года явно не чувствуют себя гражданами счастливой страны, многие полны тревоги, иные — эйфории. Вы показываете, как спустя годы их жестко ломает жизнь, у кого-то оборачивается трагедией, у иных превращается в фарс. Например, у мальчика, выросшего в Доме на набережной.

— Не соглашусь, Антон — очень цельный человек, четко понимающий мир, в котором живет. Он сделал ставку на семью и воспитывает трех мальчиков. Я не могу судить о моих детях со стороны, жизнь каждого очень сложна, это проявляется от серии к серии... И моя — не исключение, я никого не хочу винить, за минувшие десятилетия мы пережили трудные революционные времена. Большая часть хроники осталась за рамками фильма — многое герои просили не обнародовать, но ближе к концу их земного срока будет накоплен очень сильный материал, и мы исполним мечту Тарковского — сделать фильм о жизни человека... Это было трудно. Каждая серия стоила миллион долларов. Я обратился с просьбой о

30 июля 2020

23

финансировании проекта, входящего в топ-200 лучших фильмов мира, единственного российского фильма, награжденного Emmy Award, в 50 фондов. В девяноста процентах случаев никто не дал даже формальной отписки: «извините, не наш формат». Таково наше новое поколение, не удостаивающее человека реакцией, и мы все видим, куда тратятся эти деньги... Как из советских людей сформировали этот паразитический класс? Теряюсь в догадках.

— «Рожденные в СССР» повлияли на судьбу своих юных героев, а как этот проект отразился на вашей судьбе и мировосприятии?

— Когда начинал снимать, хотел доказать британским продюсерам, что мы крепкие профи, работаем не хуже, чем они. Стремился выиграть, потешить честолюбие. Но фильм меня изменил, научил быть интернационалистом, терпимым и корректным к другим культурам, каждому человеку. Нельзя пользоваться чужой жизнью. Любая ошибка, съемки и обнародование материала без договоренности могут причинить вред. Последний фильм давал возможность покопаться в темных углах у ее героев, наполучать кучу призов и на этом закончить цикл. Но это было немыслимо, ведь мы снимаем обычных людей. Им некомфортно, когда вмешиваются в их жизнь, и — часто — они соглашаются лишь после долгих уговоров.

— Спустя три года после «Рожденных» вышла еще одна поколенческая лента, «Анна: от 6 до 18» Никиты Михалкова, сделанная при вашем участии. Связаны ли эти проекты?

— Возможно, что Никита Сергеевич видел лишь первую серию «Рожденных» и давно снимал, как растет его дочь. «Анна» — абсолютно оригинальное произведение. Михалков раньше не работал в неигровом кино и не представлял, как организовать материал. Нас познакомил Хотиненко, работать с режиссером, только что закончившим «Ургу» и готовящимся к «Утомленным солнцем», было очень интересно — он был динамичным, легким, веселым, очень хорошим и щедрым другом. Я заканчивал «Убийство императора: версии», не на что было напечатать копии. Он выслушал, пошел куда-то и вручил 17 тысяч долларов — по тем временам огромные деньги. Хронику для «Анны» отбирал я, и даже с Вадимом Юсовым делали постановочные эпизоды, стилизованные под хронику снимавших до нас Лебешева и Алисова. Это — потрясающая школа, интереснейший творческий эксперимент, благодаря которому я первым из России попал в закрытый Французский военный архив.

— У вас подрастают внуки. В чем главное отличие поколения «Рожденных в СССР» от нынешних детей?

— Раннее развитие, его все видят. Моя задача — сформировать цепь между прошлым и будущим, этим я и занимаюсь со своими студентами, иначе мыслящими, имеющими иные идеалы. Наша задача — передать знания, не дать осуществиться расчеловечению. Сейчас на моем столе лежит книжка Филиппа Арьеса «Человек перед лицом смерти». Я хочу, чтобы мой внук ее увидел, полистал и заинтересовался. К одиннадцати годам он перечитал уже немало подаренных мною книг... Второму — полтора года, он уже выезжает с отцом на рыбалку, бросает камушки. Придет пора их собирать.

24

№7

ПЕРЕГОВОРНАЯ

30 июля 2020

О культуре общения с народом ФОТО: АНДРЕЙ СТЕНИН/РИА НОВОСТИ

PRO

Мы не могли пройти мимо событий в Хабаровске, пусть во многом это и политическая тема. Однако, по нашему мнению, здесь крайне важен момент коммуникации, культура взаимодействия власти и народа. Другая наша пара колумнистов в рамках темы номера пытается ответить на вопрос, почему левые идеи перестали быть источником вдохновения для трансформации общества.

Георгий БОВТ

CONTRA

Митинги в Хабаровском крае в поддержку бывшего губернатора Сергея Фургала, обвиняемого в столь серьезных преступлениях, как убийство, наводят на мысль о том, что в «коммуникациях» между властью и населением явно что-то пошло не так. Назначенный врио хабаровского губернатора элдэпээровец Михаил Дегтярев, казалось бы, делает какие-то «шаги навстречу населению». Пишет что-то в Instagram о любви к хабаровчанам, выражает готовность париться в бане с нужными людьми во благо края, призывает «вместе работать» во имя победы над коронавирусом и для подготовки к отопительному сезону. То есть делает те ходы, по поводу которых у властей предержащих чиновников сложилось впечатление, что таковые ходы заведомо улучшают так называемую «обратную связь с населением». Якобы это сближает. Однако от того, как это делается, трудно отделаться от ощущения фальши и диссо-

нанса. Возможно, поэтому народ с его приездом с улиц не ушел, а продолжал требовать уже и его отставки. В свое время, когда анализировали по «горячим следам» причины краха и распада Советского Союза, много говорили о том, что одной из главных таких внутренних причин стало отчуждение между властью и населением. И действительно, партийные бонзы мало-мальски заметного уровня жили одной жизнью, а вся страна — другой. И дело не только в доступе номенклатуры к пайкам, спецзаказам, всяким льготам, которые были недоступны простым смертным. Они словно жили в другой реальности. Сейчас каналов коммуникации между властью и населением стало гораздо больше. И они по-своему работают. Можно по-разному относиться к тому, как в России организуют и проводят выборы, однако хотя бы в какой-то, пусть незначительной мере, они заставляют власти разного уровня «быть в тонусе» и реагировать (хотя бы «к выборам») на народные настроения. Поднимаемый в тех же соцсетях периодически шум по тому или иному поводу (нарушениях закона, несправедливости и пр.) довольно часто приводит к оперативной и действенной реакции со стороны властей. На фоне новой «информационной открытости» таковая политика все

больше превращается в «инфотейнмент»: публичные политики, даже в отсутствие реальной политической конкуренции и опоре на административный ресурс стараются «понравиться» обывателю. Они все чаще затевают разные интернет-формы опросов/электронных приемных, которые частично выполняют роль той самой «обратной связи». Можно пожаловаться (в советское время писали письма в газеты на такие темы) на отдельные безобразия и недоработки на уровне управляющей компании в ЖКХ или муниципальных властей, выбрать из двух-трех вариантов (или поучаствовать в выборе, почувствовать «сопричастность») оформления городской клумбы или даже целого парка. Уровень развития современного общества настоятельно требует перехода на принципиально новый уровень коммуникации между властной бюрократией и обывателем, а также принципиально нового уровня «прозрачности». Нужен новый политический язык — взамен казенного новояза. Нужно не только к выборам или в кризисные моменты «казаться, как все», но и реально быть таковыми. В том числе ездить на общественном транспорте, на велосипедах (особенно там, где их насаждают взамен автомобилей). Это уже не «дешевый популизм», а непременные черты «нового политиче-

ского стиля». Иначе отчуждение между властью и населением, сгубившее СССР, будет только нарастать. Формально рейтинги популярности разных институтов власти и конкретных политиков сейчас вроде бы не внушают опасений. Уровень доверия президенту уверенно держится выше 60-65%. Сравнительно новому премьеру Мишустину доверяют больше половины (не сравнить с «поздним Медведевым»). Даже критикуемая многими за «отрыв от народа» «Единая Россия» имеет, по опросам, весьма приличную для партии поддержку на уровне трети населения. И даже — вот многие удивятся — региональные власти за последние 20 лет улучшили свои позиции: 19% доверия в 1999-м и 31% — сейчас. Кое-что работает все же. Однако Россия — страна уникальная. Никогда нельзя упиваться даже триумфальными цифрами, надо чуять, что витает в ее воздухе. В СССР «уровень одобрения», казалось, был вообще на уровне 99,9%. А потом он, конечно, слинял. Не за три дня, как имперская Россия в 1917-м, но тоже в историческом плане довольно быстро. У нас всегда так было. Вроде внешне все хорошо, народ и власть едины и неделимы. Но что-то такое в какой-то момент повисает в воздухе, почти неуловимое. Висит-висит, а потом — раз. И «кто был ничем — тот станет всем». И наоборот.

Зачем Сирия тете Нине

Ольга ВЛАСОВА В России почти всегда был драматический разрыв между внешней и внутренней политикой. Наполеона победили, но не смогли вовремя освободить крестьян, создали новую политическую систему и охватили ею полмира, но не справились со своей партийной номенклатурой и пищевой промышленностью. Вот и сейчас. Страна вроде вернулась почти из небытия в список великих держав, оказывает серьезное воздействие на мировую политику. До такой степени, что ее основной оппонент — Запад — приписывает ей вмешательство в президентские выборы в США. Но вот незадача. На внутриполитическом уровне все та же ерунда. Волнения в Хабаровске — это видимая часть серьезного разрыва между властью и обществом в России, который может привести к самым печальным последствиям.

Чем недовольно общество? Прежде всего отсутствием желания у местных, а часто и федеральных властей признавать право этого общества быть услышанным. Подобное положение дел уничтожает у простого человека чувство связанности и сопричастности тому, что мы называем нацией и Родиной. Кроме того, простые люди не видят и не понимают того, что делает власть, даже если власть реально что-то делает. В общепринятом восприятии российское государство никак не заботится об интересах своих граждан, но, наоборот, нещадно эксплуатирует их для своей выгоды. В последние годы в стране запущено много новых инфраструктурных и производственных объектов, однако информация об этом не доходит до сознания простого человека. Пафосный тон выпусков новостей давно воспринимается как агитка позднесоветского периода. А уж достижения России на внешнеполитическом поприще часто даже раздражают обывателя. Зачем мы сражаемся в Сирии, если пенсионный возраст внутри страны повышен, а покупательная способность упала? И в самом деле, зачем? Что от этого имеют дядя Вася с вагоноремонтного завода и тетя Нина с молочного?

Ответ на этот вопрос пришел с неожиданной стороны. В последние месяцы мне приходилось общаться с запертым пандемией в России молодым человеком из Египта, который скучал по своей родине, постоянно читал египетские СМИ и был рад поговорить о жизни там. И вот, спросив в очередной раз, как дела в Египте, я получила заинтриговавший меня ответ. Ситуация в стране становится по-настоящему драматической, и судьба 100-миллионного народа выглядит туманно — причем вовсе не из-за коронавируса. Причиной нависшей над египтянами беды является ввод в эксплуатацию плотины в верховьях реки Нил. Сооружение строится Эфиопией и приведет к тому, что Египет потеряет приблизительно половину всех своих водных ресурсов. А Нил — это единственная водная артерия Египта. И его воды используются не только для сельского хозяйства, но и как питьевая вода. «Как же так, — удивилась я. — Как давно они строят эту плотину? И почему ваше государство это допустило?» Оказалось, проекту уже девять лет, и периодически правительство Египта выражает свою обеспокоенность, но Васька слушает да ест. Самоуверенность Эфиопии объясняется тем, что проект поддержива-

ется Израилем, Саудовской Аравией и США. Эфиопия не просто планирует обеспечить себя дешевым электричеством и продавать излишки соседним странам, но и широко использовать воды созданного водохранилища для развития сельского хозяйства с привлечением зарубежных инвесторов. Например, израильтяне уже взяли в аренду изрядное количество земель Эфиопии под сельхозбизнес. Таким образом, сегодня практически каждый египтянин хорошо видит связь между слабостью внешнеполитической позиции государства и тем, как эта его дисфункция отражается на простых жителях страны. Иначе говоря, египтяне на своей шкуре чувствуют, что их власти не справляются с защитой населения от внешней угрозы. За это они заплатят засухой, неурожаем и нищетой. Может быть, российским властям также стоит объяснить населению, как возвращение статуса великой державы отражается на благосостоянии дяди Васи и тети Нины? Вероятно, настала пора научиться конвертировать внешнеполитические достижения во внутриполитические аргументы. Это не снимет всех проблем взаимоотношений власти и общества в России, но значительно повысит уровень понимания между ними.

ПЕРЕГОВОРНАЯ

30 июля 2020

25

PRO

Обостренье классовой борьбы

Максим СОКОЛОВ На днях генеральный секретарь ООН Антониу Гутерриш сильно высказался на тему классовых различий: «Неравенство — характерная черта нашего времени. 26 самым богатым людям в мире принадлежит столько же благ, сколько половине населения планеты». Скоро он начнет цитировать «Коммунистический манифест»: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов. Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу». Конечно, сами классики отмечали, что борьба была непрерывной, но то скрытой, то явной. Периоды, когда борьба купировалась, порой были длительными. Полвека «общества всеобщего благосостояния» на Западе — с 60-х гг. XX в. до начала XXI в. Экономический рост и обильная социальная политика даже побуждали политиков и мыслителей говорить, что так будет всегда и преж-

CONTRA

№7

ние теории классовой борьбы можно сдавать в архив. Собственно, и в застойный период в СССР, возможно, было скучно и убого, но явной классовой борьбы точно не было. Однако все проходит, в том числе и классовый мир. Купирование борьбы вновь сменяется обострением. И во всем мире, включая некогда благополучные страны вроде Франции (о США не будем и говорить, там борьба вообще экстракласса). Да и в нашем Отечестве то здесь, то там полыхнет. Последний случай — Хабаровск, причем все понимают, что это не уникальный эксцесс и нужно ждать следующего. Конечно, сейчас положение плебеев, подмастерьев и прочих угнетенных классов ухудшилось — общий кризис, да еще усугубленный заразой. Но, вообще говоря, и прежде благоденствие было довольно относительным, а о вопиющем имущественном расслоении только ленивый не говорил. Однако прежде все было относительно тихо, а сейчас растет беспокойство. Тут важно понять, какие факторы сдерживают обострение, а какие, напротив, его провоцируют. В 90-е гг. по всем объективным меркам народные бедствия были велики, но особых вспышек (не считая национальных окраин) не было. Дело тут, наверное, не в прирожденном русском смирении, а в том, что во взбаламученном обществе существовала иллюзия неограниченных возможностей. Один впадает в ни-

чтожество, а другой вдруг идет к преуспеванию. Потом роли могут меняться. Отсутствие жестких классовых демаркаций позволяло считать бедствия временными и преходящими. Это был миф, но миф стабилизирующий. Без него общество вовсе провалилось бы в хаос. Хотя, конечно, миф о возможностях не вечен. Рано или поздно он кончается, а если еще и сословность все более жестко костенеет — как неизбежное следствие стабилизации, люди более склонны выражать недовольство, чувствуя себя навсегда обделенными. Но тут уже возникают вопросы к господствующим классам. Господство и эксплуатация всегда и во все века будут господством и эксплуатацией. Но поведение класса господ может быть разным. Одно дело, когда господин — может быть, весьма суровый, тем не менее чувствует себя прирожденным властителем своих подданных, когда он укоренен в родной земле и способствует ее благоустроению. Мосты, дороги, храмы, технические усовершенствования не из воздуха же берутся, и не таинственная рука рынка их сооружает, а вполне конкретный властелин. В случае такой прирожденности, такой связи с землей низшие классы готовы мириться с господством. Совсем другое дело — отчужденный (офшорный) властитель своих подданных, воспринимаемый управляемыми, как праздный господин, ничего для земли не делаю-

щий рентополучатель. Дворянство веками было опорой французской монархии — доколе сохранялась его связь с землей. Когда же оно стало придворным классом, для которого единственный интерес в его владениях заключался в получаемом доходе, Франция стала быстро двигаться к революции. Ипполит Тэн описывал закат старого режима: «Франция напоминала обширную конюшню, где породистые лошади получают двойную и тройную порции, ничего не делая или неся только половинную службу, в то время как обыкновенные лошади несут полную службу, получая половинную порцию, а нередко даже не получая и этого. Среди этих пород истых лошадей находится привилегированный табун, который жрет, сколько может, жирный, блестящий, стоящий по брюхо в корме, не имея других занятий, кроме постоянных забот о своем довольстве». Добром такое дело не кончается. Понятно, что речь идет не только о дореволюционной Франции и не только о родовой аристократии. Это общая закономерность, а офшорная аристократия может быть вполне безродной, как, например, это наблюдается у нас. Просто есть общее правило. Прирожденность и укорененность верхнего класса снижает накал классовой борьбы. Отчужденность ведет к ее сильнейшему обострению. А к какой категории относятся наши патриции — судить читателю.

На руинах равенства и братства

Ольга АНДРЕЕВА «Спор о рыночном порядке и социализме есть спор о выживании. Следование социалистической морали привело бы к уничтожению большей части человечества и обнищанию основной массы оставшихся», — говаривал в свое время Фридрих фон Хайек, отец неолиберализма и философии свободного рынка. Теперь философы дружно говорят обратное — следование капиталистической морали приведет к нищете и вымиранию. Пандемия сделала этот процесс наглядным. «За последние два месяца совокупное состояние долларовых миллиардеров только в России выросло с $392 млрд до $454 млрд», — писал в конце мая русский «Форбс». Богатейшие американцы опередили россиян. Их состояние за это времяувеличилось на $434 млрд. Но если где-то прибыло, значит, где-то убыло. К концу мая 40 миллионов американцев обратились за пособием по безработице, потеряв рабочие места в результате пандемии. Это бес-

прецедентный показатель со времен Великой депрессии. Процесс массового обнищания бедных и обогащения богатых за эти полгода перестал быть застенчивым. Мир, радостно отряхнувший со своих ног тяжкое наследие тоталитаризма в виде плановой экономики, бесплатного и равного доступа к образованию и медицине, вдруг обнаружил, что рынок вовсе не принес беднякам радости. Мы уже давно стоим на руинах тех самых свободы, равенства и братства, которые декларировали французские дворяне в конце XVIII века и которые мучительно отвоевывала европейская цивилизация. Однако никакой новой дееспособной левой идеи не появилось. Социализм и плановая экономика, национализация ресурсов и финансовой сферы маргинализирована до такой степени, что робкая идея Владимира Путина ввести прогрессивный налог вызвало в «Фейсбуке» бурю возмущений. Странным образом богатые не хотят расставаться с богатством, даже если речь идет о двух тысячах рублях из 450 тысяч ежемесячной зарплаты. Сомнение в справедливости подобного мироустройства все глубже закрадывается в души населения Земли. Казалось бы, именно в этот момент на сцену должны выйти левые и сказать — ша, ребята, теперь будет по-нашему: соцгарантии, экономика, регулируемая государством, прогрессивное налогообложение, национали-

зация недр и полное равенство в отношении общественных благ. Где же наши левые? Они по-прежнему учат наизусть Маркса и бредят призраком коммунизма. Последний отлично действует на юных девушек, наркоманов и прочих троечников, но менеджер среднего звена как-то не видит себя берущим Зимний. Из бараков это, очевидно, было легче сделать, чем из отдельных трешек в спальных районах. За сто лет цепи пролетариата обросли цветочками и плазменными телевизорами, и терять их мало кто решится. Более того, радикально изменилась структура общества, и новые теории классов опираются, скорее, на Макса Вебера, нежели на Маркса. Уже довольно очевидно, что дело не в отношении к собственности на средства производства, а в степени влиятельности и престиже. Однако марксисты по-прежнему призывают разрушать дворцы и экспроприировать экспроприаторов. Веселая движуха по части битья окон, поджигания машин и прочего мальчишества, как это продемонстрировали «желтые жилеты» в Париже, привлекает задорную юность куда больше, чем реальный структурный сдвиг влево с учетом всего предыдущего советского, шведского и германского опыта социально гарантированных государств. Леваки действуют по принципу — где не додумаем, там допляшем. Отсутствие политэкономической гибко-

сти, политической дальновидности и метафизического взгляда на процесс вполне искупается ленинским энтузиазмом и готовностью перейти на личности при любой попытке здравого сомнения. В годы моей советской юности историю КПСС нам преподавала унылая дама преклонных годов с накладным шиньоном на голове, который в процессе лекции все время сползал набок. Аудитория спала и похрапывала, а бедная дама по бумажке нудно читала нам про то, как, овладев массами, идея становится материальной силой. Массы в это время видели третий сон. Изумительно, что от нынешних русских левых я слышу ровно те же речи. Мы пережили модернизм и постмодернизм, экзистенциализм и структурализм. Десять раз успела смениться классовая составляющая общества, поменяться форма политической власти и экономические стратегии. Но левые остались там же, в прекрасном зените империализма конца ХIX века. А между тем левая идея сейчас нужна миру, как никогда раньше. Нужны реальные стратегии новой экономики, новой политики, новой структуры общества. Но, увы, левый бунт сегодня сводится к сбросу памятников и до слез надоевшей повестке ЛГБТ. А это значит, что миллиардеры могут спать спокойно. Им абсолютно ничего не грозит. Если это и был их план, то он осуществился на все 100 процентов.

26

№7

30 июля 2020

ПОЗИТИВНАЯ КУЛЬТУРА

Поехать к бабушкам на пленэр мещение, и мы сделали для Игоря Михайловича целую художественную мастерскую. Он очень воодушевился, стал снова писать и приглашать в эту мастерскую всех, кто захочет». Игоря Михайловича, к сожалению, уже нет, но его мастерская не пустует, она перешла по наследству к бабушке Жене, Евгении Михайловне Ереминой, бывшей проводнице, решившей стать художницей. Она докрашивала его краски и холсты и была абсолютно счастлива. Потом ей сделали инстаграм, где выставили ее картины, и у бабушки Жени появились поклонники, которые ставят ей лайки и покупают ее работы. Во всем мире есть любители наивного искусства, или ар-брют, как его называют на Западе, но у бабушки Жени хорошие шансы войти не только в историю русского лубка, но и в историю московского концептуализма. Вместе с другими бабушками, которые тоже участвовали в Катином художественном проекте.

От философии к живописи

Татьяна ФИЛИППОВА Семь лет назад Катя Муромцева, студентка философского факультета МГУ, впервые поехала в дом престарелых, расположенный в поселке Товарковский Тульской области. Так началась эта история, которую сама Муромцева называет историей дружбы. В дом престарелых Катя впервые попала вместе с представителями благотворительного фонда «Старость в радость». Фонд курирует около 150 домов-интернатов России, отправляет туда «своих» нянь, помощников по уходу и культоргов, набирает добровольцев, которые навещают стариков или, как сейчас, во время пандемии, становятся для них «телефонными» друзьями. Тогда, в 2014 году, сотрудники фонда вместе с волонтерами ездили в дома престарелых Московской и Тульской областей с чем-то вроде шефских концертов: собиралась большая компания молодых людей, устраивала жителям интернатов чаепития с конфетами, а после чая песни, пляски и чтение стихов. Но это по выходным. По будням команда сокращалась до двух человек, одним из которых была Катя Муромцева. «Мы выбирали в основном маленькие учреждения на двадцать-тридцать человек, — вспоминает координатор

фонда Александра Кузьмичева. — В большом доме престарелых есть культорг, а в отделениях сестринского ухода при больницах, где пожилые люди живут десятилетиями, нет такой штатной единицы, и жизнь там намного грустнее. Когда наши приезжали к ним рисовать, это было событие века. И вот Катя как раз ездила туда, где не было культорга».

Мастерская по наследству К занятиям рисунком, которые проводила Катя Муромцева, и в фонде, и в домах престарелых относились как к психологической поддержке пожилых людей. «Просто человеку важно почувствовать, что он молодец, что он нарисовал цветочек, даже если его кто-то за руку водил, — объясняет Александра Кузьмичева. — Рука после инсульта его не слушается, а тут она создала что-то красивое». Если бы в тот момент Катиным спутникам из благотворительного фонда сказали, что некоторые их тех, кто сейчас с трудом выводит на листке бумаги цветок, потому что рисовать начал только в доме престарелых, через несколько лет станут участниками большой выставки, а кого-то даже признают новым Анри Руссо, они бы сильно удивились. «Был в 2015 году большой проект, который Катя вытянула лично, — рас-

Катя Муромцева сказывает Александра Кузьмичева. – В Товарковский дом престарелых перевели Игоря Михайловича Андрианова, художника, с которым мы были знакомы до его переезда, и он там очень загрустил. Рисовать бросил, Кате сказал: «Здесь все-таки немножко вокзал». То есть большое учреждение, двести с лишним мест, нет никакого личного пространства. Получалось, что он сидит и чахнет. Катя написала в своем фейсбуке: друзья, давайте привезем ему альбомы, он очень любит Ван Гога. Ему пожертвовали мольберты, этюдники, директор интерната выделил по-

«ОТВЕТ ЭРИКУ БУЛАТОВУ». ИЗ СЕРИИ «НАШ ОТВЕТ КОНЦЕПТУАЛИСТАМ»

На философский факультет Катя Муромцева пришла за смыслом жизни, но в процессе учебы поняла, что здесь все не про смысл, а про разные способы мышления, знание которых очень помогает в жизни. Еще во время учебы в университете ходила на занятия в студию академической живописи и на лек-

ции по истории искусства на истфаке, и в итоге диплом получился не о Хайдеггере, как предполагалось, а о живописи XX века. Дальше были Свободные мастерские при Музее современного искусства и Школа фотографии и мультимедиа имени Родченко. «Я попала на тот момент, когда Катя пришла учиться, — вспоминает преподаватель Свободных мастерских Ольга Турчина. — Бэкграунд у нее дай боже, она очень умный человек и очень мудрый. Когда в человеке чувствуется масштаб личности, ты понимаешь, что он будет и в профессии что-то собой пред-

ПОЗИТИВНАЯ КУЛЬТУРА ставлять. Бывает, конечно, что художник талантливый, а с человеческими качествами как-то не очень, но это уже другой вопрос. Либо наоборот. А здесь меня привлек масштаб личности, и мы подружились». Первая же выставка Муромцевой стала персональной — о ней много писали, потому что тема оказалась горячей. Здание Института философии в 2015 году передали Пушкинскому музею, выселив сотрудников института без особых церемоний, не слушая их возражений и не вступая с ними в диалог. Узнав об этом, Катя решила сделать так, чтобы заговорило само здание. Все лето она интервьюировала сотрудников Института философии, чтобы нанести самые яркие высказывания на стены, парты, плакаты и таблички и запечатлеть их на снимках. Сейчас Катины фотографии — чуть ли не единственные свидетельства жизни, которая бурлила когда-то в «философском доме». Муромцева готовила выставку — и продолжала ездить в Товарковский дом престарелых, теперь уже не с фондом, а с кем-то из друзей, кто готов был рулить четыреста километров, чтобы попасть вместе с ней к бабушкам. А чаще всего одна — на попутке из Москвы либо на двух автобусах с пересадкой по пути. «Изматывалась по полной программе, — вспоминает Ольга Турчина. — Я тогда жила на Красногвардейской, недалеко от моего дома был автовокзал. Катя уезжала с этого вокзала ранним утром и приезжала на него очень-очень поздно. Я ей говорила: «Ты угробишь свое здоровье». Но Кате были важны эти поездки. «Я училась на философском, и мне было интересно пообщаться с людьми из другого поколения, узнать горизонт другого опыта. Первые поездки были вызваны любопытством, — объясняет сама Катя, — а потом я подружилась с несколькими бабушками и стала приезжать к ним как друг». Бабушки с ее помощью расписали стены коврами с оленями — такие висели когда-то чуть ли не в каждой советской квартире, а теперь их и не достать. Катя предложила: «А давайте мы их нарисуем». Ковры получились как настоящие: когда все было готово, в Товарковском доме устроили вернисаж, и те, кто в росписи не участвовал, пытались их потрогать, не верили, что бахрома нарисованная.

Огромная акварель Кати Муромцевой — часть проекта «Балкон на Балканах»

№7

30 июля 2020

27

Каждая из бабушек сделала коллаж из готовых картинок и цветной бумаги, сопроводив его собственным текстом. Вот таким, например: «Душа поет, кардиограмма пляшет. Года идут, а дурь все та же». Есть ответы в прозе: под копией плаката советского Наркомпищепрома, на котором белозубая красотка поддевает на вилку краба из банки, от руки написано: «Крабы почти все уплыли в СССР!»

Бабушек — на выставки!

Коммуникация со своей эпохой Ключевое слово в словаре Кати Муромцевой — «коммуникация». Дважды ей удавалось «разговорить» даже не людей, а здания. Первый раз это был особняк на Волхонке, принадлежавший Институту философии РАН и переданный Пушкинскому музею. Катя расспросила философов и расписала опустевшее здание их цитатами из интервью, а потом сфотографировала надписи. Фотопроект она назвала «На своем месте». Во второй раз «заговорили» мастерские музея современного искусства «Гараж» на ВДНХ. Катя Муромцева, резидент «Гаража», выставила в окнах своей мастерской двенадцать больших акварельных фигур из серии «Пикет», созданной под впечатлением от ареста журналиста Ивана Голунова и одиночных выступлений в его поддержку. Это был уже не текст, а изображение, которое дополнять словами не требовалось. Катя дает возможность высказаться тем, кому общество не дает права голоса. В фильме «В этой стране» дети, родившиеся десять лет спустя после того, как страны под названием Советский Союз не стало, рассказывают о том, какая она была, эта страна. Выставка «Лучше хором» в галерее «Пересветов переулок» объединяет художественные высказывания жителей домов престарелых, с которыми Катя рисует и обсуждает историю искусства. Новый фильм Муромцевой называется «Жесткий мужской портрет». Его герой, тренер по теннису, два года пишет портрет российского президента. «Вообще этот фильм не про картину, а про человека, который думает, что если будет писать эту картину с любовью, то сможет повлиять на политику в стране, — объясняет Катя. — Меня поразил такой магиче-

ский подход к изображению и сама ситуация — этот человек, мой знакомый, специально снял большую квартиру без ремонта, чтобы рисовать портрет. Он сам позвонил мне и попросил приехать, чтобы получить от меня совет, и я увидела неотремонтированную квартиру, посередине которой стоял огромный портрет Владимира Путина. Вся ситуация была настолько парадоксальна, что я подумала, что будет интересно превратить ее в диалог об искусстве, его взаимоотношениях с властью и человеке, который, с одной стороны, пытается быть ближе к власти, с другой — надеется ее изменить». Самое смешное, с точки зрения Кати, то, что никто не верит, что фильм документальный и герой не играет. Последний по времени Катин проект – галерея «Балкон на Балканах», которую она открыла в своей съемной квартире в Загребе во время самоизоляции. Выставки в балконной галерее менялись каждую неделю. Первая серия крупномасштабных акварелей называлась «Как стать невидимым» и была посвящена людям искусства, пострадавшим от пандемии. Потом на балконе появились «Портреты собак, гуляющих со своими хозяевами и другими людьми», «Карантинная одежда» и выставка «Для птиц». Все птицы, конечно, были синие, волшебные. В какой-то момент у Кати закончилась акварельная бумага, и следующая выставка вышла на туалетной. Балконная галерея, появившаяся из-за невозможности выставлять работы в каком-либо общественном пространстве, — один из лучших проектов, родившихся в самоизоляции. Возможно, она станет странствующей и осенью приедет в Москву.

Катя пела с бабушками частушки, слушала их истории и рассказывала о себе — ведь хорошие друзья говорят обо всем. Бабушка Женя стала первым человеком, кому Катя решила показать свою дипломную работу в школе Родченко, короткометражку «В этой стране», сделанную на основе школьных сочинений о Советском Союзе. Получился немного сюрреалистический, отчасти из-за того, что проиллюстрирован он был силуэтами из театра теней, рассказ о стране, которую никто не видел. В этой стране люди работали и работали на фабриках и заводах, одевались в галоши и телогрейки, а самым главным был человек, лежащий на главной площади главного города страны в отдельном домике. Посмотрев десятиминутную ленту, бабушка Женя сделала вывод: «Тебя же за этот фильм сразу посадят».

На следующую встречу Катя принесла фотографии работ Ильи Кабакова, который где-то написал, что главным в советской жизни был постоянный страх. Работы были посвящены жизни в коммунальных квартирах и советскому быту, о котором бабушки знали не понаслышке, — примерно в таких же коммуналках они провели добрую часть своей жизни. «Мне просто была интересна их реакция на этого художника, ведь они одного поколения». Реакция была живая: у кого-то инсталляции Кабакова вызвали возмущение — «зачем он советское время так принижает, нельзя так». Кто-то соглашался — «да, все так и было». И тогда Катя предложила своим друзьям высказать все, с чем они не согласны, в художественной форме. Так появилась серия «Ответ концептуалистам».

Начав с обсуждения работ известных художников, Катя решила идти дальше и возить бабушек на выставки, чтобы познакомить их с современным художественным контекстом. Поездки понравились всем, и было решено их продолжать, потому что каждая давала какой-то творческий импульс. Старший куратор музея современного искусства «Гараж» Катя Иноземцева считает, что бабушки сделали отличный парафраз к выставке Павла Пепперштейна: «Мы всем творческим отделом искренне восхищались и поняли, что Паше есть к чему тянуться». Главную «фишку» выставки, Ленина, спящего в саркофаге с хрустальной крышкой вместе с обнаженной красавицей, бабушки приняли спокойно и прокомментировали в духе московского концептуализма: «Ну вот, наконец-то он не один». И вот в мае 2019-го в галерее «Пересветов переулок» открылась выставка, которую Катя Муромцева готовила давно. В экспозицию вошли не только ответы бабушек Кабакову, Пепперштейну и Булатову, но работы, сделанные в других жанрах, например, рисунки Ольги Роговой, художницы из Калининградского дома престарелых, которая не говорит и не слышит и только переносит на бумагу то, что видит вокруг, — больничные палаты, санитаров и медсестер. За эту выставку Муромцеву номинировали на премию «Инновация-2020», которая из-за карантина отложена на осень, но будет, скорее всего, вручена победителям в октябре. В этом году Катя стала также победителем ежегодной программы Present Continuous фонда V–A–C и Музея современного искусства Антверпена (M HKA). Недавно журнал «Форбс» внес ее в список 30 самых перспективных россиян в возрасте до 30 лет. «Среди своего поколения Муромцева действительно заметна, — говорит Катя Иноземцева. — Нашему современному искусству, которое питается практикой и опытом московского концептуализма, не хватает прямого жеста и, если хотите, этики. Когда появляются проекты, имеющие общегуманитарный смысл, они сразу видны на общей сцене. При этом в Кате нет филантропского жеста, который социально нормативен, для нее это действительно художественный эксперимент, что сразу настраивает в ее пользу». Выставку Катя называет «дневником дружбы» и собирается этот дневник продолжать, возможно, привлекая к волонтерской работе других художников. «Не знаю, — говорит она, — где граница между художником и волонтером. Наверное, каждый художник — это волонтер огромной организации «жизнь». И в этой организации никто не хочет быть объектом сочувствия, все хотят быть объектами любви».

28

№7

ПОСЛЕ ПАНДЕМИИ

30 июля 2020

Михаил Пиотровский:

«Все наши беды — от варварского отношения к природе и культуре» Евгения ЛОГВИНОВА Государственный Эрмитаж в середине июля снова открыл двери для посетителей. О том, что ждет зрителей, «Культуре» рассказал генеральный директор главного музея страны Михаил Пиотровский.

— Раньше декабря даже не будем думать о возвращении к прежней жизни, потому что есть строгие санитарные нормы. И никакой карантин, никакая пандемия не отступают: будет вторая волна, третья. Просто меняется форма общения. Из-за санитарных норм посещение музеев будет ограничено: количество зрителей сильно сократится. Людям придется записываться на сеансы через интернет, держаться на расстоянии друг от друга, ходить по маршруту. Причем самим, без экскурсовода. Кому-то это понравится, потому что главный раздражающий фактор для них — экскурсионные группы. Однако тем, кто любит экскурсии, придется нелегко. Мы придумали, чем заменить экскурсии, кроме того, через некоторое время они вернутся. С открытием доступа в музей будем каждые две недели менять всю систему. Некоторым плюсом нынешней ситуации станет баланс между онлайн и офлайн, а также возможность спокойного посещения залов музея, отсутствие толп.

— Как будут проходить экскурсии?

— Группы будут небольшие: только по 5 человек, и то не сразу. Это идеальная экскурсия. Когда 20 человек — уже не то. Зрители, которые любят музеи, соскучились. Так что спокойно, постепенно открываем двери, возвращаемся к прежнему порядку. А по мере возвращения будем регулировать формы общения с посетителем. Но это не быстрый процесс.

— Придется увеличить штат экскурсоводов?

— Наоборот. Первые две недели после открытия у нас вообще не было экскурсоводов, работали онлайн. Рассказывали о маршрутах, которые доступны посетителям: например, продолжительностью два часа. Это совершенно новая ситуация. Зато появилась другая

ФОТО: АЛЕКСАНДР ДЕМЬЯНЧУК/ТАСС

— Карантинный режим значительно смягчен. Что ждет музейное сообщество и Эрмитаж в частности? Все будет по-старому или уже нет?

категория экскурсоводов — консультанты. Они находятся на узловых пунктах маршрута и объясняют людям, как пройти и что посмотреть. Онлайн будем показывать вещи, которые находятся вне маршрута. Они, кстати, всегда находились вне маршрута, в те залы мало кто ходил, кроме знатоков. Так что штат мы увеличивать не планируем.

— В одном из интервью вы говорили, что никого не увольняете. Изменится ли этот принцип сейчас, будут ли в Эрмитаже сокращения?

культура тоже может ответить человеку, и очень жестко: озверением, выходом наружу низменных человеческих инстинктов. Посмотрите, что недавно творилось на улицах Соединенных Штатов и Великобритании: я говорю об уничтожении памятников, попытках изменения идентификации нации. Когда говорят, что Черчилль — не герой, пытаются изменить идентификацию британской нации. Поэтому мы должны очень бережно относиться к культуре.

Культура — такой же единый организм, как и природа, к ней тоже надо бережно относиться. Как и природа, культура тоже может ответить человеку, и очень жестко: озверением, выходом наружу низменных человеческих инстинктов

— Во всем мире музеи сейчас сокращают штаты: Метрополитен, например, сократил 80 человек. Но мы не будем уменьшать штат.

— Можно сказать, что изоляционизм имеет свои плюсы? Например, происходит оптимизация различных процессов, научных коммуникаций.

— Музей часто живет в непростых культурных условиях. Сейчас увеличивается роль искусства как своеобразного лекарства, моста между улицей и чем-то высоким. Это не плюсы и минусы, а система гибкого

реагирования. Вообще все наши беды — от варварского отношения к природе: мы постоянно что-то отбираем у нее, уничтожаем — и в ответ получаем пандемию и многое другое. Культура — такой же единый организм, как и природа, к ней тоже надо бережно относиться. А у нас преобладает потребительский подход. Культура воспринимается как услуга: почему нельзя открыть ногой дверь в музей? А требование, чтобы культура зарабатывала деньги! Как и природа,

— Не появилось во время карантина свободное время для работы над новой книгой? Как известно, вы автор нескольких изданий по истории ислама, а также книги про Эрмитаж.

— «Болдинская осень» не получилась. Степень напряженности всех дел, необходимости общения не оставляла времени для размышлений. Правда, недавно я написал предисловие для одной книги, затем для дру-

гой. И над своей новой книгой немного работаю, но в том же ритме, что и обычно.

— Изменится ли зритель? Ведь еще долго не будет больших групп, например, китайских туристов, приносивших доход музею?

— Китайцы тут ни при чем. Есть зритель-знаток, и есть, условно говоря, турист, который приносит главные деньги: проводит в музее свои полтора часа и уходит. Поток туристов, конечно, сократится, и музей получит меньше денег. А это значит, что исчезнет возможность в разной степени предоставлять льготы нашим посетителям. Потому что у нас в государстве почти нет законных льгот: музеи предоставляют свободный проход разным социальным группам в нарушение законодательства. Это воля самих музеев, которые зарабатывают на других вещах. Согласно российскому законодательству, есть только льготы для Героев Труда и приравненных к ним. Кроме того, дети, студенты, многодетные могут бесплатно раз в месяц посетить музей (при этом мы не получаем компенсацию). Сейчас нам придется ввести квоты: нельзя просто прийти бесплатно и без очереди. Бесплатный вход для детей на самом деле стоит денег, и кто-то должен эти затраты компенсировать. Как и бесплат-

ПОСЛЕ ПАНДЕМИИ

ФОТО: АЛЕКСЕЙ ДАНИЧЕВ/РИА НОВОСТИ

№7

ный вход для пенсионеров, который у нас был до пандемии. Самое главное: нужно найти деньги, чтобы восстановить эти льготы. Мы будем постепенно стараться их восстанавливать. Это должны быть и заработки самого музея, и помощь Министерства культуры, с которым мы сейчас готовим материалы в правительство — о компенсации бесплатного входа для детей. И меценатов теперь стараемся ориентировать не на красивую картинку с логотипом, а на, допустим, бесплатный билет с логотипом: обеспечь бесплатный проход для студентов, и на билете будет твой штамп. Если только прокуратура нам разрешит. Все это нужно, чтобы сохранить то хорошее, чего мы добились в прошлом. А сейчас у нас просто нет денег, в том числе заплатить за электричество: мы ждем помощи от государства. Ситуация очень серьезная: это и есть экономика музеев, экономика культуры. У нас есть время до декабря, надеюсь, к «Дням Эрмитажа» мы все проблемы решим.

— Считается, что эндаументфонд может стать спасением в кризис. Для Эрмитажа это актуально?

— Эндаумент — один из главных способов решения всех проблем. Я считаю, что эндаумент — лучший способ финансирования культуры. Мы развиваем эндаумент, все сейчас развивают, это очень непросто, деньги надо куда-то вкладывать. Это как с системой страхования: мы пытаемся добиться у государства страховых гарантий на выставках.* Не очень получается, потому что нам говорят: вы возьмете у государства деньги, они будут лежать, а не работать. Это неправильное представление. Можно сделать

*

так, чтобы деньги работали, однако с этим финансовым механизмом нужно уметь обращаться, как и с эндаументом. Эндаумент — отличное решение, но нужна спокойная хозяйственная жизнь, чтобы вкладывать деньги, например, в ценные бумаги.

— Покупаются ли произведения из этих фондов? Сократит ли музей траты на новые экспонаты?

— Нет, из этих фондов произведения пока не приобретаются. Но мы думали о приобретении экспонатов, ведь все остальное более или менее обеспечивалось как государством, так и меценатами и продажей билетов. Посмотрим, что будет с общей финансовой ситуацией. Сейчас мы боремся за то, чтобы государство компенсировало нам выпадающие доходы. В этом, кстати, суть поправки к Конституции, которую мы предложили: культура охраняется государством. Это значит, что государство обеспечивает бюджет учреждений культуры. Сейчас выделена некая компенсация на три месяца, мы, правда, каждый месяц бьемся, чтобы подтвердить, что мы бедные, поэтому нам положены деньги. Потом будем бороться за дальнейшую компенсацию выпадающих доходов. Экспонаты, конечно, планируем приобретать, но в ближайшие три месяца это не самая актуальная задача. В конце года посмотрим, что даст эндаумент, тогда и будем решать.

Ведь планировалось создать в ней Музей геральдики и наград.

— С Биржей особая ситуация, никак не связанная с пандемией. В стране мало качественных строительных фирм. И поэтому мы постоянно встречаем негодных подрядчиков, с которыми нужно расставаться, причем быстро, чтобы не произошло хищения, обвала и так далее. На Биржу у нас, слава Богу, деньги есть. А подрядчика мы сейчас выбираем, так как с пре-

Когда говорят, что Черчилль — не герой, пытаются изменить идентификацию британской нации

— Повлияла ли сложная экономическая ситуация на процесс реставрации Биржи?

Сейчас при организации выставок оплата страховки ложится на плечи музеев. Михаил Пиотровский выступает за введение государственных гарантий страхования музейных ценностей, когда «страховые» деньги перечисляются государством на специальный счет, «замораживаются» и выплачиваются лишь при наступлении страхового случая (например, если картину повредят грузчики или посетители выставки). Противники подобного принципа возражают, что государству придется резервировать колоссальные средства, которые будут лежать на счетах без движения.

дыдущим расстались: он не сумел выполнить своих обязательств. К счастью, авансов мы ему не платили, поэтому никаких финансовых потерь не понесли. Биржа — самый потрясающий архитектурный памятник Петербурга. Это действительно шедевр. Однако она в очень плохом, совершенно аварийном состоянии. Нужно действовать аккуратно и осторожно, избегать соблазнов, не спешить. Думаю, до конца года завершим наружные работы и приступим к созданию музея. Так что быстро не получится. Зато все наши громадные стройки сделаны хорошо: и Главный штаб, и реставрационно-хранительский центр «Старая Деревня».

— Не могли бы пояснить ваш тезис: «Музей — это роскошь, которая должна быть доступна всем»?

— Это очень важное положение. Именно сейчас попасть в музей будет сложно — из-за санитарных ограничений. Многим от этого будет неуютно. Возможно, придет понимание: музей — это не данность, а по-

дарок, праздник ума, праздник чувств. Так и должно быть. Конечно, никто не требует, как при Николае I, приходить в парадном мундире. Но ощущение роскоши должно вернуться. А нам надо сделать так, чтобы эту роскошь могли почувствовать все. Для этого нужно решить вопросы с ценами, льготами, финансированием. Каждый должен иметь возможность получить эту роскошь, но не как нечто само собой разумеющееся, а как роскошь, которую для него создают и делают доступной наши сотрудники. Люди, которые работают в Эрмитаже, — не слуги, а хранители: они делают все, чтобы посетитель мог прикоснуться к сокровищу. При этом надо понимать: речь идет о сокровище нации. Это не Диснейленд, а храм, в который может прийти каждый. И ты должен, как минимум, поклониться, когда тебе открываются эти ворота.

— Может быть, целесообразно увеличить количество часов работы музея?

— Музей будет работать с 12 до 21. Ранние часы всегда предназначались для туристических групп, а вот вечером приходят многие индивидуальные посетители. Но все же большой поток зрителей вреден: экспонаты тоже должны отдыхать. Я думаю, мы постепенно вернемся к 5 миллионам посетителей в год, однако людские потоки нужно перераспределять. Зрители должны научиться ходить и в Главный штаб, где прекрасная экспозиция, и в Меншиковский дворец, и в Зимний дворец Петра, и на Фарфоровый завод. Ведь музей многослоен, в нем есть много всего. Обо всем этом мы будем рассказывать онлайн. Например, мы показывали демонтаж выставки про Потемкина, и хранитель рассказывал о тех вещах, которые посетители не замечают, когда осматривают громадную выставку, состоящую из двадцати залов. Это книги из библиотеки Потемкина, стекло, которое производилось на стеклянном заводе и предприятиях, принадлежащих Потемкину, и многое другое.

— Стоит ли ждать возрождения музейного бума, когда закончится пандемия?

— Я не уверен, что люди ринутся в музеи, да это и не нужно: музеи не резиновые. Мы все видели, что происходило на Патриарших прудах, когда на улицы вдруг вышли толпы. В Петербурге люди постепенно привыкают к новой ситуации. Дворцовая площадь поделена на квадратики, в хорошую погоду прохожие рассаживаются — по одному или по двое. Мировой опыт показывает: сначала посетителей много, а по-

30 июля 2020

29

том они привыкают к тому, что можно ритмично и спокойно приходить в музей. Так что многое зависит и от нас, и от зрителей — случится ли музейный «золотой век», принесет ли этот бум радость или нас ждут драки в очередях.

— Как обстоят дела с международным сотрудничеством?

— Я уже сказал, что музей — это лекарство. И, конечно, это мосты — между людьми, государствами, народами. Эпидемия создает соблазн изоляции, это распространяется и на культуру: давайте сидеть тихо и никуда не ездить, слишком опасно. Но это неправильно. В подобной ситуации повышается ответственность за поддержание культурных связей. Во всем мире застыли выставки. С открытием границ мы должны восстановить все наши связи, сначала онлайн, потом уже офлайн. Прежде всего, надо вернуть выставки и получить назад свои, а затем сделать выставки, которые запланированы. Но сразу оговорюсь: пока пусть люди приходят в любимый музей. Выставки — следующий этап. У нас два больших международных проекта. Во-первых, выставка Чжан Хуаня, самого знаменитого китайского художника: она сделана для Эрмитажа, включает работы, написанные под впечатлением пандемии. Все уже приехало. Во-вторых, совместный проект с Художественно-историческим музеем Вены — «Флора». Европейские и российские писатели выбирают какую-то вещь из Эрмитажа, пишут о ней эссе, и на его основе артисты готовят представление. Думаю, будет здорово: участвует английская писательница Зэди Смит и другие модные западные авторы 1960–1980-х. Из наших — Ольга Седакова, Татьяна Толстая, Евгений Водолазкин. Все вращается вокруг двух «Флор» — «Флоры» Рембрандта и «Флоры» Франческо Мельци. Это для нас во всех смыслах эксперимент. Мы ждем Санкт-Петербургский международный культурный форум, одним из важных событий которого будет День Пальмиры, посвященный вопросам истории, реставрации Пальмиры, а также спасению памятников в целом. Также надеемся к форуму открыть зал постоянной экспозиции Азербайджана.

— Какие выставки отменились из-за пандемии?

— Выставки не отменились, они были передвинуты. Например, в декабре состоится большая международная выставка, посвященная Рафаэлю. На ноябрь запланирована российско-германская выставка «Железный век» с участием музеев Москвы. Выставка по истории Древней Аравии перешла на будущий год. График выставок будет наполняться.

30

№7

ЛИТЕРАТУРА

30 июля 2020

Рай для нерасстрелянных писателей Рассказ о временах, когда литераторы были миллионерами Алексей ФИЛИППОВ Отечественные издатели сегодня искренне признаются, что «экономят» на авторах. На гонорары в России живут очень немногие литераторы, остальные вынуждены зарабатывать на жизнь каким-то иным трудом. В этом смысле жизнь непосаженных и нерасстрелянных отечественных писателей, и в особенности драматургов, в тридцатые — пятидесятые годы прошлого века может показаться просто райской. Среднестатистическая зарплата в крупной промышленности в 1936 году составляла 231 рубль, в науке 302 рубля, в медицине 189, в управлении 427 рублей в месяц. В 1936-м основная масса писателей — около 4000 человек — зарабатывала менее 500 рублей. Больше 500 — 315 человек. 164 писателя — больше 1000, 14 — больше 10 тысяч рублей ежемесячно. Некоторые писатели, особенно на периферии, бедствовали. Но всего через несколько лет после того, как в 1934 году был образован Союз советских писателей, разрозненное и недружное литературное сообщество превратилось в корпорацию со своей иерархией, руководством, собственностью и отдельными от других граждан СССР социальными гарантиями. При этом надо иметь в виду фон: в довоенном и послевоенном Советском Союзе признаком зажиточности могла стать вторая пара ботинок, а второй костюм определенно на это указывал. Отдельная квартира говорила о величайшем процветании, высоком общественном положении. Писателю было проще получить все это, чем инженеру, и в ССП рвались графоманы. У писателей, как и у работников советской торговли, шприцами сцеживавших вино из бутылок, доливавших туда чай и ставивших рядом с развесным сахаром ведра с водой, чтобы он потяжелел, были свои секреты, делающие гонорары больше и жизнь лучше. Но начнем с самого начала.

Прозаик получал деньги за авторский лист и процент с тиража, независимо от того, как он разошелся. Ему причитались жалкие полтора процента, но тиражи были огромными. Книга могла стоить 1 рубль 20 копеек, 50-тысячный тираж считался маленьким, 100-тысячный небольшим. За авторский лист (22 машинописные страницы) платили от 250 до 800 рублей. Переиздание приносило 60 процентов от первоначального дохода. Малоизвестный писатель получал за книгу 5–7 тысяч рублей, не считая потиражных. Драматургам причитался процент со сбора — 1,5 процента за акт, семиактная пьеса давала 7,5 процента сбора (идя по стране, она приносила до 50 000 в год). Либреттистам доставалось 2,75 процента. И это была вершина айсберга, хорошо кормила даже литературная поденщина.

Поддержка в форме гонорара

Никакого праздника нет, а мы — пируем

В 1922 году вопрос о поддержке литераторов на Политбюро поставил покровитель Есенина, Пильняка и Шкловского Троцкий, сказав, что «лучше всего, разумеется, если бы эта поддержка выражалась в форме гонорара». Чуть позже его поддержал несостоявшийся поэт, друг Демьяна Бедного Сталин. Он написал в ЦК записку о «материальной поддержке вплоть до субсидий, облаченных в ту или иную приемлемую форму». И писателей поддержали.

3 сентября 1923-го фельетонист Булгаков пишет в дневнике: — ...Я каждый день ухожу в «Гудок» и убиваю в нем безнадежно свой день. Жизнь складывается так, что денег мало, живу я, как и всегда, выше моих скромных средств. Пьешь и ешь много и хорошо, но на покупки вещей не хватает. Без проклятого пойла — пива не обходится ни один день... А вот второй голос: летом того же 1923го к другому сотруднику «Гудка», Вален-

Анатолий Яр-Кравченко, Алексей Зарубин. «Ответственность на вас!». Встреча писателей на квартире у А.М. Горького в 1932 году». 1960 тину Катаеву, из Новороссии приезжает брат. Как и Катаев, принимавший участие в белогвардейском заговоре, как и он, чудом не расстрелянный, выпущенный из-под ареста. Будущий автор «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» Евгений Петров служил в уголовном розыске. В Москву он приехал в крестьянской свитке и устроился надзирателем в Бутырскую тюрьму на 20 рублей в месяц. Брат заставил его написать фельетон и пристроил тот в печать.

— Поезжай за гонораром, — сухо приказал я. Он поехал и привез домой три отличных, свободноконвертируемых червонца, то есть тридцать рублей, — валюту того времени.

— Ну, — сказал я, — так что же выгоднее: служить в Бутырках или писать фельетоны? За один час сравнительно легкой и чистой работы ты получил больше, чем за месяц бездарных поездок в Бутырки. Брат оказался мальчиком сообразительным и старательным, так что месяца через два, облазив редакции всех юмористических журналов Москвы, веселый, общительный и обаятельный, он стал очень прилично зарабатывать, не отказываясь ни от каких жанров... Катаев направил брата на верный путь — тот стал успешным писателем, сценаристом, автором водевилей, возглавил журнал «Огонек» и получил орден Ленина. Его жизнь может служить примером удачной писательской судьбы: из журналистов — в романисты, к большой должности и высшему ордену

СССР. Но вот третий голос, он звучит из 1931-го и принадлежит состоявшемуся писателю: — Я писатель и журналист. Я зарабатываю много и имею возможность много пить и спать. Я могу каждый день пировать. И я каждый день пирую. Пируют мои друзья, писатели. Сидим за столом, пируем, беседуем, острим, хохочем. По какому поводу? Без всякого повода. Никакого праздника нет, ни внутри, ни снаружи, — а мы пируем. ...Как милы все! Как приятно пить, закусывать, общаться... Я пишу стихотворные фельетоны в большой газете, за каждый фельетон платят мне столько, сколько получает путевой сторож в месяц. Иногда требуется два фельетона в день. Заработок мой в газете достигает семисот рублей в месяц. Затем я работаю как писатель. Я написал роман «Зависть», роман имел успех, и мне открылись двери. Театры заказали мне пьесы, журналы ждут от меня произведений, я получаю авансы. Это Юрий Олеша. Его пьесу поставил Мейерхольд, она шла три сезона и делала полные сборы — он был успешен, а потом выпал из времени, не вписался в новый, «индустриальный» соцреалистический литературный канон. Советский писатель должен был постоянно меняться, Олеша этого не смог и замолчал. Те, кто принял правила игры, процветали, а он обнищал и пытался авансом получить деньги, которые Литфонд выделил бы на его похороны.

ЛИТЕРАТУРА

№7

30 июля 2020

31

Петр Кончаловский. «А.Н. Толстой в гостях у художника». 1941 В 1936 году в Союзе писателей состоялось совещание по проблемам авторских гонораров. Одним из наиболее издаваемых (и критикуемых) писателей тогда был Борис Пильняк, он относился к 23 самым обеспеченным литераторам. О своих доходах и расходах он сказал так: — Я зарабатываю моими книгами 3200 руб. в месяц... Мой бюджет состоит из мелких работ, которые, в общем, отнимают 50 проц. всего времени. Я пишу в «Известия» и в «Вечерку», но не потому, что это меня удовлетворяет. Если я хочу начать какую-то большую работу, то я должен написать ряд предварительных и ненужных произведений... Я скажу о своем бюджете: я получил 3200 руб. Из них — 1200 подоходный налог, 500 руб. учеба детей и моя, 200 руб. книги, 200 руб. автомобиль, 200 рублей трамвайные разъезды моей семьи, а там — питание. В 1938-м Пильняка расстреляли. Доходы и автомобиль Пильняка на фоне суровой советской бедности производили сильное впечатление, как и отдельные двух-пятикомнатные квартиры в писательских надстройках и домах. Начинающие писатели жили скромно, но и небогатая, молодая, неноменклатурная Берггольц в начале тридцатых сумела построить жилье в ленинградском доме-коммуне инженеров и писателей. На вершине этой пирамиды находились другие люди. Горький, с его фантастическими тиражами и гонорарами, выделенным ему властью дворцом, и талантливейший, умнейший, все понимавший и все принимавший Алексей Толстой, образец советского литературного барина.

Если это неэтично, стало быть, неэтично писать роман О его эмигрантских проделках с веселым удивлением вспоминала писательница Тэффи: он зажилил чужую пишущую машинку, уезжая из Парижа, продал нескольким знакомым один и тот же фарфоровый чайник — все они заплатили ему авансом. В СССР его положение упрочил написанный по заказу Сталина роман «Хлеб». «Петр I» стал классикой — это была умная и тонкая, по достоинству оцененная вождем апология Сталина. Власть выделила Толстому флигель доставшегося Горькому особняка Рябушинского, так было подчеркнуто его положение второго, младшего «главного» классика. А наполнил его он сам, эти вещи были прекрасны. Толстой в совершенстве владел ноухау мастеров советской торговли, искусством доливать воду в писательское вино и делать литературный сахар тяжелее. За переиздания меньше платили, но он обновлял все, что снова шло в печать, и получал деньги, как за оригинальные вещи. Считавшийся богачом Шолохов, напоминая редакции «Правды» о невыплаченном гонораре, съязвил: «Я же не драматург». С 1918-го по 1943-й Толстой написал 20 пьес. Проблема качественной, делающей сборы современной драматургии на советской сцене стояла остро, ее просто не было. За пьесы Толстого театры боролись, устраивали для него феерические банкеты. Пьесы шли по всей стране, гонорары превращались в мебель красного дерева, бриллианты и другие прекрасные вещи. Но денег все равно не хватало — завистники гово-

рили, что к ювелирам он заходил, как в по заказу Людовика XV брошь из трех бакалейные лавки. бриллиантовых лепестков, украшенную В 1940-м Толстой был председателем рубином-кабошоном, так и не нашли. Всесоюзного управления по охране авторских прав. Как пишет в книге «По- Сталинские премии вседневная жизнь советских писателей. для Остапа Бендера 1930–1950-е годы» В. Антипина, «пользуясь служебным положением, он по- Описывающий современность советлучил немыслимый по тем временам ский литератор отчасти был Остапом аванс в 83 тысячи рублей. Этот эпизод Бендером: возникающая на страницах разбирался на закрытом заседании пре- его книг реальность была идеальной, зидиума Союза писателей. Один из его он создавал миф. Неудивительно, что участников, Никулин, заявил: «...Полу- среди писателей появлялись настоящие чение им такого громадного аванса не махинаторы. В тридцатые годы один из может быть ничем оправдано. Это при них выдумал американского миллиоусловии, когда среднемесячный зарабо- нера, пожертвовавшего все состояние ток его составляет 9745 р.». Объясняя на строительство социализма в СССР, причину своего поступка, А. Толстой и ему, до разоблачения, успели заказать сказал, что у него не было сбережений, киносценарий. Молодой Юрий Нагитак как театральный сезон закончился, и бин описывал в газете вымышленные поступления были ничтожными». выборы в вымышленном колхозе, с раВсе упреки Алексей Толстой отверг: достно приковылявшим на них вымыш— Я думаю, что тут удивляться тоже ленным безногим ветераном и приехавнечего... Ежемесячно выплачиваю шими всем табором придуманными цы6000 р. первой семье. Следоваганами. А один драматург, лауреат тельно, мне эти деньги двух Сталинских премий, никаких нужны, и беру я их пьес не писал. для того, чтобы Свою первую пьесу «Далеко отдать... Я соот Сталинграда» Анатолий Сувершенно сознаров отжал у подчиненного. Бутельно отклоняю дущий сталинский лауреат раот себя обвинеботал ответственным секретания в неэтичности рем «Комсомольской правды», в этого поступка поштате газеты был талантливый тому, что Литфонд человек, журналист Шейнин. Наи УОАП существуют чальник предложил ему написать для того, чтобы обпьесу, пообещав ее пробить. Тот легчить нашу творчевзялся за работу, Суров чискую работу. Взяв тал и хвалил, когда пьеса эти деньги, я побыла готова, он отнес лучил возможее в театр Ермоловой. ность рабоПоначалу на титультать над роном листе стояло два Шарж на И. Ильфа и Е. Петрова маном. Если имени, затем Шейнин это неэтично, стало быть, неэтично пи- исчез. Тот запротестовал, и ему тут же сать роман. пришили политическое дело: бедняге не Все это живо напоминало описанную посчастливилось сказать, что висящий Тэффи историю с пишущей машинкой: над развалинами Сталинграда лозунг: — Ваша? Почему она ваша? — строго «Спасибо товарищу Сталину за наше спросил Толстой. — Потому что вы за- счастливое детство!» выглядит нелепо. платили за нее деньги, так вы считаете, К тому же Суров подкупил завлита теачто она ваша? К сожалению, не могу тра Ермоловой, пообещав ему часть проуступить вашему капризу. Сейчас она цента со сбора, и тот сказал, что Шейнин рукопись не подписывал. Настоямне самому нужна. Повернулся и с достоинством вышел. щему автору оставалось радоваться, что Бриллианты, которые Толстой по- его не посадили, Анатолий Суров полукупал жене, через много лет после его чил отличную прессу и путевку в жизнь. смерти, в 1980-м, достались грабителям, Для него писали жертвы развернувналет на бывший флигель Рябушинского шейся в сороковые годы космополитпроизошел средь бела дня . На ноги под- ской кампании, во время которой он был няли всю милицию СССР, многое вер- первым головорезом. Это были очень нули, но стоившую полмиллиона дол- плохие, сконструированные под полиларов «Бурбонскую лилию», сделанную тическую конъюнктуру пьесы, поэтому

их ставили от Москвы до Владивостока. Настоящим авторам достались гроши, Суров стал знаменитостью и советским миллионером. Человеком лауреат был простым, свой взлет он отмечал плавно сменяющими друг друга запоями. Пьяный Суров подрался с прозаиком Бубенновым и проткнул его задницу вилкой, затем он подрался с собственным шофером, побил врача «скорой помощи». Медсестра вызвала участкового, но лауреат дал ему денег, и тот спустил дело на тормозах. В конце концов Анатолий Суров осквернил выборы: со словами «я знаю, что делаю» он изорвал и растоптал избирательный бюллетень. Специальная комиссия выяснила, что он плагиатор, его исключили из партии и Союза писателей, а потом символически аннулировали — вычеркнули из Краткой литературной энциклопедии. В литературе и кино много пили и гуляли и в тридцатые, и в пятидесятые годы. Пил Шолохов, пил Фадеев, спивался совестливый обидевшийся Олеша — контраст между вечным праздником в ресторанах Дома работников искусств, Дома литераторов и жизнью обычных людей казался ему невыносимым. Этим путем шли многие, и «от такой жизни запьешь», слова, сказанные Сталину Шолоховым, кажутся двусмысленными.

Михаил Суслов, победитель гонораров В 1950 году вопросами авторских гонораров занималась комиссия во главе с будущим главным идеологом партии Сусловым. Ей очень не понравилось, что Константин Симонов за четыре года получил два с половиной миллиона процентных отчислений за постановки пьес, а переводчице Мингулиной одна пьеса принесла около миллиона за три года. Прозаики тоже прекрасно зарабатывали (наследники Алексея Толстого за собрание сочинений, подписка на которое была объявлена в 1953-м, должны были получить около 5 миллионов). Сталин сказал, что от чрезмерно жадных писателей «отвернется народ», и положил предложения комиссии под сукно. После смерти Сталина Суслов настоял на своем, и гонорары за собрания сочинений были снижены. Уменьшились доходы переводчиков и отчисления драматургам, — но пьесы все равно приносили отличные деньги. Прекрасно жили сценаристы. За 75 страниц им платили от 6 до 7 тысяч рублей и полтораста процентов «потиражных» при выходе фильма — можно было купить квартиру и машину. Среди писателей в поздние советские времена денежным тузом был условный маститый прозаик, автор многотомных эпопей, член правления Союза советских писателей и главный редактор толстого литературного журнала. Знаменитые советские поэты жили похуже, но один из них (по совместительству — востребованный автор текстов к популярным песням) оставил родным наследство, на которое при СССР можно было построить три девятиэтажных дома. Так работал советский рынок культуры: доход зависел от тиража, количества копий фильма, востребованности музыки и пьесы, проданных билетов. То был единственный исторический период в единственной на всем белом свете стране, когда писать романы и пьесы было выгоднее, чем работать предпринимателем или чиновником-коррупционером.

32

№7

КУЛЬТУРА С КУЛАКАМИ

30 июля 2020

За нашу и вашу свободу

Главный редактор: Петр Власов Учредитель: Общество с ограниченной ответственностью «Редакция газеты «Культура» Свидетельство о регистрации средства массовой информации: ПИ № ФС77-76895 от 24.09.2019 г.

Заместитель главного редактора: Ольга Сичкарь Ответственный секретарь: Александр Курганов Дизайнер: Наталья Вайнштейн

*

ФОТО: PHOTOXPRESS

Тема номера:

ФОТО: М. ТЕРЕЩЕНКО/ТАСС

Что не так с российской элитой?

Юрий Поляков: «Литература — это самовыражение, но читателю она интересна лишь тогда, когда автор выражает не только себя, но и свое время»

ФОТО: PHOTOXPRESS

Ч

ЕСТНО признаюсь — я не люблю рэп. Просто на дух его не выношу. Если слышу в каком-нибудь спортивном магазине, куда забрел в поисках новых кроссовок, тут же спешу ретироваться, забыв обо всех покупках. Зачем я здесь это написал, спросите вы? Затем, чтобы показать степень свободы, существующей сегодня в России. На Западе подобное публичное высказывание, сделанное журналистом, тем более главным редактором, в наши дни вполне может стоить вам карьеры. Не любишь рэп? Значит, не уважаешь культурные традиции чернокожего населения. Значит, ты расист. А расистам здесь не место! Выглядит как фрагмент какого-то не очень тонкого фельетона, не так ли? Тем не менее, это не гротеск. После того, как в конце мая США (а позже и другие страны Запада) охватили массовые беспорядки, спровоцированные убийством чернокожего жителя Миннеаполиса Джорджа Флойда, мир стал свидетелем удивительной трансформации западного общества. В местной культурной прослойке, условной интеллигенции, стартовала, с одной стороны, публичная кампания покаяния в том, что «у нас, да, наблюдались регулярные проявления расизма, и мы ничего с тем не делали», а с другой — поиск и наказание этих самых «расистов». Причем речь не о каких-то единичных случаях или эксцессах. Каются, бьют себя в грудь, ищут «расистов» (или в более знакомой нам терминологии — «врагов народа») десятки тысяч людей, представляющих культурный и интеллектуальный «цвет нации». Вот, к примеру, как это выглядит в среде американских музейщиков. Сотрудники нью-йоркского Метрополитен, одного из самых известных музеев мира, в коллективном письме потребовали признать наличие в музее «признаков превосходства белых и системного расизма». Заодно был изобличен внедрившийся в коллектив «расист», руководитель отдела европейской живописи Кит Кристиансен, эксперт с мировым именем. Он, подразумевая сокрушающую памятники толпу, имел неосторожность выска-

лежит «расовая теория» мировой истории — по аналогии с теорией классовой борьбы в марксизме. В различных областях научного знания на Западе, и в точных, и в общественных науках, уже началась срочная подгонка под требующийся «формат». Спешно публикуются новые, «правильные» работы. Разоблачаются старые, «неправильные». О том, что мы имеем дело именно с идеологическим катком, трамбующим всех под единый формат, демонстрирует открытое письмо в защиту свободы дискуссий, подписанное 150 известнейшими западными интеллектуалами и опубликованное в июле в журнале Harpers. Вернее, демонстрирует не само письмо, а реакция на него. Интеллектуалов во главе с Джоан Роулинг, автором знаменитого книжного сериала о Гарри Поттере, немедленно объявили ренегатами, последователями «устаревших взглядов». И ни слова про свободу дискуссий. Похоже, их больше не предвидится. В лучших советских традициях несколько подписантов письма тут же заявили, что снимают свои подписи. Опасаюсь, что остальных скоро посадят на пароход, как это сделали большевики в 1922 году, и сплавят куда подальше (характерно, что тогда из Советской России было выслано 160 представителей интеллигенции). Но куда же им, бедным, податься? В какое царство-государство? Конечно же, в Россию! Озвучу наверняка спорное или парадоксальное для многих мнение, но в ближайшие годы именно Россия в интеллектуальном и культурном смысле может оказаться гораздо более свободной страной, чем США или, скажем, Великобритания. Да, мы тяготеем к консерватизму, но нам при том всегда интересно выслушать другую точку зрения, обсудить, подискутировать. Традиционный наш интерес к западному опыту (если только он не переходит в иррациональное обожание) — еще один аргумент в пользу того, что зарубежным интеллектуалам здесь никто не будет наступать на горло. Буквально напрашивается проект «расширенного Сколкова», куда западных научных и культурных деятелей можно будет заманивать уже не запредельными деньгами, а возможностью свободно творить и работать. Идея «территории интеллектуальной свободы», при правильной подаче, вообще вполне способна стать важной составляющей международного имиджа России. Как оказалось, сохранять в периоды коллективного безумия спокойствие и способность к рациональному мышлению — это важный геополитический ресурс.

Интервью с Олегом Митяевым и Мариной Есипенко ФОТО: Е. ОДИНОКОВ/РИА НОВОСТИ

Петр ВЛАСОВ, главный редактор газеты «Культура», писатель

зать в соцсетях совершенно безобидную мысль о том, что многие произведения искусства в человеческой истории погибли из-за того, что определенные силы «желали избавиться от прошлого». Кристиансена немедленно обвинили в приравнивании благородных активистов движения «Черные жизни имеют значение» к фанатикам и вандалам. Теперь его карьера в Метрополитен, скорее всего, завершится, а кто-то из подписантов обличительного письма займет освободившееся место. Возможно, для полноты впечатления лучше всего привести отрывок из одного такого «покаянного» письма. Конкретно это было опубликовано во влиятельном американском журнале Cell, посвященном проблемам генетики и биохимии*. «Мы — редакторы научного журнала, посвященного публикации и распространению существующих трудов, охватывающих биологические науки. Мы — 13 ученых. Ни один из нас не является чернокожим. Недостаточная представленность чернокожих ученых характерна не только для нашей команды, но и для авторов, рецензентов и консультативного совета». Согласитесь, так и чешутся руки заменить «чернокожий» на «рабоче-крестьянское происхождение». Стиль, энергетика подобных писем не только сразу же мысленно отсылают нас к 30-м гг. советской эпохи, но и внушают определенные предчувствия относительно того, как события могут разворачиваться дальше. Не буду заниматься спекуляциями по поводу того, можно ли скоро будет угодить в Штатах за инакомыслие в тюрьму, но на обочину жизни, потеряв всякие карьерные перспективы, вполне возможно попасть уже сегодня. Причем не какому-нибудь тайному куклуксклановцу с портретом фюрера под подушкой, а просто человеку, выражающему сомнения в верности «генеральной линии». Толпы властвуют сегодня не только на улицах, но и в соцсетях. Имея несколько тысяч активных сторонников, можно уничтожить любую репутацию и организовать кампанию, по итогам которой человек будет навсегда скомпрометирован и потеряет все, что до того имел. К слову, репрессии в СССР тоже начинались не с массовых расстрелов, а с регулярных «чисток» внутри коллективов, когда на общем собрании нужно было доказать свое «правильное» происхождение и знание догм «новой жизни». Забавно, что западный обыватель, которого десятилетиями потчуют книгами и фильмами об ужасах сталинизма, не чует запах жареного. «Борьба с расизмом» является на самом деле новой тоталитарной идеологией, считает руководитель департамента международных отношений ВШЭ Александр Лукин. В ее основе

Читайте в следующем номере

Архитектурная история современной Москвы

Цитируется по статье А. Лукина «Теория всеобщего расизма — новая версия американского культурного доминирования» в издании «Россия в глобальной политике» от 14.07.2020

Адрес редакции: 123290, Москва, Шелепихинская наб., д. 8А, эт. 2, пом. 3 Телефоны для справок: +7 (495) 662–7222; e-mail: info@portal-kultura.ru Печать и распространение: +7 (495) 662–7222 Газета распространяется в России (включая Республику Крым и Севастополь), Беларуси Общий тираж 20 060

Отпечатано в ОАО «Московская газетная типография» 123995 г. Москва, ул. 1905 года, дом 7, стр. 1. Заказ № 0770 Подписано в печать: 29.07.2020 г., по графику: 15.00, фактически: 15.00

Подписной индекс на 2020 год в каталоге «Почта России»: ПИ 092 (от 1 до 6 месяцев) Онлайн-подписка на сайте pochta.ru