газета Культура, № 08, 2020 г. by газета Культура

ФОТО: АРТЕМ КОРОТАЕВ/ТАСС

Прошлое, настоящее и будущее московского градостроительства

www.portal-kultura.ru 27 августа 2020 года № 8 (8180)

Издается с 1929 года

ФОТО: ОЛЬГА БАЛАШОВА/ТАСС

Как вырастить новую элиту для России?

Юрий ПОЛЯКОВ:

«Литература интересна читателю лишь когда автор выражает не только себя, но и свое время»

ФОТО: ЮРИЙ БЕЛИНСКИЙ/ТАСС

Трубадур и Принцесса

Народные артисты Российской Федерации Олег Митяев и Марина Есипенко — один из самых известных творческих семейных союзов. Он — прославленный бард и один из главных хранителей традиций авторской песни. Она — ведущая актриса Вахтанговского театра

20 «Советскую красавицу определяли голова и ноги»

Искушение «дистантом»

ФОТО: PHOTOXPRESS

Юрий ЭНТИН: «Я даже своего внука называю на «Вы»

Риски перехода на дистанционное обучение

ФОТО: ГРИГОРИЙ СЫСОЕВ/ТАСС

РИСУНОК: ВЛАДИМИР БУРКИН

ФОТО: БОРИС КАУФМАН/РИА НОВОСТИ

О советской моде и красоте мы поговорили с историком культуры и моды, доктором наук Ольгой Вайнштейн

16 плюс ISSN 1562-0379

№8

ТРЕНДЫ

27 августа 2020

ФОТО: WWW.HYDRA-JOURNAL.RU

Мода быть патриотом Александр БРАТЕРСКИЙ Российская культурная элита часто считает патриотизм немодным и невыгодным. Можно ли это поправить? Накануне выборов в Белоруссии российские поп-звезды, еще недавно с удовольствием выступавшие в этой стране, внезапно решили не ехать туда с концертами. В этом их якобы убедили поклонники, попросившие не поддерживать «диктаторский режим» Александра Лукашенко. Звезды вняли и не поехали, хотя до того прекрасно мирились с белорусскими реалиями. Филипп Киркоров, который еще в 2000-е годы называл белорусских силовиков «политическими проститутками», недавно со спокойной совестью просил Лукашенко дать ему звание народного артиста. Творческая интеллигенция, а тем более музыканты, что поп-, что рок-направлений уже давно «не больше, чем поэты» и властителями дум отнюдь не являются. Однако общество все равно скрупулезно отслеживает их символические жесты и поступки, вступая затем в ожесточенные споры. Так было, например, с поездкой музыканта Андрея Макаревича на Украину в 2016 году на территорию Донбасса, которая в то время контролировалась Киевом. И хотя сама поездка носила гуманитарный характер, большая часть общества истрактовала ее однозначно как поддержку киевского режима со стороны «прогрессивных россиян». Здесь мы мало чем отличаемся от тех же американцев. Так, в США даже десятилетия спустя не забыли популярной актрисе Джейн Фонде ее «антипатриотического» поступка во время вьетнамской вой-

ны. Речь о поездке в Северный Вьетнам в 1972 году (с которым США вели войну) и сделанной там фотографии — актриса, надев каску, присела на зенитную пушку в окружении вьетнамских солдат. Антивоенное движение в США было в то время популярным, против войны выступали многие знаменитости, к ним иногда присоединялись и бывшие ветераны. Все это можно понять, но фото верхом на вьетнамской пушке Фонде так никогда и не простили. Один из ветеранов даже позже плюнул ей в лицо жеваным табаком. Фонде пришлось много раз извиняться за то фото и поездку, последний раз в 2018 году на встрече с ветеранами Вьетнама. Вывод? Американское общество по-прежнему остается более патриотичным, чем американская культурная элита, которая становится все более глобалистcкой. Но в России эта ситуация, честно говоря, доведена до абсурда: по определению деятелю культуры нельзя что-то поддерживать и симпатизировать чему-то, если то же самое поддерживает «тираническая власть». Эта позиция нисколько не изменилась со времен СССР, хотя сегодня мы вроде бы живем в гораздо более свободном обществе. Причем дело часто вовсе не в традиционных «перегибах с патриотизмом» вроде прицепленных где ни попадя георгиевских ленточек. Любое сильное и дееспособное государство, отстаивающее интересы России, по определению есть зло. Характерно, что у отказавшихся от белорусских гастролей музыкантов не возникло желания озвучить другую причину своего поступка. В этой стране без всяких оснований были перед президентскими выборами задержаны 33 гражданина Рос-

сии. И неважно, как к ним относиться— здесь вполне подходит американское: «Права или нет, но это моя страна». Некоторые расчесывают свой показной космополитизм до такой степени, что призывают к фактическому уничтожению исторической памяти и соответственно своей страны, которая, конечно же, состоит не столько из заводов, дорог и зданий, сколько из традиции и истории, придающих нам нашу уникальность и ценность. «Все эти Космодемьянские, Кутузовы, Сталины, Коневы — они существуют в какой-то совершенно другой реальности ненужной. Это все нафталин, это все зашквар. Это все абсолютно неинтересно и с этим не хочется иметь вообще никакого дела. И, наверное, этот неинтерес — это то, что называется сегодняшним языком, не заходит, это тоска и скука», — рассуждает на «Эхе Москвы» друг «либеральной интеллигенции» Александр Невзоров, чьи экстравагантные наряды выглядят настолько же экзотично, как и звучит вышеприведенная цитата. Опытный политический тролль, Александр Глебович не случайно упоминает достаточно одиозную фигуру Сталина среди других фигур — так легче будет сбросить всех скопом «с парохода современности». Да, немногие открыто поддержат данные откровения Невзорова, но он на самом деле — просто видимая вершина айсберга неверия и отрицания в среде «творческой интеллигенции», постоянно угрожающего потопить нашу государственность. Всегда ли так было? Является ли неизбежностью для российской истории? Говоря как-то о патриотизме, президент Владимир Путин привел в пример поэта Михаила Лермонтова,

чьи стихи могли бы цитировать на любом «марше несогласных». «Он был оппозиционер, но он был патриот, он был офицер, очень смелый, храбрый, под пули шел», — так одной строчкой охарактеризовал Лермонтова Путин. Говоря о патриотизме с высоких трибун, власть всеми силами пытается сделать его «национальной идеей». Модный тренд — национализация элит: чиновник не должен иметь недвижимости за границей и зарубежных счетов. С этим все понятно и просто, но как «национализировать» культурную элиту? Вопрос этот, как говорится, «тонкий», и здесь сложно выдать на-гора список рекомендаций или рецептов. Чтобы делать какие-то оргвыводы, нужно учитывать, во-первых, исторический контекст, в котором государство выступало или инициатором репрессий в отношении творческого класса, или же просто-напросто оставляло его на «свалке истории» умирать с голоду, как это случилось в девяностые. Кроме того, «быть в оппозиции» — достаточно эффектный способ быстро стать узнаваемым, выделиться, получить, скажем так, субъектность. Способ, который, надо сказать, широко применяется в современном искусстве. Многие «творцы» находятся в оппозиции государству исходя лишь из цеховой солидарности — так «принято», так «сложилось». В общем, мы имеем здесь дело с давно и крепко сложившимся алгоритмом, переломить который будет крайне сложно. Но, тем не менее, всетаки возможно. Первый шаг, бесспорно, это сделать так, чтобы творец был востребован у себя на Родине. Прежде всего дело в материальной составляющей — творцы не

должны быть нищими. Более того, они должны жить хорошо. Лучше, чем те, кто исполняет рутинную работу в банке или на предприятии, иначе в чем тогда ценность творчества? Если экономические законы действуют так, что этого не происходит (например, нашествие интернета практически убило источник доходов для большинства писателей), государство должно вмешиваться и менять данную логику «ручным регулированием». Если, конечно, вместо национальной литературы мы не хотим получить сборище блогеров и графоманов. Чтобы написать качественную книгу, писателю нужен как минимум год времени. Год полноценной работы, а не обмылки, оставшиеся после того, как он выложится где-то еще, стараясь заработать себе на жизнь. Другими словами, если государство считает, что стране нужна качественная национальная литература, оно должно оплачивать этот труд — 1,5–2 млн руб. за одну книгу. Но дело не только в материальной стороне вопроса — важна престижность творчества как такового в обществе. Слава Богу, дети уже не мечтают стать бандитами и проститутками, как это наблюдалось в конце 90-х. Но на смену пришли более приемлемые, однако весьма унылые идеалы — менеджер в центральном аппарате крупного банка или нефтяной компании. И проблема не в том, что кто-то не «пиарит» творческие профессии. Проблема в самих общественных приоритетах, которые проросли, подобно борщевику, за последние десятилетия. Они примитивны, просты, материальны. Расцвет творчества во все эпохи, престиж именно творческих профессий был связан с нравственным, интеллектуальным, духовным. Когда все это признавалось главным и основополагающим. Сейчас мы живем в обществе, главной задачей которого, похоже, является рост благосостояния людей, пребывающих в незабвенном списке журнала «Форбс». Пока все устроено именно таким образом, практически невозможно убрать отчуждение значительной части творческой элиты от собственной страны. Крайне важный, связанный с этим аспект — стратегическое продвижение отечественной культуры за рубежом. Это и подчеркивание ценности творчества как такового, ведь за границу у нас традиционно поставляли «самое лучшее». И, что не менее важно, возможность дополнительного заработка — чем больше рынок, тем выше доходы. Кроме того, масштабный «культурный экспорт» позволит сохранить на Родине массу творческих людей (прежде всего музыкантов и танцовщиков), которые для самореализации стремятся уехать сегодня на Запад на ПМЖ.

ТРЕНДЫ

№8

27 августа 2020

Перепроизводство элит

Виктор МАРАХОВСКИЙ, публицист

СЯКИЙ кризис непременно порождает, помимо прочих эффектов, еще и «эффект оправдавшихся пророков». Из мало- или вовсе безвестности внезапно выныривают специалисты, предсказавшие катаклизм и отныне становящиеся, нередко пожизненно, звездами аналитики. Такой звездой стал в 2007–2008 годах экономист Нуриэль Рубини, выступивший в 2006 году с зафиксированным публичным предсказанием о том, что в США вот-вот начнется ипотечный кризис, который повлечет за собой крах мировых финансов (позже выяснится, впрочем, что, помимо Рубини-теоретика, у грядущего кризиса имелись и предсказатели-практики. Но те вместо того, чтобы пророчествовать публично, просто сыграли на понижение и сорвали много-много миллионов долларов, благодаря чему и попали в хороший полудокументальный триллер «Big Short», или «Игра на понижение»). В 2020 же году, когда мир накрыл кризис политический, таким вынырнувшим из малоизвестности пророком стал американский ученый российского происхождения Петр Турчин. В недрах американского журнала Vice (ныне превратившегося в орган радикальных левых квир-феминисток, а некогда представлявшего собой орган интеллектуальной провокации) обнаружился материал 2012 года под названием «2012 год фигня. В 2020 году у нас будут настоящие проблемы». В этом материале (представлявшем собой коротенькое, все равно этот безумный русский большего не заслуживает, интервью в стиле «дикие теории») доктор Турчин сообщил: 1) некий 50-летний цикл насилия в США подбирается к пику, и этот пик начнется в 2020-м; 2) в качестве показателя приближающегося пика он выбрал массовые неизбирательные расстрелы гражданами окружающих (в рамках его теории это самый верный маркер);

щих запустить собственные маршрутные таксопарки, приведет к побоищу за единственный маршрут, но не к увеличению места на нем. Поэтому следствием резко повысившегося процента граждан и даже целых общностей, претендующих на элитный статус, стала резкая же и необратимая эскалация внутриэлитного конфликта, вылившаяся к нынешнему времени в войну вообще без всяких правил. И даже грозящую, по мнению целого ряда кассандр с обеих сторон, чем-то вроде рецидива гражданской войны. А теперь второй парадокс. В качестве скорее положительного, чем отрицательного явления воспринимается у нас (и во многих иных странах мира) явный вход в штопор самой идеи какого бы то ни было глобализма. Все более явные трещины по линиям влияния великих держав (к которым в известной степени можно отнести и квазиимперское образование ЕС) и все больший антагонизм между лидерами мира дают основание надеяться на успех такого явления, как «на3) количество эпизодов насилия буционализация элит». дет нарастать. Именно недостаточность элитной Когда его предсказания начали сбыпривязанности к Родине, своего рода ваться с достаточной, чтобы испугать, временщичество, если не вообще «пситочностью, Турчин получил возможхология колониального служащего», ность высказать свои построения ненапомним, считается одной из главных сколько подробнее в разных изданиях, причин национальных неудач во мнов том числе в отечественном «Россия гих странах, в том числе и в нашей. в глобальной политике». Когда же наОднако парадокс состоит ступило лето 2020-го и расв том, что национализация цветило небо над Америкой элит в рамках деглобализаотблесками горящих гороции, к которой все явствендов, Турчин стартовал сразу Оказавшись в ближайшие годы нее склоняется мир, скорее в стратосферу, где дают комодин на один с резко возросшим повысит, нежели понизит ментарии и прогнозы уже на внутриэлитную конфликтуровне WSJ и FT. числом долларовых миллионеров, ность во всех странах — от Что касается его теооколачивающихся строго на Родине КНР, лишенной возможнории, включающей совпадение целого ряда «кондрать(а их число в последние годы, согласно сти экспортировать элитариев в Северную Америку и евских» экономических, деоценкам «Форбса», также исправно Европу, до России, чья помографических и других исторических волн, к ним растет), мы одновременно окажемся тенциальная фронда, отвалившись или будучи отлуможно относиться с известлицом к лицу с выросшим числом чена от госфинансированой долей скепсиса (вообще ния, естественным образом сама жизнь заставляет отэлитариев, заинтересованных в зарубежье и тем носиться с долей скепсиса в уничтожении текущей структуры утекала самым снижала уровень к любой теории, которая власти и ее перераспределении внутреннего давления. включает в себя математиПоэтому, оказавшись в ческую модель общественближайшие годы один на ных изменений). Но по меньодин с резко возросшим шей мере к одному из пункчислом долларовых миллионеров, око— в сторону класса богатого. В перетов турчинской теории следует отнеслачивающихся строго на Родине (а воде это означает, что около 8 процентись с глубоким интересом, поскольку их число в последние годы, согласно тов населения США совершили мииз фактора американской реальности оценкам «Форбса», также исправно грацию в элиты и создали тем самым он грозит в обозримом будущем стать растет), мы одновременно окажемся беспрецедентное поголовье миллиарфактором реальности всемирной, в также и лицом к лицу с выросшим чисдеров, мультимиллионеров и миллиотом числе и нашей. лом элитариев, заинтересованных в неров, которых в современной АмеЭтот пункт — так называемое переуничтожении текущей структуры вларике больше, чем населения в Нидерпроизводство элит. сти и ее перераспределении. ландах. Если сильно упрощать, то стабильИ нам довольно сильно повезет, если Казалось бы, это безупречно полоность государству и обществу придемократизация политической жизни жительное для Америки явление, но дает отсутствие слишком большой России, предусмотренная в том числе фокус в том, что появление примерно толкотни на этажах социальной пии принятыми изменениями в Констиполутора десятков миллионов новых рамиды. При этом сами этажи могут туцию, откроет достаточное количеэлитариев неизбежно привело новобыть более и менее растяжимыми: наство мест во власти для этих национаприбывших к идее, что они вправе депример, количество безработных, силизированных элитариев и их политилать заявки на власть. А власть — дящих на пособиях, может кратно увеческих проектов. В противном случае это тот же маршрут «Микрорайон — личиваться и сокращаться без какойто, что происходит в США, окажется Центр». Маршрут нуждается в 25 малибо заметной внутренней конкуренвсего лишь образцом для наших внушинах на линии и никак не больше. ции, в то время как между водителями триэлитных схваток с трудно предстаразных маршрутных таксопарков в об- Тот факт, что в микрорайоне завевимыми последствиями. лись еще десять бизнесменов, желаюстановке слишком свободной конкуренции и слабого контроля за оплатой проезда нередко вспыхивают баталии с применением оружия — просто за право подбрасывать граждан из микрорайона до центра. Если выводить какую-то формулу конфликтности внутри страт, то, надо думать, она зависит, во-первых, от объема благ, которыми пользуются полноценные члены данной страты, а во-вторых — от принципиальной возможности увеличить в страте количество мест и численности людей, считающих себя вполне вправе в эту страту войти и претендующих на ее блага. А дальше начинаются сплошные парадоксы. Первый парадокс, накрывший Америку, — в том, что общественно-экономические процессы, проходившие в ней все последние несколько десятилетий, казались глубоко позитивными и вселяющими надежду, и именно они, по версии Турчина, несут ответственность за вспыхнувший локальный армагеддон. Речь идет о размывании т.н. среднего класса — процессе, который начался еще в 1980-х и свел общественную прослойку, некогда составлявшую 62 или 63 процента населения США, к практически меньшинству на данный момент. Парадоксально тут то, что средний класс рассасывался не в сторону бедноты, а примерно в соотношении 1/2

№8

О российском «телемыле»

Дорогие друзья, мы всегда рады вашим сообщениям, где вы рассказываете о том, что вас в нашей культурной жизни радует, озадачивает или расстраивает. Ждем ваших писем на адрес: info@portal-kultura.ru

становятся все хуже и хуже. Плохая актерская игра, слабые сюжеты, все скроено на живую нитку. Редко когда попадаешь на что-то хорошее, если кто-то из знакомых посоветует конкретный сериал. А так — включаешь телевизор, пока делаешь что-то на кухне, и слышишь скучные, бездарные диалоги. Кто им это пишет? Посмотришь на экран — актерская игра совсем никуда, и типажи плохо подобраны. А если сериалы исторические — просто улет. Так не говорили в середине XX века, так не одевались и вели себя по-другому. Снимают про войну, и у всех женщин в кадре толстые щеки, накрашенные глаза, а иногда еще и маникюр. Нет никакого доверия такому фильму. Вершиной халтуры считаю сериал «Зулейха открывает глаза». Ни сценаристы, ни режиссер ничего не знают о том, как происходило раскулачивание в 1930-х, они даже о быте крестьян никакого понятия не имеют, потому что прожили всю жизнь в больших городах и выезжали из них только за границу или на дачу. И уж точно никто из них ничего не знает о татарском быте. Похоже, что консультантов на картину вообще не приглашали. А смотреть фильмы так, как в 30-е годы смотрели «Веселых ребят», понимая, что происходящее на экране не имеет никакого отношения к реальности, сегодня уже никто из нас не может. Приходится просто выключать телевизор на середине серии. Татьяна, 44 года

Про строительное безумие в Москве АДЕЮСЬ, что редакция «Культуры» примет участие в борьбе за сохранение Ивановской горки, до которой добрались застройщики. На Ивановской горке собираются строить бизнес-кластер! Непонятно, кто мог дать разрешение на такое строительство в историческом районе, где сохранились палаты XVII века, монастыри, усадьбы и просто старомосковские дворы, которые местные жители не хотят отдавать без боя. Чтобы возвести «бизнес-кластер» в старейшем уголке Москвы, застройщики собираются снести два здания, входящих в ансамбль памятника истории и культуры федерального значения «Палаты дьяка Украинцева». Как Москомнаследие могло согласовать снос памятника, принадлежащего не только Москве, но и всей России, не очень понятно. Правда, в сегодняшней Москве и не такое творится. Усадьбу Юргенсона, построенную в начале века в стиле модерн архитектором Величкиным, застройщики намерены превратить в ресторан. Само обидное, что закон им это не запрещает — формально усадьба не считается памятником. Но это ведь только формально! Здесь жил человек, которого называют «отцом русских композиторов», знаменитый музыкальный издатель, открывший молодого Чайковского. Юный Петр Ильич работал у Юргенсона редактором и какое-то время жил в его усадьбе — Юргенсон пристроил для него небольшой домик. В конце 1990-х годов возник проект создания на этом месте международного музыкального центра и Музея Чайковского, но по ряду причин он так и не был реализован, а теперь место музея должен занять ресторан. Неужели мы так не уважаем сами себя, свое историческое прошлое и своих гениев,

ФОТО: PHOTOXPRESS

хочу написать про телесериалы, ДАВНО которые с каждым годом, если не с днем,

ПИСЬМА

27 августа 2020

которых почитает весь мир, что готовы отдать все это людям, которым все равно, каким способом зарабатывать деньги. Жители Ивановской горки готовы бороться до конца, надеюсь, что газета «Культура» их поддержит. Жительница Москвы с 50-летним стажем

фоне откровенно небогатые. Сразу видно, что делали от души и с интересом, а значит, им веришь и в конечном итоге получаешь столь необходимый в этом странном году катарсис. Д. Сидоров

О чуме и творчестве

О месте культуры в обществе

АТКНУЛСЯ в YouTube на любопытный концерт Томской филармонии — в него вошли произведения, вдохновленные смертельными болезнями. Получается такая «История музыки сквозь призму эпидемий» — от Гийома Дюфаи до Игоря Стравинского, от XV века до XX. Оказалось, что в июне доцент Московской консерватории Роман Насонов по просьбе интернет-журнала МГУ «Татьянин день» написал большую обзорную статью, а месяцем позже сибирские музыканты из Томска и Тюмени сделали по ней целую программу — комментирует номера тот же Насонов. И вот что получается. Шесть столетий люди переживали моровые поветрия — от чумы до туберкулеза. Скажем прямо, они были куда страшнее, чем нынешняя пандемия коронавирусной инфекции. И каждый раз оставались прекрасные произведения искусства: книги, картины, музыка, кино. Тем более, что «Травиата» Верди, «Песни об умерших детях» Малера, «Царь Эдип» Стравинского вдохновляют и отвлекают от будничных проблем, даже когда музыканты исполняют их без оркестра, на электронных инструментах, с наушниками в ушах, сидя в разных комнатах и в разных городах. Может быть, во мне говорит снобизм москвича, но я был удивлен, как ловко сибиряками был составлен и смонтирован концерт, как качественно записан звук — хотя интерьеры на

ОЗВОЛЬТЕ поделиться впечатлением о статье моего знакомого, музыкального критика Андрея Золотова, опубликованной 6 августа в журнале «Театр». Там сформулированы, на мой взгляд, некоторые принципиальные вещи, важные для осмысления культуры в контексте пандемии. Вот о чем пишет Золотов. Коронакризис — победа материализма над идеализмом: «Жизнь показала искусству и его служителям, что они третьестепенны, что без них вполне можно жить, что жалко, конечно, что они не могут какое-то время работать, но есть куча вещей гораздо более важных». Также кризис ознаменовал «победу разобщения над общением». «Заниматься искусством профессионально, — пишет критик, — можно только так — считая, что это главное в жизни и что то, что ты делаешь, безумно важно в этом мире и требует огромных жертв, без которых искусства не получается». Пандемия показала, что на самом деле это не так важно. Деятели искусства жаловались, что раньше артисты были нужны на фронте, а сейчас, когда «фронтом» стали больницы, они оказались не нужны. С этим лично я согласен не вполне, все же онлайн-мероприятия сделали свое дело: там и общение с аудиторией порой случалось, и средства на благотворительность удавалось собрать. Но не у всех получилось, это факт.

Далее: «Прекрасный директор театра в Москве пишет восторженный пост благодарности департаменту культуры Москвы за приказ, позволяющий возобновить работу театра. И я радуюсь вместе с ним. Почитал сам приказ. Если следовать ему буквально, то главными в театре должны стать не режиссер, не дирижер, не артисты и не директор, а клининговые компании, которые будут «проводить влажную уборку с применением дезинфицирующих средств вирулицидного действия со следующей регулярностью: сценические пространства и репетиционные залы — после каждой репетиции; подсобные помещения (гримерные, комнаты приема пищи, санузлы и др.) — каждые 3 часа; дверные ручки, другие «контактные» поверхности — каждый час». И еще некие фантастические санитары, которые должны каждые 4 часа проверять у всех температуру. Правда, вы серьезно? А как усадить в оркестровой яме музыкантов через 1,5 метра, а духовиков через 2 метра? Это ж какую нужно иметь яму? А на какие деньги покупать индивидуальные гримерные наборы и дополнительные пюпитры «в случае, если при рассадке через 1,5 метра чтение нот будет затруднено»? Журналист сокрушается, что «даже на знаковые культурные события, ценой сложнейшего лоббирования и организационных усилий проведенные, спрос не так велик. Многие берегутся. Или поняли, что могут без этого жить». Интересно, как много деятелей искусства задумалось о смене профессии? Как идеалисты восприняли то, что без их дела жизни можно легко обойтись? И какое искусство делать теперь — еще более коммерческое или, напротив, сугубо элитарное для узкого круга «сумасшедших»? Мария Хорькова

О помощи библиотекам

АМ работаю в библиотеке, поэтому не мог не отреагировать, когда в родительский чат в Ватсапе прилетело послание от Минобра о проведении акции «Сказки в книжном» в рамках «Книжных сезонов». Яркое мероприятие обещали, с поддержкой в «Яндекс.Эфире», круглыми столами, встречами с писателями и скидками на книги. Конечно, понятно желание оживить книжную офлайн-торговлю после карантина (и я искренне сочувствую издательствам, по которым «шарахнул» кризис). Но почему бы не провести подобную акцию в библиотеке? Написано, что «Книжные сезоны» будут проходить несколько раз в год. Нельзя ли их частично делать на библиотечных площадках? У нас, мне кажется, даже безопаснее с точки зрения эпидемиологической ситуации: не зря же все книги, побывавшие на руках, по неделе и больше отлеживаются в книжном обсерваторе, да и проходимость поменьше, чем в магазине. Вынесем за скобки то, что у многих семей снизилась покупательская способность, и теперь библиотека — особенно ценный источник книг для чтения. Если уж руководство в Минкульте постоянно говорит о важности библиотек и об их популяризации как местах проведения досуга, то пусть позаботится о проведении здесь мероприятий не по остаточному принципу, а по-настоящему интересных, с актуальными писателями. Бывает, что в районе есть хороший книжный магазин, но нет библиотеки. А бывает наоборот. Думаю, сейчас не время «перетягивать канат», а время, наоборот, объединять усилия: чем выше ценность чтения и печатной книги, тем лучше и книжным магазинам, и библиотекам, и писателям, и, конечно, читателям! И. Николаев

ОТ РЕДАКЦИИ

№8

27 августа 2020

РИСУНОК: ВЛАДИМИР БУРКИН

Тема номера:

Новая элита для России В

ОПРОС о том, какова сегодня российская элита и какая вообще элита нужна России — вовсе не политологический. Это вопрос, без преувеличения, о нашем будущем. Кто те десять тысяч, тысяча, а может, всего сто человек там, «наверху», принимающие решения от нашего имени, от имени безликого «народа»? Каково их образование, какие мысли у них в голове, есть ли у них совесть? Любят ли, в конце концов, они свою Родину или каждый день мечтают «свалить» отсюда куда-нибудь на Сардинию или в Нью-Йорк? Ответы на эти вопросы невероятно важны для того, чтобы понимать, в какой стране будут жить наши дети и внуки. Будет ли вообще существовать эта страна. У многих из нас на памяти прекрасный пример того, как ради личных амбиций было расчленено огромное государство, зачахшее до того в перманентном кризисе из-за чудовищной некомпетентности сидящих в Кремле правителей. Сколько миллионов поломанных судеб, не родившихся детей, крови, которая продолжает литься до сих пор. Да, у каждого из нас есть своя собственная жизнь.

Но она может сложиться очень по-разному в зависимости от того, кто определяет и задает общее направление жизни общественной. Глупцы, воры, самодуры, безнравственные люди, попавшие на вершины в политике, бизнесе, культуре, означают очень большие проблемы для всех остальных. В этой теме номера мы попытались разобраться, что «не так» с российской элитой за пределами обычного тезиса «все они идиоты и воры». Как оказалось, разобщенность между элитами и обычными людьми наблюдается сегодня по всему миру. Одной из главных причин здесь стало формирование наднациональной, глобальной элиты, которой нет особого дела до проблем каждой конкретной страны. Одновременно до невиданных прежде масштабов возросло значение пропаганды, создания для людей «нужной картинки», отвлечение общества от насущных проблем в сторону искусственно созданных пустышек. Так, например, с конца 70-х гг. в западном мире практически не растут в реальном выражении доходы среднего класса и бедных (а это как минимум 75% населе-

ния), тогда как богатые неизменно богатеют, невзирая даже на многочисленные кризисы. Тем не менее, медиа переполнены тревожными заметками о нарушении прав гомосексуалистов, трансвеститов, Бог знает еще кого, о «российской угрозе», и вся общественная дискуссия строится именно вокруг этого. Но глобальный тренд, когда элита и народ отчуждены друг от друга, и элита более всего озабочена тем, чтобы продолжать «рулить», отнюдь не снимает претензий к нашей отечественной элите. Их, по сути, всего три. Первое — необходимо создать понятный и объективный механизм обновления элиты и вымарывания ее наиболее слабых, коррумпированных звеньев. Подобные механизмы в той или иной форме существовали в исторической России и СССР. Сегодня же все зачастую решают связи и коррупция, наверх пробираются «дети», «знакомые», «нужные люди» — верный шаг к неизбежному краху всей системы. Причем происходит такое, увы, и в культуре. В результате когда-то великая русская литература прозябает и обмельчала, подобно Аральскому морю.

Второе. У нашей элиты напрочь отсутствует горизонт планирования — несмотря на многочисленные форумы и программы, сочиняемые в Доме правительства. Все это мертво, серо и пыльно, лишено творчества, предвидения, прорыва, если хотите. Народ не понимает, куда и зачем мы идем, какой строй пытаемся соорудить. «Просто живем»? Как известно, «просто живут» только животные, да и то не все. Человек появился тогда, когда обезьяна поставила себе цель — и достигла ее. И третье — но самое важное. Наша элита не чувствует себя национальной. Многие из «элитариев» — откровенные русофобы, причем вполне открытые и даже кичащиеся своею русофобией. Но разве можно сделать что-то путное со страной, которая видится тебе средоточием всех земных грехов? Вы когда-нибудь делали что-то через силу? Государство обязательно должно выявлять таких людей на своих «высших этажах» и заменять их на тех, кто понимает и любит свою страну. Исключительно потому, что они занимают там чье-то чужое место.

№8

ТЕМА НОМЕРА

27 августа 2020

Евгений ДОБРОВ Константин Победоносцев как-то заметил: «История свидетельствует, что самые существенные, плодотворные для народа и прочные меры и преобразования исходили — от центральной воли государственных людей или от меньшинства, просветленного высокою идеей и глубоким знанием». Это высказывание кажется сегодня актуальным как никогда, ведь именно от того, сможет ли современная российская элита найти новую стратегию развития, зависит будущее страны. Но пока мы не чувствуем, что она на это способна. Английский философ Бертран Рассел, имея в виду аристократию, сказал, что «без праздного класса человечество никогда не выбралось бы из варварства». И пусть сегодня дворянские и в целом феодальные идеалы остались в прошлом, сама по себе элита как привилегированный класс и ее фундаментальная миссия вновь и вновь преодолевать «варварство», прежде всего, конечно, в себе, в сущности, никуда так и не ушла. Причем само «варварство» в этом высказывании стоит понимать не буквально, то есть не как цивилизационную «темность», но как ситуацию глубинного застоя, сковывающего интеллектуальную и духовную эволюцию общества. Но что такое элита? Какой она должна быть? При очевидности вроде бы этого феномена на деле она постоянно предстает чем-то размытым, как будто не проясненным (недаром часть социологов вообще отказываются от использования слова «элита»). Если говорить об элите в самом широком, социологическом смысле этого слова, то к ней относится тот человек, которого таковым считают все остальные. То есть отнесение к элите — это социальный акт, в котором конкретный человек оценивается как обладающий некими особыми дарованиями или ресурсами, которые ставят его «над» обыденным, массовым, нормальным. Через этот консолидированный социальный жест осуществляется диагноз «обратной девиации» — отклонения от нормы, но не в худшую, а в лучшую сторону. Эту девиацию Фридрих Ницше, певец аристократии духа, почувствовал как никто другой, когда писал о том, что «сверхчеловек» находится по сторону добра и зла и сам же создает подлинные нормы. «Люди знатной породы, — писал он, — чувствуют себя мерилом ценностей <...> они созидают ценности». Таким образом, в глубинном культурном коде элиты, если смотреть на нее как на идеальный тип, по Веберу, отнесенность к этому сообществу предполагает не только особые полномочия, «знаки» власти, но и особые же требования, в том числе и нравственного характера.

А. РЯБУШКИН. «ЦАРЬ МИХАИЛ ФЕДОРОВИЧ НА СОБРАНИИ БОЯРСКОЙ ДУМЫ». 1893

История российской элиты:

Последние на уровне своего содержания хоть и не стабильны — скажем, идеалы «благородного мужа» (китайского чиновника), описанные Конфуцием, не совпадают с рыцарским пафосом средневековой Европы (не говоря уже об их поздней интерпретации в культуре романтизма), однако в любой культуре воспринимаются как обязательные для каждого, кто претендует на этот привилегированный социальный статус. При этом элита — это еще и центрирующий элемент той социальной системы, на вершине которой она находится. Вспомним платоновское Государство, где над воинами и людьми, занятыми «на земле», стоят философы — та самая элита, которая обеспечивает синхронизацию всех процессов «внизу» и направляет это государство по направлению к Благу. И из истории мы знаем, что если элите удавалось найти эти точки соприкосновения — и друг с другом, и с теми, кто стоял у них в подчинении, — то общество переживало расцвет. И на уровне образования, и на уровне научно-технических инноваций, и на уровне своего социального развития. Достаточно вспомнить «золотое время» латинской литературы при императоре Августе или Флоренцию эпохи Медичи. Именно поэтому всякий раз, когда мы вновь и вновь задаемся вопросом о том, как нам сегодня в России совершить тот самый «прорыв» — достаточно послушать все значимые выступления президента последних лет, в которых он неизменно декларирует эту потребность, чтобы понять, что этот запрос переживается болезненно, почти невыносимо, — то неумолимо возвращаемся к вопросу о качестве нашей, российской элиты. Ведь именно на ее плечах во многом и лежит эта сверхзадача. Способна ли она дать ответ на очередной запрос эпохи? Ответить на этот вопрос можно, если обратиться к истории эволюции самой российской элиты. В этом процессе мы выделили три глобальных слома или исторических точки — от петровских преобразований, через революцию 1917 года и до падения Советского Союза в 1991 году, после

которого заложенная Петром имперская модель канула в Лету. И в рамках этой схемы сама элита также пережила три трансформации: от феодализма к дворянству и промышленному классу, затем окончательно растворилась в государстве, став номенклатурой, и, наконец, освободилась от него в олигархате, после массовой приватизации 90-х годов.

От феодализма к «регулярному» государству История и эволюция российской элиты неразрывно связана с историей развития Российского государства, причем само это государство, строго говоря, было создано Петром I. Именно его реформы, с одной стороны, сформировали дворянский класс — особый, ориентированный на государство слой людей, — который, пройдя эволюцию на протяжении всего XVIII века, сумел подарить миру «золотой век» российской культуры. А с другой стороны, заложив определенную экономическую основу, его реформы привели к постепенному формированию мощной прослойки купцов и промышленников, которые внесли огромный вклад в российскую культуру XIX века. Но главная мечта Петра — полная интеграция всех сословий в государство, в полной мере исполнилась только после революции 1917 года — вместе с наступлением тотального государства советского строя. Все началось с того, что еще молодой реформатор унаследовал элиту, укорененную в архаике феодализма. Главным образом она состояла из боярских кланов, для которых безусловным приоритетом были интересы своего рода. Выбить ее из этой колеи Петр I взялся со всей страстью своего характера, воплотив идеалы царя-труженика, который, как мечтал поэт Симеон Полоцкий, «трудится своими руками» и царствует ради блага подданных. Конечно, Петр был реформатором с надрывом — потому и столь неоднозначно оценен всеми последующими историографами, — но его решение раз и навсегда поставить элиту на службу только государственных интере-

сов оказалось судьбоносным для страны. Он не просто создает новую элиту, но образует для нее новый смысл. Отныне избранность, этимологическое свойство элиты, трактуется буквально: ибо только в служении императору и Отечеству и обретается эта избранность. Так рождается честь русского нобилитета — этический ориентир, неизбывный идеал дворянина в служении. Конечно, реформатор почти сразу сталкивается со стойким нежеланием этой привилегированной группы нести пожизненную службу. И потому создает новую бюрократическую систему, верхушка которой закрепляется за дворянами, но при этом любой свободный человек, в том числе и представитель низших сословий, мог в ней выслужиться, то есть достичь самых невероятных высот. В итоге царь как бы загоняет свободные сословия в четкие рамки постоянной работы на благо государства. Иными словами, создает «регулярное» государство. Порядок продвижения по службе вплоть до 1917 года регулировался созданной Петром «Табелью о рангах». Особенностью этого нововведения стало установление соответствия между военными, статскими и придворными чинами, что означало формальное уравнение этих видов службы. Именно в «Табели о рангах» принцип годности был сформулирован наиболее четко, что привело, во-первых, к выдвижению в состав элиты дворянских родов, ранее в нее не входивших, и, во-вторых, к проникновению в ее ряды значительного числа выходцев из податных слоев. Таковой оказалась задуманная Петром конструкция нового государства, где факт наличия статуса «элиты» был неразрывно связан с несением государственной службы. Но хотя эта новация прочертила границу между Россией до Петра и после, сама элита с течением всего XVIII века все же сумела частично освободиться из своего «служебного» по отношению к государю положения, чтобы выделиться в своеобразный автономный класс — безусловно, зависимый от престола, но при этом не слитый с ним до неразличимости.

№8

27 августа 2020

«Дворянская революционность» Факт этой автономии был обусловлен тем, что, при всей колоссальности петровских нововведений, сами эти реформы долгое время существуют как бы вне русской культуры, оставаясь для нее чем-то инородным. В каком-то смысле Петербург стал символом этого надлома российской истории. Однако не стоит забывать и того, что, по меткому замечанию историка и философа Георгия Федотова, «только Петербург расколол пленное русское слово». И для того, чтобы это освобождение русского слова оказалось возможным, требовалось вызревание самой элиты. Потому весь XVIII век — это время, когда петровские идеи и его град будут постепенно приживаться и абсорбироваться. Неудивительно, что частично еще автономная от страны дворянская культура XVIII века обречена на подражательность, на простое копирование европейских образцов. Нужно было время, чтобы этот привилегированный класс почувствовал себя «дома», обратился к проблемам этого «дома», начал бы в этот «дом» инвестировать — и свое время, и свою власть, и свои деньги. Для того элита должна была вдохнуть в себя воздух европейских университетов, выйти на простор западной цивилизации, чтобы затем преодолеть в себе эту подражательность. Огромную роль в этом процессе сыграл Манифест о вольности дворянства 1762 года, сделавший военную службу для дворянина необязательной. Это привело к тому, что у дворянства появилось то, без чего никакая элита не существует — досуг, особое освобожденное от служебных дел время, предназначенное для исправления определенных социальных практик с одной стороны, а с другой — отведенное самообразованию: культурному, хозяйственному или профессиональному. Конечно, поначалу в массе своей тогдашнее дворянство просто «растрачивало» этот досуг на «утехи». Этот проявившийся «гедонистический гигантизм» элиты той эпохи блестяще охарактеризовал Юрий Лотман, описывая отношение этих людей к смерти — через головокружительную трату, демонстративное потребление: «Честолюбие XVIII века стремилось передать истории личную славу, точно так же, как владельцы огромных богатств в эти десятилетия стремились все растратить при жизни. В одно и то же время у людей одного и того же круга сталкивались две взаимоисключающие позиции. Жажда наслаждения — личного, физического и немедленного. Она измерялась количественно и заглушала заботу о детях, разрушала фамильные богатства. Живым воплощением ее стал Григорий Потемкин с его титанической мужской силой и неистощимым влечением ко все новым и новым утехам. Завершением этих порывов становились хандра, раз-

С. ХЛЕБОВСКИЙ. «АССАМБЛЕЯ ПРИ ПЕТРЕ I». 1858

туда

ТЕМА НОМЕРА

очарование, терзавшее великолепного князя Тавриды». Но пройдет всего одно поколение, и ценностная ориентация элиты удивительным образом изменится. Вместо жажды личной славы и блеска возникнет идеал служения Отечеству, давший стране героев войны 1812 года, декабристов и первые попытки нравственного переосмысления самим дворянством своей ответственно-

чества, высокими духовными поисками, произведениями общенационального и общечеловеческого значения, созданными в недрах русской дворянской культуры... Мы говорим о «дворянской революционности», и это парадоксальное сочетание лучше всего выражает то противоречие, о котором идет речь. Как это ни покажется, может быть, читателю странным, следует сказать, что и крепостное

Долгий процесс «вызревания» элиты, столь необходимый после грома петровских реформ, завершается тем, о чем сам зачинатель этих реформ так мечтал — полным срастанием элиты с государством в советском строе, который, по законам диалектики, должен был преодолеть и монархию, и прежнюю элиту сти перед народом. Вместо движения к смерти через ничем не ограниченное расточительство возникает романический идеал славной смерти во благо ближнего или народа, через которую сам дворянин навсегда запечатлевает себя в Истории. Не служба, а служение, как отчеканил ценность этой новой элиты однажды Николай Карамзин. Так, извилисто и тернисто дворянство прошло путь от государственной службы по принуждению к свободе, опробованной поначалу через роскошь и бездумную трату, но пережитую затем как личную ответственность под гром пушек на полях сражений наполеоновских войн. Приведем еще одну пространную цитату Юрия Лотмана, так охарактеризовавшего плоды той эмансипации российской элиты, которая произошла во второй половине XVIII века: «Целый период в 150 лет будет отмечен печатью государственного и культурного твор-

право имело для истории русской культуры в целом некоторые положительные стороны. Именно на нем покоилась, пусть извращенная в своей основе, но все же определенная независимость дворян от власти — то, без чего культура невозможна». Именно освобожденное от обязательной государственной службы дворянское сословие сумело создать «золотой век» российской культуры, чтобы затем дать место для действия новой, возникшей уже из логики XIX века группе элит — промышленной и купеческой.

Мечты о граде Китеже Действительно, специфическое явление XIX века — российское меценатство — оказалось возможным именно благодаря разбогатевшему к тому моменту купечеству и первым промышленным магнатам. Это был особый слой людей, которые пробивались нередко из самых социальных низов.

Как замечает Дмитрий Андреев, доцент кафедры истории России XIX — начала XX века исторического факультета МГУ им. Ломоносова: «На самом деле, российские меценаты тех времен — это люди аномальные, и в этой аномалии не только причастные к творчеству других, но и творческие по своему образу мысли. Эти люди руководствовались весьма специфической мотивацией — они действовали как бы наперекор всему. В них скрывалась удивительная утопическая жажда — возвести нечто великое рядом с собой, вложив в это свой капитал. Неспроста тот же Мамонтов, тот же Морозов, та же Хлудова поддерживали революционеров. И тут ведь не было идейной поддержки, но было проявление их сложной самости». С одной стороны, мы видим, что часть представителей этого разбогатевшего промышленного класса жертвовали свои средства, исходя из некоего протеста. Меценатство становится как бы новым «челенджем» государству и обществу. Акцией радикальной и наполненной русской тоской». Это и войны совести, как это было у Козьмы Солдатёнкова, и дилемма у Нечаева-Мальцова: поесть вкусно или Цветаеву деньги дать на музей. С другой стороны, меценатство обретает облик моды. От крупных фигур меценатства эта «аномалия» распространяется по всей России. У многих губернских деятелей появляется мечта: создать свой небольшой, но идеальный мир. Мир, который бы отличался от тотальной неустроенности. Так, Андрей Титов содействовал реставрации ансамбля Кремля в Ростове Великом и открыл в нем музей древностей. А Петр Кузнецов при участии ссыльных декабристов создает в Красноярске множество литературных и музыкальных кружков, строит гимназии и богадельни, жертвует коллекцию древностей краеведческому музею. И примеров таких — множество. «Местечковое» устройство с созданием художественной и образовательной инфраструктуры — это на деле проект личного города, личного светлого будущего. Во второй половине XIX века, а главным образом — в начале двадцатого в России появляется множе-

№8

ТЕМА НОМЕРА

27 августа 2020

ство таких светлых уездных купеческих городков с модной архитектурной застройкой, с небольшим, но своим кругом художников и писателей. Значительная часть разбогатевших предпринимателей были выходцами из крестьянства или из старообрядческой среды и в первую очередь хотели «дать голос» «народной» культуре, той, которую они видели вокруг себя с самого детства. Это привело к тому, что меценатство поздней империи стало, пожалуй, единственным осуществившимся ответом на тысячелетнюю русскую мечту о граде Китеже. Ответом неровным, недолговечным, но отрефлексированным русской мыслью и оставившим значимый культурный фон. Мечта, которой руководствовались меценаты, никогда не сложилась бы в систему. Но и в этой своей как будто хаотичной форме она поддержала и довоплотила русскую культуру. Этот порыв — поддержать «свое» — столь удачно совпал с «почвенничеством» в российской литературе второй половины XIX века, которую дало перед самым своим закатом российское дворянство и русское разночинство, что привело к небывалому прорыву во всех областях культуры. И венцом этого процесса, безусловно, стал Серебряный век. Однако на фоне этого полновесного возвращения к национальным корням, которую совершила элита за 150 лет своего послепетровского существования, окончательно теряет свою национальную основу сама монархия в России. Как замечает в связи с этим философ Георгий Федотов: «Нельзя отрицать, что к XX веку познание в России делает успехи, но вместе с тем глубокое падение культурного уровня дворца, спускающегося ниже помещичьего дома средней руки, делает невозможным возрождение национального стиля монархии. Она теряет всякое влияние на русское национальное творчество». Революция двигалась на нее с неизбежностью. Долгий процесс «вызревания» элиты, столь необходимый после грома петровских реформ, завершается тем, о чем сам зачинатель этих реформ так мечтал — полным срастанием элиты с государством в советском строе, который, по законам диалектики, должен был преодолеть и монархию, и прежнюю элиту. По сути, петровский проект империи нашел свое окончательную реализацию в советской России.

Тотальность госзаказа За годы революции, Гражданской войны и последующее десятилетие советские граждане массово уверовали в град Китеж. Китеж, трансформировавшийся в обещанный коммунизм. И перед наукой и культурой сразу ставится задача показать, что все новое уже наступило. Что до революции были лишь нищета, голод и культурная темнота. И что сейчас наступило новое время. Тут стоит отметить, что качественно новое, несомненно, при-

Д. НАЛБАНДЯН. «Н.С. ХРУЩЕВ ВСТРЕЧАЕТСЯ С ИНТЕЛЛИГЕНЦИЕЙ НА ДАЧЕ»

и обратно

шло (хотя, конечно, не стоит смотреть на него глазами тех «апостолов»). Размах и успех первых социальных проектов, новаторство в культуре и искусстве убедили многих в реальности нового Китежа. Была полностью снята прежняя элита, а на ее месте возникает номенклатура — полностью слившийся с партией и государством бюрократический аппарат, системно и планомерно принявшийся инвестировать в человеческий капитал нового, советского народа. При Сталине, в декларируемом освобожденном от цепей самодержавия обществе происходит тотальное огосударствление. В этом и заключалась уникальность советского строя — растянуть государство на все сферы. «Советская номенклатура — это, по сути, построение нового Средневековья, — замечает Дмитрий Андреев. — Появляется новая служебная вертикаль, но вертикаль, не заточенная под материальные интересы. Здесь прочитываются коды унии, феодальной лестницы, личного служения перед вышестоящим. И если использовать эту оптику при взгляде на советскую культурную элиту и ее действия, мы получаем следующую картину. Мы видим яркие культурные проявления, например, в живописи, в архитектуре, в музыке, в танце, но все это превращается в некую игровую форму госзаказа. Сама культура становится госзаказом». Тот кураж, тот специфический русский дух, который бурлил, например, в Мамонтове, становится здесь системой. И то была форма новой конкуренции, борьбы, соревнования за право прикасаться к прекрасному, используя «народные средства». Ярким примером такой борьбы стала Екатерина Фурцева, пожалуй, самый оптимальный и плодотворный министр культуры в советские годы. Она тонко чувствовала этот особый советский момент: как, управляя культурой, можно создавать ее яркие образцы. Именно модель позднеимперского меценатства трансформируется в советской номенклатуре в новую модель игры за право это

прекрасное создавать. Поэтому и советская номенклатура — это не просто бюрократия. Это позиция силы. Это новый способ удержания: удержания доминанты, удержания народа, удержания искусства, удержания мирового первенства, развития, спаянное жесткими контурами государства и породивший весь цвет советской культуры — от научных открытий до кинематографа. Однако сама выстроенная таким образом система оказалась не столь устойчивой, чтобы перенести на себе ожидавшие ее нагрузки. Уже в первые послевоенные времена внутри этого тотального государства возникает новая теневая буржуазия — реакция на тот надрыв, под знаком которого прошла сталинская эпоха: всеобщая мобилизация, индустриальный рывок, массовые репрессии, наконец, Великая Война и восстановление страны после нее. Слишком многое совпало в один краткий период, и доведенная в считанные годы до своей кульминации петровская империя не выдержала. Нити, ее скрепляющие, натянулись до звона в ушах и начали лопаться. В этом отношении кинолента 1947 года «Сказание о земле Сибирской» — это потрясающий источник, где показываются генеральские жены в дорогих нарядах и украшениях, первые ласточки этих перемен в совестной номенклатуре. «Многие мои коллеги сходятся на том, что Советский Союз начинает разрушаться после смерти Сталина, — замечает в связи с этим Дмитрий Андреев. — Не соглашусь с этим. СССР дряхлеет уже при Сталине, который вышел из Войны сильно постаревшим, сдавшим человеком. Он не заметил прихода новой буржуазии, военной элиты, заточенной на капитализм. Именно в этой точке вера в коммунизм начинает постепенно отмирать». Дальнейшие годы мы во многом жили инерцией первых десятилетий всеобщей стройки. Внутри советской номенклатуры уже вызревал олигархат, всеми силами пытавшийся оттолкнуться от государства. «При Хрущеве и Брежневе номенклатура боролась

за обеспечение гарантий своего существования, — пишет в связи с этим историк Андрей Фурсов. — В ходе борьбы кое-что перепадало не только ее прилипалам (торгаши, «интеллектуха»), а и населению — от квартир в «хрущобах» и участков в шесть соток до низкой квартплаты, возможности работать, не напрягаясь... Но на рубеже 1970 –1980-х годов этот неравный, но все же двусторонний процесс пришел к финишу из-за исчерпания ресурсов и изменившейся не в пользу СССР ситуации в мире». Дальнейшее — катастрофа 90-х годов, в первую очередь катастрофа российской элиты, вырвавшейся из государственного организма и его приватизировавшей. Огромная веха в истории российского государства заканчивается «парадом суверенитетов» на постсоветском пространстве. Однако сегодняшняя ситуация, несмотря на ту стагнацию, в которой мы находимся последние 10 лет, уже не кажется столь пессимистичной. Да, с одной стороны, анализируя события последних тридцати лет нашей истории, мы видим мрачную историю дележа ресурсов и полномочий, после которого все значимые социальные лифты оказались выключены. С другой стороны, после окончания 90-х мы увидели, как, наконец, запустился процесс реставрации государства. Часть элиты значительно расширилась за счет людей «оружия» и «дисциплины», то есть силовиков и бюрократов. Но ведь первые хороши как охранители. А вторые — как «стабилизаторы», как люди, создающие предсказуемость за счет регламентов и бухгалтерского учета. А вот тех, кто может стать новаторами, кто может обеспечить долгосрочное планирование и развитие новой России, мы пока не видим. Но российская история показывает, что в нашей стране без сильного государства такая, ответственная, элита невозможна. Поэтому вопрос «прорыва» — это вопрос, всегда обращенный к государству. 300 лет назад на этот запрос сумел ответить Петр. Сможем ли сделать это и мы, опираясь на опыт этой трехсотлетней истории?

ТЕМА НОМЕРА

№8

27 августа 2020

Сергей Волков:

«Чиновничеству надо прививать ответственность за судьбу страны» Чем отличаются системы формирования правящего слоя в Российской империи, СССР и РФ? «Культура» обсудила это с доктором исторических наук, ректором и профессором Университета Дмитрия Пожарского Сергеем Волковым, автором книг «История Российской империи», «Интеллектуальный слой в советском обществе» и «Почему РФ — не Россия?».

— В чем различия системы формирования элиты в Российской империи и СССР? — В исторической России процесс формирования интеллектуального слоя был органичным для государственного устройства и, следовательно, формализованным. Каждый выпускник мог поступить на службу, получив классный чин, соответствующий статусу его учебного заведения. Кадры «росли» в силу очевидных компетенций, но шансов у выпускников столичных университетов было, конечно, больше. Однако отбор не носил элитарного характера. Существовали бесплатные вузы, например, кадетские корпуса. Плата в остальных была умеренной, к началу прошлого века основную массу учащихся гимназий и университетов составляли дети мещан и крестьян. Делая карьеру, чиновник выслуживал автоматически присваиваемое дворянство и пенсию в размере полного оклада. Уникальность советской системы состояла в том, что при наличии сравнительно хороших учебных заведений их выпускники почти не проникали в элиту — чем выше был властный этаж, тем хуже образовательный уровень кадров. Принцип лояльности коммунистическим догмам определял своеобразный тип карьеры. Самый широкий путь открывался партийным активистам. Молодой человек со средним образованием получал должность при обкоме или райкоме, рос по партийной линии, случалось, командировался на производственные должности. Параллельно, заочно или фиктивно, оканчивал вуз. — Какие институции были заинтересованы в таких элитариях? — Парткомы, райкомы, горкомы, обкомы. Формировавшая номенклатуру система ра-

ФОТО: WWW.SERVER.PSMB.RU

Алексей КОЛЕНСКИЙ

ботала с 1922 года — для получения любой должности требовалась рекомендация отдела кадров и резолюция соответствующего партийного органа. В Политбюро, Секретариате ЦК и вплоть до райкомов существовала своя номенклатура. Скажем, министр подбирался из людей, рекомендованных Политбюро, замминистра или посол были креатурами Секретариата, далее — по отделам. Например, промышленный утверждал директоров предприятий. Главная функция партии — подбор управленческих кадров, от нее коммунисты не отказались бы ни при каких обстоятельствах. Партийную номенклатуру нельзя сравнивать с чиновничеством. В императорской России уровень образования четко коррелировал с присваиваемыми чинами. Выпускники классических гимназий имели право получить 14-й ранг, питомцы технических вузов обычно получали десятый класс коллежского секретаря. После университета можно было утвердиться в чине девятого класса титулярного советника. Люди с докторской степенью получали восьмой чин коллежского асессора. Одинаковые стартовые позиции имели кадетские корпуса, реальные и коммерческие училища, духовные семинарии, их выпускники выдерживали несложный экзамен на первый классный чин. Выпускники городских и уездных училищ становились канцелярскими служителями — писцами или подканцеляристами. При советской власти не существовало испытаний и оговоренных правил, даже формальной процедуры продвижения по карьерной лестнице. Активисту

достаточно было приглянуться начальству, и он становился инструктором райкома, а затем завсектором и завотделом. Правоверный выдвиженец считался годным для любой «работы с людьми». Четкого деления между партийной и чиновничьей элитой не было. В итоге можно было выделить пять типов продвижения по службе — от сугубо партийной или профессиональной линии до смешанных типов. Секретаря обкома вполне могли назначить послом или министром. На всех этапах продвижения его судьбу решала партийная общественность, руководствующаяся негласным мнением — свой-чужой. При этом слишком глупые и чересчур умные автоматически отсекались. Системе требовались не лидеры, а смышленые исполнители, не способные к самостоятельному мышлению. — С точки зрения людей от сохи, это была идеальная система. Более того, она позволяла поддерживать стабильность в обществе массового типа. Каждый, кто был ничем, имел шанс стать заурядным «всем». — Совершенно верно. Система себя хорошо понимала, она не могла существовать иначе. Поэтому детей высокопоставленной номенклатуры, информированных на порядок лучше среднестатистического гражданина, определяли на теплые места, но за единичными исключениями не способствовали их выдвижению в партийное руководство. При этом подчеркивалась и внедрялась идея единства партии и народа, номенклатуры и пролетариата: они — такие, как вы. Это соответствовало поло-

жению с военспецами и комиссарами Гражданской войны. Без первых много не навоюешь, но за ними присматривает народ, персонифицированный в лице ответственного партийца. Лишь в сферах академической науки и сложной инженерии до 80 процентов сохранились кадры, получившие дореволюционное образование, либо их дети. А на производстве уровень образования директоров был, как правило, ниже, чем у начальников отделов. Руководитель являлся прежде всего комиссаром, иначе бы советская власть не сформировалась. — Сталин в какой-то момент хотел передать реальные функции профессионалам, сформировав из них Верховный совет и создав из партии параллельный контролирующий орган. Так и произошло в Китае 1978 года. — Если посмотреть на историю с высоты птичьего полета, будет ясно, что на каждом этапе становления советской власти происходил отход от догматического маразма. И Китай мог бы отбросить коммунистическую риторику, но ему было некуда возвращаться. Нелепо возрождать сидящий за проливом Гоминьдан, антинациональную маньчжурскую династию Цин или угасшую 500 лет назад династию Мин. Позитив китайского опыта в относительно малом тридцатилетнем сроке коммунистической диктатуры — на момент поворота были живы люди, способные жить по старым правилам. — Что можно сказать о сегодняшней нашей элите? — Основу действующей власти составляет советская номенклатура с примесью доверенных лиц, которым разрешили заниматься крупным предпринимательством, и малой толикой людей, самостоятельно выбившихся наверх. Сегодня элита в основном пополняется потомками этих трех страт. Ее качество существенно выше советской — прежде всего по образовательному уровню, но в функциональном смысле она еще недостаточно дееспособна. Реальными рычагами власти обладают люди, которым за пятьдесят, — советское поколение с соответствующим опытом, привычками, манерой поведения. Те же, кто моложе 45, от них сильно отличаются. Высший слой неконкурентоспособен и прекрасно знает об этом, крепко держится за власть, от него не стоит ожидать никаких

существенных перемен. Данное положение изменится через 10– 15 лет. — Все это время мы обречены играть роль экспортносырьевого придатка мировой системы? — Для того, чтобы не ощущать себя придатком, необходимо обладать как минимум чувством уверенности в своих силах, этого ощущения они лишены, их устраивает роль младшего партнера зарубежной элиты. Вся надежда на новое поколение, ведь никому не нравится быть в пристяжке. Каждому нормальному человеку, наделенному властью, хочется играть самостоятельную роль, это естественное чувство со временем возобладает. — Что нужно для преодоления данной инерции? — Без ущерба для массовой школы нужно возрождать многовекторное, разнообразное образование в духе классических гимназий и разного рода училищ. Навести порядок с вузами, качество которых обратно пропорционально количеству. Не надо бояться массового отсева, куда опаснее отсутствие высоких качественных критериев. Нужно также формировать служивый чиновничий корпус. Не следует требовать от бизнесменов патриотизма. Иное дело — госслужащий, обязанный в случае чего давать дельцам по рукам. Это две совершенно разные психологии. Сегодня по умолчанию считается, что хороший бизнесмен может стать сильным управленцем, а это совсем не так. Прежде всего из-за несовпадения масштабов ответственности и сфер интересов. — У нас инициировали отбор управленцев через систему конкурсов «Лидеры России». Фабрика кадров нового типа. — Да, ребят обучают техническим премудростям, но в верхах сложилось мнение, что этого уже недостаточно. Чиновничеству надо прививать ответственность за судьбу страны, по сути — дворянскую идею бескорыстного служения Отечеству. Думаю, у Путина сформировалось ощущение преемства с Российской империей, но реализовать ее мешает косность чиновничьего мышления и фрагментированность страны. При Ельцине Россия разрыхлилась — региональные бароны напринимали конституций, начали строить таможенные границы. Путин их прижал, но сепаратистская угроза пока не ликвидирована.

№8

ТЕМА НОМЕРА

27 августа 2020

фильме Де Ниро «Ложное искушение». Но на Западе клубная структура — это норма, которая была всегда. У нас традиций клубных структур нет.

РИСУНОК: ВЛАДИМИР БУРКИН

— Но почему у нас так популярен и приемлем именно криминальный этос среди элит?

«Наша нынешняя элита панически боится смыслов» — Выходит, что в этом смысле элита у нас трансформировалась в систему кланов, корпораций?

Евгений ДОБРОВ После окончания советского проекта старая советская номенклатура постепенно сошла с дистанции, а на ее месте возникли новые элитные группировки. Каковы культурные корни этого нового российского нобилитета? И что общего между ним и его предшественником из советского прошлого? Об этом мы поговорили с Дмитрием АНДРЕЕВЫМ, кандидатом исторических наук, заместителем декана по научной работе исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова.

— Дмитрий Александрович, мы сегодня часто говорим о российской элите, но насколько эти люди соответствуют этому понятию? Эти условные постсоветские «выскочки», те, кто «поднялся» в 90-е, можем ли мы называть их элитой, этим, скажем так, благородным словом? — Русские люди — люди логоцентричные. Для нас магия слова остается неизбывной. Поэтому я думаю, что понятие «элита» используется инерционно: оно попросту удобно. Тут вся проблема в том, что мы понимаем под элитой. Есть элита с точки зрения нравственных императивов, это одно. Андрей Болконский, например, был у всех на виду и не мог позволить

себе упасть, видя перед собой крутящуюся бомбу, и получил смертельное ранение. И другая элита — те, кто оказался у руля чего бы то ни было: власти, культуры, бизнеса. Конечно, та рафинированная аристократическая элита, которая не просто руководствовалась правилами, но неукоснительно следовала своей этике — умереть, но не уронить себя, — такое вневременное рыцарство уходит. Критерий принадлежности к элите сегодня — это следование установкам некоего корпоративного поведения. Лучше всего это объясняет криминальная среда — жесткое разграничение того, что принято, что не принято, что можно и чего нельзя. Этика криминала ведь очень прямолинейная и отрегулированная. Естественно, эти люди своим «кодексам» следуют строго, ведь если «не живешь по понятиям», тебя просто уничтожают.

— Да, внутри них существуют люди, для которых есть две правды: правда для своих и правда для всех остальных. Может быть, корпоративные этики, нормы, принципы и есть наше будущее — уход от констант и универсалий. Поэтому если судить об элите с точки зрения конкретных общностей, — безусловно, элита осталась. Но это больше не универсальная элита. Если мы говорим об элите с точки зрения удержания каких-то руководящих ролей, о верхушке — то это не что иное, как просто директорат. Насколько применимо к ним понятие «элита»? Вопрос риторический. Мы видим, во-первых, дальнейшее разбегание в противоположные стороны этих двух пониманий элиты — как держателей неких ценностей и как просто управленцев. Во-вторых, мы привыкаем к этому разбеганию, к этой новой реальности, к кризису универсалий, и мы готовы это слово использовать. Вот так старые слова и их значения работают в новой реальности. Затасканные слова «либералы», «демократы», «революция», «развитие», «кризис» — я стараюсь их не употреблять, это заведомая тютчевская «мысль изреченная», которая «есть ложь». Слово «элита» еще отражает

свои прежние смыслы, но, конечно, и оно в этом отношении уже поистрепалось.

«Наша элита просто перенимает блатные манеры» — В традиционных элитах важным фактором было наследование титулов, регалий, земель. Сегодня этот фактор считается устаревшим? «Золотая молодежь» — люди без видимых систем координат, иногда с глубоко проваленным образованием и воспитанием — попадают ли они в элиту? — «Золотая молодежь» — это не элита, а всего лишь дети отдельных представителей элиты. Примкнут ли они к элите — большой и неочевидный вопрос. Что бы мы ни говорили о нашей современной российской элите и о том, что она собой представляет, у нее есть свои строгие правила группового поведения. Любая группировка, которая приходит к руководству чем-то — неважно, государством, предприятием, учреждением культуры, — обладает неким представлением о должном, о норме, об эталоне. И этому представлению так или иначе следует. Я сейчас не говорю о закрытых — условно масонских, орденских — структурах, где все по-другому. Это больше миф, хотя в любом мифе есть много из реальной действительности. Как в

— Он очень соответствует нашей системе культурных координат: общак, свой-чужой, сдать, подняться. Это можно объяснить тем, что у нас правовой культуры никогда не было, правда и закон всегда расходились. Сила криминального этоса в том, что он по правде, а не по закону. Он против закона не потому, что он криминальный, а потому, что он за правду, а закон — не есть правда. Наш национальный герой Стенька Разин или Егор Прокудин — о них никто слова плохого не скажет. Именно поэтому наша элита — от бизнеса или от политики — копирует эти блатные манеры. Вовсе не потому, что эта элита вышла из «урок», а потому, что нормы эти удобны, они устоялись. Российская элита очень тонко чувствует пропасть между законом и правдой. Вот почему у нас правовой культуры нет, и я думаю, что ее не будет никогда. Все по пословице «закон — что дышло: куда повернешь, туда и вышло». Закон — это декорация, нечто, совершенно не работающее у нас, существующее лишь потому, что вроде бы как без этого нельзя. Есть правда — и вот за нее можно и нужно бороться, отстаивать. Именно поэтому криминальный этос органичен нормам любой корпорации, которая замкнута, вынуждена воспроизводить себя и придерживаться этих строгих норм.

— Выходит, и эта условная «золотая молодежь», любимая и приближенная своими родителями, никогда не станет выше этих норм? Если идет какое-то нарушение, фигурально выражаясь, эта система, как якудза, отрубает палец, и лишний, хотя и родной, человек в элиту не попадает? — «Золотая молодежь» никогда не войдет в элиту, потому что она эту самую элиту не сохранит, не обеспечит ее господства в будущем. Поэтому самой элитой «золотая молодежь» воспринимается именно в этой оптике. В массе своей она отбраковывается от возведения в элиту. Пальцы у нас, конечно, не отрубают, но вот порулить не дадут. Для этого лучше рекрутируют кого-то снизу — умеющего и хотящего работать. Но самое интересное, что «золотая молодежь» и сама особо не хочет рулить. У нее нет вкуса к драке, борьбе. Помню, в советское время прошел у нас итальянский фильм «Площадь СанБабила, 20 часов». Там показана итальянская молодежь эпохи убийства Альдо Моро. Молодежь разная — левая и неофа-

ТЕМА НОМЕРА шистская. И что интересно, и те, и другие остро чувствуют неспособность «золотой молодежи» чего-то добиться в этой жизни.

— Как в «Клане Сопрано», дети, во многом испорченные дети, сторонятся старшего поколения, сторонятся этих бандитов, чувствуя границу дозволенного. — Очень точное замечание! Это поколенческое разочарование часто обыгрывается в криминальных драмах. Вспомним того же «Крестного отца», например. Мне кажется, воспроизводство «золотой молодежи» — это оптимальный способ выброса лишнего человеческого материала из элиты. Этакий вариант майората в XX и XXI веках. Да, тебя пристроят, но элитой ты не станешь. Кормушку дадут, но кормушка и элита — вещи разные.

«Обычное поведение любой новой элиты — насытиться» — Вот наша теневая буржуазия и зэковская культура. Эти феномены рождаются почти одновременно и существуют параллельно друг другу. Скажите, одного ли плана эти явления, как пересекаются друг с другом и что рождается на их контрасте? — Это были два совершенно разных процесса. Теневая экономика — это капитализация статуса. В СССР элита все получала через распределители, через систему пайков, по номенклатурному принципу. Но этого им было мало. Отсюда пошел советский теневой капитализм. Но теневая экономика не имеет ничего общего с бандитским этосом. Бандитский этос — это как раз оппонент теневой экономики. При том, что и те, и другие теневые — они оппоненты друг другу. Тот же Высоцкий, которого я считаю виртуознейшим, гениальнейшим спецпроектом Филиппа Бобкова, приглашали «большие люди» послушать его «Охоту на волков». То есть Высоцкий отрабатывал госзаказ на новый шансон. Не криминальный, но с определенными, грамотно выверенными, строго дозированными заходами на эту территорию, отыгрывающими нашу извечную тему о настоящей правде тех, кто против закона. И через это, как и с помощью политических анекдотов и вбросов огромного количества ксерокопий разной эзотерической литературы, выпускался пар в обществе. В определенном смысле продолжением этой линии в 90-е годы стала популяризация криминальной субкультуры. Сериалы про «улицы разбитых фонарей» и «ментов», группа «Лесоповал», навязчивый шансон — все это особый технологический прием. Когда в 90-е теневая экономика вышла на поверхность, лега-

лизовалась, потребовалось повторное спускание пара. Не экивоками и подмигиваниями, как это было в советское время, а откровенное и прямолинейное. Любую субкультуру можно транслировать на широкие

№8

ступали по факту, по раскладу. Не клеится у русского человека со стратегией. Он живет в вечной турбулентности. Может быть, в этом и состоит наша специфическая стратегия: через тактику, через это обустройство здесь и сейчас нащупывать какие-то вибрации, какие-то перспективы, улавливать культурные волны? Вот у американцев кто только не занимается стратегией — и что? В мрак какого-то хтонического социального луддизма провалилась страна этой весной! У себя под носом такую грозу прозевали. Поэтому, может, наше нежелание строить стратегии, а плыть по течению — и не ущербность вовсе? Может, отсутствие стратегии — это именно то, что нам и нужно? Однозначного ответа на этот вопрос у меня нет.

В СССР элита все получала через распределители, через систему пайков, по номенклатурному принципу. Но этого им было мало. Отсюда пошел советский теневой капитализм массы только тогда, когда общество более или менее однородно и когда оно существует примерно в одной системе координат. Оба этих условия соединились в середине прошлого века. Подавляющее большинство советского народа представляло собой гомогенную во всех отношениях среду. И плюс огромное количество отсидевших при Сталине, которые вышли на свободу и которым был понятен язык криминальной субкультуры. Может быть, они и хотели изо всех сил забыть свое лагерное прошлое, но оно не отпускало, а со временем даже стало романтизироваться. Отсюда и востребованность шансона, которую чутко уловил Высоцкий. То есть это два параллельных процесса — создание теневой экономики и, скажем так, приблатнение общества.

— Насколько сегодня сохранились 90-е в политике, в культуре, в нашем языке? Кто в элите является представителем этого смутного десятилетия? — Из первых лиц 90-х уже никого на первых ролях не осталось, это объективно. Все-таки 30 лет прошло. Но для меня совершенно очевидно, что психологически и идейно, в смысловом отношении 90-е продолжаются. Почему? Потому, что наша нынешняя элита панически боится смыслов, боится называть вещи своими именами. Советский новояз, когда говоришь одно, думаешь другое, а делаешь третье, — остается. Это тактика в ущерб стратегии: люди живут сегодняшним днем. Это обычное поведение любой новой элиты — насытиться. Мы думаем не о том, что будет завтра, мы хотим всего и сразу, причем сегодня. А завтра — ну, как-нибудь обойдется. Наша беда в том, что мы не занимаемся стратегией. Но, честно говоря, в России никогда не было стратегии, в России всегда по-

«Разорвать на себе рубаху, ударить в грудь» — Можем ли мы говорить, что все же с 90-х годов российская элита как-то изменилась? Что можно вычленить какую-то периодизацию ее существования? — Очевидно, что первая реперная точка — это 2003–2004 годы,

бунта элит, которые не хотели возвращения Путина. Но бунт состоялся, «белоленточников» вывели на улицу, но время проиграли: улица у нас ничего не решает, а идти на дворцовый переворот было уже поздно. Собственно, и причину «русской весны» я вижу не в событиях на Украине, а в острой востребованности для власти перепахать элиту. Если бы не было Крыма и Донбасса, а также санкций, то их надо было бы придумать. Очень важен 2020 год. Сначала — 15 января — отставка Медведева, приход Мишустина как символа некой новой команды. Повторяется один к одному сценарий 2007 года с Зубковым. Множатся разговоры о скором уходе первого лица. Под это дело даже и фильм снимается «Союз спасения» — хороший, грамотный, историчный, в котором показывается, что такое транзит власти, как он происходит. Фильм пиарится изо всех сил. А потом вдруг что-то переигрывается: выступает Терешкова — и объявляется обнуление. От первого сценария подготовки транзита отказываются. И я понимаю, почему так. Можно себе представить, что начнется в элитах, если Путин и вправду уйдет. Возможно, через несколько лет мы и узнаем, как эти два сценария пересеклись в конце зимы — начале весны 2020 года. Сейчас же мы все больше и больше узнаем, что там на самом деле было с заговором Рохлина в 1998 году.

— А что произошло с самой элитой? Рождается ли что-то новое на этом контрасте новой буржуазии и старой тюремной культуры?

Собственно, и причину «русской весны» я вижу не в событиях на Украине, а в острой востребованности для власти перепахать элиту. Если бы не было Крыма и Донбасса, а также санкций, то их надо было бы придумать арест Ходорковского, отставка Волошина и Касьянова. Это первое событие: сбрасывание ельцинских «смотрящих». Далее — 2011 год, потому что, как мне представляется, итогового решения, кто пойдет на выборы в 2012 году, не было вплоть до последнего момента, до 24 сентября, когда был назван Путин. Хотя не исключено и то, что решение было, но оно держалось в тайне, чтобы не допустить

— Если в 90-е годы новая буржуазия была вынуждена накачивать зэковскую субкультуру, то в нулевые годы эта субкультура никуда не испарилась и продолжала здравствовать. Буржуазия уже не новая и уж совсем не теневая — вполне сложившаяся, номенклатурная. А что на другой стороне? Общество еще более расползлось, фрагментировалось. Зэковский новояз — это некий большой новояз для большого общества, а сегодня у каждого сообщества свой язык, своя система понятий. Да и народ сейчас стал гораздо более страдательной величиной, чем даже в советское время. При советской власти не было свободы, но и не было материальных проблем. А сейчас есть и то, и другое. Хуже или лучше

27 августа 2020

стало — сказать сложно, но я вижу очень стремительную десоциализацию, дезинтеграцию. Если вернуться к борьбе субкультур буржуазии и криминалитета, то ее уже нет. Прошло 40 лет со дня смерти Высоцкого, этот юбилей пиарили изо всех сил. Но он уже неактуален. Молодое поколение его не знает, он для молодежи непонятен. Высоцкий сейчас — это все равно что Вертинский или Утесов для моего поколения. Вызывает ностальгическое умиление — но не более того. Хочется надеяться на то, что новый госзаказ на высокую культуру обязательно будет. На новую «Волгу-Волгу», новых «Веселых ребят», на государственную политику, задающую ориентиры культурного строительства. Потому что иначе в эпоху интернета не удержаться от сползания в антикультуру.

— В «Волге-Волге» главный, если можно так выразиться, антагонист основных положительных героев чинуша Бывалов в конце кается перед всем народом, и ему все прощается. Даже наказания никакого не следует. Может, наша элита может измениться, переродившись подобным образом? — Это наш национальный хрестоматийный путь к восстановлению легитимности не только элиты, но и даже самой власти. Вспомним слезы Ивана Грозного или сталинское фактическое покаяние перед русским народом в его знаменитом тосте 25 июня 1945 года. Более современный пример есть у Юрия Полякова в «ЧП районного масштаба»: секретарь райкома решил покаяться, публично рассказать о себе неприглядную правду, а сверху это тут же преподнесли как новый почин — «урок искренности», если я не ошибаюсь. В нашей исторической традиции — любить раскаивающихся. Разорвать на себе рубаху, ударить в грудь и помянуть попутавшего беса — это веками отработанная технология удержания своего исключительного положения в крайней ситуации, когда разумные доводы уже не работают. Другое дело, чтобы пойти на такой шаг, надо обладать огромной смелостью. Это риск, где все ставится на кон. Но это способ сиюминутного решения проблемы. А для устойчивого воспроизводства элите необходимо стать лидером развития, который отвечает на вызовы, снимает риски, определяет путь. Это и есть ответственная элита, и ее ответственность определяется тем, что она и берет на себя как раз функцию лидера развития. Эта функция вечная, она не может устареть, как не может устареть в принципе иерархическая организация жизнеспособного общества. Посмотрим, поймет ли это в ближайшие годы российская элита.

№8

ТЕМА НОМЕРА

27 августа 2020

«Национальные элиты стали заложниками элит глобальных» Максим ХОДЫКИН

— Антиэлитизм стал сегодня трендом «номер один» — и в культуре, и в политике. Если по итогам выборов побеждает действующая власть, то почти всегда на этом фоне происходят массовые митинги. Как вам кажется, что стало причиной такого тренда? — Этот кризис назревал давно, и он связан с тем, что власть почти везде последовательно отгораживалась от народа при помощи самых разных симулякров, которые напоминали механизмы народовластия, но при том удерживали реальную власть за теми, кто ею обладал до этого. — Можете привести пример? — Последний пример — Белоруссия. Здесь получается двойная ситуация. С одной стороны, режим авторитарный, а с другой — он апеллирует к демократическим процедурам. При этом самих условий для демократических процедур не создает. Внутренняя проблема таких режимов в том, что они не могут заявить о своей природе. Этот режим вынужден рассказывать, что выборы — это механизм смены власти. Однако всем очевидно, что это не так. Это проблема не только авторитарных стран. Ни одно государство в мире не может сегодня открыто заявить о том, как на самом деле устроен его режим. Власти оказались вынуждены демонстрировать только фасад, постоянно умалчивая о сути. — Вспоминается общая фраза: парламент — это не место для дискуссий. — Да, но парламент обязательно должен быть, потому что таковы законы жанра. За него должны проходить конкурентные выборы, даже если это второстепенный орган. Должны быть выборные органы власти, ты должен следовать принципам народного суверенитета. Именно народ является источником власти, он через выборы демонстрирует свою волю, осуществляет смену властвующих элит, эта смена должна происходить с той или иной регулярностью. Но все это — только умело возведенный фасад, за которым скрывается недоступная народу

ФОТО: WWW.RUSS.RU

Почему во всем мире растет разобщенность между элитами и остальным обществом? Об этом рассказывает Андрей ТЕСЛЯ из Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета имени Иммануила Канта.

реальность. Это и вызвало кризис в отношениях между элитами и народом. — Какова же технология создания «фасадов»? — Это довольно долгий процесс, который продолжался существенную часть прошлого века. Суть его заключается в создании своеобразного сплава демократии — то есть всеобщего избирательного права и либерализма, идеологии, для которой, напротив, важна связка политической свободы и собственности, ограничение активного избирательного права со стороны богатой прослойки как одной из форм защиты от господства «простонародья». Например, тот же Борис Чичерин, один из отцов русского либерализма, полагал, что никакого общенационального представительства не нужно, хватит земств, а в земствах представленность должна быть ограниченная по имущественному цензу. В итоге, хотя всеобщее избирательное право формально все-таки появилось в западном мире, демократию приручили при помощи либерализма. Это было на руку элите и до определенного времени позволяло ей удерживать свои позиции. — Однако мы привыкли сегодня смотреть на либерализм и демократию как на связанные явления. — Сейчас да, мы привыкли к тому, что эти два понятия являются синонимами. Однако люди, прошедшие советский опыт, помнят, что главными врагами того же Ленина были как раз либералы. Либералы с демократами находились в отчаянной вражде. Почему? Предполагалось, что демократия мыслится как угроза для либерализма, для высших классов. Ярким примером такой угрозы

либеральным ценностям представляет собой Наполеон III во Франции. Именно он возвращает всеобщее голосование, отмененное либеральными реформами. Мы же — люди, которые формировались в условиях нового режима консенсуса демократии и либерализма, и нам начинает казаться, что между ними ника-

тических основ через систему конституционных сдержек и противовесов, через партийные системы, которые отсекали все крайности, которыми, как известно, чревата демократия. Самое главное — не дать демократии «вырваться на волю» и учинить разгром, который она способна создать. Однако либерально-демократический консенсус подошел к своему концу. Последние два десятилетия мы видим явный кризис либерально-демократической системы, частью которого является и описанный выше кризис между элитами и народом. — К чему это может привести? Какие здесь появляются риски для элит? — Это ведет к нескольким важным вещам. Первое, возникает проблема непредставленности. Политическая борьба введена в определенное русло, когда противостояние идет между несколькими группами, имеющими согласие по базовым основаниям. Яркий пример — современная немецкая коалиция, где различия между партиями непринципиальны. В итоге все большая часть избирателей воспринимают себя непредставленными. Люди не видят партий, которые могут реально представить их интересы. Все основные партии находятся в рамках консенсуса, они похожи друг на друга. Это, собственно, и приводит к росту радикализма. — Получается, что «усмирение» демократии и привело к росту недоверия общества,

Национальные элиты стали заложниками элит глобальных. Они утратили свою субъектность. В мире глобальных связей у национальных властей, независимо от выборов и сменяемости, свобода маневра минимальна кого конфликта нет. Но это потому, что мы жили в условиях, когда на протяжении нескольких поколений удалось создать такую компромиссную форму, очень важный политико-культурный дизайн. — Как тогда условной элите удалось приручить «демократию»? — События второй половины XX века во многом определяют этот процесс и нашу современную историю. Именно тогда сложился либерально-демократический консенсус. В Западной Европе в первую очередь возникла очень важная и долгое время благополучно просуществовавшая форма примирения либеральных и демокра-

в частности, к партийной системе. Почему же сами политические партии, которые изначально задумывались как инструмент, который обеспечивает связь между народом и властвующими, пришел в упадок? — Партии изначально создавались как выборные машины, а не как механизм связи. На протяжении XIX века сам факт существования партий воспринимался отрицательно, потому что он мыслился как препятствие для общенационального единства. Парламент должен быть представительством нации, а нация разбивается на отдельные части. Потому на смену первоначальным партиям, как выборным машинам, приходят идеологические партии, которые потом становятся частью государственного дизайна. В этом смысле, когда мы говорим о современных партиях, они имеют мало общего с партиями в классическом смысле. «Классические» партии опираются на низовую инфраструктуру, на партийные комитеты и так далее. Такие партии — это инструмент мобилизации масс. А современные партийные системы чаще всего это просто медиамашины. Яркий пример в России — ЛДПР. С точки зрения классической партийной системы — это полный абсурд. Перед нами не политический инструмент, а режим шоу. В такой системе ты не являешься действующим лицом, ты всего лишь наблюдатель. Дела партии не являются твоими, тебя лишь развлекают, дают выпустить пар. Все это, очевидно, и привело к отчуждению граждан от партий — и на Западе, и в России. — Получается, современные государственные системы не удовлетворяют требованиям общества и действуют, по сути, против собственных граждан? — Я не стал бы говорить так радикально. Дело в том, что недовольство и непредставленность связаны еще и с тем, что роль среднего государства в рамках мирового экономического сообщества минимальна. Само правительство мало что может сделать в стране, потому что оно заложник глобальной системы. Оно, например, не может решительно поменять налоговый режим, потому что это приведет к уходу из бизнеса и ударит по экономике. Оно не может изменить и таможенную политику, потому что это приведет к выкидыванию ее из всей системы международных отношений. Получается, что, даже сменив власть в стране, мы столк-

ТЕМА НОМЕРА немся с тем, что новая власть ничего сделать все равно не сможет. Национальные элиты стали заложниками элит глобальных. Они утратили свою субъектность. В мире глобальных связей у национальных властей, независимо от выборов и сменяемости, свобода маневра минимальна. И на этом фоне за последние 25 лет мы видим закат социального государства. Богатые становятся богаче, а реальные доходы среднего класса где-то, в лучшем случае, не растут, а где-то сокращаются. Раньше люди видели благо от системы в целом. Положение объективно улучшается, и ты веришь в то, что эта система дает тебе инструменты ее модификации. Есть реальный смысл договариваться с другими. Но последняя четверть века все изменила: верхи перестали делиться со средним слоем, который и является опорой либерально-демократического режима. Самое главное, что социально-экономическое положение не улучшается. Здесь — еще одна точка кризиса между элитами и народом. А для протеста — это идеальная ситуация. — Однако описанная вами проблема отсутствия внятной связи между элитами и народом — это проблема только нашего времени или так было во все предыдущие эпохи? — Никто никогда не хочет делиться властью. Такова природа человеческая. Только опыт второй половины XIX и XX веков — со всеми его потрясениями — привел к социальному переустройству, которое впустило в систему механизмы, принудившие элиту этой властью все же поделиться, но и то в рамках того консенсуса, о котором я говорил. Вспоминается, например, знаменитый вариант европейского социализма, когда австрийский миллиардер ездит на маленькой «Шкоде», потому что так удобнее, и все. Он не выпячивает своего положения, и это очень важно — понимать взгляд Другого, не раздражать Его, уважать Его. Сегодня же проблема в том, что разные слои общества зачастую просто перестали понимать друг друга. Глава огромной корпорации просто не в курсе того, как выстроена жизнь его работника. Он не знает, что такое жить на 30 тысяч рублей. То есть современная проблема между условными «верхами» и «низами» — еще и нравственная, если угодно. Другой перестал быть значимым даже на уровне этикета, какой-то общечеловеческой деликатности. — Как можно решить проблему непредставленности людей? Вернуть элиты к диалогу с обществом? — Я бы все-таки проводил черту между, например, Европой и Россией. Есть принципиальная разница между тем, как мы говорим о проблемах европейского сообщества и, например, о проблемах постсоветского пространства. В Европе ответ уже нашелся: на кризис партийной системы и недоверие к элитам ответили ростом популизма, который начинает расшатывать этот «статус-кво». Для нас же очень важно вернуть доверие к правилам и процедурам. В России сейчас все меньшее доверие к существующим государственным институтам, в первую очередь к системообразующим. Если мы сравним отношение к суду в конце 90-х и сейчас, то можно

№8

сказать, что сегодня суда, как институции, которой мы доверяем, практически не существует. Как в Белоруссии, есть вроде бы независимый орган, называется «Центральная избирательная комиссия». Но кто-нибудь воспринимает ЦИК как самостоятельный орган? Нет, никто не адресует претензии к этой инстанции как самостоятельной. Все сразу считают, что так решил лично Александр Григорьевич, потому что в стране режим персональной власти. А режим власти, срощенной в один комок, заключается в том, что любая проблема оказывается непосредственно связанной с самой властью. Например, в том же Хабаровске арест губернатора и протест против президента оказываются соединены по прямой. Все фигуры, которые должны были обеспечить ломаную линию, пропали, и любой взрыв тут же адресуется президенту лично. А это безумно опасная ситуация. Получается, что стоит чему-то зашататься, то шататься начнет все. Другой важный момент — это местное самоуправление и степень автономии на уровне субъектов Федерации, которая практически сведена на нет. Когда мы говорим о независимости и автономии, мы в первую очередь говорим о финансовой автономии, без финансов никакой реальной независимости не существует. В этом смысле субъекты Федерации сейчас оказываются целиком подконтрольными центральной власти. А ведь чем сложнее система, тем она устойчивее. Это не означает, что она будет стабильна и неподвижна, это означает, что движение в разных частях не является синхронным — вот это важный момент. Масса проблем и масса запросов будут обращены не к абстрактной власти, которая непонятно где существует — в какой-то там Москве. Запросы будут обращены к своему муниципалитету с очень конкретным запросом или к своему губернатору — то есть к конкретным, представленным в данном регионе элитам. И это хорошо, потому что до них людям всегда легче дотянуться, а значит, запустятся механизмы доверия и диалога. Нам просто нужно децентрализовать систему, и тогда она станет гибче и устойчивее. — Какая задача, на ваш взгляд, здесь возникает перед самими элитами в России? — Нужно помнить о том, что элиты возникают как ответственные только тогда, когда они начинают думать и планировать, что называется, «вдолгую». Надо, наконец, понять, что перед нами уже не стоит задача выживания как суверенного государства. Мы эту задачу решили. Но мы почему-то продолжаем действовать в режиме экстренного реагирования, который только вредит и общественному доверию, и долгосрочному планированию. Видеть за принимаемыми решениями стратегические последствия, научиться жить не сегодняшним днем, в перспективе десятилетий — вот та задача, которая стоит сегодня перед властвующей элитой. Конечно, это непросто — научиться жить в нормальном режиме, понимая, что если мы сейчас не справимся, то не умрем. Но если мы не начнем планировать долгую жизнь, то так и будем топтаться на месте.

27 августа 2020

Почему в России нет настоящей национальной элиты? Ольга ВЛАСОВА, журналист, писатель Недавно один уважаемый журналист печально констатировал: все 20 лет нахождения у власти Владимир Путин пытается взрастить в России настоящую национальную элиту, однако ж, несмотря на все честные усилия, процесс идет через пень колоду, и вместо культивируемых растений лезут отовсюду злые сорняки. Действительно, среди тех, кого принято считать нашей «элитой», сегодня редко можно встретить подвижников с умом и талантом, мировоззрение которых сформировано на «любви к родному пепелищу, любви к отеческим гробам». Кто мыслит себя плотью от плоти своего народа, не презирает его, а, напротив, не щадя живота своего радеет о его развитии и процветании. Почему же не растет на наших грядках такая культура, как «национальная элита»? Само формирование национальной элиты — дело довольно хлопотное, увенчавшееся успехом далеко не во всех странах. Британский социолог Бенедикт Андерсон в своем труде «Воображаемые сообщества» писал, что очень долго элита в Европе была транснациональной. Иначе говоря, российской или немецкой аристократии были ближе по духу и понятнее их, к примеру, британские собратья (и часто они действительно были родственниками), чем собственные низшие классы. Многие даже и не говорили на языках своих народов, так, например, аристократы Австро-Венгрии не понимали часто ни чешского, ни венгерского. Русские же военные из дворян во время войны 1812 года иногда были по ошибке пленены партизанами как французы, потому как свободно изъяснялись на французском, а вот по-русски понимали плохо (вспомним и Татьяну Пушкина, что «выражалася с трудом на языке своем родном»). В России война с Наполеоном послужила катализатором химической реакции «национализации» элиты и собственно формирования национального государства, описанной Толстым в «Войне и мире», когда и Андрей Болконский, и Пьер Безухов утрачивают родственные связи с европейским кумиром и внутренне соединяются с русскими крестьянами. Сам гений Пушкина и последующее вулканическое пробуждение русской культуры случились именно после той судьбоносной победы над французами, которым до того русский дворянин фактически поклонялся. Повсеместно национальные элиты сформировались вместе с национальными государствами, и процесс

этот финализировался после потрясений Первой мировой войны. Россия, увы, не выдержала тяжелого переходного периода, во многом потому, что ее формирующаяся национальная элита не смогла адекватно реагировать на необходимость дальнейшего симбиоза с постепенно растущими низами. Произошедший социальный взрыв уничтожил нарождающуюся национальную элиту, которая, впрочем, сама (по гордыне ли и чванству, по лени ли или другим объективным причинам) была во многом виновата в неспособности адекватно встроиться в социальные процессы, происходившие в стране, возглавить и модерировать их. Насколько иначе могла бы сложиться судьба российской элиты да и самой России, можно увидеть в бьющем все рекорды популярности британском сериале «Аббатство Даунтон». Сквозь хитросплетения жизни членов аристократического семейства Кроули создатели фильма показывают этапы формирования национального государства в Великобритании первой половины XX века и то, каким образом британская аристократия без революции смогла адаптироваться к новому времени, пережив подъем низов, распространение левых коммунистических и ультраправых фашистских идей. Наблюдение за тем, как британская аристократия проходит сложную «полосу препятствий», встраиваясь и находя свое место в новом мире национального государства Соединенного Королевства, не может не вызывать щемящей боли в сердце. А ведь мы могли бы сделать так же, не разоряя страны, не отбрасывая ее на несколько десятилетий в развитии и не жертвуя ее интеллектуальным цветом. Но не смогли. Отвечая на вопрос, почему в России сегодня нет сильной национальной элиты, надо признать, что, потеряв ее нарождающиеся элементы дважды за XX век, невозможно вырастить элиту за два десятилетия. Но есть и хорошие новости. Прошлый век снес с политической карты мира многие государства или же превратил их из великанов в карликов. Россия не просто устояла, но и осталась в списке великих держав, значит, потенциал не растрачен до конца и еще поживем. Но, выращивая национальную элиту будущего сегодня, надо учитывать горькие исторические уроки. В России элита должна не только «печься о судьбах своей Родины», но и быть в хорошем смысле «слугой народа», жить для него, образовывать его и воспитывать, хотя бы для того, чтобы однажды, как это было в 1917-м, народ, озверев, не снес ее снова.

№8

ТЕМА НОМЕРА

27 августа 2020

Андрей Фурсов:

«Чтобы выжить, нам нужна более сложная элита» Алексей КОЛЕНСКИЙ

— Давайте определимся с термином «элита»... — В обиходном значении элита — это лучшие. Однако в обществоведении элитой называется внутренне связанный слой людей, занимающий верхние «этажи» социума благодаря власти, собственности и образованию. Элитой общества являются и многие из тех, кто влияет на общественные настроения своей профессиональной деятельностью (писатели, журналисты, деятели культуры и науки). В то же время такое понятие, как «правящий класс/ слой», шире понятия «элита»: например, далеко не всех торгашей или банкиров, разбогатевших на реформах 1860–1870-х годов в России, можно отнести к элите — не из-за того, что они сморкались в пол, а потому, что не влияли на власть и не имели образования. — Сегодня часто говорят о наднациональных элитах, остающихся в тени, но принимающих все основные решения. — Наличие надгосударственных элит и их структур — имманентная черта капитализма как системы. Суть в том, что в экономическом плане капитализм — единое целое без границ, а в политическом — сумма разделенных государств. У крупной буржуазии, особенно финансовой, всегда есть интересы за пределами их стран, их реализация требует нарушения политических границ. Систематически это возможно лишь при наличии структуры, носящей закрытый наднациональный характер и влияющей на государства в закрытом режиме. На рубеже XVII–XVIII веков ее наличие стало императивом европейской, прежде всего английской и голландской, буржуазии. Большие люди ухватились за имевшиеся на тот момент наднациональные масонские структуры — разбросанные по всей Европе и тесно связанные друг с другом еврейские общины, а также связанные династическими узами аристократические семьи. С окончанием наполеоновских войн наднациональные структуры Запада тесно переплелись друг с другом, оформилась невиданная до того мировая сеть. Ее главными

ФОТО: WWW.4.BP.BLOGSPOT.COM

Как выглядит сегодняшняя мировая элита? Своими соображениями на этот счет делится директор Института системно-стратегического анализа, академик австрийского International Academy of Science Андрей Фурсов.

узлами на тот момент были государство-гегемон капсистемы Великобритания, управляемая клубами и островными ложами, финансовый капитал (прежде всего Ротшильды) и династическая Европа. К середине XIX века масонские структуры («эпоха революций» 1789–1848 гг.) пришли к власти в крупнейших государствах Европы, произошло огосударствление регулярного масонства, но на этом восходящая линия его истории закончилась — оно стало выполнять функцию социального лифта. В последней трети XIX в. экономическая рецессия 1873–1896 гг., ослабление Великобритании как гегемона капсистемы, подъем США и Германии, обострение борьбы за новый передел мира («эпоха империализма») потребовали создания новых, постмасонских наднациональных структур для глобальной элиты. Они были созданы в Великобритании — общество Сесила Родса, которое после его смерти плавно трансформировалось в общество Милнера — «Круглый стол» (Round Table), или «Мы» (We). Эволюция этого органа верхушки мирового капитализма полностью совпадает с эволюцией капсистемы: каждый поворот в развитии капсистемы сопровождался появлением новых или качественной «реновацией» старых закрытых структур. Если говорить о послевоенном времени, то это Бильдербергский клуб и куда более серьезные структуры типа Siècle («Век») и Cercle («Круг»). Впоследствии были созданы структуры с «двойным дном» — «Римский клуб» (1968) и «Трехсторонняя комиссия» (1973). Хочу подчеркнуть особую роль в мировой сети монархоаристократических («династических») семей. Они никуда не делись при капитализме. До 50% немецкой промышленно-

сти владеют прямо или опосредованно представители аристократии. В Англии со времен Ричарда Львиное Сердце земля принадлежит примерно одному и тому же 1% населения. — Какие задачи, на ваш взгляд, решали упомянутые вами структуры в послевоенные годы? — Во-первых, теснее сплотить англо-американскую и западноевропейскую ветви западной элиты (главным образом североитальянские и южнонемецкие гвельфские и испанские аристократические семьи, традиционно ориентирующиеся на Ватикан). Во-вторых, урегулировать отношения между финансовым и промышленным капиталом, а также между государственно-монополистическим капиталом и транснациональными корпорациями. В-третьих, ослабить СССР путем втягивания его правящего слоя (номенклатуры) в глобальные процессы по внешне нейтральным направлениям (экология, демография, глобальное прогнозирование и управление). Решение третьей задачи позволяло одним группам мировой буржуазии в своих тактических интересах использовать СССР против других групп или государств, как в довоенный период это делали США, используя сталинский СССР по одной линии — в их борьбе против Великобритании и Германии, по другой — в борьбе промышленного капитала против финансового. Подспудно в ходе «сотрудничества» делалось все, чтобы стратегически максимально ослабить СССР — активно поощряя формирование в нем заинтересованных в этом лиц, групп, структур. — Что означает глобальный кризис управляемости, который мы наблюдаем? — Это лишь проявление терминальной фазы системного

кризиса капитализма. Научно-техническое и промышленное развитие капсистемы в 1950–1960-е годы стало реально угрожать позициям «хозяев истории». Поэтому на рубеже 60–70-х годов мировой правящий класс стал притормаживать научно-технический прогресс и промышленный рост, обосновывая это экологической угрозой. Отсюда — квазиидеология экологизма западных элит, в основе которой — ненависть к человечеству как совокупности лишних едоков. Эта линия дотянулась от Мальтуса до Гейтса. В те же 60-е гг. по эгоистично-квазиклассовым причинам советское высшее руководство отказалось от рывка в посткапиталистическое будущее и взяло курс на интеграцию в капсистему. Уход конкурента стал еще одной причиной того, что на рубеже 1960–1970-х годов был дан старт деградационной модели, сменившей двухсотлетнюю модель прогрессивного развития капсистемы. Эта новая модель предполагает разрушение, демонтаж традиционных форм и институтов эпохи модерна — государства, гражданского общества, политики и, особенно, образования. Дело в том, что позднекапиталистическое общество получилось сложнее существующей системы управления/власти — как официальной государственной, так и закрытой надгосударственной. Согласно закону Эшби, управляющая (под) система должна быть сложнее управляемой ею системы, только в этом случае общество может нормально развиваться, а управляющие сохранять власть, статус, собственность. В течение двухсот лет западные верхи в плане организационном, научно-техническом и культурно-образовательном были сложнее низов и «мидлов» — это обеспе-

чивалось научно-техническим, промышленно-экономическим прогрессом, который в то же время постоянно повышал социальный и образовательный уровень сложности общества. Но в какой-то момент он стал угрожать позициям верхов, и они сделали ставку на деградацию основной массы населения. Данная схема сегодня реализуется в большей части мира, ею обусловлено разрушение образования, выхолащивание из него творческого элемента, подмена учебы дрессурой — системой тестов. О том, что население должно быть необразованным, иначе им нельзя манипулировать, фактически открыто заявил несколько лет назад на Петербургском экономическом форуме главный «цифровик» России Герман Греф. — Какую роль в современных мировых процессах играют российские элитарии? — В самом конце 1980-х годов часть советской номенклатуры, КГБ и курируемые ими теневики с помощью части западной элиты демонтировали Советский Союз. Был запущен процесс встраивания самого крупного обломка СССР в мировую капсистему на чужих условиях. В итоге в 1990-е годы постсоветская верхушка провела деиндустриализацию, превратив нас в источник сырья, организовала погром социальной сферы. В нулевые годы в нашей элите оформились две конкурирующие группы, я условно называю их «приказчики» и «контролеры». Непроходимой стены между ними нет: и те, и другие — сторонники неолиберальных экономических реформ, демонтажа социального государства и «встраивания в Запад». Различия — в отношении к скорости и условиям встраивания. — В чем вы видите реальные задачи российских «верхов» сегодня? — В России усугубляется проблема соотношения сложности социума и власти. Стихийное стремление общества к более сложной по сравнению с ним власти — главный вопрос безопасности и развития. Нам нужна настоящая элита, обладающая умом, волей и прогностическими качествами, более сложная, чем управляемое ею общество, социокультурно отождествляющая себя с народом и его ценностями. Давно пора уяснить: западная элита скорее пустит в свой круг — и то не совсем на равных и не в первом поколении — арабов, индийцев, китайцев или японцев, но не русских.

ТЕМА НОМЕРА

№8

27 августа 2020

Мы должны национализировать свою интеллектуальную элиту

Борис МЕЖУЕВ, кандидат философских наук, доцент филфака МГУ им. М.В. Ломоносова

ОПРОС, кто должен определять стратегию развития страны, создав механизмы планирования и определив способы инвестирования в человеческий капитал, неразрывно связан с самосознанием интеллектуальной элиты. Только через национализацию этого специфического класса, через его обращение к национальной культуре возможно качественное развитие общественных и государственных институтов. Как это сделать, если по своей природе интеллектуальная элита не может без автономии и при этом не поддается простой материальной скупке «сверху»? Только благодаря синхронизации действий властной и промышленной элит, которые вместе должны суметь настроить диалог с ней. К чему может приводить отсутствие такого диалога, легко увидеть на примере современной России с ее идеологическим вакуумом и многолетней стагнацией. Традиционно в элитологии до наступления эпохи модерна выделяют три типа элит — военная, условно промышленная и духовная, — которые до XVI века так или иначе определяли вектор и содержание развития традиционного общества. С наступлением Нового времени в эту систему вторгается новый участник — интеллектуальная элита. Почти сразу эта прослойка образованных людей бросила вызов принципам традиционного аграрно-сословного общества и начала претендовать на политическую власть. Симптоматичным было то, что вместе с выходом на сцену интеллектуальной элиты мы видим необычайный всплеск новых религиозных течений в Европе. Со временем этот новый

субъект элиты начинает вступать в союзы с разными политическими и социальными силами, обеспечивая себе необходимый фундамент. Мы видим такой союз с предпринимательским сословием в Великобритании, или с Третьим сословием — буржуазией — во Франции во время Великой революции, или с аграрным сословием и пролетариатом в XIX веке в рамках формирования идейной основы социализма. Все самые значимые политико-экономические и социальные трансформации XVIII и XIX веков сначала формулировались, а затем осуществлялись при непосредственном участии интеллектуальной элиты. Именно она обеспечивает непрерывный поток открытий и инноваций, высвечивает базовые культурные коды и мифы, без которых невозможны ни преодоление социальных и экономических проблем, ни изменение институтов власти под стать исторической эволюции. Однако вскоре оказалось, что если государство хочет опираться на интеллектуальный класс, ему необходимо решить фундаментальную проблему. Уже в XIX веке мы видим, как интеллектуальная элита все чаще транслирует идеалы не своего суверенного, национального государства, а идеалы космополитизма. И сами интеллектуалы начинают ощущать себя не как представители конкретного исторического сообщества, а как жители некоторого «Града Небесного» — глобального универсума, где традиционные государственные и культурные границы считаются чем-то глубоко вторичным и реакционным. Чеканную характеристи-

ку такого сознания сформулировал французский философ Анри Бергсон, который отнес интеллектуальную элиту к «открытому обществу». Оно, считал философ, в процессе прогресса начинает выступать как оптимистическая альтернатива традиционному «закрытому обществу». Здесь возникает главная проблема для любого, в том числе и современного властного института — проблема «национализации интеллектуальной элиты». Как тянущийся к космополитизму интеллектуальный класс перенастроить на работу в рамках интересов государства? Как укоренить эту элиту на национальной почве, чтобы ведущие научные разработки и интеллектуальные дискуссии велись в рамках государственного и общественного развития? Эта проблема в разное время остро вставала перед любым национальным сообществом и решалась болезненно, через целый ряд кризисов. Однако успешное преодоление всегда приводило к небывалому развитию культурных и политических институтов. Лучший тому пример — США, где после катастрофы нацизма

сле петровских реформ военная элита — то есть дворянство — постепенно превращается в интеллектуальный класс, как только оно было освобождено от обязательной службы в армии. И этот класс сразу оказался оторван от национальной почвы, обустроив весь свой быт по тогдашней «моде» — просто копируя внешние образцы западной культуры. Только во второй половине XIX века мы видим, как представители российского интеллектуального класса начинают как бы «заземляться». И это, в частности, привело к преодолению всеобщей моды на нигилизм, который на некоторое время стал быстро распространяться в нашем обществе. Мы видим, как на рубеже 60-70-х годов практически весь цвет русской литературы пишет антинигилистические романы. Многим тогда показалось, что найдена, наконец, точка соприкосновения между государством и просвещенной частью общества, что интеллектуальная элита в России нашла отклик у трона. Однако после того, как вместе с трагической гибелью императора Александра II начинается реакция

Уже в XIX веке интеллектуальная элита все чаще транслирует идеалы не своего национального государства, а космополитизма. Интеллектуалы начинают ощущать себя жителями глобального универсума, где традиционные государственные и культурные границы считаются чем-то вторичным и реакционным в Европе удалось создать настоящее прибежище для едва ли не всего европейского интеллектуального класса. Когда тот массово стал перебираться в Северную Америку, ему сумели создать такие условия, что он становится создателем всего самого инновационного — от социологии до реактивных двигателей. Благодаря скоординированной работе американской политической и промышленной элит в США началось эффективное инвестирование в социальные институты, академические университеты и культурные программы. Совсем иначе эти процессы сложились в России. По-

Александра III — ужесточение университетского устава, новый закон о цензуре, развернувшееся гонение на различные подозрительные в глазах государства общественные организации, — стало ясно, что союз этот призрачный. Государство продемонстрировало, с каким подозрением смотрит на интеллектуальную элиту, и это, столь явно проявившееся отчуждение уже невозможно было преодолеть. Так, этот ширящийся разрыв и взаимное недоверие политической элиты и интеллектуальной стал прологом к революции и демонтажу монархии, после чего условный «креативный класс» был вынужден либо интегри-

роваться в государственную систему СССР, либо, не приняв идеологию этого проекта, уйти в глубокое подполье. Перестройка и падение Советского Союза существенно ничего не изменили. В том строе, который возник после 1991 года, российскому интеллектуальному классу вновь не нашлось места. Прикормленными оказались только те, кто оказался готов работать на олигархат, остальные были обречены влачить свое существование в нищете. Такой поворот привел к новой фазе разочарования и расколу интеллектуальной элиты на два условных лагеря. Одни принялась реабилитировать радикальный сталинизм, как, например, философ Александр Зиновьев или Сергей КараМурза. Другие же решили, что сам «совок» так и не рухнул до конца и единственный выход — присоединиться к «мировой республике умов», то есть вновь обратиться к идеалам космополитизма. Для последних, безусловно, важную роль сыграл Фонд Сороса, который начал скупать умы и помогать тем, кто не мог никак себя прокормить в тогдашней России за счет интеллектуального труда. Конечно, путинская эпоха позволила людям интеллектуального труда почувствовать себя увереннее. Но и теперь вместо того, чтобы вновь попытаться наладить диалог с интеллектуальной элитой, началась новая фаза конфликта. Пришедшие «наверх» люди сделали из образованного класса главных виновников в катастрофе 1991 года, породивших Горбачева и приватизацию советской промышленности. Так, российская интеллектуальная элита парадоксальным образом оказалась и главной жертвой 90-х годов, и одновременно главной виновницей событий тех лет. В результате сегодня та интеллектуальная элита, которая по своему самосознанию консервативна и пытается работать в интересах национальной культуры, оказывается либо в полумаргинальном состоянии, либо вынуждена интегрироваться в политистеблишмент на вспомогательных ролях. А те, кто работает в лучших университетах страны и дорожит автономией, все более отчуждаются от своей страны. С российским интеллектуальным классом никто так и не начал серьезно работать. Подготовил Тихон Сысоев

№8

ТЕМА НОМЕРА

27 августа 2020

«Меценатство элиты — это способ осуществления власти» Перед элитой всегда стояла важная задача — инвестировать в человеческий капитал, чтобы подталкивать развитие общества в определенном направлении. Часто это реализовывалось через феномен меценатства, благодаря которому явились на свет множество артефактов культуры, которыми мы сегодня восторгаемся. О том, каковы корни меценатства и какой должна быть сама элита, чтобы эффективно инвестировать в свою культуру, мы поговорили с Ларисой ПИСКУНОВОЙ, кандидатом философских наук, доцентом департамента философии Уральского гуманитарного института Уральского федерального университета.

— Лариса Петровна, где и когда мы впервые сталкиваемся с явлением меценатства в истории культуры? И какие корни у этого явления? — В науке меценатство иногда понимается довольно широко — как поддержание со стороны элиты любой культурной деятельности внутри того или иного общества. Я же считаю, что феномен меценатства стоит сузить. На мой взгляд, в первую очередь это про поддержку именно искусства. Строго говоря, меценатство как патронат со стороны власть имущих — явление довольно позднее, и относится оно к началу возникновения общества модерна, которое формируется начиная с XVI века. До этого в рамках традиционного общества само по себе искусство как таковое не было выделено в особую сферу, а художники были, скорее, некоторой обслуживающей кастой, цехом ремесленников, которые обладали определенными навыками. Известно, что в тех же Средник веках считалось, что высшая творческая идея принадлежит Богу, а художник выступал только как медиум, то есть был тем, кто просто воплощает эту идею. Поэтому и особенной, выделенной, как мы привыкли сегодня, ценности у искусства не было. Да, художники должны прославлять императора, воспевать божественное, осуждать социальные пороки, но все это только подчеркивало их подчиненное, а не автономное положение по отношению к обществу. Именно поэтому явле-

ДЖОВАННИ БАТТИСТА ТЬЕПОЛО. «МЕЦЕНАТ ПРЕДСТАВЛЯЕТ АВГУСТУ СВОБОДНЫЕ ИСКУССТВА»

Тихон СЫСОЕВ

ние мецената относится уже к посттрадиционному обществу, где художник становится самостоятельной фигурой. — Однако сам термин «меценатство» возник от имени Меценат — древнеримского государственного деятеля, который был в окружении императора Августа и который, как известно, стал покровителем римского искусства. — Совершенно верно. Это был успешный делец, встроенный в окружение императора. И как раз благодаря своему положению он смог выступить посредником между властью и Овидием и Вергилием, которым нужны были деньги. Они писали оды Августу, но сам император не мог платить им за это лично — это было за рамками этикета. И тогда-то ему и при-

годился уважаемый среди людей искусства Меценат, создавший целый кружок, куда входили все известные поэты и художники того времени. Он понимал их, а они его, и это было очень выгодно императору, который через посредничество этого государственного мужа сумел создать определенный флер вокруг своей власти — флер величия, утонченности и просвещенности. Но этот пример очень характерен в том смысле, что дает нам возможность понять меценатство в более широком контексте. Действительно, в более узком смысле этого слова меценатство рождается в эпоху модерна, но если посмотреть на историю культуры масштабнее, то окажется, что эта форма патроната со стороны элиты всегда была необходима в первую очередь самой элите. Любой власти нужна поэтизация, особая мифологизация, прославление через творчество. Носитель власти всегда хочет выглядеть как человек просвещенный и обладающий вкусом — другой вопрос, что далеко не всегда он правильно понимает, как этого достигать. Исходя из этой потребности со стороны элиты и возникает данная модель взаимоотношений: правитель на-

ходит посредника в виде мецената, чтобы тот отыскал талантливых поэтов или художников и инвестировал бы в их развитие и творчество. — То есть до XVI века меценатство существовало только как некоторая модель, которая должна была обеспечить тех, кто обладает властью, аурой величия и утонченности руками художников и поэтов? — Не совсем. По сути, эта модель пережила и закат традиционного общества, но внутри себя она видоизменилась, потому что изменился статус самого художника. Мы видим, как она кочует по дворам средневековых королей, но затем уже в эпоху Возрождения, скажем, при домах Сфорца или Борджиа, художник начинает себя вести более раскрепощенно. Он уже не медиум между Богом и холстом, а самодостаточный творец, а это значит, что куда аккуратнее должен стать сам меценат, который продолжает выступать как посредник между ним и богатой аристократией. Например, мы видим, что патронат над тем же Леонардо да Винчи или Рафаэлем происходит как будто бы по тем же принципам — богатый заказчик платит деньги, чтобы тво-

рец создал для него что-нибудь великое. Но теперь сами эти художники — это уже индивидуализированные личности, более свободные и автономные, которые не готовы «обслуживать» кого угодно. Леонардо нередко прямо говорил о том, что живет и работает там, где ему больше платят. В каком-то смысле это был совершенно меркантильный человек, который прекрасно осознавал степень своего таланта. Все это в итоге привело к двум важным изменениям. Во-первых, вместе с изменением роли художника изменились и принципы работы самого мецената. Во-вторых, вместе с усилением позиции художника, ставшего более автономным и мировоззренчески независимым, измениться должна была и сама элита: если она хотела, чтобы ей служил настоящий талант, она — хотя бы на уровне своего вкуса — должна была ему соответствовать. — Можно сказать, что меценат здесь начинает работать сразу в обе стороны: прислушиваясь к запросам художника, он должен был ретранслировать их условному правителю, а тот, если хотел усилить свою власть через творение этого художника,

ТЕМА НОМЕРА

: РИА

НОВО

С ТИ

ного правления приводили риводили к ания и исрасцвету образования кусства, а вместе с этим — и к эволюции самых разнообразных механизмов ов патроната. Когда мы говорим орим об экономике дара, все се равно не можем уйти от того, с чего начинали нашуу беседу. Просвещенная элита, инвестирующая в человеческий капитал своей нации, лишний раз вой, подчеркивает свой, ампростите за каламбур, элитный статус. ус. Логика здесь проста. а. Если мы вспомним м архаическую формуу экономики дара — потлач, то увидим, Худ ож что в процессе и ме ник Нико ценат л Савва ай Неврев того, как одно Мамо нтов племя одаривало своих гостей едой,, лодками, ее, оно подпод дшкурами и так далее, ровало ем му спудно демонстрировало ему свои возможности. И если «гоости» эти дары не могли покрыть ть своим дарами, то это означает ет Надеж ятолько одно — их капитуляда цию. По сути, это война без срара- фон Мек к жения и крови. Этим социальльным жестом дарения племя как ак бы подчиняло себе своих проотивников. Именно поэтому, когда мы говорим о просвещенной элите, вкладывающей средства в свою национальную культуру, должны не забыНо вать о том, что на символичече- — об для этого, как ском уровне это тоже способ осуществления власти. Таким вы сказали, элита должна образом мы как бы метим свою «дозреть». По каким притерриторию, выстраиваем на знакам мы можем это опреней определенные иерархии, и делить? Какие механизмы необязательно экономические. приводят в движение элиту Они могут быть и интеллекту- так, что она активно включается в культурные процессы альными, смысловыми. Таким, кстати, был император своей страны? Мне, наприАлександр III, который, как из- мер, вспоминаются лекции о вестно, тоже являлся мецена- русской культуре Юрия Лоттом. Но уже в иной, новой его мана, где он, в частности, как форме, востребованной вре- раз описывает этот странменем, — соединение власти, ный сдвиг российского дополитической идеи и денег. То вольства — от ситуации втоесть если во время Августа Ме- рой половины XVIII века, где ценат был необходим для фор- элита дальше французских мирования определенной ди- сентиментальных романов, станции между властью и твор- наносной дороговизны децами, то для Александра III кора и порки крестьян ниэто уже не было нужно. Алек- чего не видит, до ситуации сандр III, реализуя свое жела- XIX века, где дети этих люние — создать музей русского дей становятся учеными, геискусства в Санкт-Петербурге, роями войны 1812 года, дестановится «конкурентом кабристами и так далее. Третьякову» и покупает работы — Вы уже сами и назвали этот механизм — смена поколений. художников-передвижников. Но если Третьяков сам взаи- Если мы, например, возьмем модействовал с художниками представителей русского купе(и цены за работы были не са- чества конца XIX века, которые мые высокие), то Александр III становились меценатами, то все имел консультанта — Крам- они относились уже к третьему ского, и благодаря его таланту поколению. Линия эволюции «маркетолога» художники по- здесь была примерно такой. Сначала неграмотный делучали за свои работы максимальную цену. В случае с Алек- душка сидел, например, на винсандром III, на мой взгляд, от ных откупах. Потом отец рабоявления меценатства в его ис- тал на побегушках в лавке, походном смысле (дуэт Август — лучал какое-то образование и Меценат) осталось понимание сколачивал первый капитал. А властью важности искусства вот уже его сын едет за границу, и культуры в жизни общества учит языки и науки, совершенкак важнейшего инструмента ствует управление компании, управления и манипуляции. благодаря чему богатеет и на-

НОВО

: СВЕР ДЛОВ /РИА

ФОТО

чинает сстроить для рабочих своих фабрик и чи заводов жилые поза селки, школы, больсел ницы, помогает изниц давать журналы, подава могает художникам, мога собир собирает коллекцию картин и так далее. карти Но в все это, конечно, не озн означает, что в том же, усло условно, третьем поколении не найдется тот, кому ме меценатство будет глубоко чуждо. Опятьтаки, если мы посмотрим на персон персональные истории известных купеческих родов, то там все в очень по-разному. Даже в одной семье могли быть ссовершенно разстратеги Кто-то покуные стратегии. пает дорогие ккартины, как Иван Морозов, или или, как Щукин, везет из Франци Франции самые лучшие работы ы тогдаш тогдашних художников в сво свою ою стран страну, а кто-то разби б б бивает бутылки французского коньяка на спор, сидя ск вр ресторане. То есть даже здесь поколенч ленческий фактор может оказаться не определяющим. оказ Очень многое еще зависит от Очен личных вкусов, уровня и глубиличны ны об образованности. Когда мы говорим про XVIII век, то нельговори зя не вспомнить в того же Меншиков шикова, который голландскими изр изразцами покрыл все стены в св своем дворце до потолка и тем са самым показал — и весьма неуклюже! — что придерживанеуклю ется моды, но при этом настолько богат, что может использовать этот модный элемент сверх меры. Вывести какой-то универсальный рецепт «дозревания» элиты невозможно. Это слишком тонкий механизм, в котором слишком много переменных. — Если смотреть с точки зрения истории, какие механизмы инвестирования в человеческий капитал оказывались наиболее эффективными? — В первую очередь сам меценат должен проявлять огромную тактичность. Например, Мамонтов был чрезвычайно деликатен в общении с Врубелем. Тот, как известно, был невероятным бедняком, но при этом всегда держался как аристократ. Есть даже такой исторический анекдот, что Врубель, когда бывал на публике, носил новые белые перчатки. Неважно, есть ли у него деньги на еду, но белые перчатки должны быть всегда. Это был особый маркер, показывающий его аристократизм, и он никогда бы не позволил никому показать покровительство над собой. Мамонтов это прекрасно понимал и в общении всегда учитывал. Но мало того — между меценатом и тем, кому он покровительствует, должны быть настоящая дружба, сотворчество. Еще со времен античности известно, что для художника очень важно найти такого меце-

С ТИ

ФОТО

должен был соответствовать уровню этого исполнителя, эволюционировать до его ценностного мира хоть в какой-то мере. — Можно сказать и так. Но здесь есть еще тонкий психологический момент, связанный с тем, что художнику очень важно демонстрировать, что он не продается. То есть ему нужен более тонкий инструмент или мотив для того, чтобы получать денежные заказы. И тогда фигура мецената, который понимает запросы художника, говорит с ним на одном языке, становится чрезвычайно важной как для властвующей элиты, так и для самого художника. По сути, меценатство — это явление, микширующее, казалось бы, грубые отношения власти и художника, обеспечивающее их связь. — Но может ли сам заказчик выступать в качестве мецената? — Безусловно, и это особенно заметно по России XIX века, когда меценатами становились предприниматели, для которых было важным само по себе творчество. Например, для того же Мамонтова или Морозова было важно соприкоснуться с тем, от чего по воле судьбы они оказались отсечены, вынужденные заниматься промышленным бизнесом, а не искусством. Через меценатство они как бы замещали свою потребность в творчестве, объединяя вокруг себя талантливых людей и вкладывая большие инвестиции в тогдашний цвет национальной культуры. Можно сказать, что это — третья, пусть и более частная, сторона меценатства, где оно выступает как жизненная стратегия человека, обладающего экономическими ресурсами и влиянием и использующего их для того, чтобы хоть в какой-то мере удовлетворить свой собственный, если угодно, творческий голод. — Вы отметили, что понимаете меценатство как инвестирование со стороны элиты в искусство. Тем не менее, это явление легко вписать в более широкий контекст так называемой «экономики дара». И тут возникает важный вопрос. Уместно ли говорить, что меценатство возможно только при наличии определенным образом сформированной элиты, что механизмы такой экономики зависят от ценностной ориентации самой элиты? — Интенсивность культурных процессов связана с активностью меценатов, и здесь поворот элиты к ценностям экономики дара оказывается чрезвычайно важным. Но для этого сама элита должна как бы «дозреть». Если мы возьмем, например, Австрию, то там расцвет культуры был прямо связан с именем Людвига Баварского. То же и в Чехии, где вспышки просвещен-

№8

27 августа 2020

ната, который будет ему другом, который никогда не будет вставать над ним в доминирующее положение, которому он сможет поверить свои сокровенные творческие замыслы. — То есть они должны быть синхронизированы в одном культурном поле. — Да, и кроме того, ни в коем случае не должно быть никакого панибратства и даже намека на унижение. Моральная составляющая тут очень существенна. Мне кажется, что в этом смысле один из уникальных примеров такой дружбы — это П. Чайковский и Н. фон Мекк. Они, кажется, не виделись ни разу, но их тонкая переписка и взаимная поддержка, совершенно уникальное со-творчество, безусловно, оказались очень плодотворными для самого композитора. — Как бы вы охарактеризовали современное состояние меценатства в России, особенно с учетом советского периода, где, казалось бы, меценатства как такового не было? — Тут нужно сказать, что, с одной стороны, в Советской России роль меценатства была полностью отчуждена в сторону государства. И в этом смысле индивидуальных стратегий меценатства до 60–70-х годов мы не видим, пока не появляется андерграундное искусство, которое поддерживалось полулегально. Если же говорить о современном этапе, то его, скорее, можно охарактеризовать как меценатство очень точечное, не системное, даже разрозненное. Например, на Урале много помогал местным художникам Евгений Ройзман, бывший мэр Екатеринбурга и председатель Екатеринбургской городской думы. Как меценат он особенно прославился в 90-годы. Он тогда знал всех интересных местных художников, часто покупал у них работы и сумел наладить со многими из них прекрасные отношения, так что некоторые художники перед смертью говорили своим наследникам: «Продайте все мои картины Ройзману и только ему». Сейчас он стал обладателем уникальных по объему коллекций уральских художников, благодаря тому, что был знаком с ними лично и много помогал в то непростое время. То есть в стране до сих пор есть какие-то конкретные люди в разных регионах, которые стараются помогать российской современной культуре, но глобально самого желания у элиты выглядеть, как мы говорили, просвещенной я пока не вижу. Может быть, впоследствии включится поколенческий фактор, о котором мы говорили, произойдет какой-то накопительный эффект в их образовании и «насмотренности» в культуре, но об этом мы можем только гадать.

№8

ГОСТИНАЯ

27 августа 2020

ФОТО: PHOTOXPRESS

Что, казалось бы, может объединять интервью героев нашей августовской гостиной: писателя Юрия Полякова, председателя Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского патриархата Владимира Легойды, детского поэта Юрия Энтина и пары, которую мы назвали Принцесса и Трубадур? Но общая точка есть: все они обращаются к теме ответственности человека искусства за уровень своего творения и его влияние на окружающий мир.

Юрий Поляков:

«Литература — это самовыражение, но читателю она интересна лишь когда автор выражает не только себя, но и свое время»

ФОТО: МИХАИЛ ТЕРЕЩЕНКО/ТАСС

рошая учительница литературы Ирина Анатольевна Осокина. Она-то и заметила мою склонность к словотворчеству. В советской школе педагоги всячески приветствовали самостоятельные мысли учеников, даже потирали руки от удовольствия: «Как ты сказал, Вася? Тебе нравятся ум и предприимчивость Чичикова. Отлично! Теперь давайте разбираться!» Во-вторых, я сам работал учителем-словесником и знаю, что вербальные способности у ребенка — большая редкость, не заметить их невозможно. Сидишь, проверяешь тридцать сочинений, у всех примерно одни и те же слова, мысли (из учебника), даже ошибки одинаковые, и вдруг... Мои способности отчетливо проявились в девятом классе, когда в школе создали команду КВН. Тогда это было всеобщее увлечение, искреннее, дерзкое, без признаков «масляковщины». Я писал тексты для нашей «КВА» (команды веселых активистов), а это — и стихи, и сюжеты, и диалоги, и монологи... Очень полезно для пробы пера, ведь тексты проверялись на зрителях, а не на родителях, поставивших тебя на стул перед гостями.

— Вас ставили на стул? Восхищались?

Дарья ЕФРЕМОВА Писатель, драматург, многолетний главред легендарной «Литературки» в представлениях, конечно, не нуждается. Поляков — один из немногих современных авторов, кого узнают на улице, причем не только в Москве, но и в глубинке. В этом мне пришлось удостовериться во время одного турне по Золотому кольцу (на борту литературного теплохода были и другие, на тот момент даже более модные поэты и прозаики, но народ

сбегался чествовать Полякова — часто прямо на причале, иногда с цветами). «Культура» решила поговорить с «последним советским классиком» за жизнь.

— На творческих встречах писателей обычно спрашивают — когда они впервые почувствовали в себе талант? — Ребенок не может почувствовать в себе талант, он ощущает зов, интерес — к слову, цвету, звуку, лицедейству. Дар могут увидеть взрослые и помочь его

развить. Они же, и это важно, обязаны мягко предостеречь, если мечты не подкреплены возможностями. Одна из главных бед нашего сегодняшнего искусства, литературы в особенности, — обилие тех, кто, не имея таланта, пытается заниматься творчеством в силу семейных традиций и связей, тщеславия и ошибочной самооценки. Династия писателей — это как династия контратеноров. Бывает, но очень редко. А когда я вижу некоторых потомственных певцов, мне хочется купить ружье. У меня в 348-й московской школе была очень хо-

— Моим родителям было не до того. Загруженные работой на заводе, они относились к творческим увлечениям сына с усталым снисхождением, как чаще всего и бывает в простых русских семьях. КВА заняла первое место в районе. Директор нашей школы Анна Марковна Ноткина, очень помогавшая мне в начале жизни, была горда и счастлива! Литфак пединститута имени Крупской я выбрал по совету Ирины Анатольевны и Анны Марковны с учетом моей склонности к сочинительству. Тут надо бы вспомнить, что в те годы вся страна была покрыта густой сетью литературных объединений, которыми руководили, как правило, профессионалы.

ГОСТИНАЯ Любой человек, охочий до сочинительства, мог совершенно бесплатно посещать занятия и получить консультации. Мне повезло: в 1973 году открылась литературная студия при МГК ВЛКСМ и Московской писательской организации, где семинары вели Борис Слуцкий, Евгений Винокуров, Юрий Трифонов, Александр Рекемчук и другие классики. Нынешнему Литературному институту даже не снится такой уровень мэтров.

— Среди ваших учителей был поэт Вадим Сикорский, а рекомендацию к первому стихотворному сборнику дали идейные антагонисты Римма Казакова и Юрий Кузнецов. — Я попал в семинар к Вадиму Сикорскому, поэт он был интересный, хотя и не первого ряда, зато оказался великолепным мастером-наставником. Однажды рассказал нам, как в Елабуге вынимал из петли Марину Цветаеву. Весной 1974 года в «Московском комсомольце» с его предисловием вышла маленькая подборка трех «семинаристов»: Игоря Селезнева, Валерия Капралова и вашего покорного слуги. Это был мой литературный дебют. Однако настоящим началом я считаю большую подборку, вышедшую в том же «МК» летом 1976 года в рубрике «Книга в газете». Ее затеял сотрудник «молодежки» Александр Аронов, блестящий, но недооцененный поэт, много сделавший для моего поколения, известный всем по песенке «Если у вас нету тети...». А предисловие написал лучший лирик эпохи Владимир Соколов. Я ему, набравшись дерзости, позвонил, мы встретились в Доме литераторов, он прочитал мои стихи, многие раскритиковал, но дал, как тогда выражались, «напутственное слово». С Владимиром Николаевичем я дружил до самой его смерти в 1997 году. А недавно вместе с его вдовой Марианной Евгеньевной открывали в Лефортове библиотеку имени Соколова. Помог директор библиотечной сети юго-востока столицы Сергей Чуев. Первая книга вышла у меня в 1980-м, также с предисловием Соколова. Я из армии, со срочной службы, привез более ста новых стихотворений. Для меня, мало пишущего поэта, это был рекорд, так и не побитый. Кстати, на днях выходит после многих лет перерыва книга «Времена жизни» — мои избранные стихи почти за полвека и статьи о поэзии. А тогда, в 1970-е, после постановления ЦК КПСС «Об улучшении работы с творческой молодежью» (партия и такими «мелочами» занималась) появились специальные молодежные редакции и журналы. В1979-м я стал участником 7-го Всесоюзного совещания молодых писателей и попал в семинар Вадима Кузнецова и Риммы Казаковой. Оба были не только сильными поэтами, но и мощными литературными деятелями из разных групп — «почвенников» и «либералов» соответственно. Думаю, организаторы сознательно пошли на такой «микс», власть воспитывала не только молодежь, но и мастеров. Должен заметить, «тяжеловесы» никогда нас в свои цеховые конфликты не вмешивали. И Казакова, и Кузнецов дружно рекомендовали мою рукопись к публикации, и однолистовый сборничек (700 строк) «Время прибытия» «молнией» вышел в «Молодой гвардии». Тираж — 30 тысяч. Вскоре я оказался по командировке ЦК ВЛКСМ в Казахстане и обнаружил своего «первенца» в поселковом магазине, где под

№8

Юрий ПОЛЯКОВ начинал как поэт, первые стихи написал в школе, с 1973 года занимался в Литературной студии при МГК ВЛКСМ и Московской писательской организации. Но широкую известность Полякову принесли прозаические произведения — повесть «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба». Оба текста были опубликованы в журнале «Юность» — в 1985-м вышло «ЧП...», а два года спустя «Сто дней...». Это было одно из первых в отечественной литературе произведений, посвященных острым проблемам в Советской армии, до того времени тема дедовщины находилась под негласным табу. Рассказ ведется от лица рядового Купряшина и представляет собой сменяющуюся цепь армейских эпизодов, объединенных и приведших к ЧП: исчезновению из расположения части молодого солдата Елина. Интерес представляет также авторский ход «открытого конца»: так и непонятно, чем именно закончились поиски пропавшего — он найден, но живым ли... В 1988 году, когда нарастающий кризис комсомола стал очевиден, режиссером

Сергеем Снежкиным на киностудии «Ленфильм» была экранизирована повесть «ЧП районного масштаба». Наблюдения над жизнью современного общества Поляков отразил в других своих бестселлерах: «Демгородок», «Апофегей», «Козленок в молоке», «Небо падших». В 2005 году 130-тысячным тиражом вышел роман «Грибной царь» — сатира на семейно-сексуальные метания топ-менеджеров среднего возраста. С 2004-го по настоящее время вышли другие известные произведения «Хомо эректус, или Обмен женами», «Гипсовый трубач», «Любовь в эпоху перемен», «Веселая жизнь, или Секс в СССР», «Перелетная элита». Критики выделяют Полякова как лидера в жанре «гротескного реализма», в исторической ретроспективе характерного для столкновения эпох, отмечают своеобразный и всегда узнаваемый язык произведений Полякова, полный аллегорий и метафор, изящных описаний эротики, насыщенный тонкой иронией, незаметно переходящей в лиризм.

книжные полки был отведен угол. Вот такая была книготорговля в СССР...

нок в молоке» — роман гротесковый, с сатирическими гиперболами, но с 1995 года он выдержал около тридцати изданий, видно, я зацепил реальную проблему, а именно: распространение агрессивных мнимостей, или, как точно сказал поэт Юрий Кузнецов, «шифровальщиков пустот». Уверен, если у тебя есть талант, оформившийся в мастерство, для признания не нужны ни «прикиды», ни душещипательные биографии. Все это — способ слыть в искусстве, а не быть. Любой, самый изощренный имидж заканчивается, когда читатель берет в руки том лауреата «Нацбестселлера» и обнаруживает там скучный, а то и полуграмотный бред. Нравы литературного мира, по-моему, слишком не изменились. Реже поминают слово «талант» и чаще «формат». А так все то же самое: порадеть родному человечку, даже если его дар умещается на кончике комариного носа, и, наоборот, замолчать, затереть талантливого чужого, если не нравятся его эстетические, политические симпатии, круг общения, национальность, наконец. Да, увы, у нас сложилась в стране двухобщинная литература. Об этом я подробно пишу в моей новой книге «Зачем вы, мастера культуры?». Писатели по-прежнему друг друга не знают и не читают.

— Вам же приходилось сталкиваться с цензурой? Для публикации «Ста дней до приказа» потребовалось вмешательство Сергея Михалкова, который доказывал, что Поляков не антисоветчик, а последний советский классик. — Пробивать «Сто дней» мне помогал не только Михалков, но и ЦК ВЛКСМ, и писатели-фронтовики (Иван Стаднюк, например), и даже некоторые генералы ГлавПУРа. В советские времена от литературы все ждали правды куда больше, нежели сегодня. Больше всего меня в нынешних коллегах по перу бесит их уверенность в том, что литература существует для того, чтобы скрывать свои подлинные мысли. А ведь все наоборот, и лукавые книги устаревают быстрее газет. Жаль молодых авторов, задавивших в себе искренность ради «Букера». Бедняги, их творчество напоминает мне силиконовую беременность. Как я боролся с цензурой? Никак. Я просто честно писал. «Сто дней до приказа» по инициативе, если не путаю, генерала Стефановского хотели в 1984-м напечатать в журнале «Советский воин». Миллиона полтора тираж! Редактор мне сказал: «У вас есть места, даже главы, где об армии написано слишком ехидно. Надо бы сократить!» «Сокращайте!» — легко согласился я. Через неделю он сердито заметил: «Какой вы хитрый! У вас там так все написано, не то что главу, абзац трудно вычеркнуть...» Я развел руками. Но повесть не напечатали, против резко выступил генерал Волкогонов. Мол, она нанесет удар по «полморсосу» — политическому и моральному состоянию личного состава. Вот уж был лис в лампасах... «Сто дней» в 1987 году напечатал в «Юности» Дементьев.

— В романе «Козленок в молоке» поэт Духов поспорил, что модного автора можно сделать из первого встречного — нужны лишь стопка листов, которые никто не прочтет, и интригующий «прикид». Работают ли такие рецепты сегодня и насколько изменилось литературное сообщество? — Из человека, не способного писать, можно сделать лауреата «Большой книги», а писателя — нельзя. «Козле-

— Насколько опасна поляризация литературного сообщества? Как-то вы сказали, что литераторы должны подначивать друг друга, может, даже ссориться, но не уничтожать. — О какой поляризации вы говорите? Ее нет, почти все информационно-премиальное пространство литературы отдано «гормональным либералам» и «бюджетным патриотам», книги которых, за редким исключением, читать можно только по приговору суда. Похожая ситуация и в театре, где установлен диктат «новой драмы», где пришедший в театр новый худрук Бояков выбрасывает из репертуара мои аншлаговые пьесы, так как я чужой. Если это не уничтожение, то что тогда? А поляризация в искусстве необходима. Она плодотворна. Когда я возглавлял «ЛГ», мы пытались противостоять «монополии тусовки», показывали другую литературу, другой театр, предлагали иные имена, даже учредили свою премию «За верность Слову и Отечеству».

27 августа 2020

— Расскажите о творческой кухне «последнего советского классика». Материал берете из жизни или выдумываете? — Конечно, литература — это самовыражение, но читателю она интересна лишь тогда, когда автор выражает не только себя, но и свое время, социум, духовную, культурную и политическую жизнь. Вы когда-нибудь видели на арене артиста, жонглирующего одним-двумя шариками? Нет. Засмеют. А в литературе жонглируют своим детским комплексом и гордятся. Смех и только! Сюжетно-тематический мотив всегда выплывает у меня из подсознания, я его долго, иногда годами выдерживаю, прикидывая, стоит ли овчинка выделки. А дальше замысел нужно одевать в слова, да и с компасом сюжета почаще сверяться. Это долгая многоступенчатая работа, требующая врожденной вербальной чувствительности и дара рассказчика, а таких в литературе еще меньше, чем в Думе депутатов с принципами. Сам для себя любую прозу я делю условно на три вида: «мемуары быстрого реагирования» (Лимонов, Довлатов, Конецкий), «фэнтези на заданную тему» (Пелевин, Сорокин, Крусанов), «вымышленная правда» (Артемов, Козлов, Терехов). Себя я отношу к третьему виду, и мне совсем не надо разводиться, чтобы описать состояние мужчины, сбежавшего от испытанной жены к юной любовнице. Но я стараюсь все-таки, чтобы мои герои действовали в тех жизненных обстоятельствах, которые мне знакомы. Если что-то я знаю плохо, то стараюсь изучить, как банковскую среду для романа «Замыслил я побег...». Писатель — это тот, кто через подробность и деталь умеет изобразить целое. Если я встречаю у автора фразу типа: «Он зашел в какое-то помещение, где стоял некий агрегат, неизвестно для чего предназначенный», то немедленно выбрасываю эту книгу в помойку.

— У вас встречаются эротические сцены, что для русской литературной традиции, в общем-то, смело. Здесь существуют комильфо и моветон? — Уровень мастерства прозаика проверяется на пейзажах, диалогах и эротических сценах. У нас в языке нормативная лексика, касающаяся интима, очень ограничена, надо искать метафоры, иносказания, казуальные неологизмы. Мой китайский переводчик на вопрос, как он справляется с эротическими сценами в романе «Замыслил я побег...», ответил: «Легко! В русском языке плотских слов, как звезд на башнях Кремля, а у нас, словно звезд на небе...» Возможно, и так, но эротические линии в моих романах «Грибной царь», «Гипсовый трубач», «Любовь в эпоху перемен», «Веселая жизнь», по-моему, удались. В отличие от Виктора Ерофеева я могу прочитать их вслух по телевизору, но детям лучше все-таки не слушать... В семейной жизни я за стабильность и не ищу материала для прозы в бытовых руинах и отходах. С женой Натальей мы состоим в браке 45 лет, у нас дочь Алина, которая мне сейчас активно помогает в делах Национальной ассоциации драматургов и моего авторского театрального фестиваля «Смотрины». Есть внуки — Егор и Люба, старшеклассники. Я за надежность домашнего очага и уверен: человечество выживает благодаря семье.

№8

ГОСТИНАЯ

27 августа 2020

Трубадур и Принцесса

ФОТО: PHOTOXPRESS

Олег Митяев и Марина Есипенко — один из самых известных в России творческих семейных союзов. Он — прославленный бард, автор песен, полюбившихся не одному поколению наших соотечественников, организатор и идейный вдохновитель бардовских фестивалей и в целом — один из главных хранителей традиций авторской песни. Она — ведущая актриса столичного Государственного академического театра имени Евгения Вахтангова. Народные артисты Российской Федерации Олег Митяев и Марина Есипенко — собеседники в августовской гостиной «Культуры».

Олег Митяев: «Авторская песня не вписывается в новую, безжалостно материалистичную действительность» Денис БОЧАРОВ — Несмотря на карантин, этим летом состоялся традиционный бардовский Грушинский фестиваль — правда, в новом формате: по интернету. Каково это — проводить фестиваль авторской песни «на удаленке»? Ведь бардовская эстетика по умолчанию предполагает тесный контакт исполнителя со слушателем. Наверное, без реальной аудитории как-то непривычно... — Само собой. Но что уж тут поделаешь — пришлось приспосабливаться к суровым реалиям. Хорошо, что хоть в таком формате фестиваль жив. Люди все равно встретились, пообщались — пусть и в виртуальном пространстве. Но свои плюсы при желании тоже всегда можно найти. Не было бы счастья, как говорится. Ведь у нас благодаря онлайн-технологиям существенно расширилась аудитория: зрителями и непосредственными участниками фестиваля смогли стать не только те, кто в конкретный момент оказался в нужном месте, но и жители самых разных стран — Америка, Германия, Израиль...

Опять же упростилась процедура прослушиваний начинающих исполнителей. К сожалению, мы пока не успели организовать творческие мастерские, но, надеюсь, с помощью Института русского языка имени Пушкина, с которым недавно подружились, в течение года наладим и этот процесс. Такие мастерские очень важны для фестивалей — чтобы посидеть, поговорить, обменяться мнениями. Что это собой представляет и как выглядит на практике? Ну, например, вывешивает Александр Городницкий или, допустим, Александр Мирзаян листочек, и все желающие могут записаться к ним на семинары. — Как вы оцениваете «молодую поросль»? В каком направлении развивается авторская песня? — Среди молодой поросли, как вы говорите, предостаточно талантливейших исполнителей — так всегда было и, надеюсь, будет. Здесь мало что изменилось. Другое дело, на данный момент авторская песня никак не развивается. Потому, что не имеет никакой господдержки. Ни по одному телеканалу, за редчайшими исключениями, никакой авторской песни мы не видим и не слы-

шим. Сложилась парадоксальная картина: если в песне появляется хоть какая-то мысль, то от этого самой же песне и хуже. Поскольку у нас нет аудитории, которая своими деньгами проголосовала бы за такие композиции. Она скорее проголосует за расчлененку, обнаженку, а также за артистов, имена которых всем известны, но произносить их вслух даже не хочется. Именно поэтому авторская песня, да и поэзия в целом никому не интересны. Мы, по мере скромных сил, стараемся не дать бардовскому движению зачахнуть. Вскапываем свою скромную грядочку на этом поле, в Фонде Олега Митяева занимаемся детьми, до которых никому нет дела. У нас есть свой конкурс, проводим фестивали, организовываем мастерские, работает студия документального кино. Но все это происходит на общественных началах и держится на голом энтузиазме. — Авторская песня никогда не была мейнстримовым явлением. Тем не менее, в свое время ведь прогремели на всю страну авторы и исполнители — вы в том числе. Куда все исчезло-то? — Да, был период в 1960–1980-е годы, когда это было модно. Но сейчас все, увы, капитализировалось, и авторская песня в новую, безжалостно материалистичную действительность не вписывается. Бежать впереди паровоза — проводить фестивали, поддерживать молодые таланты — дело благородное, но неблаго-

дарное. Поскольку заправилам бизнеса куда проще стричь купоны с каких-то гопнических песенок, нежели вложиться в бардовскую культуру или достойно провести юбилей Александра Сергеевича Пушкина. — Когда в интервью нашему изданию вы сказали буквально следующее: «Я всегда мечтал писать в стиле шансон. Настоящий французский шансон, представляющий собой небольшие музыкальные новеллы, мне очень симпатичен. Но сегодня термин «шансон», к сожалению, ассоциируется прежде всего с быдляком и тюрьмой. Такое красивое слово испортили, сволочи»... В связи с этим, подозреваю, шоу «Три аккорда» вас изрядно раздражает. — Вы знаете, уже нет. Как замечательно сказал Эльдар Рязанов в последний год своей жизни: «Я ухожу во внутреннюю эмиграцию». На что я ему ответил: «Эльдар Александрович, я с вами». Размениваться на подобного рода проявления «культуры», тратить впустую энергию и силы, тем самым невольно травмируя собственную нервную систему, больше не хочу. Слава Богу, мне никто не запрещает писать песни и заниматься детьми в нашем фонде и в ассоциации «Все настоящее — детям», деятельность которой охватывает уже около семидесяти городов. — Не исключаю, что период вынужденной изоляции предоставил вам больше свободного времени для со-

ГОСТИНАЯ чинения новых вещей. Может быть, и свежий альбом не за горами? — Песни пишутся постоянно, и в этом смысле пандемия практически не внесла корректив в мою жизнь. Я скорее открыл для себя другое удовольствие: не думать о планах на будущее. И из этого иногда что-то даже получается. Видите ли, мы так долго готовились жить, что от этой гонки за будущим порядком подустали. Сейчас уже можно не строить глобальных перспектив, а просто спокойно почитать, например, Бунина. К счастью, я занятой человек, и на мне печальная вирусная ситуация не сильно отразилась. А вот музыкантам, артистам, конечно же, без работы туго приходится. Что же до нового альбома... Да, мысли такие есть, но не хочется ставить перед собой определенных сроков. Как только ты начинаешь сковывать себя временными рамками, жизнь превращается в обязаловку. А это напрягает. — Вы на профессиональной сцене уже более сорока лет. Написали не одну сотню песен. Если бы задались целью составить свой личный «The Very Best of Олег Митяев», насколько бы он совпал с предпочтениями ваших поклонников?

№8

— Конечно, прямого попадания «в яблочко» никто никогда не гарантирует, и никаких рецептов, если речь идет о сочинительстве, не существует. Наверное, кому-то наверху надо сказать спасибо за то, что мне было доверено написать несколько неплохих песен. А как именно я их сочинил — для меня по сей день остается загадкой. Кстати, единственный случай, когда я старался предугадать реакцию публики на собственное произведение, был связан с песней «Как здорово». Ее я написал специально для Ильменского фестиваля и действительно переживал, думал: а как ее воспримут? В остальных же случаях все происходило по наитию, никто не делал никаких специальных заказов — что лежало у меня на душе, тем и делился с окружающими. Предвидеть успех композиции, сделать так, чтобы она стала — в хорошем смысле слова — ширпотребом, сложно. Тут уместно вспомнить высказывание Михаила Жванецкого: «Бывало, сидишь, пишешь-пишешь, чувствуешь — фигня какая-то. Значит — хит»... А если что меня и разочаровывает по-настоящему, то это не реакция аудитории, а то, что аудиторию как таковую, в широ-

Марина Есипенко: «Самоизоляция показала стремление нашего народа к доброму и вечному» — Как театр, в котором вы трудитесь уже тридцать лет, переживал трудные времена? И вы лично? «Так же, как все, как все...», если процитировать песенку Аллы Пугачевой? — Именно. Театр в режиме онлайн транслировал спектакли, правда, в основном старые записи. Зрители постоянно писали, что соскучились, ждут встречи с любимыми актерами. И в связи с этим молодые артисты нашего театра придумали любопытную форму общения: через Instagram устраивать двухчасовые беседы артистов с поклонниками... В августе мы уже начали полноценные репетиции спектакля «Соломенная шляпка» в постановке Михаила Цитриняка. Костюмы шьются, музыка пишется — словом, работа идет. Премьера запланирована на октябрь — дай Бог, чтобы все это свершилось. Что касается личного опыта — ситуация с коронавирусом многих заставила по-новому расставить приоритеты. Когда ты не мог отходить от дома дальше чем на сто метров, то невольно приходил к выводу: а ведь и от этого можно отказаться, да и без этого вполне способен жить. Да, с одной стороны, возник некий аскетизм, но с другой — многие осознали и прочувствовали роскошь общения с близкими людьми. Поняли: вот оно, самое главное, а без ряда вещей и действий, к которым, казалось бы, успел привыкнуть, можно и обойтись. Что-то «благодаря» эпидемии обнаружило свою суетность и сиюминутность. Думаю, в определенной степени изменения в наших головах коснутся и театра. Речь о возвращении ценностей, которые постепенно утрачиваются. Ведь мы — поэты, писатели, художники, артисты — властители дум, как бы высокопарно это ни прозвучало. И наше основное предназначение — сеять разумное, доброе, вечное, что, надеюсь, вновь

выйдет на передний план: в кино, театре, на телевидении. Причем с утроенной силой. Ведь самоизоляция только показала стремление нашего народа к доброму и вечному: недаром в этот период количество поставляемого безмозглого «телемыла» заметно снизилось, уступив законную территорию замечательным старым фильмам и архивным передачам. Уверена, театр на острый социальный запрос на высокую культуру отреагирует незамедлительно. Ошибочно ведь полагать, что зритель прет на скандал и «хавает» все, что угодно. Нет, наш зритель, в основе своей, — умный и чуткий. Просто задача театра — показывать свет в конце тоннеля, мягко намекая: жизнь за пределами твоего узкого мирка не так уж плоха. А грусть... Конечно же, она есть, но пусть она будет светлая. — А этот умный, чуткий театральный зритель — какой он сегодня? — Вы знаете, когда выходишь на сцену, то особо в лица людей не вглядываешься. Это вовсе не значит, что выстраивается некая стена между сценическим действом и зрительным залом. В особенности, когда происходят какие-то мизансцены, читаешь монолог или находишься близко к зрителю — конечно же, невольно подглядываешь, видишь его глаза. И в эти самые моменты понимаешь, что в театр (по крайней мере наш, Вахтанговский) приходят люди самых разных возрастов и социальных категорий. — Вам посчастливилось работать на одной сцене с такими мэтрами, как Михаил Ульянов, Юрий Яковлев, Василий Лановой, Людмила Максакова... Кем они являются для вас? — Начатое вами перечисление корифеев и мастеров, с которыми мне довелось столкнуться на сцене и в жизни, можно продолжать долго. И это дей-

27 августа 2020

ком смысле слова, мы потеряли. Сейчас — уж простите, что я опять о наболевшем, — воспитывается не образованная интеллигентная аудитория, а потребители шняги, которая низвергается на нас буквально отовсюду. Я говорю опять же о мысли, о красоте русского слова, которую мы утрачиваем. Ведь безобидная классическая музыка, что иногда звучит на телеканале «Культура», идет без слов. А поэзией там и не пахнет. Не хотелось бы выглядеть угрюмым пессимистом, но ощущение того, что мы постепенно, но неуклонно обыдляем нацию, меня не покидает. Причем вполне осознанно, чему я раньше упорно отказывался верить. Но пусть мне кто-нибудь докажет обратное. — Знаю, вы неравнодушны к вопросам, — а точнее, даже проблемам — образования. В текущем году многие экзамены сдавались и принимались в режиме онлайн. Понятно, что все это не от хорошей жизни. Но как, по вашему мнению, этот опыт скажется на том, какого студента страна получит осенью? — Мне кажется, что связанные с пандемией экзамены онлайн — ситуация

исключительная. Не думаю, что она уж очень сильно на что-то повлияет. Куда более мощные процессы, которые несут всех нас неизвестно в каком направлении, коренятся в простых вещах. Мы даже иногда выпиваем за приостановление научно-технического прогресса. Ведь если сделать шаг назад и пересмотреть фильм «Доживем до понедельника», то мы увидим: вот он, настоящий учитель, на которого мы должны равняться. Мне кажется, наша первостепенная задача на сегодняшний день — это воспитание воспитателя. А эта сфера жизни находится у нас на черт его знает каком месте. Замки, коды, шифры, пароли... Одни думают о том, как бы своровать, а другие — как бы от этого оградить. Вместо того, чтобы воспитать человека, которому подобная схема просто в голову не придет. — Каково двум народным артистам Российской Федерации — Олегу Митяеву и Марине Есипенко — уживаться под одной крышей? — Возможно, вы будете удивлены, но народные артисты — такие же люди, как и все. Поэтому ничего необычного и нового и придумать-то нельзя.

ствительно, как вы верно заметили, абсолютное счастье. Даже полунамека на какой-нибудь негатив, связанный с этими выдающимися личностями, припомнить не могу. Абсолютно достойные и замечательные люди — во всех отношениях. Мне очень повезло. Когда я только пришла в театр, меня сразу начали вводить на главные роли. А театр Вахтангова тем и славится, что дает каждому новичку шанс проявить себя в полной мере. Ну а дальше уже слово (и дело!) за тобой. Справился — считай, что вытянул призовой билет, сорвал банк. В случае неуспеха тебе, возможно, еще раз предоставят возможность, что называется, отличиться. Если и здесь постигнет неудача — что ж, будешь на вторых ролях, по крайней мере какое-то время. Так вот, повторюсь, мне повезло, я справилась. Главная роль Ольги в спектакле «Кабанчик» (где моими партнерами по сцене были Александр Филиппенко и Сергей Маковецкий) удалась, после чего мне сразу же предложили роль в постановке «Стакан воды». А там, на минуточку, были задействованы такие корифеи, как Юрий Яковлев, Людмила Максакова, Юлия Борисова, Юрий Волынцев... Крайне непросто не ударить в грязь лицом на таком звездном фоне, согласитесь. Но с помощью этих прекрасных людей, которые подбадривали и поддерживали меня, справилась. Человечища с большой буквы — иначе и не скажешь. Помощь, уважение со стороны больших мастеров на первых порах, а также сопричастность и искреннее желание, чтобы у меня все получилось, — все это сыграло не последнюю роль в том, что я состоялась как актриса. — Где пролегает едва уловимая для среднестатистического зрителя и, наверное, очевидная для профессионала грань между ремесленничеством и творчеством? — Я склоняюсь к тому, что творчество — в известном смысле эфемерное понятие. Хороший ремесленник — это артист среднего, впрочем весьма достой-

ного, уровня. А творец — это некто рангом повыше. Но потому и четкое определение слову «творец» дать довольно сложно. Наверное, наивысший комплимент для любого артиста — слышать: «Я не понимаю, как ты это делаешь». Когда слушателю, зрителю или читателю непонятно, из каких «узоров» получается красивая «ткань», — вот это, пожалуй, и называется творчеством. Я, например, читая любимых поэтов, каждый раз, впитывая давно уже, казалось бы, знакомые изумительные строчки, задаюсь вопросом: «Ну как ты сумел это написать? Откуда в твоей голове возник такой дивный образ?» И не нахожу ответа... Очевидно, это приходит свыше. И именно оно именуется вдохновением. — Что в работе артиста наиболее привлекательное, а что, напротив, — самое неприглядное? — Когда ты уже вкусил сладких плодов своего пребывания на сцене, и с ней у тебя сложились «любовные отношения», то как результат — появление прекрасного «ребенка». Говоря менее высокопарным языком: ты играешь роль в спектакле, чувствуешь, что у тебя все получается, сцена буквально резонирует на каждое твое движение, жест или реплику, а зал находится с тобой на одной волне, отвечая пониманием и благодарностью, — это, наверное, и есть высший актерский кайф. Ведь сцена — как наркотик, без которого ты просто не можешь существовать. Что касается минусов... А они напрямую вытекают из плюсов. Для артиста нет суровее наказания, чем невостребованность. Ему необходимо постоянное внимание, и когда он его недополучает, то начинает чахнуть. Конечно, можно переключиться: начать рисовать, вышивать, пилить, с головой уйти в сад-огород, в конце концов. Но если артисту этого достаточно, если он в состоянии с легкостью переключиться на что-то иное, лишив себя кайфа общения со сценой и с аудиторией, то, возможно, он не совсем и артист?

№8

ГОСТИНАЯ

27 августа 2020

Владимир Легойда:

«Сегодня Церкви необходимо выстраивать связь человека с Богом в совершенно новых условиях» Ольга СИЧКАРЬ

— Насколько Церковь тесно соприкасается с политическими событиями, например, сейчас непростая ситуация в Белоруссии, чувствуете ли какое-то напряжение при общении с экзархатом? — По церковной линии напряжения нет. А напряжение, связанное с общественно-политической ситуацией, конечно, присутствует. Церковь никогда не выступает на стороне какой-то политической партии или лидера. При этом она всегда миротворец, и в ситуации общественно-политических турбуленций призывает к мирному решению конфликтов. Такую позицию занял сейчас и Белорусский экзархат. Церковь может и должна давать нравственную оценку событиям и людям. Правда, реальность в том, и патриарх много об этом говорил, что в современном мире у человека исчез высший моральный авторитет, то, чем всегда была религия. — И каковы последствия? — Необходимо выстраивать связь человека с Богом в совершенно новых условиях, когда люди уже не исходят из того, что есть абсолютная истина. Картина мира ведь нам предзадана. Веками человек, условно говоря, рождался (крестился) в церкви, венчался или постригался в монахи, и отпевали его тоже в храме. Сегодня традиционные религии сталкиваются с тем, что этот многовековой устой остался в прошлом и фундаментальной точки опоры, внешнего авторитета больше нет. Но сама Истина, о которой говорит Церковь, никуда ведь не делась. Как и жажда этой Истины, свойственная роду человеческому. Вероятно, это самый серьезный вызов, который в современном мире стоит перед Церковью. В прошлом году я читал курс «Политические коммуникации современной Церкви» магистрантам-политологам в своем родном МГИМО. Мы обсуждали, в частности, вопросы биоэтики. Я им говорю: совершенно очевидна безнравственная составляющая суррогатного материнства при его коммерциализации. И мне студентка говорит: «Простите, а что здесь безнравственного? У одной женщины есть деньги, но нет детей, у другой нет денег, но она может ребенка выносить и отдать, а я получу свои 10 процентов как человек, который их соединил». То есть она вообще никакой нравственной проблемы здесь не видит. И я сейчас не в упрек этой девушке говорю (хотя и

ФОТО: ВЛАДИМИР ЕШТОКИН

В интервью «Культуре» известный церковный и общественный деятель рассуждает о том, какой главный вызов ставит современность перед Церковью и возможно ли художнику найти баланс между творческой свободой и ответственностью.

не принимаю такую логику). Это новая картина мира, в которой традиционные связи, в том числе Церкви и человека, не работают. И это упрек нам, старшим поколениям, которые воспитали младших с такими представлениями о мире. При этом как человек, преподающий в вузе с 95-го года, могу сказать, что интерес к предельным, как говорят философы, вопросам, к которым относится религия, не исчез. Люди никуда не ушли от темы жизни и смерти, тотального человеческого одиночества в этом мире... А вот другие представления о ценностях, обилие штампов, таких как «пузатый поп на «мерседесе», в молодежной, и не только, среде, — это то, с чем нам приходится иметь дело. И здесь нужна и определенная гибкость Церкви, и ум людям, которые ей служат, и образование, и уважение к человеку, при общении и с теми, кто испытывает интерес, и кто, наоборот, агрессивно настроен. — Как вы считаете, насколько Церкви хватает гибкости? — Всяко бывает. Где-то и не хватает, наверное. Гибкость — это вопрос реагирования на конкретное время и конкретных людей. Ее не надо путать с отступлением от того, что в Церкви главное.

Владимир Романович ЛЕГОЙДА — председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского патриархата, с 2019 года временно исполняющий обязанности руководителя пресс-службы Патриарха Московского и всея Руси, кандидат политических наук, профессор кафедры мировой литературы и культуры МГИМО МИД России, главный редактор журнала «Фома». Автор книг «Мешают ли джинсы спасению», «Декларация зависимости», «Церковь, возвышающая голос».

Н Нередко спрашивают, идет ли Ц Церковь в ногу со временем? Но Церковь не должна идти в ногу со временем. Особенно если это время не идет в ногу с Евангелием. Недавно историк Борис Григорьевич Якеменко в своем телеграм-канале точно заметил, что у нас отношение к Церкви меняется на такое протестантское, ее загоняют в угол: ваше дело души спасать и кадилом махать, в общественное не вмешивайтесь, миряне должны сами выбирать священников и епископов и т.д. Современный человек приходит в церковь и, не разобравшись, начинает наводить свои порядки. Недавно, например, один актер в интервью заявил, что Церковь непременно должна быть в оппози-

ции к власти. Да не должна! И никогда не была — от римских императоров до советского времени и наших дней. В оппозиции к власти должна быть оппозиция. Церковь может и должна давать моральную оценку жизни общества и поведению власти. — Разве Церковь часто дает моральную оценку деятельности власти? — Конечно. Находясь последние 11 лет рядом с патриархом, я часто был свидетелем его непростых разговоров с губернаторами, министрами, другими представителями власти. Но далеко не все становится достоянием общественности. А вот, например, наша позиция по абортам — публичная, многолетняя. Мы давным-давно пытаемся простой вопрос решить: чтобы аборты не субсидировало государство. — По какому кругу вопросов Церковь считает необходимым давать оценку? — Легче сказать, что в этот круг не входит. Например, нередко меня спрашивают: какова позиция Церкви по отношению к ГМО или, скажем, гомеопатии? Помилуйте, почему у Церкви должна быть официальная позиция по этим вопросам? Одни священники и миряне прибегают к гомеопатии, другие нет, на нравственных качествах человека и его душе это никак не отражается. В православии есть сфера непререкаемых истин, так называемых догматов. Отступление от них значит, что человек перестает быть христианином: это кап ссается спасения души, веры в Бога. Далее, у Русской Православной Церкви, л как одной из поместных православных к церквей, есть официальная позиция по ц ряду вопросов, имеющих отношение к р жизни государства и общества. Эта позиж ция зафиксирована в специальном докуц менте — «Основах социальной концепм ции Русской Православной Церкви». ц Этот документ не является секретным, Э он легко «гуглится»... о Кроме того, есть вопросы, не касающиеся вышеупомянутой догматики, кощ тторые требуют сугубо пастырской мудрости и деликатного подхода. Скажем, р тело Ленина в Мавзолее. Противники его нахождения там не раз говорили, что Церковь должна немедленно и жестко выступить против, осудить, потребовать выноса... Тем более, что это, в общем-то, такая коммунистическая пародия на нетленные мощи святых... Конечно, отношение Церкви и большинства верующих людей и к деятельности Ленина, и к его Мавзолею — понятно и однозначно. Но в чем сегодня должен проявляться, на мой взгляд, пастырский подход? В снисхождении к тем людям, для которых это может стать трагедией. Я лично убежден, что в данном случае — это вопрос времени. Или еще один пример, личного плана. Один священник мне рассказывал, как

ГОСТИНАЯ не смог отговорить свою прихожанку от аборта. Ситуация была, видимо, очень сложная, и она сказала: «Батюшка, я все равно сделаю». На что он сказал — «тогда я пойду вместе с тобой, в клинику». То есть он понимал, что это его, если угодно, фиаско как священника, но не мог и не хотел оставлять ее одну с этим страшным решением. И она была настолько потрясена, что он пойдет с ней, что в результате отказалась от аборта. Лично для меня это удивительный пример настоящего пастырства. Церковь — это ведь не только иерархи и официальные заявления, а более 30 000 священников (и большинство, замечу, без «мерседесов»), которые ежедневно выслушивают наши исповеди и лечат наши души. Я убежден, что пульс церковной жизни бьется на лавочке, где священник встречается с прихожанином. Я лично несколько раз был в тяжелейших жизненных ситуациях, которые без Церкви бы не пережил. Для меня Церковь — это и наш журнал «Фома» который мы делаем с друзьями с 1996 года, и светлое радио «Вера», и канал «Спас». Это и патриарх, с которым я имею честь находиться рядом и вижу, как он каждую минуту всего себя отдает служению Церкви и людям. Значит ли это, что никто не ошибается? Нет, не значит. При этом мне всегда странно слышать, когда какой-нибудь верующий человек говорит: «А что Церковь делает?» Милый, а ты-то сам? Ты же тоже — часть Церкви. Патриарх не раз говорил, что вера — это когда человек соотносит свои поступки с Евангелием. То есть если чиновник в воскресенье причащается, а в понедельник берет взятку — есть вопросы, как сейчас говорят. Патриарху не надо каждый день делать заявления, или синоду, или мне выходить и говорить — господа чиновники, запомните, взятки брать плохо! Сам человек каждый день должен думать об этом во время своих утренних и вечерних молитв... Кстати, я многих священников, епископов спрашивал: вот есть у вас губернатор или спонсор, вы ему говорите неприятные вещи? А вдруг он возьмет и перестанет помогать? И я не видел, что кого-то вопрос заставил покраснеть или поставил в тупик. — Тема нашего номера связана с современной элитой. Как вы ее оцениваете, какие видите проблемы? — Лет 15 назад на форуме «Стратегия-2020», выступая на круглом столе по элитам, я говорил, что одной из важнейших для формирования элиты является идея служения. Начиная от владимирской Руси и до XIX века, когда формируется уже современная Россия с ее национальной мифологией, с Суворовым, который в каком-то смысле этот грядущий тогда век определил своим знаменитым «Мы русские — какой восторг!», с победой над Наполеоном, — центральным для элиты страны было понимание служения. Проблема современной элиты, и я не вижу, чтобы как-то проглядывалось решение, в том, что идеи служения, на которую, как на ось, должно быть нанизано все остальное, просто нет! Мне кажется, она даже как-то внятно не декларируется. — Почему так получилось? — Было бы самонадеянно сказать: сейчас я вам отвечу, записывайте. Наверное, не в последнюю очередь это связано с лицемерной советской системой, из которой глобально, системно изъяли Бога и при этом пытались какой-то стержень создать или сохранить.

№8

Великий русский генетик ТимофеевРесовский, прошедший лагеря, еще в конце 1970-х гг. писал: «Вот всякая эта молодежь прогрессивная, которая гудит, все требует демократии, того, сего. Спаси, Господи, и помилуй! Вы представляете, что у нас будет, если у нас вдруг демократия появится... Народные массы... им будет дана возможность на самоуправство. Ведь это же будет засилье самых подонков демагогических! Это черт знает что! Хуже сталинского режима. Прикончат какие бы то ни было разумные способы хозяйствования, разграбят все, что можно, а потом распродадут Россию по частям». Я никак не против демократии, но вы ничего не узнаете в этих строчках? А потом тяжелое наследие первого десятилетия после крушения советской системы. Мировоззренческий хаос, пришедший на смену, не способен был сформировать ничего, кроме обостренного чувства необходимости зарабатывать, в спектре от выжить — до обогатиться. Это вытесняет идею жертвы, идею служения. Конечно, и сегодня есть люди, готовые собой пожертвовать. В армию возвращается идея офицерской чести. Но это про-

чины и женщины — серьезнейшее, смелое и непопулярное в рамках происходящего в мире, но оттого мне лично дорогое высказывание, которое у нас теперь записано в Основном законе. И это шаг, чтобы удержать связь нравственности с законом. — Давайте переключим внимание на культуру. В каком случае Церковь в этой сфере считает нужным высказаться? — Здесь есть сложный вопрос, связанный с оскорблением чувств верующих, который может возникнуть в связи с художественными произведениями. Как преподаватель и культуролог я прекрасно понимаю, что произведение искусства — не отпечаток жизни, не фотография. Лотман приводил в своих лекциях анекдот, когда человек во время спектакля выбегает на сцену спасать Дездемону. Это не сопереживание, а полное непонимание искусства. Ученый подчеркивал, что преступление в жизни — это преступление, а преступление в искусстве — исследование преступления. В ряде стран за осквернение государственного флага предполагается уголовная ответственность, но если в кино это сделать, никто режиссера не привлечет, так как это — художественный вымысел. Недавно в передаче «Парсуна», которую веду на канале «Спас», я беседовал с кинокритиком Львом Маратовичем Караханом. Он сказал, что для него в искусстве не может быть ничего запретного, потому что искусство — это всегда мера. Я спросил, а кто эту меру определяет? Лев Маратович ответил, что есть критики, профессиональное сообщество, но сам признался, что один из фильмов Ларса фон Триера с трудом смог досмотреть до конца. Мне кажется, мы должны понимать, что у большинства людей эта мера не такая, как у художника. Потому, полагаю, что этот вопрос нерешаем в принципе. Вот в этом самом кабинете я беседовал с режиссером Алексеем Ефимовичем Учителем, и он говорил, что никак не собирался оскорблять государя (в фильме «Матильда» о романе Николая II и балерины). Он хотел снять фильм о мужчине, который оказался перед трагическим выбором между любовью и страной, и выбрал страну. Но, оставив художественное содержание картины за кадром, заметим, во-первых, какое это имеет отношение к историческому Николаю II? А во-вторых, я пытался сказать Алексею Ефимовичу, что многие сегодня воспринимают Николая II ближе, чем родственника, и его художественный замысел никак не примут. Так и получилось. Что касается позиции Церкви, я убежден, что в область догматики, о которой мы говорили, искусство не входит. Должно ли быть у верующих одинаковое, единое отношение к роману Булгакова «Мастер и Маргарита»? Нет. При этом существует тема кощунства — сознательного оскорбления святыни, провокации. И тут, уверен, нельзя, прикрываясь свободой художника, заставлять верующего признавать кощунство нормальным, допустимым. Вместе с тем есть разница между кощунством и нека-

Даже самую ничтожную гусеницу нельзя раздавить ради самого бессмертного стиха. Вот девиз. А некоторые «творцы» сегодня не гусениц давят, они по душам людей смело шагают цесс, он требует времени. При этом, мне кажется, нарастание комфорта цивилизационного противоречит самой идее жертвенности. А жертвенность — это высшая точка служения. Лотман говорил, что основательность убеждений человека проверяется его готовностью чем-то ради этих взглядов поступиться, пожертвовать. Кто сейчас мечтает о жертвенности? Сегодня мечтают путешествовать, купить дом... — В «Основах учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека» есть фраза: «Эрозия нравственности ведет к разрушению законности». По-вашему, это происходит? — Конечно, это как раз последовательная позиция Церкви. Чем меньше закон соотносится с нравственностью, или чем больше размываются границы нравственности, тем серьезнее будут последствия для человеческого общества. Скажем, где-то в 60–70-х годах прошлого века представители в том числе и Русской Православной Церкви на международных площадках говорили, что не за горами время, когда будут легализованы однополые браки. Мне об этом рассказывали сами участники тех выступлений. Им отвечали, ну что вы! Никогда! Сегодня мы говорим о том, что постепенно легализуются вещи, связанные с педофилией. И нам говорят: нет, этого не будет никогда! Но мы это уже слышали... То, что в поправках к Конституции РФ прозвучало, что брак — союз муж-

27 августа 2020

ноническим образом святого или даже Самого Христа. Классический пример — это рок-опера «Иисус Христос — суперзвезда». К Евангелию она имеет отдаленное отношение, но там нет сознательного желания оскорбить. Лотман говорил: культурный человек — это тот, которому больно от чужой боли. Если ты не чувствуешь, что вызовешь эту боль, — в тебя это чувство меры не заложено, а значит, вопрос — искусство это или нет. У знаменитого миланского режиссера Джоржо Стрелера есть письмо молодому режиссеру, где он говорит: даже самую ничтожную гусеницу нельзя раздавить ради самого бессмертного стиха. Вот девиз. А некоторые «творцы» сегодня не гусениц давят, они по душам людей смело шагают. Повторяю, я не отрицаю посыл, что зрителя, читателя и слушателя нужно воспитывать, и этот лотмановский анекдот про человека, спасающего Дездемону, — прекрасный. Но проблема так просто не решается. Вот такие люди, художественного вкуса у них недостаточно. Но что же теперь, их можно обижать? — Подождите, то есть вы предлагаете ориентироваться на зрителей, которые спасают Дездемону? — Не предлагаю; я начал с того, что не вижу здесь простого решения проблемы. Да и сложного с ходу не вижу. Ваш вопрос был: когда Церковь вмешивается? Церковь имеет право говорить, когда, по мнению Церкви и верующих, имеет место сознательное кощунство. Но и тут все непросто, есть верующие, которые считают, что «Иисус Христос — суперзвезда» — кощунство. А ведь в свое время эта рок-опера, равно как и «Мастер и Маргарита», для многих была первым знакомством с Евангелием и стала первыми шагами к вере. — Что для вас отличает истинное произведение искусства? — Один из основных критериев — проверка временем. Есть книги, которые уверенно прошли эту проверку, к ним необходимо возвращаться не раз и не два. Не хочу никого обижать, но, например, в конце 80-х гг. прошлого века был бум толстых журналов. Хорошо помню, как печатались повести, авторов которых объявляли чуть ли не новыми Достоевскими и Толстыми... Прошло меньше 40 лет — и кто их читает? — Какие за последнее время у вас были культурные потрясения от того, что вы видели, слышали, читали? — Потрясений не было. А радостные открытия были. Если говорить про кино, то я с большим вниманием слежу за тем, что делает Андрей Сергеевич Кончаловский. Мне в свое время очень понравился фильм «Рай», а сейчас я с интересом смотрел и пересматривал его «Грех», и считаю картину большой его удачей. Ряд критиков бросают упреки в том, что он не показал, почему Микеланджело гений. Смешно упрекать человека в том, чего он и не собирался делать. Что касается книг, я долгое время по-снобистски считал, что русская литература кончилась, но ряд имен заставил меня передумать: это Евгений Водолазкин, Гюзель Яхина, Марина Ахмедова, Леонид Юзефович, это возвращение после долгого отсутствия в литературу Юрия Вяземского с циклом «Сладкие весенние баккуроты» и романом «Бесов нос». Мне кажется, это очень интересная русская литература, в которой видна преемственность с нашим золотым XIX веком.

№8

ГОСТИНАЯ

27 августа 2020

Юрий Энтин:

«Я даже своего внука называю на «Вы» Денис БОЧАРОВ

— Вы автор нескольких сотен песен, адресованных детям. Но при этом не особо любите слово «детишки». А чем оно так не угодило? — Дело в том, что когда я пишу для детей, то стараюсь разговаривать с ними как с равными — не снисходя и не назидая. Да и вообще привык детей называть на «Вы». Даже своего внука называю на «Вы». Возможно, подспудно понимаю, что это не совсем правильно, но все время забываю. Мне внучок порой на это досадное, с его точки зрения, недоразумение сам иногда намекает. Дети рождены детьми, и для них, конечно, на определенном этапе взросления вполне естественно слышать в свой адрес уменьшительно-ласкательные слова. Но тут вот какая история. Группа «Непоседы» начинала исполнять одну из моих песен примерно так: «Мамочка, мамуля, мамуля дорогая, мамулечка, как я тебя люблю, мамуля моя...» И только после этого: «Мама, первое слово, главное слово в каждой судьбе...» Знаете, я бы на них в суд за это подал, честное слово. Потому что это не поэзия, это нечто, находящееся за ее пределами. Я понимаю, что так говорят все дети, но это привычная, обиходная речь — говорят, и пусть себе говорят. Я же писал нормальный текст, нанизанный на нормальную мелодию. В итоге я просто обратился в Авторское общество (РАО) и попросил: пусть поют, как положено, как изначально мною написано. — То есть «мамуля», «папуля», «дедуля», «бабуля» и прочее — отменяются? — Конечно же, нет. Пускай себе говорят на здоровье. Просто с поэтическим словом это не имеет ничего общего. Скажу вам вот что. В период с 1962 по 1969 год я работал главным редактором детской редакции фирмы «Мелодия». И ко мне в отдел часто приходили женщины, которые сочиняли детские песни. Эти дамы заявлялись с авоськами, в которых были селедка, кефир и... нотные бумаги. Ни одно из этих «творений» в народ не ушло, потому что в текстах новоявленных авторов постоянно сквозили бесконечные «мамаши», «сынули» и прочая дребедень. С тех пор я искренне возненавидел такую лексику. Поэтому в моих стихах вы крайне редко услышите подобные речевые обороты. Лишь однажды я позволил себе вольность: «Ах ты бедная моя трубадурочка, ну, смотри, как исхудала фигурочка...» За исключением этого, ничего похожего вы в моей лирике не найдете. — Время непростое сейчас. Во всех отношениях. Но, наверное, круглую дату как-то отмечать будете? — Конечно. В том смысле, что мои планы с годами не претерпели никаких особых изменений — никогда не отмечать свой день рождения. С одной стороны. С дру-

ФОТО: СТАНИСЛАВ ТИХОМИРОВ/ТАСС

В конце августа наш главный детский поэт, великий Юрий Энтин отметил 85-летний юбилей. Сегодня признанный мастер доброго, чуткого, умного рифмованного слова — собеседник «Культуры».

гой — не хочу прозвучать грустным пророком, но, буду честен перед самим собой, не так много круглых дат в моей жизни осталось. Поэтому отмечать буду по-особому: полностью перейду в интернет. А там, в «Фейсбуке» буду выходить на связь каждые пять дней, в течение года. Пускай меня на протяжении этого времени будут поздравлять лишь те, кого я люблю. — На текущий год, помимо вашего собственного, приходятся еще два творческих юбилея поэта Юрия Энтина: в начале 1980-го по всесоюзному телевидению показали «Приключения Электроника», а через пять лет вся страна, не отрывая глаз, следила за похождениями «Гостьи из будущего»... Эти работы, вне зависимости от достижений прошлых лет, принесли вам поистине всесоюзную славу. Предвидели ли вы тот колоссальный успех, что выпал на любимые уже не первым поколением телесериалы? — Никогда в жизни, работая над каким бы то ни было произведением, я не предвидел, насколько популярным или востребованным оно будет. Даже когда порой подобные мысли и приходили мне в голову, я гнал их от себя прочь. Моей основной задачей было создание образа и понимание того, насколько гармонично это будет соответствовать режиссерскому замыслу. Скажу вам прямо: мне не очень понравились ни сама повесть про Электроника, ни сценарий, который под нее был написан. Но режиссер, Константин Бромберг, мечтал, чтобы в фильме присутствовали песни. Да и Крылатов, с которым мы неплохо начали (до этого Юрий Энтин с Евгением Крыла-

товым создали «саундтреки» ко многим фильмам, среди которых «Ох уж эта Настя!», «Русалочка», «Достояние республики». — «Культура»), очень хотел работать. Наше сотрудничество с Женей получилось весьма плодотворным, и я подумал: ну раз уж все так хорошо пошло, то почему бы и нет? В общем, я взялся за эту работу. Но просто писал тексты к песням, согласно сценарию. Правда, повторюсь, по сей день не являюсь поклонником этого фильма, несмотря на то, что он получил Государственную премию, а песни стали известны на всю страну. Да и, говоря откровенно, к своим стихам к всенародно любимым «Крылатым качелям» отношусь весьма скептически. Ну что такое, в самом деле: «Взмывая выше ели»? (Смеется.) Почему обязательно к какой-то отдельно взятой ели? Или, говоря о «Гостье...»: фраза «А сегодня что для завтра сделал я?» мне всегда казалась очень не песенной. Хорошо ведь пишется лишь тогда, когда легко дышится, а в данном случае мне легко не дышалось почему-то. До сих пор я мучаюсь над этой строчкой. Но Крылатов сумел написать так, что все в итоге прозвучало естественно и органично. Его музыка настолько приподняла мой текст, что уже не первое десятилетие песня звучит, узнаваема и любима. Бесконечно благодарен Евгению Павловичу за это. — Насколько критично вы относитесь к собственным строкам? Работаете ли вы над ними днем и ночью, или откровения приходят, что называется, по наитию? — Я вам вот что скажу. Самой неудачной своей песней считаю «Чунга-Чанга», пусть для кого-то это будет сюрпризом. Но посудите сами: любой дурак ведь может написать: «Чунга-Чанга, весело жи-

вем, Чунга-Чанга, песенку поем». Не Бог весть какая поэзия. Я к таким виршам отношусь как к чужим строчкам. С другой стороны, знаю это точно, что порой у меня получаются не тексты к песням, а настоящие, вполне самостоятельные стихотворения. Я написал пятнадцать сказок (шесть из них уже вышли в серии «Домашний театр Юрия Энтина»), в которых постарался стихотворным языком изобразить, например, Буратино. — Являясь главным детским поэтомпесенником современности, что бы посоветовали начинающим авторам? — Песенная поэзия должна быть не безобразной, а безόбразной. Именно поэтому песни на стихи Пастернака, Мандельштама, Маяковского страна не распевает. Песенная поэзия более простая, но именно потому и самая сложная. Для меня лично мерилом качества собственного произведения является такой аспект: если я на следующий день вижу написанный мною накануне текст и не узнаю его — то есть как будто бы не я его написал, то без тени сомнения могу разорвать его и выбросить в помойку. Даже не исправляя (что бывало неоднократно и за что жена меня порой ругала). Мы как-то с Тухмановым написали мюзикл «Багдадский вор», пять текстов из написанных мною, как я тогда чувствовал, ну никуда не годились. Да, они вполне могли бы быть шлягерами, многие фразы стали бы афоризмами, но нет: на мой взгляд, они были попросту плохими. А начинающим авторам, пробующим себя на ниве детской поэзии, я посоветовал бы не писать вовсе. По одной причине. Песни пишутся не только для детей — они создаются для народа. Песни должны быть популярными, они должны звучать — иначе в чем еще заключается их предназначение? Если стихи сочиняются целенаправленно для того, чтобы быть опубликованными в книге, то так тому и быть. Но когда они пишутся для песен, то, если они не прозвучат и не подхватятся народом, зачем такие стихи тогда вообще нужны? Увы, сейчас делается все возможное для того, чтобы хорошей новой детской песни не существовало вовсе. Началось это все с того, что был принят закон, согласно которому в детских передачах запрещалось запускать рекламные ролики. В результате чего получилось как обычно — за что боролись, на то и напоролись: практически все центральные телеканалы отказались от детских передач. Поэтому и удел детской песни, увы, не весел: ну отнесешь ты на ТВ пусть трижды замечательную детскую песню, а что далее делать с ней — неизвестно. Я однажды написал «Антошку», а дальнейшую его судьбу не отслеживал — песня распространилась сама собой, без какого бы то ни было дальнейшего моего участия. Я никогда свои песни не продавал, я просто их писал. Та, советская система просто выталкивала песни наверх, и они звучали. А сейчас все устроено таким образом, что, сколь ты ни вертись, ничего продвинуть, «пробить», не имея определенных связей, не сможешь.

ОБРАЗОВАНИЕ

№8

27 августа 2020

Искушение «дистантом» Ожили родительские чаты — впереди 1 сентября. Праздником его в привычном понимании не назовешь: во многих регионах из-за пандемии торжественная линейка отменена, да и как будет выглядеть сам образовательный процесс в новом учебном году, до конца непонятно. И хотя 20 августа министр просвещения Сергей Кравцов заверил, что ведомство не планирует заменять очные занятия в школах дистанционными, большинство родителей и учителей боятся, что учеба перейдет в онлайн-режим в течение года. Стоит ли это делать, выясняла «Культура».

Несмотря на заявление главы Минпроса, угроза «виртуала» никуда не делась. Об этом предупреждал глава Рособрнадзора Анзор Музаев — по его словам, онлайнобучение будет вводиться во время вспышек простудных заболеваний. Другое ведомство с похожим названием — Роспотребнадзор — опубликовало обширный список санитарно-эпидемиологических требований к тому, как должен быть организован учебный процесс в сегодняшних условиях. В частности, детям необходимо контактировать друг с другом как можно реже, поэтому занятия в классах обязывают начинать в разное время, как и перемены. Для «многолюдных» школ это автоматически означает введение второй, а то и третьей смены. Проблема в том, что в регионах школы с большим количеством учащихся уже и так работают в этом режиме. Поэтому они волей-неволей будут вынуждены переводить часть уроков в дистанционное обучение. Учитель географии высшей категории, почетный работник общего образования РФ Леонид ПЕРЛОВ подтверждает, что ситуация с тем, как начнется учебный год, неопределенная. — Что будет в сентябре? Сейчас этого не знают даже директора школ, вполне вероятно, что 29 августа позвонят и скажут, что с 1 сентября будет продолжено дистанционное образование. Или, например, часть классов параллели предложат вывести на удаленку, остальные — располовинить и рассадить по кабинетам, — говорит собеседник «Культуры». — Если значительную часть образования заставят перетащить в дистант, а в столице — не просто в дистант, а с обязательным использованием Московской электронной школы (МЭШ), то это скажется на образовательном процессе не в лучшую сторону. Еще один собеседник «Культуры» — преподаватель математики Лицея «Вторая школа» Эдуард МАЦОНАШВИЛИ — согласен с тем, что тотальная «онлайнизация» образования приведет к его вырождению. — Если введем формат «мы всех учим онлайн», то это будет очень грустно, потому что через поколение дети, которые отучатся по такой системе, станут дуболомами Урфина Джюса. И не потому, что они сами по себе такие, а потому, что ничему их не научили за все эти годы. Есть прекрасное сравнение. В США наряду с хорошими частными школами есть так называемая American Public School — го-

ФОТО: ЕВГЕНИЙ ЕПАНЧИНЦЕВ/РИА НОВОСТИ

Елена СЕРДЕЧНОВА

сударственная американская школа, из которой поступить никуда невозможно. Джон пришел, Джон — молодец, получает хорошую оценку. Но после этой школы Джон, кроме как чернорабочим, работать никем не сможет. Фактически эти школы — место для социальной передержки, — говорит учитель. Первое, что показал эксперимент с дистанционкой, — это неумение большинства учителей пользоваться цифровыми технологиями. И это на фоне того, что обычной школе и так не хватает квалифицированных учителей. Что, по словам г-на Перлова, связано и с низкой оплатой труда, и с крайне низкой престижностью профессии. — Хорошие зарплаты есть только у столичных педагогов, но даже в Москве, чтобы получать более или менее приличную зарплату, нужно работать на полторы-две ставки плюс классное руководство. Это значит, у учителя не остается сил на качественное преподавание, что усугубляет проблему с дистанционкой, — говорит он. Вторая проблема — отсутствие нормально работающих инструментов, тех же образовательных платформ. — Проблемы — серьезные. Хотя бы с платформой для обучения. Их миллион, но из-под палки впихивается МЭШ, с которой работать просто невозможно из-за ее низкого качества. Два с половиной месяца дистанционки еще раз это подтвердили. Я очень надеюсь, что наверху кто-то занимается этим вопросом, потому что, если его не решить и использовать дистант в «аварийном» режиме снова, мы получим резкое снижение качества обучения, — делится мнением преподаватель. Третья проблема более концептуальная. Педагогика как дисциплина состоит из двух частей: обучения и воспитания. В дистанте, по мнению Перлова, воспитательная составляющая в принципе нереализуема. Потому что ученику надо смотреть в глаза не «через монитор», с ним надо говорить, ему надо улыбаться, его надо ругать. Собственно, по этой же причине вторая часть педагогики — обучение — при онлайн-образовании теряет в качестве.

Тем не менее, по мнению собеседников «Культуры», государством взят курс на эту форму образования с постепенной заменой учителя видеоуроками, что приведет к следующей проблеме — нивелированию роли учителя. Курс на замену учителя видеоуроками может быть связан с желанием государства удешевить процесс обучения в школах. — Хороший учитель — «вещь» штучная, недешевая и для массового образования с точки зрения государства ненужная. Напротив, скорее всего, стоит цель — удешевить процесс обучения, — считает Леонид Перлов. — Это приведет к еще большему падению уровня образования, которое и сейчас уже имеет место. Временной лаг — неизбежная и очень опасная вещь в образовании, и он практически никогда не учитывается. Сейчас педагогический эксперимент объявляется успешным с начала его проведения и до его завершения без анализа результатов. Поэтому среди педагогов бытует мнение, что у государства отсутствует целостное видение будущего школьного образования. Так, например, считает Эдуард Мацонашвили, по мнению которого, все новации, вводящиеся Минпросвещения, хаотичны и не имеют под собой продуманной стратегии. — Я изучал самые рейтинговые образовательные системы: финскую, китайскую, сингапурскую, тайваньскую, израильскую. Они идут разными путями, но никто из них не идет непонятным путем. Китайцы выбрали путь абсолютно советский: дисциплина, работа. Ребенок, который получил «три» в китайской школе, — это отличник в нашей. У финнов вообще по-другому. У них маленькое государство с небольшим количеством населения, они могут себе позволить очень индивидуальный подход к обучению. А мы идем, я, честно говоря, не понимаю куда. Это попытка тыркаться туда-сюда: давайте введем что-нибудь, выкинем на это кучу денег с неясным результатом, — говорит г-н Мацонашвили. — Так всегда происходит, когда систему образования продумывают чиновники, а не люди, которые имеют пе-

дагогический опыт и стаж. Мы потеряли почти все плюсы, какие были у советской школы, а своих новых не появилось. Появятся ли плюсы при назначенном в январе 2020 года министре просвещения Сергее Кравцове — неясно. По словам г-на Перлова, школьным образованием сегодня руководит бывший глава Рособрнадзора, лишь очень непродолжительное время проработавший в школе учителем математики. — Можно сказать, что он профессиональный надзиратель, и ничего другого, кроме усиления надзорной функции, я не жду. Поэтому я бы не сказал, что у Министерства просвещения есть какое-то видение развития школы, все, чего они хотят, — тотального контроля, — отмечает педагог. Как мы уже упоминали, с уверенностью утверждать, что ожидает школу в наступающем учебном году, невозможно. Сейчас очевидны две вещи: последняя треть учебного года была провалена. Поэтому вопрос, насколько школа в состоянии хорошо подготовить к ЕГЭ, приобретает еще большую актуальность. По мнению Леонида Перлова, при подготовке к единому экзамену стоит рассчитывать на силы ребенка, родителей и репетиторов. — Сможет ли школа подготовить в наступающем учебном году учеников к ЕГЭ, не знаю. А вот родители и репетиторы — да. Не повезло не только выпускникам этого года, но и следующего. Это как раз то, о чем я говорил, что любое действие в образовании имеет отложенный лаг проявлений, — рассказывает он. — Одиннадцатиклассники 2020– 2021 учебного года учились часть десятого класса в дистанционном режиме, и это, безусловно, скажется на подготовке к ЕГЭ. Некоторые предметы, которые изучаются в десятом классе, в одиннадцатом уже не проходят, например химию или географию. Г-н Мацонашвили полагает, что школе нужны перемены. Прежде всего нужно изменить подходы к сдаче ЕГЭ. — Хорошо бы вернуть понятие второгодника, как это было в Советском Союзе. Не можешь учиться — иди на второй год, уходи в ПТУ. Сейчас учителя просто протаскивают неуспевающих детей. Раньше была картина «Опять двойка», и ребенок по шее получал. Это, конечно, неправильно, но, как минимум, родители были недовольны. Тут — опять двойка, но почему-то родители пытаются по шее дать учителю, — рассуждает педагог. При этом здравый смысл подсказывает, что государству следует сосредоточиться не на экспериментах над школьным образованием, а, скорее, на качественной подготовке учителей. — В педагогике основное — фигура учителя. Главный элемент в образовании и воспитании человека — другой человек. Когда в 1895 году изобрели радио, мгновенно возникла мысль о том, что учитель не нужен. Не получилось. Появился телевизор, снова возникли ожидания, что без преподавателя можно обойтись. Опять не вышло. Думаю, что, пережив 10 000 лет, педагогика в очередной раз, теперь из-за интернета, от учителя не откажется, — надеется учитель географии Леонид Перлов.

№8

Российская Академия 2.0

Максим СОКОЛОВ Когда премьер М.В. Мишустин объявил об экспертизе русской орфографии и пунктуации, это было воспринято как отказ от правил, утвержденных в 1956 г. и с тех пор неизменных. То есть создаваемая комиссия упростит правила, чтобы и дети, и взрослые (например, отмечались большие страдания, которые русский язык причиняет чиновникам) не забивали себе голову пережиточными нормами, требующими простого заучивания. Типа раздельного и слитного написания наречий. Когда говорят, что правила 1956 г. устарели, это фактически неверно. 65 лет — по меркам языка срок не такой большой. А те претензии, которые предъявляются к правилам сегодня, с равным основанием могли быть предъявлены и в 1956 г. Причастия, пишущиеся то с «н», то с «нн», в равной степени трудны или не трудны что тогда, что сейчас. То же самое со слитным и раз-

CONTRA

ПЕРЕГОВОРНАЯ

27 августа 2020

ФОТО: АНДРЕЙ СТЕНИН/РИА НОВОСТИ

PRO

дельным написанием наречий — то «вплотную», то «в обнимку». Конечно, можно решительно провозгласить: «Так больше жить нельзя!» и произвести радикальное упрощение. Все писать через одно «н», писать «циган встал на ципочки и сказал ципленку: циц!», а также «огурци». Заодно решить и давнюю проблему зайца. Еще в 60-е гг. предлагали писать «заец», что правильнее морфологически — «заец — зайца». Ибо есть беглое «е», но нет беглого «а». Все можно, но только зачем? Страдания детей и чиновников от этого не сильно уменьшатся. Ибо они связаны не столько с тем, писать «заяц» или «заец», сколько с недостаточным умением внятно излагать свою мысль. Но отмечая, что вряд ли стоит вообще огород городить, ибо визгу будет много, а шерсти мало, критики не вполне замечают, что поручение В.В. Путина, исполняемое сейчас М.В. Мишустиным, в основном не об орфографии. Поручение от 1 марта включает в себя: «Утверждение правительством РФ норм современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного языка РФ; проведение экспертизы грамматик, словарей и справочников, утверждение требований к составлению словарей, включая толковый словарь государственного языка РФ». И многое другое на этой линии.

Если перевести все это с казенного языка на русский, В.В. Путина вдохновил пример Ришелье и Екатерины Великой. В 1635 г. кардинал принял под покровительство короля Французскую Академию (Académie française). В жалованной грамоте указывалось, что Академия призвана «сделать французский язык не только элегантным, но и способным трактовать все искусства и науки». Был издан «Французский академический словарь» (Dictionnaire de l’Académie française) и до наших дней детище Ришелье занимается регулированием языковой и литературной нормы французского языка. В 1783 г. в Петербурге была основана Российская Академия, преследовавшая сходные цели. Как вспоминала первый президент Академии, кн. Е.Р. Воронцова-Дашкова: «Однажды я гуляла с императрицей по Царскосельскому саду. Речь зашла о красоте и богатстве русского языка. Я выразила мое удивление, почему государыня, способная оценить его достоинство и сама писатель, никогда не думала об основании Российской Академии. Я заметила, что нужны только правила и хороший словарь, чтобы поставить наш язык в независимое положение от иностранных слов и выражений, не имеющих ни энергии, ни силы, свойственных нашему слову». Сказано — сделано. Устав («Краткое начертание Императорской Рос-

сийской академии») гласил, что Академия «Долженствует иметь предметом своим вычищение и обогащение российского языка, общее установление употребления слов оного, свойственное оному витийство и стихотворение». Началась работа, и уже в 1794 г. был издан «Словарь Академии Российской». В 1806-1822 гг. явилось второе издание, исправленное и дополненное. Это о нем было написано: А вижу я, винюсь пред вами, Что уж и так мой бедный слог Пестреть гораздо б меньше мог Иноплеменными словами, Хоть и заглядывал я встарь В Академический словарь. Правда, в 1841-м Николай I упразднил Академию, преобразовав ее во II отделение Императорской академии наук. Но даже в советское (брежневское) время звучали благонамеренные речи — что, дескать, мешает нам сейчас исправить ошибку императора? В свете поправок к Конституции, утверждающих значение русского языка, начинания Ришелье и Екатерины были бы как нельзя более кстати — ведь цели те же самые. Учредить Российскую Академию v2.0 сам Бог велел. Конечно, после того, как сислибы в 2013 г. раскассировали Академию наук — деяние, на которое не решились даже большевики, — создание Академии по заветам кн. Е.Р. Воронцовой-Дашковой было бы смелым шагом. Но не вечно же молиться на либеральную премудрость.

Русский без англицизмов?

Максим АРТЕМЬЕВ Недавно в своем фейсбуке я задался вопросом: почему «догбокс» (так называют появившиеся во многих местах урны для собачьих экскрементов)? Неужели и для этого элементарного понятия нельзя подобрать русского слова? Ведь есть же «поводок», «ошейник», «намордник». Но это на самом деле не такой уж простой вопрос. Для того чтобы получить на него ответ, необходимо обратиться в высшие сферы власти. Решением премьера Михаила Мишустина создана правительственная комиссия по русскому языку. В числе ее основных задач — экспертиза орфографии и пунктуации и разработка концепции государственной языковой политики. Сразу скажу, я высшей степени скептически настроен по отношению к предполагаемым итогам работы комиссии. Главное, что поручено «экспертизой» заниматься людям, не болеющим за родной язык, безразличным к его богатствам, к тому бедственному положению, в котором он находится. Русский язык ежедневно сдает позиции — все больше латини-

цы в текстах, все меньше кириллицы на вывесках. Одним из следствий падения престижа русского языка стало неимоверное засорение современного русского языка англицизмами. Чем плохи заимствования из английского языка? Сами по себе они нейтральны. Но вот ситуация, в которой они появляются и используются, — нет. Во-первых, подрывается творческая сила русского языка. Люди привыкают к мысли, что в нем, его средствами, невозможно создавать что-то новое. Все богатство русских приставок, суффиксов, возможностей словосложения «обнуляется», становится ненужным. Население приучено к тому, что все новое может возникать только в английском. Во-вторых, резко дискредитируется сам язык. Если он не может породить ничего нового, то какой смысл им пользоваться? Русский добровольно уступает свое место английскому, как варварское наречие — языку высшей расы. В-третьих, рушится культурная традиция, происходит разрыв с русской классикой, столицы с периферией. Язык Пушкина и Чехова все менее понятен поколению, привыкшему изъясняться на так называемом «рашн пиджин» (пиджин — упрощенный язык, который развивается между носителями разных языков). В-четвертых, поскольку Россия переходит на «рашн пиджин», теряется ее туристическая привлекательность. Зачем ехать в ту же Москву,

где нет ничего местного, самобытного, а все рестораны и жилые комплексы носят английские названия. И даже центральный деловой район назван по-папуасски — «Москва Сити», хотя Сити существует только в одном экземпляре — в Лондоне, а все остальные «Сити» — дешевые подделки. Причины засорения языка англицизмами хорошо известны. Унизительное холуйство перед всем иностранным. Когда какой-нибудь недоросль говорит «лейбл», а не «ярлычок», он просто расцветает в собственных глазах — он приобщен к высшей культуре. Также — умственная лень. Для того чтобы придумать новое слово, необходимо хотя бы минимальное усилие, но даже на него офисный планктон не способен. Да и знание им богатств и возможностей родного языка оставляет желать лучшего. Далее — безразличие. Большинство людей глухо к языку, это как музыкальный слух — он мало у кого есть. Они не слышат разницы между англицизмом и коренным русским словом, им все равно. Кроме того, сейчас наступила эпоха, когда каждый сам себе переводчик, соответственно каждый переводит как бог на душу положит, а кладет он плохо. Поэтому появляются всякие уродливые кальки с английского наподобие «атаки», там, где по смыслу требуется «покушение» (как это происходит вокруг инцидента в Солсбери). Но хуже всего, что наша образованщина, приближенная к власти, не замечает в упор этих тенденций и пытается уверить, что все нормально, ниче-

го страшного. А ведь можно было бы принять решение на правительственном уровне — при каждом министерстве создать языковые советы, которые бы и отвечали за образование новых слов в соответствующей сфере, но с широчайшим привлечением общественности, по итогам конкурса и т.д. При этом никто бы не запрещал пользоваться англицизмами в быту: ненавидишь ты русский — и ненавидь дальше, но при обращении в орган власти будь добр писать не «коворкинг», а «соработа». Важно и то, что тогда был бы авторитетный источник — как говорить, ибо в противном случае кто добровольно откажется от «селфи» в пользу «себяшки»? А здесь за «себяшкой» будет стоять авторитет государства и закона, хочешь не хочешь, а пиши так. Далее правительство должно было бы принять решение о безбарьерном языковом доступе — любое объявление, любая вывеска на английском должны дублироваться в обязательном порядке русским текстом. Ну и, конечно, важно работать на престиж русского языка и на его спасение. Сегодня он слаб, неконкурентоспособен. И как в заповедниках спасают вымирающие виды животных, как спасают исчезающие виды растений, так необходимо оберегать русский язык, создавать для этого соответствующие условия. В противном случае поколение «рашн пиджин» сменит поколение, говорящее на хорошем и правильном английском. Но без знания русского.

ПЕРЕГОВОРНАЯ

27 августа 2020

PRO

Бунтующий народ между враждующими цивилизациями

Борис МЕЖУЕВ Описывая белорусские события, некоторые проницательные обозреватели, сочувствующие протесту, отмечают отсутствие в нем признака геополитической русофобии, той самой, что сделала из украинского майдана событие как минимум общеевропейского значения. Возмущенные насилием, творимым режимом Лукашенко, белорусы пока не выкрикивают антирусских лозунгов, не призывают на помощь НАТО, не чествуют как национальных героев местных пособников нацистов. Но главное здесь слово — «пока». Рано или поздно в любой политически наэлектризованной ситуации появляются активисты, которые начинают связывать сопротивление любому режиму с его цивилизационной ориентацией — западной, российской, китайской или, скажем, иранской. В очень и очень редких случаях какая-либо «цветная» революция оказывается лишена цивилизационной составляющей: приходят на ум обе киргизские «революции тюльпанов», но, возможно, это впечатление ошибочно. Все остальные революции последних лет так или иначе были обусловлены стремлением избавиться

CONTRA

№8

от действующего режима как досадной помехи, мешающей стране влиться в какую-нибудь престижную «семью народов»: сообщество западных демократий, суннитский «халифат», «русский мир» и пр. Следует ли надеяться, что белорусская революция станет очередным исключением из этого правила? Что спор о цивилизационной ориентации освободившейся от «диктатуры» страны не начнется со всей остротой на второй день после этого освобождения? Более того, не стоит ли ожидать обязательного появления на политической сцене эмиссаров от мировой демократии, которые пообещают Белоруссии какие-нибудь преференции в случае разрыва союзнических отношений с Россией. И можем ли быть уверены в том, что народ Белоруссии с легкостью отвергнет соблазн евроинтеграции? А что тогда будет делать Россия? Пассивно наблюдать за дрейфом ближайшего союзника в сторону ЕС и НАТО? Не будет она этого делать, разумеется. Придется реагировать. Но было бы ошибкой сейчас пользоваться слабостью Лукашенко и продавливать его на дальнейшую интеграцию с нашей страной. Протест тогда немедленно приобретет откровенно антироссийский характер, и мы получим вместо новой «Переяславской рады» или Георгиевского трактата присоединение Польши — то есть появление в составе государства провинции, постоянно готовой к мятежу. Когда-то российские либералы боялись присо-

единения Белоруссии в плане увеличения на несколько миллионов коммунистического электората. Не следует ли сегодня опасаться прямо обратного? Ориентация белорусского электората на сегодня никому, по существу, не известна. Поэтому оптимальным был бы вариант проведения выборов, но не главы государства, а Палаты представителей и Совета республики Национального собрания Белоруссии. Если бы эти выборы прошли свободно, с участием всех возможных оппозиционных сил, все наблюдатели могли бы составить более-менее адекватное представление о том, чего на самом деле хочет сейчас белорусский народ. Хочет ли белорусский избиратель сохранения лукашенковского госкапитализма, надеется ли он на вхождение в Европу, испытывает ли прежнюю ностальгию по Советскому Союзу. Если бы оказалось, что электорат непоправимо расколот, и единства во мнениях нет, это бы остудило настроения любых радикалов и интеграторов всех мастей. Если бы убедительная победа досталась проевропейским или же пророссийским силам, они бы смогли образовать правительство народного доверия и начать переговоры со всеми внешними сторонами, имея за собой мнение большинства, но при этом понимая опасность любого радикального рывка в любую сторону, без учета настроений меньшинства населения. Президентская диктатура в лимитрофном государстве, расположенном между со-

перничающими цивилизациями, порождает часто не обоснованные надежды на способность каждого блока поглотить страну целиком, и было бы крайне важно столкнуть любые политические мечтания с принципом реальности, что могут сделать только объективные и честные парламентские выборы. В экспертном сообществе существует явная антипатия к цивилизационному дискурсу. Все время идут рассуждения о том, что каждый конкретный случай неповторим, Украина не похожа на Молдову, Молдова на Грузию, и все они в совокупности отличаются от совсем другой Белоруссии. Проблема в том, что структура политического конфликта важнее, чем конкретная его фактура. Структура конфликтов практически во всех странах, переживших «цветные» революции, одна и та же — это столкновение сил, ориентированных на Запад, с силами, ориентированными на какую-то цивилизационную специфику. Какой бы сложной ни была конфликтная ситуация, рано или поздно она редуцируется до этой простой бинарной оппозиции — the West against the Rest (Запад против остальных). «Цивилизационный реализм» учит нас уметь управлять такого рода конфликтом, не позволяя ему стать источником новой «гибридной» войны по украинскому типу. Весь вопрос в готовности трезво мыслящих политических элит оперировать именно этими категориями, чтобы вновь и вновь не попадать в одну и ту же ловушку.

Есть ли у Белоруссии выбор?

Ольга АНДРЕЕВА Судя по новостной повестке, сейчас Белоруссия похожа на мяч, который случайно брошен на вершину холма и теперь колеблется, решая, в какую сторону скатиться. Со стороны кажется, что страна делает свой роковой геополитический выбор между Западом и Россией. При этом толпы на улицах старательно толкают ее на Запад, а президент Лукашенко, внезапно вспомнивший о Союзном государстве, смешно и нелепо пытается удержать мяч в неустойчивом положении на вершине. Зрители в ужасе. Неужели перед нами снова разыгрывается украинский майдан и мы вот-вот получим враждебную соседку на границах? Однако при внешнем сходстве Белоруссия вовсе не Украина. Весь шум о белорусском майдане несколько преувеличен. Если проанализировать разнообразные ана-

литические оценки, реальная поддержка Александра Лукашенко составляет примерно 80 процентов населения страны. Голосов на выборах за президента было отдано меньше, но не существенно — от 53 до 65 процентов. Белорусские протесты это и показали. Даже самые многочисленные акции в Минске смогли собрать не более 100 тысяч человек. Для двухмиллионного Минска это 5 процентов населения. Кроме того, в Белоруссии нет такого массового присутствия международных организаций и НКО, как это было на Украине. Лукашенко до сих пор крепко держал в руках бразды правления, включая и самые западные области страны, где сильно влияние католицизма и много польского населения. Секрет успеха власти Лукашенко таится вовсе не в геополитике, а в экономике. Феномен белорусского социализма, созданного в стране благодаря усилиям бессменного президента, объясняется не столько эффективностью социалистической модели экономики, сколько постоянными финансовыми вливаниями со стороны России. За последние 15 лет Белоруссия получила от «старшего брата» более 200 миллиардов долларов. Россия открыла для Белоруссии собственные бездонные рынки вовсе не потому, что у нас нет сала или кол-

басы — это тоже жест товарищеской поддержки со стороны большого соседа. Собственно говоря, только два промышленных объекта Белоруссии представляют для России реальный торговый интерес — Беларуськалий и БелАЗ. Нетрудно догадаться, что и Европу мало что интересует в Белоруссии. Это значит, что экономика Белоруссии фантомна и глубоко не самостоятельна. Относительно высокий уровень жизни достигнут не столько экономической эффективностью, сколько неким романтическим представлением России о дружбе со славянской соседкой. В середине 90-х Россия завела себе питомца, которого приходилось содержать. Лукашенко с удовольствием пользовался преференциями со стороны России, но свои обязанности ручного младшего друга выполнял не очень ответственно, последние годы активно демонстрируя желание перебраться под крыло других хозяев. Этот шантаж, впрочем, мало волнует Россию. Расставание с Белоруссией в финансовом отношении принесет России только выгоду. В политическом смысле Кремлю нечего терять. Даже если Белоруссия и совершит геополитический разворот на Запад, что крайне маловероятно, после того, как НАТО появилось в Нарве в 165

км от Петербурга, НАТО на российско-белорусской границе уже не так страшно. Впрочем, опасаться этого России смысла нет. Белорусской оппозиции не хватило сообразительности и экономической грамотности придумать нечто, отличающееся от украинской программы развала страны. Разумные граждане довольно отчетливо понимают, что «оптимизация производства» в переводе на белорусский означает увольнения и закрытие госпредприятий. Тотальная приватизация тоже не несет светлых перспектив. А открытие границ для транснациональных корпораций, очевидно, означает грабеж и вывоз капиталов. Инвестиции, которыми соблазняют авторы реформ, вряд ли прольются на Белоруссию золотым дождем. Вся белорусская промышленность нуждается в глубокой модернизации, то есть в колоссальных финансовых вливаниях. Посткоронавирусная Европа не располагает для этого свободными средствами. После выступления Макрона, заявившего о нежелательности второго «украинского сценария», довольно очевидно, что Европа «старшим товарищем» для Беларуси не станет. А вот разрыв торговых связей с Россией, если таковой состоится, обвалит белорусскую экономику за первые же полгода.

№8

АРХИТЕКТУРА

27 августа 2020

«В древнеримском городе должны были быть стадион, театр, городские бани, библиотека — так же и в Москве» Прошлое, настоящее и будущее московского градостроительства Алексей ФИЛИППОВ О том, как последние 100 лет менялась градостроительная концепция Москвы, рассказывает Николай ВАСИЛЬЕВ, историк архитектуры, координатор проекта «МосКонструкт», член Icosmos (Международного совета по вопросам памятников и достопримечательных мест).

— Какой видели Москву создатели первых советских Генеральных планов развития города? — В щусевском плане «Новая Москва», составлявшемся с 1918-го по 1923-й, была очень мощная историко-культурная составляющая. А идею зеленых клиньев, парков, которые тянутся от окраин к центру, частично удалось реализовать в следующих планах — 1935-го, 1951-го, 1975 гг. Еще там была заложена идея создать некую полицентричность в Москве, о которой до сих пор говорят, но Москва все равно оказывается слишком моноцентричным городом. Щусев предлагал сохранять фасады зданий и парадную застройку, создавая дублеры внутри кварталов — вместо

ФОТО: WWW.DESIGN-MATE.RU

— Когда Москва стала столицей, оказалось, что она к этому совершенно не приспособлена. Первая волна большевистских начальников жила где попало. Кто-то отхватил себе особняк, кто-то поселился в гостинице, превращенной в Дом Советов, а в бывшем доходном доме в Романовом переулке были квартиры, где жили люди уровня Буденного и Хрущева, и одновременно коммуналки. Жилье для Совнаркома, Дом на набережной, возник фактически в формате кооператива. Строили его долго, проектировали еще дольше. Кто-то не дождался, и нарком Литвинов, например, прекрасно жил в кооперативном доме, который до сих пор стоит у Красных ворот. Новая Москва в значительной степени возникала частным образом. Ну или квазичастным. Это проявлялось в том, что одно ведомство строило свое здание там, другое сям, и никто ни с кем это не согласовывал. Одно суперминистерство, ОГПУ-НКВД, разместилось на Лубянке, поближе к Кремлю. А рядом с четырьмя вокзалами и пятью железными дорогами поселилось другое, Наркомат путей сообщения (НКПС). Между ними построилось большинство других. И никто в Кремле не решал, что через дорогу от НКПС будет строиться Наркомзем. Ведомства конкурировали между собой. Одно запроектировало завод, а на этом месте уже другой наркомат строит свой.

ФОТО: МАРИНА ЛЫСЦЕВА/ТАСС

— Как возникала новая, советская архитектурная Москва?

того, чтобы расширять улицы. Что-то все равно пришлось бы сносить, но это было максимально гуманно. Если вы выйдете на Тверскую улицу к «Националю», то прямо от него можно до Белорусского вокзала идти дворами или переулками. А это был бы дублер. То есть Тверская оставалась бы по ширине 19 метров, какой она была до 1938 года. Еще Щусев предлагал возвести новый административный и деловой центр на Ходынском поле. Но этого не случилось, и оно до сих пор застраивается, в основном чем попало. В 1926-м появился новый план, на порядок хуже проработанный. Его создателем был Сергей Сергеевич Шестаков, губернский инженер, который взял кое-какие идеи Щусева. Но в целом там шла речь о развитии агломерации и концентрации всего в центре. Шестаков предлагал в Китай-городе, на

Никольской, сносить все дома по фасаду, чтобы расширить улицы. 1926-й — это первая волна больших послереволюционных сносов. После реставрации сносятся Красные ворота, сносится много церквей. Следующая волна будет в тридцатые годы. В 1932-м проводится конкурс, и Семенов и Чернышев делают свой генплан, который мы знаем как так называемый Сталинский план реконструкции Москвы. Там появляется совершенно эстетическая идея большой ширины проспектов, чтобы видеть фасады новых зданий, укрупняются все кварталы. Щусев пытался разбить город маленькими улицами, чтобы все кварталы были пешеходного масштаба, 100–200 метров, не больше. А тут получаются кварталы в 10–12–15 гектаров. Образец — правая сторона улицы Горького. Стоят огромные дома с арками, они ведут в переулки. Иначе в переулки не попадешь, и фасады домов длиннее, чем исторические кварталы.

— Какова была концепция города? — Она основана на переработке классической европейской архитектуры, барочного градостроительства. Это город больших процессий. Папа Сикст V в конце XVI века планирует Рим — от городских ворот процессии паломников идут между семью основными святынями христианского Рима. Здесь похожая система, остаются связи всех вокзалов, пробиваются новые проспекты. Получается многогранник — от каждого вокзала к следующему есть кольцо больших проспектов. Появляется второе, новое

бульварное кольцо из плана 1923 года, в 1935-м оно, скорее, стало магистралью. Стилистически все это поворачивается к ар-деко, а потом к неоклассике, к архитектуре, которая напрямую опирается на ампир, первоклассную русскую архитектуру XIX века.

— То, что происходило в нашей архитектуре во второй половине тридцатых годов, находится в русле мировых процессов? — Очень долго считалось, что это было не так. Что у нас был очень хороший ранний модернизм, который мы знаем под названием конструктивизма, а потом его злые начальники испортили. И на иной лад к нему вернулись только при Хрущеве. На самом деле все было гораздо интереснее. Я не говорю про страны, которые мы справедливо считаем тоталитарными, Германию и Италию. Но и во Франции в эти годы строится Трокадеро, ансамбль площади напротив Эйфелевой башни. В 30–40-е годы в США строится центр Вашингтона, где расположены большие министерства. Строится Пентагон. Все это выдержано в стилистике сталинской Москвы. Самое большое неоклассическое здание ХХ века англичане строят в Индии, в Дели. Архитектор Эдвин Лаченс построил грандиозный комплекс: на две тысячи комнат, с сотнями колонн, грандиозного масштаба — то, над чем смеялись критики советской архитектуры. На ВДНХ есть эстонский, киргизский и иные орнаменты, а Лаченс брал индийские орнаменты условно X века и лепил их на свою неоклассику.

АРХИТЕКТУРА

№8

27 августа 2020

Улица Песчаная. 1959

— Это очень политизированное восприятие в духе перестроечной риторики. В то время возникали крупные, значительные постройки. С одной стороны, появляется идея парадного ансамбля, больших проспектов. Это касается и послевоенных вещей, но задумались над ними еще до войны. Они рассчитываются на воображаемого путешественника, словно бы парящего в воздухе. Как в Древнем Риме: императоры могли заказывать бронзовые надписи на постройки, которые были видны только за километр и с горы. Был поворот, иногда слишком нарочитый, от функциональных вещей в сторону вечных ценностей — пропорций, анализа ордерной системы. Ширина улицы 26 метров, значит, мы фасады делаем 13-метровые. И не ради транспортного потока, а потому, что важна дистанция просмотра, так она лишена искажений.

ФОТО: МИХАИЛ ТРАХМАН/РИА НОВОСТИ

—Значит, термин «тоталитарная архитектура» применительно к советской архитектуре 1930-х условен?

И. Фомин. Проект здания Наркомата тяжелой промышленности. 1934

— Это ведь почти то же самое, о чем говорил знатный урбанист Ревзин, то, что делает в Москве архитектурное бюро «Стрелка». Та же концепция вечного городского праздника и города, как сцены... — В общем, да. Посовещались — и решили строить, без профессиональной и народной дискуссии, все решается сверху вниз. И это праздный город. Просто советская праздность иначе выглядит, чем наша, буржуазная. В 1933-м организуются проектные мастерские, которые потом станут АПУ и Моспроектом. Две дюжины мастерских отдали крупным мастерам Жолтовскому, Мельникову, Щусеву — они отдельные объекты делали. А магистральные мастерские проектировали проспекты, в кварталы они уже не лезли. В результате за парадными фасадами прятались бараки. Возникает идея соцгорода. Это не конструктивистская машина для жилья, а, скорее, компактный кусок слободской структуры XVI века, где жило какое-то профессиональное меньшинство, вроде бондарей. А в тридцатые годы там строится авиационный завод, вокруг него возникает замкнутый мирок с парадными фасадами и бараками. Свой дом культуры, свой райком, свой стадион... В древнеримском городе должны были быть стадион, театр, городские бани, библиотека — так же и у нас. В послевоенное время соцгород превратится в микрорайон. Здесь все в пешей доступности, потому что общественный транспорт развит плохо, а частного нет. В Москве много таких центров, классический пример — Автозаводский район. Когда градостроителям хватало средств, образовывалась очень интересная городская ткань. Классический пример — московские Песчаные улицы, от метро «Сокол» до «Октябрьского Поля», Новопесчаной и Куусинена. Там я показываю студентам эволюцию жилья от кирпичного к крупнопанельному. И градостроительно это тоже очень большое достижение, на Западе к нему придут к началу восьмидесятых. На Песчаных появляется органичная городская среда с человеческим масштабом. Там гуманная плотность — четыреста-пятьсот семей на гектар. Сегодняшние застройщики скажут: «Да вы что, это невыгодно!» Сейчас строят в пять раз больше. Там осуществлена идея иерархии пространств. Подъезды в домах, как правило, сквозные. Ты можешь выйти на улицу

га остается в две полосы, и расширять ее некуда. Для городского общественного транспорта нужно очень много места. Это место нужно заранее резервировать, имея перспективу планирования лет на двадцать. Городской транспорт некуда девать, если это не маршрутки или космически дорогое метро. Но метро — межрайонный, не близкий транспорт. В пределах муниципальных районов транспорт деградирует. Будут внедряться разные тактические решения, вроде управления светофорами, когда видеокамера переключает их на другую фазу, и самокатов для пешеходов. Но нагрузка на инфраструктуру будет только увеличиваться. В домах по реновации площадь квартир вырастает не сильно — значит, вырастет количество людей. Наверняка появится более четкое социальное зонирование. Сейчас его мало, хотя условное Кунцево дороже условного Выхино. Но не в 10 раз, а потом будет так. Это касается и новых территорий, Некрасовки и других выселок, где построят самое дешевое жилье.

— А ближайшее Подмосковье будет сожрано Москвой... — И это большая проблема, потому что там гораздо меньшая плотность дорожной сети. Гораздо сложнее земельные отношения, полно смешанной собственности, в том числе дач и кооперативов, садовых товариществ, а рядом федеральные земли и земли крупных компаний. Это чересполосица, которая очень много лет не имела перспективного плана развития. и отправиться по своим делам, а можешь выйти во двор. Он окружен домами в пять, семь, девять, максимум десять этажей, это предел. Цепь подъездов у тебя перед глазами. Ты все видишь, старики здесь знают стариков, старшеклассники — старшеклассников. Это психологически и визуально замкнутый мир. А из него ты, наконец, можешь выйти в парадный двор. Он с фонтаном будет обязательно, с кованой чугунной решеткой, с гипсовой оградой с балясинами. Это следующая ступень приватно-общественного пространства. Затем следует общественное пространство, проспект. Таким образом, есть несколько этапов, когда ты адаптируешься от защищенности своего маленького мирка, своего жилья, к большому миру. Эта градостроительная идея очень важна. Сейчас ее иногда пытаются воспроизводить, но не всегда получается: и инсоляция по нормам хуже, и плотность должна быть гораздо больше с коммерческой точки зрения.

— Иными словами, хрущевско-брежневская застройка — явная деградация с той точки зрения, как в нее вписан человек. — Да, во многом это упрощение. Когда ты выходишь из своего подъезда в чистое поле, а вокруг натыканы такие же дома, то это ничья земля. Ни визуальной, ни психологической защищенности здесь не будет, это не двор. А еще это социально хуже. Ничья земля всегда будет заставлена машинами, замусорена, затоптана.

— В США такой квартал, построенный как образцовый, для бедных семей, в конце концов взорвали, потому что он стал рассадником преступности. — В Прюитт-Айгоу дело было, в 1971-м. Послевоенные архитекторы пытались осчастливить человечество, построить чуть ли не километровый дом. Такие проекты есть везде, и архитектура порой была интересная. Проблема состояла в отсутствии социального контроля, а это бабушки на лавочках и жители пер-

вого этажа. В поздних советских районах эту проблему пытались решить. Получалось не очень хорошо, так как стройкомплексу удобнее думать в миллионах квадратных метров. В серии П-46, панель-двенадцатиэтажка, в восьмидесятые годы придумали угловые секции, замыкающие двор...

— Ужасные дворы, как в тюрьме. — Двенадцать этажей, казалось бы, всего в два раза больше, чем шесть. Но ведь есть ветровая нагрузка, да и с двенадцатого этажа не докричишься ребенка. Они пытались воспроизвести эту схему, но та уже не работала. А с реновацией мы получаем не 12, а 24 этажа. Такие цифры гипнотизируют: столько людей получит жилье! Оборотная сторона этого — монотонность, однообразие, слишком большой масштаб, неучет климатических и ландшафтных особенностей.

— Какой мы увидим Москву лет через двадцать — двадцать пять и какой она могла бы быть при разумной градостроительной политике? — Мы быстрыми темпами повторяем архитектуру других больших, быстро растущих капиталистических городов — неважно, Сеула или Мумбаи. С плотностью, увы, сейчас ничего не сделаешь, в выбранных под застройку местах она наверняка будет повышаться. Сейчас много проектов разной степени гуманности по уплотнению промзон и мест малоэтажной застройки. Это длинный тренд, для того, чтобы его развернуть, нужны радикальные политико-экономические перестановки. Если при этом не будут разработаны работающие градостроительные регламенты, связанные с визуальными связями исторических объектов, с судьбой охраняемых природных территорий, то мы можем прийти к тому, что парк площадью 50 на 50 метров у нас будет достижением, потому что все остальное застроят. Крайне важен вопрос транспорта. Возникает очень много уплотнений, а доро-

— Но уже застраивается огромными домами. — Это началось еще лет 15 назад. Выкупается колхоз, чудесным образом, с коррупцией и судами, муниципальное образование становится городским округом — и строить можно везде. У очень многих районов Московской области, граничащих с МКАД, нет связи с близлежащими московскими районами, и это во многом определяет качество жилья. Разумные люди предпочитают советскую вторичку новостройкам за МКАД, потому что там нет инфраструктуры, делать нечего и никуда не доберешься. Новое жилье дорожает, потому что оно новое, но предпочтения людей изменятся. Один человек может доехать на машине до электрички, если она есть, но что делать семье, когда детям надо идти в школу, которой нет? Сельские поселения Московской области не имеют расчетных инфраструктурных показателей, поликлиник и детских садов. Но здесь работает бесконечный маховик инерции стройкомплекса. Эту проблему можно решить так, как решали проблему Большого Парижа в конце 60-х — 70-е годы. Когда не причисляли к нему все, что возможно, а, наоборот, все разделили и сделали округадепартаменты в самом Париже. Условные Раменки объединились бы с Одинцово. Но у нас даже разговоров таких не идет, потому что это вопрос политический. Проблема в том, что нет общего видения, оно сегодня во многом потеряно. Нужно новое административное деление с большими полномочиями префектур. Взять их у мэра и его министерств, департаментов того и сего и отдать шести — восьми крупным округам. Между ними будет конкуренция, и система, пусть на один шаг, приблизится к реальности. Париж к этому пришел, получив громадные пробки и транспортные бунты.

№8

СТИЛЬ

27 августа 2020

«Советскую красавицу определяли голова и ноги» Почему советская мода отвергала разряженность, цензурировала телесность и что пришло ей на смену

— Действительно ли в СССР, особенно в послереволюционном и сталинском, было свое представление о красоте? — Существуют разные типы внешности, но культурно значимыми в каждую эпоху становятся лишь некоторые. Культура словно вставляет нам в глаза определенный набор линз, и зрение поколения настроено так, что некоторые параметры моды и внешности выходят на первый план, а другие отметаются. В советскую эпоху долгое время считались неважными такие факторы, как телесность, эротика, страх, ряд гигиенических практик, эмоции — в основном то, что связано с повседневной жизнью. Приоритетными были работа, война, властные отношения, то есть все, что касалось идеологии. Это создавало тот фильтр видения, который регулировал, к примеру, какой актерский типаж выбирается на главную роль в фильме и какие качества в нем подчеркиваются, какой женский тип «в тренде», какая одежда считается модной.

— Как развивалась советская мода и менялось советское представление об идеальной социально приемлемой внешности? — В двадцатые годы прошлого века, после революции, несмотря на разруху и тот факт, что многие традиционные культурные механизмы уже перестава-

Международная выставка «Мода — народу! От конструктивизма к дизайну». Москва, 2017

ФОТО: WWW.WIKIPEDIA.ORG

Мода СССР развивалась во многом отдельно от мировой, а советский тип красоты отличался от принятого на Западе. Общение москвичей с манекенщицами Диора на фотографиях 1959 года похоже на встречу двух инопланетных цивилизаций. Разные лица, другие фигуры и пластика — видно, что советская власть изменила не только души, но и тела. О советской моде и красоте мы поговорили с историком культуры и моды, доктором наук Ольгой ВАЙНШТЕЙН, ведущим научным сотрудником РГГУ, основательницей журнала «Теория моды: одежда, тело, культура».

ФОТО: ЕВГЕНИЯ НОВОЖЕНИНА/РИА НОВОСТИ

Алексей ФИЛИППОВ

ли функционировать, деятельность наших художников-авангардистов Александра Родченко, Варвары Степановой, Любови Поповой, Александры Экстер стала одним из высших достижений отечественной культуры. Степанова, Попова и Экстер увлекались созданием одежды, работали с текстилем. При том сама мода полностью отрицалась. Степанова и Экстер заявляли, что это чисто буржуазный институт, не нужный социалистической культуре, меняющийся по прихоти коммерсантов. Они считали, что одежда должна быть простой, функциональной, минималистичной. Степанова придумала концепцию «прозоде-

жды», функциональной одежды для работы. Была еще интересная идея одеждытрансформера, которую пропагандировали Александра Экстер и проект нормаль-одежды Владимира Татлина. Такая одежда должна была быть удобной, сделанной из крепких материалов, и ее можно было изменять, добавляя и убавляя разные элементы. Пытаясь воплотить свои идеи, Степанова и Попова пошли работать на ситценабивную фабрику, где создавали рисунки для тканей в геометрическом стиле. На Западе в это же время аналогичные вещи делали работавшая во Франции художница-абстракционистка Соня Делоне и художники круга Баухаус. Когда в 1925 году работы Степановой и Поповой попали на международную выставку декоративных искусств в Париже, выяснилось, что они полностью выразили дух времени. Но на родине их авангардные рисунки для текстиля с большим трудом принимались худсоветами — на ситценабивной фабрике говорили, что рабочие и крестьяне этого не будут носить, что им нуж-

ны ткани в цветочек. А в начале тридцатых годов конструктивизм и минимализм и вовсе задвигаются на периферию, в том числе и в моде. В то время существовали две категории модных журналов. Одни были с огромной аудиторией: «Работница» (в двадцатые годы выходила тиражом 425 тысяч), «Крестьянка», «Делегатка», где в иллюстрациях доминировал рабоче-крестьянский тип внешности. Для него были характерны широкое лицо с крупными чертами, отсутствие косметики, некоторая неухоженность: широкие растрепанные брови, растрескавшиеся губы, взлохмаченные или короткие, небрежно занесенные за уши волосы. Коренастая фигура, короткая шея, широкие плечи. И рабочая одежда, не привлекающая внимания. Существовал и другой, «артистический» женский тип, который тоже присутствовал в модных иллюстрациях и в фильмах — на него были ориентированы такие журналы, как «Искусство кино», «Домашняя портниха», «Искусство одеваться». Они пропаганди-

ровали более широкие идеалы, не исключая и альтернативные тенденции «буржуазной» моды. Редакции лавировали, чтобы выживать в контексте советской культуры, но все же выводили на авансцену другой, скорее, «буржуазный» типаж — утонченной, немного манерной женщины. Вытянутое, утомленное лицо, большие глаза, узенькая фигура, косметика, выщипанные брови, аккуратная стрижка или гладко зачесанные назад волосы. Этот тип не очень соответствовал советской культуре, однако если вспомнить таких знаменитых актрис советского кино, как Любовь Орлова или Марина Ладынина, мы не сможем однозначно сказать, представляют ли они рабочекрестьянский или артистический типаж. Их персонажи вроде бы женщины из народа, но они достаточно аккуратно, порой интересно и продуманно одеты. В 1920-е годы в женских журналах часто печатались поучения — по поводу гигиены, манер, как себя вести. А в середине тридцатых это уже пройденный этап, в это время уже учат, как наносить космети-

СТИЛЬ ку, правильно выбрать шляпку, приколоть брошку. В 1930-е годы происходило оформление стиля социалистического реализма — развивался и его визуально-телесный канон. Этому немало способствовала советская живопись. Вспомним картины А. Дейнеки «Бегунья», «Эстафета», скульптуру И. Шадра «Девушка с веслом». Это канонические тела соцреализма: спортивные и трудовые, мощные и мускулистые. Если мы посмотрим, какие типажи доминируют в советских фильмах 30-х годов, как одеты герои, то сплошь и рядом одежда бывает не выделена, незаметна. А если она и бросается в глаза, то нередко обладатель модных нарядов — отрицательный персонаж. Так, в «Веселых ребятах» чересчур разряжены Елена и ее мамаша. А положительная героиня Анюта, которую играет Любовь Орлова, появляется нарядно одетой только к счастливому финалу, когда из Золушки она превращается в социалистическую «принцессу». Если говорить о мужчинах, то в кино 1930-х годов более элегантные костюмы порой служат приметой шпиона. В фильме «Ошибка инженера Кочина» шпион, в отличие от других мужчин, носит пиджак в полоску. В советском кино на обычных героях неприметные штаны и рубашки, косоворотки, часто гимнастерки или военные френчи. Считалось, что положительный персонаж не должен визуально выделяться. В этот же период возникает особый тип советской женщины — героини модных журналов. Эта женщина элегантна и в то же время проста. Она часто изображается в деловом костюме или в скромном платье. В двадцатые годы этот канон не проговаривался, но в тридцатые уже складываются определенные клише изображения советского человека. В сороковые и пятидесятые эти клише превращаются в довольно жесткие правила, диктующие, как надо одеваться и выглядеть.

— Каковы же эти правила? — Очень часто повторяющееся правило советских журналов мод: надо одеваться просто. Просто — то есть удобно, сдержанно, практично, строго, не нужны финтифлюшки и оборочки. Первое правило подкреплялось вторым — надо одеваться скромно, не привлекать к себе внимания, не допускать слишком открытых и эротичных нарядов. Эти требования применялись и к одежде, и, что интересно, к прическе, где объектом критики служили распущенные волосы. Подобная идеология красоты — простота и скромность — отличала социалистическую моду от буржуазной. И третья категория, которая часто фигурировала в модных журналах советского периода, — чувство меры. Это была

№8

своего рода замена хорошему вкусу, некая «совесть модника», которая не позволяла ему «зарваться». Если есть чувство меры, будут и простота, и скромность. Те, кто не обладал этими качествами, сразу попадали в разряд неблагонадежных граждан. Характерно, что стиляг критиковали именно за это. Антиподом «чувства меры» выступала «разряженность», ее сгущенный образ представляла вечная героиня советских фельетонов — спекулянтка. Это женщина, которая днем появляется в вечернем гриме, с золотыми украшениями, ярко и богато одетая, предпочитающая мех и натуральную кожу, брендовые и псевдобрендовые вещи. Советская мода постоянно развивалась в условиях дефицита. Историки моды не без оснований считают, что всплески разряженности возникают у необеспеченных групп населения именно в периоды дефицита. Сейчас я дописываю гла-

вращалось в выставку не связанных между собой вещей, на первый план выступала стоимость предметов туалета. Сейчас этот стиль почти сошел на нет даже в гламурной тусовке.

— Можно ли говорить об эротической составляющей советской моды? — Советской культуре изначально было свойственно недостаточное внимание к гендерной составляющей моды. И здесь надо сказать об одном знаковом предмете одежды, который всегда был в гардеробе советской женщины, — о черной юбке. Считалось, что простая черная юбка всегда «выручает», поскольку с ее помощью легко решаются проблемы ансамбля. Еще было важно, что черная юбка, как тогда говорили, «скрадывает бедра», худит любую фигуру. Она обладала заветными качествами простоты и скромности, и не случайно советская школьная форма для девочек — темные платья с фар-

Портнихи давали счастливую возможность женщине не только обзавестись нарядами по фигуре, но и выразить индивидуальный вкус, поскольку они имели доступ к западным модным журналам, предлагали свои дизайнерские решения и имели хорошие ткани. Благодаря им советские женщины были достаточно интересно одеты. Так что, как видим, реальная жизнь была богаче и разнообразнее официального канона советской моды ву в свою книгу «Денди» для ее английского издания — издательство попросило выяснить, есть ли в сегодняшней культуре тенденции, напоминающие дендизм. И я с удивлением обнаружила последователей дендизма в Конго. Это cубкультура «les sapeurs». Местные молодые люди, африканские модники, на последние средства одеваются в роскошные дорогие вещи, утрируя традиции парижского шика. Одежда бедняков нередко выражает их социальные ожидания — не реальную ситуацию, а мечту. Не случайно дети рабочих, как правило, бывают одеты более претенциозно и дорого, чем их сверстники из обеспеченных семей. Феномен разряженности в позднесоветскую и постсоветскую эпоху дал жизнь стилю «новых русских» с их пресловутыми красными пиджаками. А российские «купчихи» девяностых щеголяли в кожаных плащах и темных очках, с которых порой забывали снять наклейки, часах «Ролекс» и туфлях «Габор» на высоком каблуке. В результате женское тело пре-

туком — тоже была выдержана в этой стилистике. Черная юбка представляла собой идеальный наряд по канонам советской моды, программно противостоявший своему идеологическому антиподу, разряженности. Она может служить наглядной иллюстрацией к известной реплике эпохи перестройки: «В СССР секса нет». Если посмотреть на бесконечные иллюстрации в модных советских журналах, где изображен ансамбль из черной юбки и какого-нибудь нарядного верха, то получается, что она разделяет силуэт пополам и направляет взгляд на верхнюю часть фигуры, а сама составляет своего рода слепое пятно. Это симптом неполного присутствия женского тела в советской культуре, классика вытеснения. Телесность в советской культуре так или иначе цензурировалась. Давным-давно у меня было интервью с дизайнером Натальей Орской, которая много лет проработала в легендарном советском Доме моделей на Кузнецком Мосту. Я ее спросила: «А что определяло со-

ветскую красавицу?» Ее ответ был феноменальным: «Голова и ноги». То есть получалось, что собственно тело было неважно... И впрямь, что обычно предпринимала советская женщина, которой позарез нужно было хорошо выглядеть? Она шла в парикмахерскую делать прическу.

— Но тема похудения, тем не менее, тоже была важна... — Советская мода всегда вынужденно имела дело с проблемой пресловутых славянских форм. У нас существовали особые разделы в журналах мод для полных, были и специализированные магазины одежды — «Пышка», «Богатырь». То, что там продавалось, было совершенно ужасно, и полные дамы спасались, главным образом, благодаря портнихам. Портнихи давали счастливую возможность женщине не только обзавестись нарядами по фигуре, но и выразить индивидуальный вкус, поскольку они имели доступ к западным модным журналам, предлагали свои дизайнерские решения и имели хорошие ткани. К тому же за свою работу парадоксальным образом они брали немного. Благодаря им советские женщины были достаточно интересно одеты. Так что, как видим, реальная жизнь была богаче и разнообразнее официального канона советской моды. В этом каноне полное тело виделось проблемой. Не случайно в советских модных журналах полных моделей часто изображали с опущенным взглядом. Полнота считалась буржуазным пороком — это не сильное, здоровое тело соцреализма, 52-й и 54-й размеры были чем-то неприличным. Поэтому все модные советы были направлены на то, чтобы зрительно удлинить пропорции, замаскировать талию, не привлекать к себе излишнего внимания яркостью цвета, отделкой, крупными орнаментами. В идеале полное тело должно было стать невидимым. Оно было любимой мишенью критики в модных журналах последних советских десятилетий. Из поля зрения советской моды также полностью выпадали пожилые люди. Вспомним, как одевались советские бабушки — темные платья, платочки, разношенные полуботиночки. Во многом это объяснялось оптимистической философией соцреализма: у нас общество молодых, о смерти мы не говорим. Старички старались быть незаметными и донашивали свою прежнюю одежду. Заметим, что сейчас происходит триумфальное возвращение в моду и полных, и пожилых, и инвалидов — тех самых «неформатных» тел, в свое время вытесненных из советского канона.

— А что в нашей моде происходит сейчас?

27 августа 2020

— Когда поднялся железный занавес и началась перестройка, к нам хлынула волна ширпотреба. Такие модельеры, как Слава Зайцев, пытались приспособиться к новой эпохе. Они хотели создать собственный язык моды, но поиски этого языка часто шли по ложному пути. Наши модельеры делали ставку не на новации в сфере дизайна, а на советскую и российскую идентичность. В ход шли символы России, матрешки, платки, элементы русского народного костюма или советская эмблематика. Для сравнения — в это же время на арену западной моды выходят японцы. Они создают свои имена не на пропаганде национального японского костюма, кимоно или поясов оби. Йоджи Ямамото и Иссэй Мияке предлагают свой уникальный авангардный крой и фактически открывают новую страницу в мировой моде. А что делают наши? Без конца обыгрывают национальные мотивы. У Юдашкина самая громкая коллекция — «Яйца Фаберже», Зайцев в годы перестройки выпускает коллекцию «1000-летие Крещения Руси»... Однако, в этот же период блестяще работает выдающаяся дизайнер по меху Ирина Крутикова, которая делала уникальные вещи — взять хотя бы ее коллекцию шуб «Птицы»... Сейчас можно назвать ряд интересных российских дизайнеров, которые уже могут похвастаться сложившейся профессиональной репутацией в международной моде. Это Гоша Рубчинский, который в своих коллекциях поэтизирует постсоветский образ брутального парня с московских окраин, одевающегося как будто с вещевых рынков девяностых годов. Оригинальность творчества Рубчинского для меня, прямо скажем, открытый вопрос, но вот Демна Гвасалия, который сейчас работает в доме Balenciaga, и стилист Лотта Волкова явно конкурентоспособны на мировом рынке моды. Но в России есть и пока что малоизвестные дизайнеры одежды, которые демонстрируют и оригинальные концепции, и тонкость замысла, и техническое мастерство. Например, у Веры Петряевой, создательницы марки «Polyhedron», очень узнаваемый, интересный крой. В ранних работах она акцентирует рукава, придавая им немыслимую, фантазийную форму. Она нередко делает ставку на исторический костюм и дает его современные вариации, обыгрывая знаковые детали, допустим, ренессансных одеяний — прорези и акцентированные рукава. Ее последняя коллекция «Un petit bestiaire de nuit» выдержана в стиле неоромантики. Если бы этот ее показ происходил в Париже, то ее работы, безусловно, шли бы на уровне «от кутюр».

№8

КУЛЬТУРА С КУЛАКАМИ

27 августа 2020

Элита не может «ждать»

ЕЛО было в далеком 2007 году. В Москве должен был состояться чемпионат мира по хоккею, одним из мест его проведения стал Ледовый дворец на Ходынке. Креативные московские чиновники тут же придумали, как на этом заработать. Возникла идея расширения дорог, ведущих от метро «Сокол» до Ходынского поля, для «беспрепятственного проезда автобусов с болельщиками». А заодно сразу несколько строительных мегапроектов в районе — раз уж и так будут вырубать деревья и перекладывать асфальт. Например, появилась информация, что жена мэра Лужкова и глава компании «Интеко» Елена Батурина намеревается построить высотный дом прямо на территории мемориального парка-кладбища героев Первой мировой войны. Так как я жил на «Соколе», то, естественно, оказался в первых рядах борцов со «строительной чумой». Но как защититься от Лужкова и Ко, смотревших на москвичей, как феодалы на своих крепостных? Единственный из тогдашних политиков, кто озвучивал идеи взаимодействия граждан и власти, создания в России «гражданского общества», был влиятельный замглавы Администрации президента Владислав Сурков, творец нынешней российской политической системы, отвечавший за всю внутреннюю политику в стране. Я отправил ему обычной почтой письмо с описанием ситуации и неким планом того, как можно выстроить отношения властей и москвичей и вообще — растить на Руси сознательных, ответственных граждан. К моему удивлению, Сурков перезвонил и предложил обсудить мои предложения. Здесь мы подходим к сути моей довольно длинной истории. Встретился со мной в итоге не Сурков, а его зам. За время нашей беседы зам сообщил мне следующее: — Он учился за границей и хорошо знает все современные теории о правильном устройстве общества. Ах, вы не знаете таких теорий? Что ж, печально!

Главный редактор: Петр Власов Учредитель: Общество с ограниченной ответственностью «Редакция газеты «Культура» Свидетельство о регистрации средства массовой информации: ПИ № ФС77-76895 от 24.09.2019 г.

Заместитель главного редактора: Ольга Сичкарь Ответственный секретарь: Александр Курганов Дизайнер: Наталья Вайнштейн

Адрес редакции: 123290, Москва, Шелепихинская наб., д. 8А, эт. 2, пом. 3 Телефоны для справок: +7 (495) 662–7222; e-mail: info@portal-kultura.ru Печать и распространение: +7 (495) 662–7222 Газета распространяется в России (включая Республику Крым и Севастополь), Беларуси Общий тираж 20 060

Тема номера: ФОТО: ВИТАЛИЙ БЕЛОУСОВ/РИА НОВОСТИ

ного дефицитом советского человека, оказавшегося вдруг в западном супермаркете. Итак, на что же, согласно СМИ, тратит г-н Рыболовлев деньги, полученные в России? Вот далеко не полный список сделанных им за последнее время громких покупок. — Футбольный клуб «Монако» — 100 млн долларов. — Дом на Гавайях — 30 млн долларов. — Пентхаус в Монако — 300 млн долларов. — Квартира в Нью-Йорке — 88 млн долларов. — Особняк Трампа во Флориде — 95 млн долларов. — Остров в Греции — 100 млн долларов. — Предметы искусства — 2,2 млрд долларов (хранятся за рубежом). Специально не буду никак это оценивать. Пусть каждый читатель сам подберет г-ну Рыболовлеву собственный эпитет. А перед тем представит, сколько всего полезного можно было бы устроить в России на эти деньги. У большинства россиян, которые волею судеб получили власть и миллиарды, нет и тени мысли о том, что отвечают они на самом деле не только за огороженный пятиметровым забором участок на Рублевке, не за свои банковские счета и особняки, а за положение дел во всей стране, за бабу Нюру из уездного городка, которая сводит концы с концами на пятнадцать тысяч в месяц. Нет, это не их проблема. Они «ждут». Пока баба Нюра закатает рукава и пойдет, сделает страну всем на загляденье. Что ж, с хамоном и хорошим вином и 50 лет не срок. Да только есть одна заковырка. По моим ощущениям, в стране зреет серьезный конфликт, порожденный подобным отношением «избранных» ко всем остальным. Не досидят они за своим забором до 2057 года, обещанного замом Суркова. Нет, не станем, конечно, поминать год 1917-й, история не повторяется. Да и конфликт связан в целом не с переделом собственности, а с обычной человеческой логикой. Она же такова. «Ждать» — человеческим языком означает «не отвечать за что-то», «бросить» или, еще понятнее, «отказаться». Вывод? Если ты элита страны, но от этой страны отказался — тогда, наверное, пришло время побыть элитой гденибудь в другом месте. Элита по определению не может «ждать». Элита — это про ответственность и про действие. Элита — про заботу и даже про любовь. Про знание и понимание собственного народа. Другой элиты России просто не пережить.

Современная российская литература. Кто они, наследники Пушкина, Толстого и Булгакова? ФОТО: ЮРИЙ АБРАМОЧКИН/РИА НОВОСТИ

Петр ВЛАСОВ, главный редактор газеты «Культура», писатель

— Он живет в закрытом коттеджном поселке под Москвой по соседству с несколькими олигархами и может между делом попросить их о том о сем. — В поселке жить хорошо и привольно, но едва выезжаешь оттуда, как тут же проникаешься российскими реалиями. — Он часто делает покупки в дорогих бутиках. — Персонал в этих бутиках не всегда уважительно себя ведет по сравнению с заграничными бутиками (русские же!), о чем он напрямую информирует владельцев бутиков. И вот такого примерно на сорок минут. В самом конце, пораженный подобными откровениями и ослепленный блеском огромных швейцарских часов, я робко спросил: — А как же план... по развитию гражданского общества... Чтобы у нас люди не водку пили, а строили нормальную жизнь? — План? Да не надо никакого плана. Не нужно ничего с людьми делать. Все само собой образуется лет через пятьдесят. Народится новое поколение. До свидания! С тех самых пор, проезжая мимо пятиметровых заборов на Рублевке, я понимаю: за ними отсиживается, с дорогим вином и хамоном, наша элита, у которой есть только одинединственный план — ждать, когда «все само собой образуется». Сам собой появится новый русский человек — образованный, культурный, патриот своей страны. Прорастет из той грязи и хаоса, в которые, по моим ощущениям, мы, напротив, все глубже погружаемся. Отстроит прекрасную и справедливую страну. Да, увы, хотя прошло уже 13 лет из обещанных пятидесяти, никакого нового плана не появилось. Наша элита функционирует в прежнем «феодальном» режиме — живет за высокими стенами, в «элитных поселках», в своем устроенном, комфортном мирке, и совершает оттуда регулярные вылазки наружу, к нам, дабы разжиться ресурсами на необходимый уровень жизни. Провести «реновацию жилья», продать танкер-другой нефти, «оптимизировать» бюджетные деньги, придумать очередной налог для населения. Значительная часть этой так называемой элиты вообще нечасто появляется в России, насосом выкачивая отсюда деньги и живя на широкую ногу в Лондоне или Ницце. Лучшей иллюстрацией работы подобного «насоса» станут, бесспорно, подвиги бывшего владельца компании «Уралкалий» Дмитрия Рыболовлева, чье поведение напоминает реакцию измучен-

Читайте в следующем номере

Министр культуры СССР Е. Фурцева. 1970

Советские культурные вожди. Как управляли культурой в СССР

На звенигородской земле идет создание уникального мемориального комплекса под открытым небом — Музея «Рубеж обороны Москвы под Звенигородом»

Отпечатано в ОАО «Московская газетная типография» 123995 г. Москва, ул. 1905 года, дом 7, стр. 1. Заказ № 0771 Подписано в печать: 26.08.2020 г., по графику: 15.00, фактически: 15.00

Подписной индекс на 2020 год в каталоге «Почта России»: ПИ 092 (от 1 до 6 месяцев) Онлайн-подписка на сайте pochta.ru