Россия без нас by Россия без нас

Ж И В Л Ю Б У М Е Ч И Т А Г У Л Я С М О Т Р Л Е Ч Т О С К У У М И Р А

И И Й Й Й И И Й Й

РОССИЯ БЕЗ НАС

ЖИВИ 4 ЛЮБИ 10 УМЕЙ 14 ЧИТАЙ 22 ГУЛЯЙ 28

ВСТВУЙТЕ! ЗДРАВСТВУЙТЕ

СМОТРИ 30 ЛЕЧИ 32 ТОСКУЙ 34 УМИРАЙ 46

Е! ЗДРАВСТВУЙТЕ! ЗДРАВС

ЖИВИ «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…» Встаю. Моя. Выхожу налево и сажусь в автобус. Раньше он был «666», но в 1998 году его номер изменили на более приемлемый.

Я тогда был малой и не совсем понимал почему — только сейчас догоняю. Заходя в подъезд, ты прекрасно понимаешь, зачем пришел. В дом, где каждый второй — барыга, нельзя идти просто так. Тут можно замутиться, позвонив в каждую третью дверь.

Сюда вообще не попадешь просто — только если у тебя есть знакомые. Но я местный. Захожу, достаю в лифте из трусов пакетик, отсчитываю четыре «пантерки» и кладу их на ладонь. Тут уже можно так сделать — охранники не пускают в подъезд копов, да и те вообще не часто сюда наведываются. так

В последние годы мой спальник превратился в самый настоящий

Амстердам со всеми почестями — дудки стало так много, что скоро ее могли начать продавать алкашам

24-часовых магазинах. Но я не по этим темам — четыре я вытащил неспроста. Глотаю одну, запиваю пивом. Сейчас мне будет хорошо. в

Здороваюсь, пожимаю руку,

показываю дерьмо, беру бабки.

Попиздели о том, о сём; подули немного, разошлись. Теперь можно прокатиться на такси со свистом

до центра, съесть еще одну, взять горячего зеленого чая в палатке

Арбату. Сто пудов встречу знакомые лица. и пройти пешком по всему

– Кусок

Своим я делаю дешевле. Намного. Если я знаю тебя больше пары лет — тебе вообще бесплатно. У меня не так много друзей осталось, а в этой теме вообще никому доверять нельзя. Недавно шмонали ребят, которые только-только у меня размутились. Я наблюдал за всем этим из окна квартиры и молился, чтобы копы не пошли ко мне. Уж очень много у меня было дерьма — слишком не хотелось спускать всё это в унитаз.

Я начал заниматься этим еще в девятом классе. Мой сосед по лестничной клетке работал уже с 14 лет, раздавал у метро бумажки. Мне всегда казалось, что сливать дерьмо более премиально. Как-то само все получилось. Плохая компания. Этот абстракт русский и кроссовки известных брендов. В своё время Паша Техник был для Чарльз Мэнсон — наставник и пример для подражания. А в детстве я такой хороший мальчик был, на одни пятерки учился, в первом классе мне сказали, что я золотой фонд начальной школы. Одно только осталось неизменным — друзей у меня как не было, так и нет.

меня как

Наркотраффик в Москве штука — у него свой вкус и цвет. Неповторимый — не как в других городах. Кислотники в Саратове и мефедронщицы из Самары не в курсе таких движений, хотя на раз-два из подручных средств мутят себе зелья. Там и копы другие, и «кавказ» тебя не на бабки кидает, а сразу режет. особенная

Мяса

ЛЮБИ Я всегда вспоминаю детство, когда еду в метро между Сокольниками и Пребрагой. Состав ползет по мосту над Яузой. Люди в вагоне просыпаются и окидывают окрестности ленивым взглядом.

Приезжие щурят

свои глаза от солнечных бликов и с ленивой улыбкой смотрят на несущуюся прямо под нами

автостраду, которая заливается в солнечном золоте.

Я прижимаюсь

к двери и оглядываю пассажиров в отражении стекла.

Почему они все стали взрослыми? Разве когда-нибудь кто-нибудь хотел бы по собственному желанию быть взрослым?

Помню, как мы с дедушкой часто Не совсем по лесу, конечно, а так — по опушке. Вот — шоссе, вот — город, а дальше ёлки, сосны. Школа моя осталась гдето далеко-далеко за спиной. Хороших берёз в апреле не найдёшь. Под ногами ходили по лесу весной.

ещё не высохшая до конца земля и жухлая трава вперемешку с грязной упавшей листвой.

Мы с дедушкой

надрезаем белые стволы и приделываем бутылку, чтобы туда стекал сок.

Мутная жидкость струится из-под коры. Мы снимаем бутылки, и мой дед аккуратно замазывает рану варом, чтобы «дерево не умерло». Я вдыхаю аромат, и сквозь мой нос проносятся десятки запахов леса, которые я стараюсь запомнить и пронести через всю свою жизнь.

Вагон потряхивает, и я слышу недовольные возгласы: «Дрова что ли

везет, где их на машинистов только учат!».

Закрываю глаза и думаю о своём доме. О дворах, где была исхожена каждая дорожка. О мрачных хрущёвках, которые стоят в ряд вдоль улиц. Об огромной липе где-то на остановке. Хочется открыть глаза и оказаться рядом с отцом, который в старой военной фуфайке неспешно надламывает сухие ветки и кидает их в костёр на нашем огороде.

А я бы

сидел рядом, на лавочке, которая старше меня почти в два раза.

бы себе какие-нибудь рассказы

Читал

Паустовского, смотрел на солнце. Но никогда, никогда не понимал того, как же мне здесь хорошо. Поезд уходит под землю. На станции «Преображенская площадь» я выхожу из перехода на другой стороне перекрестка. Моя панельная девятиэтажка вдалеке выглядит совсем по-другому. это я успел повзрослеть?

И когда

– Евгеньев

умей АВДОТЬЯ АЛЕКСАНДРОВА РАССКАЗАЛА «РОССИИ БЕЗ НАС» О ТОМ, ПОЧЕМУ ФИЛЬМ «ХОЛОДНО» — ЭТО НЕ МИФ, ЧЕГО ЕЙ СТОИТ ПРОМО, И ЗАЧЕМ ОНА ВЯЖЕТ СВИТЕРА.

ИДЕЯ Вы спросите, почему свитера, а не майки, которые делать дешевле и легче? Потому что само слово «холодно» предполагает зиму. А зима — это свитера. И вообще Россия — это холодно, самое частоупотребляемое слово

России после «бля». На эскизы свитеров ушел один вечер. Надпись нарисовал в пейнте музыкант Жить Вредно. Вывязанные надписи всегда выглядят, как пиксельные — мы так и сделали. в

В производстве, с которым мне помог Андрей Артемов (Walk Of Shame), всё оказалось намного сложнее. У меня всегда так — кажется, что я сделаю это быстро и легко, а получается долго, дорого и сложно. Как и с моим фильмом — оказалось, что в домашних условиях почти нереально смонтировать полный метр, снятый на

Red, а в 20 лет я думала иначе. Издержки возраста. Многие сейчас уже считают, что «ХОЛОДНО» — это вирус, как фильм «The Tramps», трейлер которого четыре года назад

StereoНо это не так. Мой фильм существует, просто я монтирую всё одна, и получается долго из-за того, что параллельно работаю над другими видео-проектами — мне же нужно на что-то жить. пульнуло в сеть агенство tactic.

ПРОБЛЕМЫ Проблемы с производством

— это Люди поразному понимают степень качества. Им кажется, что они не изменили параметры шрифта, например, а тем временем, большая часть партии загублена, потому что ее делали разные люди. И я возвращаю свитера на переделку. Мы садимся в нашей стране вообще у всех же человеческий фактор.

с технологом и высчитываем по

ТЕХНОЛОГИЯ

петлям каждую букву.

Свитера очень простые — там нет сложного кроя и какой-то замороченной идеи. Я вообще не предполагала, что будет столько заказов. Сделала три штуки в цветах российского флага, чтобы снять тизер к фильму. Один из них, белый, сделала для себя, надела на вечеринку, попала в инстаграм к двум известным фотографам и к фэшн-редактору

Glamour Russia

— и понеслось. Пришлось делать большую партию под заказ, сейчас делаю уже вторую. Как-то вслух я удивлялась такому спросу, и мой друг объяснил мне: «Свитера обыгрывают идею одиночества. Но так, что в этом нет нытья. И от этого еще круче». Мне кажется, это лейтмотив всего фильма, и помоему, вашего журнала тоже.

Доставка моей продукции — это я. С пакетами и чаще всего на метро. Желающие купить, особенно школьники, предъявляют претензии к высокой цене. Я рада, что они не в состоянии купить, потому что и так уже идут шутки, что скоро вся Москва будет ходить в «ХОЛОДНО». И не только Москва — свитера носят в Лондоне, Германии. Два свитера уехали с Гришей Добрыгиным на Sundance для подарка моему любимому

Уильяму Дэфо и несравненной Рейчел МакАдамс. В феврале я повезу несколько в Париж, своим друзьям-французам. Прибыли пока очень мало, потому что примерно половину дарю.

умей Антон Лисин объяснил, как придумывать принты и, не

обламываясь, ездить на

электричках.

Что ты нарисовал на своей первой футболке? — Это было изображение Девы Марии, взятое с моей фотографии, которую я сделал в храме св.

Екатерины Александрийской Санкт-Петербурге. Давно хотел себе такую вещь, вот и решил что в

она должна быть в моей первой коллекции.

Да и вообще, я предпочитаю делать то, что мог бы носить сам.

Чем ты занимаешься сейчас? — Сейчас я разрабатываю ресурс, на котором будет доступно все, что я делаю, включая мою модельную деятельность. Там же можно будет заказать вещи.

Сложно ли найти производство в Москве? — Когда ты занимаешься этим один и с нуля, то, конечно, сложновато. Я получил много опыта и завел кучу новых знакомств за все это время.

Из каких этапов вообще состоит твой творческий процесс? — Даже сложно сказать, этапов и трудностей куча, неожиданностей тоже, многое приходится решать спонтанно и в последний момент. У меня был принт с Распутиным. Оказалось, что я сделал его перед премьерой фильма «Распутин» в России, а узнал об этом только потом — от одного из клиентов. А принт с Варгом? — Это эскиз моего знакомого татуировщика, художника Алексея Машкова, и сейчас, кроме одежды, он красуется на чьей-то ноге. Приходилось ли когда-нибудь

тащить новую партию вещей в метро?

— Еще и в электричке.

Как ты борешься с бракованными изделиями? — К сожалению, без брака не обошлось, некоторые вещи можно подарить, остальное на переработку. Я делаю светоотражающие принты, поэтому при производстве и стирке

нужно соблюдать кучу условностей.

Возникают ли траблы с законом

и бумажками всякими при продаже?

— Возникают, хоть я только начал, но уже ощущается давление со многих сторон:

большинство магазинов не работают с физическими лицами.

Появятся ли в линейке новые вещи

и когда?

— Обязательно. Всё появится

в скором будущем.

читай Иванов мой приятель. Он сильно заикается. А у меня близорукость. Мы с ним похожи. Я почти ничего не вижу без очков, а Иванов не может выговорить ни слова. Когда его вызывают к доске, весь класс потешается над ним. В попытках сказать он корчится так, словно его прижигают паяльником. Я снимаю очки, чтобы не видеть, как он страдает. Перед зимними каникулами он говорит мне: «В Тбилиси живет один целитель. Он лечит все, в том числе близорукость». Чтобы произнести это, у него уходит почти вечность. — Ты теряешь зрение? — спрашиваю я. — Я теряю терпение, — отвечает он. Я говорю с родителями, я их умоляю, и вот после Нового года мы с Ивановым летим в Тбилиси. Перед самой посадкой в самолете начинает петь Кикабидзе. Не живьем, конечно, а только по радио. Нас встречает зимнее грузинское утро, оно звонкое, пронизанное солнцем и чужой речью. Мы едем в старый район города, нам нужна улица Вашлиуджвари. Проезжаем мост. Под нами течет река Кура. Выйдя на нужной остановке, мы спускаемся по узкой улочке. Идем мимо участков с домами. Кругом деревья, кусты, голая земля. Нас обгоняют два пацана, катя перед собой обода велосипедных колес. Обода звенят, подпрыгивая на камнях. Кажется, дребезжит вся улица. Пахнет дымом костра. Воздух прозрачен и чист — такой, что кружится голова. Фамилия целителя Кенчадзе. У него большой трехэтажный дом. Еще на его участке стоит длинный сарай. В нем он принимает больных. Их много, сегодня — человек сорок. Они съехались отовсюду, со всей страны. Говорят, Кенчадзе лечит все болезни. А близорукость и заикание вообще щелкает как орехи. Мы становимся в очередь внутри

просторного помещения.

Наконец, Целитель Кенчадзе — простой на вид мужик. Он небрит. На нем потертая кожаная куртка и кепка. Я протягиваю ему пять рублей, он прячет купюру в боковой карман. Затем начинает массировать кисти моих рук. подходит наш черед.

Весь сеанс длится примерно С кистей целитель переходит на запястья. Затем производит несколько пассов ладонью в районе живота, полминуты.

поднимается к груди и заканчивает над головой.

Он машет надо мной руками, Вообще ничего.

а я ничего не чувствую.

Всего нужно сделать четырнадцать таких сеансов. В один день — два сеанса — больше нельзя. Так говорят в очереди. Получается неделя и семьдесят рублей. Мы гуляем по городу. Неудивительно, что в нем много грузин, но также

попадаются и русские. слышим русскую речь.

Иногда мы

Когда мы проходим мимо кинотеатра,

я пытаюсь прочесть название фильма на афише, и не могу.

Оно на грузинском Только сейчас я замечаю, что Иванов похож на грузина. У него черные волосы, большой горбатый нос. Когда мы едем в автобусе, один парень обращается к нему. — Что? — спрашивает Иванов. Тот снова что-то ему говорит. Иванов языке.

пожимает плечами.

Тогда парень

брезгливо морщится и произносит на русском:

«Спички есть?»

Иванов подает ему спичечный коробок.

Парень достает сигарету и закуривает прямо в автобусе. Под вечер, усталые, мы ищем ночлег. Снова оказываемся в старой городской части. В первом же дворе нас приглашают в дом. — Сколько? — спрашиваю я. — Пять рублей, — говорит хозяйка.

читай

Я оборачиваюсь — Иванов недовольно корчится. — Что? — говорю я. — Дорого? — Дешевле не найдете! — уверяет женщина. Ладно, мы соглашаемся. Через полчаса мы уже спим. Наутро у нас созревает новый план. Мы решаем пройти весь курс за два дня. А две оставшиеся ночи провести на вокзале. Теперь мы делаем так: проводим один сеанс, потом пропускаем трех человек, и снова предстаем перед целителем. Он спокойно это проглатывает, не видя в этом подвоха. Кажется, ему нет никакого дела до наших ухищрений. Главное, чтобы платили. Мы приятно возбуждены. Мы чувствуем себя хозяевами своей жизни. Автобус, на котором мы едем по городу, останавливается возле духана, из него появляется старик в мятом сером костюме. Он входит в переднюю дверь, снимает шляпу и идет с ней по салону. Каждый пассажир опускает в нее мелочь. Мы тоже кидаем по монетке. Старик выгребает деньги и выходит в заднюю дверь. Потом снова спускается в подвальчик.

В центральном универмаге я влюбляюсь в продавщицу. Ей примерно тридцать лет, у нее большие выразительные глаза, она очень красива. Она сидит за прилавком, на котором разложены бусы, брошки, расписные шкатулки и большие морские раковины.

Я хочу что-нибудь купить, но

не могу поднять на нее взгляд.

Первая ночь на вокзале проходит Во вторую мы осваиваемся, чувствуем себя свободней. Как только мы начинаем играть в карты, к нам сразу подсаживаются такие же полуночники, как мы. Мы легко знакомимся. Мы чувствуем себя своими. Когда объявляют посадку и кто-то торопливо встает, мы пожимаем ему руку, прощаясь. Желаем счастливого пути. Под утро к нам подсаживается парень с разбитым в кровь лицом. Он говорит, что он осетин и что их тут не любят. Он хотел бы посидеть с нами, если мы, конечно, не против. Мы не против. Парень рассказывает нам о себе, о своей девушке. Ему шестнадцать, он наш ровесник, хотя на вид ему все двадцать пять. Его зовут Владимиром. Он интересуется, продаются ли в нашем городе боксерские перчатки. — Да, — отвечает Иванов. спокойно.

глумление и злорадство с одной стороны,

— Тогда, пожалуйста, пришлите мне пару, — просит Владимир. — А я, в ответ, пошлю вам яблоки. Они с Ивановым обмениваются адресами. На следующий день мы улетаем. Перед этим я хочу проститься с моей красавицей, но ее отдел закрыт. Только красивые раковины лежат под стеклом, как в пустом аквариуме. Как только мы прилетаем домой, Иванов

— с другой. Я чувствую вину перед ним. И еще я чувствую стыд. Мне стыдно за то, что я вижу, но ничего не могу сделать. Мне стыдно, что я счастлив, потому что здоров. Иногда мне стыдно за свой стыд. Мое зрение обостряется настолько, что я могу читать учебник, лежащий на последней парте. Но, вместе с тем, я начинаю видеть и то, на что мне совсем не хочется смотреть. То, что, приобретая чудовищные размеры, искажает смысл. Мой отец говорит: За все нужно платить. Например, нужно было заплатить целителю Кенчадзе. Он мне помог, но почему-то не помог Иванову. Возможно, теперь я в долгу у своего приятеля. Но я не знаю чем ему помочь. Я жду. И вот когда однажды, у доски, я вдруг немею, мне не кажется это странным. Я стою перед классом и, открывая рот, не могу выговорить ни слова. Я похож на рыбу, выброшенную на песок. Я вижу ухмылки, вижу ощеренные рты — матовую эмаль зубов, слюну в уголках губ, вижу поры языка. Вижу

идет в спортивный магазин и покупает

все свои отражения в разноцветных

боль и страдание

боксерские перчатки.

Теперь очередь за нашим осетином. Первые недели я интересуюсь у Иванова, получил ли он яблоки. На какое-то время это становится нашей шуткой. Примерно через месяц мое зрение начинает выправляться. Это происходит неожиданно и так стремительно, что я не успеваю менять очки. Скоро зрение становится идеальным, но на этом не останавливается. Я начинаю видеть то, чего не видит ни один нормальный человек. А вот с Ивановым ничего не происходит. Он все так же заикается, теперь я вижу это очень хорошо — все его мучения. Вижу, как издеваются над ним одноклассники. Вижу

радужках сидящих передо мной соучеников.

Я корчусь в муках под их

взглядами, пытаясь выдавить наружу свое бессилие, но тщетно.

Класс одобрительно посмеивается, поглядывая на Иванова. Им кажется, я пародирую его. Класс видит то, что хочет видеть. Иванов, оскорбленный и униженный, не поднимает взгляд. Он не желает на меня смотреть. После уроков я пытаюсь с ним поговорить. Пытаюсь объяснить, но он не слушает. Он вычеркивает меня из друзей. Теперь каждый мой выход к доске превращается в спектакль. Все уверены,

читай

что я издеваюсь над бывшим приятелем.

За что-то ему мщу. Класс оценивает мой напор, мою самоотверженность, потому что каждый раз после этого я получаю двойку.

Они заполняют почти все клетки напротив моей фамилии. Я замыкаюсь. Мое зрение обостряется все больше, но чем лучше я вижу, тем глубже проваливаюсь в немоту. Дело доходит до моих родителей — их вызывают в школу. — А он дома-то хотя бы разговаривает? — спрашивает классная руководительница отца. — Ну, наверное, — отвечает отец. Они решают, что я буду отвечать уроки письменно. Руководство школы идет мне навстречу. Мне нравится писать. Я вижу, как чернильная паста ложится на пористую поверхность бумаги, как проминает ее

металлический шарик, окрашивая ров.

Писать проще, чем говорить. Сложнее с одноклассниками. Они почему-то не принимают моей немоты. Поначалу они думают, что я стебу Иванова, а когда выясняется, что это не так, они затаивают злобу. Они уверены, что я их всех вожу за нос. Они хотят, чтобы я сказал правду. Или хоть что-нибудь сказал. Меня пытаются разговорить. Постоянно задевают и провоцируют. Я вижу, как растет их ненависть.

Вскоре они начинают сплачиваться Иванова. Из изгоя он превращается в их подзащитного, а я занимаю его место. Мне начинают угрожать. — Еще раз спародируешь Иванова — получишь пиздюлей, — говорят мне. — Ты совсем охуел, — говорят. — Уебок, — бросают в спину. Я вижу, как рождаются жесткие складки на лицах моих гонителей. Поначалу совсем незаметные, они превращаются в окопы. — Почему ты молчишь? — причитает мать, заглядывая мне в глаза. — Господи, что с тобой происходит? Я вижу ее растерянность, вижу злость отца. Вижу непонимание, недоверие, вижу страх, но ничего не могу поделать. Как-то меня встречают после уроков у школьного забора. Вперед выталкивают Иванова. вокруг

— Дай ему по глазам! — говорят ему. — Не бойся — мы рядом! Иванов стоит передо мной, сжав кулаки. Я вижу его нерешительность, внутреннюю борьбу. Мы стоим и смотрим друг на друга. Он оборачивается к ним. — Не буду, — говорит Иванов. — Тогда сам получишь, — предупреждают его. Они обступают Иванова. — Не троньте его, — вдруг говорю я. — О бля, заговорил! Они поворачиваются ко мне. Ухмыляются. Я делаю шаг в их сторону. Еще один. Мне кажется, они не препятствие для меня, что их не существует. Кажется, если я захочу, пройду сквозь них. Первый же удар взрывается в голове гранатой. Затем следует второй, третий.

Ослепительные шары вспыхивают перед глазами. По моей голове молотит сотня рук, выжимая из нее весь свет. Потом долгое время я ничего не вижу. Только темноту, в которой ничего нет. Это продолжается долго. Кажется, я вглядываюсь в нее целую вечность, в надежде хоть что-нибудь разглядеть. Затем я прихожу в сознание. Я лежу в больничной палате, на моих глазах повязка. Мне нельзя вставать. За мной ухаживает моя мать. Она, как маленького, кормит меня с ложки. — Сейчас утро или вечер? — спрашиваю я. — День, — отвечает мать. Еще меня навещает отец — я слышу его голос. — К тебе пришли, — говорит он. Кто-то садится у изголовья. Молчит. Потом что-то вкладывает в мою ладонь. Твердое и круглое. — Яблоко? — спрашиваю я, улыбаясь. — Г-г-г-груша, — отзывается Иванов. Мы тихо смеемся. Но я вижу, как он плачет. – Марат Басыров «Я вижу»

ГУЛЯЙ

РУССКИЕ ДВОРЫ

СМОТРИ

лечи

Когда я хочу вспомнить что-то хорошее, я вспоминаю своё детство. И чем чаще я вспоминаю детство, тем больше для меня кажется странным один вопрос: почему бабки не меняются? Помню, стоял в хлебном, мама как раз забрала меня из садика, а бабки уже тогда шастали вокруг в таком же обличье,

что и сейчас (а хлебный этот уже лет как пятнадцать закрылся).

Для меня это

казалось в порядке вещей, но проходят годы, теперь я уже сам могу из садика кого угодно забирать, а бабки всё шастают, и всё такие же.

Я навел справки: бабки были такими же и сорок, и пятьдесят лет назад. Платочек

там, пальтишко, снегоступы их большие для артритных ног.

Бранятся в магазине

так же, ради копейки лишней идут

в самый дальний магазин, расходуя силы.

Ничего не читают, кроме газеты «Здоровье» и другой макулатуры. На лавках сидят, гладят котов. И я понял, что и через двадцать, и через сорок лет

у нас бабки будут такими же, это так заведено.

Думаю, и моё поколение, когда придёт срок, уберёт айпады,

достанет оренбургские пуховые платки и сядет на лавку греть свои кости,

и перемывать косточки мимоидущим.

– Саша Тол

Тоскуй

1988 ЛЕНИНГРАД ЮНОСТЬ

1989

Артём Ромашов — о том, как подростки лепили новые

«найки»

и кассеты своими

руками.

придумывать

ся

Редкие пластинки привозили моряки из загранки. Нас больше интересовало содержание, нежели сам винил. Поэтому просто отдавали кассеты на запись — за деньги или бесплатно, по дружбе. Кассеты затем дублировались и размножались среди друзей.

Японские и немецкие кассеты

отличного качества продавались

80-х в магазинах радиотоваров. Стоили 9 руб. До сих с середины

пор живы.

Японские магнитофоны

можно было купить в коммисионках или в валютных магазинах

«Альбатрос» и «Березка». Самая популярная коммисионка была

Апраксином дворе — «Апрашка». Часто мы ездили туда, как в музей японской техники. Огромные «бумбоксы», дубль-магнитолы Sharp, стоили где-то 2000 руб, при зарплате инженера в 200 руб. в

Кроссовки Nike — это история из серии «Очумелые ручки». В нашей компании одно время было такое хобби — покупать у друзей-фарцовщиков старые убитые фирменные кроссовки

и обновлять их своими силами.

Разбирали, отрывали подошву, пришивали другие элементы, перекрашивали. Получали в результате совсем новую модель.

Данные кроссовки

изначально были светлосерыми с синей

«соплёй».

– Артём Ромашов

Умирай

СПАСИБО: Всем

ГАРНИТУРА: Noto Sans Genplan Free РЕДАКЦИЯ: russiabeznas@gmail.com

АНИЯ! ДО СВИДАНИЯ! ДО

ФОТО В НОМЕРЕ: Елизавета Дедова Артём Ромашов Федор Мельников Александр Гурьев Андрей Уродов

КАРИКАТУРЫ: Антон Можегов

СВИДАНИЯ! ДО СВИДАНИ

russialone.tumblr.com